Дядька Загонек опять ушлёпал к соседу, и Ильме с утра лентяйничал, сидя на подоконнике. Вид из окна был до ужаса однообразным. Казалось, каждый день по набережной Обводного канала спешат одни и те же люди, тянутся одни и те же легковушки и пыльные фуры. В детстве Ильме думал, что это живые существа. Оказалось, нет, совсем не живые. Он тогда не сразу поверил дядьке Загонеку, а когда тот предоставил доказательства - отвёл Ильме во двор и показал что у машины внутри - даже обиделся почему-то.
Сегодня Ильме был в задумчивом настроении. А всё потому, что не мог понять, рад он или нет переменам, что вот-вот произойдут. Он давно и смутно ждал чего-то и верил дядьке Загонеку, что в Академии будет весело. Ну конечно же, какие сомнения. Дядька с соседом, вспоминая студенческие годы за бутылочкой рябиновки, хлопают друг друга по плечам и хохочут, грозя перебудить всю пятиэтажку. Правда, Ильме не всегда их понимает и точно уж не всегда одобряет. И потом, Настя.
Они только недавно с ней подружились. Очень смешно подружились, если честно. Потом расскажу. Насте семь, у неё серьёзные тёмные глаза и трудная мама. А мама худенькая и весёлая, носит свитер с совой, редко подметает пол и работает в каком-то музее с непонятным названием. Настя объяснила Ильме, что за музей.
Все приходят туда смотреть красоту. Настя так и сказала, красоту. Ильме потребовал пояснений. "Ну, картины там. А на картинах - ВСЁ - понимаешь?" - Настя смотрела строго, и Ильме подумал "Ага. Надо запомнить. Как там, что-то на букву Э, кажется?". Настина мама там вроде как проводник. Она рассказывает очень хорошо, потому что видит чудеса и хочет поделиться этим со всеми.
И все, кто приходят, слушают её очень внимательно, улыбаются и задают вопросы, а потом целых пол-дня помнят про чудеса.
Когда Ильме вернётся, Настя станет уже совсем взрослой, а это значит - всё, нельзя им будет видеться. Получается, расстаются они почти что навсегда. Он попытался представить Настю старенькой и не смог. Нет, ну почему мир так несправедливо устроен? Они вообще думали, что кто-то там может расстроиться? Или даже плакать будет. Не дождётесь! Да и кто это, "они"? Дядька Загонек, наверное, не знает. А вот и он, собственно.
Дядька укоризненно посмотрел на Ильме.
- Ага. Так я и знал. Ты хоть что-нибудь с утра сделал?
- Я? Да... нет, - отвечал Ильме. Дядьку он не боялся вовсе.
Дядька Загонек вздохнул.
- Что, совсем-совсем ничего?
Ильме развёл руками. Дядька вздохнул ещё раз, а Ильме, решив, что они уже достаточно обсудили его разгильдяйство, спросил:
- Дядь, а почему нам нельзя всем показываться? Почему только детям и старикам?
- И пьяным. Придёт время, поймёшь! - отвечал дядька Загонек, хмурясь. Но Ильме-то знал, что ему нравится быть мудрым дядькой Загонеком, отвечающим на вопросы.
- В Академии расскажут? А ты сам-то как думаешь? - не отстал Ильме.
- А я думаю, что если что-то зачем-то устроено, так, значит, не зря! Иди, дела делай!
"Наверное, ему и самому нужно поразмыслить над этим" - подумал Ильме. "Вечером опять пристану" - решил он. А пока что предстояло сделать много чего важного. С молью поговорить, чтобы не ела любимый Настин свитер, а ела ужасный синий шарф. Ей ведь всё равно, а Настя рада будет, что шарф съедят. Правда, одна моль не справится с таким объёмом. Может, ещё развести? Потом, вазу дядька сказал разбить. Настиной маме подарили какие-то недоброжелатели, а у неё художественный вкус, и, как назло, хорошее воспитание, не позволяющее эту жуть просто выкинуть. Ну и мелочи: яблоки переложить и тараканам помочь, а не то их вытравят и кошке скучно будет. Вот сколько дел. Как же дядька Загонек один справляться будет?
***
Ильме немного удивился, когда увидел птицу. Это была городская серая ворона, задиристая и насмешливая. Утром она чисто вымылась в луже, разломав первый осенний ледок, но от неё по-прежнему немного пахло помойкой.
- Ну, Ильме, в путь! - дядька Загонек слегка подтолкнул его, и Ильме, пройдя сквозь стекло, оказался на карнизе.
- Садись! Хорошо, что ты не толстый, вот уж повезло!
Эта была та самая ворона Марта, которую маленький Ильме дразнил вместе с воробьём Тимкой. Интересно, помнит она или нет? Но ворона, если и помнила, виду не подавала, и Ильме, махнув на прощанье дядьке Загонеку, отважно полез к ней на спину. Ему раньше не доводилось летать на птице, как, впрочем, и всем остальным первокурсникам. Не будь Академия так далеко, и им бы не разрешили, ведь полёты дело серьёзное, а первокурсники - народ ненадёжный.
- Деррржись! - Марта резко сорвалась с карниза и, пройдя над крышами гаражей в бреющем полёте, взмыла в прозрачное осеннее небо.
У Ильме захватило дух. Представьте, что вы юное взъерошенное существо размером с воробья Тимку, владеющее начальной бытовой магией и первый раз в жизни покидающее пределы своего двора, да ещё верхом на вороне. В общем, представьте, что вы шурша семнадцати лет от роду.
- Ну, как тебе? - спросила ворона, поворачивая голову и кося глазом.
- Уххх! - только и сказал Ильме.
Они летели над крышами, мелькали ржавеющие и недавно покрашенные, над большими и маленькими улицами, над желтеющими деревьями в оградах садов и над всем тем, что раньше существовало для Ильме в виде старой карты города Ленинграда. Ильме кое-что запомнил из рассказов дядьки Загонека. Впереди показалась Нева с Васильевским островом, а слева сквозь синеватую утреннюю дымку можно было разглядеть морской порт, неторопливые грузовые корабли, краны и контейнеры, синие и красные. Дядька Загонек когда-то там работал. Это было лет пятьдесят назад, и дядька ещё только начинал службу в Ордене Помощников, но уже тогда говорили, что Орден устарел и изжил себя.
На Север! Показались поля и леса, никогда не виданные, но узнанные каким-то внутренним чутьём. По левую руку сверкало и рябило на солнце море, называемое залив. Вскоре оно пропало, лес пошёл разрастаться вдоль железной дороги с бегущими по ней неживыми поездами. Потом пропала и дорога, и он раскинулся во всю ширь, огромный и дивный, пахнущий смолой и палыми листьями.
Ильме с замирающим сердцем смотрел вперёд. Сколько раз ещё придётся летать, но он никогда в жизни не привыкнет к этому.
Они достигли цели через два дня, сделав несколько коротких остановок. Ильме от волнения не мог уснуть, и , пока ворона спала, не находил себе места. Закончилось всё это тем, что под конец пути он задремал прямо на спине вороны и проснулся уже на земле от толчка клювом.
- Пррриехали!
Северная Академия среднеспециальной магии находилась в краю хвойных деревьев и чистых холодных озёр, называемом людьми Карелия, а среди шуршей известном как Валунные Леса. Это была крепость из дикого тёмного камня, покрытого лишайником. Сквозь неё по узкому каменному коридору нёсся быстрый холодный ручей, а древние стены, скреплённые вросшими в них корнями, несли на себе следы то ли осады, то ли времени. Ильме предстояло провести здесь пятнадцать лет. На каникулы учеников не отпускали. Видимо, чтобы не разбежались.
***
Оказалось, что они с дядькой Загонеком жили слишком нормальной, а точнее, слишком ненормальной для шуршей жизнью. Ильме знал про морской порт и про музей с непонятным названием, про батареи центрального отопления и про то, что у машин внутри. О колдовских зельях, магических существах и тёмных шуршах он никогда раньше не слышал.Оказалось, что у его товарищей очень много общих тем для разговоров, а он чужой и странный.
В общем, всё было совсем не так, как представлял Ильме. Науки давались ему тяжело. То, что другие знали чуть ли не с рождения, оказывалось для него новостью, самые простые заклинания оборачивались несусветной чушью, а совершенно безобидные зелья грозили взорвать Академию. "Краткий курс юного зельевара", "Практическое звуковедение", "Теория заговоров" - какой только ерунды тут не преподавали! Особенно Ильме невзлюбил "Всеобщую историю недоразумений", оттого, видимо, что являлся живым примером.
Ему лучше было бы родится тихоней, но Ильме неожиданно для самого себя оказался до ужаса вспыльчивым и несдержанным. Насмешки однокурсников выводили его из себя, самую невинную шутку он воспринимал как вызов и, в конце концов, дошёл до того, что видел злой умысел во всякой ерунде, каждое слово в свой адрес расценивая как оскорбление или упрёк. Очень скоро с ним даже драться перестали, просто избегали и всё.
Если бы Ильме спросили, как он, весёлый и беззаботный шурша, друг девочки Насти и кошки Таньки, вдруг приобрёл репутацию мрачного и склочного типа, он бы не знал, что и ответить. Всё случилось само собой.
Ильме с удивлением открывал в себе всё новые и новые качества, до этого никак не проявлявшиеся. Он смеялся над чужой глупостью и неудачливостью. Он удивительно точно подмечал недостатки и слабости других и умел одной фразой довести до слёз. Он ненавидел дядьку Загонека, а заодно и весь Орден Помощников, изживший себя ещё пятьдесят лет назад. Дядькины письма он выбрасывал, не читая, и примерно через полгода они перестали приходить.
Единственной отдушиной был лес. Ильме уходил туда поговорить с птицами, побродить по топкому мху среди высоких деревьев и просто помолчать. Как будто недостаточно было молчания там, в Академии.
Он решил, что будет лесным шуршей, когда выучится. Будет охранять лес от пожаров, тёмных сил и от людей. От глупых людей, которым уже давно не нужен Орден Помощников. Нет, путь дядьки Загонека и его соседа не для него. Весь век разговаривать с молью, заботится о котах и всяких там девочках, когда можно посвятить себя настоящему делу!
Он учился у лесных птиц и деревьев. Оказалось, деревья тоже разговаривают. Стоит приложить ладонь к шероховатой тёплой коре и услышишь. Это похоже на песню, да это и есть песня. Другая, не такая, как птичья или чья-то ещё.
Ильме нравилась строгость и величественность леса. Даже весёлые синицы казались ему какими-то возвышенными созданиями. Это вам не ворона Марта с помойки! К концу второго курса он уже знал то, что другие проходят только на пятом. Ильме научился предсказывать погоду, выучил названия и свойства всех лесных трав и грибов, повадки зверей и птиц. Птиц он любил больше всего. Ворон Хельм помогал ему проникать за ограду Академии. Студентам младших курсов запрещалось уходить в лес, но Ильме презирал запреты и почти каждый день сбегал, иногда даже с уроков. Бывало, что его ловили, но чаще всего он оставался незамеченным, проявляя невиданную ловкость и изобретательность.
По всем предметам, кроме Травоведения и Лесного Дела, Ильме учился посредственно. Он решил заниматься только тем, что ему пригодится в будущем и выучился равнодушно выслушивать замечания преподавателей. Однокурсники давно уже оставили его в покое. А Ильме смирился со своим одиночеством, научился казаться жёстким и высокомерным.
Он почти что стал таким на самом деле.
Но, как это часто бывает, несчастливая случайность привела к хорошим последствиям. Это было на пятом курсе, когда Ильме, казалось, изменился уже окончательно.
Низкие тяжёлые облака на закате солнца обещали ночную метель со шквалистым ветром. Скорее всего, те старые сосны упадут этой ночью. Деревья говорили об этом без сожаления, потому, что время пришло. Древесина станет трухой, труха землёй, а земля даст жизнь травам и силу корням - вот так всё и устроено.
Ильме решил посмотреть на метель. Он любил, когда стихии показывают свою силу - грозы, сильные осенние ветра и весенние паводки привлекали его какой-то невиданной свободой, жутковатой и пьянящей. А ещё он переживал, что старая ЛЭП не выдержит бури и завалится, погубив деревья до срока. Треклятые люди!
Он легко проник за стены крепости - ветер завывал так, что никто его не услышал. Все ученики были внутри и уже, наверное, спали. Только группа старшекурсников с преподавателем отправилась на практическое занятие в лес. Ильме, притаившись за каменным выступом, видел, как они прошли мимо, чёрные тени с мигающими масляными фонарями.
"Чему можно выучится в такой толпе?" - подумал Ильме - "Лес открывается не всякому и говорит негромко, только наедине и услышишь."
Сейчас лес гудел и завывал, уносясь в вихре серых снежинок. Буран разгулялся со страшной силой, заглушая голоса деревьев. Казалось, шагнёшь туда, в темноту, оторвёшь ладонь от стены - и всё, никто тебя не найдёт. "Нет, я не боюсь!"
Ильме нашли утром, замёрзшего почти насмерть. Если бы Хельм не поднял тревогу, не нашли бы совсем. Тот же Хельм вызвался лететь за дядькой Загонеком.
Знахарка Мэйв уверяла, что он не выживет. "Зуб даю!" - сказала она, но Майрис, учитель ненавидимой Ильме Всеобщей Истории Недоразумений, высказался в том смысле, что неплохо бы, если каждый останется при своём - Мэйв с зубами, а Ильме с жизнью.
Ильме метался в бреду и, похоже, собирался оправдать самые мрачные предсказания. Но Мэйв на всякий случай напоила его какой-то жгучей дрянью, пользуясь отсутствием сопротивления.
Как это ни странно, никто не радовался. Прилетающие под окна птицы посеяли некоторые сомнения. "Если этот Ильме и в самом деле такой, каким кажется, то с чего бы птицам о нём беспокоится?"
Загонек примчался каким-то непостижимым образом всего через три дня и оказался просто мировым дядькой. Когда Ильме стало немного лучше, он вызвался вести "Краткий курс Помощника", состоящий преимущественно из увлекательных баек, живописующих будни Ордена. Однокурсники Ильме единодушно признали Загонека "крутым чуваком" - и где только понабрались таких выражений! Ильме, чьё детство прошло в городской квартире, и то таких слов не употреблял, хотя ругался, надо признать, довольно-таки вычурно. Уж в этом он преуспел за последние несколько лет.
Загонек знал о непростых взаимоотношениях Ильме с товарищами, но не пытался их переубедить. По крайней мере, напрямую. Но как-то так получилось, что когда Майрис пришёл в класс сообщить о том, что Ильме, похоже, ещё поживёт на этом свете, все очень обрадовались. Сначала за дядьку Загонека, а потом и просто так. Почему-то теперь этот невозможный тип стал немного понятнее и больше не казался таким враждебным.
- Прости меня. Какой же я идиот, я ведь тебя ненавидел! - повторял невозможный тип, глотая слёзы. Дядька погладил его по вихрастой голове, как маленького. Да он и был маленьким. Двадцать два года для шурши это ещё детство считается.
- Спи, Ильме, спи. Я не обижаюсь.
- Ты... правда, не обижаешься?
- Правда, правда, - Загонек усмехнулся, - я работал в порту и сменил три коммуналки. Я ни на что не обижаюсь, Ильме.
***
"Ну здраствуй племяничек как пожываешь? Слышал што ты отличился при тушении торфяников и страшно тобою горжусь. Хотя ты новерное догадывоешься. Слышал што теперь тебе помогаит дочька Хельма которая Хильда. Передавай ей привет! Я тут междупрочим женица надумал. Нашол хорошую шуршу она добрая и красивая и ей всиго стопять лет. А ты когда парозит на Ясе женишся? Ну всё заканчеваю. Трудное это дело письма писать веть надо думоть ищё и об орфографии ибо мы жывём в культурной столице.
любящий тебя дядька Загонек.
P. S. Насьтя всё грустит. Похожи она повторяит ошипки своей матери. Если ты понимаишь о чом я.
P. P. S. На сватьбу прилетай. Как прилетишь так и отпразднуим. Так што не дай мне помиреть холостым, прилетай. Обищаю што сборища не будит. Ис гостей только ты да сосед да ищё тороканы и всё."
Ильме, улыбнувшись, спрятал письмо в карман куртки. Всего один ночной перелёт, и он окажется дома.
Хильда уже отдохнула и была готова лететь дальше. Она необыкновенно задумчивый лесной ворон, эта Хильда. Лесные вороны очень отличаются от городских серых ворон, но она отличается больше остальных. Даже летает она необыкновенно, плавнее, что ли, чем другие, редкими, сильными взмахами. Перья её отливают синим больше, чем положено ворону, и говорит она тише и спокойнее, чем её собратья.
Ильме обхватил руками шею птицы, в который раз радостно обмирая от чувства полёта. Они неслись, почти задевая верхушки деревьев, и он чувствовал горьковато-нежный запах старых листьев. Осенняя темнота наступала стремительно, и вот уже черты деревьев стали угадываться только чутьём, а не зрением. Листва шумела напоследок печально и звонко, и холод октября был продолжением света звёзд.
Невозможно спокойно думать о празднике, когда на твоей кухне сидит несчастное существо. Это та самая "Насьтя", и ей завтра исполнится двадцать восемь лет. Единственный человек, которого она ждёт в гости, не придёт больше никогда. За годы сплошных неудач выучиваешься так скрывать свои чувства, что однажды они становятся новостью для тебя самого. А когда ты всё понимаешь - слова уже сказаны, дверь хлопнула и не хочется зажигать свет в наступивших сумерках. Мама на даче, уехала, чтобы не мешать, и Настины слёзы видит только Ильме, он хорошо видит в темноте.
- Мы не знаем ни фамилии, ни адреса, ни телефона. Как же мы его найдём? - спрашивает Ильме.
- Его? Нет, этот не подходит.
Загонек думает, сдвинув брови. Наконец, он говорит:
- Сложновато будет. Психология, понимаешь ли. Этому в академиях не учат! Но ничего, я-то знаю, кого надо искать. Кину клич, в Ордене помогут.
По оттенку спокойной гордости специалиста в его голосе Ильме понимает, что всё должно получиться.
Вечером они разбирают пришедшие из Ордена характеристики. Гора бумажек, конфетных фантиков, газетных обрывков. Трудночитаемые каракули шуршей со всех концов города.
- Вот. То, что надо! - говорит Загонек.
- Ты уверен? По-моему, раздолбай и недотёпа.
- На себя посмотри! - усмехается дядька, и Ильме совсем не обижается. Ведь он стажировался в Подмосковье и видел дачников садоводства "Маяк".
***
- Не понимаю, почему я тебя впустила, - Настя улыбается, и её гость улыбается тоже, - если я кого-то и ждала сегодня, то уж точно не тебя.
- Наверное, я был достаточно убедителен.
- Я просто удивилась очень.
- Ну так ещё бы! Ты не представляешь, как я удивился, когда понял, что ты существуешь на самом деле, что это не помутнение рассудка на почве алкоголизма!
Оба хохочут.
- А я считаю, что это именно помутнение, - говорит Настя.
- Придётся нам с тобой напиться вдвоём, чтоб ты поверила! Этот, как его, шурша, сказал мне, что они могут являться только детям, старикам и пьяным.
- Или постареть вместе. Ладно, я тебе по-прежнему не верю, но мне интересно, чего там этот твой шурша тебе наговорил?
- Ну, сначала мы с ним мирно выпивали, а потом это мелкое существо развернуло агитацию и пропаганду. Про тебя рассказывал, маленькую и теперешнюю. Я, конечно, понимаю, что дети, они все милые, а потом что вырастает, то вырастает... но я повёлся на это грубое, неприкрытое сводничество! - Павел усмехается, - только чтоб проверить, сошёл я с ума или нет.
- И как?
- Появились сомнения.
Они тепло смотрят друг на друга, а Загонек укоризненно - на Ильме.
- Что ж ты так, напрямую. Надо было осторожнее! Тут такт нужен.
- Посмотри на меня, какой ещё такт! - весело отвечает Ильме.
- Нет, это не наш метод. Шурши показываются людям лишь в крайнем случае, действуют скрытно, влияют на события незаметно!
- Да ладно тебе! - говорит Ильме, - да и что считать крайним случаем?
Они еще какое-то время сидят на шкафу, скрытые заклятием невидимости, и Ильме в который раз удивляется, как же всё в этом мире просто и бесхитростно.
Будь счастлива, Настя. Я летал осенней ночью на задумчивой лесной птице, и лучше этого нет ничего на свете. Жаль, что ты так не можешь. Но завтра вы двое на зелёной неживой электричке с Балтийского вокзала доедете до какой-нибудь станции, чтобы бродить по лесу, взявшись за руки.