Передо мной сидит молодой человек, которому на вид можно дать лет тридцать, совершенно седой и с такой болью во взгляде, что у меня от выражения его глаз то и дело сжимается сердце.
Первый раз я увидел его в мечети Нью-Йорка. Он стоял в стороне от других мусульман и смотрел в окно. Так продолжалось несколько дней. Каждый день я находил незнакомца все там же.
Через пару дней он подошел ко мне сам. После обычных приветствий, незнакомец начал беседу с вопроса.
- Вы Ахмед Шариф?
- Да, - ответил, я удивившись.
- Я знаю, что Вы писатель, - просто сказал незнакомец. - Если Вы уделите мне пару часов своего драгоценного времени, я расскажу историю моей жизни. Если сочтете ее поучительной, можете опубликовать ее. Я лишь хочу, чтобы никто, никогда не повторял моих ошибок.
Я согласился без малейших раздумий. Надо признаться на тот момент я пребывал в бедственном положении, и лишь вера и надежда на милость Всевышнего Аллаха поддерживала меня.
После джамаат - намаза (общей молитвы) вместе со всеми мусульманами, мы с моим новым знакомым направились на второй этаж мечети.
И вот.... Вот он сидит передо мной...
Этому юноше оказалось 29 лет. Его имя - Амин, в миру Льюис Стивенсон. Оказалось, что этот молодой парень в свои годы прошел большую часть самой глупой и беспричинной войны мира. Однако же, пусть лучше он сам расскажет нам обо всем, что пережил.
1 ГЛАВА.
- Вполне возможно, что вы часто видели меня здесь, Ахмед. Я пришел в ислам недавно, два месяца назад, пришел, Хвала Аллаху, но как!
Голос моего собеседника сорвался.
- Впрочем, обо всем по порядку.
Меня зовут Льюис Стивенсон, я лейтенант ВВС США. Мне 29 лет. 7 лет я служил в армии, пару из которых провел в Ираке.
Первые несколько лет прошли довольно спокойно, без всяких стычек. Я учился в военной академии, меня обучали лучшие солдаты военных сил США. Ко второму году обучения я стал лучшим среди своих сверстников. Я был самым метким стрелком, искусно владел холодным оружием, был непревзойденным борцом. Я был, пожалуй, одной из лучших машин для убийств нашей академии, - горько хмыкнул юноша.
- Годы учебы и первые годы службы прошли относительно спокойно. Было, правда, несколько стычек на Ближнем Востоке, я участвовал в них, конечно. Но ни одна из этих стычек даже приблизительно не могла сравниться с тем, во что вылилась война в Ираке.
Юноша тяжело вздохнул. Было заметно, что ему тяжело все это вспоминать, но он продолжил.
- Навечно отпечатается в моей памяти тот день, когда Буш ввел войска в Ирак. Аллах свидетель, я сто раз жалел о том, что в тот же день не погиб в перестрелке или не подал в отставку. Но сделанного уже не изменишь, - сказал юноша с такой горечью, что я содрогнулся.
- Как бы это не было ужасно, обещайте, прошу, обещайте, Ахмед...
- Обещаю рассказать об этом всем, брат. Не беспокойтесь, - успокоил я Амина, которому очень тяжело давался этот разговор.
- Спасибо, - искренне сказал мой собеседник. - Итак...
С первых часов боевых действий я понял, что пощада не в обычае у американских солдат. Путь армии устилали трупы.
Что мог знать о войне, настоящей войне, я, зеленый юнец?! Да ничего! Иногда от звуков разрыва снарядов, грохотанья танков, пушек, я пугался, в моей голове зарождалась мысль о бегстве. Я, казалось мне, попал в настоящий ад. Да, впрочем, так оно и было.
Помню каждое мгновение, которое мы провели в Багдаде, каждый выстрел, каждую свою жертву. Да, да, именно жертву, а не противника! Я убивал совершенно невинных людей. И не только из-за приказов. Нет.... Я просто больше ничего не умел и не хотел делать. О, Аллах, смилуйся, прости меня! Я хотел убивать.
Голос юноши оборвался. Он долго молчал, собирался с мыслями, затем начал снова.
- В моей голове замкнуло, во мне бродил невиданный адреналин. Это было ни с чем несравнимо. Разве что, походило на действие наркотика.
Клянусь Аллахом, все в армии, от самого рядового солдата до высшего офицерского чина толком не понимали, зачем началась война, что нам сделали плохого арабы, за что или, если угодно, во имя чего мы воюем с этими невинными людьми. Все мы, однако же, тщательно, аккуратно исполняли приказы, как и подобало солдатам великой державы. На пути нашей армии не оставалось ничего. Лишь развалины и трупы.
Амин замолчал. После долгого молчания он произнес очень печально:
- Я не буду рассказывать Вам всего об этой войне. Я не буду рассказывать, как мы разоряли дома и оскверняли мечети, как насиловали девушек-мусульманок, как расстреливали ни в чем не повинных женщин и детей, нет! Я не буду об этом рассказывать! Нет, нет!
Льюис закрыл лицо руками и глухо застонал.
- Даже после того, что я Вам расскажу, Вы имеете полное право плюнуть мне в лицо и проклянуть меня на веки веков. И, Аллах свидетель, Вы будете правы! Я творил чудовищные вещи...
Помню, отчетливо помню одну нашу операцию. Мы должны были захватить группу повстанцев, захватившую одну из центральных мечетей города.
Лишь только рассвело, мы двинулись в пригород. Наш взвод - молодые парни от 20 до 25 лет - смотрели на эту вылазку, как на забаву. Улицы были пустынны, как всегда, когда шла в поход великая армия США!
Амин горько хмыкнул, но продолжил.
- Знаешь, а ведь мы и на самом деле чувствовали себя великими, всемогущими, мы чувствовали себя Богами!
В глазах юноши на миг проскользнула вспышка боли.
- Я помню, как будто все происходит сейчас... Мы дошли до намеченного пункта довольно быстро, всего минут за сорок. Дороги были пустынны, ничто не мешало передвижению. Нас боялись даже животные...
Мечеть покорила меня с первого взгляда своей божественной красотой. Это было белокаменное здание с голубыми минаретами, витражными окнами, резными арками и оконными проемами, с арабской вязью над входом. Я никогда в жизни не видел ничего более красивого, но не остановился. Я вместе со всеми бросал "Коктейль Молотова" в окна мечети. И как у меня рука поднялась???
Как только первая бутылка с зажигательной смесью влетела в окно мечети и разбилась, из здания выскочили люди. Их было около двадцати. Все это были мужчины и юноши в традиционных длинных одеждах. Первое что мне бросилось в глаза, это то, что они были безоружны.
- Эй, ребята! Это точно та мечеть? Это точно повстанцы? Мы не ошиблись? - крикнул я товарищам.
- Ты что, Кузнечик (прозвище)? Мечеть "Свет веры" - все верно!
Я не стал перечить командиру и вместе со всеми начал наступление. Мы взяли автоматы на изготовку, но огонь пока не начинали. Ожидали реакцию повстанцев.
А они, они...
Голос рассказчика сорвался.
- Они взялись за руки и преградили нам дорогу. Эти мусульмане преградили своей колонной дорожку к мечети. Эти юноши и мужчины стояли плечом к плечу, держась за руки и говоря такбир. До сих пор в моих ушах звенят слова этих людей: "Аллаху Акбар! Аллаху Акбар! Аллах Велик!".
По щеке юноши сползла слеза.
- Мы расстреляли строй этих мусульман. Совершенно не понимая, зачем мы это делаем, понимаешь? Лишь через неделю мы узнали, что это были совершенно невинные люди. Невинные, понимаешь, брат?
Еще две слезы упали на грудь Амина. Третью он счел своим долгом сдержать.
- Мы проходили мимо трупов спокойно, без всякого сожаления и угрызений совести, обшаривая их в поисках добычи. Ни в одной душе не шевельнулось совести, сострадания или милосердия. Когда все было кончено, и наши ребята уже уходили с поля перестрелки, только я обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на дело рук своих.
У одного из мусульман сидел маленький мальчик лет пяти, мне показалось, что это был его сын. Я удивился, что ребенок был совершенно спокоен - ни слезинки не упало из его глаз. Мальчик сидел у трупа отца на коленях и, подняв руки, делал дуа (молился) за своего отца. Он спокойно провел руками по лицу и внезапно взглянул на меня, прямо мне в глаза.
Мы встретились взглядами, несколько секунд между нами словно проскальзывала искра...
И вдруг, я с ужасом понял одно - мы никогда не победим этот народ...
Амин долго молчал. Он пытался сглотнуть комок, подступивший к горлу. Его плечи сотрясались от беззвучных рыданий.
Я смутился.
- Брат, я вижу, что вам невыносимо больно это рассказывать. Прошу вас, молчите, не говорите ничего, - уговаривал я собеседника.
- Нет, - облизнул пересохшие губы мусульманин, - я слишком долго скрывал это в себе.
Поверите ли, брат, этот взгляд снился мне каждую ночь с того дня. Не потому, что он был полон ярости и ненависти, нет,... Он был совершенно ясен и хладнокровен.
Я поразительно отчетливо понял, что пока останется хотя бы один такой ребенок, женщина или старик, то наши беззакония будут отмщены и война никогда не кончится.... Пусть даже только в наших сердцах, но она будет продолжаться.
Это было мое первое реальное воспоминание о войне, первой настоящее, серьезное убийство. Я помню, что очень тяжело переживал это. Но, как ни странно, очень быстро очнулся и вернулся к прежним злодеяниям.
Нас словно зомбировали. Молодые сердца, как пластилин, легко гнулись под давлением командиров, но, что интересно, подчас, нам даже не требовалось этого давления. Это очень трудно объяснить. Не знаю, в чем причина, но мы убивали без всякого зазрения совести.
Мой собеседник вновь замолчал. Я разрывался от жалости к нему, потому что видел, что каждое слово дается ему с еще большим трудом, чем предыдущее.
Но все же Амин собрал всю свою силу воли и продолжил рассказ.
- Мы творили ужасные беззакония. От одного напоминания о них мои волосы встают дыбом.
Из всего подразделения, из всех военных частей, дислоцировавшихся в районе Багдада и его окрестностей, пожалуй, лишь я и несколько других солдат изредка пытались понять, зачем мы все это делаем, зачем мы развязали войну - остальные всего лишь выполняли приказы и получали от этого удовольствие.
Всемогущий Аллах уже тогда пытался осветить мое сердце, указать путь, истинный путь, но я, никогда себя не прощу за это, я был слаб; понимая, что совершаю преступления я боялся, что меня не поймут и делал то же самое, что и другие, то есть убивал.
Слова Амина, казалось, словно кинжалы вонзались в его сердце. Он уже не сдерживал слез - они свободно текли по его щекам и падали на одежду, смачивая ее.
- Аллах не раз пытался пробудить во мне милосердие. Хотя бы даже тогда, во время уличных боев в Багдаде.
Мы с нашим взводом выбили арабов из квартала, который нам велено было очистить от повстанцев. Повсюду пестрели одеждами трупы. Это были молодые мужчины, юноши, порой даже совсем юные подростки, почти дети, на лбах некоторых зеленели повязки с надписями арабской вязью "Нет Бога кроме Аллаха".
Помню, мы даже смеялись, проходя мимо них. Мы не понимали, за что они погибали, эти "глупые люди", насмехались над их якобы "священной войной". О, как же мы ошибались!!!
Когда мы уходили из квартала, весело шутя по этому поводу, мимо нас провели телегу. Я тотчас же захлебнулся смехом. Телега была наполнена обгоревшими трупами детей. Мое сердце словно оборвалось, сделало двойное сальто и подпрыгнуло к горлу, трепыхаясь в нем.
С трудом произнеся слова, я спросил:
- Что произошло?
Солдат, везший телегу, ответил:
- Да вот, генерал (имени генерала приводить не буду) разрешил воздушный удар. Зацепили школу, слегка...
Он говорил об этом так легко и просто, словно речь шла не о людях, а о животных. Все выглядело так омерзительно, что я едва не вцепился ему в горло. Сдержался. Зря, зря сдержался! Зря следовал за своими друзьями, зря следовал за большинством! Я так поздно понял это!
Знаешь, мне теперь всегда приходит на ум один пример, который слышал из уст одного из братьев-мусульман. Наше общество, словно стадо баранов, которое идет в одну сторону, за одним бараном, говорил он. Стоит одному инакомыслящему барану двинуться в другую сторону, то все сразу сплачиваются против него и стараются его уничтожить. Я боялся стать этим бараном в нашей армии, понимаешь? О, Аллах, неужели я не понимал, что, став этим бараном, я всего лишь выйду к истине и свету? Понимал, в глубине души я все понимал, брат. Но этот страх, он так глубоко врос в подсознание людей, понимаешь? Страх того, что скажут о тебе друзья, родственники, сослуживцы, страх общественного мнения, страх выступить одному против всех, страх того, что ничего не получиться... Мы обладатели такого рабского мышления...
Но всё же, это не самый переломный момент в моей жизни. Рассказать ли тебе об этом? - провел рукой по лбу Амин, в растерянности. - Это ужасно. Я... Я, все же расскажу...
Это случилось после полутора лет моей службы в Ираке. Эта операция была совершенно обыденной - нам был отдан приказ очистить один из пригородов Багдада от агрессивно настроенных местных жителей.
Светило солнце, почему-то необыкновенно мягкое и нежаркое в этот день. Небо - голубое, подчас переходящее в свинцово-серое, было как всегда глубоко и прозрачно. Над зданиями, развалинами, кружились сотни стервятников. С некоторых пор, эти падальщики стали неотъемлемой частью местного пейзажа. Это и неудивительно, им было где поживиться.
Даже заунывный крик птиц и вид разрушенных зданий не портил нам настроения - мы весело пересвистывались, шутили. В целом, все было, как всегда.
В нашем районе послышались звуки выстрелов. Мы насторожились, взяли свои М-16 на изготовку, и пошли медленнее. Выстрелы слышались то ближе, то дальше, то громче, то тише. Мы рассредоточились и стали предельно осторожны.
Вдруг из-за угла здания передо мной возникла женщина в черном. Да, как бы ни избита была эта фраза, она была в абсолютно черном хиджабе и платке.
Женщина посмотрела на меня, и ее рука вдруг поползла вниз, к подолу одеяния.
- Что ты смотришь? Стреляй! Она же сейчас взорвет себя! - заорали мне друзья на бегу, с дальнего конца улицы.
Я словно во сне нажал на курок. Все происходящее представлялось мне словно в замедленной съемке. Я видел пули, летящие к арабке, видел, как очередь попала в ее тело, видел, как моя жертва падала.
Все сбежались к ней, стали проверять карманы и ....
Амина начала бить лихорадочная дрожь, он, захлебываясь рыданиями, продолжал свой рассказ, словно проживая заново каждый миг той проклятой войны.
- Когда мы обшаривали труп арабки, то обнаружили только англо-арабский разговорник при нем. Пояса смертницы на нашей жертве не было, конечно...
Понимаешь, брат? Она просто хотела что-то сказать нам!
Осознав это, я отпрянул от трупа в ужасе. Тут к нам вприпрыжку подбежала девочка лет пяти со словами:
-Умму! Умму! (мама по-арабски)
Я до сих пор вижу перед собой глаза этой девочки и слышу ее нечеловеческий крик, который она издала при виде трупа матери.
Это было последней каплей для меня. Я явственно видел свои руки по локоть в крови.
Выбросив автомат, совершенно безумно, бездумно побежал я, куда глаза глядят. Вслед мне что-то кричали друзья, но я не оборачивался, а бежал, бежал, бежал, бежал, абсолютно не понимая, что происходит, и где я нахожусь.
Я бежал долго, очень долго....
Очнулся я только через несколько часов и понял, что вконец заблудился. Похоже, я был в пригороде, где когда-то совершил свое первое убийство в Багдаде.
Безусловно, это место навеяло тяжелые воспоминания. Они помноженные на только что произошедшее, чуть не свели меня с ума. В воспаленном мозгу проносились какие-то свинцово-тяжелые мысли.
Меня мучила одна мысль. А именно: "Черт возьми! Что это за люди, которые умирают с улыбкой на устах? Что заставляет их бесстрашно улыбаться в лицо смерти и умирать со словами свидетельства на губах?".
В моем мстительном, злобном, воспаленном, маленьком сознании прежде не укладывалось даже мысли о том, что толкало этих людей на такие действия.
Я в совершенно потерянном, обезумевшем состоянии ходил по кварталам. Вдруг передо мной возникла мечеть, именно та мечеть "Свет веры". Истинно, велика мудрость Всевышнего - он привел меня именно туда, откуда начался мой крестовый поход убийцы, туда, где началось мое превращение в монстра.
Наверное, эта мечеть была единственной в том районе, которая полностью уцелела от погрома.... Истинно, милость Всевышнего велика! Наверное, крылья ангелов скрыли ее....
Трудно передать, что я тогда чувствовал, - сглотнул подступивший к горлу ком Амин. - Я не смел приблизиться. Впервые в жизни меня сковал такой вселенский ужас. Ужас не перед людьми, мечетью или чем-то еще материальным, а ужас от содеянного мною. Клянусь Аллахом, тогда я был так напуган, что если бы передо мной была пропасть геенны, я с большим облегчением прыгнул бы в нее, чем переступил порог этой мечети.
Если сказать честно, переступая порог дома Аллаха ватными ногами (и откуда только силы нашел?!) я втайне ожидал того, что меня поразит кара небесная. А как же иначе?! Я же явственно видел свои руки по локоть в крови.
К моему вящему удивлению, ничего не произошло. Ровным счетом ничего. Меня не поглотила земля, не поразила молния, своды мечети не обрушились - ровным счетом ничего.
Я с безумным трудом переступил порог мечети. Ничего, абсолютно ничего....
Но.... Испытания тяжелее предыдущих ожидало меня впереди....
Когда я прошел вглубь мечети, устланной коврами, мне навстречу вышел какой-то юноша.
Его вид поразил и ослепил меня. Это был юноша чуть старше двадцати лет, высокий, статный, в белых одеждах. Глаза незнакомца приветливо и спокойно смотрели на меня, во всем его облике чувствовался дружелюбный интерес. Но главное, что поразило меня - это лицо. Оно сияло. Да, да, сияло! Я, с непривычки, даже прищурился - мои глаза никогда не видели такого.
Лишь потом, много позже, я понял, что это сияние являлось светом веры.
Юноша смутно напомнил мне кого-то. В расстройстве чувств я не мог понять кого.
- Чем я могу помочь вам? - осведомился юноша на чистейшем английском, чем немало удивил меня.
Я стоял, онемев, не в состоянии сказать ни слова.
- Что привело вас сюда? - вежливо осведомился загадочный незнакомец.
Я молчал, мои ноги подкашивались.
Тут к этому юноше из глубины мечети подбежал маленький мальчик с криком: "Брат, кто пришел?" (за время службы я уже довольно неплохо постиг основы арабского языка). Это был именно тот мальчик, глаза которого преследовали меня в моих кошмарных снах.
Мальчику хватило несколько секунд, чтобы узнать меня. До сих пор в моих ушах звенит его громкий, разрывающий душу крик: "Убийца! Убийца! Убийца!", огласивший своды мечети. До сих пор перед моими глазами стоят глаза этого мальчика, полыхающие ненавистью. Они никогда не перестанут преследовать меня.
Это стало последней каплей. Мои колени подломились, и я рухнул на колени перед молодым человеком, рыдая, закрыв лицо руками. Аллах свидетель, впервые в жизни я плакал так горько!
Амин вздохнул. Каждое слово ложилось непомерной ношей на его плечи и с каждым словом он, казалось, становился все меньше, тяжесть рассказа словно придавливала его к земле. Но я не мог даже пошевелиться, не то, что возразить - столь увлекательно и захватывающе было его повествование. Юноша продолжил.
- Тот имам сказал младшему брату, (этот мальчик оказался его младшим братом): "Подожди снаружи Ахмед и успокойся". Я прекрасно понимал их, так как за время службы в Ираке уже довольно неплохо понимал арабский.
Когда мы с незнакомым юношей остались одни, он присел рядом со мной, чтобы быть на одном уровне и спросил спокойно и дружелюбно:
- Ты знаешь, кто я?
Я в ответ мотнул головой. Слезы все еще текли по моему лицу, и я был не в силах что-либо сказать.
- Меня зовут Умар ибн Абдаллах. Я сын имама этой мечети Абдаллаха ибн Масгуда, который недавно погиб от руки американского солдата. Не ошибусь, если скажу, что этим солдатом был ты.
Я старший сын и наследник своего отца. После его смерти весь приход этого дома Аллаха от мала до велика попросил меня занять его место.
Я с рождения воспитывался в исламе, хвала Аллаху. Отец делал все, чтобы я был достоин носить имя мусульманина: возил меня с малых лет на уроки ученых, шейхов, знатоков Корана, фикха, шариата. Я получал знания весьма охотно и в 16 лет стал хафизом, вЯ получал знания весьма охотно и в 16 лет стал хафизом, выучил Коран наизусть.
Теперь, я снова спрошу тебя, что привело тебя сюда, о сын Адама, к тому, кто в любых других обстоятельствах был бы твоим кровным врагом?
Я не нашел ничего, кроме, как сказать: "Меня привел к тебе Аллах, о благородный юноша!".
Мои рыдания усилились, и вместе с ними потекла моя печальная исповедь. Она предстала перед Умаром от начала до конца, ровно в том виде, в каком сейчас предстала перед тобой.
Свою повесть я закончил такими словами:
- Умар!
Я не хочу возвращаться к прежнему! Я ненавижу это! Отвращение, которое это внушает не сравнимо ни с чем.
Что мне делать, о брат (если ты позволишь мне себя так называть)? Подскажи, умоляю!
В моей душе давно зрели искры веры, но я уверен, что не достоин этого! Да, да, да, я не достоин этого! Да что этого! Я даже не достоин смотреть на эту мечеть, переступать ее порог, дабы не осквернить ее своими погаными делами и кровью, в которой я погряз!
Я не достоин даже нормальной человеческой смерти, успокоения, ведь я чудовище, монстр!
О, Всевышний! Простишь ли ты меня? Меня - убийцу, насильника, вора?! Впрочем, я лишь оскверняю твое светлое имя, произнося его своими черными губами!
О, Умар! Умоляю, помоги мне! Подскажи мне, что делать! Мне нет места ни в исламе, ни там.
Умар смотрел на меня все с таким же спокойствием и дружелюбием.
- В исламе есть место всякому, кто уверовал в Аллаха, - сказал он.
- О нет! - отпрянул я от него. - Я не достоин даже слышать это имя! Ислам, вера - это величайшая милость от Аллаха, что же сделал, чтобы заслужить это? Я не достоин даже прощения Аллаха!
Умар встал и подал мне руку, чтобы поднять с колен, сказав просто, дружелюбно, абсолютно по-братски, на своем родном языке: "Моя милость, сильнее, чем Мой гнев". Это слова Всевышнего Аллаха, написанные над его троном. Добро пожаловать, брат!
Он поднял меня с колен и обнял, как брата.... Как брата по вере....
Я прошептал, ничего не осознавая, не видя и не слыша ничего вокруг: "О, Аллах!" и потерял сознание.
После этого случая я принял ислам. Тут же, даже не возвратившись к сослуживцам, я отправился в штаб, чтобы сообщить о своей отставке. Меня абсолютно не волновало, что обо мне скажут, что подумают, а тем более, как это воспримет мой отец, генерал ВВС США. Он, конечно, воспринял это, как дезертирство, позор для своей семьи и выгнал меня.
Но все это для меня абсолютно безразлично. Я никогда не пожалею о своем выборе, потому что знаю, что он единственно правильный. Хвала Аллаху, теперь я среди своей истинной семьи, моих братьев и сестер по вере и я счастлив.
Этими словами закончил свой рассказ Амин и, пожалуй, окончу свою повесть и я. Остальные выводы и размышления я оставлю на ваше усмотрение, мой строгий читатель.
Скажу лишь, что это лишь одна из тех бесчисленных, удивительных историй о том, как люди открывали для себя истинный свет веры.