Я один из тех, кого в советское время с полным правом могли бы называть профессиональным жалобщиком или даже кляузником, готовым даже на пустом месте затеять с кем-либо тяжбу. Особенно в юношеские годы, когда во мне жила еще вера в высшую справедливость и в реальное наличие носителей оной. И тотчас же спешу оговориться: никогда в своих письмах -обращениях не вел речь о себе; мои жалобы - это мои попытки отстоять попранные чьи-либо честь и достоинство, защитить униженных и оскорбленных. При этом, обращаясь в обком КПСС или в редакции областных, центральных газет, питался иллюзией, что вот приедет 'дядя' и уж он-то по справедливости разберет историю, разложит детали по полочкам, то есть рассудит. Но раз за разом убеждался, что на самом-то деле все не так: месяцами, бывало, ждал того самого 'дядю' сверху и зачастую так и не дожидался. Потому что, нагулявшись вволю по инстанциям, моя жалоба оказывалась, в конце концов, в руках того, на кого я жаловался. И результат? Соответствующий. Ну, а в тех редких случаях, когда 'дядя' и являлся, то разбирательство у меня вызывало противоречивое чувство: с одной стороны, недоумение, с другой стороны, дикое негодование. С первых минут общения с 'дядей' становилось понятным, что на объективное разбирательство можно не рассчитывать, что намерение 'дяди' - отмести все мои доводы, тем самым взять под свое крыло мною 'обиженного' товарища, то есть того, кого я считал виновником. И результат? А тот же самый, что и в первом случае. 'Дядя', уезжая, легко констатировал: факты, изложенные в жалобе и проверенные с выездом на место, не подтвердились. Из этого следовало, что я лживый кляузник. И я все чаще и чаще стал, с грустью качая головой, произносить одну и ту же фразу: ворон ворону глаз не выклюет.
Стало быть, смирялся с подобным положением вещей? Ну, нет! Как только попадала вожжа под хвост, взбрыкивался, выгнув упрямую голову и норовисто задрав свой куцый хвост, мчался вперед. Настойчивость, вернее, упрямство, иногда приносили плоды, и я достигал цели, поставленной в жалобе, платя, по правде говоря, несоразмерно дорогую цену.
Не стану приводить конкретные истории, ибо некоторые из них нашли свое место в двух томах романа-биографии 'Обжигающие версты'. Скажу лишь одно: горький опыт, обретенный в юности, сгодился позднее; факты собственной биографии принуждали изначально вставать на сторону того, кто жалуется, потому что понимал, что именно он нуждается в моем покровительстве. Такая возможность у меня появится, но лишь по прошествии многих лет. Более того, я стану именно тем самым 'дядей', которого так ждали и на которого так, как и я когда-то, надеялись.
Не стану преувеличивать свою роль, ибо тогдашняя партийная власть, зная прекрасно, на каких позициях я стою, редко отправляла куда-либо в качестве того самого полномочного 'дяди'. Да, редко, но все-таки подобное, как ни странно, случалось. Почему? Ответа я не знаю. Да и не задавался никогда. Не хвастаясь, лишь замечу: поручения исполнял охотно и добросовестно. Особенно, если поручения излагались не в форме приказаний или требований, а просьб. И чем деликатнее была просьба власти, тем с большим рвением откликался. И исполнительность моя выглядела специфичной, отличной от общепринятой. А принято было тогда без каких-либо оговорок, не взирая на форму (ишь, гусь лапчатый, какой отыскался), брать под козырёк.
Вот теперь-то уж наверняка будет понятнее читателю история, о которой я хочу сегодня рассказать. Вообще говоря, история, с какого бока к ней ни подходи, для меня, как человека и как журналиста, крайне неприятна.
Впрочем, не стану забегать вперед.
Итак...
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Середина июля 1987-го. Полдень. Жара стоит уж который день. Духота меня убивает. Любой мороз переношу легче, чем зной. Потому что в мороз можно одеться потеплее, а в жару?.. Особенно, когда на службе, где фривольности, особенно в моем статусе, неуместны. 'Эх, - мечтательно произношу я заветное, - на бережок бы лесного озерка сейчас!'.
Мечтать - не вредно, но тут стоящий на тумбочке телефон в сотый раз начинает трещать. Неохотно снимаю трубку. Почему неохотно? Сегодня, по правде говоря, очень хочу, чтобы все оставили в покое.
- Слушаю.
- Добрый день, - слышу в ответ. По голосу узнаю, чей это звонок.
- Не очень-то и добрый, - говорю я и тяжело вздыхаю.
- Что так?
- Жарко...
- Ну, - в трубке слышится заразительный смех, - жар костей не ломит, - собеседник резко меняет веселость на деловой тон. - После двух жду у себя.
- На предмет?..
- На месте, всё на месте. Жду! - ответ мною ожидаемый: партийное начальство пользовалось этой фразой в каждом случае, когда не хотело прежде времени раскрывать карты. Стало быть, и спрашивать не имело смысла.
Он положил трубку. Гляжу на часы: до встречи два часа. Ломаю голову: с чем связан столь срочный вызов; кто-то опять катит 'телегу'? Судя по настроению позвонившего, ничего дурного для меня не предвидится. Впрочем, могу и ошибаться, как это уже случалось.
Ровно 14.00 (точность - вежливость королей; хоть и не король, а подражать хочется все равно). Приоткрываю дверь нужного мне кабинета.
- Разрешите?
Хозяин кабинета, не прерывая телефонного разговора, жестом показывает: проходи, дескать, и присаживайся.
Прохожу. Присаживаюсь. Оглядываюсь, хотя кабинет мне в мельчайших деталях знаком: был и не раз. В памяти тотчас же всплывает, как четверть века назад тогдашний хозяин этого кабинета назвал меня демагогом. Много с той поры воды в реках утекло, а помнится всё отчетливо. Не злопамятен, а все же... По лицу непроизвольно пробегает ухмылка и она вызвана тем, что в ту пору я не знал, кто такой демагог, однако, как мне помнится, почему-то серьезно оскорбился.
Хозяин кабинета не оставил без внимания ухмылку, положив трубку, захотел узнать, что явилось поводом.
- Так... очень давняя история вспомнилась, - сказал я, но в детали вдаваться не стал. Вместо этого, спросил. - Что-то случилось?
- А что должно было случиться? - вопросом на вопрос откликнулся хозяин кабинета.
- Мало ли... Очередная 'телега'... Сами знаете, что покой мне только снится...
Сергей Балин, заведующий сектором печати, радио и телевидения Свердловского обкома КПСС (здесь и далее все фамилии действующих лиц подлинные - прим. автора), усмехнулся.
- Ты прав: 'телега'...
- Так и знал! - воскликнул я. - Кто накатил на этот раз?
Сергей усмехнулся, чем окончательно смутил: мне кажется, нет повода для веселости.
- Не спеши с выводами: 'телега' есть, но не про твою честь... на этот раз.
- Как надо понимать?
- 'Телегу' катят на твоих коллег.
- И на кого же?
- На 'Уральский рабочий'.
- Ну... а я тогда причем?
- Юрий Владимирович, - речь идет о Петрове, тогдашнем первом секретаре обкома КПСС, - ознакомившись с жалобой, наложил резолюцию: проверить с выездом на место.
- И... что?
- Обком считает...
Следует пауза. Он роется в стопке бумаг. Вообще говоря, часто использовавшееся номенклатурой это словосочетание не верно и по форме, и по сути. Потому что реально смысл вкладывался иной, противоречивший нормам внутрипартийной жизни. Обком - это региональный коллективный орган КПСС, формировавшийся отчетно-выборной конференцией путём тайного голосования на два года; основная же форма деятельности членов обкома - пленумы, созываемые по мере необходимости, но не реже, согласно уставу, двух раз в год; на пленумах принимали постановления, исполнение которых было обязательным для каждого коммуниста областной организации. Из этого вытекает: фраза 'обком считает' верна лишь в том случае, если речь идет о содержащихся в постановлении указаниях. В большинстве же случаев имелось в виду, что решение принято либо аппаратом обкома, либо, что чаще всего, отдельным его сотрудником, даже не избранным членом обкома. Так что обком КПСС и аппарат обкома КПСС, а тем более отдельно взятый функционер этого аппарата, пусть даже самый высокопоставленный, например, первый секретарь, - не одно и то же. Это - в теории, а на практике же...
Балин находит искомое и продолжает:
- Обком считает, что ты с этой задачей справишься наилучшим образом.
Крайне лестно слышать, но я все-таки пытаюсь слабо возражать.
- Уровень не тот... Я и 'Уральский рабочий'...
Сергей Балин меня правильно понимает, поэтому тотчас же отсекает мои сомнения.
- Тот уровень или не тот - это позволь решать обкому партии.
Больше с моей стороны возражений не следует: в самом деле, партийный аппарат знает, что делает; скорее всего, кандидатура проверяющего согласована на самом верху, возможно, даже с третьим секретарем обкома, главным областным идеологом.
И вот у меня в руках предмет проверки - жалоба, состоящая из нескольких машинописных страниц.
- Сроки? - интересуюсь я.
- Через десять дней справка по итогам проверки должна лежать на моем столе; сам понимаешь, жалоба на контроле у самого... - отвечает Балин. И тут же интересуется. - Для выезда в командировку потребуется от обкома письмо?
Я отрицательно мотаю головой.
- Не поражен пока что в правах: в пределах Свердловской железной дороги, - поясняю я, - сам решаю, когда, насколько и куда ехать.
- Когда намерен отбыть?
- Послезавтра утром буду на месте.
- Отлично. О твоем приезде поставлю в известность первого секретаря райкома. Если, кстати, возникнут препятствия, - звони.
Скорее всего, я несколько удивил Балина. Чем именно? А тем, что еще, так сказать, 'на берегу' уже нарушил, по меньшей мере, два неписанных в их кругах правила: во-первых, не поинтересовался, каким кругом полномочий наделен; во-вторых, не испросил (нетерпимое безобразие!) советов и рекомендаций по части того, кого винить и кого оправдывать, то есть чью сторону занять и, соответственно, в каком русле вести проверку. Так что уходил не обремененным, то есть свободным от каких-либо обязательств. В любое время мог бы сказать: указаний не было, значит и взятки - гладки. Впрочем, если бы и были инструкции-пожелания, то я вряд ли ими бы воспользовался.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
И вот ранним утром поезд Свердловск - Усть-Аха прибывает на станцию Ирбит. Настолько рано прибывает, что еще городские автобусы не ходят, поэтому отправился пешком. Нашел гостиницу. Там знали о моем приезде, поэтому с размещением не возникло проблем. Я поселился на несколько дней в одноместном номере (очевидно, в одном из лучших для тех мест) с душем, телефоном и письменным столом. Приняв душ, побрившись, спустился на первый этаж, позавтракав в буфетике, отправился в Ирбитский райком КПСС, чтобы представиться.
Представившись, констатировал: народ в райкоме - прожженный по части проверок и проверяющих, народ, на который я, похоже, не произвел впечатления, тем не менее, аппаратчики попытались прощупать на предмет моих планов и намерений. Я, понимая, что меня прощупывают, отделался ничего не значащими фразами, более того, отказался от каких-либо с их стороны услуг, даже от транспортных. Может, мне нечего было сказать? Может, и планов-то никаких у меня не было? Это не так: план действий был - от начала и до конца. Более того, в кармане были уже проездные документы на обратный выезд.
Третий секретарь райкома Л. Н. Аксенова вежливо поинтересовалась: надолго ли? Столь же вежливо ответил: не задержусь ни на час больше требуемого для проверки жалобы.
Покинув стены райкома (во второй раз и последний появлюсь лишь перед самым отъездом), направился к коллегам, в редакцию объединенной газеты 'Восход'.
Кажется, пришла пора рассказать о существе жалобы и представить (пока в общих чертах) жалобщика.
24 января 1987 года в областной партийной газете 'Уральский рабочий' (ее в то время разовый тираж превышал шестьсот тысяч экземпляров, и газета считалась одной из лучших в Советском Союзе) появилась критическая заметка 'Притча о дворовом хулигане'. История, положенная в основу заметки, произошла не вчера и не позавчера, а в июне 1985-го, то есть за полтора года до предания ее гласности. Автор заметки - внештатный корреспондент 'Уральского рабочего' (слесарь Ирбитского мотозавода) В. А. Дубских. Герой публикации, то есть тот самый 'дворовый хулиган', - влиятельнейший в районе директор ремонтно-монтажного комбината И. М. Шерман, член райкома КПСС.
В те времена полагалось реагировать на критику в печати, тем более, когда критикует областной партийный орган. Однако в этом конкретном случае никакой реакции не последовало, хотя публикация наделала в Ирбите и за его пределами много шума. Видя столь странное замалчивание критики, 26 марта 1987 года собственный корреспондент 'Уральского рабочего' Алексей Смирных выступает с еще одной заметкой 'Нет притче конца'.
Тут-то и окончательно взорвался Израиль Маркович Шерман: сел и настрочил многостраничную жалобу первому секретарю обкома КПСС, не поскупившись на положительные эпитеты, когда описывал самого себя (честнейший, дескать, коммунист и руководитель, требовательный и умелый организатор производства, скромнейший и деликатнейший член общества, герой Великой отечественной войны), не пожалев гневных слов, когда касался противной стороны, то есть журналистов, а также тех, кого те необоснованно защищают (проходимцы, клеветники, гонители, бесчестные бродяги'. Более того, Шерман обвинил газету в том, что гонения организованы на него оголтелыми националистами из-за того, что он - представитель великого и славного еврейского народа, а это, как ни крути, уже (с учетом Горбачевской демократизации и перестройки) большая политика.
Понимал ли я тогда, во что меня втянули и чем все это пахнет, если что-то пойдет в моей проверке не так? Понимал, отлично понимал. Однако ни на йоту не отступил от того, чтобы, оставив в стороне ярлыки, добраться до истины.
И вот я у провинциальных коллег, то есть в редакции местной газеты. Зачем? Чтобы вооружиться тем, что они имеют, - документально подтвержденными фактами, которые бы пролили свет на историю вокруг коммуниста и руководителя Шермана. Вооружился? Сразу отвечу: нет. Хотя побеседовал с редактором объединенной газеты 'Восход' В. П. Шигаевым, авторами двух публикаций в 'Уральском рабочем' В. А. Дубских и А. И. Смирных, которые говорили, по сути, одно: история, которую знают все, не нуждается в подтверждении. Я смотрел на коллег и диву давался. Как говорится, слышали мужики звон, да не знали, где он. Спрашивал сам себя: как могут журналисты, не имея на руках никаких оснований, публично обвинять кого-либо?
Конечно, Шигаев, как будто, тут ни при чем, но я все же поинтересовался:
- Валерий Павлович, почему ваша газета не выступила? История, согласитесь, совсем не областного масштаба.
Редактор, помявшись, ответил:
- Ну... Характер у Шермана, знаете ли...
- Только ли дело в характере?
- Нет.
- А в чем еще? - опыт редакторской работы подсказывал мне ответ на этот вопрос, но я решил проверить собственную интуицию.
- Уважаемый человек в районе, райком КПСС его ценит, и... к тому же любимчик первого секретаря. Кто же мне позволит?
- Валерий Павлович, вы ходите в райком и согласовываете там каждое критическое выступление?
- Не каждое, но тут случай особый.
- В чем именно видите 'особенность'?
- Не рядовой человек, а коммунист-руководитель, член райкома.
- Выходит, рядового вы критикуете, а члена райкома не смеете, трусите?
- Повторяю: с Шерманом свяжешься - не отмоешься.
- Значит, опыт все же был?
- Тогда Шерман еще не был таким влиятельным.
Я все понял: Шигаев из тех редакторов, кто не любит подставляться и брать ответственность на себя, однако обожает таскать чужими руками жареные каштаны прямо из огня.
Пришлось прекратить дискуссию о роли и месте редактора партийной газеты в жизни советского общества, поскольку она, дискуссия, меня уводила в сторону от сути моей проверки, хотя и позволяла кое-что для себя уяснить.
Беседуя с автором публикации 'Нет притче конца', я, в частности, полюбопытствовал:
- Алексей Иванович, вы, по сути, обвинили Шермана в совершении преступления, а на каком основании? Покажите мне приговор суда, или, на крайний случай, постановление прокурора, заключение милиции. Есть на руках такие документы?
Смирных без всякого смущения ответил:
- Нет, но это ничего не значит.
- Простите, не понял?
- Если вы имеете в виду факт кражи кур с производства...
- Именно это я и имею в виду.
- Тот факт мною взят из фельетона...
Смирных ведет речь о публикации, на которую намекал Шигаев. Поясню: 21 марта 1967 года (нет-нет, не надо думать, что ошибка в дате: именно двадцать лет до описываемых событий) газета 'Восход' выступает с фельетоном 'Одиссея великого комбинатора', в основу которого, фактически, положены два случая. Один из них - те самые злополучные куры, точнее, куриные тушки, которые, по мнению автора фельетона, Шерман, председатель совхозрабкоопа (были такие низовые звенья в системе советской потребительской кооперации), пытался тайно, то есть без документального оформления, вывезти с территории предприятия, но бдительная советская милиция зацапала и даже возбудила, якобы, уголовное дело.
Спрашиваю собкора 'Уральского рабочего':
- Алексей Иванович, а вы в курсе, что фельетон написан на основе слухов и сплетен и, стало быть, пользоваться столь сомнительным источником, как этот фельетон, небезопасно?
- Как это?
- А точно также, как и ваш материал 'Нет притче конца', - ответил я.
Смирных оскорбился и надул губы. Меня это ничуть не тронуло, потому что я сказал правду: перед этим, побеседовав с автором фельетона, выяснил, что тому о факте кражи куриных тушек рассказал некий сотрудник милиции, но кто именно - не назвал, потому что не помнит; каких-либо подтверждающих документов у фельетониста не было и нет, как не было их и нет у собкора, выступившего в областной газете с серьезным обвинением.
Поговорил и с автором первой публикации в 'Уральском рабочем'. Конечно, рабкор - не собкор, но ведь и он должен чувствовать хоть какую-то ответственность.
- Виктор Александрович, - говорю я, - своим выступлением вы, по сути, обвинили человека в уголовно наказуемом деянии, самим заглавием указали на то, что он преступник, дворовый хулиган.
Дубских возразил:
- Заголовок не я придумал.
- Но это, Виктор Александрович, ничего не меняет: название полностью соответствует тексту, где вы именуете Шермана дебоширом и хулиганом.
Дубских гневно спрашивает:
- Вы защищаете этого зарвавшегося негодяя?!
- С чего вы взяли, что Шерман - негодяй?
- Все говорят.
- Кто конкретно? Назовите фамилии.
Дубских мнется.
- Не помню... Не записывал... Вы пойдите сами во двор дома, в котором квартира Шермана, и поговорите с жильцами. Они порасскажут такого...
- Благодарю за совет: если возникнет необходимость, обязательно им воспользуюсь. Однако сейчас речь не обо мне, а о вас. Если уж вы решили разоблачить, как вы выражаетесь, негодяя, то тем более обязаны были заручиться хоть какими-то доказательствами. Вы же написали заметку, основываясь на неких дворовых разговорах с неустановленными личностями.
- А заявление Бессонова, направленное им в суд?!
- Вы были в суде?
- Нет. Но я - очевидец и, в какой-то мере, пострадавший.
- Тем более, вы - лицо заинтересованное и, значит, нуждаетесь в свидетелях.
- Вы сами читали жалобу Бессонова, направленную им в суд?
- Нет, но я верю Бессонову и этого достаточно.
- Суд рассмотрел жалобу и вынес решение?
- Нет. На суд давит номенклатура.
- У вас есть доказательства?
- Я - чувствую!
- Жаль, что ваши чувства к делу не пришьешь. А теперь посмотрите, что получается: был конфликт двух людей и кому из них надо верить?