Когда заходит речь о старых временах, о первых героических экспедициях в Северную Атлантику за сельдью, я, отдавший СРТ (средний рыболовный траулер, 300 тонн) 9 лет жизни, из них шесть капитанских, с лёгким испугом заглядываю в прошлое. Да уж так ли страшно было? И сам себе честно отвечаю: нет, не было. А была лихость, азарт. До трагических событий 1952 года, когда в одном шторме погибли три СРТ и полтора экипажа калининградских рыбаков. Это был урок, который несколько охладил пыл и заставил посмотреть на океан другими глазами. К сожалению, выводы сделали не все.
Но это совсем другая тема.
Кто они были, люди, впервые увидевшие море, а уж тем более океан? Встречались разные: и демобилизованные солдаты, которых привлекали хорошим заработком, и переселенцы, мечтающие заработать на коров и крышу. Но океан делал свой жестокий отбор. Многие, схватив в охапку пачки денег, там хватало и на корову и на крышу, бежали без оглядки, обзывая оставшихся нехорошими словами и упрекая, что они остаются из-за "гробовых". Так называли 70 (или 700) рублей "за опасность", выдаваемых перед самым отходом. Они пропивались немедленно: "А вдруг", и это приносило много хлопот пограничникам при оформлении выхода. Но многие и оставались. Ещё на одну экспедицию, ещё... и на всю жизнь становились настоящими рыбаками. Эти была прочная, надёжная основа промысловиков, на них всё и держалось.
И была ещё одна немногочисленная прослойка опытных, "прибрежных" рыбаков с Каспия. Мы у них учились тонкостям рыбацкого дела, а они у нас осваивали дрифтерный лов в океане. С одним из таких "каспийцев" я познакомился на СРТ-463. Мне всегда хотелось рассказать об этом необыкновенном человеке, о том, что у нас с ним произошло и что заставило меня пообещать хранить молчание не менее 10 лет.
Прошло 56, и я не нарушу своего обещания, рассказав о том, что было давным-давно.
Это была моя вторая экспедиция в Северную Атлантику за сельдью и шёл я уже 2-м штурманом, а это вахта с 12 и с ноля, а в промежутках "отдых" на рыбе, если её много. Кроме штурманских дел я отвечал за снабжение продовольствием и за работу камбуза, т.е. за питание. Но я успевал всё. Особенно нравилось стоять на подаче рыбы засольщикам. Их двое или даже трое и нужно успевать, чтобы они не простаивали и не стучали мисками по бочке "давай, давай"! В зюзьге (это большой сачок) почти ведро сельди, кидаешь её как автомат, некогда следить за положением засольщика - задержался, наклонившись к бочке, - получай за шиворот. Хохот матросов, занятых самой тяжёлой работой - вытряхиванием рыбы из сетей, и всё же наблюдающих за нашим молчаливым соревнованием.
- 2:3 в пользу подающего, - восторженно кричит помощник дрифмастера.
Обиды не было. К вечеру по забондаренным бочкам подсчёт. За день перебрасывал бывало 18, а иногда и 20 тонн рыбы. Вот это была работа! Уважали.
Так случилось, что на судне, в самом доступном и распространенном виде спорта "кто кого положит "на руку", я оказался чемпионом. Что тут сыграло роль? Вероятно двухгодичные занятия академической греблей в училище. Там наша "восьмерка" с лёгкостью победила все клубные команды в Клайпеде, затем в республиканских соревнованиях (по Литве) и готовились к союзным, но ушли на практику в море. Кстати, мы ни в чём не уступали будущим соперникам, даже показывали лучшее время, так что надежды были большие. На нашего тренера было жалко смотреть, когда он узнал, что мы участвовать не будем. А я в этой команде был загребным, т.е. задавал темп гребли. Вот, наверное, это и укрепило кисти рук, мышцы.
И вот при очередной "незапланированной встрече претендентов" в салончике судна все начали подзуживать дрифмастера Ивана Васильевича Топоркова, натравливать его на меня: - Васильич, покажи штурманам, какие бывают каспийские рыбаки... и т.д. Васильевич посмеивался и не соглашался. Я сразу увидел, что тут противник очень серьёзный и не настаивал, и не ошибся. В конце концов, не выдержав подначек, Васильевич согласился, поставил руку на стол и кивнул мне:
- Начинай.
Лучше бы я не брался. При всём желании не обидеть меня своим превосходством в силе, он не мог удержаться и не поработать на публику. Я навалился корпусом, привстал, что, как все знают, категорически запрещается - всё было напрасно, рука только слегка покачивалась, а Васильевич улыбался. Мне казалось, что я борюсь со столбом, вкопанном в землю. Преимущество было настолько бесспорным, что под восхищённые вопли болельщиков: "Вот это да!" я сдался, не испытав при этом горечи поражения.
--
Не расстроился? - участливо спросил победитель.
--
Да ты что, - с восхищением ответил я, - конечно, нет. И мы подружились.
С не так давно закончившейся войны Иван Васильевич принёс на широкой груди две "Славы", две "За отвагу", "Красную Звезду", "Отечественную войну" и множество интереснейших историй, которые я любил слушать, но он не любил рассказывать. Но когда 9-11 баллов дует уже вторую неделю и все бока болят от непрерывного ёрзанья по жёстким матрацам из морской травы, - всё расскажешь.
Так мы узнали, что всю войну Васильевич прослужил в полковой разведке, что у них в дивизии был установлен порядок, согласно которому засчитывался только живой "язык", доставленный в своё расположение. А вот здесь как раз руки его и подводили. В короткой, стремительной схватке вплотную при захвате он всегда выходил победителем и, думая, что "язык" просто оглушён, он под прикрытием товарищей тащил его к себе. И только здесь выяснялось: "язык" мертв. Так, из 31 доставленного 8 были без признаков жизни.
- Не мог я рассчитать силы, - говорил он, - недобьёшь - плохо, в самый неподходящий момент шум подымет, перебьёшь - опять плохо. Так до третьей "Славы" и не дотянул.
А ещё у них был разработан особый, психологический приём. Когда позволяла обстановка, он, подобравшись вплотную, говорил шепотом или громко с трудом заученную немецкую фразу: "Сесть на задницу"!!! Услышав что-то знакомое на ломаном языке, немец на какое-то мгновение терялся. А этого было вполне достаточно, чтобы "вырубить" его без применения оружия.
И вот однажды у меня с этим необыкновенным человеком и случилась эта самая "тайная" история.
А дело было так. Завершив набор груза в ночь на 1-е мая (а все рыбаки знают, что рыба особенно хорошо ловится в праздничные дни), мы утром 1-го были уже у плавбазы "Тунгус", и стали под выгрузку. Я с двумя матросами переправился на базу. Повезло быть первыми, поэтому быстро выписали и получили продовольствие, причём нежданно повезло - начпрод выдал две коробки одеколона "Кармен". Мало кто употреблял его по прямому назначению - на промысле "Кармен" считался изысканным напитком. Я уж промолчу про нравы того времени, да и сейчас они не намного лучше у людей определённого круга.
Разместили продукты в кладовой на камбузе. Пахучий дефицит я аккуратно уложил в платяной шкаф, время до вахты ещё было. Ну, думаю, после бессонной ночи усну на часок. Но не тут-то было. Только я отложил книгу и прикрыл глаза - слышу по трапику протопали и затихли перед дверью. Жду стука. Нет, тишина. Слегка отгибаю задёрнутую надкоечную шторку и вижу, как дверная ручка медленно опускается вниз. Ага, воры, как пчёлы на сладкое, унюхали. Ну, и кто же это пожаловал, кому не терпится поодеколониться?
В приоткрытую дверь просовывается нога в знакомом огромном полуболотном сапоге, а затем и сам хозяин сапога... Мамочка! Сам Иван Васильевич! Уговорили всё-таки. Ну, друг! Ну, разведчик! Неслышными шагами крадется он к заветному шкафчику. Поворачивает ключик, он всегда в замке. Я уже давно отпустил шторку. Что делать?! И вдруг осеняет. Чуть подождав, отгибаю опять шторку и вижу, что у Васильевича руки в шкафу, он начинает выдвигаться назад, дверь открывается больше, давая ему дорогу. Кто же там у него в группе прикрытия? И в этот момент я, набрав побольше воздуха, не своим, диким голосом, что есть мочи ору:
- Руки вверх! На задницу!
Тут же захлопывается дверь, "прикрытие" прячется. Я успеваю заметить, как Васильевич, выпустив коробку, медленно дёрнул руки кверху... и начал садиться! Но вдруг как бы вздрогнул. Я отпустил шторку и притворился спящим, с трудом сдерживаясь от рвущегося хохота. Грабители пришли в себя, слышу, дверь опять приоткрывается и оттуда шёпот, узнаю боцманский:
--
Ну что там?
--
Наверное, во сне,- шипит в ответ дрифмастер.
--
Так давай!
Слышу, как вытаскивается коробка, аккуратно прикрывается дверца, поворачивается ключик, и Васильевич тихо, мелкими шажками шефствует к придерживающему ему дверь боцманюге. И тут я совершенно не сонным, громким, чётким голосом выдаю:
- Стоять, разведка! "Кармен" на место. И ключик мне.
Опять хлопает дверь, хитрюга-боцман на привычном уже месте с той стороны, мастер. Васильевич стоит столбом. Наконец прорывается:
--
Так ты всё видел? Всё?
--
Видел, видел как Кавалер 2-х "Слав" с поднятыми руками чуть не уселся на палубу, - смеялся я. И как ты поддался на уговоры боцмана? Я и так вам всё отдам. А что это ты хотел сдаваться без попытки сопротивления?
--
Рефлекс, как говорил наш учитель-психолог, был у нас такой. Это он и придумал "сесть" и ещё много чего. Начальник дивизионной разведки только что не молился на него. А вытащил из санитаров, да и мы его уважали. Голова! - говорил Васильевич, - так он учил: - Если противник сразу не убил, хотя и мог это легко сделать, значит ты ему нужен и есть шанс вполне реальный, что он подойдёт снимать оружие, а нам главное дотянуться до него - и его нет. Очень чётко это было отработано. Ну, ты меня и прихватил, - восхищался он, - интересно, что с боцманом? Слушай, Ильич, давай договоримся...
- Давай, с готовностью поддержал я, - о чём?
- Ты молчишь про этот случай, пока я в Калининграде. Уеду - рассказывай. А то неудобно всё-таки перед ребятами.
- Конечно, о чём речь, - ответил я, - 10 лет молчу, а потом, если вспомню, расскажу. Обещаю.
В этот Первомайский день я первый и последний раз в жизни попробовал выпить одеколон. Гадость, скажу я вам ужасная, даже если его запивать персиковым компотом.
Прошло 56 лет.
Как-то собрались мы, уже давно ветераны, по случаю праздника 1-го Мая, и после нескольких традиционных тостов, которые кто закусывал огурцами, а кто таблетками, начали читать свои стихи про якоря, волны, штурвалы и рыбаков. Были и хорошие. Все слушали с удовольствием и интересом, но через полчаса стали просить: "Прозу давай"! Я подошёл к микрофону и рассказал эту историю. Понравилось. Напиши. Написал. И вот теперь читатель может сам оценить, нужно ли было писать. А вдруг Иван Васильевич прочитает, мой хороший друг, оставивший хорошую память о себе на всю жизнь. Где он сейчас, жив ли - не знаю. И смешно (тогда было) и грустно (сейчас).