Мурашкин Михаил Георгиевич : другие произведения.

Религиозно-Мистический И Эстетический Опыт: Линии Сходства И Различия

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В монографии раскрыта сущность религиозно-мистического и эстетического опыта, их сходство и различие. Сходство религиозно-мистического и эстетического опыта отмечено при переживании человеком особых изменённых состояний сознания. Рассматриваются такие философские аспекты этих состояний сознания, как онтологический, гносеологический, аксиологичесий, социальный, этический, эстетический. Монография предназначена для научных работников, которые имеют интерес к проблемам религиозно-мистического и эстетического опыта, то есть к проблемам религии, мистики, эзотерики, эстетики.

   МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ УКРАИНЫ
   ГОСУДАРСТВЕННОЕ ВЫСШЕЕ УЧЕБНОЕ ЗАВЕДЕНИЕ
"ПРИДНЕПРОВСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ АКАДЕМИЯ
СТРОИТЕЛЬСТВА И АРХИТЕКТУРЫ"
  
  
  
  
  
   М.Г. МУРАШКИН
  
  
  
   РЕЛИГИОЗНО-МИСТИЧЕСКИЙ И ЭСТЕТИЧЕСКИЙ ОПЫТ: ЛИНИИ СХОДСТВА И РАЗЛИЧИЯ
  
  
   Монография
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Днепропетровск
   2012
  
   ББК 86.4
   М 91
   УДК 248.2:111.852
  
   Печатается по решению Учёного совета ГВУЗ "Приднепровская государственная академия строительства и архитектуры", протокол N 6 от 24 января 2012 года.
  
   Рецензенты:
   Ю.А. Шабанова, доктор философских наук, профессор, заведующая кафедрой философии Национального горного университета.
   В.А. Жадько, доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой общественных дисциплин Запорожского государственного медицинского университета.
   Н.С. Жиртуева, октор философских наук, зав. кафедрой гуманитарных, природных и технических дисциплин Севастопольского факультета морского транспорта Киевской государственной академии водного транспорта имени гетмана П. Канашевича-Сагайдачного.
  
   Мурашкин М.Г.
   М 91 Религиозно-мистический и эстетический опыт: линии сходства и различия: Монография. - Днепропетровск: ПГАСА, 2012. - 190 с.
  
   ISBN 978-966-323-085-6
  
   В монографии раскрыта сущность религиозно-мистического и эстетического опыта, их сходство и различие. Сходство религиозно-мистического и эстетического опыта отмечено при переживании человеком особых изменённых состояний сознания. Рассматриваются такие философские аспекты этих состояний сознания, как онтологический, гносеологический, аксиологичесий, социальный, этический, эстетический.
   Монография предназначена для научных работников, которые имеют интерес к проблемам религиозно-мистического и эстетического опыта, то есть к проблемам религии, мистики, эзотерики, эстетики.
   ББК 86.4
   УДК 248.2:111.852
  
   ISBN 978-966-323-085-6 No Мурашкин М.Г., 2012
  
  

ВСТУПЛЕНИЕ

   Прежде чем говорить о религиозно-мистическом и эстетическом опыте, которые носят во многом субъективный характер и другому человеку могут быть непонятны, попробуем проложить путь к тому основанию, которое понятно всем, понятно людям различных верований, живущих в сложном окружающем мире.
   Сложный окружающий мир предстаёт зачастую пессимистично.
   Реальность пессимистична. Человеческое тело подстерегают болезни, старение, смерть. Человеческий дух подстерегают бездушие окружающих, невостребованность, личные драмы, одиночество. Социальная жизнь человека - это войны, безработица, голод. К этому всему присоединяется ещё и космическая угроза, такая как рост энтропии, вспышки солнечной активности, опасность слепой гибели жизни в столкновении Земли с кометой или астероидом.[ Шубин В.И. Поэт во времени (очерк творчества) // Борис Левит-Броун. Лишний росток бытия: Стихи. - СПб, 2001. - С. 12.]. И когда осознаёшь тщетность своих личных упований, к тебе приходит мудрость. Но мудрость без человечности мертва. Освобождение человека от человечности в самом себе [Шубин В.И. Поэт во времени (очерк творчества) // Борис Левит-Броун. Лишний росток бытия: Стихи. - СПб, 2001. - С. 58] - это путь в ничто. Человечность всегда имеет возможность восстанавливаться на пути взаимопонимания.
   Есть основы, на которых люди самых различных верований могли бы сойтись и понять друг друга, соединившись в одно целое, примкнув к одной ценности. И эта ценность - жизнь, жизнь в будущем, в бесконечном будущем. Консолидация всех религий человечества должна строиться на основании ценности. Ведь она высвечивается во всех Священных Писаниях (Тора, Библия, Коран, Веды).
   Хотя будущее неясно. Идёт деградация и уменьшение растительного и животного мира, загрязнение мирового океана, необратимые и губительные изменения ландшафта, значительные климатические изменения в целом. Если коснуться социума, то мы наблюдаем разного рода конфликты в человеческом обществе. Мы наблюдаем глобальный финансово-экономический кризис. И это повсеместно. Существенные проблемы как в природе (климат), так и в социуме отражаются на всей планете в целом. Мы видим нестабильность, угрожающую живой и неживой природе, мирной жизни людей, справедливому ресурсному обеспечению всего человечества [Панарин А. Стратегическая нестабильность в ХХI веке. - М., 2003. - С. 3-33]. В этой нестабильности существенна деятельность самого человека, человеческого общества. Человек нарушает сложившееся тысячами лет экологическое равновесие. Человек создаёт кризисы в самом обществе.
   На данный момент существует конкурентный тип человеческой цивилизации. Порождается деструктивная деятельность человека. Он конкурирует не только с себе подобным. Конкурирует со всем, что его окружает. Конкурирует даже с самим собой [Самохвалов В. Психический мир будущего. - Симферополь.1998. - С. 4-44; Крiстева Ю. Самi собi чужi. - К., 2004. - С. 5-55]. Конкуренция порождает действия по уничтожению конкурентов как врагов. Уничтожается не только живая и неживая природа. Уничтожаются не только люди, семьи, но и целые этносы, целые государства, целые цивилизации, расы.
   Потому возникает вопрос об изменении типа человеческой цивилизации. И здесь немаловажное значение имеет антропологический фактор. Изменить компоненты социальных структур цивилизации мало. Хоть демократия, хоть авторитаризм не меняют конкурентный тип цивилизации. Однако необходимо человека-конкурентного сменить на человека-солидарного [Кара-Мурза С. Манипуляция сознанием. - М., 2007. - С. 3-33; Кара-Мурза С. Демонтаж народа. - М., 2007. - С. 3-33].
   Для этого нужна гармонизирующая платформа; платформа, направленная к гармоничному (бережному) отношению к природе, гармонизации психики человека. Гармонизация предполагает не конкуренцию, а солидарность.
   Солидарность предусматривает запрет купли-продажи земли больше определённых норм, норм экологических и санитарно-гигиенических, норм, установленных коллегиально и равных для всех, норм, ограничивающих частную собственность на землю до размеров, необходимых для пропитания одного человека. Солидарность предусматривает непрерывность исторической памяти, когда нет "фигур умолчания". Солидарность предусматривает привлечение к ответственности за клевету, чтобы не было огульного критиканства прошлого.
   Человек-солидарный не только живёт в гармонии с природой. Он солидаризируется не только со своим окружением, но и с самим собой. Человек-солидарный строит справедливое общество.
   Но как преобразить человека-конкурентного в человека-солидарного? Прежде всего необходимо, чтобы человек не страдал телесно. Для этого у него должны быть продукты первой необходимости. Однако существует и духовный мир, смысл жизни.
   В духовном мире человека есть поиск смыслов существования как его самого, так и других людей. Человек испытывает в своей жизни Высшие состояния духа. Подобные переживания становятся убеждениями, а затем, по мере накопления жизненного опыта, и верой. Подобные переживания делают осмысленным наше собственное существование, прокладывая пути в поисках смыслов бытия. Результаты этих поисков оказывают влияние на умонастроение и индивидуальное поведение человека. Результаты этих поисков оказывают влияние и на происходящее в социуме.
   Человек-солидарный видит единство в многообразии. Солидарный фундамент образуется, когда принимается за главную ценность жизнь.
   Жизнь как ценность для "верующих" и "неверующих". "Неверующие" должны солидаризировать своё миропонимание между собой и с религиями [Мурашкин М. Записи 2000 года. - Днiпропетровськ: Сiч, 2006; Мурашкин М. Записи 2008 года. -Днiпропетровськ: Сiч, 2010]. Выбор ценностных оснований важен, чтобы не порождать "безграничные войны духа (мировоззрений)" [Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. - М.: АСТ, 2004]. И для этого необходимо находить сходство в субъективных мирах людей. В данной работе намечены сходства в таких субъективных опытах людей как религиозно-мистическом и эстетическом.
   Рассматривая сферу религиозно-мистического необходимо прежде всего указать на неопределённость высокой степени. В истории философии и религиозно-мистической культуры термин "мистика" много раз менял своё значение (С.С. Аверинцев). Потому необходимо опереться в истории на конкретные документальные описания высших переживаний, которые испытывали выдающиеся мистики. Вот эту документалистику и можно обозначить как мистическое, мистика. То есть мистика - это особое, высшее, неповседневное состояние человека. Наука, рассматривая подобные (в данном случае нерациональные) состояния, рассматривая вообще любые явления, устанавливает прежде всего причины их возникновения. Конечная же цель науки - это предвидеть, что может происходить с данным явлением в будущем. Ведь из двух теорий по поводу одной и той же проблемы та теория более правильная, которая дальше предвидит. То есть, в конечном итоге, наука должна определить причины возникновения у человека состояний определённого характера, документальное описание которых засвидетельствованы в произведениях выдающихся мистиков. В этих состояниях должны быть характеристики повторяющиеся от одного документального описания к другому. Например, во всех мистических переживаниях высшего порядка наблюдается полное отсутствие страха до такой степени, что сам мистик фиксирует, что не сможет приспособиться к окружающему миру. Ведь страх, или просто тревога, опасение дают возможность человеку как-то адаптироваться к этому миру. Причём эти состояния (религиозно-мистические) возникают без видимых причин. Необходимо указывать способ обретения подобных состояний. Они могут обретаться при различных психотехниках. Например, при медитации пассивной в йоге или дзен-буддизме, или при медитации активной в танцах дервишей. Но есть мистические состояния, возникающие у человека без видимых причин. Здесь надо говорить об образе жизни. Они зафиксированы в истории как высшие состояния человеческого духа.
   Научное рассмотрение религиозно-мистических состояний начинается с выявления причин их возникновения. В современной философии выявлены следующие причины. Философской антропологией в лице А. Гелена утверждается, что человеку свойственен избыток побуждений, что мешает человеку овладеть самим собой. Но когда он овладевает собой, то испытывает особые состояния сознания. Следующей причиной является комплекс неполноценности, рассматриваемый психоанализом в лице А. Адлера. Освобождение от комплекса неполноценности сопровождается особым состоянием сознания. И далее общепринятая в философии причина - это разлад в человеке между духом и телом, между "надо" и "хочется", раздвоенность человека. Подобные причины не патологичны. Они в природе человека. Потому выбросить мистику из истории, как это пытался сделать Владимир Ленин, утопично. Следовательно, научное предвиденье ориентирует на дальнейшее существование мистического. Более того мистические переживания вплетены в художественную культуру, особенно выразительную, лирическую. Они вплетены своим основным символом. Основной символ мистики - "смерть" (С.С. Аверинцев). Здесь смерть понимается как разрушение в человеке всего наносного, предвзятого, неестественного, излишнего. В этом отношении мистическое необходимо понимать как положительное, очищающее человека, мистическое как катарсис.
   Сходство религиозно-мистического и эстетического наличествует при переживании человеком состояния Бессмертия. Но смерть есть.
   Ничего нет неизбежного, кроме смерти [Берберова Н.Н. Курсив мой: Автобиография. - М., 2010. - С. 113]. Состояние Бессмертия переживается в экстатическом созерцании [Никонов К.И. Бессмертие // Религиоведение: Энциклопедический словарь. - М., 2006. - С. 109]. Здесь речь идёт об изменённом состоянии сознания определённого вида. Ключевыми словами здесь являются религиозно-мистическое, эстетическое, состояние Бессмертия (состояние Бога, состояние Божественного, состояние самодостаточности), экстаз (энтаз), транс, созерцание, изменённое состояние сознания.
   В материальном не содержится перспектива бессмертия [Шубин В.И. Поэт, беллетрист, мыслитель // Левит-Броун Б. Рама судьбы. - СПб, 2000. - С. 340]. То есть в объективной реальности нет перспективы бессмертия. Значит, эта перспектива бессмертия - в субъективной реальности. И эта перспектива оценивается как любовь к Богу. Христос говорит: "Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, всею душою твоею и всем разумением твоим" (Мат. 22, 37). Но чтобы любить Бога, надо сначала обрести опыт Бога, опыт Божественного состояния. Как мы можем любить Бога, не обретая его хотя бы раз? Когда речь идёт о конкретных вещах: возлюби свою страну, возлюби свой народ, возлюби ту или иную женщину, - всё ясно. Есть конкретный предмет для любви. Но когда говорят: "Возлюби Бога", то можно задать вопрос: "А как это?" А что значит - любить Бога? Что конкретно любить? Противоречивые заповеди Священных Писаний? Да! Значит, надо уже иметь опыт Бога, опыт состояния Божественного. Значит, надо пережить некое состояние как идеальное, совершенное. Но пережить подобные состояния - это овладеть собой, а не миром. Хотя овладение миром нельзя полностью оторвать от владения собой. Ведь человек может иметь сверхпотребление, где отсутствует и овладение собой, и овладение миром. Более того на сверхпотребление может работать техника, превращающая человека в автомат, в придаток машины, паровой машины, электродвигателя, ядерного реактора. Они дают энергию, дают возможность развития жизни. Но они могут употребляться по удовлетворению потребностей не по необходимости. По необходимости направляет человека искусство, культура. И здесь особое место занимает смеховая культура.
   Смеховая культура, комедийность, повёрнутая в отношении собственных мыслей, появляющихся как неглавные, неважные, мелкие, очищает вместе с трагедией, трагедийной ситуацией и проявляет в человеке катарсическое, открывая путь к переживанию состояния Божественного. В обретении Божественного важна мера наслаждения и духовного восхождения. Иначе Божественное улетучивается.
  
   1. ОСНОВАНИЯ ДЛЯ СХОДСТВА РЕЛИГИОЗНО-МИСТИЧЕСКОГО И ЭСТЕТИЧЕСКОГО ОПЫТА
  
   Одним из оснований сходства религиозно-мистического и эстетического опыта является состояние самодостаточности. Поэтому коснёмся вначале данного состояния.
   Самодостаточность как составляющая религиозно-мистического и эстетического опыта. Человек - существо самонедостаточное в силу нужды поддерживать постоянство внутренней среды своего организма (гомеостаза), то есть поддерживать своё физическое тело, а также удовлетворять свои духовные потребности. Например, потребность в изящном. Молекула воды не испытывает нужды [Батай Ж. Теория религии. Литература и зло. - Мн.: Современный литератор, 2000. - С. 16]. Человек же как сложное существо постоянно испытывает потребность в тех или иных вещах. Жизнь человеческая самонедостаточна в силу того, что человек испытывает потребность [Бовуар С. Де. Мандарины. - М.: Ладомир; Наука, 2005. - С. 130].
   Однако у человека могут быть моменты пресыщения внешним. Это может быть или фаза насыщения при восприятии, что предполагает удовлетворение потребности воспринимать [Барабанщиков В.А. Восприятие и событие. - СПб.: Алетейя, 2002. - С. 84], или вообще избыток чувственных впечатлений [Барабанщиков В.А. Восприятие и событие. - СПб.: Алетейя, 2002. - С. 85]. Человек в целом может быть в какие-то моменты жизни сосредоточен на собственном внутреннем Я, быть в высокой степени пространственно-независимым [Арнхейм Р. Новые очерки по психологии искусства. - М.: Прометей, 1994. - С. 265]. Одним словом, в психических состояниях человека временно может быть жизнь без отвлечений, достижение нирваны или блаженной самодостаточности [Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. - СПб.: Искусство-СПБ, 2002, - С. 345].
   В развитии человека можно выделить период, который носит самонедостаточный характер, и период, когда человек самостоятелен, пройдя через момент самодостаточности. Общеизвестно, что ребёнок в высокой степени зависим, самонедостаточен. Он зависим от взрослых. Но с годами ребёнок становится самостоятельным, независимым. В ранней молодости у человека устанавливается творческий ум [Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. - М.: Прогресс, 1996. - С. 212]. У мальчиков к 15 годам вместе с возникновением самосознания появляется страх смерти [Дидье Жюлиа. Философский словарь. - М.: Международные отношения, 2000. - С. 406], появляется комплекс неполноценности или чувство неполноценности. Несовершенные детские органы стремятся действовать адекватно ситуации, отчего возникает неуверенность и напряжённость, а низкая самооценка рождает чувство неполноценности [Адлер А. О нервическом характере. - СПб.: Университетская книга, 1997. - С. 113]. В определённом периоде развития, благодаря особой интенсивности по овладению ситуацией, исчезает изначальное чувство неполноценности [Адлер А. О нервическом характере. - СПб.: Университетская книга, 1997. - С. 113-114]. А с возрастом, к 40 годам, подобные расстройства без всякого лечения делаются мягче через спонтанные ремиссии [Бурно М.Е. Терапия творческим самовыражением. - М.: Академический проспект, 2006. - С. 73]. Вот эта спонтанность, без всяких вспомагательных средств химического и психического характера (успокоительные, медитации, молитвы), без всяких средств, которые оставляют налёт определённых состояний в психике человека, можно назвать самодостаточностью. То есть состояние самодостаточности - это чистая спонтанность психических изменений в человеке, без применения каких-либо искусственных средств. Иначе наличествует самонедостаточность. Любое искусственное привнесение нарушает чистоту проявления состояния самодостаточности, через которое перешагивает человек, обретая больше самостоятельности. Хотя состояние самодостаточности, проявившееся в человеке однажды, оставляет на всю оставшуюся жизнь "след". Оно действует отрезвляюще, кристализуя душу [Бурно М.Е. Терапия творческим самовыражением. - М.: Медицина, 1989. - С. 205]. От него светло на душе [Бурно М.Е. Терапия творческим самовыражением. - М.: Медицина, 1989. - С. 205].
   О возникновении особых состояний чисто спонтанного характера как о самодостаточности говорит и классическая религиозно-мистическая культура, когда речь идёт о людях впадающих в состояние преображения и просветлённости внезапно, без всякой подготовки [Александра Давид-Неэль. Мистики и маги Тибета. - М.: Дягилев Центр, ЦДЛ, 1991. - С. 190]. Об этом говорит и неклассическая современная философия в лице модернизма, когда речь идёт о неинтенциональном озарении [Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. - М.: Весь Мир, 2003. - С. 193], в лице постмодернизма, когда речь идёт об откровении, возникающем в человеке без использования веществ, вызывающих наркотический и алкогольный эффект [Делёз Ж. Логика смысла. - М.: Академия, 1995. - С. 195]. То есть когда не примешивается ничего искусственного, а действуют в человеке механизмы компенсаторного характера.
   Значит, в процессе жизни у человека возникает чувство неполноценности от действий, повторяющих неуспех [Сержантов В.Ф. Человек, его природа и смысл бытия. - Л.: Ленинградский университет, 1990. - С. 203]. Затем это чувство неполноценности исчезает в переживании состояния самодостаточности, оставляя "след". Однако предварительно человек поступает так, чтобы овладеть ситуацией [Адлер А. О нервическом характере. - СПб.: Университетская книга, 1997. - С. 113]. То есть проявляет волю. Результирующее волевых усилий - вдохновение. Воля сменяется вдохновением. Но состояние самодостаточности или состояние благодати - это не обычное вдохновение. Обычное творческое вдохновение отличается от состояния благодати [Франк С.Л. Реальность и человек. - М.: Республика, 1997. - С. 362]. И первое значительное отличие состоит в том, что состояние самодостаточности - это максимальное разрушение в человеке всего комплекса устаревших интуиций, мыслей, чувств, побуждений. В этом отношении религиозно-мистическая культура отличается особенностями своей символики. Центральным символом религиозно-мистической культуры является смерть. Здесь смерть как знак опыта, разрушающего прежние структуры сознания [Аверинцев С.С. Мистика // Новая философская энциклопедия. - В 4 т. - Т.2. - М.: Мысль, 2010. - С. 579].
   В религиозно-мистическом, а также эзотерическом всё ценностное связано с разрушением в человеке отживших ценностей, на месте которых уже ничего нет, а лишь пустота, в которую нельзя заглянуть другому человеку, да и самому переживающему подобное. В результате остаётся одно, "единое" - это оставшиеся значительные ценности в человеке, а точнее - одна ценность, связанная с проблемой человеческой жизни и смерти.
   В человеке постоянно образуются новые ценности, которые являются путеводными звездами, направляющими человека к более устойчивому состоянию при натиске окружающей среды. Однако в человеке не только образуются новые ценности, но и разрушаются старые, отжившие своё, не соответствующие новым ситуациям окружающей среды. В этом отношении религиозно-мистическое, а также эзотерическое сливается с лирическим. В религиозно-мистической, эзотерической и эстетической культуре всё это становится синонимическим. Остановимся на лирическом.
   Лирическое начало в человеке играет роль разрушителя устаревших, отживших своё ценностей. Лирика, конечно, выражает чувства человека, имеющие определённый ценностный статус. Но она является и орудием, разрушающим культуру, а не только вместилищем её ценностей [Каллер Дж. Теория литературы: краткое введение. - М.: Астрель; АСТ, 2006. - С. 84]. Моменты разрушения всего устаревшего в человеке сопровождаются переживанием особых состояний сознания. Эти особые состояния человеческого духа способны передать лирическое начало в человеке, состояние, которое пронизывает литературу, искусство, мистику, эзотерику, религию. Так субъекты речи в стихотворениях переживают необычные душевные состояния [Каллер Дж. Теория литературы: краткое введение. - М.: Астрель; АСТ, 2006. - С. 86], среди которых находятся состояния, сопровождающие процессы разрушения устаревшего в человеке. Здесь можно сказать, что не только созидание нового, прогрессивного, соответствующего изменившемуся миру является ценным в человеке. Ценным является и очищение психики от устаревших схем, схем предвзятых, мнений, не соответствующих реалиям. А лирическое выражает не только чувства, связанные с повседневной жизнью, но и с трансцендентными ценностями [Каллер Дж. Теория литературы: краткое введение. - М.: Астрель; АСТ, 2006. - С. 84]. Лирика пытается воплотить трансцендентное [Каллер Дж. Теория литературы: краткое введение. - М.: Астрель; АСТ, 2006. - С. 137], то есть связанное с теми состояниями сознания, которые перешагнули за пределы обычных, повседневных состояний человека. Это изменённые состояния сознания, состояния транса, трансового экстаза. Само слово "трансцендентное" вмещает в себя слово "транс". Транс и трансовые состояния бывают тоже разные. Но среди них обнаруживается трансово-экстатическое состояние, при котором разрушаются устаревшие, закостеневшие структуры сознания. В процессе разрушения закостеневших структур сознания человек очищается от устаревшего и испытывает состояние просветления, преображения души. Лирика, кроме смыслов, пытается передать доподлинно подобные непередаваемые состояния просветлённости духа, прибегая к обозначениям категорией возвышенного, пытаясь передать, отобразить некое надсостояние духа. Религиозно-мистическое - это надсознание духа, и понимается как Божественное, Возвышенно-Божественное. Возвышенное указывает на высшее состояние человеческого духа, в противоположность низменному, телесному, инстинктивному. Это состояние присуще всем религиям и мистическим движениям. Оно одно и то же у различных людей. Потому и возникают экуменические движения в социуме, которые интегрируют мистическую культуру различных религий и мистико-эзотерических движений. Они находят общее и интегрируют путь просветления буддистов, христиан, мусульман, иудеев, индуистов.
   Переживание мистиком особых состояний духа всегда в какой-то степени тайна для другого. Хотя какие-то знания можно иметь и наблюдая изменения в человеке. Человек преображается и просветляется ото всех заблуждений. Ложные пути отпадают от него. Он знает смысл жизни. И он затем уже воплощает этот смысл своими дальнейшими деяниями. Такое просветление обрел Иисус Христос. Такое просветление обрели Мухаммад, Кришна, Будда, Заратуштра, Лао Цзы. Такое просветление обрели многие гении. В этом все религии едины. Они едины и с нерелигиозным взглядом на мир.
   Человек спасется, когда в нем произойдет преображение, изменение, лицо его вдруг изменится (Лк 9:29). Тогда будут озарения ярким сиянием (Лк 9:31). Об этом преображении или озарении ярким сиянием, а точнее о просветлении говорит не только христианство, но и буддизм, даосизм, мусульманство, зороастризм, об этом говорит иудаизм и индуизм. Об этом говорят все религии, внешне различные (различные как искусство музыки и искусство живописи), но в сущности одинаковые, говорящие об одном и том же, говорящие о просветлении (или преображении) человека; результатом чего есть одно - катарсис (очищение). Само состояние просветления и есть Бог, состояние Божественного или Высшего Состояния Духа. Ведь Бог есть Дух (Ин 4:24), Святой Дух. Этот Святой Дух является основой всех мистических состояний всех религий. В индуизме - это Турия, Мокша, Самадхи. В зороастризме - это Сияние Благого Помысла. В буддизме - это Нирвана, Сатори. В даосизме - это Дао, Ву. В иудаизме - это Явление Господа, Эйн Соф. В христианстве - это Царство Божье, Благодать, Преображение. В исламе - это Знамения Аллаха, Фана. В высших своих проявлениях все эти состояния - одно. Они основания стержня религии - мистики. Основания брахманизма. Основания дзэн-буддизма, чань-буддизма. Основания даосизма. Основания каббалистики, Каббалы. Основания суффизма. Подобные состояния невыразимы. Они как тайна, как нечто непостижимое. Состояние Божественного непостижимо.
   Непостижимость Божественного. Первая заповедь - это возлюбить Бога. Заметим. Не верить в Бога, а возлюбить Бога. Чтобы возлюбить Бога, его надо сначала испытать. Его надо сначала испытать, чтобы было кого возлюбить.
   Но кто скажет, что он испытал Бога, Божественное, состояние Божественного, феномен Божественного? И здесь уместно вспомнить слова, с которых начинается книга Дао дэ цзин: "Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное Дао. Имя, которое может быть названо, не есть постоянное имя" [Дао дэ цзин // Древнекитайская философия. - В 2 т. - Т. 1. - М.: Мысль, 1972. - С. 115]. Или в другом переводе: "Пути, которыми ходят, - не постоянны; имена, которыми называют, - не неизменны" [Дао дэ цзин // Люйши Чуньцю (Весны и осени господина Люя). - М.: Мысль, 2001. - С. 459].
   То же можно сказать и о Новом Завете христиан. А если коснуться истоков Нового Завета, то есть Старого Завета, то здесь речь не о выраженности, не о названности, а о видении, что то же самое; здесь речь о том, что увидеть Бога нельзя (Исх 32:20). Это тайное. Но тайное для тех, кто не испытал подобное.
   В отношении постижения Божественного все религии вместе, на одном уровне, в одном положении. Ведь Священные Писания многозначны, и лишь намек на Божественное, которое тайна. Эту тайну человек открывает в себе, в своей душе, как невыразимое. Не стоит искать Небо на Небесах [Клюев А. Пора перестать умирать. - М.: Республика, 2007. - С. 124]. Всесильный (Бог) творил не небо и землю, а Небесное и Земное как символы, многозначные символы. Одно из значений неба (Небесного) - это надсознательная сфера человека, его интуиция, прозрение, вдохновение, озарение, просветление, преображение, что существует в человеке наряду с сознательной, волевой сферой повседневного бодрствования человека; наряду с подсознательной, сновидческой, галлюцинаторной сферой. Подсознательное - это одно из значений земли (Земного).
   Божественное как самодостаточное, тайное. Оно скрыто. Но в словах оно как-то проясняется, становится явным. Элохим и Иегове. Название Божественной Сущности в Библии - это Элохим. Есть еще одно название Божественной Сущности - это Иегова [Нюстрем Эрик. Библейский словарь. - СПб.: Библейский Центр, 2002. - С. 45]. "Элохим" - значит "Могущественный". "Иегова" - значит "Господь", "Сущий", "Вечно Неизменяемый", являет себя в делах благодати. "Иегова" - имя, когда Бог называет себя, что "Он Существует". Бог объявляет себя, что "Я есмь Сущий", или "Я есмь" (Исх 3:14), то есть "Он дает существование", то есть дающий жизнь [Нюстрем Эрик. Библейский словарь. - СПб.: Библейский Центр, 2002. - С. 45]. "Вижу как бы Бога (Элохим), выходящего из земли" (1 Цар 28:13). "Как бы Бога" показывает некие особенности в человеческом восприятии, указывает на некое особое состояние человека, состояние, отраженное в Библии символически как выходящее из низших состояний человека, подсознательных состояний, подсознательных, значит, ближе к телесным, то есть в символической форме, ближе к земле. Ближе к небесному, а не к земному, в символической форме это значит - не подсознательное, а надсознательное состояние человека. То есть здесь Божественное как возвышенное восприятие, возвышенное состояние духа, для реалистичности соединяется с конкретными вещами мира, с указанием на то, что эти вещи Божии. Например, горы Божии (Псл 35:7) как самые высокие горы, кедры Божии (Псл 79:11) как самые высокие кедры. Здесь, например, "Ужас великий от Господа" (1Цар 14:15) указывает на особенное величие и божественность этого ужаса. То есть ужас и другие отрицательные состояния человека могут сопровождать состояние возвышенности, Божественности. Если человек "прекрасен перед Богом" (Деян 7:20), то это значит - он черезвычайно красив. Красота дается через определенные состояния духа как Божественные состояния.
   В человеке, после очищения от излишнего, от избытка побуждений, остаётся жизненно-незыблемое душевное состояние, которое даже смерть не может прекратить. Это состояние бессмертия. При этом переживаемом состоянии смерть не в состоянии прервать музыку души, льющуюся бесконечно [Грехнев В.А. Мир пушкинской лирики < А. Пушкин. "Заклинание" > // Анализ художественного текста (лирическое произведение). - М.: РГГУ, 2004. - С. 309]. Причин этого, действующих одновременно, две. С одной стороны в человека вливаются недостающие положительные переживания, компенсирующие недостачу. На фоне страха смерти уже есть противоположность - это всё остальное. С другой стороны человек очищается от тяжёлых гнетущих переживаний, переживаний страха смерти. В результате установления равновесных состояний между "надо" и "хочется", и избавления от страха смерти, может возникнуть состояние Бессмертия. На это ориентируют мистико-эзотерические состояния. Они и тайное в своей субъективности, но и явное в своих основных чертах, о которых говорят Священные Писания. Эти основные черты обязательно имеют соприкосновение со страхом смерти. Может, вначале надо сильно бояться смерти, чтобы потом уже ничего не бояться. Чтобы потом что-то оборвалось внутри - и ты стал свободным.
   Тайное становится явным в лирическом. Лирическое является духовным автопортретом человека, который творит это лирическое [Сохор А. Эстетическая природа жанра в музыке. - М.: Музыка, 1968. - С. 37]. В этом духовном автопортрете человек передаёт массив переживаний, выявляющих утончённость чувств автора, но также и те состояния, когда человек лишается чувственности, страха. В этом массиве переживаний передаются противоречивые и единичные психические состояния [Гинзбург Л.Я. О лирике. - М.: Интрада, 1997. - С. 226]. В некоторых единичных психических состояниях можно видеть высший уровень проявления утончённости чувств, или их отсутствие как высшее состояние полностью лишённое страха смерти. Они являются показателем или утончённости, или огрублённой дикости, показателем полноты и самодостаточности, когда переживаются совершенно противоположные состояния духа.
   Лирическое раскрывается, когда "Я" человека становится другим [Бибихин В.В. Грамматика поэзии. Новое русское слово. - СПб: Изд-во Ивана Лимбаха, 2009. - С. 136]. Этот другой удивлён самому себе. Лирическое "я" в этот момент с удивлением видит себя [Бибихин В.В. Грамматика поэзии. Новое русское слово. - СПб: Изд-во Ивана Лимбаха, 2009. - С. 136], а говорение про это есть лирика как поступок. В нем даже разговор о смерти имеет насыщенность красоты [Бибихин В.В. Грамматика поэзии. Новое русское слово. - СПб: Изд-во Ивана Лимбаха, 2009. - С. 137]. Даже говорение о смерти имеет пробуждение, момент подъёма, восхождения к вершинам себя, момент возвышенности. Здесь всегда наличествует момент полноты, когда человек находит самого себя как совершенство. Здесь присутствует лирическое. В нём что-то отделяется от реального авторского "Я", отделяется в виде некоего лирического героя. Но в нём нечто и слито с биографической реальностью этого авторского "Я", слито с образами, отражающими состояния и переживания, встречающиеся в реальной биографии. Среди этих состояний и переживаний, встречающихся в реальной биографии, есть состояния и переживания, при которых смерть человеку представляется невозможной [Джемс В. Многообразие религиозного опыта. -СПб.: "Андреев и сыновья", 1993. - С. 306]. Это есть состояние самодостаточности и Бессмертия, состояние Бога, Божественного. Оно связано с очищением. Очищение здесь как явное, как результирующее.
   Искусственное усиление экстаза приводит к катарсису, то есть к очищению. Очищение происходит посредством сострадания и страха [Аристотель. Поэтика // Сочинения. - В 4 т. -Т.4. - М.: Мысль, 1983. - С. 651]. Искусственно, органический плач о гибели, то есть о смерти, а значит, в состоянии ужаса, при созерцании глазами, но не содрогании сердца человек усиливает сострадание, что разрешается радостью, компенсируется радостью. Здесь страх смерти в человеческом сердце находится рядом с утверждением жизни среди смерти. То есть искусственно усиленный страх смерти, что включает волевой процесс, повергает человека в состояние, когда гибель человеком переживается с улыбкой. Переживается состояние самодостаточности и Бессмертия, когда смерть кажется невозможной. Когда смерть кажется невозможной [Джемс В. Многообразие религиозного опыта. - СПб.: "Андреев и сыновья", 1993. - С. 306], тогда человек испытывает Божественное, состояние Бога. При этом компенсируются негативные проявления человеческой жизнедеятельности. В целом религия компенсирует негативные проявления человеческой жизнедеятельности [Колодний А. Життя. Праця. Думки: Бiобiблiографiя. - Кив-Дрогобич: Коло, 2007. - С. 49]. Эта компенсация наблюдается и в мистическом, и в эзотерическом, и в эстетическом. Этим данные направления культуры являют собой ценность. Этим они сходны.
   Современность в лице постмодернизма заговорила в открытую о возможности пережить и открыть для себя человеку наркотический и алкогольный эффект (их "откровения") без использования этих веществ [Делёз Ж. Логика смысла. - М.: Академия, 1995. - С. 195]. Состояние самодостаточности с его переживанием невозможности смерти может быть проявлено в человеке без употребления каких-либо наркотических веществ, а также без каких-либо психотехник (медитация, мантра). Ведь в человеке есть собственные наркотические вещества, эндорфины и энкефалины, есть множество "ананда-медиаторов", выработка которых может быть стимулирована даже при беге трусцой. В таком случае должны быть иные технологии. Например, полный запрет употребления каких-либо стимулирующих веществ (или успокоительных, меняющих естественное состояние человеческого духа).
   Человек - это опосредованное, предусмотрительное существо. Сфера непосредственности в человеке разрушена [Гелен А. О систематике антропологии // Проблема человека в западной философии. - М.: Прогресс, 1988. - С. 187]. Однако человек может испытывать непосредственные состояния самодостаточного характера, испытывать непосредственные состояния невозможности своей собственной смерти. Природа существования состояния самодостаточности, когда испытывается невозможность смерти, связана с тем, что у человека при развитии (приблизительно с 15 лет) возникает самосознание, а значит, и осознание своей смерти. Отсюда появляется и страх смерти [Дидье Жюлиа. Философский словарь. - М.: Международные отношения, 2000. - С. 406]. Но в силу того, что человек - это гиперпластичное существо, у него возникают и компенсаторные реакции, нивелирующие этот страх смерти; возникают самодостаточные состояния, переживаемые как невозможность смерти. Состояние бессмертия как состояние самодостаточного характера ярко описано в мистике [Джеймс У. Многообразие религиозного опыта. - СПб.: "Андреев и сыновья", 1993. - С. 306]; [Ламонт К. Иллюзия бессмертия. - М.: Изд-во "Политическая литература", 1984. - С. 250]; [Бекк Р.М. Космическое сознание // Космическое сознание. - М.: Изд-во НИК, "Одиссей", 1995. - С. 273]; [Бекк Р.М. От самости к космическому сознанию // Что такое просветление? - М.: Изд-во Трансперсонального института, 1996. - С. 37]; [Уилбер К. Никаких границ. - М.: Изд-во Трансперсонального института, 1998. - С. 148]. Оно проходит на чисто бессознательном уровне. И религиозный мистик не связывает его с практикой медитации или молитвы. Мистик не знает, откуда это состояние у него берётся. Но это для него Божественно, так как устраняет по компенсаторным механизмам его слабости. К сфере психической компенсации можно отнести многие психические явления. Например, аффекты, когда у человека непонятно откуда появляется прекрасное настроение после глубокой скорби [Ясперс К. Общая психопатология. - М.: Практика, 1997. - С. 483]. В норме компенсация бессознательна [Юнг К. Психологические типы. - М.: Прогресс-Универс, 1995. - С. 532]. Среди психических явлений религиозного мистика и состояние самодостаточности, когда он на время полностью лишается всякого страха. Это состояние в своих крайних проявлениях держится недолго. Но оставляет после себя "след". Страх приспосабливает человека. Без него человек открыт и незащищён. По компенсаторным механизмам человек иногда лишается чувства страха.
   Сделаем выводы. Сущность состояния самодостаточности как составляющей религиозно-мистического опыта - это разрушение устаревших ценностей, когда уже ничего не наличествует, а лишь переживается сугубо субъективное состояние духа. При этом остаётся главная ценность, которой человек должен следовать. Состояние самодостаточности наличествует в религиозно-мистическом, а также в эзотерическом, эстетическом и лирическом, наличествует как разрушенные устаревшие ценности, наличествует как оставшаяся главная ценность в человеке. Через подобные состояния религиозно-мистические направления различных культур имеют сходства.
   Через подобные состояния человек имеет преображение. Сходство с преображением как целью религиозно-мистического имеет и возвышенное, эстетическое. Рассмотрим преображение на примере христианства.
   Преображение. Во время молитвы лицо Иисуса Христа вдруг изменилось (Лк 9:29). То есть произошла неожиданность, которая не всегда бывает во время молитвы, неожиданность, которая бывает и вне молитвы, неожиданность, которая может произойти в любом месте, в любой момент времени. Этой неожиданностью является преображение, от чего одежда стала ослепительно белой (Лк 9:29). Превращение одежды в белый цвет является символом, символом Великого Молчания после молитвенного говорения как компенсация за усиленные молитвенные бормотания, как противоположность молитве. Ведь Великое Молчание белого по сути является музыкальной паузой, голосом безмолвия, звуком наподобие молчания, молчания, полного возможностей [Кандинский В.В. О духовном в искусстве // Избранные труды по теории искусства. - В 2 т. - Т. 1. - М., 2001. - С. 112-138]. В белом цвете происходит расцвет возможностей для человека. Этот расширяющийся расцвет возможностей одухотворяет компенсаторным процессом после утомительного молитвенного бормотания как усилия звуком, стимулирующим вызывание своей противоположности, то есть затишья, тишины, покоя, безмолвия. Но это безмолвие белое, а значит, не пустое. Оно наполнено возможностями и перспективами на будущее, перспективами будущих становлений жизни. То есть, когда мы говорим о будущих становлениях жизни, мы говорим о бессмертии. Значит, речь идет о преображении как о состоянии невозможности смерти, речь идет о феномене Бессмертия. Этот феномен Бессмертия является нам в белом как музыкальной паузе, наступающей в силу срабатывания компенсации от чрезмерного усиленного бормотания молитвы, как выпрямления психики от постоянства звуков молитвенного бормотания.
   Необходимо отметить, что одежда у Иисуса Христа стала не просто белой, а ослепительно белой (Лк 9:29), что указывает на присутствие света, а значит, просветление Духа в момент, когда лицо Иисуса Христа вдруг изменилось (Лк 9:29). В таком случае преображение Духа можно понимать как его просветление. Притом рядом с Иисусом Христом появляются Моисей и Илия (Лк 9:30, 31). Появление Моисея указывает на то, что преображение-просветление, которое происходит с Иисусом Христом, происходило и с Моисеем, что описано в Ветхом Завете, в книге "Исход". То есть это происходило и раньше. Появление рядом с Моисеем Ильи указывает на сам характер этого преображения-просветления, которое возникло у Иисуса Христа. Символически передаваемое состояние преображения-просветления обнаруживает себя не в ветре, не в землетрясениях, не в огне, а в веянии тихого ветра [Иванов В.В. Илия // Мифы народов мира. - В 2 т. - Т. 1. - М., 1991. - С. 505]. То есть речь идет не о грозном образе Бога [Иванов В.В. Илия // Мифы народов мира. - В 2 т. - Т. 1. - М., 1991. - С. 505], а о состоянии Божественного как затишья, которое обретает человек после бурного ожесточенного моления. Притом Моисей и Илия были озарены ярким сиянием (Лк 9:30, 31), что дополнительно указывает на то, что состояние преображения по сути есть состояние озарения, когда все ложное от человека отпадает. Причем озарение сопровождается ярким сиянием (Лк 9:30, 31). Само яркое сияние говорит о том, что главное качество преображения - это просветление. То есть преображение и просветление в данном случае одно и то же, синонимы. Данное преображение как просветление является самым сильным и значительным у Иисуса Христа. После него уже становится все ясно в жизни. После него человек должен совершить то, к чему он предназначен. После подобных преображений у человека высвечивается ясно смысл его жизни, он уже четко знает свое предназначение на Земле, так как им испытан феномен Бессмертия и ясна цена жизни. Потому Моисей и Илия, как некий символ состояния преображения-просветления, говорили о том, что Христу предстоит свершить перед уходом из этого мира (Лк 9:31). Умаление Христа закончилось в его молитвах. Умаление сменилось сиянием славы (Лк 9:32) как компенсации всех унижений, когда ты подставлял щеку и отдавал последнюю одежду. Умаление, когда ты чувствовал себя гадким утенком, сменилось сиянием славы, когда Вы Боги (Ин 10:34). Это особое состояние преображенности и просветленности. И здесь, в этом состоянии так хорошо (Лк 9:33). В этом состоянии присутствуют как красота, возвышенность, так и сакральность.
   Красота, возвышенность и сакральность переживаются в индивидуальных, субъективных состояниях. Но красота, возвышенность и сакральность касаются и традиции, стереотипа. В этой связи скажем несколько слов.
   Традиция и стереотип. Традиция как тактика выживать является условием существования [Володихин Д., Алексеев С., Бенедиктов К., Иртенина Н. Традиция и русская цивилизация. - М., 2006. - С. 11]. Но и традицию связывают со сверхценностью, которая включает объяснение смысла жизни [Володихин Д., Алексеев С., Бенедиктов К., Иртенина Н. Традиция и русская цивилизация. - М., 2006. - С. 11]; но которая имеет и субъективный момент, момент, в котором присутствуют и красота, и возвышенность, и сакральность.
   Связь со сверхценностью - это тоже для выживания. Сверхценность - это всегда разговор об идеальных состояниях человеческой души, когда в ней нет конфликта между "надо" и "хочется". То есть, когда человек регулирует себя. Через традицию человек регулирует себя, регулирует свою деятельность. Эта регуляция осуществляется заданием устойчивых ориентиров в постоянно изменяющихся условиях [Власова В.Б. Традиция как социально-философская категория // Философские науки. - 1980. N 4. - С. 30-39], где на первый план выходит не просто выживание человека в природно изменяющихся условиях, а выживание всех (всего сообщества) в силу зависимости от исторически созданных обстоятельств социума, его культуры, культуры, которая порождает стереотипы (проторенные дорожки), стереотипы как помогающие, так и мешающие выжить. Стереотипы, как проторенные дорожки, по которым легко и быстро идти, мешают, когда наступают периоды значительных изменений, требующих инноваций (не проторенных дорожек, дорожек с затруднениями, когда не знаешь куда идти), а не традиций для выживания. Инновация, принимаемая сообществом, стереотипизируясь, превращается в традицию, стойкость которой зависит и от субъективного фактора [Плахов В.Д. Традиции и общество: Опыт философско-социологического исследования. - М., 1982. - С. 203]. Динамичность же традиции задает общую направленность [Маркарян Э.С. Теория культуры и современная наука. - М., 1983. - С. 156], направленность всем творческим процессам, которые в человеке. Тогда трудно устоять предрассудкам (которые в таком случае побочны), которые оставляет после себя традиция, отжившая свое. Но предрассудки большей частью остаются в верованиях людей, верованиях, которые стимулируют, снимают напряжения, страхи и всякие беспокойства, верования придающие личности целостность [Попова М.А. Критика психологической апологии религии. - М., 1973. - С. 154-155]. Вера дает уверенность. Хотя и сомнения свойственны и нужны человеку. В таком положении вещей даже трудно предполагать, что перевесит в будущем - традиция или инновация по тому или иному вопросу. Но в подобных положениях все же содержательность и значимость для будущего в целом остается за самой общей направленностью [Маркарян Э.С. Теория культуры и современная наука. - М., 1983. - С. 156], куда направлен социум в целом. Общую направленность на будущее дополняет стимулирование возможностей в этом будущем, стимулирование возможностей средствами искусства и религиозно-мистической культуры как искусства. Но эти возможности уже заложены в прошлом, в классических формах, составляющими которых являются простота, чистота симметрии, глубина мысли [Йоханнес Ирмшер, Ренате Йоне. Словарь античности. - М., 1989. - С. 265]. Эти классические формы являются показом воочию мировоззренческих ориентиров. Ведь без мировоззрения происходит патологическое нарушение высшего чувства ориентирования [Швейцер А. Культура и этика. - М., 1973. - С. 82]. Но и мировоззрение в определенных традициях может довлеть над субъектом, и с помощью традиционно настроенных концепций может осуществляться манипуляция поведением человека. От этого охраняет человека символический момент в традиции, традиции, передающей культуру от поколения к поколению. Культура находится в символическом и в религиозно-мистическом (религиозно-мистическом как видом искусства) отношении с пространством, в котором она желает осуществиться [Шпенглер О. Закат Европы. - В 2 т. - Т. 1. - М., 2003. - С. 149]. То же понимается и в отношении времени. Время в истории разное. В древности время ощущается как изменчивый ритм [Петрухинцев Н.Н. ХХ лекций по истории мировой культуры. - М., 2001. - С. 30]. То время мифа как явления вневременного. Внутри мифа времени не существует [Петрухинцев Н.Н. ХХ лекций по истории мировой культуры. - М., 2001. - С. 31]; в нем нет истории [Петрухинцев Н.Н. ХХ лекций по истории мировой культуры. - М., 2001. - С. 36], а есть цикличность, постоянное возвращение к первоначальному времени. Эта цикличность времени сменяется финалистичностью, то есть движением от сотворения - к концу, и к слиянию времени с вечностью в средние века [Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. - М., 1984. - С. 103]. То есть представление о времени в истории менялось; менялось вплоть до современности, когда ощущается конец всему. Время меняется и у конкретного человека, что служит фактором его выздоровления. Хотя, помимо времени, может быть целый комплекс факторов, создающих благоприятный эффект выздоровления [Климова А.В. Влияние мировоззрения на психическое здоровье личности // Человек и христианское мировоззрение: Альманах. - Вып. 5. - Симферополь, 2000. - С. 90]. Но очень важным остается изменение психологического времени, что может значительно происходить, когда человек оказывается в окружении нового социума. Новый социум может окружать человека. Но может приходить и со стороны, и влиять на культуру, язык, как это было с кирилло-мефодиевским болгарским влиянием в отношении русского языка. В этом отношении русская художественная литература сопротивлялась кирилло-мефодиевскому наследию в языке; и лишь после Пушкина, болгарский туман исчез [Шпет Г.Г. Очерк развития русской философии // Шпет Г.Г. Сочинения. - М., 1989. - С. 38]. То есть сформировался определенный культурный языковый феномен. От него человек тоже уходит все к новым и новым феноменам. Мир меняется. Социальное окружение меняется. И человек должен успевать за этими изменениями, чтобы быть адекватным тем обстоятельствам, которые предоставляет жизнь. А жизнь предоставляет, или формирует, все новое и новое психологическое время в человеке, предоставляет и формирует новое социальное окружение. Это социальное окружение требует от человека жертвы. Освобождение же от государственного насилия происходит при осознании необходимости жертвы общему делу [Пришвин М.М. Дневники. - М., 1990. - С. 82]. Значимость жертвы общему делу усилилось с того момента, когда человечество стало единым целым. Человечество своей жизнью стало единым целым [Вернадский В.И. Несколько слов о ноосфере // Философские мысли натуралиста. - М., 1988. - С. 508], и с этого момента в отдельности некому жертвовать что-либо. Жертвовать осталось общему делу. Ведь человечество является единым целым [Вернадский В.И. Несколько слов о ноосфере // Философские мысли натуралиста. - М., 1988. - С. 508-509]. В этом целом предполагается включение в общее дело каждого человека. Если не включен человек в общее дело, то он виновен. А такие ценности как равенство и свобода часто служат прикрытием для сохранения иллюзии невиновности [Луман Н. Глобализация мирового сообщества: как следует системно понимать современное общество // Луман Н. Зарубежная социология ХХ века. - Днепропетровск, 2001. - С. 319]. Эти иллюзии всплывают, когда забывается, что энтропия неуклонно возрастает до паралича [Стеклова И. Синергетика в науке и образовании // Стеклова И. / Аlma mater. - N 6. - 2002. - С. 23]. И потому необходима практическая жизнь во имя спасения. Да человеку вообще действительность не дана непосредственно в форме объекта, в форме созерцания. Она, эта действительность, дана ему в форме активно-деятельностной общественной практики [Босенко В.А. Воспитать воспитателя: Заметки по философским вопросам педагогики и педагогическим проблемам философии. - К., 2004. - С. 39]. Не только созерцание, но и логика мышления у человека лишь логика реального дела [Босенко В.А. Воспитать воспитателя: Заметки по философским вопросам педагогики и педагогическим проблемам философии. - К., 2004. - С. 39]. И эта вся деятельность человека направлена на спасение, на сохранение гомеостаза не только своего организма, но и организмов окружающего сообщества. Человек должен постоянно корректировать свою деятельность в силу изменяющейся действительности, чтобы в нем не скапливались предвзятости. Содержащаяся в человеке предвзятая его сущность [Корнетов Г.Б. Постмодернистская перспектива эволюции образования на рубеже тысячелетий // Корнетов Г.Б. / Педагогика. - N 8. - 1999. - С. 120] мешает ему прогрессировать в постоянно меняющейся обстановке, прогрессировать в направлении служения людям. Другая помеха, препятствующая прогрессу на социальном уровне - это несправедливость. Что есть справедливость? Справедливость - это когда "доход" человека пропорционален его "вкладу" [Майерс Д. Социальная психология. - СПб., 1998. - С. 680].
   Человек, отторгнув компиляции, уводящие от истины, открытый для всех влияний [Розанов В.В. Сумерки просвещения. - М., 1990. - С. 100] без предвзятостей, живущий в справедливом обществе, может многое. В противном случае он сжат в ничто. Тем не менее культура как достояние человеческого коллектива принудительно навязывается человеку. Эта принудительность навязывания существует в силу несовершенства формы культуры [Фрейд З. Будущее одной иллюзии // Зигмунд Фрейд. Сумерки богов. - М., 1990. - С. 95-96]. Хотя и сам человек не имеет спонтанной любви к труду. У него доводы разума бессильны против страстей [Печчеи А. Человеческие качества. - М., 1980. - С. 97]. Бессилие разума против страстей у конкретного человека приводит в конечном счете к власти людей, проводящих патологическую политику, когда политика определяется стихийными реакциями населения [Гуревич П.С. Философия культуры. - М., 1995. - С. 253], населения, у которого разум бессилен против страстей. То тогда к власти приходят люди которые воплощают в жизнь истины, не наукой установленные, а истины, существующие в силу страстей, пристрастий, тех или иных групп населения. Спасение людей может быть сориентировано лишь в направлении использования научных данных.
   Итак, подводя итоги вышесказанному о традиции, отметим её важность при человеческой адаптации.
   Человек адаптируется к внешней среде, когда чётко усваивает традиции, обучаясь тем или иным манипуляциям рук, речей, манипуляциям ума. Но когда надвигаются определённые изменения в природной и социальной среде, для адаптации становится необходимой не традиция, а инновация. Если социум принимает инновации человека, эти инновации стереотипизируются, превращаются в стереотипы, закрепляются в культурной традиции [Маркарян Э.С. Теория культуры и современная наука / Маркарян Э.С. - М.: Мысль, 1983. - С. 157-158]. Если авторитет традиции начинает довлеть над личностью, то непроизвольно осуществляется манипуляция поведением, приостановка творческих потенциалов личности. То есть традиция может выступать или как элемент деятельности субъекта, или как некая сила, довлеющая над субъектом и подчиняющая его себе. Однако творческая личность регулирует традицию, усиливая её или, наоборот, уменьшая её действие. Если этого не происходит, традиция в человеке превращается в его предубеждения. Но и сама традиция являет собой не простые стереотипы, она, находясь в изменяющихся условиях и при повторении, принадлежит новому времени, принадлежит изменённым со временем условиям. Каждое повторение традиции имеет место в новых условиях.
   Для новых же условий традиция имеет своё новое значение, воспринимается людьми по-новому. Само время привносит в традицию нечто новое. Культурная традиция и сохраняется, и изменяется одновременно. Если за традицией закрепляется только неизменность, то люди начинают объединяться в любви или ненависти к каким-либо иным традициям, выставляя свою традицию как догмат и абсолют. Эти догмат и абсолют довлеют над самим человеком как предрассудок, не вписывающийся в новое время, время, изменившее ситуацию. Потому возникает необходимость в игре, необходимость потока проб и ошибок, необходимость творчества, чтобы сдвинуться с мёртвой точки. Игра даёт возможность игроку как бы раствориться в ней, отторгнув и как-то изменив накопившиеся догмат и абсолют. Субъект игры - это не игрок, а сама игра [Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. - М., 1988. С. 152]. Когда субъект растворяется в игре, то в нём растворяются и традиции, которые существуют в нём на основе авторитетов. Традиции трансформируются в инновации. Но и традиции, и инновации, случающиеся в человеческой жизни, продуцируют общую картину мира в человеке, продуцируют мировоззрение. Без мировоззрения индивид, впрочем как и общество в целом, являет собой патологическое нарушение высшего чувства ориентирования [Швейцер А. Культура и этика. - М., 1973. - С. 82]. Наука даёт мировоззрению целостность. Религия же имеет многообразие толкований; и прочитывается религиозный текст по-новому в соответствии с потребностями своего времени. Религия, а также мифология, мистика, эзотерика не производят объективных знаний. Они являют собой поэзию, лирику. В поэтичности и мифичности исчезает время. Так, времени внутри мифа фактически нет [Петрухинцев Н.Н. ХХ лекций по истории мировой культуры. - М., 2001. С. 30-31]. К мифу, религии, мистике, эзотерике, поэзии, говорящими в какой-то степени об объективностях, примешиваются особые субъективные состояния человека, при которых испытывается исчезновение времени, испытывается состояние Бессмертия. Здесь, можно сказать, присутствует некая эстетическая свобода [Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. - М., 1988. - С. 107]. Эта эстетическая свобода не настолько свобода, чтобы потерять полностью смысловой момент. Но она вбирает в себя бытийный тип переживания, тот тип переживания, который имеет свойство никогда не кончаться [Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. - М., 1988. - С. 110-111], тот тип переживания, эстетического переживания, который вбирает в себя бесконечное целое и нивелирует в человеке его предубеждения, тот тип переживания, который рождается из парадоксальности ситуации. Весь мистицизм (дзэн, чань, суффизм, христианский мистицизм) тяготеет к намеренной парадоксальности, а также - к иррационализму и интуитивизму. Мистицизм своим иррационализмом не даёт человеку с преданностью тем или иным идеям (точнее, с преданностью своим высшим пережитым состояниям) скатиться к душевной чёрствости, не даёт возможности человеку абстрагироваться от жизни, доброты, милосердия. Хотя мистицизм объединяет огромное колличество течений, которые своей борьбой с рационализмом породили сами в себе фанатизм, отторгаясь от реалий жизни. В наше время понятие "мистика" довольно условно. Сюда входят направления, действительно несущие психотерапевтический эффект для человека, просветляющие его душу. Но сюда входят и направления, захламляющие человеческую душу, зомбирующие её. Сюда входит огромный массив идей, идей, высказанных на тех или иных языках, имеющих налёт языковой специфики. Ведь языки, на которых высказаны идеи - это не только понятия, но и символы, образы. Языки со временем меняются. Например, с приходом А.С. Пушкина кирилло-мефодиевский налёт как болгарский туман исчез с русского языка [Шпет Г.Г. Очерк развития русской философии // Сочинения. - М., 1989. С. 27]. Исчезают, а точнее меняются цельные мировоззрения. Например, сначала убеждение в том, что Вселенная в основе неизменна, сменяется убеждением, что Вселенная развивается по слепым безличным законам, а жизнь сама по себе возникла чисто случайно, и в своей основе не имеет никакого смысла. Но это уже не мистика. Это - научные воззрения. Для обретения же Божественного или особого изменённого состояния сознания необходимы определённые процедуры, а не воззрения. В христианстве такой процедурой является умаление себя в ничто (презрение к самому себе, самоунижение, смирение, покорность). Замечено, что религиозные переживания сопутствуют ощущению беспомощности и серьёзной потере самоуважения [Принс Р. Шаманы и эндорфины: гипотезы для синтеза // Изменённые состояния сознания и культура. - СПб., 2009. - С. 257]. И при перепаде от уничижения и ужаса к эйфории (от искусственно созданного гиперстресса к глубокому спокойствию) возникает чувство могущества [Принс Р. Шаманы и эндорфины: гипотезы для синтеза // Изменённые состояния сознания и культура. - СПб., 2009. - С. 255-257]. Это чувство могущества как чувство самодостаточности и бессмертия, реально переживаемое человеком, является результатом компенсаторных и катарсических процессов. Это чувство описывалось во всех Священных Писаниях как Бог, Всемогущий. Оно свойственно человеку. Потому он и создан по образу и подобию Бога, потому Христос и говорит: "Вы боги". Унижение и умаление человека как искусственный гиперстресс для обретения глубокой успокоенности и эйфории свойственны не только христианству, но и другим религиям и мистическим учениям [Принс Р. Шаманы и эндорфины: гипотезы для синтеза // Изменённые состояния сознания и культура. - СПб., 2009. - С. 248-260]. Здесь умаление себя для достижения высших состояний трансового характера часто связывают с гуманностью, гуманизмом. Но это может быть лишь крайняя уступчивость, которая не содержит в себе основных черт гуманизма, таких как справедливость, свобода личности, равенство человеческих прав, человечность как забота о других людях, сочувствие и помощь людям, достоинство как духовная свобода человека, уважение к человеку доброй воли, солидарность людей доброй воли. Гуманизм и гуманность связаны не просто с уступчивостью и умалением себя ради достижения высших состояний трансово-экстатического характера, но и с жертвой общему делу, жертвой ради спасения жизни. Утверждать приоритет и свободу личности необходимо. Но у человечества есть общее дело: спасение жизни, спасение вообще людей. Для этого важны научные знания, знания, которые более точно и правильно отражают объективную действительность. Иные же знания, то есть ненаучные, вбирающие в себя многозначности образно-символических проявлений и выражений человека, имеют другие задачи. Это задачи психотерапевтического характера - взбодрить, окрылить и вдохновить соплеменника. Но часто соплеменник не вдохновляется, принимая эти знания за чистую монету как объективные реалии, а не как влияние одних людей на других с целью разрушить ложные системы мыслей, высвободить дух от ограничений, окрылить его. А истинные знания всегда остаются в человеке. И вера остаётся, вера как мера уверенности при недостаточности знаний о чём-либо, вера не в иллюзорные мечтания, а вера с учётом возможностей, вера, приближённая к реалиям. Реалии же говорят, что должно быть предвидение будущего, так как внешний окружающий мир космоса есть хаос, который в любой момент может поглотить человека. В этом направлении требуются размышления и действия. В противном случае теории, выдвигаемые человеком, есть пустые абстракции.
   Пустыми абстракциями, не связанными с просветлением и преображением человеческого Духа, являются в основном религиозные истины. Равенство всех перед грехом в христианстве, покорность в исламе, страдание и возможность повлиять на свою карму в буддизме - это лишь выхолощенные идеи, не связанные с жизнью, без крайностей, ведущих к изменённым состояниям сознания, одним из которых есть состояние Бога, Божественного, когда человек испытывает, согласно компенсаторным механизмам, всесильность, самодостаточность, Бессмертие. Чтобы возникло изменённое состояние сознания как Божественное, грех в христианстве должен умалить человека в ничто, покорность в исламе должна нивелировать личность полностью, страдание, влияющее на карму в буддизме, должно быть таким, чтобы компенсаторная пластика человеческого мозга обернула его эйфорией, нирваной. Тогда цель достигнута. Резкие отклонения от обычных повседневных состояний человека повергают его в изменённые состояния сознания, среди которых может оказаться состояние Бога, Божественное. В таком случае христианин обретает Царство Божье, мусульманин - Аллаха, буддист - Нирвану. Но это разными словами обозначено одно состояние для всех, состояние Божественного, одно из многочисленных состояний изменённого сознания человека. В этом состоянии "надо" и "хочется" в гармонии. Обычно доводы разума бессильны против страстей [Фрейд З. Будущее одной иллюзии // Сумерки богов. - М., 1990. - С. 94-144]. В этом состоянии (состоянии Божественного) разум и страсти - одно и то же. И тогда не нужны государственные институты, чтобы поддерживать равновесие. Это - лучшее в религии, мистике, эзотерике, искусстве, психотерапии. Значит, на подобном следует заострить внимание. А цель человеческой культуры - сохранять и приумножать всё лучшее. Оно помогает выжить и процветать. Для худшего есть закон. По закону, худшее не допускать к размножению. Законом регулируется если не всё, то многое. Сохранение и развитие лучшего - это одна из целей, утверждающих жизненное. Оно продуцирует возможность личностного развития всё большего количества людей. А это уже прогресс, так как подобное жизненно. При этом идёт вытеснение старых традиций, устаревших знаний. Устаревшие знания символизируются, превращаются в возможности при учёте новых знаний, что в целом даёт окрыляющие переживания человеку, входя в инонаучную картину мира. Например, такая устаревшая научная идея биологии о том, что все земноводные и пресмыкающиеся родятся из грязи (устаревшая, так как всё живое родится от живого, а не от грязи) превращается в символ. Этот символ наполняется смыслом, так как грязь начинает пониматься как земля, а из земли вышло всё живое. Устаревшая научная идея превратилась в символ, многозначно трактуемый, превратилась и перекочевала в инонаучную картину мира, сохранив за собой возможности, возможности родиться.
   Научная картина мира ориентирует на спасение, выживание в силу давления внешнего мира. Инонаучная картина мира, куда входят религиозно-мистический опыт и эстетический, ориентирует человека на овладение самим собой.
   Инонаучная картина мира. Инонаучная картина мира субъективна. Это субъективные состояния других людей, которые мы находим и у себя, и которые нас поддерживают в силу своей положительности.
   Но субъективные состояния человека могут быть и отрицательными, патологичными, не поддерживающими нас. Такие состояния не входят в инонаучную картину мира. А точнее, они - оттеняющий фактор в инонаучной картине мира.
   Но человек может также овладеть собой, не имея особой инонаучной картины мира в себе. Это может быть просто за счёт компенсаторных механизмов, в которых страх играет важную роль. Может, вначале надо сильно бояться, бояться смерти, чтобы потом уже ничего не бояться. Чтобы потом что-то оборвалось внутри; и ты стал свободным. И сработали компенсаторные механизмы. И всё тут.
   Научные данные дают возможность человеку ориентироваться в реальном мире, учитывать будущее, а значит, иметь возможность спасения. Из научных данных соткана научная картина мира. Метанаучная картина мира - это нечто иное. Она выражает религиозно-мистический и в некоторой степени эстетический опыт человека.
   Метанаука как выражение религиозно-мистического и эстетического опыта имеет основание. Это необычность. Обычность как механичность, как привычка, как приспособительные реакции к законам природы, и высвечивание этих законов для себя, дабы адаптироваться к окружающей среде, используя их, эти законы, зачастую стирает новизну. Необычность её возобновляет. Но когда необычность входит в привычку, она исчезает. Не даёт исчезнуть необычности, поддерживая момент оригинальности, актуальность содержания.
   Творится метанаука человеком из слабости его. Она очаровывает, окутывает грёзами, даже в какой-то степени оболванивает человека, воспринимающего эту метанауку. Но не для того ли, чтобы подарить в конце концов озарение, слить душу с вещами, с бытием как таковым? Однако одному дарится это озарение, а другому - нет.
   Метанаука разнообразна в своих проявлениях. Её можно классифицировать как сумму стилей ума. Один стиль ума вызывает озарение у одного человека при восприятии. Другой стиль ума вызывает озарение у другого человека. Из этих стилей ума можно строить иерархию - как низшие, так и всё более и более высшие. Так же можно классифицировать и людей. Одни примитивные, а другие интеллектуалы и тонко чувствующие. Стили ума, каковыми бы они ни были, красноречивыми, но не искренними, хорошо говорящими, но не правдивыми, хоть как-то выражают себя, а значит, намеренно не лгут, не обманывают. Это стили ума метанауки. Но эти стили открывают себя перед лицом смерти. И это их содержательный момент. И этим метанаука являет собой лекарство для человека заболевшего и испортившего свои мыслительные построения. Этим лекарством являются свидетельства духа, которые предоставляет нам метанаука. Перед нами раскрываются свидетельства духа. Мы их глотаем (воспринимаем). Они нас оздоравливают. Некоторые запреты породили в нас болезнь, лишили нас определённых состояний духа. Метанаука - это уклонение от запретов, уклонение на пути к оригинальности, уникальности. Но оригинальности и уникальности жизненной, то есть той, которая наделена свободой и естественной игрой. Свобода и естественная игра остаются там, где метанаука творится собственной душой человека, его сердцем. Но и также там, где одновременно с этим рассеивается сущность мысли, оторванной от живой жизни, устаревшей в своей сущности, несущей предрассудки.
   Метанаука, рассеивая устаревшие мыслительные конструкции в человеке, высвобождает его к восприятию вещей в их первозданной реальности. Метанаука не даёт человеку застыть. Она даёт свежий взгляд на уже приевшиеся вещи. Так поэзия как частица метанауки - это всегда свежий взгляд на то, что видел каждый [Полан Ж. Тарбские цветы, или Террор в изящной словесности. - СПб, 2002. - С. 98]. Свежий взгляд - это пришедшее вдохновение. Но отчего вдруг это вдохновение у человека? Вдохновение - дело воспринимающего. Воспринимая одно и то же произведение искусства, один вдохновляется, а другой - нет. И в разное время один и тот же человек может этим произведением искусства как вдохновляться, так и не вдохновляться. Вдохновение - загадка. Оно от порядка к свободе. Оно - политика. Как политические партии. Одни политические партии ставят во главу угла порядок. Другие - свободу. Этим разрушается сама политика. Ибо нужен процесс, процесс от порядка к свободе, процесс, затрагивающий и порядок, и свободу. Хотя вдохновение - это всё же свобода, пересмотр и разрушение старых порядков, выражение нового. Пока держится выражение нового, до тех пор мы в кругу социальной жизни, в общении и рефлексии. В общении с другими, и в моментах рефлексии, когда мы сами в себе при подготовке к новому общению.
   Но если вдохновение запредельное, то останавливается говорение, поток сознания. У писателя дело - говорить. Но здесь писатель молчит. И он не в состоянии рефлексии как временной подготовки к общению. Он вне рефлексии и вне социального мира. Он - в запредельном вдохновении. Не в обычном вдохновении, когда идёт поток сознания, а в запредельном вдохновении, когда поток сознания прекращается, когда царит безмолвие. Слова умирают. Тогда нет ни выражения, ни общения. Никакого общения. Там нет даже общения человека с самим собой; то есть нет рефлексии. Рефлексия умирает. Рождается лишь вспышка озарения. Она, в свою очередь, порождает что-то в виде сонета, порождает неповторимое, некопируемое. Сюрреалистическое стихотворение легче скопировать, чем сонет [Полан Ж. Тарбские цветы, или Террор в изящной словесности. - СПб, 2002. - С. 143]. Сразу после вспышки озарения, чтобы обнаружить её для всех окружающих, идут выразительные действия, применение приёмов. Применение приёмов таких как ирония, акцент, лёгкое искажение, чуть заметное смещение, понижение интонации [Полан Ж. Тарбские цветы, или Террор в изящной словесности. - СПб, 2002. - С. 149-150] идут автоматически. Это поток сознания. Это всё называется вдохновением. Здесь нет ничего странного. Но вот запредельное вдохновение есть уже странностью. От этой странности произведения музыканта, поэта, писателя тоже странные. Бодлер советует странному писателю настоять на ней, на этой странности, довести её до предела [Полан Ж. Тарбские цветы, или Террор в изящной словесности. - СПб., 2002. - С. 157]. Писатель вначале следует правилам языка. А точнее, сам язык своей строгостью правил ведёт писателя, чтобы он не окунался в хаотические проявления своей души. Однако сама строгость языка даёт возможность писателю окунуться в хаос своего духа, где превалирует неосознанное, свободное от всей языковой системы. Сама строгость порождает компенсации в виде собственных противоположностей. Эти компенсации выправляют крайности. Они в природе человека, проявление пластичности его мозга. Они не дают поэту стать поэтом безумия в крайних своих проявлениях. Они не дают логику стать логиком абсурда в крайних своих проявлениях. Но они не дают уйти и от содержания, от главной темы, темы жизни, темы жизни и смерти. Общая тема для всех людей не даёт этим людям терять индивидуальность. Говоря одним языком на одну тему, люди не теряют свою индивидуальность. Более того речами на одну тему каждый может ещё и раскрыть свою индивидуальность. Лишь бы была новизна, неожиданность. Без неожиданности нет искусства [Полан Ж. Тарбские цветы, или Террор в изящной словесности. - СПб., 2002. - С. 162]. Неожиданность рождается из глубин человеческого духа как иного духа, отличающегося от повседневности, от повседневных состояний бодрствования. Потому прежде чем писать или сочинять музыку необходимо посидеть, скрестив ноги, медленно наполняя своё сердце красотой и далью [Полан Ж. Тарбские цветы, или Террор в изящной словесности. - СПб., 2002. - С. 168]. А точнее, обрести особое состояние изменённого сознания. Тогда поэт, писатель, композитор уже пишут не с помощью слов и нот, а пишут собственным духом, собственной душой, собственным сердцем, освободившись от условностей и всяческих форм. Тогда производится искусство при предварительной борьбе поэта и композитора с самим собой. В этой борьбе рождается содержание. Содержание нарушает форму. Содержанием именуется всего лишь недостаточно чистая форма (Поль Валери). Но эта нечистая форма - лишь новая форма. Содержание порождает новые формы.
   Рефлексия подготавливает нас к прыжку непосредственности. Мы обретаем непосредственное движение мысли. Рефлексия сменяется арефлексией. Происходят постоянные компенсации. В этих компенсаторных реакциях происходит слияние противоположностей. От этого слияния возникает экстаз. В экстазе всё вокруг абсолютно правильно. И тогда уже нет никаких вопросов, нет проблем. Всё прозрачно и светло. И ты ощущаешь свою слитость с окружением. И тогда нет ни тебя, ни мира. Есть только сущее. Оно здесь, рядом. Одни называют это Богом, другие говорят слово "ОНО", "ЭТО". Но для этого, по словам Иисуса Христа, необходимо во внутреннем видеть внешнее, во внешнем - внутреннее, в высшем видеть низшее, необходимо превратить мужское и женское в одно существование. Лишь тогда появляется шанс войти в Царство Божье. Необходимо правое превратить в левое и - наоборот. Через подобное обретается свобода, а вместе с ней - радость, восторг. Эта свобода и есть Царство Божье. Не делать того, что нужно делать. Это путь к Божественному, к воскресению. После погребения идёт воскресение; и это невозможно. Но я не делаю в мыслях то, что нужно делать. И я воскресаю, обретаю Царство Божье. Воскресаю и обретаю, ибо вижу в деятельности бездействие. Вижу, ибо одно слово обладает несколькими смыслами. Оттого мои излишние, устаревшие смыслы рассеиваются и я обретаю Царство Божье, обретаю рай. Обретаю рай, ибо смог принять мужчину за женщину, а женщину - за мужчину. Обретаю рай, ибо нахожусь в том состоянии, когда мужчина и женщина по отдельности ещё не были изобретены. В своём душевном раю я всюду нахожу мир, равновесие и покой. Но прежде я должен забыть о своём упорстве, о своей воле. Я забываю свои намерения; я пускаю на самотёк размышления и идеи. Я делаю. А намерения, размышления-мысли, идеи приходят и уходят. Я ими не заражаюсь и не увлекаюсь. Я парю. Мой ум, с приходящими и уходящими мыслями, погружается во тьму. И тогда меня касается экстаз. Затем - энтаз. Я - вставший, обретший состояние Божественного, состояние Бога.
   Есть люди, которым знакомо состояние Божественного [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М., 2010. - С. 27], состояние Бога. После переживания подобных состояний часто идёт полоса творческих всплесков. Среди них и гибельные предчувствия [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М., 2010. - С. 58]. Творческие всплески с гибельными предчувствиями проходят после усилий. Эти усилия имеют различную форму. Это и сочинительство на ходу, чему помогает ритм ходьбы; и письмо лёжа в постели; и письмо после бессонной ночи, часто проведённой в шатаниях по городу [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М., 2010. - С. 56]; и письмо на чём угодно и когда угодно [Быков Д.Л. Борис Пастернак. М., 2010. С. 56]. При этих усилиях как сочинительстве человек может тихо "гудеть", как бы проборматывая слова про себя; или певуче бормоча с полузакрытыми глазами, проверяя строку на звук, и каждую строку подолгу обдумывая отдельно [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М., 2010. - С. 56]. При этих усилиях и проговариваются стихотворные строки вслух, и мыслятся целые строфические периоды [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М., 2010. - С. 56]. Форма может быть всевозможной. Но она вплетается и сплетается с совершенно иным. Она сплетается с особым поэтическим состоянием, случающимся не так часто [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М., 2010. - С. 63]. Но случающимся; просто случающимся. И там уже нет усилий, прилагаемой воли. Там просто всё течёт свободно. То вдохновение в противоположность воли. Оно разное у поэта и организатора. Стихи у организаторов по большей части плохие; как и у большинства хороших организаторов [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М., 2010. - С. 61]. У хороших организаторов иное вдохновение, чем у поэтов или музыкантов. Но в высших своих пределах, во вдохновении в отношении жизни и смерти в целом, вообще, в полном охвате, в Божественном, в Боге как Богатстве, Богатстве как полноте, душевной полноте, как состоянии полноты, одно; здесь в высших своих пределах состояние одно и то же. Высшее одно и то же во всех. В нём нету ни малейшего сомнения. В жизни у каждого процент сомнения разный. У поэта сомнений много, у организатора - мало. Пастернак, например, ежесекундно сомневался в себе [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М., 2010. - С. 67]. Сомневался и испытывал полное отсутствие сомнений. Обретал через потерю и рождался через смерть [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М., 2010. - С. 74]. То есть радикально менялся. Погибал и заново рождался, испытывая второе рождение. Передавал всё это испытанное, значит, безобманно передавал инстинкт жизни, значит, жил подлинно. Через подобное человеку являются лирические переживания. В них уже не думаешь. В них чем меньше думаешь, тем вернее сочиняешь, пишешь [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М., 2010. - С. 63]. В них - творческая грусть [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М., 2010. - С. 82], печаль. И эта печаль светлеет. И эта печаль, наконец, светла. Печаль светла. Просветление от искусства. Искусство исцеляет. В искусстве есть моральный момент как содержательное.
   Моральный момент может делать Совершенный Дух более доступным человеку в своих проявлениях, смягчая человека, умаляя его, пробуждая компенсации, гормонально урегулируя человека, снижая злобность, агрессивность.
   В христианстве моральное умаление человека доходит до пределов, когда требуется любить врагов, подставлять щёки для ударов, что шокирует и гормонально уравновешивает внутреннее тело человека, что пробуждает компенсаторный ответ и ведёт к состоянию "Царства Божьего", к преображению, пробуждению, или в буддизме - к нирване.
   Общеизвестно, что религиозно-мистические и эстетические переживания сопутствуют ощущению беспомощности и потере самоуважения. В таких условиях прилив спокойствия и силы создаёт мимолётное чувство могущества [Принс Р. Шаманы и эндорфины: гипотезы для синтеза // Изменённые состояния сознания и культура. - СПб., 2009. - С. 256-257], могущества, утверждающего самоуважение. Такое положение может быть результатом стабилизации эго [Принс Р. Шаманы и эндорфины: гипотезы для синтеза // Изменённые состояния сознания и культура. - СПб, 2009. - С. 256-257].
   Ощущение беспомощности и потеря самоуважения могут компенсироваться мимолётным чувством могущества. Мимолётное чувство могущества - это состояние Бога, состояние "Царства Божьего". Но перед этим человек умалился в ничто, имел ощущение беспомощности, потерял самоуважение (в христианстве это любовь к врагам, подставление щёк, когда тебя бъют, отдача последней одежды, когда с тобой судятся. Но это умаление человека в ничто не реальное, а психологическое, символическое, внутреннее, шокирующее и только). В результате подобного происходит компенсация и человек ощущает мимолётное чувство могущества, ощущает "Царство Божье" в христианстве, "Нирвану" в буддизме, ощущает Божественное, ощущает Бога.
   Божественное от нас не зависит. Но больший шанс обрести Божественное мы имеем, если ведём определённый образ жизни, и в этом образе жизни исполняем два правила: одно для тела, другое для Духа. Для тела - неупотребление в пищу веществ, изменяющих естественное состояние нашего Духа. Для Духа - неследование за мыслями, чувствами, побуждениями. Необходимо заставлять себя оставаться в собственном Я [Рамана Махарши Шри. Собрание произведений. - СПб. - Тируваннамалай: Экополис и культура, 1999. - С. 92 ]. А это - воля. Воля сменяется вдохновением, озарением, преображением, просветлением, пробуждением, пробуждением Божественного. Но воля должна быть во спасение жизни.
   Религиозность появляется, когда человек выделяет нечто священное, приносит жертву этому священному как несравненному. Религиозность - это жертвенность. Жертву приносили сначало рощам, речкам [Лiтопис Руський: За Iпатiвським списком / Переклад з давньорус. Л. С. Махновця; Вiдп. ред. О.В. Мишанич. - К.: Днiпро, 1989. - С. 1-591]. Человек сотворял идеал, кумира; поклонялся кумиру [Лiтопис Руський: За Iпатiвським списком / Переклад з давньорус. Л. С. Махновця; Вiдп. ред. О.В. Мишанич. - К.: Днiпро, 1989. - С. 1-591]. Христианство выдвигает требование не сотворять себе кумира. Но христианство и творит кумиров в виде святых, в виде самого Христа как кумира. Не сотворять себе кумира, значит, не следовать своим мыслям, мечтам, избыточным побуждениям как кумирам, которые отвлекают от волей поставленых целей. Исполнение же волей поставленых целей даёт возможность проявиться в человеке Божественному, даёт человеку шанс обрести Божественное.
   Обожествление озёр и рек [Глинка Г. Древняя религия славян / Г. Глинка-Митава, 1804. - 360 с.] как священного, и несотворение себе иных кумиров.Обожествление Христа как священного кумира и борьба человека с самим собой по несотворению в себе иных кумиров. Обожествление Будды как священного кумира, и противодействие появлению в сознании иных кумиров, появлению иных кумиров в мыслях и мечтах, когда работает в человеке избыток побуждений. То есть здесь мы сталкиваемся с необходимостью не следовать мешающим мыслям, мечтам, побуждениям, а следовать волей поставленным целям согласно идеала как священного идола.
   Для древних славян священным был свет, связанный со сменами времён года, с аграрными обрядами. Священной была солнечная сила [Костомаров М. I. Cлов'янська мiфологiя: Вибранi працi з фольклористики i лiтературознавства. - К., 1994. - С. 202]. Всё остальное, что приходило в человеческую голову, мысли, мечты, всевозможные избыточные побуждения, лишь отвлекали. Сопротивление отвлекающим побуждениям давало шанс обрести Божественное, Божественное, в котором огонь и вода в равновесии, в браке [Костомаров М. I. Cлов'янська мiфологiя: Вибранi працi з фольклористики i лiтературознавства. - К., 1994. - С. 10-158]. Для этого выделяются противоположности в колядках о заре, о солнце, о ветре, о месяце, который вместе с зарёй обходят мир. Аналогичные сюжеты есть в Ригведе [Драгоманов М. Учёная экспедиция в западнорусский край // Вибране. - К.: 1999. - С. 46-50]. Противоположности уравниваются. В колядках и в Ригведе при сопоставлении противоположностей есть момент их уравнивания (уравновешенности), что откликается в человеке катарсисом, как снятием антагонистичности.
   Священным является солнце [Антонович Д. Передхристиянська релiгiя укранського народу // Укранська культура: Лекцi. - К., 1993. - С. 189-196], от которого свет. К нему направленность духа. Всё остальное, что приходит к человеку внезапно, помыслы, мечты, побуждения, лишь отвлекает. Ему нельзя следовать. Оно - тот избыток побуждений, который отдаляет человека от возможности обрести состояние Бога, Божественное. Но в природе человека - иметь избыток побуждений, отвлекаться, менять точку зрения, нарушать волей поставленную цель. Когда в Библии говорится "не клянись", то имеется в виду то, что человеку свойственно и нарушать клятвы, нарушать даже не в силу своей слабости, слабой воли, а в силу того, что окружающий мир меняется, и чтобы соответствовать реалиям, необходимо менять цели. Но где же критерии подлинности и неподлинности целей? Жизнь. Должна быть воля доброй. Воля во спасение жизни. Только через такую волю есть возможность обрести Божественное, обрести состояние, переживаемое как невозможность смерти, состояние Бессмертия. Это состояние Бессмертия затем отражается в символах. Так можно говорить о символическом бессмертии [Грановская Р.М. Психология веры. - СПб., 2004. - С. 1-576]. Подобные процессы возможны в силу способности человеческого сознания к трансцендированию. Однако ранний период жизни человека очень мало проявляет, а то и вовсе не проявляет подобные процессы. Процессы трансцендирования начинают проявляться в человеке с момента становления в нём самосознания, осознания смерти. Это происходит у человека, начиная где-то с пятнадцати лет. До этого у человека есть только вера в некую высшую реальность, о которой он узнаёт из книг, кинофильмов, от людей, которые обрели эту реальность или просто её пропагандируют. После этого, после приобщения к высшей истине, после очищения и просветления, которые могут ярко переживаться человеком как верующим, так и атеистом [Джемс В. Многообразие религиозного опыта. - СПб., 1993. - С. 43], человек имеет не веру, а личный опыт обретения Божественного. Подобное относится к тому минимуму признаков, к тому минимуму характеристик, которые единят все религии. Подобное единит христианское и языческое мировоззрения, которые понимаются как явления одной сущностной природы [Durgkheim E. The Elementary Forms of the Religion Life. - L., 1971. - P. 167; Радугин А.А. Введение в религиеведение: теория, история и современные религии: Курс лекций. - М., 1999. - С. 32]. Выдвижение подобного на первый план, что наблюдается в последнее время, показывает, что религиозность перемещается в сферу индивидуального, а значит, мистического, а значит, происходит отход от конфессиональных догматов. Переживая личный мистический опыт и интегрируя в себе различную религиозную культуру, отойдя от догм конкретной одной конфессии, человек создаёт своё верование, чтобы более того передать свой личный опыт постижения Божественного.
   Божественное в личном опыте человека имеет определённые характеристики, характеристики, которые наблюдаются в совершенно различных религиях. Так буддистская Нирвана как Божественное состояние без боли и пристрастия напоминает состояние, переживаемое Иисусом Христом. При чтении Библии просматриваются характеристики этого состояния, но называется оно не "Нирвана", а "Царство Божье", "Рай", и приходит оно не в момент просветления, а в момент преображения, что в сущности является одним и тем же. Путь же к подобным состояниям тоже один, через моральность, снижение злобы, умаления себя, через милосердие, через уступчивость. Умаление себя, милосердие и уступчивость в конце концов компенсируются особыми состояниями Духа, как Богом, Божественным состоянием. Это состояние одинаковое и у буддистов и у христиан. Только у одних оно называется "Нирваной", а у других - "Царством Божьим" в силу различий в формах культуры. В сущности же эти состояния - одно. Они компенсируют избыток побуждений, свойственный человеку. Этика, моральные принципы играют определённую роль в обретении подобных состояний, так как снимают злобность характера и тем самым урегулируют гормональный фон в самом организме человека, что способствует синтезу "гормонов счастья", "медиаторов счастья", то есть таких опиоидных пептидов как эндорфины, энкефалины, анандамедиаторы.
   Те религиозно-мистические принципы и истины, которые несли буддизм и христианство, уже жили в добуддистских и дохристианских культах "деревенских ритуалов" или, другими словами, "языческих". Однако мировые религии, такие как буддизм и христианство, усиливали практику умаления человека, личности для получения состояния Божественно-экстатического или Божественно-энтазного. Это подходило властям, которые требовали от людей покорности. А тут - религиозно-мистическая практика умаления человека. Власть использовала эту практику в своих целях, чтобы властвовать над людьми. Ей подходило искажённое понимание покорности [Рыбаков Б.А. Мир истории: Начальные века русской истории. - М., 1987. - С. 22]. Для мировых религий (в данном случае для буддизма и христианства) характерна утончённость психотехник и вплетение в них моральных принципов для умаления человека, его гордыни, его надмерного "Я". Это раскрывает наличие процесса не только сакрализации, а самосакрализации, где адепт священное высекает из себя [Базик Д.В.Первiснi релiгiйнi вiрування та форми х сучасного вияву: Автореферат. - К., 2010. - С. 5]. Самосакрализация [Базик Д.В.Первiснi релiгiйнi вiрування та форми х сучасного вияву: Автореферат. - К., 2010. - С. 5] пронизывает все религии, и древние, и мировые, и новые, и касается при формировании религиозных навыков сферы чувств и воли. Религиозные навыки касаются прежде всего чувств и воли [Карсавин Л.П. Основы средневековой религиозности в ХII-ХIII веках, преимущественно в Италии. - Пг., 1915. - С. 11] в силу того, что это самые конфликтные сферы человеческой души. Все психотехники религиозной практики направлены на то, чтобы примирить в человеке сферу чувств и сферу воли, примирить "хочется" и "надо". Причём через волю открывается путь к Божественному, когда уже "воля не моя", а "воля твоя", "да будет воля, твоя", как говорится в молитвах как призывах к приходу Божественного вдохновения. После проявления воли у человека идёт полоса вдохновения, в том числе и Божественного вдохновения, касающегося проблем жизни и смерти, через что человек испытывает и состояние Бессмертия.
   Заострение внимания на психотехниках и психологических компонентах противоположностей воли и вдохновения оставляет в стороне канонично-обрядовое и ритуальное в религиозно-мистической практике. Эта тенденция свойственна всей постмодернистской ментальности последнего времени, отторгающей всё канонично-обрядовое и ритуальное в религиозной жизни, той жизни, в которой чувственное (чувственное как послеволевое) проявляется в виде вдохновения, озарения и просветления как надчувственного. Всё это надчувственное поселяет в человеке трансцендентное как знание на высшем чувственном уровне, выходящем за пределы человеческого разума. Трансцендентное выходит за пределы возможного опыта как повседневного, возможного в своих предчувствованиях и предвидениях, но остающегося всё же опытом, а значит, определённым видом опыта, опыта, отрицающего даже определённое возможное в силу его устарелости перед меняющимся окружающим миром. Этот опыт, испытанный одним человеком как глубоко субъективный опыт, пытались передать другому человеку, другим людям. Для этого привлекались образы и символы, производилась их игра. Такими образами и символами являются: высказанная и зафиксированная в Библии мысль об обрезании, или перетягивание у ребёнка черепа, чтобы он не рос округлённым, или искуственное удлиннение шеи у женщин некоторых африканских племён. Огромный массив образов и символов, который высказывался по поводу пережитых высших состояний духа (трансцендентных, трансовых, Божественных) превращался в обрядовость и ритуал, повторялся. Эти символические и образные высказывания по поводу высшего могли быть и об убийстве человека. Тогда в обряд и ритуал вносилось принесение человека в жертву. Это определённый уровень дикости человека, когда высказанные образы и символы понимались не как многозначно смысловая лирическая игра, а прямо и доподлинно. То есть религиозные адепты, музыканты и поэты древности продуцировали символы, выражая свои высшие состояния духа, а окружающие их плохие ученики (или дикари с грубой чувствительностью), не понимая подобную игру символов, слов и образов, воплощали эти символы-утопии в жизнь, исполняя их в ритуальных действиях. Оттого началось обрезание семитского народа как священное, что на самом деле играло роль гигиенической процедуры древних, но далеко не обязательной для обретения человеком состояния Божественного.
   Мистическая составляющая религии обязательна, а ритуализм не обязателен для обретения состояния Бога. Мистическое само по себе - это уже переживание адептом определённого состояния, состояния смерти и воскресения, состояния в конце концов духовного рождения человека. Человек нуждается не в чужом, а в личном религиозно-мистическом опыте, через который он обретает душевное равновесие. Чужой опыт служит лишь намёком, наставляющим на путь.
   Наука и религия периода постмодерна не так сильно противостоят друг другу. Наука допускает всевозможные превращения, которые в классической науке казались невозможными. То есть последние открытия современной науки допускают превращения, которые раньше казались нереальными, невозможными. Хотя превращения эти лишь до определённых пределов. Религия и мистика же предстают как символические формы культуры, в которых зашифрован путь к обретению состояния Бога как естественного состояния человека. Наука и религия не противостоят друг другу, если религия предстаёт как многозначная символическая форма культуры, изобретаемая человеком, постигшим Божественное для передачи другим и для обретения остальным сообществом состояния Бога, когда снимается стрессовое разобщение души.
   Наука не допускает, чтобы посох (то есть палка) превращался в змею (в живой организм), и наоборот - как это описано в Библии. И потому подобные описания в Священных писаниях понимаются как символические формы, через которые человек пытается передать то высшее состояние духа, которое он постиг как Бога, как Божественное, сакральное, возникшее в его душе как компенсация страха смерти, страха неотвратимого. Эта компенсация переживается как невозможность смерти, как состояние Бессмертия. Свойствами этого состояния являются просветлённость, освобождение, "расширенность сознания", покой, уравновешенность, одним словом психическое здоровье. Это состояние, состояние Бога, конечная цель мистики. А без мистики религия мертва. Религия как ритуал мало вдохновляет. Нужен личный религиозно-мистический опыт. Через мистику все религии сливаются в одно, в одно единственное состояние Бога. Только в таком случае можно говорить об экуменизме. В свою очередь экуменизм является стимулом активизации мистических исканий. При обретении мистического опыта человек творит свою религию, соединяя воедино различный религиозный опыт других (Христа, Будды, Заратуштры, Мухаммада, Лао Цзы). Человек имеет собственный путь общения с Богом. Этот путь не требует ритуала. Бог постигается без крещения. Крещение как ритуал - это придуманый намёк на Божественное, намёк, который возник после того, как Христос открыл в себе Бога и стал проповедовать в символических формах путь к нему. Путь этот был понят некоторыми как ритуал крещения. Непосвящённому вся эта ритуалистика непонятна, непонятны символические смыслы её. Ищущий направлен прежде всего на преодоление своего собственного экзистенциального кризиса, кризиса смысла собственной жизни. Потому он начинает поиск сенсоро-творческих представлений в направлении обретения своей подлинной природы, своего личного мистического опыта, прямого общения с высшим в себе, с Божественным. Потому ему непонятна отвлечённая ритуалистика не только крещения, но и любая другая. Эта ритуалистика для него - чистый формализм. Ему нужны состояния духа, в которых он преодолевает смерть, когда нет никаких отношений ни с чем. Однако после переживания подобных состояний духа, при продуцировании символов, обозначающих эти состояния, человек в своих сознательных переживаниях испытывает противоположное, когда у него всё имеет отношение ко всему. Здесь человек переживает состояние, противоположное трансовому, трансгрессивному. Он переживает сознательное, причастное состояние. Им он компенсирует глубину предыдущего, перед этим пережитого состояния.
   Священные Писания символичны. В древности, как и в современном мире, такие представления как превращения людей в птиц, деревья, в камни и обратно одними воспринималось как выразительный (художественный) приём, через который передавалось человеком особое состояние его души, другие вдруг начинали верить в доподлинность подобных ситуаций. Например, переход души из рыбы в птицу [Нечуй-Левицький I. Cвiтогляд укранського народу (Ескiз укрансько мiфологi). - К., 1992. - С. 72] можно понимать как способ показать состояние души рыбьей и состояние души птичьей, состояние души плавающей и души летающей, пути их взаимных превращений. Но это можно понимать и доподлинно. В целом обожествление язычниками природы можно понимать экологически, морально, чтобы умерить свой эгоизм и приблизиться к Божественному, к состоянию Бога. Когда природа такая же живая как ты, то тебе трудно сделать ей больно, вредить ей. Ты её оберегаешь, минимально вредишь ей. Если ты её используешь, то минимально. Не убиваешь животных для своего пропитания, обходишься молочными продуктами.
   Обожествление природы, когда она вся живая, делает человеческую волю доброй, во спасение жизни. Но можно сказочные сюжеты Священных Писаний понимать и доподлинно. Тогда камень становится живым. И это уже проблема человека, насколько он реалист или просто глуп.
   Если понимать Священные Писания как сказочно-символический намёк на существование идеальных состояний человеческого духа как Божественных, то противоречия между религиями исчезают. Нет православного Бога и католического Бога. Всё это - дело рук человека, дело рук национального вопроса или ещё какого. Бог один. И сущность Божественного одна. Другой вопрос, что её не хотят видеть. А значит, и не увидят. Надо хоть как-то хотеть.
   Нет Бога христиан и буддистов. Бог один. Божественное - одно. Если иудеи говорят против своего соплеменника Иисуса Христа, то они говорят против себя, расписываются в своём непонимании своего собственного Бога, Бога Авраама, Исаака, Иакова.
   Бытие есть единственная реальность, и ничего не лежит за ней [Берберова Н.Н. Курсив мой: Автобиография. - М., 2010. - С. 106]. Но это не меон. Бог и меон - в человеке. Бог как абсолютное бытие, абсолютная сущность, безначально-вечный свет жизни, абсолютная свобода, и в конечном итоге - как особое состояние человеческого духа, в котором всё это. Меон же - это абсолютное небытие, оцепенелое состояние противоречивых потенций, безысходная тьма небытия в своей абсолютности, безграничное и несотворённое ничто как результирующее человеческих поступков, как причастность человека к тому, что грядёт конец света. И Бог и меон в человеке как состояния духа, которые порою сменяют друг друга. А вне? А вне - бесконечный космос, о котором учёные не сказали ещё своё последнее слово, глядя в телескопы, исследуя, проводя эксперименты, выдвигая такие понятия как "сингулярное состояние Вселенной", "гравитационный коллапс", "виртуальные частицы". Человек же своими поступками творит добро и зло, тем самым продуцируя судьбу себе и всем остальным. Человек слаб и поддаётся искушению. Но что из искушений подлинное зло? То, что против жизни! А Божественное за жизнь? Во всяком случае оно стимулирует в человеке жизненное. Оно не относится ко внешнему миру. Христос, как Божественное внутри человека, говорил, что он не от этого мира, то есть не от внешнего объективного мира. Бог не творит в этом мире, а наоборот - распят в нём. Бог внутри человека как составляющий момент процесса творчества. Творчество же есть борьба человека с самим собой. В творчестве человек жертвует. Бог отдал в жертву Самого Себя, а не сына. В жертвенности - человечность. Через человечность можно постичь Божественное в себе. Потому человек жертвует. И тогда Бог соприсутствует в человеке. Бог соприсутствует в каждом человеке. Хотя здесь мы видим минимизацию Божественного присутствия в человеке. Человек редко испытывает состояние Бога. Но всё же он это испытывает. Потому принцип священства мирян в протестантизме - уже движение к реалиям. И эти реалии не в отвлечённой библейской или ведической мудрости, а в непосредственном богообщении, в акте "молчания", "умного молчания", в акте озарения, интуиции, отрицания, отрицания себя неподлинного, отрицание мелкого, всего мелкого и мелочного.
   Отрицательность - это способ ухода от несущественного, мелочного, когда постоянно отрицаются всякие мысли, приходящие в голову и отвлекающие от волей поставленных целей. Этот способ наблюдается во всех религиях. Например, Брахман выражается отрицательно. Он выражается как непознаваемый, непроявленный, нерождённый, безначальный, бесконечный, невидимый, неслышимый [Левит-Броун Б. Рама судьбы. - СПб, 2000. - С. 38]. Отрицаются мешающие мысли, а также дела, отвлекающие от главного. В религии все дела человеческие, отвлекающие "Я" от созерцания Брахмана [Левит-Броун Б. Рама судьбы. - СПб, 2000. - С. 39]. К состоянию Божественного приводит воля, поступок по образцу, уровень механистичности, оборачивающийся противоположностью. Джидду Кришнамурти выступает против следования образцу, делающему мышление механическим [Левит-Броун Б. Рама судьбы. - СПб, 2000. - С. 41]. Но до состояния отсутствия образца была воля, проводящая в жизнь образцы. Воля, наконец, сменилась вдохновением, озарением, разрушающими старые образцы, вдохновением и озарением, сотворяющими новое. Таким изменениям препятствует двойственная природа человека. Ведь в человеке есть две природы, телесно-земная и возвышенно-небесная, возвышающаяся над телесным как социальное. Эти две природы раздваивают человека, не дают ему овладеть собой. Но в отрицании суетных мыслей и следовании воли двойственность преодолевается в момент озарения, озарения необычного, Божественного.
   В человеке должно быть и творчество и самоисчезновение, когда отрицается даже творчество с обычным вдохновением и озарением, и обретается высшее озарение, Божественное озарение. Ведь не всякое творчество благо. Творится и зло. И момент отрицания такого творчества ведёт к Божественному или к состоянию Бессмертия, что одно и то же. В силу существования и злого гения в человеке, в силу возможности сотворения зла человек должен отказываться от мелочных желаний и действий, растворять себя в блаженном нечувствовании, небытии или сверхбытии, когда ощущается Бессмертие. Остановить творение тоже надо, если оно против жизни. Этой остановкой пресекается зло и страдание. В буддизме - это обретение Нирваны. Такое ничто Нирваны благо, ибо не творится зло. Здесь происходит потеря себя в вакууме нетворческих состояний, расслабление и распыление творческой воли в ничто [Левит-Броун Б. Рама судьбы. - СПб, 2000. - С. 48]. Здесь происходит упрощение, отказ, но лишь для того чтобы обрести большее совершенство. Здесь происходит деструкция устаревшего, чтобы иметь более высокий уровень творчества, творчества во спасение жизни. Здесь происходит очистка от засорённости, очистка от мусора потока сознания, потока мыслей. Это для того, чтобы возник поток на более высоком уровне. Необходима незамутнённость, незамутнённость взора, незамутнённость внутреннего мира. Необходимо просто смотреть на мир без предвзятостей. И тогда будет иное. Точнее, приближённое подобие иного. Само же иное как высшее состояние духа, как состояние Божественного, состояние Бессмертия является к нам чисто спонтанно. И искусственных способов обретения нет. Есть определённый, всеохватный образ жизни, в котором мы чего-то можем не учесть и не обрести высшее. Но искусственным, специальным способом мы можем обрести лишь подобное, в какой-то степени сходное. К реальности не существует пути (Д. Кришнамурти). Она либо обретается человеком либо нет. Затем идут разговоры. Идут интуиции о мире ином [Левит-Броун Б. Рама судьбы. - СПб, 2000. - С. 61]. Но это попытка выразить оттиск, слепок подлинной реальности высшего состояния духа как мира иного. Для обретения этого иного мира есть условие - не иметь избытка побуждений хотя бы временно, так как самой человеческой природе свойственен избыток побуждений. Условие не иметь избытка побуждений просматривается во всех Священных Писаниях. Так Иисус Христос говорит: не любите мир, ни то, что в мире. Значит, не следует шарить глазами по витринам магазинов, а иметь целенаправленность и волю, волю до такой степени, чтобы не идти на поводу собственных мыслей и чувств, а не то - чтобы на поводу внешних привлекающих объектов. Тогда возникает возможность обрести высшее состояние сознания, высшее состояние духа, состояние Божественного, состояние Бессмертия, состояние Бога, обрести Бога. Возникает только возможность. Возможность возникает, если ты медитируешь, ведёшь определённый образ жизни. Но эта возможность может и не превратиться в действительность. К истине нет пути (Д. Кришнамурти), говоря символически и метафорически. Речь идёт не о научной истине, не о научных истинах, отражающих объективную реальность. Речь идёт об истинном состоянии духа, в противоположность неистинным состояниям, состояниям раздвоенности, дискомфорта. Впечатление об истинном состоянии духа всегда возвышенное. Здесь впечатление всегда некоего сверхмирного начала [Левит-Броун Б. Рама судьбы. - СПб, 2000. - С. 73]. Но это сверхмирное, возвышенное начало в человеке, как его особое состояние, на которое надо молиться. Значит, мы молимся на своё собственное идеальное состояние Духа, состояние, которое мы однажды постигли, и которое оставило после себя "след" на всю нашу оставшуюся жизнь. То есть здесь речь идёт о субъективной реальности, которая в нас. Эта субъективная реальность возникла из объективной реальности. Объективная реальность породила субъективную реальность на определённом витке своего развития. И эта субъективная реальность может смотреть, например, на смерть с образом смерти. Но можно ли смотреть на смерть без образа смерти (Д. Кришнамурти)? Да! Если смотреть на смерть без образа смерти, то появляется возможность обрести состояние Бессмертия или, другими словами, состояние Бога. И как результирующее получить "след" от этого состояния на всю оставшуюся жизнь. Уничтожая образы, человек уничножает страхи, в том числе и страх смерти, мешающий обрести состояние Бессмертия.
   Устраняя представление о смерти, устраняешь страхи. Но прилагаемые усилия по устранению тоже от страха. Это не значит, что не следует избавляться от ненужных образов и излишних страхов, один из которых - страх смерти. Отрешиться от мыслей о смерти, устранив её образ какими-либо специальными искусственными способами - это получить не само состояние Бессмертия (состояние Бога), а лишь сходное состояние, похожее.
   Человек всегда будет испытывать страх смерти. Но человек всегда будет иметь возможность испытать полное (абсолютное) отсутствие страха смерти, которое переживается как состояние Бессмертия или состояние Бога. Для этого существует отрицательный абсолют, существует процесс отрицания всего мелочного, неглавного, второстепенного, устаревшего, отжившего своё, предвзятого. В процессе отрицания остаётся в человеке страсть без мотива (любовь), внерациональная страсть человека к жизни. Остаётся воля во спасение жизни, которая сменяется вдохновением Божественным. Всепоглощающая страсть нивелирует сравнивание, умствование. И когда остаёться лишь воля во спасение жизни, приходит вдохновение Божественное. К сравнениям, вычислениям, умствованию человека толкает страх смерти, толкает невстреча с будущим. Удачи, открывающие возможности, снижают силу этого страха смерти. А вот неудача может шокировать и на время вовсе нивелировать страх смерти. Тогда открывается возможность пережить состояние Бессмертия, состояние Бога. Неудача, как страдание, может привести к блаженству Царства Божьего, к блаженству Нирваны. Христианство, как и буддизм, идеализируют страдание как способ обретения блаженства, блаженства Царства Божьего, блаженства Нирваны. Христианство близко буддизму в признании неискоренимости страдания в этом мире [Левит-Броун Б. Рама судьбы. - СПб, 2000. - С. 93]. В реалиях же страдание, боль, как отсутствие эндорфинов и энкефалинов в организме человека могут обернуться, по компенсаторным механизмам, всплеском их синтеза. И тогда произойдёт преображение и человек обретёт Царство Божье (в христианстве); произойдёт просветление и человек обретёт Нирвану (в буддизме). Страдая, испытывая боль можно пережить высочайшие духовные состояния. Но можно и не пережить! Наступающий на человека мир создаёт трагедию, вызывает страдание, боль. Человек постоянно упраздняет эту боль, применяя свой разум, предвидя, выявляя повторяющиеся закономерности, строя научные теории. Но человек понимает и неизбежность того положения, что мир наступает, причиняя неизбежно боль. Неизбежность обращает человека к бесконечному и вечному. От такой безвыходности человек тоже может испытать состояние высшего порядка, испытать по механизмам компенсации, очищения (катарсиса). В моменты отчаяния и безысходной тоски человек ближе всего к просветлению [Левит-Броун Б. Рама судьбы. - СПб, 2000. - С. 95]. И когда он наконец узревает Бога, Божественное, то обретает "след" от этого на всю оставшуюся жизнь. Тогда он любит только Божественное, даже порой забывая о нём в суете дней. Но только порой забывая. А так человек должен быть умеренным, разумным, спокойным, иметь волю во спасение жизни, и тогда ему, возможно, посчастливиться испытать Божественное в высших своих пределах. Страсть как воля во спасение жизни не должна покидать человека. Ради неё человек должен умереть для всего остального, умереть для всего, чем он дорожит. Тем самым человек в своей страсти должен освободить полностью свой ум, освободить от радостей и печалей, от страданий, мук и наслаждений, удовольствий. Человек должен умереть для всего, психологически умереть. Только тогда может произойти обновление, внутренняя революция, очищающая мутация. Только тогда старая мысль перестаёт функционировать. Чтобы она прекратилась, человек должен умереть, прерваться. Со смертью старого приходит новое. Старое содержание должно умереть. Когда приходит смерть старого, то возникает нечто совершенно новое. Следовательно, необходимо быть свободным от известного старого, чтобы обрести, обновиться, чтобы пришло новое. Необходимо умереть для всего прошедшего. Но и тогда мы можем ничего не обрести. Высшее возникает случайно, спонтанно.
   Какими-либо искусственными способами мы можем обрести лишь похожее. Но обретение похожего - это очистительные процедуры, необходимые для психического здоровья. Через них больше шансов обрести высшее, Божественное. Больше шансов обрести Божественное, созерцая красоты мира, отрешившись, самопоглотившись. Но так можно и не обрести Божественное (пути Господни неисповедимы). Но похожее обретёте точно. Обретёте психическое здоровье и равновесие. А это тоже немало. Находиться в состоянии, в котором нет ни усилий, ни стремлений, в состоянии чистого созерцания - это один из способов очищения от хлама мыслей, пребывающих в нашей голове. Но это всё те же искусственные способы, через которые мы получаем состояния, похожие на состояние Бога. Другой способ - это свобода, усилие и стремление в творческом акте. Но этот творческий акт может привести к вдохновению, но не к Божественному вдохновению, не к равновесию ничем не нарушаемого блаженства. Есть блаженство и есть особое, подлинное блаженство. Так вот это подлинное блаженство (если это можно назвать вообще блаженством!) недостижимо, недостижимо ни при каких усилиях. Человек может обрести и блаженство, и умиротворённость, и творческий экстаз (энтаз), и счастье, и покой отдохновенный и возвышенный. Но самое высшее не обретается специально, искусственно. Оно нас избирает и приходит к нам случайно и спонтанно. И потому кажется пришедшим извне. Человек не может что-то сделать и стать Богом, обрести Божественное. Страдающий человек имеет больше шансов обрести Божественное, но лишь чуть-чуть больше шансов. Выходит так, что страдание - стимулятор? Стимулируется компенсаторная реакция на страдание? О стимулировании химическом и психическом говорили ещё Ригведы.
   В этом отношении остановимся немного на Ригведах. Сома в Ригведах понимается и как стимулирующее вещество, и как психотехника или ритуальная молитва, произносимая шепотом, тайно. В Ригведах говорится, что "Медовая волна поднялась из океана" [Ригведа. Мандала IV.58.1. - М., 1989. - С. 421]. То есть поднялась из воды, в которой находится выжатый сок сомы, то есть из воды, в которой находится стимулятор. Далее по тексту сома понимается уже не как выжатый сок или стимулятор, а как ритуальность или молитва, произносимая шепотом, тайно. Так вот с такой сомой возникает Бессмертие. В Ригведе говорится, что "С сомой она приобрела свойства амриты" [Ригведа. Мандала IV.58.1. - М., 1989. - С. 421]. То есть с бесстимуляторной пищей (или "Медовой волной") и с молитвой, произносимой шепотом и тайно (или с сомой как молитвенной психотехникой), возникает состояние Бессмертия, возникает Амрита.
   Одним из способов обрести Божественное является многозначность.
   Остановимся на многозначностях Священных Текстов, в том числе и на тех же Ригведах. Многозначность способствует возникновению в человеке альтернативных реакций [Цурганова Е.А. Многозначность // Западное литературоведение ХХ века: Энциклопедия. - М., 2004. - С. 262]. Многозначность лишает слова смыслов, рассеивает смыслы слов [Ильин И.П. Неразрешимость смысловая // Западное литературоведение ХХ века: Энциклопедия. - М., 2004. - С. 284], рождая в человеке альтернативные реакции.
   Многозначность порождает смысловую неразрешимость или неразрешимые противоречия. Неразрешимые противоречия уводят мысль от единого смысла, когда мысль работает то в одном, то в другом направлении [Ильин И.П. Неразрешимость смысловая // Западное литературоведение ХХ века: Энциклопедия. - М., 2004. - С. 285]. Разрушение единого смысла повергает человека в прострацию энтаза, Нирваны, Царства Божьего. Экстаз, когда есть единый смысл (наличествует единый смысл), компенсируется энтазом, когда единый смысл исчезает, разрушается, и человек обретает благодать, избавление, свободу. Но это всё же временно. Человек возвращается к смыслу. Но уже иному. Человек обновился. В новое время - новый смысл.
   2. ОСОБЕННОСТИ РАЗЛИЧИЙ РЕЛИГИОЗНО-МИСТИЧЕСКОГО И ЭСТЕТИЧЕСКОГО
   Невозможно видеть в Шекспире прогресс по сравнению с Сапфо, видеть прогресс в Леонардо-да-Винчи или Микеланджело в сравнении с теми великими художниками, которые жили задолго до них. Ведь все художники говорят о едином жизненном основании, которое не уходит со сцены человеческой жизни. Все художники говорят о едином жизненном пути спасения, о возможностях спасения на этом пути, солидаризуя людей в их бытии. Последнее же, то есть бытие, вызывает конечно же недоразумение. Что нам необходимо иметь в виду, когда мы говорим слово "бытие"? Нам надо иметь в виду, что это бытие "есть"? И не более? Однако при этом мы заверяем свои слова о бытие нейтральными равновесными эмоциями. Разве что грустим обо всём утерянном. Мы свидетельствуем отсутствием своего отношения, свидетельствуем то, что речь идёт о том, что есть как целостное неконкретное ощущение себя.
   Мы заверяем своими отсутствующими эмоциями, что оно есть, это "бытие". Мы заверяем, свидетельствуем, но ничего не можем сказать. Проникнуть в смысл парменидовского бытия невозможно. Ещё Платон пытался это сделать. Как проникнуть в смысл этого бытия, если оно совершенно округло как хорошо набитый мяч [Гадамер Г.Г. Актуальность прекрасного. - М., 1991. - С. 37]. Это уровень общего ощущения после пережитого озарения; это "след". В таком случае, чтобы дальше шокировать читателя и слушателя, мы скажем, что бытие в то же самое время бесконечно угловато. Здесь мы только и можем шокировать, так как к бытию не применим язык вообще, так как бытие - это вообще всё.
   Если оставить в стороне шокирующую функцию слов, то возникает проблема правильности понимания. Правильность понимания требует того, чтобы человек вначале отвлёкся в своих абстрагированиях от объективных реалий, чтобы затем более точно описать те или иные факты, установив соответствующее понимание. Для шокирования этого не требуется. Шокированием просто отбрасывается всё излишнее в субъективном мире конкретного человека. Понимание же требует объективаций, когда субъективные миры приходят к общему мироистолкованию, на основе чего и возможна солидарность. Истолковав мир, солидарно объединившись возле этого истолкованного мира, люди начинают сообща (солидарно) действовать. Однако изначально истолкованный мир не может быть вне интересов человека. В познание встроен интерес [Гадамер Г.Г. Актуальность прекрасного. - М., 1991. - С. 69]. И потому из серии случайных наитий человек выбирает и полагает за истинные те, которые поддерживают интерес. Однако не свой личный интерес, а интерес для всех. Лишь через всех может быть спасение. Это человек чует. Личный интерес, напротив, вставляет в человека предрассудок. Тогда человеку приходится отвлекаться от самого себя, чтобы нащупать истинность понимания. Личными интересами заслонялся человек от своего собеседника и, в конечном счёте, от понимания. Связь беседы нарушается навязчивыми представлениями одного из собеседников. Однако разговор требует умения слушать. Разговор требует элементарного желания следовать ходу мыслей собеседника. Отсутствие желания следовать ходу мыслей собеседника особо резко нарастает с распространением христианства, которое мифический мир языческих богов объявляет сатанинскими существами или мирскими богами как образами мира в противоположность потустороннему истинному Богу. Это происходит вместо того, чтобы в мифах обнаружить голос и образ мудрого прошлого, найти аналогии и сходства с самим христианством в обнаружении Божественного. Ведь языческие мифы, как и христианство, не для мыслящего разума учёного, а для обновления человека. Это свидетельствования единичного опыта просветлённого ума, полезного своей мудростью, полезного другим, переданного другим в преданиях, историях, то есть в мифах.
   Если мыслящий разум учёного предвидит, то языческий миф точно так же, как и христианство, предчувствует. Мыслящий разум учёного может быть рациональным безрассудством, не учитывающим максимум возможных изменений в будущем. Языческий мир и христианство, как одно, так и другое, могут быть пустыми, если не дарят человеку мистические высоты, открывая дополнительные возможности для дальнейшей жизни. При этом одухотворяются вещи, которые потрясают и обновляют человека, указывая, что он не господин самого себя в обычном состоянии бодрствования, а есть "нечто" высшее, высшее сознание. Это высшее сознание в дальнейшем воплощается у человека в мечте как идеал чистого чувства, необходимого для солидарной жизни людей в счастливом социуме.
   Прекрасное и возвышенное. Прекрасное и возвышенное (как трансцендентное, как Божественное) не только в предмете внешнего мира (не только в объективной реальности), но в соответствии с состоянием человека. Прекрасное и возвышенное - это соответствие внешнего предмета определённому субъективному состоянию. Но что это за субъективное состояние? Это состояние возрастающего чувства жизни. При возрастании чувства жизни у человека наличествует гармония способности воображать и рассуждать.
   Прекрасное и возвышенное там, где наличествует соответствие какого-либо внешнего предмета человеческому состоянию возрастающего чувства жизни. Возрастающее чувство жизни в человеке пребывает тогда, когда от человека отпадает его устаревшая личность, личина, и он испытывает свою растворённость, ощущая процесс преображения, просветления.
   Метанаука, в которой слито религиозно-мистическое, эзотерическое и эстетическое, даёт нам возможность одну-единственную, при условии умирания в человеке всего остального, умирания устаревших схем и отвлечённых абстрактных парадигм, что высвобождает, просветляет и преображает человека. Перед просветлением и преображением человека от одной единственной возможности всё становится возможным, так как совершается само существование (бытие).
   Нет чистого восприятия. Человек выхватывает из объективных реалий существенное для себя. В восприятии он уже имеет установку и тем самым ограничивает поток поступающих извне раздражителей. Чистое восприятие - это раздражение извне. Оно наталкивается на установки. У человека существуют установки на внешний мир. Однако эти установки не могут обойти вопрос человека о своей собственной конечности и о своём будущем. Это объективности, которые преодолевают особенности восприятия и установок. Они есть практический жизненный опыт. Этот опыт становится общезначимым, общезначимоценным и требует рецитации. Хотя в противоположность рецитации есть и медитативная углублённость лирики, где на первое место выступают неповторимо-случайные возвышенные переживания субъективного характера, которые могут быть не менее важны и для другого. Для другого они могут быть возвышенно-прекрасными, как и для нас самих. Возвышенно-прекрасное же обостряет в нас общее чувство жизни, одухотворяет нас, окрыляет. Потому наша личная субъективная медитативная углублённость может быть значима, ценна и важна для других. Она выражается символично, символами, обходя изобразительность миметизма. Здесь присутствует сама значимость символа. Причём здесь в самом звуке содержится значение, будь то символы лирической музыки или лирической поэзии, молитвы. А значение здесь пророческое, в котором мысль слита с конкретным жизненным событием. При этом неповторимость звучания лирической музыки или поэзии вызывает многоголосие смыслов. Это многоголосие смыслов существует в силу многомерности музыкальных звуков, когда уникальность звучания сопрягается с многоголосием, многоголосием смыслов. Причём многоголосие смыслов передают и единство, единство идеала, который предчувствуется, к которому необходимо идти, стремиться. Предчувствия музыки и поэзии, предчувствия апокалиптических воззваний различных религий опережают время точно так же, как опережают время предвидения философии, интегрирующей научные знания. Но лиризм музыки и поэзии так же, как и лиризм философии (лиризм философии, но философии как интеграции научных знаний), имеют момент очищения (катарсиса), когда человек от их восприятия имеет возможность обрести причастность, причастность к своему собственному подлинному бытию, подлинному существованию духа.
   Если мы говорим о подлинности существования духа, то мы говорим всегда об особых состояниях этого духа, состояниях, которые мы вычленяем как подлинные в сравнении с состояниями разлада, двойственности, шизоидности. Эти подлинные состояния характеризуются размытостью смыслов второстепенных, суетных, отвлекающих от главного, основного, жизненного. А размываются отвлекающие смыслы многозначностью, характерной как для эстетического и лирического, так и для религиозно-мистического, а также и для философии, в которой присутствует лирическое как компонент. Особо многозначность характерна для мистического. Там идёт полный отказ от прагматической однозначности. В мистицизме может быть и шокирующая однозначность. Но эта однозначность замыкается в себе, становится уникальной и самодостаточной, и при всей своей внешней поливалентности ориентирует на некую неисчерпаемость всё же однозначной задачи как максимального избавления от нежизненных, отживших своё смыслов. Лиризм в сравнении с религиозным мистицизмом в однозначной задаче оставляет смысл главный, более жизненный, главный для жизни. Этот смысл как сущность остаётся на фоне неоднозначности и очарования ошарашивающими иллюзиями, которые в религиозном мистицизме, в сравнении с лиризмом, более предельно выражены. Хотя в лиризме мы это видим за счёт ритма, дающего утрату человеком восприимчивости и обретения им контрастов, с которых складываются смыслы. Сложение смыслов из контрастных фрагментов даёт возможность угасать в человеке всем предметным значениям, а вместе с ними угасать всему нежизненному, второстепенному, отвлекающему, но не главному. Всё это внутреннее движение субъективности, приводящей всю действительность в "Я", выбирая себя как тему для разговора с целью показать гармонию и примирение. Причём гармонию и примирение в том же самом внутреннем мире человека. Но эти гармония и примирение не могут рождаться из себя и замыкаться во внутреннем мире человека (хотя такое мы часто видим в религиозной мистике) без привлечений извне, привлечений содержательного характера. Привлечения извне содержательного характера разрывают старые формы. И здесь мы видим направленность формы против себя самой, что особо характерно для современной лирики. Если привлечения новых содержаний и смыслов не наблюдается, то усиливают своё значение элементы, производящие эффект. Привычность же снижает силу эффекта. Но изменчивость здесь всё же живёт в контрастах, ассоциациях, изысканностях и утончённостях. Изменчивость сама по себе несёт в какой-то мере смысл и содержательность. Этого смысла и содержательности мы часто не находим в религиозной мистике, в религиозно-мистическом. Но там мы находим раскрепощающее человека откровение. Это раскрепощающее человека откровение содержится как в мистике, так и в лирике [Красавченко Т.Н. Уилсон // Западное литературоведение ХХ века: Энциклопедия. - М., 2004. - С. 409], как результирующий итог эстетического. В лирике как эстетическом к этому итогу добавлен ещё смысловой момент. В мистике - лишь момент очищения.
   Возвышенное. Возвышенное - это категория, через которую эстетическое и религиозно-мистическое становятся одним. Возвышенное как возвышающее присутствует в праздниках. Когда у людей наступает праздник, то возникает ощущение, что время становится неподвижным, между людьми исчезает разобщённость целей, многие испытывают состояние Бога как абсолютное присутствие. Действительно многие люди говорят, что ощущают некое присутствие, и все воспоминания и мечты о будущем сливаются с настоящим. Ощущается бесцельность и беззаботность. В праздничные дни некоторые люди испытывают определённое состояние, которое переживается как превосходящая реальность, превосходящее наше "Я". В целом празднества с языческих времён понимаются как теофания, то есть явление божества человеку. Человек испытывает определённое состояние, состояние Божественного. Оно посещает человека в религиозно-мистических ритуалах (например, в причастии), в театре. А впрочем часто просто в необычности, когда присутствует чёткий ритм повторяемости и выразительности. Выразительность как важность зачёркивает всё второстепенное, незначительное, очищает от всего мелочного человеческую душу. Все мелкие мысли пропадают, а вместе с ними пропадает и время как поток воспоминаний и мечтаний. И человек испытывает вечное, испытывает состояние бессмертия. Тогда человек имеет не свою волю, а волю провидения, имеет вдохновение. "Да будет воля Твоя", - говорится в молитве. Твоя, а не моя. Твоя - это, значит, мира. Это происходит тогда, когда мир вокруг нас преобразуется так, чтобы указать на то, из чего он возник. Всплывает сущность мира, мира как единства. Мир перед человеком вскрывает то, из чего он возник, что выявляет для человека новые возможности. Это просто высшее состояние человека, состояние как возможность. И это суть как эстетического, так и религиозно-мистического. В этом состоянии эстетическое и религиозно-мистическое - одно, слито. Когда человек имеет опыт эстетического или религиозно-мистического, то он сливается с миром, который вокруг него. И тогда мир открывает ему новые возможности, которых человек до этого не видел. Эти возможности открываются, когда человек выражен полностью вовне, к миру, к миру людей, когда человек полностью вывернут и не имеет маски, за которой он что-либо скрывал бы, когда человек полностью выражен и ничего не скрывает.
   При восприятии музыки, живописи человек узнаёт свои собственные высшие состояния духа, пережитые когда-то. Подражание связано с узнаванием. Подражая при восприятии музыки или живописи человек ввергает себя в те идеальные состояния духа, которые с ним случались когда-то, в те идеальные состояния духа, которые закодированы в знаковых структурах музыки или живописи. Музыка и живопись не просто подражают видимому миру, а подражают идеальному состоянию человеческого духа, но и синтонные этому видимому миру. Это относится и к любому другому искусству, и к религиозно-мистическому направлению как виду искусства. И здесь подражание как созидание знаковых структур, которые изнутри самих себя пытаются приблизиться и отразить идеальное состояние человеческого духа, состояние гармонии и целостности. Последнее, целостность, указывает на исключительную роль синтеза, а не на роль элементов, из которых составлена музыка, живопись, поэзия, театр, религиозно-мистический ритуал.
   В искусстве и в религиозно-мистических сентенциях как особом, своеобразном виде искусства отражены индивидуальные характеристики наития (озарения), которые переживал музыкант, художник или мистик в своей жизни. Это наитие как значительное в жизни музыканта, художника или мистика стушовывается, когда в их повторениях становится более выразительным ритм, когда нивелируются естественно-живые формы и цвета. И тогда на первый план выступает более общезначимое, смысловое, типичное, затрагивающее социальные намерения человека, затрагивающее более рефлексивное. Но эстетическое полностью не теряется в налёте рефлексивного. Эстетическое само по себе обязательно в какой-то мере рефлексивное, чего нельзя сказать о религиозно-мистическом, а также эзотерическом. Причём в рефлексивности эстетического человек не теряет удовольствие. Эстетическое удовольствие присутствует в рефлексивном. Ему не обязательно быть арефлексивным, как это случается при релииозно-мистических и эзотерических состояниях. Рефлексивное в искусстве создаёт иллюзию реальности, от которой у человека разрушается направленность ожидания, отчего он испытывает состояние арефлексивного характера. То есть эффект эстетического - это разрушение интенции ожидания [Гадамер Г.-Г. Понятийная живопись? // Актуальность прекрасного. - М., 1991. - С. 174], что ведёт к состоянию арефлексии. Арефлексия - это конечный результат и религиозно-мистического. Но арефлексия - это лишь составляющая преображения в царстве идеального, лишь составляющая освобождения в эстетическом. Но в религиозно-мистическом - это основа, а не лишь составляющее. В религиозно-мистическом верх берут случайности. Одна случайность вызывает всё новые и новые случайности. И вдохновение, наитие разливаются лишь в арефлексивном поле человека. В этой арефлексии уже не выражение сокровенного, а онемение, умолкание. Но это оттого, что слишком много хотелось выразить в поле рефлексии, в поле наплыва мыслей и чувств. Это состояние, когда не находятся нужные слова и звуки. Состояние, которое выше слов и звуков. Потому это в определённом смысле красноречивое молчание в состоянии арефлексии. Оно выражено непосредственными образами-символами в искусстве, в религиозно-мистических ритуалах. Например, в живописи - это догорающая свеча как символ временности и ненадёжности человеческого бытия. Но это символ и арефлексивных состояний человека, разрушающих рефлексивные устойчивости. Догорающая свеча как символ могла в одно время вдохновить человека, чем достигается цель эстетического, а в другое время разрушить излишние рефлексивные тенденции человека, забывшего о главном в своём избытке побуждений, чем достигается цель религиозно-мистического. Но в любом случае догорающая свеча - это выбраный предмет как символ свидетельствует о предпочтении в выборе, а значит, несёт уже некую смысловую нагрузку. Притом момент предпочтения становится всё более значимым. Современный человек искусства или религиозно-мистической направленности не подражает природе и не воссоздаёт её как идеал без выбора и отбора. Для него природа уже вообще не является образцом и идеалом; разве что как оздоровительный момент определённой природной среды. Он выхватывает из природы лишь жизненно-привлекающее, выхватывает то, где царит закономерность и неизбежность, чтобы нащупать возможности преодолеть эту закономерность и неизбежность, открыть путь жизни. Необычность, твёрдость, блеск мира лишь для привлечения внимания на предмете, который значителен и значим для его преодоления, что и есть открытие возможностей вдохновляющих и окрыляющих. Для открытия возможностей приходится прибегать к открытию невиданного, изобретать некое не существовавшее никогда в природе. Но это лишь способ открыть какие-то новые возможности для человека, протискивающегося в стальном твёрдом мире природы.
   Дионис своим экстазом является объединителем людей в энтузиазме. Но по поводу чего? Поводы строятся ложные. И приходит Христос как умиротворяющий, делающий акцент на согласие. Но согласие ли сплачивает людей воедино? Христос довлеет сам себе; это речь о "состоянии присутствия"; это внутреннее озарение, которое сменило экстатический энтузиазм Диониса. Ритуалистика сменилась на причастие, исходящее от хлеба и вина. Внешняя экстатическая выраженность в песнях и танцах при дионисийстве сменилась на внутреннее озарение (энтаз). Во внутреннем озарении человек постигает состояния предельной полноты как Божественное. Человеку зачастую не под силу снести эту полноту. Тогда следует безумие. Но это всё глубоко внутренний мир человека, интровертированный. Эллинский Дионис или украинский Купала - это более чувственная телесность. Однако какие бы состояния Духа человек не испытывал, предельно высшие состояния он испытывает после состояния на крайнем пределе; когда экстаз сменяется энтазом. После таких перепадов эстетическое и религиозно-мистическое проявляются в большей выраженности.
   Эстетическое и религиозно-мистическое несут в себе то подражание (мимесис) и то выражение, которые содержат в себе завершённость. Завершённость можно усмотреть в подражании или в выразительной силе, в выразительной подлинности образа, даже если он представлен потоком обособленных впечатлений. Просто поток обособленных впечатлений является способом отторжения в человеке отживших, устаревших смыслов. В этом процессе отторжения устаревших смыслов остаётся присутствовать незаинтересованное и внепонятийное удовольствие избавления; то есть остаётся присутствовать эстетическое, так как это отторжение не касается главного смысла. И потому это отторжение оживляет наш дух, оживляет наши жизненные чувства, окрыляет их. В этом отторжении нет понятийного. Как раз оно отторгается. Оно тот орнамент, от которого мы не сконцентрированны на представлениях, несущих понятийное содержание, тот орнамент который не привлекает к себе внимание, но сопровождает наше настроение, украшает нашу жизнь. Оно просто нам нравится. И оно вырастает из чисто бессознательного. Оно и рождается бессознательным, рождается для очищения (катарсиса), очищения состраданием и страхом; но рождается через подражание (мимесис). Подражание продуцирует радость. Это радость узнавания. Но узнаётся не сам артист, который переоделся в маски, в иные одежды, а узнаётся то, чему артист подражает. Происходит подражание облику изменяющихся ситуаций, ситуаций случайных, изменяющих, изменчивых. Узнать - это, значит, опознать ситуацию как некогда виденную. При узнавании ситуации мы имеем то узнанное, которое освобождено от случайности. И это дарит человеку возможность на устойчивость. В этой устойчивости существенное, существенное, которое не подвергается случайностям. И это вдохновляет. Но это существенное не просто идеи, понятия, теории, оторванные от непосредственного бытия. Это существенное обязательно погружено в некое особое ощущение как "присутствие". Это существенное пребывает в нём, в этом "присутствии". И потому оно не отторгнуто от непосредственного бытия.
   Существенное, погружённое в "присутствие" ("присутствие" как непосредственное), не первый раз узнаётся. И оттого радость у человека. Мы в восторге от узнавания божественных изображений при религиозных шествиях, так как там есть компонент мимического, то есть присутствующего в непосредственном акте представления. Через непосредственность мы узнаём и самих себя, свои собственные состояния духа, через что и очищаемся (катарсис), переселяем душу в иное, совершенное состояние. Очищение - значит, переселение души. Очищение (или переселение души) происходит, когда есть порядок (музыкальный, душевный) на фоне "присутствия", на фоне непосредственности. В искусстве порядок на фоне непосредственности, присутствия непосредственности. В религиозно-мистическом созерцании преобладание лишь непосредственности. Там присутствует лишь непосредственность. Там мало упорядочивающей духовной энергии, оформленной определённости, мало существования (бытия) упорядоченно-объединённого, целостно-схваченного. Её мало в модернистском и постмодернистском искусстве, в котором подражание (мимесис) предполагает порядок, но оно настолько погружено в непосредственное присутствие остального (или присутствие некоего, когда человеку видится некое "присутствие"), что только намечается порядок где-то там в отдалении, в отдалённых уголках нашего духа как зыбкие временно мелькающие мысли при восприятии.
   Все эти переливы субъективных состояний человеческого духа выражены ещё в мифах, заложивших идеи причин подобных следствий. Из мифов же можно выделить главные, основополагающие, говорящие об основных причинах. Из главных мифов вычленяется семитский о грехопадении, о проклятии и наказании за грехопадение, и арийский - о Прометее или о самостоянии и страдании человека, строящего свой мир неустанными трудами.
   Семитский миф о грехопадении порождает вопрос: отчего же грех, отчего грешно? Но грех лишь оттого, что женщина, или сексуальное как бессознательное побуждение, отвлекает от дела, так как человек ещё и телесное существо, а инстинктивные побуждения тела нельзя до конца контролировать. А они в свою очередь могут отвлекать от главного дела жизни, расточать (женщина расточительна) силы. А так никакого греха в принципе и нет. Много надуманного о грехе и грехопадении. Да, инстинкты отвлекают, человек не владеет собой, бездействует воля и оттого отдаляется от человека приход к нему состояния Божественного, состояния Бессмертия, которое приходит после волевых усилий, не допускающих соблазнов. А так, в принципе, никакого греха нет. Детей надо рожать, проявляя и инстинктивную жизнь.
   Другой миф о Прометее, арийский миф, оставляет в стороне проблему грехопадения и говорит сразу о необходимости воли, способности самостояния и страдания в процессе преодоления мира и утверждения своего мира, человеческого. Здесь состояние Божественного приходит само собой, в процессе проявления воли. Прометей расточает свой дух в волевых усилиях. Он несгибаем; волит самого себя. Он даёт себе и человечеству способность к самостоянию, сопротивлению миру в процессе утверждения своего мира. Он гений, продуцирующий науки и искусства. Он - продуктивность, продуктивная сила, которую ничто не отвлекает от волевого акта (отвлечение в эрос для зачатия жизни - не грех), от воплощающихся фантазий, в которых его всемогущество, всесильность. Творящий человек - вот подлинный Бог [Гадамер Г.-Г. Прометей и трагедия культуры // Актуальность прекрасного. - М., 1991. - С. 254]. Однако он не страдающий в своём порыве. Потому человек вычленяет в потоке своих состояний момент истинно Божественного. Экстазу творчества близка мука [Гадамер Г.-Г. Прометей и трагедия культуры // Актуальность прекрасного. - М., 1991. - С. 254]. Потому в нём, в этом экстазе, лишь периодически, когда экстаз превращается в энтаз, возникает состояние Бога, состояние Бессмертия как очищение от страданий и страха. Прометей выбирает героическое созидание мира; и своего мира и окружающего. Его плоть страдает. Она раздираема зевсовым орлом, раздираема не Божественным (Зевсом), а мыслями о Божественном (раздираема орлом Зевса). Здесь орёл, раздирающий Прометея, есть его собственный душевный раскол, раскол, который раздирает его плоть. Но всё это в процессе движения, в процессе жизни, с остановками при восприятии Божественного. Здесь нет зацикливания на грехопадении, на котором акцент в семитском мифе.
   Страдание не от Бога, не от Божественного, а от самого же человека, когда он останавливается в волевом изъявлении. Волевое изъявление прекращается, когда приходит вдохновение. Между волевым изъявлением и вдохновением проявляется Бог, проявляется Божественное, когда человек находится в состоянии энтаза. Вдохновение творит прекрасное. Но это вдохновение человека. Слепая сила природы тоже творит прекрасные объекты для человека. Но прекрасное в природе говорит нам о неких смыслах, отличающихся от того прекрасного, которое сотворено человеком. Музыка или живопись, сотворённые человеком, нам нравятся совсем иначе, чем цветок, сотворённый природой, нравятся иначе, чем узор снежинок, и даже орнамент. Человек имеет вначале культуру чувств от восприятия произведений искусства. И только через призму этой культуры чувств он ощущает красоту в природе. Она - отблеск красоты в искусстве [Гадамер Г.-Г. Эстетика и герменевтика // Актуальность прекрасного. - М., 1991. - С. 259]. То, что нравится в природе, есть заинтересованность эстетического вкуса человека. Человек возвращается к себе, сотрясаясь, встречается с самим собой, если видит прекрасное в природе или сотворённое самим человеком. Ведь прекрасное обязательно потрясает и сотрясает человека, разрушает привычное в нём, заставляя посмотреть на себя. Прекрасное и возвышенное символично. Поэтому оно предстаёт человеческому пониманию, а не существует как субстанциональное. Прекрасное и возвышенное сотрясает и потрясает человека, разрушает в нём всё устаревшее, крушит всё привычное, отчего человек меняет свою жизнь, видя в прежней жизни патологичность.
   Искусство древних (древних греков, например) - это изображение и выражение Божественного. С примесью, конечно же, социальных интересов как содержательного момента. Изображение и выражение Божественного - это изображение и выражение субъективных состояний человека, когда у него стихает избыток побуждений и он (человек) испытывает некое состояние умиротворённости. Храмы, скульптуры - это попытка как-то выразить состояние умиротворённости, покоя, безмолвия, выразить состояние Божественного. В дальнейшем, с укоренением мировых религий, а значит, с изменением самого человека в истории, с его усложнением, встал вопрос и о Божественном как настолько сложном состоянии духа (душевном состоянии), что его невозможно выразить никакими средствами искусства. Хотя и продолжались попытки как-то выразить состояние Божественного. Особенно этими попытками богат буддизм, пытающийся выразить средствами искусства Нирвану как высшее состояние Духа. А так произведение искусства уже не божество, почитаемое нами [Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного // Актуальность прекрасного. - М., 1991. - С. 269]. Античное искусство древней Греции ушло в прошлое. В прошлое ушли искусства древней Индии, древнего Китая, выражающие состояние Божественного. С усложнением человека состояние Божественного и процессы, которые ему предшествуют, настолько усложнились, что средствами искусства, которыми можно было бы выразить это Божественное, стало невозможно выражать такие сложные душевные состояния человека. Люди искусства чувствовали невозможность отобразить высшее, Божественное. Язык поэтической речи, язык искусства стал бессильным. Все заговорили о том, что адекватно выразить трансцендентного Бога невозможно. Да и окружающие люди могут не понять потуги художника. Человек индивидуализировался. Во многом индивидуализировалось и состояние Божественного в человеке. Поэтому был большой шанс не иметь взаимопонимания, умолкнуть в невыразимом, замолчать в силу невозможности выразить высшее состояние души, невозможности выразить Божественное. Притом это Божественное у человека возникает из ниоткуда, не имеет видимых причин своего появления. Состояние Божественного в человеке возникает так, как будто это состояние пришло из иного мира и совсем не связано с мыслями и чувствами человека, возникающими по причине социального функционирования в окружающей среде. Христос как носитель состояния Божественного, состояния Бессмертия, говорил, что он не от этого мира. Точнее, его состояние Божественного как бы не от этого мира. То же говорят и Мухаммад, и Будда, и Лао Цзы. То же говорят многие гении о своих высших состояниях сознания. Они как бы непричастны к этим состояниям, которые вливаются в человека как бы извне; но не из окружающей среды, а из некоего иного мира. Человек может переживать этот мир и некий иной мир, высший. Но в таком случае человек распадается на различные миры. И здесь необходимо установить какую-то связь между этими мирами; установить причинно-следственные связи. Эту задачу решает философия. Философ находит общее в различном, обобщает и интегрирует знания в нечто единое. Музыкант и мистик переживают "нечто единое" на чувственном уровне, и в своих имитациях доносят это "нечто" окружающим людям. Имитируя и подражая, музыкант и мистик передают идеальные состояния своего духа. Древние греки считали, что идеальное состояние человеческого духа носит природный характер. Поэтому в своём искусстве они подражали природе. В процессе подражания и имитации они проявляли радость самовыражения, не связанную ни с какой-либо пользой, ни с какой-либо целесообразностью. Они пытались свой внутренний идеал сделать наглядным. Этот выраженый идеал и был для них красотой и возвышенностью. Выражая свой невыразимый идеал, они пытались воссоединить своё идеальное с реальным, реальным миром. Но реальный мир трагичен. Закат солнца не просто впечатляет человека. Он одновременно несёт с собой трагедию для человека. Изменения трагичны. Они губительны. Солнце заходит - и холодно, и оно может и не взойти. Трагедия - это факт для всех. В нём незаинтересованное удовольствие, когда человек находит (откапывает) для себя какую-то возможность противостоять. Свободное и незаинтересованное удовольствие окрыляет, повышает жизненный тонус, ненавязчиво проникая в нас. Свободное и незаинтересованное удовольствие не имеет никакого смысла, а лишь игру красок и звуков. В этой игре красок и звуков ничто не узнаётся, а лишь всё только зачёркивается, оставляя всё же нам единственную возможность, которая подталкивает жить. Эту возможность слушатель и зритель религиозно-мистических действований и искусств угадывает интуитивно при восприятии ритуальных действий, музыкальных звуков, выражений пантомимы, при восприятии художественных творений. Эта возможность есть образец, идеал, который зачастую не соответствует правилам, по которым живут окружающие люди. В свободной игре творческого гения, воссоздающего идеал возможного, и гениальности воспринимающего этот идеал возможного живёт подлинно человеческое, направляющее к жизни.
   Направление к жизни многозначительно. Оно содержит игровой момент как возможность. Этот игровой момент содержится и в религиозно-мистическом культе, и в музыкальной увертюре. Он является уже свободой от целевых установок, но призывом, настойчиво повторяющимся, призывом, ведущим за собой. В свободной игре проявляется ритмическое повторение того или иного движения. Ритмическое повторение служит двум противоположным целям. С одной стороны ритмическое повторение настаивает на значительном. Повторение - мать значения [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М., 1989. - С. 47]. В таком случае религиозно-мистическое и эстетическое являются эвокацией как элементом общения людей друг с другом, как призывом к чему-либо во время этого общения.
   С другой же стороны ритмическое повторение являет собой пробуждение от эвокации. Существует эвокация, но существует и "пробуждение" от эвокативных воздействий как их снятие [Лукач Д. Своеобразие эстетического. - В 4 т. - Т.3. - М., 1986. - С. 33]. В таком случае ритмические повторения ориентированны в противоположных направлениях, не связанных с определённой целью. Такое ритмическое повторение являет собой свободное движение, движение ради движения. Источник этого движения - в глубинах человека. Здесь движение ради движения являет собой феномен трансцендирования [Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного // Актуальность прекрасного. - М., 1991. - С. 288]. И здесь эстетическое делает крен к религиозно-мистическому. Ведь помимо того, что человеку свойственно ставить перед собой цели и сознательно к ним стремиться, ему ещё свойственна способность обуздать те или иные свои стремления, притормозить или нивелировать своё целеполагание. В таком случае правила полагаются внутри человека, а не приходят к нему извне, от социума. По этим правилам производятся бесцельные действия, действия как таковые, действия культовые; например, действия культового танца, в котором импровизация выглядит как творение. От этого творения и вся идентичность произведения. Зрителем и слушателем при этом что-то понимается. Значит, этому творению не чужд и социальный дух солидарности. Зритель и слушатель воссоздают идентичность религиозно-мистических и эстетических проявлений в себе. Они наслаждаются этими проявлениями как классическим или принуждаются к соучастию изощрённым формотворчеством как модерным. Однако их не покидает собственная значимость восприятия, когда продуцируется отказ от смысловой стороны художественного образа и сохраняется в определённой степени восприятие глубоко субъективных идеальных состояний Духа. Мы привносим эти идеальные состояния Духа, когда смотрим на природу вокруг нас глазами, искушёнными искусствами и религиями. От этой искушённости многозначительность воспринимаемого, в котором не исчезает возможный мир гармонии как след от идеальных состояний человеческого Духа. В силу влияния идеальных состояний человеческого Духа смысловые ориентиры эстетического и религиозно-мистического становятся неисчерпаемы в понятийных формах. Идеальные состояния человеческого Духа постоянно снимают покровы. И если при эстетическом и происходит облачение в покровы, то при религиозно-мистическом идёт постоянное снятие покровов, вплоть до обретения высшего состояния Божественного. Но всегда уникальность, особенность как эстетического опыта, так и религиозно-мистического опыта вызывают в нас потрясение, шок. Эстетическое и религиозно-мистическое можно узнать по потрясению, которое оно в нас вызывает. В них царит полная неожиданность. Она шокирует и просветляет. Человека охватывает торжественное молчание. Торжественность останавливает в человеке обычное, повседневное время, способствует его застыванию. Человек перестаёт ощущать время. Он погружается в особого рода покой. Это состояние Бессмертия. Оно именуется вечностью [Гадамер Г. -Г. Актуальность прекрасного // Актуальность прекрасного. - М., 1991. - С. 315]. До него был избыток побуждений. После него будет избыток игры-побуждений как попытка как-то отразить эту вечность, в которой человек воспаряет над смертным. Над смертью воспаряют после потрясения, а не после повторения. Повторение же должно быть своеобразным, чтобы потрясать и тем самым давать возможность воспарять, возвышаться человеку над самим собой.
   Задача эстетического (или музыкального, поэтического) в отношении содержания большая, чем задача религиозно-мистического лишь очищающего и не приносящего смыслы. Для религиозно-мистического зачастую достаточно выразить ирреальное. Лишь слабые поэты создают "живописные" образы [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М., 1989. - С. 53]. Лишь слабые поэты и эстеты мало предчувствуют, выражая лишь ирреальное. Но их задача не только очищать. Извлечённый из тела мозг художника (или учёного) - ничто. Лишь в теле он продуцирует отвлечённости предчувствуя (или предвидя, как учёный). Лишь через тело, соприкасаясь с миром, он творит образы, символы, формулы в направлении достижения блаженного чувства безопасности. Художник, эстет, поэт, всякий, кто причастен к миру искусства, наделяет образы и символы, которыми он выражается, двусмысленностью. Двусмысленные, а тем более многосмысловые образы и символы затрудняют восприятие, направляют к основательности, повергают в замешательство, направляя человека внутрь себя в поисках оснований. Значительная направленность внутрь себя компенсируется у человека сильным движением вне, выходом из себя, экстазом. Энтаз компенсируется экстазом. Но лишь в равновесии этих крайностей человек ощущает реальные угрозы. В наше время небеса становятся источником атомной смерти [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М., 1989. - С. 68]. И это реальность объективного характера, о которой говорит язык науки. Но кроме языка науки существует язык мифа, который деформирует, искажает. Миф переводит смысл в форму, манифестируя экспрессией языка, манифестируя желания человека или его просьбы, манифестируя от нежелания прекращаться, умирать. Содержание, оформляясь, обретая доступные формы, расширяет своё влияние, становясь языком доступным для многих. Изящная форма входит в людей непосредственно. И если некоторые жалуются на туманность и недоступность некоторых поэтических форм, то это от низкого уровня культуры чувств воспринимающего, от его низкой чувствительности; или просто оттого, что отвлёкся, не уловил всего в целостности.
   Если язык науки передаёт застывшее в своей завершённости знание, часто требующее изменений в силу изменений самого бытия, то язык мифа передаёт идеальные состояния человеческого Духа, несущие в себе состояния невозможности смерти, и в своей экспрессии не желающий умирать, передавая подобные впечатления, впечатления глубоко субъективного характера. Поэзия же несёт в себе как элемент достоверного, так и элемент мифического, религиозно-мистического. Когда в поэзии воспаряет элемент мифический или религиозно-мистический, то язык поэзии умирает, открываясь как конкретно-чувственный аналог молчания. Поэзия может раскрывать как сущности, так и субъективные факты, превращаясь в миф, в религиозно-мистическое. Когда поэзия говорит о системе сущностей, она противоположна мифу. Поэзия противоположна мифу [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М., 1989. - С. 101]. Но она содержит в себе и элемент уничтожения дискурса, превращение его в молчание, сходное с результирующей мифа, с религиозно-мистическим опытом. В поэзии уничтожение - лишь элемент. В мифе, в мистическом, в религиозно-мистическом, в эзотеризме - это основа. Цель - уничтожение в человеке всего излишнего, наносного, ненужного, отжившего своё; повержение человека в шок от всего старого. Функция мифа заключается в опустошении реальности, в испарении смысла [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М., 1989. - С. 112]. И человеку это тоже нужно. Его психика нуждается в очищении. Но и в наполнении. Миф подвергает реальность человеческого духа опустошению. Наука наполняет. Политика, как следствие научных размышлений в действии, тоже наполняет. Наука и политика производят идеи и действия, производят вещи и революции, вплоть до экстатического выражения, выхождения из себя, вплоть до манифестирующего призыва эстетического, вплоть до катарсического акта. Миф же порождает не экстаз, а энтаз. Экстаз - это конечный продукт, конечное действие науки и политики, это переделывание мира и эстетический призыв присоединиться к такому переделыванию других. Энтаз же - это увековечивание внутреннего мира человека как его идеального состояния. Энтаз - увековечивание, установление равновесия, которое парализует ценности, а значит, и человека в его действии, парализует жизнь, не даёт человеку творить самого себя. Энтаз - это передышка, в которой ощущаешь вечное и бессмертное. Полезна ли такая передышка? Да! Она даёт возможность вкрасться случайности в человека, и изменить обычай, изменить в следующем своём действии, очнувшись от энтаза, изменить увековеченный людьми обычай. Человек проходит через двусмысленность мифа, повергаясь в энтаз, увеличивающий возможность случайности, случайности, изменяющей повседневный обычай. Двусмысленность мифа как характеистику можно обнаружить и вне мифа. Например, в литературе создаётся смысловой вакуум, обращая язык литературы в чистое здесь-бытие, в "белое" письмо (у Роб-Грийе). Или создаётся поток множественности смыслов без окончательной остановки на каком-либо смысловом означаемом (у сюрреалистов). Но в любом случае в художественности литературы присутствует неоднозначность, театральность. Это мы находим и в эзотерическом, и в религиозно-мистическом опыте. И художественная литература, и религия, и мистика, и эзотерика расшатывают устойчивость мира, привносимую наукой, пытаясь помирить всех тем, что сглаживают противоречие между истиной и ложью. И если художественная литература, то есть эстетическое, одновременно и утверждает и отрицает смысл, то религия, мистика, эзотерика только лишь отрицают смысл, расшатывая смысл мира сам по себе. При этом присутствует момент транса, когда всё прошлое становится настоящим. Но когда присутствует здравый рассудок, то в человеке присутствует и прошлое и будущие программы. Он встроен своим здравым рассудком в социальное положение, по которому он либо власть, либо находится в подчинении. В подчинении человек применяет слова, пытаясь разжалобить власть. Власть не имеет страха, кроме того страха, о котором говорит подчинённый, упоминая Бога. Подчинённый говорит, чтобы власть побоялась Бога. Если власть учитывает Бога как силу над собой, то она превращается в объект под взглядом Божьим. Тогда она становится уступчивее, предвидя как бы чего не вышло. То есть идея Бога - это способ слабого повлиять на сильного. Слабый знает Бога, хотя может и не знать, не испытать. Сильный не знает Бога. Чтобы узнать его, сильному необходимо побывать в положении зависимого, слабого, иметь проявление чувствительности, чувствительности как признака слабой нервной системы, хоть временно иметь положение чувствительности, чувствительности и раскола. Раскол - это раскол человеческого "Я", когда человек находится в состоянии борьбы с самим собой. Раскол требует выражения и обретает его в монологе [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М., 1989. - С. 183]. Раскол прекращается в момент экстаза. Человек обретает внутреннее единство в себе когда он ввергнут в экстаз, когда он вне себя. Сильное чувство (любовь, гнев, преданность) сплавляет воедино раздвоенное "Я" человека. Но экстаз - это ещё не Божественное. Это лишь преддверие. Требуется скачок в яркую противоположность экстазу, в энтаз. Если в экстазе человек находится вне себя, то погружаясь в энтаз, человек входит в глубины самого себя. Когда экстаз сменяется энтазом и человек погружается вглубь себя, есть возможность ощутить состояние Божественного. В экстазе человек верен себе. При расколотом "Я" человек верен другому, верен власти. В вере другому, в вере власти человек в какой-то степени отторгается от самого себя, снижая глубину раскола, глубину психической болезни. Человек хранит верность другому, верность власти, так как не имеет возможности обрести экстаз. В энтазе нет ни верности себе как в экстазе, ни верности другому. В энтазе человек обретает себя и имеет шанс обрести состояние Божественного. Человек бытийствует в своей повседневности в состоянии расколотости, в состоянии борьбы с самим собой, а также в состоянии опрокинутости, когда его постоянно поражают удары судьбы. Но через состояние расколотости и опрокинутости он движется к состоянию Божественного, ввергаясь в экстаз и энтаз. Ассиметричное и агармоничное порождают симметрию и гармонию. Одно сменяет другое. В религиозно-мистическом опыте эти смены проявляются в отмирании смыслов, смыслов, отживших своё, устаревших; тем самым обновляя человека. Эстетический опыт несколько иной. Произведение искусства всегда многосмысловое. От восприятия этого произведения искусства человеку открывается сразу несколько значений, а значит, и несколько форм (несколько содержаний и форм). Формы не совмещаются, а сопротивляются друг другу. В них происходят изменения с различным ритмом. Оттого произведения искусства парадоксальны. Воспринимая произведение искусства, человеческий дух работает то в одном направлении, то в другом. В результате происходит уход от единого смысла [Ильин И.П. Неразрешимость смысловая // Западное литературоведение ХХ века: Энциклопедия. - М., 2004. - С. 285]. Смысл рассеивается среди множественности ассоциаций [Empson W. Seven types of ambignity. - L., 1961. - P. 234]. Многосмысловое начало искусства оставляет в человеке некое ощущение особого смысла, некое предчувствие как результирующее восприятия произведения искусства. Эстетическое даёт предчувствие, очищенное от всего второстепенного, незначительного. Религиозно-мистическое более тотально очищает. Предчувствие может оставаться в общих формах. Но это оттого, что религиозно-мистическое и эстетическое имеют общий корень. Религия и искусство расходятся довольно поздно [Дюфрен М. Вклад эстетики в философию // Эстетика и теория искусства ХХ века. - М., 2007. - С. 152]. Изначально же они одно. Корни и сущность религии и искусства слиты как одно единое. Эти корни - открывать для себя возможности, открывать возможности, предчувствуя будущее, открывать возможности, снимая депрессию, окрыляя и вдохновляя себя. Это результирующее, результирующее религиозно-мистического и художественного творчества. Сам же процесс творчества содержит в себе особые состояния сознания, типа вдохновений, озарений, просветлений, где проявляются феномены отрицания старого, феномены компенсации состояний слабости. Эти феномены сами по себе носят довольно субъективный характер. Хотя эти процессы описываются в религиозно-мистическом и эстетическом опыте, и потому их можно исследовать сравнивая, сопоставляя. Среди этих субъективных явлений можно найти особые состояния сознания, именуемые Божественными. Эти состояния лучше всего передаются, когда акцент ставится на иррациональном как приёме. Например, в современной поэзии акцентируется иррациональность [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М., 1989. - С. 244]. Акцент на иррациональном уместен, потому что такое состояние человека как состояние Божественного не имеет содержания; оно лишь очищает от содержаний, от неглавных второстепенных содержаний или содержаний устаревших, просто отживших своё; очищает от всяких форм. Последнее, форма, предстаёт нам не чистой случайностью, а тем, что вырвано из-под власти случайности, а значит, не сводится к абсолютному хаосу и иррациональности, а лишь освобождает от всех случайных смыслов, концентрируя и оставляя главный смысл. Форма как продукт воображения поэта и музыканта деформирует образы, деформирует реальные образы, выражая сущностное. Сущностное выражается путём отрицания (или деформации) реально пережитого. Значит, речь идёт о некотором идеальном состоянии духа, а не реально воспринятом, состоянии невыразимом, особом. Желание, страсть, неудовлетворённость могут порождать диаметрально противоположные им психические представления [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М., 1989. - С. 265]. Происходит компенсация отвергаемой действительности [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М., 1989. - С. 265], при переживании иных психических состояний. Но возможность выразить особые, высшие, идеальные состояния духа появляется, когда деформируешь образ. Поэтическое воображение деформирует образы (Г. Башляр). Искусство представляет деформированые образы [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М., 1989. - С. 270]. Через эти деформированности просматриваются идеальные состояния духа, пережитые самим художником, поэтом, музыкантом. Но через деформированность просматривается и осмысленность мира, а не только идеальные состояния духа как чистая субъективность, которая может угадываться не у каждого человека, которая угадывается у некоторых людей. К осмысленности мира больше тяготеет эстетический опыт. К идеальным состояниям духа, состояниям субъективного характера тяготеет больше религиозно-мистический опыт. Эстетический опыт больше задаёт серьёзных, жизненных вопросов. Он своими формами вопрошает. И этим своим вопрошанием призывает. Содержание эстетического опыта - это призыв, или эвокация. Но эвокация - это не только призыв как элемент общения людей друг с другом. Это также и "пробуждение" от эвокативных воздействий как их снятие [Лукач Д. Своеобразие эстетического. - В 4 т. - Т.3. - М., 1986. - С. 33]. Вот при снятии призывности, упразднении смыслов, нарастает не объективность, а нарастает выражение идеальных состояний духа как не загруженных заблуждениями, нарастает выражение состояний субъективного характера, что больше свойственно уже не эстетическому опыту, а религиозно-мистическому. При этом нарастает неоднозначность выражения, текучесть смысла. Тогда осмысленность мира и всё существующее начинает расшатываться. Но тогда привносится в мир и живое дыхание [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М., 1989. - С. 283]. Для этого существует техника уклончивого смысла [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М., 1989. - С. 284], при которой умножаются значения, значения незавершённые, незамкнутые. При языке для себя появляются подвижные и текучие вторичные смыслы [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М., 1989. - С. 284], смыслы ускользающие.
   В эстетическом и религиозно-мистическом опыте не только вырабатываются смыслы, но и приостанавливаются. Особенно интенсивно приостановка смысла идёт в религиозно-мистическом опыте. О приостановке смысла в литературе [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М., 1989. - С. 288] можно говорить, когда снижается догматизм, когда намечается незавершённость, завершить которую предлагается воспринимающему, читающему, когда автор, производитель, лишь предлагает, когда он лишь отклик. Когда отклик, тогда идёт конгломерат различных смыслов помимо того, что понимается буквально, присутствует символический смысл. Символический смысл разворачивает прочие смыслы помимо того, что можно понимать буквально [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М., 1989. - С. 345]. Символический как множественный смысл [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М., 1989. - С. 346] является основой как художественных произведений, так и Священных Писаний религиозно-мистической культуры как разновидности художественного. Здесь писания обладают несколькими смыслами. Притом эти несколько смыслов присутствуют разом, одновременно, в силу символичности писаний. Символ - это множественность смыслов. В символическом тексте один смысл указывает на другой, а этот другой смысл способен раскрыться посредством первого смысла. В целом подобные тексты, и в первую очередь Священные Писания, действуют на человека раскрепощающе. Переливчатость смыслов и неоднозначность раскрепощают человека, раскрепощают его от собственных догматов, от которых усиливается стрессированность психики. Собственные догматы, как плоды воображения, движимого страхами, распадаются в многозначности символа. Конечно же символ есть свойство воображения производить таким образом. Но он одновременно и критичен к этому воображению, нивелируя всё незначительное в нём при воздействии на окружающих. А что незначительно - вопрос открытый. Что сегодня незначительно, завтра значительно. Что сегодня считается бредом, завтра становится истиной [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М., 1989. - С. 362].
   Субъективный мир человека, где не сыщешь значения, даёт по крайней мере неопределённую многозначность, которая проявляется в форме, а не в содержании. Поэтичность, литературность - это собственная форма, а не содержание (Р. Якобсон, Р. Барт [см.: Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М., 1989. - С. 377]). Она совершается, а не сообщается; пишется, а не говорится; следует движениям руки, а не управляется голосом. Наука же сообщается, говорится, управляется голосом [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М., 1989. - С. 377]. Здесь (в научности) меньше участвует тело. Поэтичность, литературность совершается, пишется, следует движениям руки. Здесь (в художественности) больше отражено тело. Но нет телесной тождественности с пишущим. Здесь намеренная смысловая неоднозначность, отклонение от нормы, украшение речи. Письмо как символическая деятельность - это область неопределённости, где нарушаются смысловые ожидания. Нарушения смысловых ожиданий как "перебивы смысла" чётко можно проследить в сюрреализме [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М., 1989. - С. 386]. Сюрреализм - это автоматическое письмо, когда рука записывает как можно скорее то, о чём даже не подозревает голова [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М., 1989. - С. 387]. Здесь рука утрачивает связь с голосом и совершает жест, не выразительный, а чисто начертательный жест, жест, в котором не сберегается исходная точка, исходная точка для этого жеста. Там, где не сберегается исходная точка, там нет предвзятостей, а идёт фиксация тех состояний души (духа), которые наличествуют, существуют, бытийствуют. Среди этих состояний может быть и состояние Божественного (состояние Бессмертия и Самодостаточности). Если делаются попытки это состояние передать, то мы получаем лишь намёк, направляющий в глубины нас самих. Мы не получаем чётких форм об объективной реальности, имеющей реалистический характер. Но мы получаем всё же описание, в котором призывы направлены против смысла, где нет функциональности, а реальность лишь довлеет сама собой. Здесь эвокация, то есть призыв, выступает как "пробуждение" от эвокативных воздействий, снятие этих воздействий. Есть эвокация, или призыв, как элемент общения людей друг с другом. Но есть и "пробуждение" от эвокативных воздействий как их снятие [Лукач Д. Своеобразие эстетического. - В 4т. - Т.3. - М.: Прогресс, 1986. - С. 33]. Тогда происходит опустошение знаков, оттеснение их от предметов и вещей, которые они выражают. Ведь смысл не рассматривать предметы и вещи таковыми, какими они являются сами по себе. Смысл в том, чтобы эти предметы и вещи соответствовали тому, что о них знают воспринимающие. Ведь мы (Священными Писаниями, художественными текстами) намекаем на то состояние души (состояние Божественного, состояние Бессмертия, состояние Самодостаточности), которое хоть в какой-то степени должно быть пережито воспринимающим. Лишь тогда им будет понят наш намёк. В противном случае мы будем документально передавать субъективные реалии (субъективные реальности), но не коснутся эти субъективные реалии, как состояние Божественного, состояние Бессмертия, зрителя и слушателя. Состояние Божественного и состояние Бессмертия суть синонимы. Здесь основополагающей есть идея о том, что человек в экстатическом созерцании может пережить состояние Бессмертия [Никонов К.И. Бессмертие // Религиоведение: Энциклопедический словарь. - М.: Академический Проспект, 2006. - С. 109].
   Пережитое человеком состояние, такое, например, как состояние Божественного (или состояние Бессмертия, Самодостаточности) довольно индивидуально-неповторимо, в высокой степени субъективно. Поэтому внешнее высказывание о подобном состоянии имеет и скрывает некое тайное, глубинное, имеет и скрывает то, что надо непременно искать. Поэтому религиозно-мистический опыт, который имеет касательство к состоянию Божественного (или состоянию Бессмертия, Самодостаточности), всегда интерпретируется другими. Но так как это реально переживаемое состояние, отзвуки которого можно обнаружить в различных Священных Писаниях, то с учётом исторического времени интерпретации могут быть довольно различными. В этих интерпретациях слово "Божественное" может совершенно не иметь корней идеализма, надприродности. В этом отношении необходимо отметить, что Священные Писания могут быть прочитаны материалистически, если учитывать дифракции смыслов [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М.: Прогресс, 1989. - С. 419]. Поэтому состояние Божественного, которое усматривается в различных Священных Писаниях, и реально переживаемое некоторыми людьми можно приземлить и отыскать реальные причины его возникновения, не помышляя о надприродном. В этом помогает сама символика Священных Писаний, которая помимо того, что несёт в себе некие смыслы, имеет и эмоциональное воздействие на нас, передавая состояния человека, порождаемые его же собственным существованием.
   Возвращаясь же к природе состояния Божественного, которое описывается в различных Священных Писаниях (Тора, Библия, Коран, Веды, Трипитака, Дао дэ цзин), можно подметить, что оно иногда возникает у людей после нервного утомления из-за созерцания чего-то блестящего или из-за ритмики (ритмичного боя барабанов, например) и тому подобного. Это как компенсация на загипнотизированность человека окружением (загипнотизированность окружающим социумом, загипнотизированность цивилизационным процессом, нагромождением культурных схем и правил). Это момент, когда человек очнулся от гипнотических влияний. В этот момент компенсируется гипнотическое влияние окружения. Очнуться - это необычно, трансгрессивно. Трансгрессия - это нарушение границ. Не очнуться - это нормальная обычность с внешним окружением, к которой человек адаптировал. Очнуться - это ненормально, необычно; это трансгрессия - нарушение границ. Как отобразить такую необычную случайность, когда человек очнулся? Для этого прибегают к символу. Сфера символического - это сфера неврозов как переживание глубин невозможного [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М.: Прогресс, 1989. - С. 454-464], когда человек не выражает буквальное значение. Буквальное значение отменяет символ [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М.: Прогресс, 1989. - С. 454]. Символ же не передаёт буквальных значений. Символ лишь приближает, намекает. Как передать внутренний мир человека, который очнулся? Как передать внутренний мир человека, который испытал состояние Божественного, состояние Бессмертия? Здесь не срабатывают буквальные значения. Здесь не работает "историческое время". Здесь востребована инонаучная картина мира, сотканная из символов, которые перемещают тела в иные пространства действия. Для передачи особых состояний сознания на помощь приходит письмо символами. При этом утрачиваются побудительные причины, прекращается речь, при которой неизвестно кто говорит, а идёт лишь констатация того, что нечто говорится. От этого никакой полезности никому нет. Разве что подобное сопровождается процессом разоблачения. И от этого окружающие получают отдушину. Тогда они сами имеют возможность погрузиться в особое состояние как высшее и потому называемое Божественным. В этом состоянии человек не стремится получить ничего, кроме наслаждения-перверсий [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М.: Прогресс, 1989. - С. 490]; здесь как при сатори, состояние потерянности, расщепление субъекта, когда подлинное в раздвоенности не исчезает, а реакция на него как наслаждение. У художника и у мистика оно одно и то же. Оно одно и то же при музицировании и при письме. При письме, например, здесь присутствует бесцельность письма [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М.: Прогресс, 1989. - С. 490]. Из глубин равновесного человеческого "Я" вырывается чувство протеста. Из-за чувства протеста продвигается письмо. Оно замирает, когда человек возвращается в глубины равновесного "Я", в своё исключительное состояние, состояние Божественного. Исключительное, перечёркивая правила, повергает человека в иное состояние, состояние неповседневное, состояние не от мира сего. Сам Христос был этим состоянием, когда говорил, что он не от этого мира. Мистики с их культом исключительности [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М.: Прогресс, 1989. - С. 495] прикасаются к этому состоянию Божественного, состоянию, когда человек не от этого мира. К этому состоянию могут подвинуть ритмы и бесконечные повторы музыкального, лирического характера. Постоянные или периодические повторы, или, наоборот, срывы и взрывы, повергают человека в иное состояние. Тогда исчезает расщепление субъекта (прекращаются перверсии). Тогда прекращается страх. Человек замирает. Затем он возвращается снова к жизни. Испытывает страхи, музицирует, пишет. "Я пишу, чтобы не сойти с ума", говорит Батай [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М.: Прогресс, 1989. - С. 502]. Можно сказать: "Я пишу, чтобы не испытывать чувство страха" [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М.: Прогресс, 1989. - С. 502]. Но это тоже от страха. Разве что не от такого большого, от тревоги. Ведь человек или испытывает чувство страха, или пишет, музицирует с малым страхом, с чувством тревоги. Одно из двух. Или испытываешь чувство страха, или делаешь (пишешь, музицируешь с малым страхом). Пишущий фиксирует бесцельность своего письма, фиксирует процесс, не имеющий исходной точки. Поэтому письмо получает оттенок из сферы религиозно-мистического и эстетического опыта. Здесь письмо подобно музыке, лишающей человеческий голос смысловой природы при сохранении звуковой полноты. Особенно чётко лишается человеческий голос своей смысловой природы, когда оттеняется религиозно-мистический опыт, парадоксальный, повергающий в шок. Происходит просто упорство в чём-то; настаивание. Письму свойственно упорство [Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М.: Прогресс, 1989. - С. 557]. Затем идёт момент состояния Божественного. И как подтверждение этого состояния идёт в дальнейшем манипуляция и разыгрывание уже со знанием того, что есть само по себе состояние Божественного, после того как пережито это состояние. В этом процессе из состояния раздвоенности (двойственности) возникло состояние стадности, проскочив через состояние Божественного, проскочив через естественность от одной искусственности (от одного стереотипа) к другой искусственности, но на порядок выше. Естественность (или Божественность) в данном случае - есть прирождённые человеческие смыслы (смыслы как импринтинг), где человек есть по подобию Бога. Прирождённые человеческие смыслы (импринтинги) как определённое состояние (состояние Божественного, Бога, состояние Бессмертия, самодостаточности) апофатично, или негативно, отрицательно в силу того, что невыразимо, в силу того, что человек не в состоянии доподлинно обозначить это в символических формах, а может лишь намекнуть парадоксом, обозначить приблизительно, но всё же передать в какой-то малой степени типологический смысл наподобие того, как его передаёт артист.
  
   3. ФИЛОСОФСКИЙ И ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКИЙ РАКУРС РЕЛИГИОЗНО-МИСТИЧЕСКОГО И ЭСТЕТИЧЕСКОГО ОПЫТА
   То, что от человека остаётся, так это сила музыки [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 54], когда человек воплощает не только объективное, но и самое сокровенное, когда он пытается передать состояние Божественного, состояние Бессмертия, которое он пережил однажды. В этом полнота жизни. Музыка переходит в песню, песня - в письмо, всё время отдаляя отзвуки состояния Божественного, состояния Бессмертия. Но и в письме чувствуются отблески этого высшего состояния духа, и письмо намекает на это; то есть на состояние Бога, на состояние Бессмертия. Отсюда всё так разделяется, разделяется на повседневное и Бессмертное. В культуре так чётко даже простота разделяется на четыре части, на небо, землю, богов и смертных [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 111]. Боги здесь бессмертны, состояние Бога здесь - состояние Бессмертия. Это определённое состояние. В нём ты Бог, Всесильный (всесильный Отец). В нём ты властитель всего [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 144]. Это состояние реально. Оно сопровождается чувством собственного огромного могущества. При этом человек чувствует, что способен совершить всё что угодно [Ясперс К. Общая психопатология. - М.: Практика, 1997. - С. 159]. Человек чувствует в себе безмерную силу, чувствует, что может всё вынести. Это больше свойственно религиозно-мистическим переживаниям, так как к эстетическим переживаниям примешивается чувство того, что некоторые проблемы неразрешимы, что для человека само по себе невыносимо. Например, литература. Литература должна оставаться "невыносимой" [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 203]. Здесь должна присутствовать и боль человеческая, которую он носит как нечто неразрешимое. Потому письмо (литература) предостерегает (предостерегает, так как предчувствует). Оно является завещанием. Человек пишет, значит, он пишет своё завещание [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 36].
   Но в начале всего человек выбирает. Это смысл его жизни. Затем он жертвует, чтобы спасти то, что он выбрал. Он жертвует всем. Он не идёт за своими мыслями и побуждениями, которые его отвлекают, даже за самыми благими мыслями и побуждениями. Он жертвует, чтобы спасти то, что он выбрал. А выбрал он высшее и жертвует ради высшего. Лишь тогда может случиться, что к нему придёт состояние Божественного, состояние Бессмертия. Но если состояние Божественного ещё не приходило к тебе, а оно высшее, и если ты его не знаешь как высшее, как ты можешь ему жертвовать? Потому в жизни выбирают дело, например, или письмо, или пение экспромтом под лиру, или инженерное дело... И ему жертвуют себя. И тогда появляется шанс обрести Божественное, состояние Бога, состояние Бессмертия.
   Мы обречены гореть в аду, так как мы это предпочли [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 254]. Но мы и обречены иметь состояние Бога, имея определённый образ жизни и высвободив свою подлинную природу. Артистический и мистический талант [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 255] - это ещё не залог обретения состояния Бога, состояния Бессмертия. Нужен определённый образ жизни. Обрести бессмертие - это, значит, всё сжечь, чтобы вернуться к первому нашему желанию [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 278]. Образ жизни как сжигание всего? Это ли ведёт к бессмертию? Начинаем всё сначала? И сжигаем всё? [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 278]. Это наша проблема, наше становление, наше бессмертие. Но оно не может быть полностью оторвано от бессмертия всех. Когда мы думаем о "чёрных дырах" во Вселенной [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 311], то мы думаем уже не о себе, а о всех нас, живущих на планете Земля, что будет со всеми нами.
   Есть физика реального мира, физика, с которой надо считаться. Но есть и метафизика. Метафизика - обратная сторона, когда находишься a priori в состоянии ожидания и достижения везде, здесь и там одновременно [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 318-321]. Это не просто физический мир. Это мир духа, высшего Духа, Божественного. Это откровение. Откровение, при котором бьётся сердце [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 336-337]. При этом откровении сердце некоторое время бьётся сильней. Это особое состояние. В нём присутствует и радость, радость оттого, что такое с человеком случается, что такое вообще бывает. После этого (после переживания подобных состояний) идёт полоса описаний подобных состояний, описаний с примешиванием тех или иных жизненных объективностей. А это уже искусство - выражение, пение, музицирование. Радость не противостоит пению [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 352]. Радость присутствует в пении, музицировании. Она ещё оттуда, когда переживалось откровение, когда она была ещё до того, как начались откровенности, откровенное пение, музицирование. До откровенностей был экстаз или энтаз? По-разному. Но споры и противостояния по этому поводу не утихают с самых древних времён. Сократ был противником Дионисия [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 357]. Его откровенности после экстаза? Вполне вероятно, если он останавливался вдруг, замирал и простаивал на площади сутками. А затем шёл дальше как ни в чём не бывало. Но это личный мир. Всё это - мир души, Духа. Бог способен вытеснить всё [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 388]. Состояние Бога (состояние Божественности, Бессмертия) вытесняет из психики человека всё, оставляя глубокий "след" на всю оставшуюся жизнь, "след", равного которому ничего нет. Всё это - личный мир.
   Когда мы начинаем говорить о возникновении Вселенной, о "чёрных дырах" Вселенной, то мы переходим к внешнему. Из чего было составлено то, что было изначально? Но из чего может быть составлено то, что останется ? [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 394]. К чему придёт мир? К чему мы придём? Придём к тому, что было изначально, сохранив изначальное. Будет то, что было изначально, но, наверное же, изменённое до неузнаваемости. Сохранение - буквально, спасение [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 395]. Во всяком случае для нашего тела, да! Различные формы отдыха порождают развращение и смерть [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 395]. Нашему телу нужна жизнь. Так за работу по созданию условий для этого тела!
   Для тела характерна как ассимиляция, так и диссимиляция. Де-конструирование [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 414] - это уже уровень психики, души, Духа, когда нивелируются все мыслительные конструкции, отжившие своё, когда они рушатся, переплавляясь в иное. Фантомы, наваждения у человека деконструируются практикой, а не "осознанием себя" [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 415-416]. Но осознание себя, взгляд на себя со стороны имеет другие задачи, имеет задачу овладения человеком самого себя. Но осознание себя как раз и подходит для овладения "фантомами" и "наваждениями". Именно фантомы и наваждения, их спонтанное внедрение в наш мир, являются признаками того, что мы не владеем собой. Фантомы, наваждения и привидения - это проблема внутренней жизни человека, проблема уровня не владения собой. Для овладения нужна новизна, соответствующая новым реалиям. Но для этого существует искусство. Здесь клин клином вышибают. На сцене не стоит всё говорить прямо, а следует лишь возбуждать воображение [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 421], возбуждать фантомы, наваждения, привидения. И человек обращается к себе. Пересматривает свою жизнь. Потому в искусстве важно содержание, важен сам предмет, который выбрал художник для показа. Предмет, выбранный художником для показа, для демонстрации, разворачивая фантомы воображения, должен перекрыть более мелкие фантомы зрителя и слушателя. Перекрыть, значит, вышибить. Клин клином вышибают. При этом не должно быть утеряно удовольствие от формы. Здесь содержание и форма должны сохранять должное равновесие. Это значит также и то, что удовольствие со своим принципом постоянства, со своим приближением к полной стабильности не должно отрываться от правды жизни, зачастую несущей момент отсутствия удовольствия. Высшие состояния Духа, которыми питается эстетическое, прямого отношения к удовольствиям может и не иметь. Принцип удовольствия берёт верх над принципом реальности, принося вред организму [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 448]. Но это только если принцип удовольствия берёт верх. Хотя ничто не берёт верх, когда безукоризненно действуют механизмы компенсации. Внутренняя компенсация характеризует равновесие [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 481]. Но какая редкость это равновесие в нашей жизни. Всё что-то случается, всё как-то перебивает это равновесие. Мы применяем различные способы, чтобы его заполучить. Играем. Игра как рассеивание [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 483]. Это рассеивание отсылает нас далеко, отсылает операцией отдаления [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 483]. Отдаления, например, от ложных мыслительных структур, груз которых нарушает непосредственность жизни. И это всё для того, чтобы заполучить равновесие. Но само равновесие от этого лишь отдаляется от нас, так как мы применяем очередные искусственные способы, ещё больше опосредуя свою жизнь, порождая новые, не менее ложные мыслительные структуры. Далеко разбрасывая свои предметы или же свои игрушки, ребёнок отделяет себя [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 485]. Своими искусственными способами мы также отделяем себя, отделяем, но и разбрасываем себя в погоне за химерическими способами овладеть собой. Пытаясь искусственно отделить себя, мы порождаем новые ложные мыслительные структуры. Хотя такой способ как способ овладеть собой, отделив себя, посмотрев на себя со стороны, полезен, чтобы овладеть своими крайними аффектами.
   Игра в отдаление [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 486] от себя чего-либо приносит свой эффект. Например, отдаляться от самого себя, чтобы заново приспособиться [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 496], чтобы овладеть эмоциями. Эффективно отдаляться можно двумя крайностями. Пускаться в пляс или входить в транс [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 523]. Первое - это экстаз (выход из себя), второе - энтаз (погружение в себя). С энтазом связано состояние Бога (состояние Божественного, состояние Бессмертия). Несколько слов об этом состоянии.
   Состояние Бога (состояние Божественного, состояние Бессмертия, как разновидность состояния самодостаточности) - это не количественная, а качественная характеристика отсутствия страха (в том числе и страха смерти), отсутствие всякой боязни, всякой мало-мальской тревоги, когда можно констатировать абсолютно полное отсутствие страха, что происходит в изменённом состоянии сознания, в энтазе, так как при обычном состоянии бодрствования так или иначе мы живём и действуем в силу хоть какой-то мало-мальской тревоги. Состояние Бога - это не бесстрашие, не смелость, когда мы подавляем страх и действуем в здравом рассудке, преодолевая свои тревоги напряжением воли. Состояние Бога имеет иную природу. Это компенсация за наличие в человеке страха, согласно компенсаторным механизмам в силу пластичности человеческой психики. Ощущение ужаса компенсируется уверенностью: "Я" - бессмертно [Белый А. Записки чудака. - М., 2000. - С. 429-430; Подорога В.А. Мимесис: Материалы по аналитической антропологии литературы. - В 2 т. - Т.2. - Ч.1. - М.: Культурная революция, 2011. - С. 219]. В ужасающих обстоятельствах беспомощность и потеря самоуважения могут порождать чувство могущества в результате стабилизации эго [Принс Р. Шаманы и эндорфины: гипотезы для синтеза // Изменённые состояния сознания и культура. - СПб.: Питер, 2009. - С. 257]. Состояние Бога - это когда человек испытывает, что он всемогущий, всесильный. Но это состояние понимается и как состояние Бессмертия. Через смерть человек обнаруживает свою экзистенциальную специфику - конечность [Стрелков В. Страх // Современная западная философия. Энциклопедический словарь. - М.: Культурная революция, 2009. - С. 186]. В рассматриваемом состоянии (состоянии Бога) конечность не обнаруживается, не переживается. Но обнаруживается и переживается "священная пустота" при разрушении помех, устаревших, ненужных. При этом констатируется углублённый энтаз, максимальный уход человека в себя. То есть наличествует абсолютная непроявленность вовне, абсолютная нирвана. Принцип нирваны, стремление к снижению, устранение какого-либо напряжения [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 578]. А на этом фоне и ощущение бессмертия как отсутствие конечности, и отсутствие какого-либо страха, в том числе страха смерти, отсутствие какой-либо мало-мальской тревоги, но присутствие чувства могущества. Вовне это никак не проявлено. Вовне наблюдается лишь замирание, оцепенение. Здесь мы имеем дело с временной компенсаторной реакцией, с внутренним переживанием некоего состояния совершенства. Компенсации утешают. Музыканты, поэты, подвижники, пророки утешают.
   Компенсации утешают. Но компенсации не продвигают. Транс как компенсаторный процесс закругляет, а не продвигает. Транс принимает возвратную форму. Идёт движение вспять, стремление к аннуляции, закругление своего собственного процесса [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 624]. И здесь ни при чём человеческое удовольствие, если транс компенсаторного характера и возникает чисто спонтанно. Однако человек, ведя определённый образ жизни, извлекает выгоду только из умеренности. Неумеренность присущая удовольствию [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 629]. Но если есть умеренность, то есть возможность обрести транс как компенсаторную реакцию. Ведь при самоограничении не происходит возрастания удовольствия [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 630]. Что может порождать спонтанные компенсации. Если самоограничение является абсолютным, то удовольствие исчезает [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 630]. Но появляется большая возможность обрести спонтанные компенсаторные реакции в виде транса, а также возможность обрести состояние Бога. Также появляется возможность ничего не обрести. Сильная ограничительная структура может быть поводом для возникновения "большего количества" удовольствия и боли [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 632]. Из них двоих (удовольствие и боль) именно удовольствие являет собой ритм. Удовольствие - это в некотором роде ритм, уходящий и в то же время возвращающийся [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 639]. Удовольствие сравнимо с неким подобием ритма в чередовании мельчайших болевых ощущений (Ф. Ницше; Ж. Деррида). Боль - это не удовольствие. Но это и не противоположность удовольствию. Определённая ритмика боли и удовольствия может стимулировать компенсаторные реакции, ведущие к переживанию состояния Бога, состояния, подобие которого переживалось Христом, Мухаммадом, Моисеем, Заратуштрой, Буддой, Кришной, Лао цзи. Попытки передать подобные состояния доподлинно требуют поэтического вымысла. Структура вымысла сокращается, когда её соотносят с состоянием истины [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 678]. Вымысел передаёт иное, чем научная истина. Вымысел передаёт правду, правдивое состояние отношения людей в социуме, атмосферу в социуме и предчувствия последствий такой атмосферы в будущем, чем может обернуться подобная атмосфера в социуме для всех в будущем. Например, войной или миром, благополучием.
   Истина управляет элементом вымысла, который её отображает [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 738]. Вымысел даёт возможность истине утверждаться, проводить её в жизнь, заражает ею умы людей, тем самым солидаризуя их. Вымысел отображает истину. Потому истинность обязательно содержится в вымышленном отображении. Оттого и существует правда вымысла. Истина так или иначе проявляется в структуре вымысла. Истина определяется как адекватность [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 740]. Эта адекватность просматривается в общении между людьми, при котором идёт процесс утверждения истины. Общение утверждает. В общении кто-то наступает и утверждает сильнее. Но там, где более истинное, там в адекватности просматривается большая новизна, обновлённость. Там мы ближе к реальности, настоящей реальности. Там воображаемое и реальное больше сближаются, а точнее воображаемое, что в голове у людей, более приближается к реальности, объективной реальности. Объективная реальность отражена в субъективной реальности, реальности мыслей. В этой реальности существует чёткое различение между большим и меньшим, целым и частью. А транс, граница транса упирается в невозможность различения между большим и меньшим, целым и частью [Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. - Минск: Современный литератор, 1999. - С. 818].
   Отчего же возникает вдруг невозможность различения? Оттого, что была чёткая возможность различения, которая не оправдалась. Отчего и возникло режущее ощущение утраченного времени. От такого неоправдавшегося усилия возникает компенсаторная реакция в виде транса. Среди видов транса мы находим и состояние Бога. В нём уже нет режущих ощущений. В нём - успокоенность и умиротворённость. После пережитого состояния Бога остаются впечатления. Эти впечатления интерпретируются посредством знаков. Это чувственные знаки. Они отражают чувства той умиротворённости, которая была пережита. Доподлинно ту Божественную умиротворённость отразить нельзя. Но определённая степень отражения есть. Чувственные знаки - правдивые, одаривают несказанной радостью; это - знаки наполненные, утвердительные и радостные [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 38]. Здесь утвердительность делает человека безразличным к смерти [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 39]. Эта утвердительность отражает состояние Бога как состояние Бессмертия. Ощущается, что "Я" бессмертно [Белый А. Записки чудака. - М., 2000. - С. 429-430; Подорога В.А. Мимесис: Материалы по аналитической антропологии литературы. - В 2 т. - Т.2. - Ч.1. - М.: Культурная революция, 2011. - С. 219]. Это состояние на чувственном уровне отражает идеальную сущность. Она (эта идеальная сущность) передаётся и содержится в религиозном мистицизме, в искусстве. Мир искусства - это мир знаков, которые обретают свой смысл в идеальной сущности [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 39]. Чувственные знаки отсылают нас к некой идеальной сущности [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 39]. Эта идеальная сущность содержит отблеск умиротворённости и состояния Бессмертия, когда человек переживает невозможность своей конечности. Эта идеальная сущность, отражённая в знаках, содержит отблеск состояния Бога, что и есть состояние Бессмертия. Доподлинно это состояние непередаваемо. Потому у одних оно связано с исчезновением личности [Джеймс В. Многообразие религиозного опыта. - СПб: Андреев и сыновья, 1993. - С. 306], а у других "Я" личности бессмертно [Белый А. Записки чудака. - М., 2000. - С. 429-430; Подорога В.А. Мимесис: Материалы по аналитической антропологии литературы. - В 2 т. - Т.2. - Ч.1. - М.: Культурная революция, 2011. - С. 219]. Но различие лишь на уровне слов. Как состояние оно одно у различных людей, у людей, имеющих различие в воспитании. В чём причина подобных состояний у человека? Причина - это пластичность самой природы человека, пластичность его мозга. А это свойство пластичности есть результирующее совместной жизни человека с другими людьми, совместной жизни в социуме, в обществе себе подобных, где надо проявлять и мягкость, и уступчивость, и эластичность, и пластичность, и милосердие, а не только проявлять прямолинейность инстинкта.
   Миры изменяются, порождая в себе необходимость изменений [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 43]. И истины в головах людей изменяются, дабы успеть за внешними изменениями миров. Истина - всегда истина времени [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 42]. Она связана с памятью, сознательной жизнью, волей, напряжением, стрессом, скорбью. Скорбь - это знак утраченного времени, а не той полноты времени, которую обретают, когда чувствуют что-то Божественное, когда слёзы струятся из глаз. Слёзы струятся из глаз, когда чувствуешь что-то Божественное [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 45]. Это те слёзы, которые струятся не от скорби; от облегчения. От скорби струятся другие слёзы, те слёзы, которые являют собой знак времени, которое теряют. Знак времени, которое теряют, есть, когда нет никакого разумного основания [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 46]. Тогда делают сознательные усилия, прикладывают волю, чтобы преодолеть сложное положение. Тогда творит только воля. Но невозможно творить только с помощью волевых усилий [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 46]. И приходит компенсация в виде вдохновения, когда впечатление, что творишь как бы не ты. Когда у музыканта мелодия сама появляется, у поэта стихи сами сочиняются. Человек своей волей не даёт возможности себе терять время, попусту его проводить. Человек ставит себе задачи и тем самым запрещает терять время [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 48]. Но даже так до конца человек не ощущает, что он перестал терять время. Будь он при деле или в праздности, человек ощущает, что процесс утрачивания времени продолжается. Только лишь в переживании сакрального при абсолютном времени этого не происходит, только лишь в абсолютном времени произведения искусства присутствует некая истина [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб.: Алетейя, 1999. - С. 50]. Искусство само по себе меняет наши естественные повседневные состояния на особые состояния вдохновения. Искусство, чтобы вдохновлять [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 59]. Оно компенсирует наши проигрыши при столкновении с объективной реальностью. Здесь наши объективные разочарования взаимодействуют с субъективными компенсациями [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 60]. В результате мы получаем особые состояния вдохновения, ряд особых высших состояний сознания. Среди этих состояний может присутствовать Бог, а точнее, может достигаться состояние Бога, сакральное состояние полного отсутствия страха и присутствия ощущения невозможности смерти, ощущения Бессмертия. Это ощущение может присутствовать как при сотворении произведения искусства в момент высшего вдохновения, так и при восприятии искусства слушателем, зрителем. Ведь искусство может передавать различные психические состояния человека [Коломиец Г.Г. Философия музыки как область эстетического знания: гносеологический аспект // Границы современной эстетики и новые стретегии интерпретации искусства. - М.: МИЭЭ, 2010. - С. 216]. Среди этих состояний может передаваться и состояние Бога, состояние Бессмертия как компенсация на смерть, на страх смерти. Но сама по себе компенсация недостаточна [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 62]. Должен быть определённый уровень. Когда человек холодеет перед красотами [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 62]. Но красоты лишь намекают, чтобы в человеке развернулось состояние Бога, состояние Бессмертия. Сущность этого состояния лежит в самом человеке, в его природе. Сущность заключена в субъекте, свёрнута в нём [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 69]. И если она вечна, то и мы некоторым образом бессмертны [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 70]. Сущность проявляется как состояние самодостаточности. Она и рождает время как таковое, психологическое время. Она свёрнута в человеке. И свойство её - полнота. Полнота сворачивает множественность в Единое и утвержджает единство множественности [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 71]. Артистическая личность обладает открытостью начального времени, свёрнутого и заключённого в самой сущности [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 72]. Начальное время - это даже самый древний человек, который на своей наскальной живописи отражал основания всякого человеческого, человеческого, в которое входит и состояние Бога как одна из переменных. Именно через эту переменную мы обретаем себя, обретаем утеряное время как бы очнувшись. Искусство даёт нам вновь обретать время, неся в себе первичную полноту, истинную вечность, абсолютно начальное время [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 73]. Искусство делает мир живым, Божественным. Тогда уже нет разительной пропасти между живым и неживым. Тогда всё едино и нет противоборства. Тогда мы ближе к успокоению и умиротворению. И это оттого, что искусство одушевляет неживое. Вещество здесь одушевлено, одушевляются предметы [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 74-75]. И противоречие исчезает? Противоборства нет? Наступает умиротворение? Но здесь умиротворение как передышка перед новыми столкновениями с объективной реальностью.
   Религиозно-мистическое и эстетическое одушевляют всё. Границы между неодушевлённым веществом и одушевлённой жизнью исчезают. В этом процессе может возникнуть существенное, сущностное, сущность как особое высшее состояние духа, состояние Бога, Божественное. Смысл религиозно-мистического и эстетического - это сущность. Смысл - это сущность утверждённая во всём её могуществе [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 77]. Сущность здесь как определённое состояние духа, когда не возникает никаких проблем, когда присутствует умиротворённость. Сущность - это состояние Бога. Субъективная компенсация [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 77] даёт это состояние Бога, когда компенсируется неразрешимое противоборство неодушевлённой естественности и живой одушевлённой человеческой жизни. Получение от искусства конечного откровения [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 77], не только от искусства, но и от религиозно-мистического и эстетического в целом - это результирующее компенсаторных процессов. В этом результирующем присутствует сущность. Сущность - всегда художественна [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 77]. Эта художественность распространяется не только на всякое эстетическое, но и на всякое религиозно-мистическое. Результирующим этого процесса является высшее состояние духа как идеальное состояние, состояние Бога. Конечно же сказать, что всякое художественное содержит в себе подобное состояние, было бы преувеличением. Но привкус всё же есть. Например, чисто развлекательное искусство лишь намечает в себе Божественное (намечается привкус), которое в нём лишь в зачаточном состоянии. Но оно всё же есть. Значит, сущность присутствует. Она выражается. Выражается через знаки, мыслится через знаки. Знаки искусства объясняются посредством чистой мысли как свойства сущностей [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 83]. Эта так называемая чистая мысль в своём основании имеет так или иначе отношение к смерти, к конечности. Потому она и мысль. Потому о ней нельзя сказать как об абсолютно чистой. Сущность же лишь состояние невозможности смерти. Это состояние невозможности смерти, состояние абсолютного отсутствия страха смерти и всякого страха даёт исключительную радость. А сильная радость способна сделать нас равнодушными к смерти [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 84]. Любое отношение к смерти содержит момент всеобщей сущности. Но это отношение отвлечённое, отношение в нашей интеллектуальной жизни, в наших мыслях. Это отношение может быть и на чувственном уровне. Чувственные знаки указывают на всеобщую сущность [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 89], исходящую из самой жизни. Эта всеобщая сущность имеет отношение к вечному, как вечная проблема на интеллектуальном уровне, так и вечное в высших чувствах, так и вечность на уровне состояния Бога (состояния Божественного, состояния Бессмертия).
   Художественная сущность как первичное время, превосходящее изменения, есть обретённое время и торжество вечности [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 89-90]. То есть вечность пребывает не только, когда человек находится в глубоком состоянии Бога (состоянии Божественного, состоянии Бессмертия), но вечность просматривается и в художественном, в высших чувствах человека. Оно пребывает, когда человек обретает потерянное время, начинает своё существование сызнова. Человек пытается, осознав ошибки, начать свою жизнь сызнова. Но жизнь вне ошибки и всегда сызнова случается в состоянии Бога (состоянии Божественного, состоянии Бессмертия). Это состояние выходит за пределы нашего повседневного опыта. Когда выходишь за пределы своего опыта и сопрягаешься с иными опытами, то открываешься в транссубъективную реальность [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 98].
   Религиозно-мистическое и эстетическое как произведение искусства может подтолкнуть к выходу за пределы нашего повседневного опыта. Через произведение искусства как знамение радости, где общее - заключено в особенном, мы обретаем стойкость к невзгодам [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 101]. Сами же невзгоды, которые дают страдания, могут способствовать возникновению у человека компенсаторных реакций, гармонизирующих мир человеческого духа в состоянии Божественного. Страдание связывает нас с Божественным, а Божественное дарует радость вместо пережитого горя; и мы восходим к Божественной форме, наполняем свою жизнь Божественным [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 102-103]. Мы имеем "след" в себе после пережитого состояния Божественного (состояния Бессмертия). Этот "след" мы пытаемся воплотить в знаки. "След" только отзвук невыразимого и неописуемого состояния Бога (состояния Божественного, состояния Бессмертия). Потому этот "след" может воплощаться в знаках всевозможного характера, в знаках различного рода. При восприятии знаков человеку могут раскрываться новые видения, он может переживать озарения. Определённый род знаков может способствовать итоговому озарению, совпадающему с искусством, где самый высокий тип знаков [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 112]. При озарении в силу вступает непроизвольное. Само озарение - это в высшей степени непроизвольный акт. Непроизвольное осуществление - трансцендентальный предел, где реальное и воображаемое проникают друг в друга и соединяются [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 128, 135]. Непроизвольное связывается с трансцендентным как философским обобщением и последствием всего произвольного. И прежде всего это касается человеческой воли, которая нетрансцендентна. Трансцендентное - это непреднамеренное, непроизвольное. Воля же намеренна. Однако из воли как раз и рождается непреднамеренное вдохновение, озарение, преображение Духа, рождается всё, что философы именуют трансцендентным, трансцендентным пределом, в котором осуществляется единство, соединение реального и воображаемого. В трансцендентном пределе реальное и воображаемое проникают друг в друга, устанавливается гармония. Эту гармонию как равновесие реального и воображаемого можно угадывать в символическом. Но в символическом оно может быть и неугаданным, если символ далековат от более менее жизненного. Символическое по иную сторону реального и воображаемого, отличное от реального и воображаемого [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 139]. Воображаемое раздваивает. Реальное же не удаляется, какие бы потрясения не происходили. Символическое же циркулирует, порождая компенсации. Всё это в какой-то степени создаёт бессмыслие как избыток смысла, избыток, утверждающий формальность и отрицающий уникальный опыт индивида, дающий возможность создавать новые значения культуры. Новые значения культуры создаёт субъект кочующий, зависящий от условий объекта. Субъект сделан из индивидуальностей, но внеперсональных или из доиндивидуальных единичностей [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 170-173], и он противопоставляет своё собственное идеальное событие всему доиндивидуальному. Это ни с чем не сравнимое идеальное событие как обретение в какой-то степени неповторимого состояния Бога на фоне местной культуры имеет свой колорит. Но это идеальное событие субъекта имеет сходство с такими же событиями других субъектов. Потому мы и угадываем сходства в высших состояниях Шанкары, Плотина, Экхарта. Высшие состояния духа, оставляющие "след" в человеке, тем самым в дальнейшем соприкасаются с окружающим миром социума, с практикой. Но критерии будущего [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 173] и тогда неясны. Высшие состояния Духа чаще появляются после тридцати, а начинают проявляться с пятнадцати лет. До этого времени человек не испытывает высших состояний вдохновения, прозрения, озарения, преображения. До этого он больше прикладывает волю. Взваливает на свои плечи бремя и несёт груз [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 180-183]. По греческой мифологии сначала, то есть первую часть жизни Ариадна с Тезеем, то есть Ариадна с тем, кто таскает тяжести, впрягается, взваливает на свои плечи существующее, но не создаёт новые ценности. Новые ценности появляются после ряда озарений и преображений. Для этого необходимо забыть свою героическую волю [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 177]. Эта героическая воля сменяется вдохновением, озарением. По античной мифологии Ариадна переходит от Тезея к Дионису. То есть подобный переход можно понимать как смену у самой Ариадны характеристик Тезея на характеристики Диониса, который ничего на себе не таскает и ничем себя не обременяет, а смеётся, танцует и играет, то есть утверждает. Дионис облегчает всем жизнь. Он является лёгкостью и Ариадна под влиянием Диониса сбрасывает груз, обретает лёгкость, возносится до небес [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 180], испытывает иное состояние. До этого Ариадна была тяжела. Её жизнь была с Тезеем, где было только волевое напряжение. С Дионисом у Ариадны наступает новая полоса жизни. Дионис является прежде всего Богом утверждения [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 181]. Но чтобы утверждение имело силу, чтобы оно удваивалось в силе, прежде должна быть раздвоенность. Чтобы удвоиться, утверждение с необходимостью должно вначале раздвоиться [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 181]. То есть даже здесь, у Диониса, мы не имеем сплошного экстаза вдохновения. Оно идёт после углубления в свои мысли, в раздвоенность. Сначала раздвоенность мысли и воли, усилий. И лишь затем двойственность сменяется недвойственностью вдохновения, озарения. После этого идёт возвращение опять к двойственности. Двойственность усилий и труда возвращает человека опять к состоянию вдохновения, когда творится искусство в играх, в танцах. Играть, танцевать означает утверждать, копировать точную и определённую форму оригинала [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 180-184], повторять утверждение. Повторяется то, что утверждается, то, что действенно, действенно или утвердительно [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 185]. Подобное несёт сверхчеловек, противоположность высшему человеку [Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. - СПб: Алетейя, 1999. - С. 186]. Здесь утверждение удвоенное. То есть сильное. Что и есть искусство. Здесь религиозно-мистическое и эстетическое как искусство.
  
4. РЕЛИГИОЗНО-ЭСТЕТИЧЕСКОЕ И СОВРЕМЕННОСТЬ
   Основанием религиозно-мистического и эстетического в настоящее время (ХХI век) является состояние Бога. То, что может приблизить к этому состоянию, так это лишённость запрограммированности. Люди настолько запрограммированны виртуальными мирами, мирами, которые они сами же изобрели, и тем самым отвлекались от подлинной реальности, что отдушиной для них, очистительной процедурой является потеря этой запрограммированности. Непредсказуемо лишаясь запрограммированности, человек может иметь шанс обрести состояние Бога. Помощью в этой процедуре могут быть те или иные пространственно-временные смещения. Смещения направляют на то, что нельзя предвидеть. Здесь мы имеем дело с эстетикой непредставимого, непредставленного, центральным элементом которого есть ритм и саморазрушающийся артефакт; танец пера [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 22-23]. В литературе - это танец пера [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 23], ведущий не к экстазу, а к энтазу, движению вовнутрь, в собственные глубины человека, в сплошное отсутствие. Однако путь к знтазу идёт через экстаз. При этом смещение высвобождает и сакральное и прекрасно-возвышенное. Конечной целью является обновление, когда при воздействии мистики и искусства поверх всякого понимания происходит духовное очищение, гармонизация чувства и разума, через что возникает возможность обретения состояния Бога, приобщившись к абсолюту. Возможность обретения состояния Бога значительна в современных условиях через юмор разрушения, через эстетический шок, отрезвляющий от шизоидной раздвоенности, переводя человека на довербальный уровень. И здесь явно срабатывают механизмы компенсации. Чтобы обрести состояние Бога, человеку следует иметь максимально выраженное состояние неБога, состояние, противоположное состоянию Бога. Но и тогда можно ничего не обрести. Классическое искусство созерцательное, умиротворяющее, стабилизирующее. Оно пыталось в подражании передать слушателю и зрителю состояние Бога, однажды пережитое творящим художником, аскетом, ищущим сакрально-Божественное. При этом высвечивались характеристики изящности искусства и мистического, такие характеристики как гармония, целостность, порядок, возвышенность и красота. Неклассическое же искусство высвечивает противоположные характеристики, шокирующие и вызывающие после шока положительное состояние излечивания, исцеления. Искусство становится целительной практикой, когда клин клином вышибают, когда шизоидность и раздвоенность лечат шоком. Это можно проследить на архитектуре постмодернизма, где явно просматривается дестабилизация. Впечатление от дестабилизационности постмодернистской архитектуры может привести человека к состоянию стабильности, если в нём сработают компенсаторные механизмы. Правда, эти механизмы в нём могут и не сработать. И в результате человек может не излечиться, не получить состояния Бога, где он лишится шизоидности. Но всё равно современная архитектура рассчитана на то, что в человеке сработают компенсаторные механизмы. Они востребованы у современного человека. Современный человек во многом уже другой, чем человек прежних эпох. И потому дестабилизация, разъединение, расчленение, прерывание создают предпосылки для объединения различий [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 29], для целостности, нешизоидности, нешизоидной раздвоенности. В современной архитектуре не просматриваются характеристики, свойственные изящным искусствам классического периода, не просматриваются такие характеристики как гармония, целостость, порядок, красота. В современной архитектуре просматривается прерывистость, асемантичность, разрушение традиций. Но здесь разрушение традиций ведёт к эстетическому сдвигу, рождающему синтез удовольствия [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 29], рождающему положительные состояния духа. Современное постмодернистское искусство разрушает иерархию внешнего и внутреннего, активного и пассивного, видимого и невидимого, а субъект творчества рассеивается. Зачем? Чтобы в человеке сработали механизмы компенсации и он ощутил высшую гармонию и целостность своей двойственной личности? Но подобного может и не произойти. Однако на задействование механизмов компенсации рассчитаны не только современное искусство, но и современная религия, мистика, эзотерика. Берут верх дзен-буддистские шокирующие процедуры такого типа как "Встретил Будду, убей Будду" даже в христианстве, где в моду входит цитирование апокрифических Евангелий, имеющих нетрадиционно следующие из них идеи. Но и канонические четыре Евангелии трактуются иначе, нежели они трактовались раньше. В религиях акцент делается на мистической составляющей, компенсирующей традиционно понимаемое в религии. Компенсаторность свойственна не только современной религии, но и современной науке. Например, компенсируется известная герметичность научного языка [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 31]. Язык же религии передаёт косвенный смысл, компенсируя прямые указания на объективную реальность, что свойственно научной речи. В литературе косвенный смысл высказывания, символика речи всегда важнее прямого смысла [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 33]. Это свойственно не только литературе, не только религии, но и мистике, эзотерике, искусству в целом. Косвенный смысл обнаруживается в символе [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 38]. Интерпретируя те или иные речи, тот или иной текст, мы выявляем этот косвенный смысл. От наших интерпретаций речи и тексты становятся символическими. В интерпретациях нуждается сверхъестественное [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 34], так как интерпретация выявляет косвенный смысл. Состояние Бога (Божественного, Бессмертного) как невыразимое нуждается в этом косвенном смысле, чтобы хоть как-то прояснить дело. Состояние Бога как непередаваемое человек пытается как-то передать. Косвенный смысл присутствует в религиозных интерпретациях [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 37], где и присутствует попытка передать непередаваемое.
   Попытка передать непередаваемое оборачивается крайностями. А значит, это попытка обновиться, привнести новизну, сойдя с проторенных дорожек через крайности. В живописи это крайности от изображения конкретного образа как документального свидетельства (одна крайность), до разрушения образа в направлении абстракции, абстракционизма (другая крайность). Состояние Божественного можно обнаружить и в документально переданных образах, и в случайностях абстракций, где образ разрушается. Обретение состояния Божественного - это практическое дело. Это состояние можно обрести и через конкретный образ, и через абстракции абстракционизма. Но это состояние Бога можно обрести и не через то, и не через другое. А например, через архитектуру, когда подходишь к готическому собору и испытываешь катарсис от возвышенного, и слёзы льются из глаз. Но готика может стать такой повседневной, что ты не испытываешь новизны. Не потому ли в архитектуре тоже пускаются в крайности? В попытках передать состояние Бога архитектор прибегает или к нагромождениям барокко, рококо, или к простоте параллелепипеда постмодернизма, к упрощению архитектурного строения до дома-коробки, схождению к минимализму в виде садового забора. В музыке этот минимализм доходит до абсолютной тишины, когда ничто не выражается. Но состояние Бога невыразимо. Потому тишина - это один из приёмов? В литературе - это движение к немоте, к белой странице, на которой ничего нет. Но это тоже можно расценивать как приём для передачи определённого состояния духа. Состояние Бога не терпит стереотипов. Поэтому постмодернистская творческая перекомбинация стереотипов, когда человеку открывается нечто через случайности, может дать ощущение "иного", может продвинуть человека к обретению состояния Бога (Божественного, Бессмертного).
   К состоянию Бога может продвинуть неудавшаяся в жизни солидарность с другими людьми как компенсация на несолидарное положение с окружающими. После возвышенных переживаний состояния Бога религиозный адепт или музыкант через возвышенное как таковое (в эстетике - категория возвышенное) прокладывает всё же путь к идеальному или, другими словами, к возможному солидарному. Возвышенное покрывает всё поле возможного [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 47]. При этом, в процессе выражения, в употребление могут идти элементы неклассического, постмодернистского, современного религиозного и эстетического воззрения, могут идти такие элементы как телесность, желание, аффект, власть, свобода, случайность.
   Постмодернистская эстетика - это своего рода мистический дзенреализм [Маньковская Н.Б. Эстетика постмодернизма. - СПб: Алетейя, 2000. - С. 60]. Это относится и к постмодернистскому периоду религии и мистики, в которой нет внутренней трансцендентности энтаза, а только лишь экстаз полноты, экстаз коммуникации, намечающий карнавализацию. В таком случае, когда у экстаза нет возможности переходить в энтаз, предполагаются поломки в человеческом Я, предполагается потеря контроля, застывание и застревание на одном, без движения вперёд. Неконтролируемый экстаз [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 54] может быть результатом данной ситуации. Потому предполагается обязательное творческое отношение. Хотя и это не панацея. Творить можно и зло. Но это уже социальный аспект и результат деяний человека. Сам же процесс деяний в норме предполагает творческое отношение к реалиям, когда сохраняется неповторимость индивидуального. Можно иметь творческий выход "Я" за свои пределы [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 55]. А можно иметь пустой (нетворческий) выход "Я" за свои пределы. Пустой экстаз. Экстаз автоматического исполнения и подчинения. Экстаз может быть разный. Он может быть близким к природе, подражать природе, а может быть далёким, искусственным, ненатуральным. В современном религиозно-мистическом и эстетическом перевес берёт ненатуральность, зачастую даже вычурная ненатуральность, нарочито-вычурная. Современное религиозно-мистическое и эстетическое не подражают природе, не имитируют её. Природа перестаёт быть для человека образцом, идеалом, эталоном. Религиозное не находит в ней Божественного. Природа зачастую превращается в тёмную, тайную силу, от которой можно ожидать чего угодно. А светлые состояния духа к человеку приходят из самого человека в силу многих случайных скрещиваний противоположных сил, сил горячих и холодных, эмоциональных и интеллектуальных. Из самого или от самого человека приходит и вычурность, неестественность в поведении, нарочито ненатуральное украшение человека, ненатуральность в исполнении религиозно-мистического ритуала, где грациозность отсутствует, но ощущается присутствие грубости. Всё в конечном итоге исходит от человека. Природа же вокруг - тёмная, тайная загадочная сила, от которой можно ожидать чего угодно, так как она полна случайностей. А человек в своём религизно-мистическом и эстетическом выражает точно свои мысли, эмоции, чувства, какие бы они ни были, даже зачастую кошмарные. Такие признаки современности, ушедшей от классического, современности, пытающейся выразить безиллюзорность, выразить истинную сущность вещей. Выразить их природу; всё - таки природу. То есть природа никуда до конца не исчезает. В человеке, в его глубинах природное тоже есть. Это природное есть бессознательное. Современная религиозно-мистическая и эстетическая мысль ищет основу всякой религии, мистики и искусства в бессознательных психических структурах человека, указывает на неосознаваемый характер глубинных структур человека, структур, которые предопределяют религию, мистику и искусство через своеобразные знаки (системы знаков), знаки, через которые мы можем узреть эти бессознательные глубинные структуры, через которые остаётся требование тела, даже если оно и приносится в жертву социальному. В этих бессознательных глубинных структурах человека мы не можем узреть чистой физиологии. Она одухотворена. Хотя современность в лице постмодерна зачастую и трактует, например, катарсис как чисто физиологический процесс. Физиологическая трактовка катарсиса [Маньковская Н.Б. Эстетика постмодернизма. - СПб: Алетейя, 2000. - С. 73] оставляет в стороне содержательный момент сакрально-возвышенного, божественно-возвышенного в религиозно-эстетическом опыте. Конечно же желание человека беспрестанно опосредуется, превращаясь, например, в систему языка. Но признать в человеке главным бессознательное желание - это забыть о самом катарсисе как об очистительной процедуре, очищения от самого же желания. В катарсисе гибнут человеческие желания и на первое место выступает должное, должное для других, должное для всех, зачастую идущее вразрез с личными желаниями человека, должное, превосходящее личные желания, выставляя на передний план полезное для всех. Свобода даёт человеку возможность отторгнуть себя от лично-телесного, подчинённого внешнему миру как источнику благ для тела, где телесное имеет сходство с инстинктивным реагированием на мир у животных, а ориентироваться на будущее не только для себя, но и для всех. Но свобода также через символическое творчество даёт возможность человеку превосходить границы его реального существования.
   Творчество превосходит границы человеческого реального существования - как художественное творчество [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 64], так и религиозно-мистическое. Человек через художественное и через религиозно-мистическое не только испытывает идеальные состояния человеческого духа, но и предчувствует возможности будущих становлений этого духа. Испытывать идеальные состояния духа, например, такое состояние как состояние Бога, - это овладевать собой, приводить бессознательную и сознательную сферы в равновесие и гармонию, отторгая многие наносные предчувствия как ложные, неистинные, ведущие в тупик. Но художественному и религиозно-мистическому сознанию свойственно оставлять всё же какие-то предчувствия как истинные, оставлять предчувствия о возможных будущих становлениях личности, что вдохновляет и окрыляет человека, даёт ему заряд энергии, снижая депрессию от реальных фактов жизненных условий. При этом предчувствия возможных будущих становлений личности содержат в себе реалии жизни. Предчувствия могут содержать как реалии для самой личности с её возможностями сохранения телесного гомеостаза, так и реалии для всех с сохранением их телесных гомеостазов. Эти предчувствия будущих становлений личности проникают и формируют буквально основы личности. Бессознательное становится окультуренным, что даёт возможность преобразовывать пульсации личности как в произведения искусства, так и в религиозно-мистическую ритуалистику [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 65]. Но бессознательное в то же время не отрывается от реальных потребностей. На основе потребностей субъекта формируется воображаемое [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 65]. Бессознательное символическое противостоит сознательному воображаемому [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 65]. Но человек может переживать состояния отсутствия противостояния, переживать состояния гармонии и равновесия. Это состояние Бога.
   Состояние Бога. Некоторым людям знакомо это состояние. Некоторые люди проходят через состояние Бога [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М.: Молодая гвардия, 2010. - С. 27]. Это состояние является редким явлением. Но его может пережить каждый. В потенции Христом может стать каждый [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М.: Молодая гвардия, 2010. - С. 28]. Каждый может пережить состояние Бога. Есть состояние, когда пишешь и пишешь в "экстазе чистого духа" [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М.: Молодая гвардия, 2010. - С. 44]. Но состояние Бога - это не экстаз, а энтаз. В энтазе нет потока вольных ассоциаций поэта, нет формализованного мышления учёного, где вещи называются своими именами. В энтазе нет философствования и нет поиска синтеза поэзии и прозы, чем занимались Белый и Пастернак. В энтазе нет сочинительства на ходу, когда помогает ритм ходьбы, как он помогал Маяковскому. В энтазе нет сочинительства лёжа в постели, как у Пушкина. В энтазе нет сочинительства после бессонных ночей в бродяжничестве, как у Блока. В энтазе нет сочинительства "гудением", сочинительства проборматыванием про себя, как у Ахматовой. В энтазе нет и певучего проборматывания, когда бормочешь с полузакрытыми глазами, проверяя продукт бормотания на звук, как это делал Мандельштам. В энтазе нет вообще делания, движения. В энтазе не просто нет проговаривания вслух, как у Мандельштама. В энтазе нет вообще проговаривания. В энтазе есть замирание.
   Есть поэтическое состояние, случающееся не так часто [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М.: Молодая гвардия, 2010. - С. 63]. Это особое состояние. Оно близкое к состоянию Бога. Оно противоположное состоянию сомнения. Но оно и от сомнения. Оно - компенсация сомнений. Пастернак ежесекундно сомневался в себе [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М.: Молодая гвардия, 2010. - С. 63], не настаивал на своём. Оттого и испытывал особые поэтические состояния, лишённые даже привкуса сомнений. Испытывал компенсации. Состояние Бога - также компенсация. Разве что более глобальная. Когда отвергнутость порождает состояние всемогущества, бесславие - всесильность [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М.: Молодая гвардия, 2010. - С. 76]. Чтобы получить компенсацию, человек должен загнать себя в гибельное положение. Пастернак всю жизнь загонял себя в положения, которые любым здравомыслящим человеком интерпретировались бы как гибельные или провальные [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М.: Молодая гвардия, 2010. - С. 76]. Компенсация срабатывает, когда воля сменяется вдохновением. Но чем одарённее человек, тем слабее воля над собой [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М.: Молодая гвардия, 2010. - С. 103]. Одарённее в чём? Безволие есть лишь невмешательство в высшую волю, в Бога [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М.: Молодая гвардия, 2010. - С. 103]. Невмешательство в проявление состояния Бога, в состояние вдохновения, в состояние озарения. Не владеешь собой - значит, не нарушаешь состояние вдохновения своей волей. Безволие - это когда закончилась воля и наступил период вдохновений. А слабая воля над собой у одарённого человека говорит лишь о том, что он одарён не в практической сфере, а в созерцательной, в науках и искусствах, где важный приоритет бессознательной сферы, которая зачастую навязывает своё. И нельзя мешать своей волей. Но для обретения состояния Бога как высшего состояния Духа не следует идти на поводу бессознательного и творить пустяки, несущественное, а включать волю, чтобы через компенсаторные механизмы обретать не просто вдохновение, а высшее вдохновение, не просто озарение, а высшее озарение или получать состояние Бога.
   Получением состояния Бога занята мистика. Явления мистические лучше удаются поэтам [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М.: Молодая гвардия, 2010. - С. 133]. Хотя и лирическая экспрессия и повествовательность (нарратив) на равных и ни при чём. Мистическое в высшей своей выраженности вне проявления. Письмо о нём - это попытка воплотить впечатления, которые были, которые оставили "след". Впечатления об оставленом "следе" - это целительный момент творчества, вдохновляющий, окрыляющий, оздоравливающий. Творчество - способ лечения, высшая форма здоровья [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М.: Молодая гвардия, 2010. - С. 541]. И здоровье именно оттого, что у человека остаётся "след" после переживания состояния Бога. Во всём остальном творчество такое же напряжение, такой же стресс, как и всё остальное, такая же необходимость. Вне необходимости, вне прагматизма - состояние Бога. У животных - сплошная необходимость. У человека есть ещё состояние Бога. Ради этого состояния и стоит жертвовать. Оно спасает, спасает от самоубийства. В нём наслаждение. Наслаждение даже от воспоминаний о состоянии Бога. Наслаждение в творчестве тоже от состояния Бога. Наслаждение и недоумение, что такое бывает.
   Когда не на что надеяться и нечего терять, приходит состояние Бога, приходит преображение. Катастрофа извне может породить в человеке состояние Бога. Тогда жизнь выделяется своим основным значением. И пропадает суетность, хандра. После этого и идёт творчество, исходящее или из цельного настроения, имеющего "след" Божественного как воспоминание для лирической экспрессии, или просто исходя из фабулы, за которой идёт процесс повествования. Но эта фабульность, эта повествовательность имеют тоже музыкальность настроения, которая стремится выразить себя. Значит, выразительность в той или иной мере содержит "след" просветлённого покоя от пережитого состояния Бога. Но выразительность также и содержательна. То есть она что-то выражает. И это - искусство. Религиозно-мистическое же - это сплошное наталкивание на просветлённый покой Божественного. Есть качество личности, уравновешивающее человека с Богом [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М.: Молодая гвардия, 2010. - С. 696]. Этим качеством является способность человека ярко переживать не просто экстатические состояния, но и спонтанно обретать глубокий энтаз как состояние Божественного просветлённого покоя. Тогда мозг, словно пытаясь компенсировать страдание, вдруг вбрасывает в кровь небывалое количество эндорфинов, гормонов блаженства [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М.: Молодая гвардия, 2010. - С. 707-708]. Тогда человек испытывает творческий взлёт, спокойствие и блаженство [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М.: Молодая гвардия, 2010. - С. 708]. Тогда отметается и уничтожается всё наносное [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М.: Молодая гвардия, 2010. - С. 708]. Тогда испытываешь освобождение от всего второстепенного [Быков Д.Л. Борис Пастернак. - М.: Молодая гвардия, 2010. - С. 710]. А затем выпячиваешь первостепенное. То есть занимаешься искусством. Музыкой, живописью, стихосложением, следуешь в ритуалах культам как первостепенному, главному (и следуешь уже не как ученик). При этом отталкивая незначительное, гипертрофируешь значимое. От гипертрофированности изображение, которое производится, нереалистическое.
   Нереалистическое сопутствует искусству. Нереалистично изображение древних фигур. Отчего и образы искусства прекрасны. Эти образы нереалистичны, гротескно преувеличены. В древней, первобытной скульптуре, например, гротескно преувеличены груди и бёдра у женщины. Тогда значимо было плодиться и выживать. Чтобы хоть кто-нибудь выжил.
   Но тела египетских скульптур не имеют преувеличений. Гипертрофированного в изображениях женских тел нет. Нереалистичных преувеличений не наблюдается. В скульптурах, изображающих женщин, нет преувеличения грудей и бёдер, признаков плодородия. Хотя грудь даёт молоко младенцу для выживания. На ней должен быть акцент. Почему нет преувеличений? Почему нет преувеличения жизненности? Просто жизненность другая здесь. Жизненность здесь - это стабильность и порядок для фараонов, организация всех для выживания. И акцент на этом. Но вот у доегипетской скульптуры жизненное изображалось преувеличением того, что размножает (грудь, бёдра). А у древних греков жизненно то, что физически совершенно (спортивно) в фигуре.
   Повторяясь, отметим, что у статуй древности очевидно грубо гротескно преувеличены формы тела. Такие формы жизненны для того времени; времени, когда главным было выжить, выживать. В искусстве преувеличивается то, что имеет значение, то что жизненно. Гротескно преувеличены груди у женских фигур, так как это жизненно, жизненно для всех. Ведь цель древних - это выжить.
   Искусство - преувеличение (гипертрофированность) того, что жизненно. Гипертрофированны, например, в скульптурах детали как важные, как жизненные. И это - искусство.
   Гипертрофировать (преувеличивать), а не копировать - это искусство. Преувеличивается жизненное, дающее возможности, преувеличивается для показа всем, так как значимо для всех. У древнегреческих статуй преувеличено физическое совершенство (спортивность), чем показаны дополнительные возможности для человека, и для всех в социуме. Состояние же Божественного - это не преувеличение, а разрушение ненужного, незначительного, неважного, неглавного. Отчего остаётся то, что надо преувеличивать. Разрушение и нивелирование тех или иных качеств, тех или иных явлений также важно. Потому в целом важно и состояние Божественного, состояние Бога, которое испытывает иногда человек. Состояние Бога, испытанное человеком однажды и оставившее после себя "след", становится для человека священным, сакральным, становится абсолютной полнотой бытия. Эту полноту человек пытается передать через символическую природу речи другому человеку. Символическая природа речи проявляется в её метафоричности [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 67]. Реально возникшее в человеке состояние абсолютного совершенства (состояние Бога) человек воображает, а затем пытается передать другому через систему символов. Уже в попытке передать, в самом этом акте проявления начинает работать возможное, работать возможность будущих становлений, возможность будущих становлений не только для себя, что указывает на неотступность социального, пронизывающего самые глубинные структуры человеческой личности.
   В попытке что-то сделать учитывается другой. Человек - это в корне социальное существо. Учёт другого не только в попытке что-то сделать, но и что-то сказать. Символически звучащее слово напоминает обо всех, о конечности всех, напоминает о существовании смерти, возвращает нас к реалиям жизни, снижает в нас состояние Бога, которое не от этого мира. Христос говорил, что он не от этого мира. Конечно языковая вербализация желания смягчает человеческие страсти, что регулирует общественные отношения [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 71]. Но языковая вербализация касается и реально опасного окружающего мира природы, касается перемен этого мира, столкновения с этим миром, что чревато плачевными последствиями. Символически звучащее слово - уже человеческое действие, снижающее само состояние Бога в человеке, но и передающее впечатление этого состояния другим через различного рода смещения (метонимия) и сгущения (метафория). Последнее, то есть сгущение как символический (поэтический) язык, язык метафор касается и смещений как частных случаев сгущений. Здесь, в символическом, идёт снижение значения деталей, идёт взаимозаменяемость значений и тогда реальность вписывается в символические структуры, структуры уже наработанные историей. Ведь здесь реальность - это воображаемое, конечно касающееся и отражающее объективную реальность, но всё же воображаемое. Воображаемое как сфера изложения является частным случаем символического как выразительного, нацеливающего сознание, нацеливающего на главное. Когда же отпадает второстепенное, то человек испытывает состояние Бога. При передаче этого состояния другому всегда на первый план выступает мистико-интуитивная трактовка эстетического. Здесь религиозно-мистическое и эстетическое сливаются. И здесь можно вспомнить тот факт, что религиозное и эстетическое в истории разделились довольно поздно, что корни одни.
   Религия и искусство как эстетическое расходятся довольно поздно [Дюфрен М. Вклад эстетики в философию // Эстетика и теория искусства ХХ века. - М.: Пресс-традиция, 2007. - С. 152]. Изначально же они - одно. Корни и сущность религии и искусства слиты как одно единое. И первое, что единит религиозно-мистическое и эстетическое, так это то, что они являют собой выразительное, а не продуктивное. В этом выразительном немаловажную роль играет бессознательное, бессознательные функции, некоторые из которых изменяются под влиянием культуры (окультуриваются), а некоторые так и остаются самой реальностью. Отождествление бессознательного с самой реальностью [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 79] можно усматривать, когда религиозный мистицизм пытается выразить состояние Бога, пережитое однажды человеком, состояние, невыразимое само по себе, состояние, при котором человек, его испытывающий, становится самим бытием. В искусствах, в художественном мире больше наблюдается прорыв к новому, а не попытка выразить невыразимое. Но тенденции выразить невыразимое никогда не покидали человека. Например, путём замирания выразить подлинную тишину. Хотя и в искусстве, и в религиозно-мистическом действовании последнего времени можно усмотреть воплощение процесса без цели. Когда происходит воплощение процесса без цели, то акцент делается не на содержании, не на смыслах, а на упразднении смыслов, упразднении смыслов, отживших своё. Процесс упразднения смыслов, отживших своё, более свойственен религиозно-мистическому, чем эстетическому. Но в любом случае и при религиозно-мистическом действовании, и при музыкальной выразительности искусства решающую роль играет образ-эмоция (чувство). Образ-эмоция в любом случае несёт хоть оттенок смысла. Когда в финале фильма пузырьки воздуха в воде лопаются, превращаясь в белый экран [Маньковская Н.Б. Эстетика постмодернизма. - СПб: Алетейя, 2000. - С. 103], то это несёт образ-эмоцию (чувство), в которой можно узреть и смысловой момент. Эмоция - всегда отношение. Образ-эмоция или точнее чувство - это рефлексивный момент, момент, углублённый в сакральные глубины человеческого духа, где пропадает даже само человеческое в своей неподвижности белого, светлого, света, сливаясь с мировым бытием. Это мировое бытие глубин человеческого духа выражается через символические акты, интеллектуальные чувства, выходя наружу, воплощаясь в вещах. Это мировое бытие человеческого духа несёт в себе и состояние Бога, его невыразимость, приблизительно выраженную и опредмеченную в акте сотворения произведения искусства, в акте религиозного действования. Это мировое бытие человеческого духа, несущее в себе состояние Бога, сливает человека со всем, с бесконечностью и вечностью. Но состояние Бога разрывает связь человека с миром. "Я не от этого мира" - приходят на ум слова Христа в этой связи. Такое сложное явление, как "состояние Бога", при его выражении в искусствах, в музыке, в религиозном ритуальном действовании, уравнивает образ и мышление человека. Это является признаком современности при передаче переживаемого "состояния Бога" посредством образов и символов искусства, посредством музыкальных звуков в музыке, посредством священных действий в религиозных ритуалах, где наращивается значимость жеста, наращивается жестуальность, и вообще - значимость телесного. Последнее, телесное, не ограничивается определённостями и рамками. При передаче "состояния Бога" телесное выходит за свои границы во временном своём проявлении. Здесь и время выходит за свои границы и предстаёт в абсолютной реальности чистого проявления. Говоря языком философии, проявляется трансцендентное в своей невыразимости, неразрешимости, нерешаемости, невозможности, где ничего нельзя соединить в целостность. Но это современный показ состояния Бога, где целостность является главным признаком. Выражение целостности через несоединимое - есть признак современного искусства, современной музыки, современного религиозного действования, где наращивается значимость компенсации, где компенсаторный фактор, компенсаторный процесс начинает превалировать, производя перескок от нецелостного разрыва к целостности, от отсутствия гармонии к абсолютной гармонии, от безобразного к абсолютной красоте, от низменного и мерзкого к абсолютно возвышенному, к высшему, высшему состоянию духа, к состоянию Бога. Через последнее, через состояние Бога, оценивая это состояние, можно ориентироваться на некое единство. Единый континиум [Маньковская Н.Б. Эстетика постмодернизма. - СПб: Алетейя, 2000. - С. 107], инонаучная картина мира, инонаучная форма знания [Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. - М.: Искусство, 1979. - С. 362] обнаруживают основополагающие характеристики, объединяющие, сливающие в одно целое музыку или искусства, религию, мистику, эзотерику, в противоположность научной картине мира, где не могут быть смещения к одухотворению объективной реальности. В инонаучной картине мира, одухотворяя объективную реальность, человек снимает свою раздвоенность, шизоидность, обретая целостность. Высшая степень целостности обретается при достижении состояния Бога, состояния Божественного, состояния Бессмертия. Это вдохновляет, одухотворяет, приводит человека в гармонию с социумом, даже если с этим социумом нет особой солидарности, такой желаемой всеми, особенно при современном положении вещей, при современных кризисах, экологическом, демографическом. Кризисе информационном, полном обмана. Как раз эти обманы и превращаются в игру ирреального, многозначного, вплетаются в инонаучную картину мира как символы, метафоры, иносказания, тем самым растворяясь, теряя объективность, чем и смягчают напряжения в самом человеке. Интенсивность аффектов [Маньковская Н.Б. Эстетика постмодернизма. - СПб: Алетейя, 2000. - С. 107] свойственна современному искусству. Интенсивность аффектов свойственна и современной религии, мистике, эзотерике, свойственна музыке, которая зачастую сопровождает все эти направления культуры. Интенсивность аффектов больше задействует компенсаторные реакции человека. И если у человечества нет никакой цели, никакой идеи, никакого плана, как нет цели у бабочки или орхидеи [Шпенглер О. Закат Европы. - М., 2006. - С. 151] в сознательной жизни, то у конкретного человека на неосознанном уровне есть компенсаторная реакция, приводящая всё в равновесие, что немаловажно для самой жизни человека. Интенсивность же аффектов нарушает это равновесие, приводя в движение процесс компенсации, процесс возврата и восстановления. Однако это ближе к психофизиологическому уровню организации человека. Но на этот уровень оказывает влияние духовный строй, зависящий от атмосферы социальной жизни. И потому в период постистории, где нет ни искусства, ни философии [Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. - М., 2005. - С. 60], за компенсаторными процессами в самом человеке закрепляется нарастающая значимость, спасающая человека от несоответствий при невозможности адаптироваться к постоянно меняющейся среде, когда не сохраняются ни цель, ни смысл, ведущие к победе. На компенсаторные процессы, на внутренние компенсации в человеке оказывает влияние внешняя социальная жизнь. Она требует солидарности, хоть какой-то синтонности между людьми, дабы прогрессировать и побеждать надвигающиеся опасности внешнего мира - палящее солнце, каменные глыбы, холод космических пространств. Потому в человеке так востребована идея единства. От неё - идея единобожия.
   Идея единобожия. Идея единобожия существовала ещё в Египте при египетском фараоне Аменофисе IV. Но эту идею на сотни лет забыли. А возродилась она у еврейских пророков [Франко I. Що таке поступ? // Повне зiбрання творiв. - К.: Наукова думка, 1986. - Т.45. - С. 307]. Идея Высшего Бога, а не вера во многих богов, была реанимирована евреями, реанимирована через много сотен лет [Франко I. Що таке поступ? // Повне зiбрання творiв. - К.: Наукова думка, 1986. - Т.45. - С. 307]. Идея Высшего Единого Бога существовала в силу того, что человеку свойственно переживать труднообъяснимые состояния Высшего порядка, состояния, ни в чём не сравнимые, обозначая их как Божественные. Человек переживал единобожественное. Потому идея единобожия и существовала до многобожия. Хотя и многобожие можно понимать как попытку человека приземлить, объяснить и передать другим людям в столкновении образов и символов своё личное Высшее Состояние Духа, состояние Божественного, состояние Бога.
   Передать Высшее Состояние Духа своего другим людям - это искусство. Искусство и религия имеют одни корни. Они обновляются; обновляются и искусство, и религия. Особенно искусство. Потому искусству суждено вступить в новую фазу приближения к мирскому и обновить "линию" жизни [Рерих Н.К. Врата в будущее. - М.: Эксмо, 2010. - С. 156]. Но при этом искусство никогда не теряло такого своего качества как гармония. А простота - качество гармонии [Рерих Н.К. Врата в будущее. - М.: Эксмо, 2010. - С. 221]. Простота исцеляет, так как ликвидирует в человеке излишнее, неистинное. Музыкой и красками исцеляют [Рерих Н.К. Врата в будущее. - М.: Эксмо, 2010. - С. 222]. Исцелённая душа не знает суеты. Хотя вокруг может быть одна суета. Быть способным среди суеты проявить истинное действие; быть способным к молчанию, к тишине, к озарённому безмолвию - это, значит, быть готовым к бессмертию [Рерих Н.К. Врата в будущее. - М.: Эксмо, 2010. - С. 245]. Бессмертие же обретается в энтазе. Энтаз и экстаз часто объединяют в единый образ. Н.К. Рерих, например, говорит о недвижимо сидящем старце и о том как его вывели из экстаза [Рерих Н.К. Врата в будущее. - М.: Эксмо, 2010. - С. 258]. Экстаз здесь - обобщающий образ, когда экстаз быстро сменяется энтазом. Недвижимое сидение говорит об энтазе.
   При энтазе человек улыбается улыбкой Будды? Да! Улыбка полезна для мозга, когда страх превращается в радость [Рерих Н.К. Врата в будущее. - М.: Эксмо, 2010. - С. 262]. В экстаз (энтаз) можно впадать во время бесед с учениками [Рерих Н.К. Врата в будущее. - М.: Эксмо, 2010. - С. 266]. Но это снова похоже на энтаз. Об экстазе говорят, когда говорят об экстатических танцах, танцах в экстазе. Через экстаз путь лежит в энтаз, который требует определённых символов для его выражения, символов, восходящих ещё к Ригведам. Но люди утеряли ключ к символам Ригвед [Рерих Н.К. Врата в будущее. - М.: Эксмо, 2010. - С. 284]. Однако от этого энтазы у некоторых людей не прекратились. После энтаза идёт вдохновение. Однако для вдохновений важное значение имеет бедность [Рерих Н.К. Врата в будущее. - М.: Эксмо, 2010. - С. 641]. Подобные утверждения возвращают нас к необходимости понимания компенсаторных механизмов человека. Но вот в компенсаторных механизмах воля для вдохновения обязательна. Она предшествует вдохновению. И когда говорят, что Блок и Белый, испытывающие особые состояния духа, были людьми достаточно безвольными [Свеченовская И. Неразгаданная тайна. Смерть Александра Блока. - М.: ЗАО "ОЛМА Медиа Группа", 2010. - С. 74], то можно возразить. Они ничего бы не написали, если бы не имели воли. Да и воля бывает разного вида. Воля полководца имеет свою специфику в силу определённого вида деятельности. Воля же поэта тоже имеет своеобразие. Но гениального полководца и гениального поэта без воли не может быть. Однако у гения, кроме всего этого как формы, должно быть содержание как обязательное, должно быть отношение к миру, что тоже накладывает отпечаток.
   Гений, да и просто выдающийся человек видит, что мир огромен и опасен, и оттого имеет чутьё катастрофичности. А. Блок даже в тишине чуял катастрофу [Свеченовская И. Неразгаданная тайна. Смерть Александра Блока. - М.: ЗАО "ОЛМА Медиа Группа", 2010. - С. 17]. Жизнь Александра Блока не имела сложностей. Биография светла и безмятежна, а в своём творчестве, в стихах лихорадка ужаса [Свеченовская И. Неразгаданная тайна. Смерть Александра Блока. - М.: ЗАО "ОЛМА Медиа Группа", 2010. - С. 17], предчувствие катастроф. Предчувствие катастрофы усиливается у людей в целом, когда в обществе нет политики, ориентированной на объективности, на научность, на обоснованную политику на фактах. Обоснованная политика на фактах, использование научных фактов в жизни социума поселяет в этом социуме спокойствие, так как людям известно, чего ожидать в будущем согласно объективным данным. Остаётся лишь что-то делать и прикладывать усилия, чтобы будущее не закончилось плачевно. Чтобы будущее не закончилось плачевно, надо обязательно интенсивно обновлять вокруг себя мир, а также обновлять себя. Для обновления себя человек прибегает к способам, которые выработала религия, мистика, эзотерика, эстетика, искусство. В обновленческих процессах все: религия, мистика, эзотерика, эстетика, искусство имеют большое сходство.
   А религиозно-мистическое и эстетическое особенно обретают своё сходство именно в том пункте, где имеют отношение к обновлению человека, когда в человеке под их влиянием умирает устаревшая личность, и человек трезвеет от себя предыдущего. Тогда идёт разрушение устаревших мыслительных схем, человек высвобождается от их влияния. Тогда можно говорить, что в продуктах эстетического мысль присутствует вне самой себя, что она тождественна немыслию, что присутствует мысль того, что не мыслит [Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. - СПб.; М.: Machina, 2004. - С. 13-14]. Особенно это показательно в религиозно-мистическом, когда переживается сакральное как высвобождение от сознательных застарелых структур в человеческой психике, высвобождение фактически от сознательного, а значит, погружение в бессознательное, через что человек сливается с объективной реальностью, с универсумом, испытывая состояние Бога. Испытав состояние Бога, человек пытается передать это состояние, прибегая к искусствам, прибегая к способам, которые изобрели искусства, прибегая к собственным изобретённым способам, придуманым по ходу дела, прибегая к способам, которые изобрели различные религии и мистические системы. Цель - выразить самое сокровенное, священное, идеальное, истинное, сакральное состояние души как высшее, возвышенное. Это возвышенное состояние пытаются выразить и буддизм, и даосизм, и суфизм, и христианская мистика. На субъективном уровне оно одно. Но в процессе объективации оно обретает всевозможный колорит согласно историческому времени, согласно тем или иным особенностям той или иной культуры того или иного народа. Но всё равно сквозь это разнообразие особенностей просматривается постоянство, просматриваются повторяющиеся характеристики. Эти характеристики, например, умиротворённость, кочуют от мистики брахманов к мистике буддистов, от мистики буддистов к мистике даосов, от мистики даосов или суфиев к мистике зороастрийцев или последователей каббалы, а от них - к христианским мистикам. Или, например, все мистические направления имеют ту характеристику, что оно (пережитое священное состояние) есть высшее, высшее состояние Духа как Божественное, что оно невидимо, непредставимо, нет представления о нём. То есть можно говорить, что религиозно-мистический опыт, а также эстетический связаны с процессом разрушения в человеке его представлений, устаревших, отживших своё представлений. Потому речь и идёт о функции сдерживания возможности самого видимого [Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. - СПб.; М.: Machina, 2004. - С. 22]. Сдерживание видимого, то есть разрушение представлений. Здесь сдерживание видимого можно понимать и как определённое сдерживание в человеке сферы сознательного. Если сдерживается сфера сознательного, то проступает более явно сфера бессознательного. А точнее - провозглашается то, что скрыто в душах, раскрывается и описывается то, что недоступно глазу, когда сдерживается видимое [Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. - СПб; М.: Machina, 2004. - С. 22]. То есть мы имеем дело с условием частичного неведения [Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. - СПб; М.: Machina, 2004. - С. 22-23]. Если это неведение как упразднение знания проявляется как ценность, то в почёте также и отсутствие знания. Особенно если это знание не просто устарело, а превратилось в помеху. Вот тогда преступлением против природы оказывается само знание [Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. - СПб; М.: Machina, 2004. - С. 25]. Чтобы протрезветь от некоторых жизненных вещей, от некоторых прежних заблуждений в отношении своего образа жизни, человек должен скинуть с себя некоторые структуры отвлечённых знаний, согласно которым он поступал, поддаваясь страстям, следуя мёртвой материи. Дух должен стать проявленным для самого себя через противостоящую ему материю [Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. - СПб; М.: Machina, 2004. - С. 31], через материальную плотность камня при ваянии скульптуры, через слой краски при живописании, через временность звуков материального языка при говорении у поэтов и пророков. Должно всё говорить [Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. - СПб; М.: Machina, 2004. - С. 35]. Любая чувственная форма, начиная с камня или ракушки, говоряща [Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. - СПб; М.: Machina, 2004. - С. 35-36]. Плотность неживой материи можно преодолеть, сделав материю говорящей, оживив её, тем самым создать для себя дополнительные возможности, а значит, вдохновив себя, окрылив себя, сняв давящую депрессию, порождённую тяжестью непреодолимых объективных физических законов. Человек искусства, человек религии, человек мистики и эзотерики, окунаясь в атмосферу социального, в материальных вещах выявляет мифическое, оживляя их, открывает историю людей, историю их коллективной жизни, тем самым предугадывая судьбу этой коллективной жизни. Когда всё начинает говорить (то есть неживая материя начинает говорить), то упраздняется иерархия изобразительного строя [Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. - СПб; М.: Machina, 2004. - С. 37]. Любая вещь мира, самая ассиметричная и хаотичная, может напомнить историю социальных отношений, судьбу членов социума, когда всё оживлено и непредвиденно воздействует. В таком случае самая незначительная вещь может оказаться значимой и открыть дополнительные возможности человеку, тем самым вдохновив и окрылив его. Или же, наоборот, закончить существование не только отдельного человека, но и вообще всего. Потому всё важно. Даже искажения, сделанные человеком, важны. Более того, они составляют суть всех религий, всех мистических и эзотерических учений, всех искусств. Как раз они и могут заставить заговорить мёртвую материю, воссоединив объективную реальность с субъективной. Только так воскресает единое в человеке, избавляя его на время от раздвоенности шизофрении и даруя состояние Бога. Но вначале была раздвоенность, возвращение к порядку аффектов путём усилия, а через него - полного торжества воли и сознания, когда человек является хозяином себя в своём продолжительном напряжении, неутихающем напряжении воли, которая однажды вдруг прерывается, и расцветает энтаз, а затем - вдохновение, дарующее новое видение мира. Это новое виденье уже не покидает человека. Это новое виденье как фантазм не покидает человека. Человек, привязанный к своему фантазму [Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. - СПб; М.: Machina, 2004. - С. 65], - это религиозный адепт, мистик, человек искусства. У такого человека уже временно прекратилось проявление воли. Он не хочет действовать и не хочет знать. Он являет собой некое мистическое единение, мистическое единение особого типа [Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. - СПб; М.: Machina, 2004. - С. 73]. Он уходит в первозданное море неволения [Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. - СПб; М.: Machina, 2004. - С. 74]. Погружение в первозданное море [Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. - СПб; М.: Machina, 2004. - С. 74] имеет двусмысленность. Но это и определённое состояние духа, которое конкретно приходит к человеку, которое есть сила без воли, то есть бессознательное. Человек зависит от силы без воли [Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. - СПб; М.: Machina, 2004. - С. 76]. Эта сила без воли включает в себя огромный массив различных состояний человека. Среди них есть и сила отрицания, как сила чувственного уровня, отрицающая в человеке его прежнего, воздействующего на человека внутри его самого, преобразующего состояния человека в некое иное состояние, преобразующего его прежний логос в пафос, в тот пафос, который есть возвышение, возвышенное. Пафос отождествляется с самим могуществом призывающего Моисея Бога [Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. - СПб; М.: Machina, 2004. - С. 80]. В конечном счёте мы имеем определённый вид состояния как идеального, высшего, оттого и возвышенного, когда переживается человеком его могущество, а значит, состояние Бога. Человек может испытывать чувство собственного огромного могущества, когда стоит человеку захотеть, как мысли начинают струиться с лёгкостью и в изобилии [Ясперс К. Общая психопатология. - М.: Практика, 1997. - С. 159].
   Переживаемое человеком могущество (состояние Бога) передаётся силой чувств от человека к человеку через ритуалистику религиозных действований, через музыку. Эта сила чувств подзаряжает нас. Если даже не хватает идеалов, потребность в подзарядке от них не ослабевает [Лиотар Ж.-Ф. Anima Minima // Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. - СПб; М.: Machina, 2004. - С. 86]. Подзарядка переносится на манеру представления идеалов [Лиотар Ж.-Ф. Anima Minima // Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. - СПб; М.: Machina, 2004. - С. 86]. Когда идеалов нет, манера (или эстетическое) даёт удовольствие их представлять. В манере сохраняются остатки пережитого состояния Бога как состояния идеально возвышенного, возвышающего, как сакрального для человека. Мощь негативного возвышает [Лиотар Ж.-Ф. Anima Minima // Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. - СПб; М.: Machina, 2004. - С. 86], по-видимому, именно оттого. Возвышает, делая человека самодостаточным. Но когда эта самодостаточность останавливается, остаётся сама в себе, порождая сгустки отвлечённостей (типа: заболел дзеном, заболел каббалой), то это опасно и нежизненно. Происходит утрата объекта, возникает чрезмерное превосходство воображаемого над реальностью. Тогда может уже не сработать помощь от эстетического как утешения, дающего контакт с реальностью. Реальность может быть безвозвратно утеряна. В это время в человеке пропадает возвышенное, когда наличествует целесообразность без всяких представлений о конечной цели, когда наличествует удовольствие, свободное от всякого интереса.
   Возвышенное требует негативной онтологии [Лиотар Ж.-Ф. Anima Minima // Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. - СПб; М.: Machina, 2004. - С. 91]. Но в ней религиозно-мистическое и эстетическое как один предмет. Ведь речь идёт о неименуемом, о том, что сквозь "манеры" своего времени идёт апелляция к таинственному, ни с каким временем не связанному "присутствию" [Лиотар Ж.-Ф. Anima Minima // Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. - СПб; М.: Machina, 2004. - С. 91-92]. Это конкретное чувство "присутствия" может возникать в равной степени от воздействия как религиозно-мистического, так и эстетического. Чувство "присутствия" может быть стимулируемо различными искусствами, музыкой, живописью, поэзией. Но это ощущение или чувство "присутствия" может возникнуть в человеке без всяких видимых причин религиозно-мистического, эстетического или эзотерического характера. Оно может возникнуть, когда человек вдруг оказывается на природе, в окружении гор и озёр. Но оно может возникнуть и без всего этого. Пути Господни неисповедимы. Человек может просто вдруг ощутить присутствие [Джемс В. Многообразие религиозного опыта. - СПб: Андреев и сыновья, 1993. - С. 60-66]. Польза от этого одна - чувство свободы и бессмертия. Переживается невозможность смерти [Джемс В. Многообразие религиозного опыта. - СПб: Андреев и сыновья, 1993. - С. 306] при состоянии Бога. Эстетическое пробуждает от рабства и смерти [Лиотар Ж.-Ф. Anima Minima // Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. - СПб; М.: Machina, 2004. - С. 92]. То же пробуждает и религиозно-мистическое, эзотерическое. Но в эстетическом всегда присутствует также и тревога от угрозы небытия. То есть эстетическое предчувствует. А наука предвидит. Вся культура человеческая внимает будущему. Это неотьемлемая черта культуры как инструмента, уберегающего человека от угроз, сохраняющего его тело, помогающего ему добывать пропитание. Но для выживания души необходимо также её постоянное пробуждение удивлением. В этом оказывает помощь искусство, задевающее человека за живое. Человек всегда стоит перед угрозой смерти, всегда в своих связях рвётся из рабства к свободе. В своих ощущениях он улавливает "присутствие", что вдохновляет и окрыляет, чем и помогает справиться со сложностями жизни. Угроза снимается, ужас приостанавливается. Искусство, письмо оказывают снисхождение осуждённой на смертные муки душе [Лиотар Ж.-Ф. Anima Minima // Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. - СПб; М.: Machina, 2004. - С. 96], принося ей умиротворение, раскрепощая её. Однако многие знания о реалиях, о сложностях реалий, скопившиеся к ХХI веку через науки, снижают уровень возможностей для человека выжить в будущем. Знания рисуют реальную научную картину мира, отражая объективную реальность, в которой предположительно произойдёт утрата многих существующих ценностей ради основных ценностей человека, ради такой, например, основной ценности как жизнь. В ХХI веке всё больше не только наука, но даже искусство, призванное, казалось бы, открывать человеку дополнительные возможности, говорят о безысходности. Искусство говорит о неминуемой и замедленной катастрофе [Лиотар Ж.-Ф. Anima Minima // Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. - СПб; М.: Machina, 2004. - С. 96]. Но об этом оно всё же говорит в силу того, что современное общество, социум ХХI века утратили идеалы, а не в силу существования космических катастрофических случайностей, от которых у человека всё равно есть шанс уцелеть, если он к ним зараннее подготовится. Шанс всегда остаётся, если само искусство объемлет человека и сведётся в конце концов к определённому стилю жизни, направленному на спасение, если искусство в своих предчувствиях перекочёвывает и распространяется на свои родственные сферы (религию, мистику, эзотерику), но в силу патологичности социальной жизни по неясным причинам как-то отделившиеся от искусства, перекочёвывает и распространяется на такие сферы как религия, мистика, эзотерика, сферы, которые по своей природе тоже есть искусство, тоже имеют манерность, демонстрируя сакральное в своих призывах к определённому стилю жизни с целью сберечь жизнь, дать ей больше возможности процветать.
   Первое значительное проявление искусства как сакрального в истории человечества можно наблюдать при появлении "учителей человечества". Это "осевое время" [Ясперс К. Смысл и назначение истории. - М.: Политиздат, 1991. - С. 32-50] середины первого тысячелетия до нашей эры (между 800 и 200 гг. до н.э.). В этот период возникают искусства в виде религиозно-философских концепций "учителей человечества": в Китае живёт и проповедует Лао-цзы, в Индии возникают Упанишады и живёт Будда, в Иране возникает учение Заратуштры, в Палестине проповедует Исайя, в Греции - Гераклит и Платон. В этот период возникают религии как сакральные искусства, когда религиозное мирочувствование проявляется через личное отношение человека к Богу как состоянию Божественного в себе самом, не прибегая к опосредствованному общению через публичный культ. Такое трансцендентно-сакральное мирочувствование, когда человек лично испытывает Высшее состояние своего духа, характерно для религии позднего Вавилона и Египта, для философии античной Греции, для брахманизма древней Индии, для зороастризма Ирана, для иудаизма Палестины. Из иудаизма Палестины как учения старозаветных пророков "осевого времени" в дальнейшем возникло христианство. Иудаизм и христианство заложили основы ислама, продолжая делать акцент на Высшем состоянии человеческого духа как Божественном состоянии, когда Царство Божье внутри человека. Так утверждается мистико-символическое направление религиозно-эстетического как такового, где фигурирует акцент на особых состояниях человека. Но путь к получению подобных состояний человека мы находим в культуре индоарийской расы, принесшей в Индию своё учение, которое отразилось в Ригведах. Этот путь лежит через волевое усилие, которое сменяется вдохновением и озарением. Поэтому такое высказывание Чемберлена как "За пределами возможного (Поза межами можливого; Mit einem Stich Unmogliche)" [Франко I. Поза межами можливого // Повне зiбрання творiв. - К.: Наукова думка, 1986. - Т.45, - С. 284-285], высказывание, как-то говорящее о волевом напряжении, есть путь к Высшим мистическим состояниям. Воля человека порождает научно-техническую цивилизацию вокруг себя. Но сам процесс порождения всё нового и нового через интуитивные озарения вмещает в себя и мистико-художественное как особое состояние духа, состояние, вдохновляющее и окрыляющее в моменты промахов, погрешностей, ложного выбора на путях развития научно-технической цивилизации, невозможности изменить, сойти с этого пути, мистико-художественное, открывающее дополнительные возможности в совместной жизни людей.
   Жизненный путь человека - это постоянная смена воли на вдохновение, озарение. А затем возврат снова к воли, волевому усилию. Творческий процесс как вдохновение, озарение, открывающий нечто новое, разрушает старое. Процесс открытия нового следует из разрушения старого. Вначале разрушается предыдущее, а затем созидается новое в момент вдохновения, озарения. То есть вдохновению, озарению предшествует момент разрушения, пустоты (Нирваны), освобождения (Мокши), освобождения от пут старого (Царства Божьего). Религиозно-мистическое и частично эстетическое именно здесь. Здесь происходит уход от мира в царство мистики. И если в этот момент у пишущего присутствует процесс письма, то смысл писательства в данной ситуации сводится к тому, чтобы исчезнуть, раствориться, стать неуловимым. В этот момент присутствует полная абстракция неорганической жизни у художника, полное молчание и тишина у музыканта, глубокий энтаз у религиозного адепта. Присутствует момент замирания, разрушения; присутствует форма, а не ритм; больше выраженности, а не производства; присутствует артефакт, а не идея.
   В человеке постоянно волевое усилие невротической цели сменяется вдохновением и озарением свободного процесса, когда всё течёт без цели. Но это течение в рамках жизни и смерти. Потому здесь и присутствует содержание в виде возможности спасения, возможности глобального освобождения. Последнее, то есть глобальное освобождение, конечно же выходит за рамки решения вопросов, касающихся субъективного мира человека. Глобальное освобождение касается всех, касается социума. Поэтому поливалентность смысловых структур здесь особо не допускается. Что же касается субъективного мира человека, а тем более при поиске человеком себя, своей подлинной природы, то поливалентность смысловых структур, которыми оперирует человек, может приводить к положительным результатам. Поливалентность смысловых структур может производить разбалансировку и снимать (разрушать) чёткую и недвусмысленную систему смысловых структур, которые уже устарели в силу изменённых жизненных ситуаций. В данном случае поливалентность смысловых структур даёт возможность человеку вырваться за границы познания, за границы, навязанные старыми структурами с их чёткой и недвусмысленной истиной, недвусмысленной, уверенной, но блещущей узостью. Правда, можно вырваться за границы познания слишком далеко, а это значит - перейти не просто в сферу эстетическо-образных, а ещё дальше, в сферу религиозно-мистических неясных и неотчётливых чувств, хотя и чувств высшего порядка, перейти и приблизиться к феномену безобразного. Состояние Бога - есть состояние безобразного. Оттого часто и говорят, что Бога никто никогда не видел. Видеть - это видеть образ. Божественное же - это безобразное. Божественное, как очищающее (катарсическое) от всяких ложных мешающих образов, отвергает низменное, очищает от скверны.
   Очищение от ложного, низменного, очищение от мерзкого, очищение от скверны - это глубокая сущностная сторона как религиозно-мистического и эзотерического, так и эстетического. Апокалиптическое, мерзкое, ужасное, скверное: на них наступают и тем самым от них освобождаются. Они нарушают у человека его идентичность. Но творческая личность усиливает свою идентичность, концентрирует её в процессе противостояния ужасу, мерзости, скверне, апокалиптическому хаосу. Отвращение - катарсис - творческий экстаз - такая структура творческого процесса [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 97]. Но в творческом процессе есть место и энтазу, глубина которого свидетельствует о наличии состояния Бога, когда разрушены все ложные предыдущие наслоения абстрактных структур, отторгающих человека от живой жизни, когда разрушен всякий страх у человека. Страх должен быть разрушен. И тогда все ужасы жизни, предстающие перед человеком, превращаются в возвышенное, в сакрально-возвышенное, и в конце концов исчезают. Но состояние Божественного - это когда страхи и всякие фобии перед тем, как превратиться в метафоры и возродиться в деятельности художника и мистика, разрушаются до основания. Деятельность художника и мистика - это процесс спасения от страхов, и происходит эта деятельность как воспоминание о состоянии Бога, когда была полная лишённость страхов. Однако состояние Бога оставляет "след", с которым художник и мистик отвлекаются от ужасов жизни посредством своей деятельности, действуя со страху, всё же испытывают равновесие в силу пережитого состояния Бога, оставившего свой "след". Когда в человеке расцветает и разрастается этот "след", то возникает улыбка (улыбка Будды, улыбка Джоконды), улыбка, затемняющая ужасы жизни возвышенным. Возвышенное не просто затемняет ужасы. Оно разрушает все объекты, все схемы объектов в человеческой голове. Разрушает до такой степени, что объекты исчезают. У возвышенного нет объекта [Kristeva J. Pouvoirs de I'horreur: Essai sur l'abjection. - Р., 1980. - P. 19.]. У сакрального, Божественного его тоже нет. Художественный опыт - основная составляющая религиозности [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 98], где греховное и низменное продуцируют удовольствие красоты и возвышенности. Красота является религиозным способом приручения демонического [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 98]. Красотой и возвышенностью, через самосозерцание и отторжение неработающих отвлечённых (абстрактных) структур в психике, преодолевается деперсонализация. Преодолевая деперсонализацию, человек находит опору в себе самом, обретает ясность ума. Но этот путь лежит через трансформации личности. Через экстаз и энтаз человек преодолевает небытие. В этом ему помогает художественная сублимация. Художественная сублимация противостоит смерти [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 102]. Этому способствует забвение ложных целей, ложных абстракций интеллектуальной жизни, абстракций, далёких от жизни. Для этого существует музыка, ритм, танец без конца, без цели [Kristeva J. Pouvoirs de I'horreur: Essai sur l'abjection. - Р., 1980. - P. 241.]. Но времена меняются. И современного человека уже трудно поразить красотой, музыкой, ритмом, танцем без конца, без цели. Хотя современный человек в разный период своей жизни разный. Если в молодости поразить, восхитить, шокировать легче, то с годами - труднее. С годами человек сам продуцирует, углубляясь и концентрируясь на рефлексии процесса собственного создания продукта, создания произведения, например, произведения художественного или научного. С годами человек, становясь творческой, самостоятельной и самодостаточной личностью, ощущает сплошной праздник. Праздник уже не противостоит повседневности, а становится этой повседневностью. При этом акцент у человека переносится с коммуникации на экспрессию, с диалога на монолог, монолог, акцентирующий внимание на неожиданном, удивительном в самосозидании как эстетическом акте, где принцип удовольствия преобладает над принципом реальности, где экстаз, а не отчаяние, эйфория, а не пессимизм, где наличествует и гармония и дисгармония, и симметрия и ассимметрия, и пропорция и диспропорция, где есть место и состоянию Бога. Современное искусство делает акцент на дисгармонии, ассимметрии, диспропорции. Возникает вопрос: отчего гармония, симметрия и пропорция отодвигаются на второй план? Ведь это - конечная цель искусства. Человек обретает очищение (катарсис), испытывая в своей душе высшее состояние, где царит гармония холодных (синих) и тёплых (жёлтых) начал в человеке, гармония его бессознательной и сознательной сфер, гармония воли и вдохновения. Искусство даёт эту гармонию; она заключена в произведениях искусства. Человек воспринимает эту гармонию, сам гармонизируясь. Но современный человек зачастую в силу наработаного историей массива культурных ценностей, да и просто в силу информационного потока уже не воспринимает гармонию. Но гармонию может продуцировать и ситуация дисгармонии. Когда человек воспринимает и чрезмерно насыщается ситуацией дисгармонии, то у него могут сработать механизмы компенсации, и он обретёт состояние гармонии. Поэтому современное искусство, продуцируя и навязывая человеку ситуацию дисгармонии, включает в нём компенсаторные механизмы, благодаря которым человек испытывает состояние гармонии. Статуэтка Будды, демонстрирующая умиротворённость и душевную гармонию, затерялась в потоке массива религиозных культурных ценностей различных народов. Человек не может вычленить эту гармонию для себя. Сам поток ценностей буддизма, христианства, ислама несёт в себе дисгармонию. Но при всприятии всего этого - и умиротворённости Будды, и страстей Христовых при распятии, при восприятии всего потока культурных феноменов, в человеке рождается состояние гармонии, состояние Бога. Это состояние рождается из дисгармонии. Поэтому не только лиризм с его идиллическими мотивами слияния человека и природы рождает гармонию. Гармонию может породить и повествовательность (наративность) жестоких картин войны с этической назидательностью. Нарративизм своей моральной назидательностью через дисгармоничные картины социальной жизни людей порождает в конечном счёте гармонию. Аллегории же через идиллические мотивы непосредственно дарят человеку (слушателю, зрителю) эту гармонию. Аллегории интерпретируются человеком. В этих интерпретациях человек теряет всё несущественное в себе, очищается от этого несущественного и обретает гармонию. Гармонию рождают контрасты интерпретаций героического в человеке и возвышенного в природе, результатом чего является созерцательный покой как гармоническое состояние духа, умиротворённого в своей самодостаточности. Это близко к состоянию Бога. Есть ли там воля к бессмертию? Есть ли там вообще какая-либо воля? В потенции, да. И это уже одухотворяет. Умиротворённость и одухотворённость в человеке находятся в обоюдном компенсаторном процессе, где энтропия сменяется энергией и наоборот (синее сменяется жёлтым, а жёлтое - синим). В этих сменах, происходящих в глубинах души, человек освобождается от устаревших догматов. И спонтанно возникает состояние Бога. Нет смены - нет изменений, и догматы начинают довлеть. Начинают довлеть предвзятости. При таком довлении, когда догматы и предвзятости начинают крайне несоответствовать изменённому миру (а мир меняется), в человеке усиливается расщеплённость сознания. Смена же, изменения хорошо просвечиваются, когда производятся смешивания различных стихий человеческой жизни; например, бытовой жизни человека и его игровой жизни. Такое смешивание, смешивание резко выраженного характера, передаёт изменения в настроении, смены меланхолии на эйфорию и наоборот. Такие перепады меланхолии и эйфории, эйфории и меланхолии раскрывают дисгармоничность гармонии человеческого бытия. Смешение различных стихий, передающее резкие изменения, создаёт впечатление новых возможностей и в хореографии для тела, и в поэзии для слова, и в музыке для звука, что порождает и смысловые компоненты сакрально-возвышенного. И здесь дисгармоничные детали складываются в конце концов в гармоничное целое, что есть цель всякого искусства - очищать через гармонию. Путём дисгармонической гармонии создаётся образ иного, образ, через который просвечиваются и глубинные состояния человеческого духа, "абсолютные состояния Духа", запечатлевающие саму природу, запечатлевающие состояние Бога, где схвачена целостность жизни, целостность человеческого духа как его нешизоидность, где не просматриваются такие фундаментальные противоположности как энергия и энтропия (энергия и энтропия, зафиксированные ещё в протоарийской цивилизации символикой жёлтого и синего цвета). Всё это является результатом определённого способа (метода) письма (рисования, музицирования). Этот способ заключается в инстинктивном, интуитивном, бесцельном действии как пластическом выражении гармонии духа, продуцируя мелодизм и простоту этого духа.
   Наука служит человеку, дабы предсказать возможные новые явления, снизить силу непредвиденного. Через искусство же человек предчувствует, куда может привести существующая та или иная атмосфера в социуме. Потому так востребовано милосердие христианства. Потому оно не отмирает. Ведь человек интуитивно чувствует, что на путях антагонизма между членами общества никакие задачи не решить. Уступчивость же в социуме порождает в какой-то степени атмосферу гармонии. Но некоторые члены общества могут злоупотреблять этой уступчивостью, снисходительностью и терпимостью. Тогда в конце концов могут возникать дисгармонические ситуации. То есть гармония и дисгармония живут рядом. Современные религия и искусство видят и учитывают это, показывая лёгкость перехода одного в другое, перехода гармонии в дисгармонию и наоборот. Этот показ представлен "дисгармоничной гармонией", "красотой диссонансов", путём высвечивания парадоксальных случаев из совместной жизни людей, где отмечается уровень уступчивости, не дающий усиливаться дисгармоническому положению в обществе в целом. Может быть такое положение, когда в диссонансе уже не видна красота и возвышенность, когда в человеке нет гармонизации его понимания и воображения, а идёт ярко выраженное игнорирование личности, когда в человеке наблюдается абсолютный конформизм и полная свобода от ответственности.
   Религиозный адепт, художник или музыкат, испытав состояние Бога, пытаются это состояние как-то выразить. Жест - это высоко выразительное средство для этого. Он проявляется через игровое начало человека. Жест имеет и некую автономность. Ведь он в какой-то степени выражает состояние Бога как автономное, гиперсамодостаточное состояние человека. Но состояние Бога доподлинно выразить невозможно. Поэтому обязательным атрибутом жеста, жестуальности является парадоксальность, шок (эстетический шок), абсурдизм. Когда дзен-буддистский учитель бъёт своего ученика, задающего нелепые вопросы, то в жесте учителя проявляется просто-напросто жестокость. То есть в жесте, жестулярности как игровом приёме присутствует даже жестокость. Но жест при всём при этом выражает и позицию, манифестируя и выступая как символическая форма поведения, выражая отношение к тем или иным жизненным ситуациям. Особенно символическая форма поведения разрастается при танцевальной пластике. Здесь жест, жестуальность всегда в расцвете, а телесное - одухотворено. Когда религиозный адепт пытается выразить священное, то он танцует или молится. Танец - экстаз тела. Словесная молитва - экстаз души. Как жест танца, так и слово молитвы - это способы выразить сакральное. Но жест танца более непосредственно выражает настоящее состояние адепта. Слово молитвы более опосредствованно. Также опосредствованна и музыка, производимая музыкантом посредством тех или иных музыкальных инструментов. Телесный жест танцора - самый непосредственный. Этот жест служит освобождению тела. Тело здесь вспыхивает вдохновением в экстазе танца [Волошин М. Айседора Дункан // Волошин М. Лики творчества. - Л., 1988. - С. 395]. Танец испокон веков был очистительным обрядом, так как танцем осознаются внутренние гармонические ритмы. Эти гармонические ритмы гармонизируют человека в целом, чем и очищают. К гармонии человека приводит экстаз танца, после которого следует энтазное состояние покоя (нирваны у буддистов), всё более углубляющее гармонию, вплоть до возможности пережить состояние Бога, когда из гармонии проступают простота и ясность. То есть всё начинается с волевого усилия через жест как выразительное движение, доходящее до экстаза, заканчивающееся энтазом, углубляющим простоту и ясность. Энтаз заканчивается просветлённостью человеческого сознания.
   Человек прорывается за пределы речи (языка) к крику, жесту, нарушает привычные границы и пределы, перешагивает эти границы и пределы. Он нарушает даже те границы, которые сам себе обозначил как священные. Нарушение границ (трансгрессия) производится жестом, посредством которого человек символически отказывается от прежних традиций. Жестом (как орудием трансгрессии, орудием, нарушающим границы) человек нарушает запреты во время празднеств, и тратит себя. Потратив себя полностью, до конца, человек достигает Бога в негативной аскезе [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 170]. Религиозный адепт, мистик тратит себя длительными танцами в надежде при переходе от экстаза к энтазу обрести состояние Бога. Возможность обрести состояние Бога появляется при пограничных экзистенциальных ситуациях, ситуациях "жизнь-смерть". Возможность обрести состояние Бога появляется, когда абсолютная свобода творчества становится стилем жизни, а искусство - самой жизнью, утверждением жизни. Но состояние Бога - это не творчество. А когда утверждают, что самодостаточный жест порой заменяет творческий акт, то необходимо отметить, что жест от самонедостаточности. Потому абсолютно самодостаточного жеста не бывает. Жест самодостаточный здесь является жестом самоуверенного и смелого человека.
   Самодостаточная реальность - не миметическая реальность. Она не требует шоковой ситуации (эстетического шока), когда обостряется до предела эстетическая оппозиция, вызывая реакцию отторжения. Она не требует шокирующего жеста, нарушающего традиции. Она не требует никакого жеста - ни жеста самоуверенного и смелого человека, ни жеста человека, неуверенного в себе. Самодостаточная реальность не требует контрастов, диссонансов, асимметрий шокирующего характера, что предоставляют зачастую современные религия и искусство. Никакого шокового жеста не требуется. Подобный жест требуется в определённом случае, в случае, когда в человеке снимают его шизоидность. Вообще шоком лечат шизофрению. Способов много, чтобы нормализовать психику человека. Но чтобы нормализовать, необходимо знать, отклонения какого характера имеются. Для нормализации, например, применяется метод экстаза, когда человек на время "выходит из себя". Но это не значит, что этот метод применим для всех. Если у одного человека его "другое сознание" формируется путём крика, прорыва границ, то для другого человека этого недостаточно, да и просто не нужно.
   Человеку свойственно ошибаться. Поэтому желание начать всё сначала возникает у каждого человека, но по-разному в разной степени. А возможность начать всё сначала есть у каждого. Но ради чего это начинать? Какие ценности побуждают человека пересматривать свою жизнь, свои поступки? В современном мире разрушены многие ценностные ориентиры. Искусство, религия ничего не несут. Они многое уносят. И это тоже нужно. Иллюзии надо разрушать. Но когда разрушены все ценности, то всякая жизнь теряет всякий смысл.
   Современная религия и искусство авангардизируются и в своей выразительности разрушают гармонию. Разрушать гармонию - это разрушать и изображение, показывать непоказуемое. Это попытка человека показать пережитое им состояние Бога, которое в своей сущности непоказуемое. В остальном гармония востребованна. Разрушение гармонии - лишь показать непоказуемое. А само состояние Бога - есть гармония. Её и хотят показать религия и искусство. Да и в самой жизни присутствует гармония как стремление к гомеостазу, тяготение к равновесию, невзирая на энтропийное угасание энергии. Гармония поселяется между синей холодной водой самого неба, небесной водой и огненно-жёлтым солнцем и звёздами в небе. Гармония между холодным и горячим затрагивает тему жизни и смерти. Гармония в религиях и искусствах как отражение человеком состояния Бога выглядит как высшее сверхзнание на пути энтропийного потока бытия, энтропийного рассеивания энергии. В состоянии Бога предстают красота и возвышенность как источники творческого вдохновения не только для художника и религиозного деятеля, но и для учёного, человека науки. Красота и возвышенность для учёного - это способ поиска истины. Признаки красоты в науке - это доступность, гармоничность, интеллектуальная ясность, экономность, простота, целостность, глубина изящества и элегантность [Osborne H. Mathematical Beanti and Physical Science // The British Jornal of Aesthetics. - 1984. - Vol. 24. - N4. - P. 295].
   То есть эстетическим началом в науке является соотношения элементов. Это соотношение должно быть гармоничным. Эта гармония научной сферы передаётся и развивается художественной сферой в применении к социальной атмосфере. Художественная сфера всегда ограничена горизонтами науки [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 199]. Современное состояние науки таково, что в эстетике и искусствах удивительное заменяет категорию возвышенного. Источник подобного положения - это состояние Бога, когда самому человеку удивительно, что такое с ним происходит, что такое состояние (состояние Бога) вообще возможно. Лишь потом идёт описание этого состояния как возвышенного, несравненного, самодостаточного, абсолютного. Эта возможность появляется, когда к состоянию субъективного характера добавляются конструктивные (творческие) и эвокативные (ассоциативные) составляющие, составляющие, отражающие социальную атмосферу в социуме. Последнее, эвокативное (ассоциативное), требует интерпретаций того или иного объекта, исходя из ассоциаций и чувств. Эвокативное обращение к человеческим чувствам может раскрыть нам глубинные переживания, возникающие в душе.
   Основная функция религии, мистики и искусства - это освобождающая (катартическая) функция, возвращающая человека к свободному, естественному состоянию духа. Если взгляд на объект вызывает у человека состояние свободы, то, значит, объект котируется как ценностный и эстетически значимый, то есть красивый, изящный, возвышенный. Конечно человек живёт в определённой социальной среде, которая влияет и определяет в какой-то степени предметы, которые могут нести человеку освобождение. Красота, изящество и возвышенное определяются историко-культурным контекстом. Но в то же время красота, изящество и возвышенное привносятся субъектом, его психофизиологией в силу возможности пробуждать чувство свободы. То есть здесь мы имеем обоюдную значимость и субъекта, и социальной среды, избирающей определённые объекты как красивые, изящные, возвышенные.
   Объекты прекрасные несут человеку гармонию, порядок, пропорциональность и вызывают чувство свободы, когда в человеке всё гармонизируется, приходит в порядок, пропорционально располагается. Это относится прежде всего к противоположностям (к тёплому и прохладному, например), которые должны гармонизироваться. Современные нетрадиционные эстетические ценности, такие как шок, страх (ведь шок и страх не в непосредственных жизненных реалиях, а в искусственных, театральных), лишь для того, чтобы задействовать в человеке компенсаторные процессы и вернуть его к состоянию свободы, где всё есть в гармонии. Для включения компенсаторных процессов из искусства изымается даже прекрасное, а также конкретность (например, в концептуальном искусстве).
   Природные ландшафты, неся в себе гармонию, часто предвосхищают искусство. Картины природы воспринимаются, даря человеку определённые душевные состояния, независимо от вида отношения к окружающей среде (деятельностного, морального, научного или эстетического отношения). Эстетическая оценка объекта природы придаёт ему статус эстетического. Для этого необходима сознательная эстетическая установка, которая связана с эстетическим наслаждением, а не просто с чувственным удовольствием. Но для эстетического наслаждения сами органы чувств должны обладать своей художественной формой и выразительным языком. Зрение и слух обладают данными характеристиками. А вот, например, обоняние и осязание данными характеристиками не обладают. Поэтому они связаны не с эстетическим наслаждением, а с чувственным удовольствием (например, при дегустации вин или сыров).
   Эстетика - это разрушение или отбрасывание несущественного и выпячивание, выражение существенного, жизненного. Например, в финской культуре отбрасывается всё ненужное и неудачное, а принимается то, что красиво, просто и функционально [Маньковская Н.Б. Эстетика постмодернизма. - СПб: Алетейя, 2000. - С. 276]. Это характерно в отношении человека, который самосовершенствуется. Он разрушает несущественное, а выпячивает существенное, жизненное. Природа такого не делает. Но человек находит в природе критерии эстетического. Например, единство, интенсивность. Не оттого ли, что для самого человеческого самосовершенствования это необходимо. Единство. Единство в человеческой личности - это совершенство. Интенсивность. Интенсивность - это жизненность для человека. В природе человек находит простор, порядок, симметрию. Эти характеристики он возводит в прекрасные, так как они востребованы человеком для его собственной жизнедеятельности.
   Эстетично равновесие. Ведь равновесие жизненно. Равновесие тёплого (от жёлтого солнца) и прохладного (от синей воды) приближается к температуре не только человеческого тела, оно уравнивается не только в животном мире, но и в растительном. От равновесия тёплых лучей солнца и прохладной воды продуцируется растительная жизнь. Нарушение равновесия, такое, например, как палящее солнце и отсутствие воды (или вода, превращённая в лёд) губительны. Равновесие жёлтого (солнечного, тёплого) и синего (воды, водяной прохлады) - прекрасно. Равновесие требует гармонии, сммметрии, порядка, ритма. Жизнь требует закреплённости и стабильности равновесия как постоянства и целостности. Поэтому, подобные критерии понимаются как подлинные, идентичные, функциональные, уместные. Неуместно то, что нежизненно. Жизненно, когда прекрасное и безобразное оцениваются как хорошее или плохое. Современность зачастую прекрасное и безобразное оценивает в таких плоскостях как интересное-неинтересное, новое-привычное. Но прекрасное как хорошее всегда новое и никогда не становится привычным, обычным, серым, затёртым.
   Состояние очищенности (катарсическое состояние) переживается как свобода от иллюзий. К нему близок медитативный опыт. В нём много субъективного. Высшее, глубинное состояние очищения является состоянием Бога, состоянием Бессмертия. Оно невыразимо. Но религиозный адепт, мистик, музыкант, художник пытаются выразить это состояние. Философ, теоретик искусства, исследователь эстетики пытаются выразить подобный опыт на вербальном уровне. Выражение медитативного опыта - на вербальном уровне [Маньковская Н.Б. Эстетика постмодернизма. - СПб: Алетейя, 2000. - С. 295]. Это проблема.
   Глубокий уровень очищения, то есть состояние Бога, можно передать пустотой бытия. Ведь очищение - это очищение от бытийствующего, от бытийствующих образов конкретных вещей. Конечный же результат - это состояние самодостаточной свободы. Это состояние невыразимо. Но пустоты, тишина могут намекнуть на существование подобного состояния. Чистое отрицание (например: нети, нети жнана-йоги) тоже есть намёк на существование Высшего Состояния Бога, где произошло радикальное очищение (катарсис).
   После очищения (катарсиса) идёт период вдохновения как попытка передать и связать состояние очищенности с реалиями жизни. При этом реализуется исповедальность, реализуются приёмы потока сознания, автоматического письма, анонимного бормотания. Здесь прибегают не только к возвышенному лиризму, но и к комизму, с целью открыть новые возможности после неудавшихся попыток научной мысли проникнуть в тайны мироздания и овладеть им. Мироздание в целом - загадка. Вторгнуться в сущность бытия мироздания, понять его и овладеть им. Такая ситуация открывает несметные возможности для человека. Если эти возможности закрыты, если суть мироздания есть тайна, то на помощь приходит искусство. Искусство, в виде религии, мистики, эзотерики, художества, музицирования, театра, открывает человеку дополнительные возможности в своих предчувствиях социальной атмосферы вокруг, чем и вдохновляет человека, окрыляет его, даёт возможность продолжать жизнь, даже испытывая депрессию, в силу того, что происходит очищение (катарсис), очищение от иллюзий, отрезвление.
   Религия, мистика, эзотерика, музицирование и подобное иное искусство достигают своей цели, когда человек обретает одухотворённо-возвышенное состояние своего духа, состояние свободы. Но перед этим у человека была воля вместо свободы. Воля у того, кто творит новизну. Воля сменяется вдохновением, озарением. У зрителя и слушателя наступает катарсис. Он может наступить от эстетического шока, который выпрямляет, вызывает отрезвление. Современные религии и искусства грешат в применении эстетического шока. Однако, в последнее время (ХХI век) различные способы трюкачества, которые применяются как в религиозно-мистической среде, так и в художественной, зачастую уже не вызывают у зрителя и слушателя эстетического шока, не ведут к катарсису, смягчающему шизоидность и раздвоенность потребителя. Приелось. Шокирующие ситуации дзен-буддистского толка рассчитаны на учеников, на начинающих. Далее у человека должна идти работа над собой, которая требует хоть каких-то смыслов. Ради этих смыслов человек свои мечтания, грёзы наяву, фантазирования подчиняет воле, подчиняет волевому управлению. Человек делает усилия по формированию своих мечтаний, грёз наяву, фантазий согласно тех или иных смыслов. Он делает массу проб по созданию того или иного произведения искусства, того или иного направления в религиозно-мистической сфере. Он применяет различные психотехники, различные типы медитации чтобы рассеять иллюзии, растворить навязчивые, незначимые, мешающие, раздваивающие мечтания, грёзы наяву, фантазирования. Здесь речь идёт о применении психотехник, но не о химических воздействиях наркотическими веществами, оставляющими специфический налёт на психофизиологии человека в зависимости от природы того или иного наркотика, налёт, затмевающий естественность, налёт, дезинтегрирующий личность. Однако под влиянием даже психотехник человек обретает изменённые состояния сознания, впечатление от которых передаёт психоделическое искусство. Психоделическое искусство создаётся при изменённых состояниях сознания и описывает эффекты психотехник (медитации, ведущей к экстатическим и энтазным состояниям). Человек выводится с помощью медитации в галлюциногенные пространства, в которых галлюцинации начинают рушиться, пропадать, дробиться. Галлюцинации, как концентрированные мечтания и грёзы наяву, здесь выглядят как препятствия на пути. Однако галлюцинаторные эффекты отождествляются с творческими озарениями [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 307]. Галлюцинаторные эффекты, отождествляющиеся с творческими озарениями, имеют сходство с самодостаточным абсолютным жизненным опытом. Однако самодостаточный, абсолютный жизненный опыт со своим ощущением полной безграничной свободы возникает естественно, спонтанно и без каких-либо искусственных психотехник. Наркотические же стимуляторы дают лишь патологические смещения в психике под влиянием того или иного вещества, что нельзя понимать как самодостаточность. Самодостаточность предполагает спонтанность и отсутствие искусственных способов. В высших своих проявлениях самодостаточность есть состояние Бога. Экстаз нельзя назвать самодостаточным абсолютным жизненным опытом, а лишь преддверием на пути к энтазу и дальше - к состоянию Бога. После проявления состояния Бога у человека идёт полоса вдохновений и озарений, где проявляется экспрессия, трансгрессивность и иронизм. В состоянии Бога человек субъективно может переживать невозможность смерти. Ему может казаться, что он покидает смертную оболочку и возвращается обратно в тело [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 309]. Подобные состояния нельзя выразить словами. Результат же подобных мистических состояний (переживаний) - это не только временная утрата ощущения времени и пространства, но и гармония при избавлении от иллюзий.
   Психоделическое искусство и религиозно-мистическое искусство - это синонимы. Это результат обретения состояния Бога как абсолютной гармонии. Всё это искусство необычного, искусство чудесного экстаза (энтаза), где при восприятии мира вещей, при восприятии этого мира, вещи фосфорицируются. А значит, при восприятии ценится само восприятие, где человек "узревает невидимое", обнаруживает некое "присутствие". Для этого хоть в какой-то степени требуется созерцательный момент. Хотя современные религиозно-мистические направления и современные искусства созерцательность заменяют игрой. Но что созерцательность, что игра проблем не решают. Проблемы решаются на пути собственных усилий человека в какой бы форме они не проходили, чтобы в конце концов всё отпустить, не бояться смерти и просто жить. Для этого не должно быть зависимости не то что от веществ (от наркотиков), но даже психологической зависимости (от психотехник). Например, от игрового экстаза. С одной стороны психотехники помогают обрести состояние, сходное с состоянием Бога, а с другой - являются препятствием к этому состоянию. Человек, имея игровую зависимость, выключается из реальной жизни. Тем самым он ещё более удаляется от подлинного и движется к психическим заболеваниям. Тогда его не изменяют ни возвышающее, ни шокирующее. Тогда он уже не ощущает себя узником всего в этом мире, узником жизни вообще с периодическими переживаниями абсолютной свободы. Тогда он просто пойманный. Он не осознаёт. Художник же осознаёт. И его повторения, как стержень визуальности, заменяют мимесис, заменяют основу изобразительности. Но это повторения не застывшие. Они перетекают в другие повторения. Они живут. Они - живое. Не мёртво-фанатичное начётничество, патологически оформленное.
   Когда в человеке пропадает эстетическое как внесознательная мощная энергетика, тогда-то начинается отклонение от естественности, начинается патологичность. Эстетическое зарождается в творчестве, когда наличествует спонтанный интуитивный абсурд, или поток сознания, на фоне экспрессии, и отсутствует зацикленность. Если творчества нет, то для собственного роста и сбережения личности необходимо всё же приобщаться к природному. Хотя бы созерцать природные ландшафты, рождающие просветление, катартические переживания, чувства прекрасного и возвышенного.
   Просветление, катартические переживания как созерцательно-медитативные состояния могут быть вызваны не только природными ландшафтами, отключающими в человеке рациональное, рациональный поток мыслей, ландшафтами, в объёмах которых вообще теряется человек. Подметая дорожки в монастырском саду [Балагушкин Е.Г. Аналитическая теория мистики и мистицизма // Аналитика мистицизма. - М.: Канон, РООИ Реабилитация, 2011. - С. 29], тоже можно достичь просветления, катартического переживания как созерцательно-медитативного состояния, достичь трансцендентного центра Универсума в глубинах души, если говорить языком философских терминов, достичь трансперсонального бытия-сознания, если говорить языком психологических терминов, достичь состояния Бога, если говорить языком религий, мистики, эзотерики.
   Достигнутый своеобразный опыт как состояние Божественного, состояние Бога, передать невозможно. Сознание, пытающееся передать подобное состояние, нередко занимает противоположные позиции при высказывании, занимает позиции, исключающие одна другую. Это сходно с лирическим героем, занимающим противоположные позиции (огонь-вода) в оценке тех или иных душевных состояний. Поэтому подобные состояния легче всего передаются лирикой, а не повествовательностью романа.
   Лирико-мистическое, лирико-романтическое сплетают воедино выраженность искусства психоделического и религиозно-мистического. Однако в разной степени состояние Бога проявлено в любом жанре, в любом искусстве. За любым произведением искусства стоит конкретная реальность, реальность "присутствия" как высшее состояние духа (философским языком, метафизическая реальность, трансцендентная). А если современное искусство передаёт реальность как жуткую пустоту, ничто, то в этом есть тоже определённый смысл. Во-первых, состояние Божественного - это разрушение всего несущественного (нежизненного), разрушение до основания. При этом существенного может и не оказаться в социальной атмосфере на данном этапе исторического развития социума. Тогда в искусстве - выраженность жуткой пустоты и ничто. Пустота и ничто. Куда дальше? Современное искусство не отражает и не выражает (нет миметичности, миметического) какой-либо бытийствующей реальности. Нет подражания реальности (мимесиса). Нет реальности вне самого произведения искусства. Но есть реальность самого произведения искусства как виртуальная реальность. Произведение искусства отражает реальность самого пишущего, музицирующего, рисующего, отправляющего религиозный ритуал. Здесь Великого Другого (Бога) нет вне человеческого сознания.
   Ситуация рождает смысл. Рождает смысл и ценности, которые помогают человеку выжить в современном мире. Современное искусство не ориентируется на какую-либо реальность, предзаданную, определяющую, что есть добро, а что зло, что есть прекрасное и возвышенное, а что - безобразное и низменное. Поэтому современное произведение искусства - это тот объект, которому люди дали название "произведение искусства". То есть все вещи уравнялись в значимости как прекрасные и как безобразные, как возвышенные и как низменные. Исчезли критерии. Однако полностью утерять ценностные ориентиры невозможно. Если жизнь - это ценность, то придётся художнику манифестировать или за жизнь или против. Здесь можно определить и произведение искусства. Если оно против жизни, значит, оно не произведение искусства, значит, в нём нет красоты и возвышенности. Красота и возвышенность заключены в определённой форме, манере как художественном. Определённой форме и манере соответствует определённое содержание. А содержание - о жизни как ценности.
   Религиозно-мистическое искусство, а также психоделическое искусство не только пытаются выразить идеальное состояние человека, именуемое как состояние Бога. Искусство ещё и предчувствует катастрофы, опираясь на социальную атмосферу в обществе. Например, авангардистское искусство предчувствует глобальные катастрофы, атмосферу грядущего конфликта в человеческом обществе [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 403]. То есть художественное - это предчувствия и идеальные состояния (как должно быть), выраженные в форме новой и неповторимой. Самобытность и неповторимость - это признак искусства, признак художественности. Художественное внесознательно воздействует на психику человека в попытке передать психоделические состояния души как идеальные в социальной атмосфере, которая по предчувствиям должна быть. Речь идёт о своеобразном предчувствующем спасительном идеале. И здесь много неопределённого. Поэтому акцент делается на ассоциативном характере восприятия [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 409]. Поэтому так часто в современной художественной литературе наличествует свобода от смысловых клише, так часто встречаются смысловые парадоксы и звуковые сочетания.
   Современные религия и искусство - это демонстрация ментально-эмоциональных проекций идеального внутреннего мира человека, который отражает и высшие состояния духа того, кто творит; то есть состояния религиозного адепта, художника, музыканта. Здесь сплошная попытка передать состояние невоспроизводимое, невыразимое, неповторимое и просто невозможное. Но сама передача открывает возможности. Для такой передачи ослабляется фабульность, а задействован монолог. В отношении же окружающей действительности современные религия и искусство делают акцент на стоическом сопротивлении абсурду, абсурдному внешнему миру. Для сопротивления выбираются и радикальные методы. Это эстетический шок, который ломает рутинность. Это трансгрессия, которая опять-таки взламывает границы. Взломом достигается цель. Религиозный адепт, художник, музыкант доносят свои высшие состояния духа и поселяют их в зрителе и слушателе. Эти высшие состояния сразу напрямую компенсируют недостатки душевного строя зрителя и слушателя. Поэтому у современности так в почёте радикализм дзен-буддизма. Цель - выбить человека из реально-обыденного и через ирреальное (психоделическое, экстатическое, мистическое) возродить его к новому, обновить человека, очистить от шелухи второстепенного. Отсюда и методы резкого воздействия, такие методы как крик, вопль, резкий жест, методы, которые прорывают рутинно-обыденное и дают возможность ощутить над-реальное состояние Духа. Это над-реальное состояние Духа просто-напросто первоначально-жизненное, очищенное от шелухи второстепенного и незначительного, возрождённое к новому.
   Современные религия и искусство театрализуют процесс очищения, чтобы человек пришёл к стихиям жизненности, и оставил рутинное, воскрес от собственной смерти как устаревшего, патологического состояния духа. При этом современные религиозный мистицизм и искусство утверждают принцип импровизационности и снижают значимость повествовательности. Творческий же акт при импровизации - это автоматическое письмо, происходящее под диктовку бессознательного. При этом используется "принцип ведра", когда художник зачерпывает неведомое ему самому содержимое подсознания и выплёскивает его на холст или чистый лист бумаги [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 412]. Это похоже на моменты вдохновения. Но часто вдохновение необходимо лишь при формировании замысла произведения. Конечно творческий акт художника индивидуален. Могут происходить те или иные смещения в творческом процессе. Однако мистическое озарение всегда присутствует и передаётся, если речь идёт о религиозно-мистическом или психоделическом искусстве. Передаются впечатления от этого мистического озарения легче всего ассоциациями. Ассоциативный принцип проникает во всё современное искусство. Так, у пишущих в духе современного "нового романа" письмо строится по ассоциативному принципу, и нет там повествовательности и чёткой фабулы. Ассоциативность и импровизационность проникают всё больше в современные религиозный мистицизм и искусство. Эстетика тождества и повтора охватывает и современную религию, и современный мистицизм, и современную эзотерику, и современное искусство. Здесь механизм творчества и творческий метод отражены в таких понятиях как поток сознания (автоматизм), абсурдизм, психоанализ. Однако это лишь формы современности. Сущность остаётся одна. И она не исчезла. Сущность - это открыть возможности, чем и вдохновить человека, окрылить его. Мы все друг друга вдохновляем. Тем и живём. Мы наделяем вещи повседневности иным неповседневным, необычным, необыденным смыслом, смысловой перспективой. Мы выявляем смысловые перспективы в обычных повседневных вещах, превращаем наши выявления в значимые события, события, полные возможностей, что вдохновляет и одухотворяет. Для этого в современном религиозном мистицизме и психоделических искусствах зачастую применяется шок. Шоковая эстетика и эстетическое нарушают нормы, вызывает эффекты страха, ужаса, провоцируя наше сознание к переключению на компенсаторные механизмы, устраняющие страх и ужас. Шоковая эстетика для провокации применяет контрасты, асимметрию, диссонансы, применяет ужасное, безобразное. Компенсаторные механизмы включаются у человека спонтанно, и человек очищается, обретает катарсис. Спонтанность буквально пронизывает современные религиозный мистицизм и психоделическую эстетику. Спонтанность здесь касается не только катарсиса как результирующего, но и процесса творчества, сотворения произведений искусства. О важности спонтанного творческого начала речь идёт как в религиозном мистицизме, так и в психоделическом искусстве. Да и не только в психоделическом искусстве. В принципе искусство понимается как событие творческого процесса, творческого процесса спонтанного характера. То есть с одной стороны событие творческого процесса, обостряющее самосознание зрителя и слушателя, а с другой - результирующее как очищение (катарсис) в связи с обострённостью самосознания. Однако, и вначале и в результате в человеке наличествуют спонтанные процессы. Вначале творчество как аскеза, аскеза, чуждая наслаждению (но с вдохновением и игрой, имеющими момент наслаждения), и в конце - чувственное наслаждение бытием (катарсис). Однако, отметим, что всё это больше указывает на формы протекания процессов в эстетической сфере. Содержательный аспект виден там, где речь заходит о совершенстве и возможностях.
   Совершенство. Образы метафизики превалируют в художественно-эстетическом сознании [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 444]. То есть человек, испытав состояние совершенства (состояние Бога), пытается отобразить его, это состояние. Совершенное же ограничивает бесконечное богатство возможностей [Маньковская Н.Б. Феномен постмодернизма: Художественно-эстетический ракурс. - Москва - Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга, 2009. - С. 443]. Но совершенное их порождает. Вначале идёт отбрасывание второстепенного и разрастание возможностей. Это лишь потом человек на чём-то останавливается.
   Существует или не существует совершенное? Является это совершенное маской или реальностью? Это вопросы дискуссионные. Но идея того, что от состояний определённого рода как совершенных состояний возникают у человека возможности связывает область религиозно-мистического (совершенного, состояния Бога) и психоделического искусства или искусства, порождающего возможности. И если совершенство как состояние Бога есть неосознанное, сливающее нас с космосом, с бытием вообще как таковым, вечным, бесконечным, то возможности диктуются сознательной жизнью и востребованностью образа будущего, включением сферы предчувствий.
   В современном релииозно-мистическом и эстетическом опыте мы находим красоту ассонансов, красоту асимметрии, находим не просто целостность, а дисгармоничную целостность. В современном религиозно-мистическом и эстетическом опыте возвышенное замещается удивительным, трагическое - парадоксальным, и всё пронизывается иронией. Однако всё это можно встретить не только в современности, но и у древних. Например, в чань-буддизме, дзен-буддизме. Может, просто современность в большей степени акцентирует на этом? Следовательно, мы сталкиваемся с формами. Содержание же одно: эрос и танатос, секс и смерть, отсутствие власти над собой и полное владение собой как состояние бессмертия. Последнее, состояние бессмертия, медитативно-психоделическое состояние, но реальное, возникающее в человеке. Об этом состоянии идёт речь с самых древних времён, со времён протоарийской цивилизации. Остановимся вкратце на этом.
   Три тысячи лет до нашей эры, до рождения Христа, до поклонения Даждьбогу, Перуну и другим богам на территории Северного Причерноморья поклонялись просто природе. Основные боги - Бог Солнца и Бог Воды, Небесной Воды, Неба вообще [Потебня А.А. Слово и миф. - М.: Правда, 1989. - С. 541]. Небо понималось как огонь и вода [Войтович В. Укранська мiфологiя. - К.: Либiдь, 2002. - С. 331]. В человеке Бог Солнца и Бог Воды - это единое состояние Бога как абсолютное равновесие тёплого вдохновения (жёлтое, золотистое в символах) и прохладной воли (синее в символах); равновесия вдохновлённого духа (жёлтое, золотистое) и тела, выражающего волю, тела как материи (синее). Но дух имеет власть над телом. И потому жёлтое сверху, вверху, а синее внизу (володiння духу над тiлом). Власть духа над телом, над материей (панування духу над тiлом, над матерiєю) - это основа протоарийской философии и практики, когда человеком достигается абсолютное равновесие и гармония духовного и телесного, обретается состояние Бога как Доли, доли-добавления к человеческому опыту Высшего Состояния Духа. Однако вначале существует состояние двойственности - это дух как вдохновение (жёлтое в символике цвета), и тело как воля, усилие (синее в символике цвета). Для обретения высшего единства (состояния Бога) необходимы постоянные смены вдохновения на волю и наоборот, не соскальзывая в сторону. Подобная психотехника протоариев имеет отголосок у индийских ариев, в их брахманизме, в Мокше как состоянии освобождения, в жняна-йоге как психотехнике. В жняна-йоге сила воли и вдохновенный разум - это два руководящих принципа [Фёрштайн Г. Энциклопедия йоги. - М.: ФАИР-ПРЕСС, 2003. - С. 88]. Постоянная смена воли на вдохновение и вдохновения на волю может привести человека к обретению состояния Бога, к переживанию невозможности смерти.
   Имея дело с синим и жёлтым как двумя цветами мы имеем дело с символами неба. А символы многозначны. Поэтому можно понимать под синим цветом и небо и небесную воду (Ирий) как основу, которая случайно порождает жёлтые вкрапления Солнца и звёзд в себе. Поэтому здесь можно представлять синее небо вверху и жёлтое Солнце внизу. Но в любом случае всё заканчивается практикой как критерием истины. А в практике должна быть постоянная смена воли на вдохновение, а вдохновения - на волю. Воля - синее. Вдохновение - жёлтое. С чего всё начинается? С воли или с вдохновения? Если с воли как основания, то синее сверху. Божественное - это равновесие, гармония воли и вдохновения в их смене. В Божественном нет движения, а лишь покой.
  

ВЫВОДЫ

  
   Положения сходства и линии пересечения религиозно-мистического и эстетического опыта - это наличие определённых субъективных состояний человека. Эти состояния являются спецификой наших органов чувств, нашей психики, нашего сознания. Эти состояния накладывают определённый отпечаток на восприятие нами разных свойств внешних объектов. Эти состояния касаются формы нашего восприятия, а не его содержания. Однако форма может быть и содержательной. Это мы видим особенно в эстетическом.
   Состояния человека как специфика наших органов чувств бывают разные. Одни из них более болевые, другие менее. Высшие из них (Божественные) появляются в нас, когда мы не ослабляем боль, выдерживаем, несём свой крест.
   Высшим является состояние Божественного, состояние Бога, когда тёплое (солнечное, жёлтое) и прохладное (вода, синева) находятся в равновесии, в гармонии, что достигается волей во спасение жизни. Это возвращает нас к символам протоарийской цивилизации, существовавшей в Северном Причерноморье, где Бог как Доля (доля даётся как состояние Высшее, состояние Бога) наполняет человека, делает его духовно богатым (Бог - Богатство). В этом состоянии всё в гармонии. Гармония здесь - критерий священного и возвышенного в их единстве.
   Когда желтизна солнца и звёзд, и синева вод, космических далей в человеке разряжаются равновесием, гармонией, то открывается сущностная сторона мира.
   Для уточнения истоков, интегрирующих религиозно-мистическое и эстетическое, окунёмся в самую древность индоевропейской культуры.
   Ночное небо - небесные воды [Кёйпер Ф.Б.Я. Труды по ведийской мифологии. - М.: Наука, 1986. - С. 161]. Дневное сияющее небо [Иванов В.В., Топоров В.Н. Индоевропейская мифология // Мифы народов мира: Энциклопедия. - В 2 т. - Т. 1. - М.: Советская энциклопедия, 1991. - С. 528] - это небесное солнце, огонь. Огонь рождается из космических вод; и он - экстатическое вдохновение [Кёйпер Ф.Б.Я. Труды по ведийской мифологии. - М.: Наука, 1986. - С. 75]. Огонь дарует вдохновение [Кёйпер Ф.Б.Я. Труды по ведийской мифологии. - М.: Наука, 1986. - С. 80]. Но жизнь в двух формах - вода и огонь [Кёйпер Ф.Б.Я. Труды по ведийской мифологии. - М.: Наука, 1986. - С. 30]. Огонь как вдохновение вырывается из океана сердца [Кёйпер Ф.Б.Я. Труды по ведийской мифологии. - М.: Наука, 1986. - С. 31]. Вырывается из изначальных космических вод. Вдохновение (огонь) покоится на разуме и на воле (на водах подземного океана) [Кёйпер Ф.Б.Я. Труды по ведийской мифологии. - М.: Наука, 1986. - С. 31]. И порой вырывается. То есть в психологическом плане мы имеем две противоположности: вдохновение или вдохновенный разум (огонь) и разум-воля или сила воли (вода), две противоположности в психической жизни человека (небо). Мы имеем всплески вдохновения на разумной и волевой жизни человека.
   Небо - это огонь и вода, это сердце [Войтович В. Укранська мiфологiя. - К.: Либiдь, 2002. - С. 331, 470]. Но "высшее небо" в трансцендентальной гармонии [Кёйпер Ф.Б.Я. Труды по ведийской мифологии. - М.: Наука, 1986. - С. 37]. То есть с самых древних времён гармония - это основной принцип религиозно-мистического и эстетического. Религиозно-мистический и эстетический опыт в своих линиях сходства и различия связаны с категорией гармонии.
   В связи с такими выводами уместно отослать читателя к дополнению - о значении символов жёлтого и синего, как они вписаны в общечеловеческие ценности.
  

ДОПОЛНЕНИЕ.

  
   Укранцi забули себе
   (фiлософсько-аксiологiчний вимiр)
  
   Укранцi забули себе. Укранцi не просто народ, який забув свою мову. Укранцi - це народ, який забув себе, забув сво витоки, забув сво основи. Тому укранський прапор висить перевернутий догори ногами.
   Укранцi не просто забули свою мову. Вони забули основну цiннiсть своє нацi. I тому допустили перевернутий прапор, коли синiй колiр угорi, а жовтий - внизу. А повинно бути навпаки. Жовтий колiр - це вогонь Сонця, а синiй - це вода. Вогонь i вода - двi протилежнi стихi, якi живлять рослину (в символiцi - жовтий i синiй кольори). Вогонь i вода є витоками, основною причиною життя, i в першу чергу - рослинного життя. Укранцi, якi є нащадками протоарiйсько (праарiйсько) цивiлiзацi, в основу цiнностей поклали життя, i перш за все - рослинне життя. Протоарi займалися хлiборобством, вирощували рослини як основу усякого життя. Протоарi йшли зi Скандинавi через литовськi i бiлоруськi землi до Пiвнiчного Причорномор'я. I заснували свою цивiлiзацiю на укранських землях, де чорноземи i де є можливiсть вирощувати живе, життя. Для вирощування необхiднi жовтий вогонь Сонця i синя вода - як основи.
   Литовцiв, бiлорусiв та укранцiв можна вважати протоарiйським народом. В хнiй народнiй культурi й фольклорi залишилося чимало вiд протоарiв. Але розквiт протоарiйсько цивiлiзацi вiдбувся у Пiвнiчному Причорномор', тобто на землях Украни. З цих земель частина протоарiв пiшла до Iндi й Iрану. Там виникли першi Священнi Письмена - Рiгведа й Авеста. Iндуси й iранцi - це арi.
   Протоарiйська цивiлiзацiя у Пiвнiчному Причорномор' з самого початку була заглиблена в хлiборобство. Вперше про Пiвнiчне Причорномор'я ми читаємо у Геродота. Вiн пише про скiфiв [Геродот. История // Геродот. Фукидид. Ксенофонт. Вся история Древней Греции. - М.: АСТ, Астрель, 2010. - С. 183-234]. Але скiфи - це узагальнення. Були скiфи царськi, скiфи-кочовики. Цi скiфи - бiльш iранськi племена. Були еллiно-скiфи. Це греки. Але були i скiфи-хлiбороби, орачi [Геродот. История // Геродот. Фукидид. Ксенофонт. Вся история Древней Греции. - М.: АСТ, Астрель, 2010. - С. 183-234; Смирнов К.Ф. Скифы // Большая советская энциклопедия. - В 30 т. - Т. 23. - М.: Советская энциклопедия, 1976. - С. 508]. В цих скiфах можна впiзнати й припускати хлiборобiв-укранцiв, тобто представникiв протоарiйсько цивiлiзацi. Хоча протоарiйська цивiлiзацiя iснувала й до приходу скiфiв. Ця цивiлiзацiя стала занепадати у зв'язку з переселенням рiзних народiв на територiю Пiвнiчного Причорномор'я. Повний занепад протоарiйсько цивiлiзацi вiдбувся у незалежнiй Укранi, коли укранцi, забувши витоки своє основно цiнностi "життя", i перш за все - рослинного життя, вiд якого йде всяке життя, людське життя, повiсили жовто-синiй прапор догори ногами.
   Треба пам'ятати, що основною цiннiстю протоарiйсько цивiлiзацi є життя, яке пiдживлюється вогнем Сонця (символiчний жовтий колiр) i водою (символiчний синiй колiр). Тому в ритуалах на Iвана Купала вогонь пускають по водi. Вогонь пускають по водi i в iндузмi, в iндiйських ритуалах. Як уже було сказано, частина протоарiйсько цивiлiзацi пiшла до Iндi й Iрану. Арi - це iндуси й iранцi. Там теж можна зустрiти в ритуалах iндузму та зороастризму як вiруючi вогонь пускають по водi. Шлях арiв - вiд Скандинавi й Литви до Iндi. Тому прадавнi, архачнi слова схожi у балто-слов'янських та iндо-iранських мовах. Проте основна цiннiсть, цiннiсть життя, розквiтла на теренах Пiвнiчного Причорномор'я ще в доскiфський перiод. Нам залишилося тiльки збагнути цю цiннiсть, яку понесли протоарiйськi племена до Iндi й Iрану. Ця цiннiсть зафiксована у Рiгведi iндузму й Авестi зороастризму. Ця цiннiсть вплинула на Тору iудазму через зороастризм. Ця цiннiсть розповсюджувалась вiд iндузму по свiту через буддизм та даосизм, на який вплинув той самий буддизм. Ця цiннiсть розповсюджувалась вiд iудазму по свiту через християнство та мусульманство. Ця цiннiсть - найпрадавнiша i головна. Вiд не - усi моральнi цiнностi справедливого людського життя (справедливого розподiлу, який дає життя, прирiст нового життя). Ця цiннiсть - основа. Але  забули самi укранцi й водрузили свiй нацiональний прапор догори ногами. А в деяких мiстах Украни вивiшують кривавi прапори, кривавого кольору.
   Важко народу мати таку цiннiсть як життя, плекати життя. Тодi завойовники нахабнiють зi своми нелюдськими цiнностями. Украну постiйно окуповували. Ще з часiв Скiфi окуповували. Але головна цiннiсть повинна бути. Тодi й народ є. А головна цiннiсть для укранця - життя, рослинне життя, людське життя. Вiд нього - i моральнi цiнностi як справедливий перерозподiл рослинного життя задля збiльшення життя. Перерозподiл, щоб було i для дiтей, i для людей похилого вiку.
   Пiдсумовуючи сказане, ще раз зазначимо, що укранцi - нащадки протоарiйсько цивiлiзацi. Основна цiннiсть цiє цивiлiзацi - життя. Основою життя є життя рослинне. Тобто протоарi були хлiборобами. Основнi джерела рослинного життя - вогонь Сонця i вода (вода землi й вода неба також). Символiчно вогонь Сонця - жовтого кольору, а вода - синього. Цi кольори - на державному прапорi Украни. Але жовтий колiр повинен бути вгорi, бо Cонце вгорi. Отже необхiдно перевернути державний прапор.
   Пiсля життя рослинного йде моральне (соцiальне) життя як справедливий перерозподiл рослинного життя задля ще бiльшого життя. Пiсля життя морального як справедливого йде життя Божественне (життя Бога) як багате (богате) життя, багатство людського духу, коли людина отримує долю, отримує ще стан Бога як долю, долю Божественного як стан, стан середини гарячого i холодного, стан рiвноваги й гармонi гарячого сонячного вогню та холодно води. Бог - це доля, доля для повноти, для багатства, багатства Духу; доля як щастя.
   Бог - багатство, коли людинi додається стан Бога, стан абсолютно гармонi й рiвноваги. Це є на прапорi Украни, є однакова кiлькiсть жовтого й синього, гармонiя i рiвновага жовтого й синього. Але спочатку треба перевернути сили в людинi. Гарячий сонячний вогонь угорi, а холодна вода - унизу. Божественне - хня рiвновага.
   Висновок. Задля правильного розумiння, необхiдно перевернути державний прапор, щоб жовте було угорi, а синє внизу. Цей прапор повинен майорiти поруч з нацiональними прапорами над Москвою, Єрусалимом, Вашингтоном, над Пекiном, бо цей прапор символiчно вiдображає корiннi загальнолюдськi цiнностi, цiнностi, якi були основою протоарiйсько цивiлiзацi Пiвнiчного Причорномор'я, проте є основною цiннiстю усього людства.
   Треба розмовляти укранською мовою хоча б задля пам'ятi про протоарiйську цивiлiзацiю, яка дала основнi цiнностi людству через хлiборобську працю. А також хоча б задля того, щоб вiдчути коренi усiх арiйських мов. Укранська є коренем цих мов [Красуский М. Древность малороссийского языка // Iндоєвропа. - К., 1991. - N1. - С. 9-39]. Але перш за все жовто-синiй (жовтий угорi) прапор повинен майорiти всюди, щоб людство пам'ятало сво основнi цiнностi.
   Укранцi повиннi перевернути свiй прапор, щоб угорi був жовтий колiр, а внизу - синiй. Вогонь Сонця вiддає свою енергiю в холоднi простори синього Всесвiту, в якому з участю води зародилося життя, яке треба плекати. У Всесвiтi синє всюди. Але коли людина на землi, то жовте Сонце угорi, а синя вода внизу.
   Хоча, коли жовте угорi, а синє внизу, то це матерiальний бiк протоарiйсько цивiлiзацi, рiльництво i хлiборобство. Про Бога нагадує лише рiвновага та гармонiя жовтого i синього.
   А коли вгорi синє, а внизу жовте, то це верховенство Ирiю. Ирiй - це небесна вода i взагалi небо [Потебня А.А. Слово и миф. - М.: Правда, 1989. - С. 541]. Ирiй - це море, море на небi, небесне море. Ирiй - небесне море як стан душi, стан свободи i щастя. Ирiй - це кiнечний стан Бога як iдеал майбутнього.
   Якщо синiй Ирiй вгорi як небо, небесна вода, а жовте Сонце i небеснi зiрки внизу, то Ирiй х i породив. То спочатку було синє небо, небесна вода.
   Синє небо, небесна вода вгорi, а жовте Сонце i небеснi зiрки внизу - це духовний бiк протоарiйсько цивiлiзацi.
   Вiд духовного самi втрати. Мабуть, тому i було колись запропоновано перевернути прапор. Щоб матерiальне було вгорi.
  
   СОДЕРЖАНИЕ
  
  
   ВСТУПЛЕНИЕ.........................................................
  
   1. Основания для сходства религиозно-мистического и эстетического опыта..........................
  
   2. Особенности различий религиозно-мистического и эстетического опыта.....................................................
  
   3. Философский и психоаналитический ракурс религиозно-мистического и эстетического опыта..........................................................................................
  
   4. Религиозно-эстетическое и современность....................................................................................
   ВЫВОДЫ...................................................................
  
   ДОПОЛНЕНИЕ. Укранцi забули себе
   (фiлософсько-аксiологiчтий вимiр) .....................
  
  
   4
  
  
   11
  
  
   63
  
  
  
   95
  
  
  
  
  
   116
  
  
   171
   173
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Научное издание
   Мурашкин Михаил Георгиевич
   РЕЛИГИОЗНО-МИСТИЧЕСКИЙ И ЭСТЕТИЧЕСКИЙ ОПЫТ: ЛИНИИ СХОДСТВА И РАЗЛИЧИЯ
  
  
  
   Монография
  
  
   Редактор-корректор Г.М. Гарченко
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Подписано к печати: __.__.2012, соглас. решен. Учёного совета академии (протокол N 6 от 24.01.2012). Формат 60х84 1/16 Печать RISO. Услов. печат. лист. ____. Тираж 1000 экз. Зак. N ___.
   0x08 graphic
Издательский отдел ГВУЗ ПГАСА
   Свидетельство о внесении в Государственный реестр серия ДК N 2947 от 28.08. 2007 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

64

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"