На четвёртом курсе, оказавшись под влиянием любовных событий, стремительно развивавшихся у моих друзей, я задался вполне закономерным вопросом: почему сам-то один до сих пор?! Старший курс - самое время! Помню, идешь вечерком по общаге - и всюду в укромных уголках, в полутьме - на лесенках, по подоконникам, на гладильных столах в коридорах - парочки, парочки... И горячий шепот...
Я решил "проскринировать" на предмет "подходит - не подходит" всех девчонок, что меня окружали на факультете. Дескать, выберу, начну ухаживать, а там, глядишь, и чувства придут. И напряженная мыслительно-аналитическая работа привела к закономерному итогу - подходящая кандидатура была найдена.
Потенциальная дама сердца училась в той же группе, что и я: она - невысокого роста, приятных форм, подчёркнутых изящной талией, обаятельная блондинка, излучающая искренность и радушие. Правильное, округлой формы лицо, обрамлённое немного вьющимися светло-русыми волосами, украшали искрящиеся светлые глаза и очаровательная улыбка.
Однако первые знаки симпатии с моей стороны у "объекта" энтузиазма не вызвали. Ничего, успокаивал я себя, так и должно быть. Ты, дружок, Ален Делон, что ли? Глянь на себя в зеркало. Ну, глянул, и что? Хотя... Не Аполлон, но всё же... Вода камень точит. А посему, извините, барышня-с, продолжим "работать" с Вами дальше. Для начала, Вам необходимо привыкнуть к тому, что я рядом! А там видно будет, сориентируемся по ходу! Смелость города берёт! Вперёд!
Жила девушка от института не близко. Почему бы мне не проявить заботу и не начать регулярные провожания? Тем более - зима. Рано темнеет. Она отказывается от сопровождений? Не беда, главное - казаться интересным, неординарным, это точно не может быть неприятным, а уж язык-то у меня подвешен! Да и покуражиться, поломаться для порядка девчонкам важно - мёдом не корми. И настойчивость в ухаживаниях всегда ценится. Как правило, даже решительно сказанное "нет!" таковым, на самом деле, не является. Знаем мы вас!..
Стоял морозный вечер, когда мне вновь захотелось проводить свою пассию. Я тогда серьёзно занимался горным и лыжным туризмом, совмещая регулярные тренировки с методом перманентной холодовой закалки: расхаживал даже в морозы в лёгком плащике, фетровом "пирожке", без подштанников и перчаток. Но в тот день приморозило крепко. Обычно я согревался быстрой ходьбой. Но вместе с дамой сердца не разбежишься. Одна радость: она наконец-то взяла меня под руку - хоть чуточку теплее.
При приближении к своему дому красавица резко выдернула руку, объяснив: "Моя мама считает, что под руку может ходить только замужняя женщина..." Что ж, маме - респект.
- Всё, мы пришли! - твердо сказала очаровательная одногруппница.
- Вижу, заходи. - Я открыл дверь подъезда, пропуская её вперед.
- А ты куда?
- К тебе: холодно, однако, чайку там...
- Размечтался... Иди домой!
- Пойду, пойду, не переживай, - ответил я, заходя следом в подъезд.
Через два этажа предложение покинуть помещение прозвучало вновь с заметным негодованием и твёрдостью в голосе.
- Пожалуйста, пожалуйста, спокойной ночи. Но подъезд - место общего пользования, и мне хочется погреться, - ответил я, усаживаясь на теплый от батареи подоконник.
Хлопнула входная дверь квартиры, за которой скрылась недоступная Дама сердца.
Я блаженно ощущал, как живительное тепло через пятую точку и ноги растекается по всему продрогшему телу. С упоением представлял, как объект обожания снимает с хорошеньких полненьких ножек (мы еще познакомимся с ними поближе!) зимние сапожки, надевает мягкие домашние тапочки, как по прихожей распространяется легкий запах душистых волос... Однако почти материально осязаемые видения одеваемого домашнего халатика прервал звук хлопнувшей двери подъезда.
Чужаки всегда вызывают подозрение, поэтому я внутренне собрался, втайне мечтая, чтобы вошедший жил на первом этаже. Но шаги упорно приближались - неспешно поднималась уставшая женщина. Увидев меня, она не стала скрывать недовольный взгляд, мол, сидят тут всякие! И вдруг я заметил, что выражение её лица чуть заметно изменилось, стало озадаченным. Женщина замедлила шаг. Тут меня осенило: да это же, наверное, мама моей красавицы! Она, видимо, узнала меня по фотографиям, ведь ребят в группе дочери было "раз-два - и обчелся". И точно! Женщина позвонила в неприступную квартиру.
Я, проявляя нехитрые способности телепата, явственно почувствовал, почти услышал, какой сейчас состоится диалог.
"Как дела, доча?" - "Все нормально, мамуля!" - "Слушай, а что там за парень сидит на подоконнике? Что-то в нём знакомое есть". - "Да это мой одногруппник, я тебе про него рассказывала". - "И почему он там сидит?" - "Меня провожал, замёрз. Греется, наверное". - "И ты его не пригласила, не предложила чаю?!" - "Пол топтать!" (ну, или что-то в этом роде).
Конечно, подобный диалог пронёсся в голове мгновенно, намного быстрее, чем он мог прозвучать в самом деле. И я не сомневался, каков будет жесткий вердикт всё понимающей, знающей жизнь мамы: "Ну-ка, быстро иди и пригласи его в дом!" Ну, может быть, чуть помягче. Не принципиально. Главное то, что она - мать взрослой, на выданье дочери-старшекурсницы - знает, что молодость скоротечна, как сибирское лето. Что только в это безбашенное время кажется, что всё ещё впереди. Что прекрасный принц будет непременно под алыми парусами или, на худой конец, на белом коне.
И тут я понял, как можно отомстить неблагодарной Даме сердца: нужно немедленно уйти! Уйти, хотя ещё толком не согрелся. Уйти, оставив ей легкий дымок осознания вины. Тем более, общеизвестно, что иногда чувства у женщин возникают из жалости или сострадания. Да будет по сему! Вот тебе!!! И я, тихонько спустившись и придержав за собой дверь, шагнул в снежную морозную мглу...
Спустя много лет, мы с ней, весело смеясь, вспоминали тот случай. Несостоявшаяся Судьба незадолго до этого развелась. Курила, как паровоз. Детей у нее не было, преобладало подчеркнутое критично-язвительное отношение к нам, мужикам. Однако, чуть посерьёзнев, она вздохнула и сказала: "Да, именно так тогда и прозвучало почти слово в слово, да ещё несколько лет эта сцена поминалась мамой на полном серьёзе..." Кстати, в конце пятого курса на дне рождения Дамы сердца мне удалось-таки познакомиться с её родителями, и я маме понравился, но...
Теперь мне, отцу, всего несколько лет назад выдавшему замуж собственную дочь, стал понятен далеко не праздный интерес к любому парню, которого я видел рядом со своей дочкой.
Любовь - это печь, а истопников, в идеале, должно быть двое. Иногда истопник только один, но тогда ему приходится работать за двоих, если второй с печи слезать не желает. Тогда первый, как правило, быстро устаёт. Да и "печь" бывает разной конструкции: с заслонкой и без заслонки, с лежанкой и без неё. "Печь" может быть украшена изразцами, а, может, и нет - всё очень индивидуально у каждой пары "истопников". Но это внешне. А бывают "печки" с неисправностями конструкции - плохая тяга, кривой дымоход, или с поддувалом что-то не то. "Топишь-топишь", а всё не ладно - чадит и не греет.
А если и "топить" со временем становится лень? Да и зима сделала своё дело: либо закалка, либо провожания. Ведь из-за призрачной надежды на приход чувств у Дамы сердца простужаться было неохота.
История вторая.
Пошла б Федора за Егора...
(или сучка захочет -- кобель не вскочит)
"Ты не возражаешь, если мы с тобой сейчас поцелуемся?" -- горячим шепотом с придыханием шепнула мне на ухо Рита, ее глаза сверкнули в темноте...
Впервые девушка сама предлагала мне поцеловаться. Предложение весьма польстило, прозвучав недвусмысленно и заманчиво -- как-никак в первый раз в жизни!
Дело было в колхозе, точнее, на "добровольно-принудительных", как тогда выражались, сельхозработах -- это патетически именовалось "шефская помощь селу". Почему "шефская", и почему "помощь" студентам было не совсем понятно, впрочем такими вопросами в то время никто не задавался: партия приказала -- комсомол ответил "есть!".
Меня с одногруппником Володей и ещё тремя подружками-студентками нашей группы разместили в доме гостеприимной пожилой четы колхозников. Мы с Володей попросились на веранду, чтоб иметь хоть какую-то независимость от хозяев. Сентябрьские ночи становились всё холодней, но нас выручали морозостойкость и неприхотливость -- ах, молодость-молодость... По вечерам на веранде на выданных с колхозного склада пружинных железных койках вместе с нами постоянно сидели, поджав ножки, три наши подружки - такая милая дружеская общинка. Вели задушевные беседы, травили анекдоты, пели под гитару туристские песни, стараясь не тревожить хозяев, рано ложившихся спать. Никто из нас тогда еще не курил, только иногда так, баловались. Мы были молоды, искренны, неиспорчены, наши соседки-одногруппницы пока еще были девственницами, по крайней мере, таковыми себя позиционировали.
Есть точно отражающие состояние юношеской души строки из песни: "Ветер в голове, а я влюбленный во всех девчонок своего двора..." Так и я -- мне нравились почти все мои одногруппницы. Чувствовал, что при определенных обстоятельствах могу влюбиться в любую из них. И эти трое были из их числа. Многие разговоры и шуточки были на тему любви и секса, часто "на грани фола", но тонкую грань приличий не переходили. Мы с Володей вели себя вполне корректно, даже когда выпивали, однако намекали вполне недвусмысленно: девчонки, мы вас хотим! Они прекрасно понимали наши намеки и "хотелки", им, безусловно, нравилось, да и кому может не нравиться чувствовать себя желанной? Нам же было чертовски приятно, что их к нам тянуло. Наши подружки жеманничали, строили глазки, облизывали губки, как бы ненароком показывали коленочки, игриво смеялись. Мы же, чуть раскрасневшись, ощущали собственное сердцебиение. Словом, легкое либидо буквально висело в воздухе. Впрочем у Володьки имелась Дама сердца, правда, в том колхозе ее с нами не было: она училась в другой группе.
Но однажды идиллия резко оборвалась. Был банный день, мы купили пару бутылочек красного винца, закуски и решили душевно провести очередной вечер, попарившись перед этим в баньке. Мы с Володей великодушно пустили наших девчонок попариться первыми - меньше сажи, больше жара. Банька топилась по-черному.
И вот, когда мы с ним, от души напарившись, в предвкушении небольшого пиршества вернулись на свою веранду, оказалось, что наши нечестные подруги всё выпили и съели, не дождавшись нас. Почему они так поступили, я уже не помню, но нас это возмутило до глубины души. Слово за слово, мы вдрызг разругались, а одна из них, в завершение крепкой размолвки, снисходительно выдала: "Спокойной ночи, "квадратные" мальчики!" "Оквадратить" на сленге того времени означало: возбудить интерес и "кинуть" представителя противоположного пола. Наутро был объявлен взаимный бойкот.
Чем мы с Володей могли отомстить своим "неверным" подругам? Только альтернативой им в виде новых пассий! А вы, голубушки, будете ложиться спать вместе с хозяевами в восемь часов вечера - деваться вам некуда! Конечно, в глубине души и я, и Володя сожалели, что рассорились с ними. Но нужно было держать марку - гордость и юношеский максимализм зашкаливали.
Сказано - сделано. Уже следующим вечером на нашей веранде сидели две новые студентки. Они принципиально отличались от наших "бывших": обе курили и, самое главное, имели опыт -- это ни для кого не было секретом. Впрочем "новоизбранные" этого и не стеснялись, наоборот, даже несколько бравировали, типа, знают жизнь. Легкое либидо с нашей веранды испарилось, уступив место банальной похоти. Звали их Лилия и Маргарита. Лиля взяла курс на Володю, Рита (она вдобавок была старше на целый год) -- на меня. Потрепавшись и хлебнув спиртного, мы решили прогуляться по засыпающей деревне: было видно, что приютившие нас хозяева не очень довольны, что пожаловали "чужие". К тому же, увидев их на нашей веранде, они примерно сообразили, что произошло.
Противные сентябрьские дожди уже успели превратить улицы деревни в непролазную грязь -- все ходили в резиновых сапогах. Холодало, стремительно темнело. Месить грязь быстро надоело, срочно требовалась крыша над головой.
Нас с Володькой бросили тогда на тюкование соломы. Агрегат-тюковальщик стоял сразу за деревней в чистом поле под крышей, силовой аппарат, питавший его, и кое-какой инструментарий находились рядом в дощатой сторожке, запираемой на ночь на навесной замок. Колхозник-аппаратчик по нашей просьбе как-то показал, куда прячет ключ -- словом, какая-никакая собственная "резиденция" у нас имелась, чем мы очень гордились. Открытая всем ветрам сторожка, в которую вряд ли бы кто пожаловал ночью, представлялась почти идеальным укромным местом. По земляному полу была разбросана солома, валялось какое-то тряпьё, на прибитых к стенке гвоздиках висело несколько ватников.
Зашли, устроились. В недопитой бутылке булькало спиртосодержащее пойло, гордо именуемое "Портвейном", закуски не было -- занюхали рукавом. "Винцо" приятной теплотой отозвалось в теле, в голове зашумело. Я кожей чувствовал: к чему-то идет. Не сказать, что я, тогда еще нецелованный, боялся женщины, но было волнительно и даже как-то тревожно, что называется, не по себе. Времена "развитого социализма" еще были довольно целомудренными, по крайней мере, меня воспитывали так, что если я пересплю с девушкой, и она вдруг "залетит", то буду просто обязан на ней жениться. Втайне тешил себя мыслью, вдруг сегодня не срастется, что-то помешает. Зато наши "новоизбранные" были на удивление спокойны, чувствовалось: им такая ситуация хорошо знакома.
Девки закурили, попросил цигарку и Володя -- он иногда покуривал, я же табачный дым не переносил. Да и торговали в сельском райпо "Беломором", в лучшем случае, "Примой" -- табачный смог висел еще тот, хорошо хоть сквозь щели сторожки заметно сквозило. По моей просьбе приоткрыли дверь, в чрево нашего тайного логова заглянула полная луна. Тишина, усиливаемая бездонной чернотой сентябрьского неба, оглушала -- птицы умолкли до весны, деревня спала. Становилось всё холодней, изо рта заструился легкий парок, хмельной градус быстро выветривался. Это тоже меня обнадёживало: раздеваться не хотелось никому.
Вдруг по подсвеченному луной мертвенно-бледному полю метнулись три тени. Деревенские? Их нам только не хватало. Темные фигуры всё приближались... Ба-а! Расслабьтесь! Это же наши "отставницы" собственной персоной! Хе-хе, как мило! Что, кумушки, заскребло? Не спится и, чтоб не разбудить хозяев, решили выйти на веранду, а там нас, негодных, отверженных, "квадратных", но таких милых и родных, нетути? Бывает... Небось и "мировую" задумали, и штрафную-отступную бутылочку мерзкого "Портвейна" заначили? Сообразили, значит, где мы? Ну, молодцы!
Сразу стало весело и тепло, напряженность спала, по крайней мере, у меня. "Новоизбранные" же, наоборот, немножко напряглись. Впрочем это еще более веселило -- меня и Володю стал подтачивать едкий смешок, на наших лицах заиграли широкие улыбки. Не, ну на самом деле, как приятно, когда за тобой девчонки бегают!
Подошли: "привет" -- "привет". В воздухе повис немой вопрос: а чё надо-то? Чё пришли-то? Подошедшие "отставницы" тоже стрельнули по цигарке. Табачный смрад, к моему неудовольствию, стал еще плотней. Куряки чёртовы! И тут Лиля зна?ком показала Рите -- выйдем. Вернулись с таинственными улыбочками. Рита, подсев ко мне, горячим шепотом с придыханием шепнула на ухо:
-- Ты не возражаешь, если мы с тобой сейчас поцелуемся? -- её глаза сверкнули в темноте. Лиля тем временем, навалившись на Володю, впилась в его губы своими прокуренными брылями. Сцена интересная и, скажем так, вполне ожидаемая.
-- Ну, давай!..
Первый поцелуй... Каждый запомнил его по-своему. У кого-то он остался в памяти долгожданным, романтичным, волнующим и желанным. Но кому-то вспоминается только чужой запах изо рта, недаром говорят: "Не дари поцелуя без любви..." Никогда не жаловал курящих женщин: от них несет мужиком. Точнее, несло. Напомню, в "совковых" сельмагах тогда не продавали ни "Мальборо", ни "Камел", ни, на худой конец, "Стюардессу" или "Родопи". Никаких фильтров, никаких ароматизаторов, махра какая-то, кислятина! Тем не менее, знаковое историческое, а точнее, статистическое для меня событие -- первый поцелуй -- наконец-то произошло.
"Бывшие" опешили, их ручки с дымящимися папиросками разом опустились. Потом они дружно затянулись, выдохнув своими изящными ротиками новую порцию вони. И, загасив об доску цигарки, двинули на выход. Что тут скажешь? Про Даму сердца Володи они знали, поэтому смотрели на него осуждающе. Но я-то был свободен, как молодой тетерев! Такой юный, чистый, девственный, с вьющимися волосиками на голове и мягким пушком на лице. И вот эта, гм..., Рита его, похоже, прибирает к рукам. Ну что, милые "отставницы", вы "чужие на этом празднике жизни", пора на выход!
Как только за ними закрылась дверь, грянул наш дикий хохот. Нахохотавшись всласть, мы дали волю языкам, не выбирая выражений. Однако "бывшие" никуда не ушли, они зашли за сторожку, присели в крапиве и замерли, а у нас, чёрт возьми, не хватило ума проверить это. Нам самим потом было стыдно за наш нетрезвый трёп, но, как говорится, "слово - не воробей..." -- много неожиданного узнали они про себя. Впрочем сами виноваты.
Стало еще холоднее (к утру тоненький ледок обвил края лужиц), пить было нечего. Логично напрашивалось "продолжение банкета" в более теплом месте. Девки снова о чем-то неслышно пошептались. В деревне мы разошлись в разные стороны: Лиля с Володей пошли к нашему дому, Рита потянула меня к своему.
Войдя в теплые сени незнакомой избы и несильно треснувшись в темноте башкой о низенькую балку, я, сощурившись, огляделся. На небольшом пространстве углом друг к другу тоже стояли две железные койки, на одной из которых крепко спала студентка Женя.
Нравилась ли мне Рита? Скорее не нравилась, не влюбился бы точно. Невысокого роста, худенькая, если не сказать тощенькая (она раньше занималась балетом) -- ножки толщиной с мою руку, задница размером в два кулака. Впрочем возможно это чей-то идеал, как говорится, "на вкус и цвет..." Добавить к этому нагловатые, немного навыкат глаза, прямые, точно смазанные салом светлые волосы ниже плеч и неприятный елейный голосок. Про табачный запах изо рта я упоминал. И еще у нее был один, выясненный в процессе дальнейшего общения, очень серьёзный недостаток: она не верила в победу коммунизма.
"Ложись! -- Рита, откинув одеяло, кивнула на свою койку. -- Я сейчас!" Вот ведь, блин, интересная ситуацийка! Впрочем чего киксуешь -- сколько раз ты сам нечто подобное рисовал в мечтах! Мечтать-то, конечно, мечтал, но... Я не стал раздеваться, улегшись прямо в трико и рубашке, "шхонка" была односпальной. Может, думаю, для начала просто поспим -- сразу решил никаких активных действий не предпринимать.
Вернулась Рита. На ней были легкая футболка и тоненькие капроновые колготки. Острыми гаечками сосков обозначили себя маленькие аккуратные грудки. Она успела малость курнуть, что угадывалось по усилившемуся запаху, и нырнула ко мне под одеяло. Я привычно принялся шепотом "ездить по ушам", провел рукой по колготкам -- трусиков под ними не было. В темноте, на одной со мной подушке отсвечивали большие "эти глаза напротив". Чувствовалось ее горячее дыхание и стук сердца: "а девушка созрела".
Всё-таки общепринятое мнение часто бывает крайне необъективным. Если хочет парень, а девушка не дается -- это воспринимается нормой, до поры до времени, в порядке вещей. А если наоборот? Почему-то парень в подобной ситуации если не осуждается, то как бы укоряется, вызывая подозрения. А ведь, собственно, с какого ляду считается, что если девушка сняла трусы, то мы просто обязаны трепетать от желания и готовности? Да у нас настройка может оказаться еще тоньше девичьей! Это, кстати, яркий пример неравноправия мужчины и женщины со знаком минус.
Я продолжал монотонно бубнить, надеясь потихоньку усыпить свою возбужденную соседку по шхонке, но не получалось: ее чуть выпученные глазенки, черт побери, светились в темноте всё так же ровно. Что молотил, чувствуя непреодолимое желание уснуть, тоже не помню. Уже середина ночи, а "позывов" никаких.
Но Рита оказалась довольно мудрой -- вот что значит опыт. Она зевнула, чмокнула меня в щечку, нежно выдохнув: "Спокойной ночи, дорогой..."
Проснулся от пристального взгляда: соседка Риты по веранде Женя недоуменно в упор, будто увидев впервые, меня внимательно рассматривала. Буркнув ей "доброе утро", огляделся. Риты рядом не было. За окном разливалось солнечное утро, умытое предрассветным дождиком осеннее небо выглядело ослепительно голубым. Сидя на заборе, орал, как сумасшедший, большой белый петух. Я быстро оделся и, воровато оглянувшись, выскользнул из дома, радуясь, что не столкнулся с Ритой.
Домой идти не хотелось. Дав пару кружочков по деревне, направился на завтрак в колхозную столовку. Заливаясь краской смущения от ожидания неизбежности новой встречи, робко приоткрыл дверь. Володя, Лиля и Рита уже сидели за одним столом, бодро работая ложками. Я взял железную миску с кашей и уселся рядом: "Всем привет!" Обиженные "отставницы" сидели втроем за соседним столом, делая вид, что нас не замечают -- да и ради бога. Лица у Володи и Лили довольно светились, по ним безошибочно читалось: всё у них "прошло" хорошо. Рита не выказывала никаких эмоций.
После завтрака присели на залитом солнцем бугорке за столовкой, девки и Володя закурили. Лениво катился дежурный беспредметный базар, ничего знакового не звучало. Я волновался, догадываясь, какой "вердикт" могла вынести Рита, пока меня не было: сам факт прихода на завтрак порознь свидетельствовал о многом ("отставницы" это тоже заметили). Работали мы тоже порознь -- все девчонки с зерном на току, мы же с Володей с соломой на тюковальшике: плотные тюки-брикеты, которые мы ворочали, весили прилично.
Простившись с девками, мы двинули к своему агрегату-тюковальщику.
-- Ну что, оплошал? -- улыбнувшись вопросил Володя.
-- Да-а... Что-то не особо хотелось... -- лениво ответил я, чувствуя, что опять краснею.
-- Ну-ну. А ей так хотелось мужика!
Я остановился.
-- Что, сильно лажала? -- умоляющий взгляд, полный надежды на снисхождение, выдавал меня с потрохами.
-- Да нет, расслабься. Наоборот сказала, типа, какой сильный мужчина: бровью не повел, мышцей не дрогнул, ничем не показал, что возбужден, но я-то всё понял. -- дипломатично ответил друг, -- Пошли давай!
Я испытал прилив нового чувства к Рите -- чувства благодарности за пощаду моего мужского самолюбия, а Володька -- свой чувак, не выдаст. Хотя... Лажать меня было не в ее интересах, ведь можно глянуть на вопрос с другой, не очень-то выгодной для Риты стороны: ну а что ж ты, голубушка, не смогла мужика "на боевой взвод" поставить, а? В любом случае, на сегодня мою репутацию пощадили. Однако "вердикт" Риты выглядел своего рода авансом, карт-бланшем на ближайший вечер, когда вновь будет предложено "исправить ситуацию". Как пели популярные в те годы Квины, "шоу маст гоу он". И я решил: набухаюсь -- а там, хрен с ним, будь, что будет.
Володька тем временем рассказывал, как одна из "бывших" на рассвете спросонья собралась в нужник (выйти во двор можно было только пройдя через веранду). Лилька, говорит, посапывая, дрыхла "без задних ног", а я уже не спал -- просто вылёживал, прикрыв глаза, но всё видел. Хвать! Видит: одна кровать пустая, на подушке другой -- сразу две знакомые головы! "Отставница" вытаращила глаза и, забыв о намерении, метнулась обратно в избу. Сон у нее как рукой сняло. Через мгновение в приоткрывшемся дверном проеме показались три головы "бывших" -- и взволнованный шепот: вот это да! Я, говорит, аж чуть не заржал.
Безучастно внимая его рассказу, я кисло улыбнулся: мысли были целиком заняты размышлениями о предстоящем вечере. Как зомби ворочал тюки соломы, не замечая их тяжести, машинально отвечал на какие-то вопросы Володи. По пути с работы купил две бутылки омерзительного "Портвейна".
Вечером зарядил противный мелкий дождь, ни о какой сторожке или прогулке не могло быть и речи. Володька, гад, находился в радостном возбужденном ожидании, я же втайне лелеял надежду: вдруг не придут, дождливо все-таки. Но не-е-ет, скрипнула калитка в темноте, во дворе мелькнули две знакомые фигурки. Блин, всё-таки припёрлись! Девки тоже купили бутылку вонючей "Портняги".
Пока шел процесс веселого возлияния, всё было нормально: я хохмил, сыпал анекдотами и прибаутками, заразительно смеялся. Володька от меня не отставал. Девки от души хохотали. Следуя своему замыслу, я пил за двоих. В какой-то момент даже почувствовал мощный прилив желания -- Рита видела это и тоже находилась в радостном предвкушении, активно демонстрируя, по Чуковскому, "синдром пирожка": "ну-ка, съешь меня, дружок"! И вдруг!..
Что "вдруг"? А ничего. Вдруг... наступило утро. Я открыл глаза и сел на своей шхонке -- м-м-м, в животе мутит, в голове шумит. На веранде никого не было, на улице светлынь. Глянул на часы -- ёкэлэмэнэ, рабочий день в разгаре, а я еще не жрамши. Наспех одевшись, поспешил к своему грёбаному тюковальщику соломы.
Завидев меня, Володька громко заржал: "ну и рожа у тебя, Шарапов!"
Спрашиваю:
-- Слышь, что было-то вчера?
-- А ты догадайся сам!
-- Ну, что-что? "Что я голым скакал, что я песни орал, а отец, говорил, у меня генерал"?
-- Ну что-то вроде этого. Короче, дал нам "просраться".
-- Да? А потом?
Володька усмехнулся.
-- Суп с котом. На бок завалился. Сперва всхрапывал, метался, что-то громко бормотал, Риту пару раз саданул, а уж перегаром от тебя разило!
-- Сильно саданул? -- поинтересовался я, удовлетворенно отметив про себя, что на этот раз мой перегар наверняка перебил ее табачный запах, ничего, потерпит.
-- Да нет, несильно. А потом мертвецки отрубился, как тумбочка.
-- Да? И что Рита?
-- Ничего, поняла, что ей обломилось. Проводил ее до дому, вернулся. Нам ты, к счастью, уже никак не мешал.
Такое развитие событий меня успокоило: ну а что? Нажрался -- отрубился, с кем не бывает? Облившись холодной водой из колодца, я принялся активно кидать тюки соломы, блаженно ощущая, как из организма выходит хмель.
Девки, завидев меня на обеде, расхохотались, я тоже заржал. Что ж, это походило на "индульгенцию": ясно, "укатали сивку..." -- бывает. Пить надо меньше! Вырисовывались два сценария на ближайший вечер: либо не придет, либо, что более вероятно, придет, но пить больше не даст. Так оно и случилось.
Выпили в меру. Общение стало менее эмоциональным, больше пели под гитару. Неумолимо близился волнующий "момент истины". Незаметно пролетел вечер, настала пора переводить тело и "дело" в горизонтальное положение. Погасили свет, улеглись по парам. Лилька с Володькой, раздевшись, сразу "приступили к делу" под одеялом.
Ч-ч-черт возьми! Когда смотришь порнушник -- это возбуждает. Но когда "порнушник" происходит в натуре, в каких-нибудь полутора метрах от тебя... Какие-то хрюканья, хлюпанья, чавканья, стенания, вскрики -- такое скотство! Реально зачесались руки схватить дрын и от души отходить обоих!
Я лежал и удрученно размышлял: боже, неужели это и есть то самое великое таинство соития мужчины и женщины? То вокруг чего создана такая мощная общемировая субкультура? То о чем непрестанно думают миллионы смертных? Что, и мне нужно уподобиться им, издавать эти мерзостные звуки, совершать однообразные рефлекторные животные движения, дергаться в конвульсиях? Вот тут, на серых нестираных колхозных простынях, на скрипучих пружинах тесной односпальной шхонки? С этой постылой нелюбой девахой, из пасти которой тащит какой-то вонючей кислятиной? Не имея возможности толком подмыться? Словом, полная тоска-а-а...
Я лежал, молча уставившись в потолок. Не спала, пуча в темноту свои бестыжие буркалы, и Рита. Наконец, глубоко вздохнув, она подала голос:
-- Я пойду. Проводишь меня?
Возникла пауза, разбавляемая мерным кряхтением и металлическим вжиканием на соседней многострадальной койке. Идти никуда не хотелось, к тому же на улице опять зарядил гнусный изнурительный дождик.
-- Да ладно, оставайся -- чего среди ночи под дождем шарахаться? Эти скоро отрубятся, а я пойду в баню, там в предбаннике вроде тюфяк какой-то валялся на лавке и телага под голову. Спи.
Я собрал монатки, вышел во двор и, вдохнув полной грудью напоенный дождём, мокрой землёй и стернёй осенний воздух, направился к бане.
На следующий день произошло знаменательное событие: Володе от его Дамы сердца пришли сразу несколько писем. Она писала, что их группа работает в соседнем районе (поэтому письма так долго шли), что любит, что думает о нем каждую минуту, что не может дождаться встречи и тэдэ, и тэпэ. Володя мгновенно прозрел, ощутив нахлынувший на него новый прилив чувств. Отбившись в сторонку, всё перечитывал и перечитывал, шевеля губами, вызвавшие сладостную аритмию сердца письма и как-то грустно, отрешённо улыбаясь. А потом, мучимый угрызениями совести, замолк. Он осознал всю гнусность им содеянного, боясь, что по возвращении из колхоза его запросто могут "сдать с потрохами" мстительные "отставницы". Впрочем необязательно они: их с Лилькой колхозный роман происходил на глазах всей группы. Все знали про письма, а от кого пришли, безусловно, догадались.
Лиля, зная чьи письма целый день мусолит Володя, обеспокоенно поглядывала на него, но подходить при всех как-то не отваживалась. Несколько напряглась и Рита. Я же всё думал: вот интересно, хватит ли у них наглости опять припереться к нам?
И что вы думаете? Припёрлись! Вечером, как по расписанию. В авоське вновь угадывались очертания пузыря отвратного "Портвейна". Я вызвал Володьку во двор: объясни, мол, Лильке ситуацию, ты что, свою потерять хочешь? Надо сказать, он был очень добрым, великодушным, но несколько слабохарактерным, мягкотелым человеком. А потому ответил мне, мол, как я ее прогоню, мне неудобно перед девчонкой. Тогда говорю: "Давай, я ей мозги вправлю!" -- "Не надо!" -- "Ладно, пеняй на себя!"
Тем временем, гадкая "Портняга" уже была разлита по стаканам. Без эмоций раздавили бутылку, намереваясь отбиться пораньше. Выключили свет, Володька демонстративно, не раздеваясь, лёг зубами к стенке. Лилька подлегла, обвив его сзади руками. Мы с Риткой полулежа сидели на шхонке и с интересом наблюдали за развитием событий, она курила.
Через пару-тройку минут озабоченная Лилька стала посылать ему намеки, дыша в ухо и гладя рукой ниже живота. Володька не выдержал и, тяжело вздохнув, встал: "Слушай, пойдем, покурим!" Открыв дверь во двор, они устроились на ступеньках. Покурили. Потом опять закурили. Я всё ждал, когда же наконец он выдаст ей своё решительное "ква!". Но они только молча курили. Наконец обозленная Лилька вскочила и, громко прошипев: "Ну-ка, сволочь, давай!", хорошенько пнула Володьку в спину. "Сволочь", вновь тяжело вздохнув, как-то обречённо поднялся со ступенек. Они снова легли. М-да, подумалось мне: спёкся пацан!
И тут дверь со стороны избы открылась -- на пороге в одних кальсонах стоял хозяин дома дядя Вася. Окинув нас взглядом, он спокойным, ровным голосом сказал: "Вот что я, ребятки, вам скажу. Надоело мне на вашу любовь смотреть. Я не для того вас пущал. У тебя, Володя, знаю, есть девушка (определенно наши "бывшие" слили!), как тебе не стыдно! И хватит здесь курить. А вы, девки, больше сюда не приходите...". И в таком духе минут пять. Надо признать, каждое слово попадало в цель -- дядя Вася стыдил и корил, его негромкий "монолог" звучал куда более убедительнее привычных ругани и мата. Впрочем, заматерись он -- всё равно был бы прав.
Девки, прикрыв глаза, притворялись спящими. Мы смиренно слушали его, хотя было видно, как Володька рад столь неожиданной развязке. У меня же внутри всё просто ликовало: ай-да дядя Вася, вот спасибо тебе, родимый! Да уж, его "выход", словно по сценарию драматурга, состоялся в самый нужный момент предпоследнего акта пьесы.
Ну а "последний акт" был сыгран утром, когда я, отозвав Лильку в сторонку, всё же решил прочистить ей мозги. Она в волнении закурила, ее лицо раскраснелось, ноздри слегка подрагивали от негодования: "Слушай, ты кто такой?! Какого хрена лезешь?! Ты-то какое имеешь право выговаривать мне всё это?! Почему сам Володя об этом не скажет?!" О-хо-хо... Пришлось матюкнуться, позвать своего друга, а когда он, виновато опустив голову, подошел, гордо удалиться.
Я, не слыша слов, со стороны наблюдал за их диалогом. Лилька, энергично жестикулируя, что-то ему с жаром выговаривала -- было видно: тему вела она. Володька-мямля, краснея, лишь робко блеял в ответ. В памяти всплыла знаменитая фраза Шурика из "Операции "Ы": "Надо, Федя! Надо!"
Вскоре по возвращении из колхоза Лиля пригласила нас с Володей на свой день рождения. Ну а чего не сходить? Девчонкой она была, в целом, неплохой -- весёлой, искренней, радушной, стройной, обаятельной, хоть и не красавицей. Тем более, впереди еще целая вечность -- три курса учебы. Мы остались хорошими друзьями. Да и Ритуля сегодня мне, старику, глядя на фотографию, кажется вполне симпатичной. Но тогда я попросил Лилю: "Только Риту на "днюху" не приглашай, пожалуйста, или я не приду!". И не сомневался, что не пригласит: ребята всегда у нее были в приоритете. Кстати, с "отставницами" тоже вскоре помирились. На том история и завершилась. Как поется в древнем студенческом гимне: "Гаудеамус игитур, ювенес дум сумус!" - "Итак, будем веселиться, пока мы молоды!"
На следующий год Володя женился на своей Даме сердца, я был свидетелем на их весёлой свадьбе. Но вас, конечно же, интересует, "сдали" его всё-таки или нет? Да, сдали... Кто - не знаю, а Дама сердца, пардон, уже супруга, не сообщила. Да и узнал об этом мой друг только после женитьбы, причем без "выноса мозга" и развития темы. Мудрая женщина? Просто искренне любящая...
История третья.
Гордиев узел
"Слушай, лучше бы ты на ней женился!" -- с горечью выдохнул Александр, бывший соперник Михаила. Ради одной только этой фразы стоило случайно встретиться через семнадцать лет...
Александр смотрел прямо перед собой, уставившись тяжелым взглядом в невидимую точку на столе, курил одну за другой, время от времени наполнял стопку водкой, и, не закусывая, опрокидывал ее внутрь. И говорил, говорил, говорил. Михаил сидел почти не дыша, боясь его спугнуть: не каждый день тебе рассказывают о сценарии судьбы, который, едва не зацепив, чудом обошел стороной. Как говорил Семен Семенович Горбунков в исполнении Юрия Никулина в фильме "Бриллиантовая рука": "Ребят, на его месте должен был быть я..." Под горькую исповедь Александра в памяти Михаила явственно, почти осязаемо промелькнула вся история отношений с его бывшей возлюбленной, ставшей женой Александра, к тому времени уже тоже бывшей...
________________________
Михаил познакомился с Вегой случайно в студенческой концертной агитбригаде. Он пел под гитару, она танцевала в факультетском ансамбле "Дарьюшка". Ездили ранней весной в подшефную деревню. Студенты-артисты намотались, устали, тонус выступлений поддерживали, пуская по кругу за кулисами сцены местного ДК (дома культуры) бутылочку какого-то дешевого пойла, купленного в местном сельмаге. Выступили неплохо, все были веселы, автобус не раз застревал в жирной апрельской грязи, домой приехали уже в густой темноте. Михаилу захотелось проводить Вегу до институтской общаги, где она жила. Там, усевшись прямо на ступеньки лестницы, они разговорились и..., как это часто бывает в молодости, не заметили, что уже стало светать. Через день опять зашел, потом еще и еще, и не приметил, как его стало неодолимо тянуть к ней, хотя Вега для этого ничего не делала. "Виновата весна, весна..."
Они учились на одном факультете, Вега - двумя курсами младше. Им частенько доводилось мельком сталкивались в институте, но до поездки агитбригады толком пообщаться не приходилось ни разу. Время от времени Михаил видел Вегу с разными ребятами из института, отмечая с каким интересом они на нее смотрят. И не очень понимал, что они в ней находили. Самая обыкновенная девчонка: невысокая, светленькая, прыщавая, фигурка тоже ничего особенного. Не понимал, пока не сошелся с ней поближе. Была в ее манере общения наедине одна незаметная со стороны деталь: Вега широко распахивала глаза и смотрела в упор, не отрываясь. Михаил потом узнал этот необыкновенный взгляд, увидев его со стороны: цыганка Рада, в исполнении Светланы Тома в фильме "Табор уходит в небо", остановила им несущихся на нее лошадей, только глаза у Веги были голубые. И где-то через месячишко Михаил уже был "готов": потерял голову, жил мыслями о ней, задыхался от ревности, завидев ее с кем-то из парней.
Хотя вообще-то думать в то время ему приходилось о многом: предстояли последний пятый курс, госэкзамены, защита диплома и, наконец, государственное распределение. Да и желательно было определиться с семейным статусом, поскольку могло выпасть распределение в другой город. Своё желание связать судьбу с Вегой Михаил обозначил довольно скоро -- она отреагировала как-то неопределенно, но и перспективы такой не исключила, дескать, посмотрим. И он воодушевился, ухаживая за ней так, что все знакомые студентки завидовали.
Тревожило одно: в гости к Веге постоянно заходил ее однокурсник Александр. "Просто друг" -- поспешила заверить она. Но однажды всё же призналась: бывший ухажер, посоветовав Михаилу "держи меня крепче, а то ускользну!"
Александр был старше Михаила на два года, в институт, отслужив в армии, поступил с рабфака. Высокий, здоровый, в случае "махача" никаких шансов у Михаила бы не было. Но они уважали друг друга, поскольку вместе работали в факультетском комитете комсомола: Михаил руководил идеологическим сектором, Александр -- военно-патриотическим. А двум "партайгеноссе" враждовать между собой из-за низменной ревности не полагалось, они должны были быть выше этого. Александр, до кучи, был партийным, ну а Михаил -- всего лишь "комса".
Окончательно "добило" Михаила умение Александра водить грузовик. На балансе мехфака имелся старенький ГАЗ с будкой, за рулем которого Михаил как-то увидел своего соперника -- его аж скрутило от зависти, вот это да! Позже выяснилось, что водить грузовик Александр выучился в армии, там же, кстати, вступил в партию. Словом, соперник Михаилу достался серьёзный, достойный, хоть и представленный Вегой "просто другом". Но, скорее всего, он и сам был представлен Александру так же.
Компенсировать преимущества Александра можно было лишь внимательным, возвышенным, трепетным ухаживанием, поэтому Михаил старался вовсю. Впрочем старался и Александр. Вега, с большой выгодой для себя, умело держала в тонусе обоих. Как это у нее это получалось, ведь она была еще совсем юна, непонятно: либо грамотные наставления ее мамы, либо природные способности. Скорее всего, и то, и другое вместе.
Соседки Веги по комнате, не имевшие своих ухажеров, с интересом наблюдали за их почти рыцарским противостоянием. Михаил смекнул, как заиметь еще один козырь в своём активе ухажера: стал уделять внимание ее соседкам. Если, придя к Веге, он не заставал ее, никогда сразу не уходил, всегда общался с ними, веселил, интересовался их делами, самочувствием, а иногда и чем-то помогал; они всегда угощали его чаем. Словом, обратил их в своих союзниц, логично предполагая, что, глядишь, замолвят ей невзначай за него доброе словцо в нужный момент. Александр до этого не додумался, не хватило "тяму", было заметно: соседушки его недолюбливали. Однажды он сотворил крылатую фразу в адрес штатного водилы того факультетского ГАЗа: "Он не чувствует машины! А ведь за машиной нужно ухаживать, как за женщиной..."
Вскоре Михаилу крупно повезло: летнюю практику Александру выпало проходить в другом городе, и у него появился шанс "уйти в отрыв" в отношениях с Вегой. Лето выдалось жарким, Михаила сводили с ума ее распущенные, немного вьющиеся волосы, легкий сарафанчик и тонкий, волнующий кровь запах молодого, разогретого щедрым теплом тела. Он не мог позволить себе приглашение в рестораны, зато регулярно баловал ее недорогими цветами, продававшимися дачниками на каждом углу.
Имелись ли у Веги недостатки? Конечно. Восторженное обожание всё же не смогло ослепить Михаила. Она была капризной, манерной и какой-то слабенькой, постоянно на что-то жаловалась, всё время вспоминала свою мамочку. Вегу отличали некоторая гордыня и высокомерие, проистекавшие, как выяснилось позже, от воспитания. Она не рукодельничала, как многие ее сверстницы, не пыталась сотворить кулинарных шедевров, больше предпочитая валяться на общежитской койке.
Несколько напрягала Михаила нетерпимость Веги к грубым, но вполне уместным в определенных ситуациях словам, а от матерных ей вообще становилось дурно, что сильно осложняло жизнь, поскольку мат звучал повсюду. Ее мама в шутку говорила: тебе, дочь, следовало бы родиться дворянкой веком раньше. Михаил частенько ощущал себя "не в своей тарелке", когда рядом с ними кто-то матерился для связки слов или выражения эмоций, не зная как поступить, ведь всем замечаний не сделаешь. Да и нарваться можно, дескать, "чё надо-та, не с тобой же базарят, ё-ма!" Михаил всё пытался донести до нее, что матерщина бывает разной: одно дело -- оскорбление, совсем другое -- образная лексическая категория, на которую даже не стоит реагировать, но Вега не воспринимала его аргументов. А когда он однажды назвал мат "одним из величайших достижений русской словесности", целый день с ним не разговаривала. Словом, "штучка" Михаилу досталась еще та. Но тогда его пылкие чувства заслоняли все недостатки Веги.
В ее группе училась студентка по имени Василиса, ставшая дамой сердца хорошего друга Михаила -- однокурсника Алика, который жил через дом от него. Вскоре они стали тесно общаться вчетвером, ходили парами друг к другу в гости, ездили все вместе на природу.
У Алика с Василисой взаимные чувства вспыхнули почти сразу, их отношения продвинулись намного дальше несколько затянувшегося "конфетно-букетного" периода Михаила и Веги. Но и ссорились Василиса с Аликом намного чаще, не смущаясь присутствия друзей. После очередной размолвки, Василиса смотрела на Михаила с Вегой полными зависти глазами: отношение к ней Алика нередко сильно контрастировало с возвышенным, благоговейным отношением Михаила к Веге. А сколько раз ему приходилось их успокаивать и мирить! Михаил всё пенял Алику, мол, ты что, специально доводишь девчонку что ли? Тот в ответ: "А мне нравится, когда она злится: раскраснеется, губки подберет, взгляд сразу такой целеустремленный, короче, становится еще красивее!" Казалось бы, Вега должна была видеть это и радоваться, что у нее всё совсем не так, но она выглядела невозмутимой: их чувства -- это их чувства, к нашим-де никакого отношения не имеют. "Да и нет пока у меня никаких чувств к тебе, Миша!" Дескать, старайся и дальше! Он и старался. Иногда даже казалось, что ее соседки по комнате встречают его с большей радостью, чем она сама.
Поэтому чаще Михаил с завистью смотрел на Василису и Алика, видя их по-настоящему пылкую взаимную любовь, и искренне надеялся, что в самое ближайшее время его страсть наконец-то покорит сердце Веги. Но всё тщетно, как говорится, "время идет, а любовь не приходит". У нее не приходит. Казалось бы, чего проще: будь честной, дай парню отбой, и дело с концом! Но, видимо, дураки для того и созданы, чтоб ими пользоваться, поскольку "дурак" и "по уши влюбленный" -- по сути, одно и то же. Однажды Вега, глубоко вздохнув, выразила свою истинную сущность: "Когда ты, Миша, рядом, я хочу, чтоб ты ушел, когда тебя нет, хочу, чтоб ты был рядом..." По идее, после одной только этой фразы нормальный пацан должен перестать тратить время и удалиться, но то "нормальный", а не... (см. выше). Как же! "Хочу, чтоб ты был рядом..." -- эта фраза окрыляла, оказывая на Михаила просто магическое действие, и всё возвращалось "на круги своя". Между тем, неумолимо близился приезд с практики Александра. Необходимо было форсировать события, что-то предпринимать.
И однажды Михаил попытался. В комнате Веги на лето оставалась всего одна соседка -- девчонка душевная, но пресная, а потому, будучи обделенной мужским вниманием, постоянно торчала на своей койке. Впрочем она была очень доброжелательной и не шипела злобно, активно выражая недовольство, подобно многим невостребованным представительницам прекрасного пола, недаром девчонки звали ее "Лапа".
В тот поздний вечер Лапы в комнате почему-то не оказалось. За окном устало догорал жаркий июльский денёк, воздух был напоен дурманящим ароматом цветущих лип. Свет Михаил с Вегой не включали, молча наблюдая, как медленно набухает на полу и стене широкая лунная полоса, ее отражение окрашивало их лики в мягкие иконописные цвета.
Конечно, никто никого никуда не торопил, но пауза явно затягивалась. Михаил еле слышно молвил: "Поздно уже...", но вместо привычного продолжения "я пойду...", совершенно неожиданно для самого себя выдал:
-- Я останусь у тебя?..
М-да уж, "слово -- не воробей...". Он замер, испугавшись сказанного. Кровь ударила в голову, в висках застучало.
Однако спокойный ответ Веги прозвучал в высшей степени нейтрально:
-- Оставайся, если хочешь. Две койки свободные.
Михаил уже пожалел, что так внезапно осмелел. С другой стороны, сколько можно "сопли жевать"? Ты же любишь и не скрываешь своего намерения жениться на ней, а по сему... Он встал, взял ее на руки и посадил себе на колени -- сердце выскакивало у него из горла. Расстегнул на халатике одну пуговицу, вторую и, дрожа, припал губами к ее ключице -- реакции никакой. Михаил поднял глаза и обжегся о широко распахнутый немигающий взгляд Веги. Она схватила рукой оба лацкана халатика и прошептала:
-- Прошу тебя, не надо...
-- Да-да, конечно, извини...
Михаил глубоко вдохнул и, шумно выдохнув, повторил:
-- Извини...
Та ночь долго вспоминалась ему самой поганой в жизни. Не тяжелой, а именно поганой. Михаил долго лежал с открытыми глазами и, чуть не плача, ругал себя на чем свет стоит: "Слизняк! Слабак! Хвост овечий! Чмо! Ссыкун! Салага!" Потом послышались какие-то голоса, в сознании возникли неясные образы -- он незаметно отрубился. Проснулся, словно от толчка. За окном занимался рассвет, комната через приоткрытое окно наполнялась утренней свежестью, громко чирикали синички; день обещал быть погожим, по-настоящему летним. Вега, мерно дыша, глубоко спала, ее светлые волосы разметались по подушке -- Михаил залюбовался ею... Оделся и, неслышно затворив за собой дверь, вышел.
День прошел как в тумане -- Михаил никак не мог отойти от произошедшего. Как вести себя в такой ситуации, как правильно поступать, что полагается говорить? И ведь не спросишь ни у кого -- ни у друзей, ни у отца. Такие тонкие вещи должны дойти до тебя сами, это и называется -- жизненный опыт. Интересно, как бы повел себя в подобной ситуации приснопамятный Александр? А, может, уже и "повел", ведь "бывший" -- это значит ДО тебя. Чёрт бы его побрал! С того дня эта мысль-заноза -- было между ними "что-то" или нет -- стала постоянно одолевать Михаила, но напрямую спросить об этом он не отваживался. Впрочем, встретились Михаил с Вегой днем как ни в чем ни бывало. Он же твердо решил для себя: всё после свадьбы. Так принято.
Настал момент знакомства Веги с родителями Михаила. Она, стоит отметить, заметно волновалась, долго наводила красоту, купила цветы. Его "предки" показали себя радушными и в высшей степени дипломатичными. Мама внимательно наблюдала -- как она ест, как говорит, но по глазам угадывалось: Вега ей не глянулась. Точнее, маму удивляло явное несоответствие ежедневного восторженного состояния сына реальности, его восторг вызывавшей. Проводив Вегу, Миша в нетерпении вопросил: "Ну, как, как, как?!". Мама пожала плечами, однако, щадя самолюбие сына, сказала что-то нейтральное, необидное. Его отец тоже как-то неопределенно улыбался.
Не понравилась Вега и мишиному лучшему другу детства Феде. Он, в отличие от родителей, был куда более откровенен и категоричен: "Да ну, на фиг, выгибается, как креветка, крутит тобой, как хочет, а ты, блин, ведёшься-- аж смотреть противно!" Михаил, раскрасневшись, выдал ему эмоциональную отповедь с общим смыслом "ты ничего не понимаешь!", но Федя лишь ухмыльнулся. Впрочем, мнение своих самых близких людей, хоть и с горечью, но к сведению принял.
Внесла свою "скромную" лепту в обструкцию объекта обожания Миши и вредненькая, как оказалось, Василиса, которой он не раз оказывал ценнейшие услуги по примирению с Аликом после их очередной размолвки. Впрочем схожим образом ведут себя многие женщины.
Общеизвестно: "друг моего друга -- мой друг", а уж девушки, тем более, жены, крепких друзей почти всегда становятся подругами. Но чаще подругами по общению, скажем так, ситуационными, а не близкими сердечными. Так и Вега с Василисой: они тесно сблизились, обретя статус их подруг. К тому же учились, напомню, в одной группе, да и жили в одной общаге, хотя и в разных комнатах. Мише с Аликом, безусловно, было приятно осознавать, что объединяющей темой их общения стали, в основном, они, красавцы, -- это еще больше способствовало укреплению их мужской дружбы.
Однажды их дружная четверка решила съездить на выходные на одно очень живописное лесное озеро с ночевкой. Лето было в разгаре, леса и луга дышали упоительным теплом, после изнурительного города от их пьянящих ароматов кружилась голова. На пригорке у озера пряталась укромная полуземлянка, где они и "бросили якорь". Пока добрались пешим порядком -- от станции десять километров по проселочной лесной дороге -- пока разместились, натаскали сушняка, развели костер, поужинали, стало темнеть. Девчонки в воду решили не лезть, ну а парни захотели освежиться -- Михаил, отплыв подальше, приметил в свете луны семейку очаровательных белых кувшинок.
Ранним утром он сплавал к кувшинкам, вода была теплой, как парное молоко. Сплетя толстые мясистые стебли, свил из них подобие венка. Они с Аликом развели костер, сварганили завтрак, великодушно позволив своим красавицам еще немного понежиться. Во время завтрака Михаил, незаметно подкравшись сзади, надел Веге на голову венок из кувшинок. Она, достав маленькое зеркальце, стала разглядывать себя -- было видно, как ей приятно.
Уж не ведомо, стал ли тому причиной этот злосчастный венок (Алик, разумеется, не заморачивался такой ерундой), или действительно все бабы -- "змеи"... Становилось всё жарче, притяжение озера ощущалось физически, девчонки удалились в свою "норку" переодеться. Первой вышла Вега -- Михаил впервые увидел ее в купальнике. Конечно, он и раньше съедал глазами ее загорелые ножки, ощущал и мечтательно дорисовывал в воображении соблазнительные формы молодого тела своей возлюбленной. Но когда следом, как в сказке, из-под земли выпорхнула Василиса...
Вега всегда малость сутулилась, животик уже обозначил себя, талия, скорее, угадывалась, лифчик полнился не по годам спелой грудью. К тому же трусики ее купальника были не в виде плавок, а шортиками, что визуально немного укорачивало ножки. По лицу Михаила едва заметным сполохом промелькнуло легкое разочарование. Не будь рядом подруги лучезарно просиявшего Алика, он бы, возможно, так не отреагировал. Да, красавица Василиса обладала идеальной, можно сказать, калиброванной фигуркой. Завороженный Алик не сводил восхищенных глаз со своей любимой девушки, контраст выражений их с Михаилом лиц красноречиво говорил сам за себя. Тело Веги на фоне точеной фигурки ее ровесницы Василисы выглядело лет на тридцать, смущенная подруга Миши скукожилась еще больше. Впрочем финал лесного "дефиле" предугадывался заранее.
А противная Василиска, видя реакцию парней, вдобавок игриво отставила изящную ножку, немного прогнулась вперед, чуть выпятив свои аккуратненькие титечки, запрокинула голову и, запустив обе руки в рассыпавшиеся по плечам и спине золотящиеся на солнышке волосы, звонко переливисто засмеялась... Восторженный Алик расцвел еще ярче.
Вега, резко развернувшись, исчезла во чреве лесного "подземелья". Оттуда послышалось громкое: "Василиса!" Подруга Алика, вздохнув, пошла к ней. Михаил отчетливо услышал: "Позови его!" -- упоминания своего имени он, на тот момент, видимо, не заслуживал. Войдя в землянку, Миша ударился в полутьме о тяжелый взгляд своей возлюбленной -- она сидела завернувшись в полотенце. "Проводи меня до станции!" -- скомандовала она. Команда "Поехали домой!" выглядела бы несколько по-семейному, а он такого "счастья" тоже не заслуживал. Но суть была одна: в наказание за "неправильный" взгляд, Михаила лишали лесного уик-энда, ведь одну на поезде он бы ее, ясное дело, не отправил.
Но не зря Михаил "ел свой хлеб" идеолога факультета: что ни говори, а трепать языком умел. Он увещевал, аргументировал, витийствовал, лебезил, шутил, сыпал комплиментами, натужно смеялся, словом, с жаром убеждал остаться. Нутром чуял: Веге самой хотелось продолжения лесной сказки -- чего торчать в раскаленном от зноя городе? И это придавало убедительности его словам. Наконец, она снисходительно выдала: "Ладно, посмотрим на твоё поведение". Это означало: чтоб глаз с меня не сводил, только попробуй, гад, опять уставиться на Василису!
Василиса и Алик, тем временем, напряженно вслушиваясь в приглушенное "бу-бу-бу", с волнением ожидали развязки их с Вегой выяснения отношений. Они всё прекрасно понимали. Конечно, озеро, лес никуда не денутся, но если Миша с Вегой уйдут, станет скучновато. Василиса уже сто раз успела пожалеть за свой вызывающий "выгибон", ведь разразись их очередная ссора с Аликом, а они всё чаще стали вспыхивать буквально на ровном месте, -- успокаивать и мирить их было бы некому. Да и перед подругой было неудобно. Поэтому когда Михаил, выйдя из землянки, широко улыбнулся и весело спросил: "Ну что, идем купаться?!", Василиса с Аликом закричали "ура!". И до самого конца лесного уик-энда они оба буквально вились над Вегой. Михаил тоже был подчеркнуто внимателен к ней -- она нехотя, как бы из одолжения, принимала их общую заботу. Но своё "черное дело" Василиса сделала: очередную, пусть и небольшую пробоину ниже ватер-линии Вега всё же получила.
Михаил не раз приглашал Вегу к себе на дачу, но она всё отказывалась. Их дачка представляла собой небольшой летний домик в одну комнату с верандой и земляной надел в три сотки, невдалеке протекала река. Миша договорился с родителями, что они в любой момент дадут ему полную свободу действий, если Вега согласится поехать на дачу. В то лето клубника уродилась на славу, он как-то угостил всю ее комнату целым ведром только что собранных душистых ягод, предложив ей при всех поехать полакомиться прямо с куста. Но Вега продолжала упрямиться. Соседушки с такой укоризной смотрели на нее, дескать, эх ты, нас бы кто пригласил.
Памятуя о том, чем закончился недавний робкий неумелый "съём", Михаил клятвенно заверил ее, что новых попыток не повторится. И Вега, к его огромной радости, наконец-то согласилась. Правда, в ту неделю немного похолодало.
День приезда прошел чудесно: они сходили искупаться (в отсутствие Василисы ее фигура вполне смотрелась), наелись ягоды от пуза, вечерком на веранде попили чай с душицей и смородиновым листом. Близилась ночь. Михаил постелил Веге кровать в комнате у окошка, сам, как и было обещано, лег на веранде.
Ночью стало холодно, под утро он и вовсе замерз. Подумал: Вега точно не спит. Михаил подошел к ее кровати и, ни слова не говоря, нырнул к ней под одеяло. Причем сделал это настолько уверенно, без лишних рассусоливаний, чтоб у нее не возникло сомнений: "договор о ненападении" свят и незыблем. В тот момент Вега действительно не могла заснуть от холода. Вдвоем под одним одеялом согрелись быстро -- он чувствовал, как ее тело стало блаженно расслабляться.
Миша лежал, боясь пошевелиться, чтоб не спугнуть столь неожиданно возникший волнующий момент. С одной стороны, вроде бы свершилось: он оказался с ней в постели под одним одеялом -- ближе некуда. Хоть они и не были обнажены, Миша каждой клеточкой организма ощущал теплую молодую плоть обожаемого желанного человека, чувствовал аромат ее тела -- оно немного пахло молоком, рассыпавшиеся по подушке волосы приятно щекотали нос. Вега лежала с закрытыми глазами, но он видел, как под сомкнутыми веками чуть двигаются глазные яблоки -- она не спала.
Был ли он возбужден? Безусловно, но не до застилающего сознание телесного трепета, -- настолько была велика сила данной себе жесткой установки. Миша полностью контролировал себя: слово пацана -- иногда оно может быть крепче стали, хотя близость опьяняла и дурманила.
Тут возникла незадача: сильно затекла рука, ведь подлег он с краюшку, неудобно, стараясь не потревожить Вегу. Стал возюкаться, пытаясь немного пошевелить затекшей рукой. И тут услышал ее едва ощутимые постанывания -- таких звуков она при нем ранее не издавала. Михаил шевельнулся чуть сильнее, но предательски стрельнувшая пружина кровати немного как бы подтолкнула его к ней. Последовавший за этим глубокий, на выдохе, чуть с голосом протяжный стон Веги заставил оторопеть. Что это? Просто непроизвольный стон засыпающего человека или заманчивое многозначительное предложение? А вдруг провокация, проверка на крепость взятого на себя обязательства не приставать? Больше всего на свете в ту секунду он боялся осуждающего взгляда широко распахнутых глаз, который мог ошпарить в любое мгновение. Поэтому затаил дыхание, боясь пошевелиться.
-- Согрелась? -- еле слышно шепнул Миша.
-- Мгм, -- не размыкая губ, ответила Вега. Ее глаза по-прежнему были закрыты. Ага, значит точно не спала...
Чуть коснувшись губами ее щеки, он прошептал:
-- Спи, любимая...
И повернувшись к Веге спиной, быстро уснул -- на рассвете сон самый крепкий. Досыпал ровно и спокойно. Проснулся раньше ее, и, пока она отходила ото сна, нарвал полную миску душистой спелой клубнички, покормив ее по ягодке с руки. Свежий клубничный сок забавно окрашивал розовым цветом ее губки -- и помады не надо.
Больше ничего примечательного в ту поездку на дачу не произошло. Разбор "что же всё-таки было ночью" Михаил решил не проводить. Правда, потом еще долго мучил себя вопросом: стоило ли тогда сделать это?
Между тем студенческие летние практики подходили к концу. Алика отправили в поле. Он жил в деревне в соседней области, на свой раскоп каждое утро ездил в телеге, запряженной лошадкой. Кстати, очень гордился тем, что научился запрягать лошадь и ухаживать за ней, поспешив похвастаться этим в письме. Писал довольно часто, особенно "осиротевшей" без него Василисе. Она почему-то задержалась в городе, когда уже начались каникулы. Вскоре Михаил "осиротел" вместе с ней: Вега уехала домой, он звонил ей через день. Ему вскоре тоже предстояло отбыть на сборы в спортлагерь.
В городе из друзей почти никого не оставалось, только общение с Василисой и выручало. Они частенько вместе прогуливались, Михаил пару раз приглашал ее домой. Иногда Василиса брала его под руку -- было приятно: прохожие часто засматривались на нее, после чего оценивающе мерили взглядом и Мишу, мол, что это за чувак, с которым идет такая красивая девчонка. Однако он относился к ней исключительно как к девушке друга. Мишины родители, кстати, приветили ее сразу.
Со сборов Михаил вернулся, когда студентов института уже отправили на сбор урожая по колхозам, как тогда шутливо выражались, в "добровольно-принудительном порядке". Однако выпускников-пятикурсников от сельскохозяйственной "повинности" освобождали, поэтому Миша с Аликом вновь были вместе. Причем оба -- "холостяки": Вега с Василисой трудились в подшефной деревне.
Михаил сильно скучал по Веге, писал ей через день, поделившись однажды намерением навестить ее. Ответ пришел очень быстро, вызвав крайнюю оторопь: она чуть ли не приказывала не приезжать в довольно категоричной форме. Червячок ревности, с каждым часом увеличиваясь до размеров крупного солитёра, стал беспощадно точить его изнутри. Миша не сомневался: причина требования не приезжать -- мужик. Либо незнакомый, из числа местных ухарей, либо (свят-свят-свят!) наоборот, знакомый до боли сердечной -- ненавистный соперник Александр. Михаил знал, что иногда студенты просили деканат разрешить ехать в колхоз не со своей группой -- им шли навстречу: какая разница в какой деревне ты оказываешь "шефскую помощь селу", главное, что оказываешь.
Должность идеолога факультета в комитете комсомола давала широкие полномочия, а уж комсомольцем Михаил был предприимчивым и активным. Поэтому в голове у него мгновенно возник план: дать агитбригадой концертное "турне" по колхозам, где работали их студенты, совместив, таким образом, полезное с приятным. Декан факультета и секретарь комитета комсомола восприняли мишино предложение на "ура".
Прежде всего Михаил включил в состав агитбригады Алика -- он тоже неплохо пел под гитару. Плюс еще несколько чтецов и танцоров из участников институтского ансамбля песни и пляски, которых, как и пятикурсников, тоже освобождали от колхозов. Сам же составил маршрут "турне" -- первым пунктом, разумеется, значился колхоз, в котором трудилась группа Веги и Василисы. Кстати, Алик очень обрадовался и всячески поддержал идею "турне" студенческой агитбригады, несложно догадаться почему. В качестве транспортного средства деканат выделил тот самый ГАЗ, за рулем которого Михаил когда-то, захлебнувшись завистью, увидел своего лютого соперника.
И вот с раннего утречка агитбригада тронулась в путь. Добирались целый день: съехав с трассы, пару раз заблудились. Сельские жители слабо ориентировались за границами своих колхозных "владений", нередко направляя не в ту сторону, а интернет-навигаторов в те времена не существовало. Добрались до нужной деревни уже в ранних сумерках.
Группа Веги и Василисы квартировала в большом бревенчатом бараке, служившем общежитием для командированных. Приезд агитбригады вызвал у студентов искреннее удивление и неподдельную радость: они успели заскучать от однообразия деревенской жизни, а о грядущем приезде Михаил их не известил, понятно почему.
На правах руководителя агитбригады он сразу пошел договариваться о вечернем выступлении в местном ДК с его директором: на руках у Миши имелись необходимые документы, длительных согласований не требовалось. Впрочем "дом культуры" -- громко сказано: очаг местной культурной жизни представлял из себя большую бревенчатую избу с красивым крыльцом, внутри имелся крохотный зрительский зальчик со сценой. Переночевать договорился там же, в ДК, все "артисты" брали с собой спальники.
Завершив организационные формальности, Михаил с замиранием сердца пошел к деревенской общаге -- сумерки становились всё гуще. Все студенты высыпали на улицу, увлеченно общаясь с агитбригадовцами. Василиса, обвив руками шею Алика, всё никак не могла от него оторваться -- оба светились от радости. Вот только Веги нигде не было видно, мишино сердце молотило, как трактор. Завидев его, Василиса наконец-то отцепилась от Алика и, свернув улыбку, как-то вся съёжилась: она прекрасно поняла главную цель приезда руководимой Михаилом агитбригады. Тяжело вздохнув, в нерешительности подошла к нему.
-- Где? -- спросил Миша, одного слова было вполне достаточно.
-- Её нет. -- голос Василисы был взволнованным.
-- Я это уже понял. Где? -- ему пришлось повторить вновь.
Василиса молчала, опустив глаза, как будто в чем-то была виновата. Алик, тоже глубоко вздохнув, подошел и нежно обнял ее за плечи. Пауза затягивалась.
-- Где-е-е? Сколько раз можно спрашивать?! -- Мише даже пришлось повысить голос.
-- Пошла с одной из наших с деревенскими рассвет встречать у костра. -- выдавила из себя Василиса.
-- Ясно. Куда? -- нехорошие предчувствия Михаила оправдывались. Однако его сердце, на удивление, резко сбавило обороты, появилось какое-то внутреннее спокойствие и решительное желание действовать.
-- Куда-то туда -- в лес. Слушай, я ее предупреждала-предупреждала, что после того письма ты непременно примчишься, что я тебя не знаю?! -- раскрасневшись, затараторила Василиса.
-- К тебе никаких претензий, расслабься! Иди, с Аликом вон общайся. -- ответил Миша и быстро направился в сторону леса.
Сразу за деревней поднимался холм. Небольшой лес, расстилаясь желтеющим покрывалом, как бы уходил вверх. Миша подумал, что в темноте заметит огонек без труда: местность видна, как на ладони. Он не очень представлял, что станет делать после обнаружения встречающих рассвет романтиков. Успокаивало одно: Александра среди них нет. Мише ужасно хотелось глянуть Веге в глаза, теперь его очередь жечь ее взглядом. А там видно будет. Сперва он быстро шел, потом побежал.
-- Стой, куда?! А концерт?!! -- вскричал бросившийся за ним вдогонку Алик: он прекрасно понял мишины намерения.
-- Выступите без меня! -- Миша еще больше добавил ходу.
Алик не отставал, пытаясь образумить и воззвать к совести: кончай, мол, психовать, студенты ждут концерта. Всё бесполезно. Ближе к границе леса он отстал. Вспоминал позже, что отслеживал перемещение Миши по хрусту веток на склоне холма: такое впечатление, говорит, что сквозь лес ломился бешеный медведь.
Михаил, тем временем, выдохся: вспотел, сбил дыхание, несколько раз хлестко получил ветками по морде. Запал из него вышел, никого найти не удалось. Потихоньку разум возвращался "на место": что ж, думал он, сбил всех спонталыгу, организовал агитбригаду, ехал чёрт-те куда. Студентов своих концерта лишаю, вместо этого шарахаюсь, как дурак, по темному лесу. Не по-людски это. И не по-комсомольски!
Мокрый, красный, как рак, Михаил, тяжело дыша, выбрался из зарослей. Верный друг Алик терпеливо ожидал его. "Пошли!" -- Алик с теплотой приобнял его за плечи и повел к ДК. По пути Миша, обнажившись по пояс, облился холодной водой из колодца, окончательно придя в себя.
Студенты, напряженно всматриваясь в темноту, не расходились в ожидании концерта. Наконец показались идущие в обнимку по темной деревенской улице Миша с Аликом. "Куда же вы запропастились?! Я уже хотел было отменять концерт!" -- набросился на них директор ДК. Студенты были в курсе причины их внезапного отсутствия, поэтому сочувственно смотрели на Мишу. И радовались, что поиски его неверной подруги обошлись без последствий. Все сразу зашевелились, загалдели, стали проходить в зал. Успели подойти еще человек тридцать из местных -- зрительный зальчик наполнился.
Концерт прошел хорошо, зрители были довольны. По его завершении директор отдал ключ от ДК под мишину ответственность. И до глубокой ночи просветленные концертом студенты, не желая расставаться с "артистами", не расходились, душевно общались, пели песни, смеялись. А когда зазвучала популярная в те годы песня, все повернули головы в сторону Михаила, не в силах скрыть улыбки:
"Ты пришла, как фея в сказке старой,
А ушла, развеявшись, как дым...
Я ж остался тосковать с гитарой,
Потому что ты ушла с другим!
Эх! Ух! Ах!"
Грянул веселый смех. Михаил пару секунд постоял с постной рожей и тоже заржал. И всё. Ему как-то сразу полегчало. "Ушла с другим"? Ну и хрен с тобой, "развейся, как дым"!..
Вдоволь наобщавшись и проводив одногруппников подруг Миши и Алика, "артисты", рассредоточившись по зрительному залу ДК, натянули на себя спальники, кое-кто расположился прямо на сцене. Василиса осталась с Аликом -- они почти до рассвета о чем-то шептались, возились, чем-то шуршали. Впрочем, спать не мешали: агитбригадовцы за день изрядно намаялись, а Миша и вовсе дрыхнул "без задних ног".
Под утро скрипнула дверь в зал -- мышкой вошла и села на заднее сиденье Вега, Михаил уже не спал. Потихоньку стали просыпаться все члены дружной команды -- заговорили, задвигались, стали собираться на завтрак в колхозную столовку.
Вега не уходила, терпеливо дожидаясь, хотя могла уйти в любой момент: Михаил делал вид, что ее не замечает. Но, решив, что уж совсем проигнорировать будет некрасиво, подошел к ней.
-- Да ничего, -- Вега была настроена серьёзно. -- Ты меня любишь, я тебя -- нет. Поэтому, сам понимаешь...
-- Стоп! Ни слова больше! -- он резко выбросил в ее сторону руку с растопыренной ладонью и двинул вместе со всеми на выход. -- Аривидерчи!
Перед самым отъездом агитбригады Василиса все же показала Мише ее деревенское увлечение: смешной ухарь, с прической "под горшок", из желания выглядеть повыше был обут в женские сандалии на каблуке. Миша аж рассмеялся: ну, ничего не скажешь -- красаве?ц, с ударением на последний слог. Получай, Вега, еще одну пробоину под днище.
Четыре дня "колхозного турне" пронеслись на одном дыхании. Агитбригада, переезжая из деревни в деревню, давала по нескольку концертов в день. Всюду принимали радушно, на выступлениях "артисты" выкладывались по полной. Ближе к ночи смертельно уставшие, но безмерно счастливые, отрубались там, где придется -- такое возможно только в пору безмятежной молодости. Трудяга-ГАЗ хоть и имел будку, но агитбригадовцы всё же старались найти нормальную крышу над головой, питались, в основном, в колхозных столовках в деревнях, где давали концерты.
Все оставшиеся дни "турне" Вега вспоминалась Михаилу словно в лёгкой дымке, где-то там, в прошлом. Вокруг были друзья, они поддерживали его чем могли, отвлекали от тягостных мыслей. Он решил для себя: "Всё пройдет, пройдет и это. Хватит! Уважай себя -- пацан ты или нет!"
Началась учеба. Лекций на пятом курсе уже почти не было, учебный процесс был подчинен главному -- выполнению дипломной работы. А потому в институте Михаил почти не светился, в общагу тоже не заходил, как говорится, "с глаз долой, из сердца -- вон!".
Заглянули как-то в гости к нему Алик с Василисой. Уже уходя, она сообщила:
-- Вега просит передать, что глубоко раскаивается и хочет тебя видеть, приготовила, говорит, для тебя подарок.
Михаил, озадачено закусив губу, поинтересовался:
-- А Александр-то к ней ходит?
-- Ходит, почти каждый день.
Что там говорил про себя Миша после неудачной попытки "съёма"? Именно так, всё верно, повторяться незачем. О-хо-хо... И уже на следующий день он с замиранием сердца вновь стучался в хорошо знакомую дверь комнаты институтского общежития. Его "союзницы" -- соседки Веги -- встретили восторженно, она тоже была рада. Подарком оказался шикарный фотоальбом с видами европейских городов. Выйдя в коридор, Вега головой уткнулась Мише в плечо: прости меня! Он, глубоко вздохнув, обнял ее. Всё опять возвращалось "на круги своя"...
Уф! Хоть и говорят, что "невозможно войти в одну реку дважды", но мишин случай опровергает это известное утверждение -- запросто возможно! Ничего, ну ничегошеньки не изменилось! Ни-че-го! Он-то, как дурак, надеялся на подвижки в их отношениях -- какой там: "время идет, а любовь не приходит". "Конфетно-букетный" период отношений не просто затянулся, а, казалось, переходил в безнадежно хроническую форму.
Спустя неделю Михаил решился на последний разговор с Вегой. Шли из института в общагу. Стоял погожий октябрьский денек, осенние листья расстилались перед ними нарядным желто-красным ковром. Декорация для серьёзного разговора подходила как нельзя кстати. Он взял "с места в карьер".
-- Так! Всё, давай выходи за меня замуж! Вот прямо сейчас возьмем паспорта и пойдем в ЗАГС!
На лице Веги отразилась легкая гримаса недовольства.
-- Ну опять ты о своём, как я устала от этого!
-- Что значит "о своём"? О нашем! Мы с тобой ходим уже семь месяцев, а такое ощущение, что три дня, и лет нам от силы по четырнадцать. Меня это не устраивает, а если ты "устала", то зачем тогда поманила назад? Разошлись бы, как в море корабли -- и привет.
-- Я хочу, чтоб ты был рядом, мне без тебя плохо...
-- "На колу мочало..." Так пойдем подадим заявление в ЗАГС, буду рядом всю жизнь! Или Александр не разрешает? Тоже небось замуж зовет? -- Мишу стала разбирать злость.
-- Зовет... Но это не тот человек, который мне нужен...
-- А кто тогда тебе нужен?
-- Не знаю... Хочу, чтоб мне сердце подсказало, а ты всё время торопишь и торопишь.
-- "Торо-о-опишь..." Я, подруга, вообще-то уже на пятом курсе, у меня на носу госэкзамены, а через несколько месяцев -- распределение, мне нужна ясность. Это вам с Александром еще почти три года учиться. Короче, так: если ты выходишь за меня -- я остаюсь здесь, если нет -- уезжаю подальше. Не желаешь расписываться, не хочешь пока ребенка -- не проблема, можно повременить, но ты должна четко определиться, нужен я тебе в жизни или нет. Или давай разбегаться окончательно!
-- А я не верю, что мы с тобой расстанемся, что ты больше ко мне не придешь!
Однако Михаил твердо решил на ее уловки больше не вестись -- никакие взгляды широко распахнутых глаз, а-ля цыганка Рада, не помогут. Хватит, наелся!
-- Нет, пора переводить наши отношения на другой, более глубокий уровень. Я тоже устал от этого "конфетно-букетного" формата. В общем так, мяч на твоей половине поля -- решай, выноси свой вердикт!
Тем временем, они незаметно дошли до общаги.
-- Бывай! -- Миша развернулся и пошел прочь. Оглянувшись метров через сто, увидел ее неподвижно стоящей на том же месте, где только что попрощался. Сердце у него защемило, но по-другому нельзя. "Надо, Федя! Надо!"
День ее "вердикта" Михаил запомнил на всю жизнь: двенадцатое ноября. Две недели после того разговора он ходил как в тумане, это серьёзно мешало подготовке к "госам" и выполнению дипломной работы. Его мама внимательно за ним наблюдала, но, всё понимая, ничего не говорила, только глубоко вздыхала. Вердикт Веги оказался сколь неожиданным, столь и вполне предсказуемым: "Извини, я никогда не смогу тебя полюбить!" Что ж, спасибо за привнесение в жизнь определенности, ясность перспективы -- великое дело.
Описывать страдания отвергнутого влюбленного -- дело весьма неблагодарное, они прекрасно знакомы миллионам и миллионам "отверженных" всех времен и народов. Ну, горечь, ну, боль, ну, обида и жалость к себе, любимому. Подумаешь, эка невидаль...
Очень помогали Мише Алик и, особенно, Василиса -- они постоянно гостили у него, приободряли, не давали упасть духом. Расстраивало одно: сами ссорились всё остервенелей, и никто из них не хотел уступать -- Мише оставалось лишь только им сочувствовать. Мишина мама всё твердила сыну: "Посмотри, какая хорошая девушка Василиса! Тебе б такую! Вот Алику-то повезло, но он этого, дурак, не ценит!" Но отверженный Вегой, глубоко несчастный Миша не воспринимал ничего.
Впрочем он пытался воплотить в жизнь сюжет басни Крылова "Лисица и виноград": воскрешал в памяти все полученные Вегой "пробоины ниже ватер-линии", критические замечания своих близких в ее адрес, особенно Феди. Это обычно помогает. Мишин отец откровенно сказал: "Поверь мне, сын, эта женщина не доставила бы тебе удовольствий в жизни..." Василиса тоже, как бы невзначай, пару раз назвала Вегу "брёвнышком", имея ввиду ее фигуру. Миша не стал обижаться, тем более, как говорил профессор Воланд, "факты -- самая упрямая в мире вещь". А в недавно вышедшем очень популярном фильме "Берегите женщин" и вовсе пелось: "новая встреча лучшее средство от одиночества...". Потому успокаивала мысль: всё что ни делается...
Перед самым новым годом шеф Миши объявил, что для завершения работ по диплому ему предстоит длительная командировка в Белоруссию. Миша даже обрадовался: "Алекса-а-а-андр! Я больше тебе не соперник, сцена в твоем полном распоряжении -- лишь твори!" Сразу после сессии и зимних каникул Михаил отбыл по дипломным делам. Госэкзамены сдал на отлично. Впереди его ожидали новые встречи и впечатления. Здравствуй, "молодость моя -- Белоруссия!".
Два месяца дипломной практики пролетели незаметно. Михаил наработал отличный материал, познакомился со множеством интересных людей, увидел и полюбил новый для себя регион. Вега ему не писала, он ей тоже, зато радовала письмами Василиса. Конечно, интересовался у нее Вегой -- она не скрывала: Александр, воспользовавшись предоставленной ему "монополией", взял Вегу "в оборот". Ладно, смирился Миша, чему быть...
В одном из писем Василиса с грустью сообщила, что они окончательно разбежались с Аликом -- Мишу это известие весьма опечалило, он болел за них душой, тем более, что письмо заканчивалось постскриптумом: "А Алика я всё-таки люблю..." И вот, спустя пару дней в голову Мише закралась заманчивая мысль: "А может попробовать "замутить" с Василисой? Клин клином вышибают. К тому же девчонка действительно хорошая, может что и получится. А уж мама-то будет рада!".