Мне подарили физическую карту Земли. Словно художественная картина, она висела в моей комнатушке на стенке, и, мечтая, я часами не мог оторваться от мира, лежавшего в сетке меридианов и широт. Тонким пунктиром на карте были начертаны государственные границы великих и малых стран, белели шапки высоких гор, зеленели равнины, петляли реки. Через неделю я выучил назубок все столичные города, а ещё через месяц мог, не задумываясь, ответить, как, например, добраться водным путём до Чёрного моря и далее в Америку или на Соломоновы острова. Какие проливы при этом придётся преодолеть, с кем пообщаться, торгуясь за пресную воду и пищу. Собираясь в суровое путешествие, я даже нашёл рецепт приготовления похлёбки из кожаных сапог - на чёрный день жизни. Её варили, спасаясь от голода, 'морские волки' - мои кумиры: Джеймс Кук, Магеллан и Лаперуз. Все новые детские игры с этих пор были нацелены в необъятный мир за пределами дома. Правда река, протекающая за городом, оказалась несудоходной, а море, куда она впадает, материковым - Каспийским и к тому же далёким, чтобы туда податься самостоятельно на часок или на два без спроса у близких. Кроме этого, некому было мне подсказать, как устроены настоящие корабли. Но более всего удручало то, что на свете все земли уже открыты, и моя фамилия потеряна для географии навсегда. Не желая мириться с этой несправедливостью, я всё-таки поставил на карте маленькую чернильную точку в районе Тихого океана и подписал её - остров Иванушкина Миши.
- Это ж неправда, - заметил Андрюша Сургунчиков.
Вместе с ним и другим моим одноклассником Володей Нейманом мы изыскивали ресурсы для покорения территорий за пределами нашего двора, частенько ходили на северную окраину города к старой водонапорной башне. Словно маяк, она издалека загадочно выделялась посреди угловатых одноэтажных построек, и хотелось видеть это оригинальное сооружение ближе. Рисуя схему воображаемого острова, я сказал:
- На самом высоком месте мы поставим маяк, похожий на эту башню как две капли воды, чтобы и другие мальчишки быстро нашли дорогу к нам. Наверху разведём огонь.
Но печаль, повеянная Андрюшей, уже смутила Володю:
- Вот приплывём мы однажды к месту, которое ты обманом отметил на карте, а там никакого острова нет, и не было никогда. Там - глубокое море.
Я озабоченно спросил у Володи:
- А, вдруг, он всё-таки есть? Откуда на свете появляются острова?
Нам ответил Андрюша:
- Я немного знаю об этом... В одном толстенном журнале недавно я прочитал о том, что вся наша планета плотно сложена из тектонических плит, ну, словно кирпичная кладка в пятиэтажке, но только беспорядочно, нетвёрдо. Во время землетрясений эти плиты смещаются друг около друга, пляшут, передвигаясь то вверх, то вниз, испуская горючие газы или горячую магму. В результате таких движений образуются горы или вулканы, или морские впадины недосягаемых нам глубин. Случаются даже взрывы.
Но Володя сомневался по-прежнему:
- Если бы на нашем острове были горы или вулканы, то их уже давно нашли бы учёные из Москвы.
- А не помнишь, Андрюша, в каком журнале ты прочитал о нашей планете? Ты сумеешь его найти, чтобы мы прочитали про это тоже? - поинтересовался я.
- Конечно, сумею...
Он объявил, где такие журналы пылятся и рвутся.
- В нашей школьной библиотеке есть большая подборка 'Науки и жизни'. Я хорошо запомнил этот старый журнал. На его передней обложке горит вулкан, и прямо из моря появляется новая сопка.
Меня осенило.
- Сегодня утром по телевизору передавали о крупном землетрясении в районе Камчатки. Там тоже в море горел один вулкан. Возможно, что остров, который мы ищем, уже родился. Нам остаётся только его открыть и поселиться на побережье, а чтобы к нему добраться раньше всех, то нужен корабль. Давайте его построим.
Моё обращение на время продлило игру и повернуло её в новое поисковое русло.
- А как мы его построим? -поинтересовался Володя.
Через двести шагов от нашего дома находился овражек - место пустынное, интересное. Маленькая речушка Безымянка, почти ручей, бойко петляла между многочисленными побегами ветлы, кое-где на её пути встречались большие ивы. Почти ежедневно мы убегали сюда играть. Искали за голышами жалкую рыбу величиною с мизинец, пытались её поймать, но рыбёшка не поддавалась. Только одни неуклюжие головастики попадались в наши расставленные ладошки. Дома, увидев однажды банку с ними, мамка не на шутку рассердилась и приказала мне не мучить несчастных и слабых земноводных. На какое-то время интерес к овражку остыл, но сегодня он вспыхнул с новою силой. Я вдруг припомнил, что видел одно большое бревно, без дела лежавшее на песке.
- Я тоже видел это бревно, - согласился Володя.
- И я, - подтвердил Андрюша. - Мы же гуляем вместе.
- Тогда, пойдёмте на речку и посмотрим, на что оно годится.
Кряжистый обрубок наполовину был затянут сырым песком и илом. Мы его откопали, перевернули - он немного подгнил, и в этом месте древесина оказалась податливой, мягкой. Перочинным ножиком мне удалось выбрать в ней небольшое отверстие.
- Нет, пожалуй, это бревно не годится для настоящего корабля, - огорчился Володя. - Оно мало.
Я тоже расстроился. Но Андрюша не согласился и рассказал, что туземцы из таких вот толстых деревьев делают лодки долбёнки.
- Используя всякие морские течения и приливы, они удачно перемещаются в океане между островами архипелагов.
- Вы мне поможете построить такую лодку? - спросил я у ребят.
Но они отказались.
- Твоя лодка тут же сядет на мель. В этой речушке даже тапочка не утонет, а до Урала ещё ого-го - километра четыре, а то и более будет, - уклонился Володя. - Да и сам-то Урал у нас - тоже несудоходный...
- Только рыбацкие лодки всё-таки плавают, минуя водовороты. А весною воды поднимутся, - я вспомнил о половодье. - Даже и в этом овраге будет море.
- Нет, Миша, - сказал Андрюша. - Сегодня я - пас, у меня недавно вырезали аппендикс. Я не смогу много работать или участвовать в играх навроде этой. Возникнут большие нагрузки на живот. Чтобы окрепнуть, мне надобно время, хотя бы ещё полгодика или год... Так приказали врачи.
А Володя увидел ещё одну проблему, вескую и доныне.
- Чтобы путешествовать по белому свету, нужны большие деньги, а у тебя их нет.
- Тогда давайте научимся торговать или накопим для начала хотя бы двадцать пять рублей...
Но игра зашла в тупик, а назавтра окончились летние каникулы, и времени для досуга почти не осталось. Мы перешли учиться в пятый класс.
2. Шишкарь
На улице, в каждой школе были неформальные лидеры - шишкари, как правило, взрослые крепкие пацаны. Они кучковались на задворках: курили, играли в карты, обижали слабых мальчишек. Самый суровый шишкарь из нашей школы Серёжа Зуев начинал разборки с тройного удара. Его папаня когда-то служил на флоте и научил сынулю 'драться по-матросски', так сказать: 'по-мужски'. Ударит Серёжка под дых салагу. Жертва его согнётся, жадно глотая воздух. Врежет Серёжка салаге вдобавок ребром ладони по шее - тот заплачет. А когда избитый попробует разогнуться, всё ещё закрывая живот руками, то получит новый удар в лицо - в переносицу, кулачищем. Из носа - кровь, и неделю несчастный не ходит в школу, скрывая стыд и побои, а истязателю хоть бы хны. Словно с гуся вода любые порицания взрослых. Как-то его могучий папаня-моряк устал от жалоб на поведение сына, не выдержал, рассердился и отодрал отпрыска тяжёлым флотским ремнём. Серёжа хвастался, приспуская штаны, синяками от бляшки. Рассказывал, как, удирая из дома, обозвал папашу фашистом. Словно клише, светился якорь на ягодицах. Дети, которых не лупцевали такими ремнями ни разу в жизни, глядели со страхом на человека, принявшего побои от взрослых, и подчинялись ему, не прекословя, как командиру, устоявшему на допросе у врага. Четыре дня Серёжа прятался от папашки в школьном подвале, где хранились метёлки.
Каждое утро матушка давала мне деньги на пирожки. Желая быстрее скопить на кругосветное путешествие, я перестал питаться в школе. Однажды во время большой перемены Зуев увидел моё богатство. Стоя на лестничной площадке, я пересчитывал медяки.
- А ну-ка покажи, чего считаешь, салага, - приказал шишкарь.
Чуть более рубля лежало на моей раскрытой ладошке. Я сжал её в кулачок и отвёл руку в сторону. На выручку подошёл Андрюша Сургунчиков.
- Мы копим на кругосветное плавание. Серёжа, не отбирай наши деньги, - взмолился он.
- На кругосветное плавание? - удивился шишкарь.
- Да, - ответил я. - Весною мы доплывём до Урала по нашему овражку, а потом отправимся в Каспийское море.
- На чём?
- Я построю челнок.
К Серёжке подтянулись его дружки.
- В этом, заика, тебе нужна моя помощь. Если хочешь, мы поедем на море вместе. Много ты уже насобирал себе на дорогу? Покажь свои деньги, - он прикинулся другом.
Я простодушно разжал ладошку. Шишкарь изменился в лице и презрительно улыбнулся.
- Это не деньги.
Потом он резко ударил мою руку. Вся мелочь, накопленная за месяц, разлетелась и, бряцая, запрыгала по лестничному маршу к первому этажу. Зуевский подпевала Петька Рагозин насмешливо заметил:
- Ты же - слабак, заика. Куда тебе плавать в море? Тебя и так утопят в луже первые городские...
Так называли между собою мы ребят, проживавших в центральной части города, в лучшем его районе. Он начинался сразу же за железнодорожным мостом через овражек. Ходить туда без взрослых было опасно. Городские лупили и гнали пришельцев камнями прочь из каждого двора. Впрочем, такой же нерадушный приём им оказывали и наши подростки - шпана окраин. Готовясь к большому походу в море, я ещё не задумывался о том, что люди коварны и жестоки повсюду.
Глядя, как я собираю разбросанные деньги, Рагозин торжественно заметил:
- Ты погляди, Серёга, на этого полудохлого чухана. Того и расплачется зараза. Обидели детку, не дали конфетку.
Шишкарь обратился ко мне:
- Вытри слёзы, заика... Наши советские деньги в мире это ничто, - он был на два года старше и знал гораздо больше, чем я. - Тебе, заика, нужна валюта...
Я услышал новое незнакомое слово и огрызнулся:
- А у тебя она есть?
Зуев оскалился и сердито ответил вопросом на вопрос:
- Ты очень хочешь её увидеть, заика?
Он меня оттолкнул и замахнулся. Вся его компания развеселилась, глядя, как я боязливо сжался при этом, закрываясь руками от новой возможной атаки шишкаря.
- Это же ябеды, Серёга. Ты их больше не трогай. Тебя накажут, - вмешался его приятель, и Зуев с ним согласился:
- Если бы не батяня... Пошли отсюда, Петька. А ты, салага, дрожи. Ты увидишь мою валюту...
Дома я почти никогда не рассказывал об уличной жизни и жаловался редко. 'Надо уживаться с любыми людьми самостоятельно, без мамы и папы, - учили родные. - Не ссорься, не спорь, не дерись и прощай обиды'. Это - надёжные постулаты. Если бы только мои родители узнали, что я вынашивал в душе, то случился бы нагоняй: за прогулки в овражек, за полуголодную жизнь, за накопительство - и мамка и папка не желали, чтобы деньги преждевременно испортили мне характер. И всё-таки я немного приоткрылся на ужине, когда подали на стол.
В детстве я не любил кушать сало и лук, частенько оставлял их в тарелке борща или тайно выбрасывал в мусорное ведро. Мамка придумала игру.
- Вот эту тарелку борща моряк съедает за три минуты... А ты за сколько управишься с нею?..
- А я - за две с половиной.
- Но тарелка должна быть чистой.
Я накидывался на пищу и поглощал её вместе со всеми шкварками, с обжаренным луком, с капустой - с любой заправкой.
- Вот молодец, - хвалила мама. - Ты обязательно станешь мореходом.
Я у неё спросил:
- А что такое валюта, мама?
Она насторожилась.
- Где ты услышал это слово?
В советское время оно произносилось нечасто.
- Сережка Зуев пообещал мне показать какую-то валюту и задать трепака на переменке.
- Он тебя хорошему не научит. Ты избегай этого взрослого мальчишку.
- Но всё-таки, что такое валюта?
- Это денежные знаки, отличные от рубля. В каждой стране своя валюта.
Она рассказала мне о том, что иностранные деньги в России запрещены, что их почти невозможно нигде купить, разве только на 'чёрном рынке' у самых отпетых барышников, по которым рыдают законы и тюрьма.
- Чтобы поехать за границу нужно много учиться. Валюту у нас выдают дипломатам или великим учёным, а также спортсменам для поездок на Олимпийские игры.
- А как же матросы, которые плавают в кругосвет?
- Эти матросы ловят рыбу и продают её в различных портах за рубежом.
- Но откуда у Зуя, мама, такая валюта?.. Разве его родители дипломаты или рыбаки?
- Они металлурги. Правда, его папаша когда-то служил в Морфлоте да вроде на берегу. За границу не плавал никогда. Наверное, твой Серёжка - контрабандист или спекулянт? - улыбнулся папка.
Я уже знал, что спекулянты это люди, живущие от перепродажи сгущённого молока. Они доставали его по блату из-под полы за сорок копеек, а продавали за рубль. Когда я был совсем маленьким, моя матушка не могла меня выкармливать грудью по причине тяжёлой болезни и покупала сгущёнку у этих самых людей. Мой одноногий дядя Егор однажды на базаре обозвал такую торговку жидовкой, но они прилично расстались, и я не почувствовал подвоха в той их беседе. Дядька был щедрым мужчиной. Он выделял мне на сладости каждый месяц по четыре рубля. Нескоро я понял, что это было непросто для инвалида. Его слова: спекулянт и жидовка в моём лексиконе ещё не звучали ни разу. Я не знал, как опасно их говорить не к месту менялам и продавцам, а также порядочным евреям.
3. Валюта
Серёжа принёс валюту. Измятые тугрики. Три или четыре купюры. Какого достоинства - не помню. На лицевой части был изображён Сухэ-Батор, на реверсе - две лошадки, жующие траву. Но не эти монгольские деньги пленили ребят из нашей школы. Вместе с тугриками Зуев достал из портфеля тяжёлый кляссер - альбом, в котором хранились марки:
- Их можно продать в любой стране.
Он объяснил, что эти маленькие зубцовые бумажки - своеобразные знаки оплаты за пересылку писем и вещей.
- За них не пожалеют никакую валюту. Некоторые марки в мире стоят большие деньги.
- Это какие? - поинтересовался Андрюша.
- Редкие... Очень редкие. 'Желтый трескиллинг', например, 'Голубой Маврикий', 'Тифлисский уникум'.
- У тебя они есть?
- Покудова нет...
До этого дня я не видел красивых марок. Напечатанные на наших обыкновенных конвертах почтовые денежные знаки были неинтересными, безликими, скучными, а тут... Мы зачарованно глядели на зуевское богатство. Словно в художественном салоне на каждой странице кляссера лежала подборка невиданных доселе цветов или животных. Эти жизнерадостные картинки на марках показались мне такими же близкими, как острова на карте, висевшей дома.
- Дай мне одну в подарок, - попросил я у Зуева. - Я приклею её в районе Монголии.
- Могу только продать. Ты - богатый салага.
В эту минуту я, наверное, отдал бы все свои сбережения за крохотную бумажку, но деньги лежали дома. Вчерашний поступок нашего шишкаря меня напугал. Собравши разбросанные по коридору монеты, я не досчитался пятнадцать копеек. Может быть, они закатились под лестничный марш, в темноту, где техничка сушила тряпки, а, может быть, лежали слишком открыто, и кто-то их быстро присвоил.
На уроке истории я получил записку от Володи: 'Миша, не трать ни копейки на зуевские марки. Я знаю, как он разбогател. Можно тоже туда пойти и попытаться эти марки добыть самостоятельно'.
Где проживал Серёжа, в его дворе, находилось монгольское общежитие, двухэтажное старое здание, рустованное под камни разной величины, со многими карнизами и пилястрами на фасадах. Монголы учились в 'каблухе' - в профессиональном училище, от нашей школы метров пятьсот. Неказистые, мелкие, в чём-то похожие на мальчишек, всё-таки они были парнями, и водиться с ними я не хотел. Того и гляди получишь втык ни за что - такое практиковалось в каждом дворе. Их воспитатель, не по-монгольски высокий, крепкий мужчина, звали его Тархан-Батыр, держал своих подопечных в повиновении. Увидев его, монгольские парни гасили окурки или убегали за угол дома, чтобы докурить. Тархан-Батыр про это знал и сердито ругался. Эта его чужая речь меня пугала сильнее любой родительской трёпки. Даже задиристой шпаны, пожалуй, я боялся в то время меньше, чем этого человека.
Как доставались марки? В тёплые осенние дни, по выходным, когда окошки в общежитии были ещё открыты жильцами настежь, мы запрыгивали на цокольный карниз и, хватаясь пальцами за подоконные жестянки сливов, передвигались от комнаты к комнате, предлагая монголам свои открытки или мелкие медные советские монетки для обмена. И канючили: 'Дай марку, монгол шуудан'. Чаще всего иностранцы бывали великодушны. 'Мальцик, а мальцик, ты подосди немноско, постой, посиди', - цокали они в ответ, а потом искали старые письма. Но иногда кончалось иначе - грустно. Увидев или услышав наши торги, на улицу выходила сердитая вахтёрша, и, угрожая шваброй, поднятой в небо, звала на помощь воспитателя.
- Это международный скандал... Батыр!.. А?.. Где Тархан-Батыр?.. Твои монголы опять меняются с пацанами. Вот я этих мальчишек сейчас поймаю и отведу за уши к их директору школы, пускай накажет...
Мы разбегались, не дожидаясь расправы. Однако в школу она никогда не приходила, и наша дружба с монголами продолжалась.
За право находиться в его дворе Серёжа Зуев отбирал у нас лучшие марки. Впрочем, если расплакаться, то можно было уйти от шишкаря, не выплачивая дани, получив по сусалам за непокорность, но не хотелось ни унижаться, ни подчиняться. Крикнет Володя Нейман, стоявший внизу на страже: 'Миша, Зуй уже во дворе' или: 'Тархан на пороге!' - мы спрыгивали с карниза на землю и бросались в бега. Так и вертелись от страха, спасаясь от сильных этого мира.
Однажды Володя остался дома больной, а Андрюша уехал в гости к бабушке, и я подался за марками безо всякой поддержки - один. К этому времени безумная любовь к филателии у многих мальчишек уже пропала. Только, пожалуй, я да Серёжка мешали друг другу жить. Он застукал меня около углового окошка.
- Слышишь, заика, спускайся и покажи свои марки.
Всего одна лежала в кармане. Зато какая!.. Большая редкая треуголка с изображением верблюда. Я уже надумал её приклеить на географическую карту в районе пустыни Кара-Кум. И Зуев мог её отобрать. Рустованные угловые пилястры монгольского дома выступали из плоскости главных стен на четверть кирпича. Разбитые полочками, как лесенки, они вели под самую крышу. Такие формы архитектуры себя изжили, но сегодня их возрождают зажиточные люди, украшая, как правило, личные постройки: виллы, коттеджи, особняки. Даже придумали этому стилю патриотическое название: 'под русскую старину'.
- Слазь, заика, на землю, слышишь? А то полезу к тебе на стену сам и безо всякой пощады скину вниз - по-моряцки, как последнего труса на корабле. На этот раз ты попался. Не убежишь...
Я шагнул к рустованному углу и начал подниматься. Через минуту забрался на карниз второго этажа. Зуев тоже попробовал подтянуться на пальцах за мною вслед, но не решился на восхождение, сделал два пробных шага вверх по пилястре и спрыгнул на асфальт.
- Слазь, кому говорю, заика, а то упадёшь и разобьёшься, - сердито буркнул он. - Тебе же лучше будет.
Шишкарь лицемерил.
- Если я упаду или разобьюсь, то ты, Серёжка, отравишь меня в больницу, - важно ответил я, догадавшись, что враг бессилен.
Зуй испугался высоты.
- Сейчас, погляди-ка, я разогнался, уродина, чтобы тебя спасать. Я - не пожарная машина, я тебе - не 'Скорая помощь'. Где упадёшь, зараза, там и подохнешь. А мы тебя отправим на кладбище, справим тебе поминки.
Он оставил меня в покое. Передвигаясь по полочке карниза второго этажа, я стучался в другие окна и дружился с новыми людьми. Из мальчишек ещё никто не забирался так высоко.
4. Дорога по вертикали
Я выменивал у монголов марки даже зимой. У нас она начинается в ноябре и заканчивается в апреле. Чтобы плотнее прижиматься к стене, оставлял пальтишко внизу, переобувался в старые тесные кеды. В отличие от ботинок они почти не скользили по штукатурке и залипали даже на льду. Сброшенную верхнюю одёжку прятал в сугробе. Шапка-ушанка, подвязанная под скулы, заштопанные брюки да свитер недолго охраняли от холода. Но в этой экипировке я всё-таки держался более часа. Коченели пальцы и рук и ног. Чтобы цепче хвататься за русты, я поднимался на стену без рукавиц. Часто царапался о льдинки, об острые кромки подоконных жестянок, о водосточные трубы. Через раны сочилась кровь.
Сухая восточная стена монгольского общежития приносила удачу. Здесь не бывало сильного ветра. Жильцы обращались со мною по-братски. Великодушно отдавали и марки, и значки, и открытки. Но подарочные фонды у них иссякли, и ближе к Новому году я подался на западную стену. Суровый, преобладающий в наших краях, норд вест здесь атаковал, почти не прекращаясь, из года в год. Поэтому западный фасад монгольского общежития был местами разрушен, и сырая тяжёлая штукатурка на нём держалась на честном слове. Опасно было даже дышать. Бывало, ухватишься посильнее за полочку в стене, и кусками осыпается под ноги старый рыхлый раствор, оголяя красную кирпичную кладку. Попробуй-ка только, расслабься, свернёшь себе шею.
Полураздетую душу продувало насквозь. Придерживаясь одною рукою за ржавую водосточную трубу, такую же ненадёжную, как и вся дорога по вертикали наверх, я поднялся ко второму этажу. Русты штукатурки оказались забиты жёстким, колючим снегом. Карнизы обледенели. Но, всё же сбивая ногами льдинки, я осторожно добрался до близлежащего окошка и постучался.
- Кто там?.. - поинтересовался хозяин.
- Это - Мишка Иванушкин из пятого 'Б' класса.
Так меня называли жильцы, с которыми общался. Так представлялся сам.
- Чего ты хочешь, Мишка из пятого класса?
- Дай мне марку, монгол шуудан. Всего одну марку.
Стёкла были покрыты морозными узорами, человека за ними было почти не видно. Если бы я только знал, кто проживает в этой секции дома, то никогда бы не постучался в его окошко. Не насторожила, почему-то, русская речь - без акцента, присущего молодым монголам. Захрустели оклеенные бумагой переплёты. Фрамуги открылись, и я увидел Тархана-Батыра, того человека, которого на свете боялся больше всех.
- А вот и попался мне в руки, Мишка Иванушкин из пятого 'Б' класса десятой школы!..
Слухи о пацане, ходящем за марками по стенам, до него уже доходили неоднократно. Летом бы я отступил обратно к углу и успешно удрал бы от Тархана, но сегодня от страха сорвался с карниза и повис на руках, схватившись за подоконный железный слив.
- Не упади, - закричал воспитатель, навалился на подоконник и поймал меня за запястья.
- Дяденька, ой -ёй -ёй, извините и отпустите, я больше никогда не буду выпрашивать ваши марки. Я знаю, что это нехорошо...
Мужчина оторвал меня от стены и втащил в свою комнату.
- Ты у меня сегодня в гостях. Я дам тебе марки.
Он достал из кармана маленький двухстраничный кляссер. На марках были изображены ярко раскрашенные буддийские маски.
- Ну и рожи... Они мои? - Я не поверил счастью.
- Вместе с альбомом, - подтвердил хозяин. - Но почему ты почти раздетый, Иванушкин Миша? Почему ты в резиновых кедах?.. Ведь холодно. Ты же простудишься. На улице минус пятнадцать градусов - зима уже в разгаре.
- Я - закалённый.
В эту минуту посыпал снег. В комнате потемнело, и в этих сумерках я рассказал Тархану-Батыру как другу, о своих секретах передвижения по стенам.
- Хотите, дядя Батыр, я выйду сейчас обратно на улицу и залезу в ваше окошко, тем же макаром, как ранее? А вы на это посмотрите. А?..
- Ты - смелый мальчишка. Чтобы зимою ко мне подняться по стенке, нужен особый дар. Но это опасно, Миша... Даже я - взрослый мужчина не стану такого делать. Дай мне сию минуту, пожалуйста, слово больше так глупо не рисковать жизнью из-за мелких почтовых бумажек - марок и приходи ко мне тепло обутый и одетый хоть каждый день, но только по коридору. Я разрешаю в любое время тебе быть моим гостем.
Прошло много лет. Сегодня я понимаю, что Тархан-Батыр оказался опытным педагогом. Я дал ему это слово, сражённый похвалами взрослого человека. Мы расстались на короткой ноге, и больше на стены монгольского общежития я никогда не поднимался.