Я, отец Альбертас Дуремарус из славного города Бремена, бывший секретарь Святейшего Трибунала, блюдущего веру и огнем выжигающего неверие, пред лицом новой Чрезвычайной Триады инквизиторов, состоящей из отцов наших Пьера Арлекинского, Пиноккьо дель Карловичи и Каролуса фон Буратинсгофф, свидетельствую о том, что произошло здесь, в этой палате, ровно неделю назад. И клянусь именем Господа нашего Иисуса Христа, что, отвечая на вопросы Священного Судилища, буду говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. А потом делайте со мной всё, что захотите.
Да, почтенные отцы именем Петер фон Карабас из ордена св. Франциска и Пауль фон Барабас из ордена св. Доминика были призваны местным магистратом и епископатом, чтобы судить простолюдинку и бобылку по прозвищу Фауста, или иначе Фаустина, которая была обвинена достоверным свидетелем в том, что она - особо зловредная ведьма, а сие заключается прежде всего в том, что, невзирая на преклонные лета, оная Фауста ни разу не была замужем, а также в том, что ей хорошо удаются всякие излечения, и в том, что в ее доме всё время околачиваются всевозможные скоты и звери, которых она лечит и обихаживает наравне с людьми, - а среди них хотя бы одно животное наверняка является так называемым домашним духом, или мелким бесом, коего враг рода человеческого посылает каждой присяжной чародейке для помощи и ради присмотра над нею.
Да, казенная палата, предназначенная для Суда Церкви, в городе Бремене отсутствует, однако для целей Святейшей Инквизиции было приспособлено небольшое здание, которое обыкновенно занимает городской магистрат, когда ему нужно рассмотреть какое-либо особо важное и секретное дело. Здание это расположено несколько на отшибе, в четверти мили от городской стены, состоит из большой залы, окруженной малыми каморами, и глубокого подвала, занимающего всю ширину гранитного основания дома, где обыкновенно ожидают вызова на суд преступники. Так что строение это весьма надежно.
Зачем было выносить его за городскую черту? Господам инквизиторам должно было быть известно, что казни у нас не совершаются внутри врат; последнее считается дурной приметой. Тем более что на особо впечатляющие зрелища стекается люд со всех окрестностей. А ему ничего не стоит даже и городскую стену разнести по кирпичику.
Да, предварительно судебную палату и темницу хорошенько освятили под моим личным руководством, так же как и орудия судебного разбирательства, причем за последним я проследил особо. Нет, ведьмы я тогда еще не видел, ибо ее перевели в подземную тюрьму несколько позже.
Да, когда наш городской дознаватель именем Базилиус Мечник, по прозвищу Кот, представил на суд оную Фаусту, далеко ходить ему не пришлось. Надо сказать, что когда мы узрели ведьму, она показалась нам троим по виду не заслуживающей своей дурной репутации. Я имею в виду только то, что она была вовсе нехороша собой - коренастая ширококостная мужичка, на каких только воду возить. Единственно что было в ней красивого - это недлинные седые кудри, что даже после мыканья по разным норам и закутам казались чистыми и, мало того, имели явственный голубоватый оттенок. Отец Петер даже изволили пошутить, что дьявол, наверное, польстился именно на сии локоны и надо было бы перед дознанием остричь их, как положено по правилу. Быть может, Враг от одного этого отступится от нашей колдуньи. Однако придется сделать это попозже, так как разбирательство не терпит отлагательств.
И когда судьи спросили Фаусту, сколько ей лет, та ответила: пятьдесят. И когда замечено было ей, что это долгий срок жизни для черной кости и уже одно это свидетельствует против нее, на сии слова оная Фауста ответила молчанием.
И когда досточтимый отец Петер спросил ее, верно ли, что она дает мужчинам отвар козлиного копыта, что, без сомнения, есть название какой-то бесовской травы, Фауста ответила, что трава эта называется копытень, ее плотный округлый лист отменно помогает при запоях, которые постигают местных жителей весьма нередко, а толченый корень вместе с листом пригоден тем из них, кто желает излечиться от тяги к вину навсегда.
И когда достопочтенный отец Пауль вопросил вышеозначенную Фаусту, верен ли слух, что она даёт девицам порошок синих злаковых рожков в меду, дабы они скинули незаконно прижитый плод, а также для чего ещё она его применяла, Фауста ответствовала "нет" на первый вопрос, на второй же пояснила, что таковой порошок отлично сокращает муки рожениц, способствуя усилению схваток. Причина же того, что местные жены плохо зачинают и скверно рожают, а телесные выделения их гнуснейшим образом смердят, - в зерне, которое сплошь заражено пшеничной и ржаной спорыньей, от чего может произойти не одно это, но и трясучка, в просторечии именуемая пляской святого Витта, и жгучее гниение плоти под названием Антониев огонь, когда мясо отваливается от костей кровоточащими кусками, и злейшие видения, которые любого сведут с ума. Первому мы не поверили, о втором отец Пауль сказал, что Господу неугодно, когда мы умягчаем страдания за Евин грех - съеденное райское яблочко. А насчет прочего мы трое услышали впервые и не знали, что и подумать, кроме того, что это снова игра Искусителя с человеком. И досточтимый отец Петер еще добавил, что сие может быть и ко благу, ибо здешний вахлак уж слишком живуч.
И когда мы трое вопросили Фаусту, имеет ли она колдовского помощника, как и все ведьмы, и не является им тот пёс, именно черный пудель, которого взяли вместе с ней в ее доме, она отвечала "нет" на оба вопроса.
На вопрос, отчего же, в таком случае, она дала псу человеческое имя Артамон и не крестила ли она, часом, свою скотину для вящего уязвления Господа, ответствовала оная Фауста, что такого людского имени нет в кафолических святцах и, следовательно, окрестить им нельзя и человека, но кличку таковую у нее на родине кобелю дают невозбранно.
И когда мы трое спросили, отчего эта скотина так легко избегла допроса с пристрастием, которому мейстер Базилиус Кот хотел ее подвергнуть, ведьма с некоторым раздражением ответила, что дознавательное снаряжение сотворено по размеру человеческому, так что бедный щенок кое-как выдрал свою лапу из тисков и убежал, вовсю хромая, восвояси, пока палач со вкусом обедал у себя дома.
На вопрос, как она может называть щенком огромную и страхолюдную псину, указанная Фауста ответствовала, что до года крупная собака считается еще ребенком, а до полутора - отроком и что нам следовало бы это знать, раз мы так любим гончую травлю. И мы трое сочли эти слова особенным кощунством.
И когда мы спросили Фаусту, не кормила ли она скотину, чего доброго, своею грудью, та рассмеялась нам в лицо, ответствуя, что груди ее давно иссохли, утроба родящая окаменела, а месячные крови еще ранее перестали ей докучать. На что мы сказали, что об этих смутительных вещах она не должна была нам докладывать.
И тогда достопочтенный отец Пауль, желая сразить ведьму наповал, вопросил строго, не кормила ли тогда она своего пса из колдовского соска, что, как известно, отрастает у ведьмы над ключицей, на спине или в срамных местах и походит на кожистую тряпочку с алой точкой на конце. Та ответствовала, что похожая отметина имеется у нее под левой мышкой - не нужно приказывать мейстеру Базилиусу осматривать ее, Фаусты, тело, - и что малый щенок возрастом до месяца любит сосать всё, что в пастюшку попадет, а кожа у нее с возрастом стала дряблая. Однако мы трое не поверили, что это так.
Когда же достопочтимый отец Пауль добавил: а не поила ли она пса кровью, - Фауста дерзко ответствовала, что это-де обычное у них дело и что когда мясник или кто-нибудь из местных жителей режет скотину, те крестьяне, у кого слабые дети или взрослые дочки, страдающие бледной немочью, покупают у него парную кровь и тут же, на месте, дают своим больным. И что собаки беспрепятственно подбирают остальное, а она так даже деньги мужику платила, чтобы отлил ей в баклагу.
Но когда ведьма торопливо прибавила, что во время мора, когда некому было резать коров, свиней и овец и вся как есть скотина бродила голодная и неухоженная, она, Фауста, нимало не отпаивала занемогшего щенка своею кровью за неимением скотской, и когда добавила еще, что сама лишь оттого осталась нетронутой сим поветрием, что пила травяные составы, которыми прочие пренебрегли, не желая у нее одолжаться (и мылась с ног до головы, кстати отскребая грязь со всего в доме, что под руку попадется, добавила она далее), - мы нисколько ей не поверили. Ибо ведомо всем и каждому, что дьявольский домашний дружок именно тем и служит хозяйке, что отводит от нее кары Господни, о чем я так прямо и сказал Фаусте.
Только вот дальнейших ее слов, что мор сей произошел не от гнева, а от тесноты и нечистоты телесной, досточтенный отец Петер изволили не выдержать и сказали ей, что доносительница на нее, верная супруга и многоплодная мамаша Феврония, супруга шорника и ее ближайшая соседка... Дальнейшего он не успел выговорить, ибо, как вы, почтенные инквизиторы, ведаете, невместно произносить перед обвиняемым имя тайного обвинителя.
Однако Фауста нимало не удивилась, сказавши, что оная Феврония, то же Хаврония, как произносят это имя в родной деревне Фаусты, неряха и задери подол даже по здешним меркам и давно точит на нее свой кривенький желтый зубок. А всё потому, что как-то при ней и про нее была сказана поговорка: "Выдно, шо Хивря пырыжки пэче, и ворота в тисте". Мы ни слова не поняли, и тогда Фауста, ухмыляясь, пояснила, что когда такая умелица, как Февря, затворяет тесто и лепит из него сдобные пирожки, столь любимые с опохмелу ее муженьком, даже на дворовых воротах остаются следы ее кулинарного вдохновения; а про юбку, полы, двери, одеяла и совместную с мужем постель вообще речи нет. В ответ мы сказали, что Фауста дерзка не по своему унылому положению, но в душе каждый посмеялся, ибо соседку-доносчицу она ужалила не в бровь, а в глаз.
Когда же отец Пауль, бывши старее и солиднее отца Петера, строжайше вопросил, признает ли Фауста себя виновной в варении ядов, отравлении, чародействе, волхвовании и особенно - в гнуснейшем сговоре с Диаволом, та самым решительным образом ответила "нет". И тогда достопочтимейшие отцы Пауль и Петер в один глас воскричали, что самое время мейстеру экзекутору по имени Базилиус приступить к обвиняемой. На что тот резонно ответил, что по всем правилам допроса он обязан сначала устрашить ведьму видом своего инструмента и объяснением тех действий, какие тот инструмент производит над бренной человеческой плотью, а там уж и к самой пытке можно приступить - без большого перерыва. Еще и слаже для вас получится, добавил мейстер, непристойно хихикая.
Когда палач, крепко ухватив ее за руку, показал колдунье скамью для пребывания на ней, глухую маску и воронку, а также полное ведро воды, которую надлежало влить через ту воронку в согрешившее нутро, Фауста лишь попросила давать ей тёплую воду с солью, чтобы легче было потом выблевать. Ибо, как пояснила она, нутро у нее не молоденькое и если порвется, дальнейшей пытки ему не сносить.
Тогда мы четверо поняли, что этого она не устрашится.
Когда палач поставил Фаусту над решеткой, к которой надлежало ее приковать, и к очагу, который полагалось разжечь под решеткой, та ответствовала, что во время сих терзаний непременно будет молиться св. Лаврентию - с тем, чтобы святой даровал ей свою силу. Ведь когда с ним проделывали то же, что сулят ей, он шутил над истязателями, прося их как следует поворачивать его над огнем и хорошенько поливать горячим маслом, дабы он мог равномерно поджариться со всех сторон и стать поистине лакомым блюдом.
Тогда мы четверо поняли, что она не устрашится даже и этого.
Однако при виде дыбы с ножными грузами для растяжки и плети со свинцовыми шариками на концах, которой палач хлещет пытаемого, сдирая кожу с мяса и мясо с костей, Фауста чуть побледнела и произнесла:
- Не шутите с ведьминской кровью в вечер перед самым полнолунием, господа мои. Вы не знаете, какой ужас она способна приманить и поднять из ада.
И вот тогда мы четверо поняли, что достигли цели, и узнали, чего и, главное, за кого она боится более, чем за себя.
Тут достопочтимейший отец Петер как раз обратил лице свое к окну и узрел, что решетка на нем, Бог знает с какой целью, была покрыта толстым листовым серебром. Как вы можете узреть, досточтимые судьи, окно здесь устроено таким образом, что длинный стол и высокие кресла всегда оказываются на ярком свету, дабы показать, что праведный суд и есть истинный свет миру; а место, где должен стоять грешник, выслушивая строгие речи обвинителей, и хранилище пыточных орудий пребывали во тьме, как душа оного грешника, - тьме, разгоняемой лишь двумя смоляными факелами, которые дознаватель мог при случае использовать и для своих экзекуторских нужд.
Достосвятнейший же отец Пауль произнес:
- На нашей груди - большие серебряные распятия. Что, как не чистое серебро, может оградить против нечисти и нежити лучше изображения Господа нашего?
Разумеется, святые отцы, я привел эти слова доподлинно, к тому же ведь именно я их записывал... еще десяток минут от силы. Вы легко сможете это проверить по тексту протокола, который счастливо уцелел.
А мне оба достосвятейших судьи сказали:
- Твой крест поменее наших и не так хорошо защитит. Приоткрой дверь, она здесь одна, и стань подле, чтобы сразу ее захлопнуть, когда Фаустинин поганый пес явится на вопли своей госпожи и на её смрад.
Да, так они оба сразу и решили, на свое злосчастье. Ибо общеизвестно, что ведьма, лишённая своего личного дьяволенка, сдается Господу куда быстрее, чем только разлученная с ним.
А сразу после того Базилиус, который сразу понял, что именно мы задумали, объяснил, что для нашей цели кнут - не самое надёжное и удобное. Что он, Базилиус, некогда подрабатывал на улицах славного Бремена цирюльником и с той поры сохранил медный тазик. Похожий сосуд изображают вздетым на голову рыцаря Алонсо Кихано, описанного модным писакой Сервантесом.
- С подачи этого еретика, который в своих "Назидательных новеллах" заявил, что ведьмы - бред расстроенного дурманом воображения, их испанская Супрема и святое воинство Папы-итальянца долгое время не простирали карающей длани к собственным ворожеям и колдуньям, - проворчал отец Петер, - и к тому же мешали нам выгребать наше собственное дерьмо.
Нет, этого они всё равно не дали бы мне записать. Однако ведь теперь эти разногласия между Германией и латинцами миновали, разве не так?
- Он у тебя близко, тазик этот? - восторженно взревел отец Пауль. - Так давай тащи его сюда, мигом ведьме кровянку пустим!
Уяснив себе, наконец, в полной мере, на что мы ее обрекаем, Фауста изо всех сил рванулась из рук экзекутора, а ведь она была баба дюжая. Тогда Базилиус крепко хватил ее в висок кулаком, будто скотину какую, и привязал к пыточному сиденью с высокой спинкой и сыромятными кожаными ремешками. А сам, отойдя ненамного, притащил свою посудину, такую полукруглую и с широким бортом.
Там, как вы, конечно, видели, на краю имеется выемка для того, чтобы приставить к шее...
Нет, конечно, не из яремных вен: тогда бы он просто вмиг убил ведьму своим кровопусканием, а ведь святые отцы желали допросить обоих исчадий сразу и со смаком.
Да, Базилиус приставил таз выемкой ко сгибу левой руки женщины и начал отыскивать что-нибудь острое, чтобы отворить ей кровь. Цирюльницких бритв и лекарских своих ланцетов он не сохранил, поэтому второпях и желая угодить нам выбрал один из тонких ножиков, какими подрезал кожу, когда хотел снять ее с живого мяса.
Разве я говорю что-то неподобное, святые отцы? Это же наша обыкновенная судейская практика.
Так вот. Либо Базилий не рассчитал силы, либо лезвие не годилось для такой работы, но он располосовал руку так, что не одну вену - и артерию повредил. Кровь не потекла вялой струёй, а брызнула вверх фонтаном, переполняя тазик и одновременно растекаясь по всему полу.
В этот самый миг взошла луна: огромная, в полнеба, распухшая и желтовато-багровая. Мне с моего поста отлично было ее видно. И тотчас же, перекрывая тьмой это апокалипсическое зрелище и срывая оконную решетку напрочь, в зал суда влетело нечто огромное и чадное. Это был Артамон. Его темная шерсть дымилась от прикосновения к серебру, а величиной он казался вдвое больше того долговязого собачьего заморыша, который убежал от своих истязателей. На троих людей, застывших в непонятном оцепенении, и четвертого, который, грохоча, уронил себя ничком, оборотень, казалось, не обращал никакого внимания: мигом достиг лужи на полу и стал лихорадочно слизывать кровь с плоских камней, потом шумно лакать из ужасающей медной миски, лизать руку и шею хозяйки, повисшей на ремнях, потом...
Потом он, кажется, почуял недоброе, ибо поднял свою жуткую узкую морду к луне и завыл как бешеный. Завыл, постепенно... постепенно выпрямляясь во весь двуногий рост. Не щенок, не пес, не человек, а жуткая тварь с курчавыми шерстяными клоками по всему бледному телу и когтями на грубых лапах, сточенными, как то бывает у пса, который все лето бегал по шершавому камню городских мостовых. Нижняя пара длиннейших клыков доставала до пламенных глаз, как усы лихого седого вояки, верхняя почти касалась длинных ключиц, точно у злобного северного зверя, называемого моржом.
Услыхав этот вой, наши отцы вмиг сообразили, что их кресты поверх серебра густо крыты золотом - а ведь золото как раз и притягивает адских созданий! И на четвереньках ринулись в открытый мною проём. К великому моему прискорбию и вящему стыду прибавлю, что досточтимый отец францисканец Петер фон Карабас по дороге к избавлению ронял некие округлые катышки, как будто напился воды из козлиного копытца, а достопочтенный отец доминиканец Пауль фон Барабас с ног до головы обдристался - вельми жидко и зловонно, точно с ведьмина зелья, приготовленного из рожков чёрной спорыньи. Дознаватель же Базилий удрал еще раньше, хромая на одну ногу и приволакивая другую. Я так думаю, напоролся в темноте на что-нибудь родное, палаческое.
Да, я их больше не встречал, и среди вашей челяди их тоже, как полагаю, нет.
Но это я видел краем глаза. Потому что жуткое двуногое чудище снова наклонилось к бездыханной ведьме и одним ударом клыка перервало той шею. В открытую рану, зияющую как бы вторыми устами, полилось из его пасти и с конца длинного языка нечто густое и более темное, чем былая кровь. Артамон поднял Фаустину на руки, от чего лопнули последние пыточные ремешки, шагнул к окну - и в нем скрылся.
Я долго стоял у окна и смотрел в него, как завороженный. Лунный диск постепенно бледнел, как будто небесные псы и с него слизывали багряную краску.
Стали ли они оба, ведьма и оборотень, вампирами, спрашиваете вы?
Да, отцы-инквизиторы. Ради этого он и пил оброненную кровь своей госпожи так торопливо. Для того и сделал ей рану, которая смогла быстро поглотить его новую, темную кровь. Помните, я долго описывал его неуклюжие пальцы с грубыми когтями? Для такой работы они годились куда меньше, чем клыки.
А там, где теперь укрываются оба, они по-прежнему живут как хищники?
Почем мне знать. Я сказал всё - или всё, что могло бы вас интересовать.
И теперь прошу вас, святейшие и справедливейшие отцы инквизиторы, поступить со мной, как с достославным отцом Ремедием, который сам обвинил себя в невольном сношении с нечистой силой, сам настоял на том, чтобы его пытали, дабы Враг отошел от него в смятении, - а потом сожгли ради того, чтобы дьяволу не было куда возвратиться. Ибо не покидает меня соблазн, и днем плывет над ресницами, и ночью изузоривает веки с обратной стороны прельстительною картиной.
Будто стою я, наполовину перевалив тело через подоконник, и густой вампирский туман подступает к рукам моим, точно море, и от блестящего серебряного диска тянется ко мне по морю широкая лунная дорога. По той дороге идут прямо в огромную звонкую луну двое - и нет им никакого дела ни до её красот, ни до моей подлой и невместной влюбленности. Они держатся за руки и не отрывают друг от друга сияющих глаз: стройная молодая мать с голубыми волосами и ее веселый чернокудрявый сын.
Прав был святой Ремедий, когда сказал мне под конец своей многогрешной жизни: карта смерти бьёт все прочие, но и её покрывает великая карта Любви.
![Старая ведьма [Спасибо автору!]](/img/m/mudrowa_t_a/tat/wedxma3.jpg)