Мурзин Геннадий Иванович : другие произведения.

Была такая партия

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  (Автоинтервью)
  
  В ОСНОВЕ ЭТОГО ИНТЕРВЬЮ ВОПРОСЫ, ОСТАВЛЕННЫЕ ПОСЛЕ ЗНАКОМСТВА С МОИМИ ЛИТЕРАТУРНО-ПУБЛИЦИСТИЧЕСКИМИ ВЕЩАМИ, И МОИ ОТВЕТЫ ЧИТАТЕЛЯМ. ИХ ФАМИЛИИ РЕШИЛ НЕ УКАЗЫВАТЬ, ТАК КАК НЕ УВЕРЕН В ИХ ПОДЛИННОСТИ.
  
  ВОПРОС. НЕТ, Я ВПОЛНЕ СЕРЬЕЗНО: ПОЧЕМУ ВЫ ТАК НЕ ЛЮБИТЕ КОМПАРТИЮ?
  
  ОТВЕТ. Если говорить серьезно, то эта тема большая и емкая.
  
  Итак, мне не нравится не компартия сама по себе, а те, кто представляют ее нынешнее лицо. Это - во-первых. Такие лидеры, как Зюганов и К., мне никогда не были симпатичны. Причем, скрывать своих истинных чувств не умел и тогда, когда у власти безраздельно властвовали мои однопартийцы.
  
  Говорили: КПСС - партия всего советского народа, так как в ее рядах были представлены все слои общества - от рабочего и до академика. Да, были в партии и рабочие, и академики. Но, сказав "а", надо говорить и "б", не так ли?
  
  Рабочие в партии тогда появлялись, но появлялись чуть ли не из-под палки. Их уговаривали, заманивали разными посулами. Люди шли. Многие думали, что в партии - сплошная лафа, но вскоре разочаровывались и сидели на партсобраниях обычно в последних рядах и тихонько похрапывали.
  
  Элита рабочего класса, естественно, была и в президиумах. Орлом эта элита смотрела на зал, смотрела сверху вниз. Рабочей элите полагалось все, остальным рабочим, посапывающим носами в зале, ничего, кукиш с маком. Эти, последние нужны были для счета, для улучшения качества статистики партийных рядов.
  
  Что из себя представляла рабочая элита в КПСС? Приведу лишь один факт. Машинист локомотивного депо Свердловск-Сортировочный Черепанов (тот самый, который являл собой элиту рабочего класса) в быту был отъявленным пьяницей и дебоширом, а на работе Героем Социалистического Труда. И этот самый герой-коммунист закончил жизнь тем, что застрелил свою жену. Застрелил, между прочим, находясь в пьяном угаре.
  
  Были в КПСС и академики. Например, академик Месяц, с которым знаком лично и который сейчас является вице-президентом РАН. Но не все. Некоторые до самой смерти КПСС не сочли для себя возможным вступить в партию коммунистов. Яркий тому пример - академик Вонсовский, руководивший много лет Уральским отделением академии наук СССР. Этот один из самых крупных ученых-физиков, которого знал весь мир, так и не удосужился вступить в партию. Как вы сами понимаете, такому человеку, как Вонсовский, делали предложение и не раз. Думаете, случайность, что академик остался в стороне? Нет, конечно: он понимал, что не должен пачкать свое доброе имя членством в той партии, которую он не уважал. Если бы уважал, то вступил бы.
  
  Так что с компартией не все так просто, как кажется, очень не просто.
  
  ВОПРОС. КАЖДЫЙ КЛЯНЕТ ПРЕЖНИЕ ПОРЯДКИ. ОДНАКО ТАКОГО УЖАСА С ПРЕСТУПНОСТЬЮ, КАК СЕЙЧАС, НЕ БЫЛО ЖЕ! УМЕЛА КОМПАРТИЯ ВСЕХ ДЕРЖАТЬ В УЗДЕ. СЕЙЧАС... ДЕМОКРАТИЯ. НУ, И ПОЛУЧАЙТЕ ТО, ЧТО ХОТЕЛИ. ДОПУСТИМ, РАЗГУЛ ПРЕСТУПНОСТИ.
  
  ОТВЕТ. Сидел я недавно на станции Таватуй (в сорока километрах севернее Екатеринбурга - прим. авт.). Ждал электричку. Рядом со мной пристроился мужчина примерно моих лет. За плечами - рюкзак: верная примета садовода. Минутку, другую мужчина молчал. Потом, тяжело вздохнув, посмотрел на меня. Явно ему нужен был собеседник. Так и оказалось.
  
  - Ну и жизнь пошла. Из квартиры вечером не выйдешь, - начал он. - В электричке страшно стало ездить. Вот до чего довели Россию. То ли дело раньше!
  
   - А что было раньше? - спросил я мужчину.
  
  - Как "что"? - встрепенулся мужчина. - Жили мирно, покойно. Не боялись за себя, за своих близких.
  
  - Ну и сейчас... - попробовал я вставить.
  
  - Сейчас совсем другое. Преступник - на преступнике и преступником погоняет.
  
  - Раньше, значит, преступников не было?
  
  - Были, но редко. В то время власть действительно заботилась о безопасности советского человека.
  
  Убежденность - в каждом его слове. Можно было промолчать и на том бы беседа закончилась. Но я, встретив еще одну жертву коммунистической пропаганды, льющейся обильно из телерадиоэфира, со страниц некоторых газет, решил, в порядке эксперимента, поделиться с собеседником и своей правдой.
  
   - Знаешь, мы, кажется, с тобой одного и того же возраста. И жизнью жили примерно одной и той же. И в шикарном черном лимузине, я думаю, не ездили.
  
  - Куда там! Никогда не имел машин - ни личных, ни государственных, - подтвердил мужчина.
  
  - Ну, значит, в социальном плане нас мало что отличает. Так вот, теперь послушайте меня...
  
  Моя правда, которой поделился со случайным собеседником, была такова.
  
  Родителям моим пришлось немало попутешествовать. Отец на одном месте работы подолгу не задерживался, вопреки собственному желанию. С родителями, естественно, следовал и я. Основным средством передвижения в пятидесятые годы был железнодорожный транспорт. Вокзалы, перроны, вагоны - самое яркое воспоминание: я познавал мир. И, конечно, не менее яркое впечатление осталось от того, что видел вокруг себя. А видел я не то, что следовало бы видеть подростку.
  
  Вокзал в Казани. Обычная скученность. Как и сейчас. Сиденья все были заняты, и мы расположились прямо на грязном полу. Мама пошла в буфет. Купить детям по пирожку: есть хотелось здорово. Перед тем, как уйти, строго-настрого наказала сестренке: "Не выпускай из рук чемодана". Когда мама вернулась... В ушах до сих пор стоит душераздирающий вопль матери: "Украли! Чемодан украли!"
  
  Оказывается, сестренка на минутку утратила бдительность. И этого было достаточно, чтобы увести чемодан навсегда. А в чемодане том были такие ценности: шмотки, которые сегодня даром никто не возьмет.
  
  - А вот другой случай, - продолжаю я. - Но из другого путешествия.
  
  Поездка в поезде несколько суток. По составу с завидным постоянством проходят наряды милиции. Но никто из пассажиров не теряет бдительности. Вид людей в малиновых погонах не добавляет спокойствия пассажирам. Помню: когда бы ни проснулся ночью, всегда видел бодрствующего одного из родителей: они отдыхали по очереди. Упаси Бог, задремать: останешься ни с чем.
  
  Еще одно путешествие и еще одно видение.
  
  Поезд только что отошел от перрона Свердловского вокзала. В конце вагона чуткое мальчишеское ухо улавливает неладное. Там, судя по матерщине, назревает большой и пьяный конфликт. А людей с малиновыми погонами, как назло, нет.
  Мать только отвернулась и я - был таков. Я пробираюсь в конец вагона. Страшно, но любопытно.
  
  Закончилась та драка, между прочим, так: два здоровых мужика открыли окно и на ходу выбросили третьего.
  
  Так поступали советские люди.
  
  Выслушав лишь маленькую толику моей правды, мужчина задумался. И...
  
  Вдруг сам стал вспоминать, как в квартиру его брата однажды забрались домушники, оставив после себя одни стены да разбитую мебель; как одного его знакомого прямо во дворе собственного дома убили лишь за то, что тот заступился за женщину, как директор мясокомбината, где он работал до выхода на пенсию, тащил с производства, как говорится, и сырым, и вареным, как секретарь райкома КПСС, где он состоял на партучете, из материалов, взятых на стройке, построил кирпичный особняк (все вокруг народное, все вокруг мое?), а потом продал, выручив хорошие деньги.
  
  Удивительно, но факт. Человеку загаживают сознание, но он не теряет способности восстановить память и свое реальное, а не мифическое прошлое, и сделать вывод: страшно до жути было всегда. А когда было страшнее - при коммунистах аль при демократах - это еще большой и жирный вопрос.
  
   Я думаю, господа: если и вы чуть-чуть, вернувшись в прошлое, напряжете свою память, то вспомните... Вспомните не только то, что выдавала советская пропаганда, а и то, что видели Ваши собственные глаза, слышали Ваши уши.
  
  И еще одно, пожалуй, главное.
  
  Чтобы что-то и с чем-то сравнивать, надо, по меньшей мере, знать факты. То, что происходит с преступностью сегодня, знает любой и каждый. А что мы знаем о преступности в советское время? Ничего! Почему? Потому что вся статистика, затрагивающая уровень преступности, в том числе по видам преступлений, особенно, если касалось подростков, была закрыта и не могла быть опубликована в открытой печати.
  
  Я хорошо помню, как во время встреч журналистов с руководством областной прокуратуры или управления внутренних дел, нас сразу же предупреждали: информация, которую мы услышим, не для печати. Напрасные предупреждения! Если бы я даже и взялся поместить в своей газете данные о состоянии преступности (нет, не по стране и не по области даже, а лишь по своему городу), то цензор тотчас же бы такой материал "зарезал".
  
  Я не мог написать, но я отлично знал, что с преступностью в Советском Союзе не все было безоблачно. Я знал, что, начиная с 1970 года, уровень преступности по стране неуклонно рос. Особенно быстрыми темпами росла преступность среди молодежи.
  
  Впрочем, сам факт закрытости подобной информации, её засекречивания говорит сам за себя. Советская система умела скрывать всё негативное, но она же столь же ловко выпячивала "достижения", даже, если они мнимые. Так что... Если бы действительно с преступностью в советской стране все было замечательно, то и засекречивать бы не было нужды. Наоборот, все средства массовой информации об этом трубили бы на каждом шагу.
  
  ВОПРОС. ВЫ ВСЕ О ДРУГИХ И О ДРУГИХ. О СЕБЕ ЖЕ - НИ СЛОВА. ВАС, ЧТО, ТОЖЕ ЗА ШИВОРОТ ЗАТЯНУЛИ В КПСС?
  
  ОТВЕТ. Нет, меня за шиворот не тянули. Но я не был элитой. Я был статистом, то есть тоже в партии сначала представлял рабочий класс, но рядовым, для численности. Как гораздо позднее выяснилось. Не собираюсь скрывать того, что вступал с охотой и абсолютно добровольно. Однако сам не лез и себя партии коммунистов не навязывал. Как это делала некоторая часть советской интеллигенции.
  
  Я был комсомольцем. Довольно активным, и общественной работой занимался с большим желанием. Что было, то было.
  
  Я был чернорабочим литейного цеха одного из уральских оборонных заводов. Мне тогда было двадцать. Начал учебу в школе рабочей молодежи (в тот год пошел в восьмой класс).
  
  На работе не пил, хотя другие позволяли себе и в больших масштабах. Не курил. Не матерился. Был чрезвычайно скромным и трудолюбивым. Не было случая, чтобы я прогулял или опоздал на смену даже на десять минут. Много читал, в том числе и периодику, слушал радио. И в том круге, где я вращался, слыл начитанным.
  
  Учитывая все это (я так предполагаю) секретарь парторганизации цеха предложил мне вступить в партию. Предложение для меня было сколь неожиданным, столь и лестным.
  
  Я дал согласие. И могло ли быть в те времена для меня иначе?
  
  Оформил все необходимые документы, в том числе собрал и рекомендации - одна от комсомола, две - от коммунистов цеха (меня рекомендовали старший мастер и сменный мастер заготовительного отделения, где я работал).
  Мое заявление рассмотрело партбюро цеха и рекомендовало коммунистам на ближайшем партсобрании принять кандидатом в члены КПСС. Я был счастлив. Я был доволен собой. А как иначе: вот-вот и я встану в один ряд с лучшими представителями советского народа, то есть буду в авангарде.
  
  Но тут случилось одно происшествие, которое преградило мне путь. Одно происшествие, однако далеко не последнее: потом они станут повторяться (в разных вариациях) систематически.
  
  На комсомольском собрании цеха рассматривался вопрос об усилении идеологической работы среди несоюзной молодежи. Я выполз на трибуну. И в азарте не заметил, как перешел на личности, то есть принялся со всей большевистской прямотой критиковать начальство, точнее начальника цеха Каховского (здесь и далее все фамилии подлинные; пересказываю коротко, так как подробности в первом томе романа-биографии "Обжигающие вёрсты") и его первого заместителя Кривцуна. Критиковать так критиковать - не взирая на личности. Так учила всех нас партия коммунистов. Разошелся, короче, парнишка. До чего же я был тогда глуп?! Верил в лозунги и того больше верил в слова, начертанные в основных партийных документах - Уставе и Программе КПСС.
  
  Начальники озверели. Но они знали, что в лоб сделать со мной ничего не могут (нет, если бы я дал повод, например, напился на работе, то тотчас же уволили бы по статье), поэтому действовали тонко, исподтишка, действовали на чувства, на психику.
  
  Первый шаг: на утро после печально знаменитого комсомольского собрания с цеховой доски почета исчезла моя фотография и табличка с фамилией "победителя", хотя до очередного подведения итогов цехового соцсоревнования еще было два месяца. Увидев, я грустно усмехнулся. Хоть и глуп был, но не до такой степени, чтобы не понять, откуда ветер дует.
  
  Другой шаг. Старший мастер и сменный мастер подошли вечером ко мне и, отводя в сторону взгляд, сказали, что были в партбюро, откуда забрали, то есть отозвали, свои партийные рекомендации, объяснив свой поступок тем, что я еще молод, что идейно не созрел для вступления в ряды КПСС. Тогда же, но уже вечером, столкнувшись со мной у табельщицы, секретарь партбюро известил, что вопрос на партсобрании о приеме меня кандидатом в члены КПСС рассмотрен быть не может, в связи с отсутствием у меня двух рекомендаций (третья рекомендация - комсомола - не была отозвана). Если, сказал он, за оставшуюся неделю я смогу найти рекомендующих, то тогда другое дело.
  
  Секретарь парторганизации, конечно же, знал заранее: после инцидента на комсомольском собрании, о котором знал весь цех, никто, ни один коммунист не отважится дать мне рекомендацию.
  
  Я вновь грустно улыбнулся. Хоть и наивен был до одури, но и тут я обо всем догадался. Странным, ясно, молодому парню показалось, что из всех коммунистов цеха не нашлось ни одного смелого и отважного, способного выступить вопреки воле начальства.
  
  Обидно, понятно, но не смертельно. Тем более, что "акции" в отношении меня продолжались, что несколько отвлекло меня от грустных мыслей по поводу позорного провала со вступлением в партию.
  
  Итогом моего выступления на собрании стало то, что я, в конце концов, был сам вынужден уйти из цеха. Ушел. Перешел в инструментальный цех, учеником токаря. Я уже стал забывать о позоре, но мне неожиданно напомнили.
  
  Проработав около десяти месяцев, как-то после ночной смены мастер сказал, чтобы я подошел к секретарю партбюро инструментального цеха. Я подошел. Секретарь партбюро (это была женщина) сообщила мне, что звонили из парткома завода, что партком заинтересован, чтобы я был принят кандидатом в члены КПСС, что этот вопрос надо решить быстро.
  
  Во мне вновь заговорила обида. Но я обиду сумел приглушить. Я лишь сказал, что все документы находятся в литейном цехе, что я за ними туда не пойду. Получил ответ: ходить не надо, так как документы уже у нее. Я сказал: там не хватает самого главного - двух рекомендаций членов КПСС. Ну, одну рекомендацию, сказала секретарь партбюро, я дам, а вот вторую - придется добывать самому. Я спросил: а ничего, если рекомендующим будет мой тесть? Женщина ответила: не имеет значения, лишь бы тесть состоял на партийном учете в нашей заводской парторганизации (это так и было).
  
  Как видите, с моей стороны не было никакой инициативы - как в первом случае, так и во втором.
  
   Уже через неделю вопрос о моем приеме рассмотрели на цеховом партсобрании, через две недели, на заседании парткома завода, а еще через две недели я уже был на заседании бюро Кушвинского горкома КПСС (Кушва - довольно крупный промышленный город на севере Свердловской области), где решение было принято единогласно.
  
   Это была первая, но далеко не единственная проблема, связанная с моим членством в КПСС. Это большой разговор, мне есть что сказать. Но я приведу лишь штрих, связанный с моим приемом, но теперь уже в члены КПСС после того, как закончился годичный кандидатский стаж. После его окончания, то есть кандидатского срока, предусмотренного Уставом КПСС, меня еще полгода не принимали в полноправные члены.
  
  Я хорошо знал существовавший тогда порядок (сподобился на зубок уяснить основные положения программных партийных документов). А он был такой: по окончании годичного кандидатского срока коммунисты обязаны были рассмотреть вопрос моего будущего и решить его - либо в одну сторону, то есть принять в члены КПСС, либо в другую сторону, то есть отказать мне в приеме в КПСС. Причем, замечу, ни о каком продлении кандидатского срока даже на месяц речи идти не могло.
  
  Меня же в члены КПСС не принимали еще полгода. Вот такую дали мне и тут выдержку. Эта "выдержка" никак не была связана с предыдущим инцидентом. Действовали другие силы, но поступали представители партийной верхушки одинаково - мстительно и исподтишка. Почему исподтишка? Потому что формального повода отказать мне в приеме в члены КПСС не было ни малейшего.
  
  Так что я и не рвался в партию, как другие, обивавшие пороги партийных чиновников и беспрестанно клянчившие, но я и не отказывался. Более того, я был горд и счастлив, когда вместо серенького кандидатского билета мне вручили темно-красную книжицу, именуемую партийным билетом.
  
  Были неоднократные попытки выгнать из партии. Но я всегда говорил: я добровольно пришел в КПСС и так же добровольно покину её ряды. Только добровольно и никак не иначе! Так и случилось.
  
  ВОПРОС. ДУШЕВНЫЙ, ВИЖУ, МЕЖ ВАМИ ДИАЛОГ. А МНЕ МОЖНО ВКЛИНИТЬСЯ СО СВОИМ ВОПРОСЦЕМ? ВОПРОСЕЦ ТАКОЙ: ВЫ, ГЕННАДИЙ, НЕ БЫЛИ РЯДОВЫМ КОММУНИСТОМ, О ЧЕМ КАК-ТО УПОМЯНУЛИ; ВЫ БЫЛИ В НОМЕНКЛАТУРЕ. СКАЖИТЕ: ЧТО, НЕ ТАК?
  
  ОТВЕТ. Возникла некоторая неясность, поэтому должен сразу кое-что уточнить. Я действительно, отвечая на один из вопросов, упомянул о том, что был рядовым коммунистом. Говоря так, имел в виду тот, начальный период пребывания в рядах КПСС, то есть 1962-1963 годы. Это - так... между прочим.
  
  Если подходить к этому сугубо с практической точки зрения, то я и в последующие годы оставался рядовым коммунистом. Объясню.
  
   Лично я в понятие "РЯДОВОЙ КОММУНИСТ" вкладывал и вкладываю свой смысл, а он сводится к следующему: рядовой коммунист - это тот коммунист, который не избирался в выборные партийные органы, который никогда не работал в штатных структурах КПСС; это тот коммунист, который даже в президиум партийных собраний не избирался, и которого штатное место всегда было в зале, в общей массе, среди прочих таких, как и он сам.
  
  Следуя этой формуле, могу со всей откровенностью заявить: за все тридцать лет пребывания в КПСС я так и остался рядовым, хотя (это очень важно) имел специальное высшее образование, то есть партийно-политическое. В самом деле, господа: я никогда и никуда не избирался (повторяю: имею в виду выборные партийные органы снизу доверху), соответственно, никогда не работал штатным партийным работником. Впрочем, внештатным - также. Хотя был один прелюбопытный эпизод, но о нем как-нибудь потом... Если у кого-либо возникнет потребность.
  
  Тут у некоторых, знавших "кухню" тогдашней внутрипартийной жизни, может родиться сомнение, и меня могут обвинить в "передёргивании" или в "подтасовке" фактов (это, кстати, уже имело место в одном из комментариев посетителя моей страницы).
  
  Дело тут вот в чем. Не мог не быть в те времена главный редактор газеты (а я таковым был!) членом какого-либо выборного партийного органа - от парткома до обкома. Да, не мог! Но ваш покорный слуга, еще раз повторяю, никуда и никогда не избирался. Это же факт, который легко документально подтвердить.
  
  В писаных партийных правилах были неписаные исключения из правил. Меня, очевидно, коснулись как раз эти самые неписаные исключения. И, кстати, я вовсе не склонен считать, что подобное имело место лишь в отношении моей персоны. Вовсе нет!
  
  Нонсенс? Совершенно точно! Тяготило меня сие обстоятельство? Нет! Создавало проблемы? Да и очень серьезные! В основном, по работе, конечно. Одно дело, когда идеологический работник партии, а я таковым был почти всю жизнь, избран в тот или иной партийный орган, следовательно, имеет на руках некую "ОХРАННУЮ ГРАМОТУ". Совсем другое дело, когда всего означенного нет, следовательно, границы возможного сильно сужены, диапазон шагов и действий в процессе исполнения должностных обязанностей изрядно ограничен.
  
  Так было. Теперь - всё в прошлом. Хотя... Постойте: в прошлом ли? Блестящий телеведущий Леонид Парфенов, судя по всему, не имеет той самой "ОХРАННОЙ ГРАМОТЫ" (нет, не от КПСС, а от другой теперь правящей партии, которая именуется "ЕДИНОЙ РОССИЕЙ") и выход на свой канал, которому отдал многие годы своего творческого труда, перед ним плотно затворили. Повод? Власти (нет, совсем не руководству канала) пришлось не по нутру интервью с вдовой бывшего чеченского президента Ендарбиева, показанное в авторской программе "НАМЕДНИ" 30 мая 2004 года. Другому, то есть из ближнего круга правящей партии, возможно бы, и простили, но не Парфенову, у которого (совершенно очевидно) есть свой взгляд на факты и явления современной жизни, в том числе и касающихся самой "ЕДИНОЙ РОССИИ".
  
   Так что, господа, прошлое возвращается. Возвращается медленно, но верно. Слава Богу, что это "НОВОЕ СТАРОЕ" обойдет меня стороной. За других? Больно, конечно. Ну, да ладно.
  
  Теперь - разговор о номенклатуре. Тоже серьезный вопрос. И также далеко не однозначный, как кажется на первый взгляд.
  
  Когда в Советском Союзе заканчивали успешное строительство развитого социализма, о чем громогласно объявлялось с трибун партийных съездов, на Западе увидела свет книга господина Восленского. Книга называлась просто - "НОМЕНКЛАТУРА". Это было глубокое и всестороннее научно-публицистическое исследование. Автор всё и всех разложил по полочкам, для каждого слоя номенклатуры определил свое место, роль в общественно-политической жизни страны, а также (без этого номенклатура существовать попросту не могла) полагающийся по статусу набор благ и привилегий.
  
  Хорошая книга. Правильная. Но я сильно обиделся тогда на автора за то, что в книге не нашлось совсем места таким "номенклатурщикам", как, к примеру, ваш покорный слуга. Нет, автор, конечно же, в общую сумму номенклатурного слоя меня включил, то есть сосчитал, однако оставил без специальной классификации. А напрасно! Почему? Сейчас попробую объяснить. Правда, не с цифрами, а с фактами на руках.
  
  Итак, в начале декабря 1978 года по официальному письму (прошу обратить на это внимание) Свердловского обкома КПСС меня переводят из одной редакции, где я был заведующим отделом и одновременно заместителем редактора, в другую редакцию, где назначают редактором (говоря современным языком, главным редактором) крупной межрегиональной газеты, в зоне влияния которой несколько уральских областей.
  
  Статус газеты высокий. А это означает, что я должен был (по классификации Восленского) подняться на несколько ступеней вверх по номенклатурной лестнице.
  
  Должен? Да! Но совсем не обязан.
  
  В других регионах Советского Союза, а аналогичных газет насчитывалось всего тридцать, все происходило так, как было положено, то есть человек, назначенный на аналогичную должность, после утверждения на заседании бюро обкома КПСС зачислялся в списки номенклатуры обкома. Именно обкома, а не горкома, тем более не райкома.
  
  Что же происходило со мной? Давайте посмотрим.
  
  Формально, да, - я уже редактор. Но на самом деле...
  
   В январе 1979 года готовят необходимые документы и меня приглашают на заседание бюро Железнодорожного райкома КПСС (так сказать, по месту обитания), где официально утверждают в должности редактора (процедура совершенно обязательная).
  
  Что дальше? А должно было быть дальнейшее движение вверх. Порядок такой: пока не будет человек утвержден внизу, то есть в райкоме, речи об утверждении в горкоме КПСС быть не может, тем более - в обкоме.
  
  Однако, вижу, тишина. Я окунаюсь с головой в новую и интересную работу, поэтому нет времени обращать внимание на такой пустяк (с моей тогдашней точки зрения), как отсутствие движения с утверждениями. Но... То, что я не замечаю (или делаю вид, что не замечаю?), вовсе не означает, что партийная номенклатура, с которой мне приходится сталкиваться на каждом шагу, также не видит ничего. Видит, еще как видит! Видит и делает соответствующие выводы. Выводы, которые сильно осложняют и без того сложную мою работу на новом месте.
  
  Проходит год. Все - молчат, я - также. Проходит два. Все по-прежнему молчат, будто так и надо, я - ни гу-гу. Проходит пять лет (господин Восленский давным-давно в своих научных подсчетах меня определил на одну из верхних полочек) - все без изменения. Все мне ясно: Свердловский горком КПСС не желает утверждать меня в должности, которую я занимаю уже так долго.
  
  Это тем более удивительно, если иметь в виду, что все другие, пришедшие на должность редактора крохотных газет несколько месяцев назад, благополучно прошли утверждение в горкоме. Для них, правда, это пик в номенклатурной иерархии. У меня же - лишь ступень, но перескочить которую никак нельзя.
  
  Это тем более удивительно, что через пять лет моя газета (вытащил-таки из клоаки, в которой до этого пребывала) гремит на весь Советский Союз, газета завоевывает призы на всесоюзных и региональных конкурсах, за новаторских подход в освещении актуальных проблем жизни общества дважды экспонировалась на ВДНХ СССР (ныне - ВВЦ), имеет много дипломов и грамот, массу положительных рецензий в центральной прессе.
  
  Кажется, что еще надо? Ведь все это подавляющему большинству газет областного центра и не снилось. У тех редакторов с вопросом номенклатуры все в порядке, у меня - мягко говоря, не совсем.
  
  Идет 1988 год. После моего вступления в должность, как видите, прошло почти десять лет. По-прежнему, никакого движения.
  
  И вдруг летом мне звонит инструктор Свердловского горкома КПСС Диана Боярская и извещает, что в пятницу (звонок поступает в среду) мое утверждение в должности на заседании бюро горкома (первым секретарем, кстати, был тот самый Кадочников, который ныне возглавляет областную организацию КПРФ).
  
  Боярская торопит и требует, чтобы я срочно представил все нужные документы. Я оскорблен и потому отказываюсь что-либо делать: на данный момент мне уже вся эта возня ни к чему.
  
  Но иронично любопытствую: в связи с чем такая горячка? Я бы на месте Боярской подыскал что-нибудь поприличнее. Она же выложила всё, как есть. Увы, женщина: что на уме, то и на языке.
  
  "Приезжает комиссия ЦК КПСС, - говорит она, - приезжает с проверкой работы с номенклатурными кадрами, а у нас вы, - говорит она, - до сих пор не прошли утверждение. Увидят - по головке не погладят".
  
   Так-то вот: если бы не высокое начальство, то... Номенклатура проявила такую прыть, что к пятнице все необходимые документы были готовы, хотя лично я к этому совсем не приложил рук. Из принципа. А принципы для меня - это всё!
  
  Ну, и утвердили, а что дальше? Вновь остановка. Ибо утверждения на заседании бюро обкома так и не состоялось. Что-то для меня изменилось? Ничего. Где ж те блага и привилегии, о которых писал господин Восленский в своей книге "НОМЕНКЛАТУРА"? Их как не было, так и нет. По крайней мере, для меня. Впрочем, в отсутствии благ сам виноват. За благами ведь надо было ходить и выпрашивать. Я - не ходил и ничего для себя лично не клянчил.
  
  Такие, господа, дела с моим номенклатурным прошлым. Какое оно? Судить не мне.
  
  Мне ничуть не стыдно. Потому что, по большому счету, я не принадлежал никогда к номенклатуре (в том понятии, какое вкладывал в это слово господин Восленский), тем более никогда, никакими благами или привилегиями не пользовался.
  
  Пользовались те, которые хотели. Очень хотели. Из кожи вон лезли, чтобы попасть в номенклатуру. И попадали.
  
   Прежняя номенклатура и нынче хорошо живет. Сын, допустим, того же самого Кадочникова сейчас владелец нескольких крупных магазинов в центре Екатеринбурга. Как тот очутился в собственниках? Ясно как: папаша-то был, когда рушились КПСС и Советский Союз, не кем-нибудь, а первым секретарем Свердловского обкома КПСС, то есть полновластным партийным начальником, у которого в руках было все: не только деньги партии, а и лакомые кусочки в виде предприятий торговли и общественного питания.
  
  Недавно на улице столкнулся с представительницей прежней номенклатуры (знаком с ней по давней комсомольской работе). Дама буквально брызжет слюной от злобы. И все почему? А все потому, что не сбылась мечта идиотки: она думала, что будет жить на пенсии припеваючи, а получилось... Всю жизнь посвятила, чтобы заслужить "персоналку" (имеет в виду персональную пенсию, полагавшуюся номенклатуре), а теперь - у разбитого корыта. Пенсия-то как у всех: копейки. Причем, без каких-либо привилегий. Хоть тресни!
  
  Посочувствовал неудачнице. А что мне оставалось делать? К тому же понимаю, что этот факт не правило, а исключение. Дама в этот раз не оказалась в нужный момент и в нужном месте... Не проявила расторопности... Как все прочие. Как говорится, и на старуху бывает проруха.
  
  ВОПРОС. НАХОДЯСЬ ТАК ДОЛГО В ПАРТИИ, ВЫ, ОЧЕВИДНО, ХОРОШО ЗНАЛИ ТОГДАШНЮЮ ВЕРХУШКУ КПСС. РАССКАЖИТЕ О НЕКОТОРЫХ ПРЕДСТАВИТЕЛЯХ, А?
  
  ОТВЕТ. Сударь, Вы, кажется, интересуетесь не зря. Не диссертацию ли на эту тему пишите? Хотя... Это неважно. Важнее, что Вы вообще чем-либо интересуетесь, а потому отвечу и, как всегда, подробно.
  
  Верно, я знал хорошо верхушку, но, правда, на уровне региона, на уровне города и района, на уровне первичной партийной организации.
  
  Начну снизу.
  
   Управление Свердловской железной дороги (беру просто так, первый пришедший на память пример). Аппарат управления насчитывал тогда (не думаю, что сегодня меньше) две тысячи сотрудников. Первичная партийная организация - 520 членов КПСС, то есть каждый четвертый - партиец. Солидная организация как по численности партийных "штыков", так и по своей значимости в общей структуре государственного механизма.
  
   1980-й. Секретарь парткома - Игорь Комолов. По сущностной природе своей - не идеологический работник, а чистой воды "технарь", грамотный инженер-железнодорожник, особенно (его специализация) в сфере средств сигнализации и связи. Его избрали. Он этим тяготился. Отказываться не принято было. Ну и тянул этот "воз" кое-как. Умный мужик, но душа не лежала. Что тут поделаешь? При первой же благоприятной возможности, как сегодня выражается, молодежь, "слинял". Инженер ушел на инженерную должность, став заместителем начальника службы сигнализации и связи Свердловской железной дороги.
  
  1983-й. Секретарь парткома - Матвей Вотяков. Его эта должность ничуть не тяготит, потому что партийная работа - его призвание. Он с наслаждением купается в этой работе. Не хам, а вполне интеллигентный человек. Не давит, а старается силой слова убедить (качество, кстати, весьма редкое). Его забирают в обком КПСС, где назначают на должность заместителя заведующего отделом оргпартработы. Высоко скакнул. И казалось, что пойдет далеко. Но не тут-то было! Быстро выжили мужика: аппарат не принял, аппарат не понял новичка. Без должности, ясно, не оставили. Он вернулся в аппарат управления дороги, где занял должность заместителя начальника отдела кадров. Упал вниз, но приземлился все-таки мягко.
  
  1985-й. Начало перестройки. Кажется, для умных и инициативных все двери раскрыты настежь. Но... Секретарем парткома избирают некого Васильева, который к тому времени из рядовых инженеров выбился в председатели профкома. Совершеннейшая посредственность. Туп как сибирский валенок. Тупость прикрывал наглостью. Как ни странно, но именно этот самый Васильев задержался в должности дольше всех своих предшественников, вплоть до ликвидации первичных партийных организаций по месту работы (1991 год).
  
  Перехожу на другой уровень. И вновь конкретные примеры из жизни конкретного партийного аппарата.
  
  1983-й. Железнодорожный райком КПСС Свердловска. Первый секретарь - Григорий Турецкий. Дружит с давних пор с заведующим отделом транспорта и связи Свердловского обкома КПСС Александром Небесновым. Ушел (или "ушли"?) в 1988-м. Ушел и возглавил управление кинофикации области. Не повышение, а откровенная ссылка, так как по тогдашнему табелю о рангах первый секретарь такого райкома, на партийном учете у которого коммунистов больше, чем в иных областях, - фигура масштабная. Были слухи по поводу истинных причин ссылки. Слухи не стану пересказывать. Но...
  
  Вторым секретарем был некто (фамилии не помню: то ли Соколов, то ли Соловьев). Об этом "некто" могу сказать кое-что конкретное, поскольку стал очевидцем. Это уже не слухи.
  
   Нынешнему поколению надо объяснить существенную деталь: второй секретарь тогда являлся куратором всей промышленности, строительства и транспорта, а посему имел огромное влияние на любого хозяйственного руководителя.
  
  И вдруг перед самой районной отчетно-выборной партийной конференцией второй секретарь исчезает с горизонта. Мы, рядовые коммунисты, не знаем, где он и что с ним: исчез - и все.
  
  Районная конференция. Я избран делегатом, но... с правом лишь совещательного голоса. Иначе говоря, участвовать в дискуссиях могу (если дадут слово, что мало вероятно), но избирать и быть избранным - нет, голосовать (ни тайно, ни явно) - также нет.
  
  Единственное мое реальное право - слушать и слышать. Право, которое для меня, журналиста (исключительно лишь в плане общего развития), оказалось полезным. Когда перешли делегаты к обсуждению кандидатур в состав будущего райкома, то некоторые подняли вопрос: почему в списке нет фамилии прежнего второго секретаря? Григорий Турецкий стал мямлить нечто нечленораздельное: перешел, мол, на другую работу. Куда? В Уральское управление по материально-техническому снабжению. Кем? Одним из первых руководителей.
  
  Делегат конференции, поднявший этот вопрос, не успокоился. Он потребовал дать исчерпывающую и подлинную информацию о причине ухода с должности второго секретаря. Делать было нечего. Пришлось Турецкому объяснить. И оказалось, что тот самый "некто", используя служебное положение в корыстных целях, занялся строительством миленьких коттеджей, строительные материалы, в том числе и кирпич, рабочую силу заимствовал на подведомственных предприятиях. Разумеется, заимствовал безвозмездно, не выкладывая из личного кармана ни копейки. Таким способом построил несколько домов и все продал. Выручку? Положил себе в карман. Если бы не жадность, все сошло с рук. Когда стал строить тем же манером очередной коттедж, то попал в сферу внимания правоохранительных органов. Его не арестовали. Кто бы позволил?! Его втихую, чтобы погасить неприятный для партии скандал, перевели на другую работу. А уголовное дело? Производством было прекращено. Как говорится, пустили козла в огород. Воровал тут. Потом стал воровать в сфере снабжения, где возможностей намного больше.
  
  Замечание по поводу. Об этом инциденте ни одна газета области не обмолвилась ни словом, хотя представители средств информации были представлены на конференции широко. Не захотели? Ну, да! А кто бы им позволил? Это и есть социалистическая демократия; такова гласность в условиях строительства коммунизма.
  
   1986-й. Та же самая партийная организация готовится к очередной районной отчетно-выборной конференции. Земля слухами полнится: готовится кой-какая перетряска в аппарате. В частности, на должность второго секретаря Железнодорожного райкома (проклятое, что ли, место?) должен будет прийти новый человек. Кандидатура определена заранее. И ни у кого нет сомнений, что кандидатура пройдет на конференции на "ура", то есть получит подавляющее большинство голосов. Но для этого орготделу райкома КПСС придется хорошо поработать.
  
  Первый шаг. Надо, чтобы кандидат на должность второго секретаря был избран делегатом конференции. И не от первой попавшейся первичной партийной организации, а от солидной, с авторитетом в глазах партийной общественности. А таковой может быть лишь парторганизация крупного производственного коллектива. Фамилию Геннадия Шоломова, молодого и перспективного (он на тот момент работал начальником дистанции гражданских сооружений Свердловск-Сортировочный) коммуниста включили в общий список делегатов от крупной парторганизации - локомотивного депо Свердловск-Сортировочный. Включить-то включили, но...
  
  Идет партийное собрание локомотивного депо. А надо сказать, что в этой парторганизации большинство за рабочим классом, то есть за машинистами, помощниками машинистов, слесарями. Собрание имеет принципиальное значение, поэтому присутствует сам начальник Свердловской железной дороги Виктор Скворцов, чей авторитет непререкаем, причем, заслуженно.
  
  Собрание приближается к финишу. Рассматривается последний вопрос повестки: избрание делегатов на районную партийную конференцию. Идут по списку. И все проходят. Но вот прозвучала фамилия: Шоломов. Оказывается, коммунисты Геннадия Шоломова знают. Даже слишком хорошо знают. Знают как отъявленного лихоимца и мошенника.
  
  Инженеры и служащие, ясно, молчат в тряпичку: боятся возмездия. Зато машинистам локомотивов бояться нечего: эти не робкого десятка и привыкли лепить правду-матку прямо в глаза. Начальнику дороги стыдно. Он краснеет. Но все-таки выступает в защиту Шоломова и призывает коммунистов поддержать кандидатуру. Его голос весом, но...
  
  Оглашают результаты тайного голосования: Шоломов не получает необходимого числа голосов. Прокатили рабочие-коммунисты, как говорится, на вороных; отвесили солидную оплеуху.
  
  Кто-то поспешит с выводами и подумает: в партии были всегда здоровые силы, которые могли воспрепятствовать злу. Как бы не так. Здоровые силы (это - правда) были, но силы, от которых почти ничего не зависело. Номенклатура никогда так просто не сдавала позиций. Последнее слово - за номенклатурой.
  
   Итак, в локомотивном депо произошел конфуз. Тогда (Шоломов любой ценой должен стать делегатом конференции, поскольку без этого ему не стать вторым секретарем райкома КПСС) включают фамилию в список делегатов от парторганизации одного из проектных институтов, где на собрании получает большинство. Инженеры-проектировщики - не рабочий класс. У инженеров нервы слабые. И хотя знали, что Шоломова в одном месте прокатили, все равно молча проголосовали.
  
  Дальше - дело техники. Делегаты конференции (с решающим, разумеется, голосом) отобраны настолько тщательно, что кандидатура Шоломова, которого коммунисты-рабочие назвали открыто мошенником, беспрепятственно прошла все процедуры голосования. И он стал-таки вторым секретарем! Через несколько лет он окажется в Москве (а где ж ему и быть, как не в Москве?), в аппарате МПС СССР и займет высокую руководящую должность - начальника главка. Пост для лихоимца и мошенника самый что ни на есть подходящий - так считала партия, которая строго следила за подбором, расстановкой кадров на все ключевые места.
  
   Поднимемся еще на один уровень.
  
   1955-й. Первый секретарь Свердловского обкома КПСС - Андрей Кириленко. Как тогда выражались, крупный политический и государственный деятель. Жители Среднего Урала знали его хорошо. Во-первых, потому что являлся, по сути, близким родственником новоявленному партийному вождю Никите Хрущеву (их жены - родные сестры). Во-вторых, Андрей Кириленко слыл большим мастером по части карьерных штучек.
  
  Расскажу самое примечательное из его биографии уральского периода, о его одном из героических подвигов.. В 1956-м Свердловская область выполнила годовой план по производству мяса и молока, точнее - не один план, а целых два. Фантастика! Если особенно учесть, что деревня в полной нищете и сельское хозяйство в области еще вчера дышало на ладан.
  
  В Москву летят победные реляции. Газеты Советского Союза трубят о победе тружеников села Среднего Урала. Андрей Кириленко успевает с трудом давать интервью, где делится опытом решения задач, поставленных партией.
  
  На одном из пленумов ЦК КПСС Никита Хрущев с присущим только ему азартом кричит из президиума:
  
  - Почему уральцы могут решать сложнейшие задачи, а другие нет?!
  
  Андрей Кириленко получает первую в своей жизни золотую звезду Героя Социалистического Труда. Его переводят в Москву. Его избирают секретарем ЦК КПСС.
  
   Уральцы расстались с Кириленко без какого-либо сожаления. Наоборот, с облегчением. И с долей грусти, а также уныния. Эти чувства были обоснованными. Уральцы знали цену выполнения годового плана по мясу и молоку на 200 процентов.
  
   Народ знал истинную цену победе. Должны были знать и журналисты. Ни для кого не был секретом способ выполнения грандиозной задачи. По мясу: Кириленко приказал всем колхозам и совхозам отправить на мясокомбинаты не только дойных коров, но и молодых племенных телочек, в результате чего план был выполнен на 200 процентов, а дойное стадо области сократилось сразу в три раза. Это была катастрофа, которую сельское хозяйство не смогло пережить. По молоку: тут задача оказалась посложнее, поскольку ее приказом не решишь и не заставишь корову давать молока больше, чем она может.
  
  Кириленко и его команда нашли выход и здесь. По всем соседним областям разослали снабженцев, которые скупали втридорога масло, везли в Свердловскую область, сдавали в заготовительные организации под видом молока, применяя соответствующий коэффициент, конечно. Бешеные убытки при этом легли на плечи колхозов и совхозов.
  
  Такова цена победных реляций, вдохновителем и организатором которых стал крупный политический и государственный деятель Андрей Кириленко.
  
  В самом деле, ради карьеры чего только не сделаешь!
  
  1957-й. Первым секретарем Свердловского обкома становится Константин Николаев. Наследство, как вы сами понимаете, досталось аховое. Поголовье крупного рогатого скота пущено под нож и теперь нет ни мяса, ни молока. Рабочий класс начинает ворчать.
  
  Несколько слов о личности Николаева. Он - фронтовик. И не штабист. Понюхал пороху достаточно: имел несколько тяжелых ранений и контузий, итогом чего послужило вечное его нахождение в корсете. Без корсета не сделал бы и шагу. Честный, судя по всему, был мужик, строгий, но справедливый. Сужу об этом не только по слухам, а и потому, что видел своими глазами.
  
  Пытается новый лидер партийной организации вытащить область из той пропасти, в которой оказалась. Но он бессилен.
  Рабочий класс продолжает все громче и громче ворчать по поводу отсутствия в торговле самых необходимых продуктов питания.
  
  И Николаев идет на отчаянный шаг. Он приказывает начальнику Свердловской железной дороги (кажется, это было в 1967 году) остановить в Свердловске несколько составов-рефрижераторов, груженых мясом и следующих братскому Вьетнаму в качестве помощи (Николаев считает, что самим жрать нечего, о какой помощи может идти речь?); разгрузить и тут же отправить в торговую сеть. Что и было сделано.
  
  Политический скандал, конечно же, ставший достоянием ушей Леонида Брежнева. Николаева отправляют на пенсию "по состоянию здоровья" и он вскоре умирает.
  
   1967-й. Первым секретарем обкома КПСС становится Яков Рябов - молодой и энергичный, инициативный и настойчивый. Точно не могу знать, но (по слухам) говорили, что любил гульнуть, и слабоват был по женской части. Может, и сплетни. О нем мало что могу сказать. Его, мужчину, которому нет и пятидесяти, переведут в Москву. Он станет секретарем ЦК КПСС и станет курировать всю оборонку СССР. Видимо, у него начнется головокружение от успехов, то есть распустит язычок, а этого делать никак нельзя. И поплатился.
  
  В период предвыборной кампании (он баллотировался кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР от Нижнетагильского избирательного округа) приедет на встречу с избирателями, а потом, после встречи, в узком кругу, на банкетике скажет (пусть и под пьяную лавочку, но чистую правду), что "наверху не руководство, а сплошь дом престарелых". Ему хорошо это говорить, когда только что стукнуло пятьдесят. А каково слышать это тем, кому под семьдесят и из одного места вовсю песок сыплется?
  
  Через месяц на пленуме ЦК КПСС Яков Рябов будет освобожден от должности секретаря ЦК и переведен на хозяйственную работу. Так и закончилась его карьера. По слухам, Яков Рябов пытался тогда покончить жизнь самоубийством, но неудачно. Он выжил и до сих пор здравствует. Правда, в ранге пенсионера.
  
  1976-й. Лидером области становится Борис Ельцин. Не без помощи, я думаю, Рябова. Они - однокашники. В одно время заканчивали УПИ, в одной волейбольной команде защищали спортивную честь. Карьера Ельцина, в самом деле, была стремительна: прораб, начальник участка, главный инженер строительного управления, директор Свердловского домостроительного комбината (ветераны предприятия до сих пор вспоминают своего молодого директора только добрым словом, особенно рабочие), инструктор отдела строительства обкома, заведующий отделом строительства, секретарь обкома по строительству и, наконец, первый секретарь. И все эти шаги он сделал буквально за несколько лет.
  
  Лидер молодой (когда ему было состариться-то?). Лидер решительный и бескомпромиссный, неугомонный и жесткий в своих требованиях к подчиненным. Его редко видели в стенах обкома. Он был везде: на заводах и фабриках, на колхозных полях и на стройках, в студенческих аудиториях и творческих сообществах. И со всеми находил темы для откровенных разговоров. Он не уходил от обсуждения проблем, никому не затыкал рот. Он говорил и слушал всех.
  
  Так случилось, что Борис Ельцин в моей судьбе сыграл значительную роль, не зная об этом.
  
  Ельцина нет в области, а его детище - современная автомагистраль, прошедшая по горам и болотам, соединившая север области с центром - по-прежнему функционирует, радуя автолюбителей. Задача строительства этой автомагистрали, протяженностью в четыреста с лишним километров, - не из простых. Экономика была плановой. Госплан же денег не давал, соответственно, не давал и фонды под стройматериалы.
  
   Ельцин все-таки решается строить... Методом "народной стройки". До Ельцина методом народной стройки кое-что строили. Скажем, двухэтажный домишко. Или, к примеру, стадион. Но чтобы такую (причем, современную) магистраль?! История ничего подобного не знала.
  
  Ельцин собрал всех руководителей области. И сказал им примерно следующее. Автострада нужна экономике области? Нужна и еще как нужна! Нужна приличная дорога для жителей северных регионов? Необходима до зарезу. Значит? Будем строить всем миром. Скептики заныли: невозможно такую стройку потянуть своими силами. В ответ услышали твердое: глаза боятся, а руки делают.
  
  И автостраду сделали! Сделали за рекордно короткие сроки. Сделали на обычном энтузиазме. Тяжело было? Несомненно! Но затея стоила того. Затея держалась на плечах этого могучего мужика. Доставалось за нерадивость. От его зоркого глаза, следившего за выполнением графика строительства, укрыться было невозможно. Потом будут плакаться некоторые руководители: жестокий, мол, человек, без сердца. Игра стоила свеч. Эти самые "плакальщики" после ухода Ельцина в Москву вовсю развернутся: исполнительская дисциплина упадет до невозможного уровня. Будут одни дебаты, но без конкретных дел. Не станет жесткости, уйдет в историю требовательность. Настанет пора уговоров. Противно будет смотреть.
  
   Другой яркий пример. Ельцин сказал: в области нет места баракам! Сказал и ведь сделал. Он решил барачную проблему. Тысячи и тысячи людей переселились в благоустроенные квартиры. Он решил проблему волевым методом. Но иначе было нельзя. После его отъезда в Москву те бараки, которые не успели снести, вновь заселили. До сих пор в них люди маются.
  
  Третий пример. Ельцин первым в СССР (еще задолго до начала гласности и перестройки) стал встречаться публично с тысячами людей, встречаться без подготовки, отвечать честно на любые, повторяю, на любые вопросы. Это были невиданные до селе, а потому впечатляющие, мероприятия. Видя каждый день по телеканалам еле лепечущего Брежнева, было трудно представить, как можно за одну встречу, длящуюся пять часов без перерыва, ответить на пятьсот-шестьсот вопросов из зала. Это я видел своими глазами. Своей искренностью и непосредственностью Ельцин покорил всех: рабочих, интеллигенцию, студенчество. Особенно студенчество, которое первым выйдет (в ноябре 1987 года) на главную площадь областного центра (митинговать выйдет до пятнадцати тысяч человек, митинговать стихийно и неожиданно для власти и КГБ), чтобы защитить своего кумира, чтобы открыто и гласно сказать: в обиду земляка не дадим. И не дали!
  
  За студентами потянулись и другие слои уральской глубинки. Голос трудового Урала Москва услышала, услышал и мир.
  
  Между прочим, столько лет прошло. До сих пор ни у кого язык не поворачивается, чтобы сказать о своем земляке худое слово. Ни одной сплетни не ходит. Ни одного грязного слуха. Удивительное явление.
  
  Да, Ельцин - не ангел, но он честный и искренний человек, а это для его земляков самое главное.
  
  1985-й. Ельцина сменяет Юрий Петров. Что о нем могу сказать? Милый человек, интеллигентный, вежливый. Опять же видел своими глазами, как руководитель кочевряжился вовсю, а Петров его упрашивал: ну, пожалуйста, ну, сделай. Будто о величайшем одолжении просил, хотя речь шла об обязанности человека, руководителя нормально исполнять свои должностные полномочия.
  
  Этот милый во всех отношениях человек довел область до ручки буквально за несколько лет. Зато никто его не упрекнет в жестокости.
  
  1990-й. На политическом Олимпе чехарда, которую заканчивает Владимир Кадочников. Заканчивает тогда, когда КПСС начнет на глазах рассыпаться.
  
  Может, излишне подробно, но я ответил на вопрос. Из всех фактов читатель сам сделает свой вывод.
  
  ВОПРОС. ВЫ ПРАВЫ: ЗАНИМАЮСЬ ТЕМОЙ: "ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЖИЗНЬ РОССИИ В ДВАДЦАТОМ ВЕКЕ". СОБИРАЮ И ОБОБЩАЮ МАТЕРИАЛЫ. А ТЕПЕРЬ, ЕСЛИ ПОЗВОЛИТЕ, ЕЩЕ ВОПРОС. ГОВОРЯ О НОМЕНКЛАТУРЕ (ОДИН ИЗ ПРЕДЫДУЩИХ ВОПРОСОВ), ВЫ НАПИСАЛИ ФРАЗУ: "НИКОГДА НЕ РАБОТАЛ ШТАТНЫМ ПАРТИЙНЫМ РАБОТНИКОМ. ВПРОЧЕМ, ВНЕШТАТНЫМ - ТАКЖЕ. ХОТЯ БЫЛ ОДИН ПРЕЛЮБОПЫТНЫЙ ЭПИЗОД..." ЧТО ВЫ ИМЕЛИ В ВИДУ?
  
  ОТВЕТ. Вот что я имел в виду.
  
  1990-й. Я работаю в независимой областной газете "ПРАВО" (выходила такая газета в Свердловской области с 1989 и по 1992 год включительно) в должности редактора отдела. Штат небольшой - двенадцать человек, включая машинистку. Главным редактором был Вячеслав Каменщик, полковник милиции (в отставке, конечно). Кстати, его заместителем и ближайшим к нему человеком был Геннадий Иванов, подполковник КГБ (в отставке, конечно).
  
  Из десяти сотрудников семеро - члены КПСС. Очень солидная, согласитесь, партийная прослойка для одной небольшой редакции. Мы состояли на учете в первичной партийной организации Главного управления внутренних дел области.
  
  Не знаю, кто конкретно, но, кажется, Вячеслав Каменщик загорелся идеей образовать свою, редакционную парторганизацию (на правах цеховой). Устав позволял, если наличествует хотя бы три члена партии. У нас же - семеро.
  
  Партком ГУВД пошел навстречу. Состоялось организационное собрание. На нем (о, чудо!) меня избирают секретарем парторганизации. Избирают единогласно. Будучи человеком ответственным, я серьезно взялся и за это дело. Партийные собрания проходили активно, потому что вопросы на обсуждение выносились такие, которые живо затрагивали каждого. Дискуссии, короче, были жаркие. Мы обсуждали не только политические вопросы, а и сугубо творческие.
  
  Впрочем, и время то было бурное.
  
   В феврале 1991-го (если не ошибаюсь) выходит Указ, которым было предписано, что отныне на территории Российской Федерации партийные организации не могут существовать по месту работы, то есть на предприятиях, в колхозах, в учреждениях, учебных заведениях и так далее.
  
  Этот нормативный акт, имеющий силу Закона, на местах никто не спешил выполнять. Почему? Потому что это бы (на деле) означало самороспуск КПСС или саморазвал политической системы России. Обком КПСС, возглавляемый тогда Владимиром Кадочниковым (в июне 2004 года, его наконец-то поперли с должности первого секретаря обкома КПРФ за несогласие с генеральной линией партии), открыто стал призывать к саботажу, то есть к неисполнению Указа Ельцина. Обком (и сам Кадочников) ссылался на то, что грядут серьезные политические перемены в СССР (Кадочников, видимо, знал, что готовится в верхах заговор) и что дни Ельцина сочтены.
  
  Присутствуя на одном из заседаний парткома ГУВД, я задал вопрос: как быть? На это получил исчерпывающий ответ: "Не надо спешить!"
  
  Такой ответ меня, как законопослушного гражданина России, совсем не устроил. Поэтому в марте я собираю партийное собрание и ставлю вопросы ребром. А вопросов, поставленных ребром, два: а) рассмотрение моего заявления о выходе из рядов КПСС; б) о самороспуске партийной организации при редакции газеты "ПРАВО".
  
  Была жаркая дискуссия, но все-таки мне удалось убедить в своей правоте, и по каждому из вопросов были приняты положительные решения.
  
  Запустили козла в огород, то есть предоставили партийную власть. И что? Распустил компартию. Правда, на низовом уровне. Однако основой партии, её фундаментом являлись именно первичные партийные организации. Я горд, что своими руками выковырнул из фундамента один кирпичик. Скромно? Какой ни на есть, но вклад.
  
  К этому времени мне все уже было ясно: реформировать КПСС невозможно. Я понял, что отказываться от прежних способов работы коммунистическая номенклатура не собирается. Потому-то и решил выйти из КПСС, навсегда порвать с коммунистическим прошлым. И дал себе зарок: отныне в партию - ни ногой! В любую партию! Потому что там нравы (как в правых, так и в левых) одни, то есть коммунистические, главными признаками которых являются - нетерпимость к любому инакомыслию, подавление свободы личности, ориентация на вождя. Мне хватило. И больше не хочу - ни видеть, ни слышать.
  
  Пробыл год с небольшим партийным функционером (на общественных началах). Впервые за тридцать лет пребывания в КПСС. Но долг свой исполнил честно.
  
  Это-то я и имел в виду.
  
  ВОПРОС. ОДНАЖДЫ ВЫ НАПИСАЛИ СТРАННУЮ, НА МОЙ ВЗГЛЯД, ФРАЗУ: "БОРИС ЕЛЬЦИН В МОЕЙ СУДЬБЕ СЫГРАЛ ЗНАЧИТЕЛЬНУЮ РОЛЬ, САМ НЕ ЗНАЯ ОБ ЭТОМ ДО СИХ ПОР". ЭТО ОПИСКА? ИЛИ ВЫ ЧТО-ТО ВСЕ-ТАКИ ДРУГОЕ ХОТЕЛИ СКАЗАТЬ?
  
  ОТВЕТ. Да, я хотел кое-что сказать. И очень конкретное.
  
   Так получилось, что Борис Ельцин, совсем не желая того, положительно повлиял на мою судьбу. Не кардинально, конечно, но все-таки... Расскажу о случайностях, которые происходили со мной. Расскажу коротко, так как подробнее об этом можно прочитать в моих мемуарах, размещенных в Интернете.
  
  1977-й. Я работаю в качестве заведующего отделом партийной жизни первоуральской городской газеты "Под знаменем Ленина" (это в сорока километрах западнее Екатеринбурга). Работаю, как всегда. Работаю честно, а не спустя рукава. Так, по крайней мере, мне кажется. И провожу в жизнь свою странную идею, которая всегда заключалась в следующем: делать все, чтобы в КПСС было как можно меньше дерьма. По сути, это моя всегдашняя самоцель. Почему странная идея, ведь она никак не расходится с основными положениями, записанными в Программе и Уставе КПСС? В теории - да, на словах - да, а на практике - увы... Я видел совсем-совсем иное, когда теория находилась в антагонистичном положении по отношению к существующей практике.
  
  На своем скромном месте я пытался практику привести в соответствие с теорией. Что-то удавалось. Что-то нет. Потому что был сильный тормоз. Им являлся редактор Сергей Леканов, который не мог дать мне полную свободу действий: появление в газете того или иного материала было сопряжено с огромными трудностями.
  
  Как бы то ни было, но в целом свою "политически вредную" идею удавалось реализовать. Не в полной мере, но удавалось. Чтобы увидеть, что я проповедую, достаточно было пролистать пару десятков моих статей и корреспонденций. Люди читали. Люди видели. Надо заметить, что газета эта тогда считалась одной из лучших в области. Газета пользовалась большим авторитетом у читателей. Подписчиков было настолько много, что газета приносила государству, точнее - бюджету КПСС, большую прибыль.
  
  Работал я с огоньком, инициативно, поэтому рождались хорошие, как мне казалось, мысли. Я решаю (с одобрения, конечно, редактора) начать газетную кампанию под девизом "Твоя позиция, коммунист!" Раскрутил кампанию и дискуссия началась на страницах партийной газеты. Дискуссия вскоре приобрела довольно острый характер (умел я подсыпать перчика), несмотря на попытки сглаживания некоторых особенно острых углов со стороны редактора Сергея Леканова. Иногда мне удавалось отстоять свою позицию, иногда - не совсем.
  
  Но даже при всём этом газетный разговор, в котором участвовали и рядовые коммунисты, стал чем-то необычным и непривычным для советского человека.
  
  Копнув в глубь, я почувствовал, что душа у многих рядовых коммунистов болит, ноет, потому что не может мириться с реалиями политической жизни.
  
  Хочу сразу сказать: в моей начатой газетной кампании не было ничего антисоветского или антикоммунистического. Наоборот, я хотел укрепления партийных рядов, очищения от накопившейся с годами гнили.
  
  Мне особенно удавались встречи за "круглым столом". Конечно, участников встреч я тщательно и заранее подбирал. Я хотел, чтобы участвовали, а темы обычно формулировались предельно откровенно, в обсуждении коммунисты, наделенные чувством, если хотите, отваги. Мне не нужны были прописные истины. Мне нужно было, чтобы разговор шел предельно конкретно, чтобы каждое названное лицо имело имя и фамилию, а также должность. Я жаждал не хождения вокруг да около, а критики в лоб. Тяжело давалось, но я выводил людей на прямой и нелицеприятный разговор.
  
  Однако провести встречу за "круглым столом" - это всего лишь полдела. Надо, чтобы отчет потом был опубликован. Опубликован в том именно виде, в каком я замыслил. В кабинете редактора начинались настоящие сражения. Я дрался за каждый факт, за каждое слово, за каждое образное сравнение. Честно признаюсь: не все мне удавалось отстоять. Кое-что осторожным редактором вымарывалось безжалостно.
  
  Повторяю: даже это, то есть усилия редактора по причесыванию, не смогли коренным образом повлиять на настроения участником газетной дискуссии.
  
  Через семь месяцев я завершил газетную кампанию. Завершил так, как хотел. А хотел я, чтобы итог подвел первый секретарь горкома КПСС Михаил Морозов. Сказать, что у меня были натянутые отношения с местной номенклатурой, - это все равно, что ничего не сказать. Мы были на ножах. Но я был упрям как осел. Я встретился несколько раз с Морозовым. Я убеждал его, что завершить разговор должен именно он. Он отказывался, находя массу причин.
  
  Не выдержав натиска, Морозов сдался, правда, оговорив одно условие. Условие следующее: итоговую статью я должен написать сам. Это претило моим убеждениям, но я согласился. Причины две: во-первых, в любом другом случае выступления Морозова в газете я бы не увидел вообще; во-вторых, было одно преимущество - я мог вложить в статью первого секретаря свои мысли.
  
  Статья Морозова появилась в газете. Я считал удачей то, что Морозов, предварительно ознакомившись с текстом, не внес никаких существенных поправок, а это значит, что отсек всякую возможность вмешательства в текст редактора. Он, редактор, не посмел вмешаться в текст, одобренный лично Морозовым.
  
   После завершения этой газетной акции были и другие.
  
  Проходит несколько месяцев. Я узнаю, что в Свердловске состоялась большая научно-практическая конференция. Тема ее звучала примерно так: дальнейшее укрепление партийных рядов, дальнейшая борьба с негативными проявлениями в партии, совершенствование идеологической работы партии. В конференции участвовали от Первоуральска все три секретаря горкома КПСС, председатель горисполкома, заведующий отделом пропаганды и агитации, а также редактор газеты Сергей Леканов.
  
  Тон разговору (а он, видимо, был бескомпромиссным и предельно откровенным) задал докладчик, то есть первый секретарь обкома КПСС Борис Ельцин.
  
  Первоуральская элита, присутствовавшая на конференции, была буквально ошарашена. Она не смела даже предположить, что он, Борис Ельцин, в своем докладе даст высочайшую оценку именно газете "Под знаменем Ленина"; именно он, Борис Ельцин, будет целыми кусками буквально цитировать некоторые публикации. Это - неслыханно! Это - невиданно!
  
   Это был гром среди ясного неба. Элита была удивлена, что первый секретарь обкома так досконально знает, о чем пишет какая-то городская газета. Откуда знает?!
  
  Элита вернется после такого триумфа и мне даже не скажет и слова. Промолчит, воды в рот набрав, и Сергей Леканов.
  
   Я узнаю о сенсации, как сегодня говорят, из источников, которые захотели остаться неизвестными. Источник спросил, позвонив по телефону из Свердловска: "Празднуешь победу?" Я, страшно удивившись, задаю встречный вопрос: "Какую я должен праздновать победу?" Небольшая заминка. На том конце провода, видимо, размышляют, говорить или нет. Источник советует пойти в горком и попросить, чтобы ознакомили с неким обзором газеты, часть которого и явилась основанием для доклада Ельцина.
  
  Пошел в горком. Там стали посылать из кабинета в кабинет. Наконец, я у третьего секретаря Савельева, ведающего идеологией. Он выслушал. Засуетился. Тебя разве, говорит, не познакомили? Сокрушенно качает головой и цокает языком. Вижу, что придуривается, а ведь, вроде, приличный и взрослый человек, фронтовик. Спрашивает: "Значит, хочешь познакомиться?" Обида застилает глаза, но креплюсь. Отвечаю утвердительно. Достает из стола толстую папку и подает мне. Раскрываю: в папке сто двадцать машинописных листов. Спрашиваю: "Можно взять с собой и прочитать в спокойной обстановке?" Нельзя, отвечает Савельев, читай здесь.
  
  Обзор меня поразил. Поразил не только объемом (речь в обзоре шла только об одной газете, о газете "Под знаменем Ленина"), но глубиной анализа и остротой обобщений. Это был глубоко научный разбор практической деятельности одного из важных идеологических инструментов партии. Причем оценки высказывались только положительные и выражались в превосходных степенях. Меня особенно порадовало то, что обзор расставил все точки в наших долгих и утомительных спорах с редактором. Обозреватели особо акцентировали внимание на тех моих публикациях, которые особенно сильное раздражение вызывали у редактора. Обозреватели всецело поддержали мои позиции. Увидев в конце обзора фамилии и должности обозревателей, все понял: авторы более чем компетентны. Авторов четверо. Все они преподаватели Высшей партийной школы при ЦК КПСС. Среди них два кандидата философских наук, два доктора исторических наук.
  
  Кто мог поспорить с такого рода обозревателями? Никто!
  
  Коллектив редакции, кстати, так и не узнал о содержании обзора. Савельев обещал прийти на редакционную летучку и рассказать. Не пришел и не рассказал. И Бог с ним.
  
  Через несколько месяцев после состоявшейся научно-практической конференции и прозвучавшей на ней сенсации меня перевели на работу в Свердловск. Замечу, что перевели, не поставив в известность горком КПСС. Если бы на стадии "проработки вопроса" действовали по правилам, существовавшим тогда, то есть через Первоуральский горком КПСС, то назначения на должность редактора одной из главных газет области никогда бы не состоялось.
  
  Я так думаю: люди, готовившие сей кадровый вопрос, отлично знали, как ко мне относятся в горкоме. Поэтому и до последнего момента соблюдали конспирацию. О моем предстоящем назначении в Первоуральске знал только я и никто больше. Значит? Само назначение стало также большой, но теперь, местной, сенсацией.
  
  Это и есть тот самый случай, когда лично Борис Ельцин оказал влияние на мою судьбу, о том даже не подозревая. Остальное? Зависело от меня, от того, как я сумею распорядиться "счастливым билетом". Сумел ли? Не думаю. Любая посредственность обратила бы в свою пользу по максимуму.
  
  1981-й. День советской печати. Традиционное городское торжественное собрание. Меня заранее предупредили, что на сей раз за мной "забронировано" место в президиуме, во втором ряду, как потом окажется, за спиной самого первого, то есть Ельцина. (Замечу: Борис Николаевич, пожалуй, единственный из прежней и действующей партийной номенклатуры любил представителей прессы, охотно общался, используя любой удобный случай).
  
  Это обещало приятную неожиданность. Так и случилось. Открывая торжественное собрание, первый секретарь обкома КПСС (а говорил он не по бумажке, как было принято всеми) высоко оценил роль газеты, редактором которой я стал несколько лет назад. Видно было, что лидер хорошо подготовился и поэтому оценку давал профессиональную, как знаток особенностей газетного дела. Конечно, удостоились эпитетов и несколько других газет области, однако скромнее, гораздо скромнее были оценки.
  
  Закончив выступление, Ельцин повернулся ко мне, и мы обменялись рукопожатием. Могучим, скажу я вам, рукопожатием. Его рука оказалась сильная и твердая.
  
   В те времена такое публичное и демонстративное пожатие руки, явное выделение из прочих, могло серьезным образом повлиять на мою карьеру. Не повлияло. Почти. Почему? Все-таки ключик к карьерным дверям находился в руках аппарата, а там у меня было немало влиятельных недоброжелателей. Один из них - заведующий сектором печати, телевидения и радио обкома Иван Новожилов (он имел большой опыт ведения закулисных аппаратных игр), с которым меня впервые столкнул один неприятный инцидент еще тогда, когда мне было всего двадцать один год, то есть в 1962-м. Он не забыл. Как, впрочем, и я. Он при первом удобном случае давал знать о своем особом "расположении" ко мне. Я ответить этим же не мог. Разные, знаете ли, весовые категории.
  
  И тем не менее похвала газете, а, значит, и мне была. Похвала была приятна редакционному коллективу, который еще не так давно мог слышать лишь уничтожающую критику, в не меньшей степени - радовала и меня. Зачем скрывать? Я всегда испытывал удовольствие от похвалы, если даже за ней, кроме слов, ничего и не стояло.
  
  1983-й. Ушел на пенсию Иван Новожилов. Эту весть я воспринял с большим удовольствием. Как-никак, но один из влиятельных личных недоброжелателей потерял власть, следовательно, с прежней эффективностью не сможет влиять на принятие решений, касающихся моей газеты.
  
  И действительно. В этот год моя газета была выдвинута на самый престижный всесоюзный творческий конкурс - на конкурс имени Ульяновой. Газета стала лауреатом, причем, завоевала второе место среди десяти тысяч аналогичных по формату газет СССР. Посыпались блестящие рецензии как в областной партийной печати, так и в центральной. Газета была удостоена Диплома и крупной премии.
  
  Через полгода газета будет торжественно отмечать золотой юбилей. Торжества пройдут широко. Тут я и весь коллектив постарались. Однако... Любопытный штрих: ни сама газета, ни кто-либо из сотрудников, в том числе и редактор, не были удостоены листка бумаги, то есть грамоты от какого-либо парторгана. Хотя юбилеи газет проходили. Другие газеты парторганы осыпали наградами.
  
  Меня это несколько покоробило. Но, подумав, решил для себя: ну, и черт с ними!
  
  1984-й. Сейчас могу признаться в одном нехорошем деянии: я систематически, если предоставлялась хоть малейшая возможность, старался избегать участия в разного рода партийно-политических мероприятиях, проводимых партийными органами часто и много и куда непременно приглашались редакторы газет. Редакторы гордились такими приглашениями, демонстрируя дисциплинированность, непременно бывали, стараясь лишний раз попасться на глаза высокому партийному начальству.
  
  Короче, я увиливал. Открыто, конечно, этого не демонстрировал.
  
  Однажды поступила телефонограмма, в которой сообщалось, что состоится областное идеологическое совещание, и в котором я должен участвовать. Не пошел. А зря!
  
  В половине седьмого вечера я бегу по коридору областной типографии с оттисками полос завтрашнего номера моей газеты. Бегу к цензору, чтобы получить подпись и штамп. Только после этого типография имела право начать готовить пресс-формы и запускать печатную машину.
  
  Значит, бегу, никого не замечая. Вдруг кто-то хватает меня за рукав. Я останавливаюсь. Оказывается, коллега, один из редакторов областного центра. Коллега смотрит на меня с прищуром и ядовито говорит: "Привет редактору лучшей газеты Свердловска и Свердловской области!" То, что завистников у меня много, знал. Но сейчас для яда нет оснований. Мне так кажется. Думаю: в чем тут дело? Удивленно смотрю в лицо коллеги. Тот понял, что я ничего еще не знаю. Он спрашивает: "Ты разве не был?.." Я ответный вопрос: "На какой еще пресс-конференции?" Коллега отвечает: "На той самой, которую дал сразу после идеологического совещания Ельцин. Ты разве не был?". Я не мог признаться (коллега с таким бы удовольствием тотчас на меня "насвистел"), что я не был не только на пресс-конференции, но и на самом идеологическом совещании. Промямлив что-то невразумительное, я побежал дальше.
  
  Однако интрига есть. И на следующий день решил кое-что разузнать. Стал связываться с конфиденциальными источниками информации. Выяснил следующее.
  
  После окончания самого идеологического совещания Борис Ельцин решил устроить пресс-конференцию для представителей средств массовой информации. Пресс-конференция не планировалась и оказалась для журналистов приятной неожиданностью, что, впрочем, случалось и не раз. Дальнейшие события излагаю так, как мне рассказал один из работников аппарата обкома, который был на этом мероприятии. Ему верю, так как приукрашивать не было никакого смысла.
  
  Итак, идет пресс-конференция. Ельцин, как обычно, стоит на трибуне и отвечает на вопросы, поступающие из зала (до него полагалось свой вопрос излагать в письменном виде, за неделю примерно до предстоящей пресс-конференции). Вопросы по теме только что состоявшегося идеологического совещания.
  
  И вот встает со своего места Сергей Быстров, редактор одной из влиятельных (и заслуженно, между прочим) газет области - "Тагильского рабочего". Зная заранее ответ, он бы не вылез с вопросом. Явно своим вопросом он напрашивался на комплимент в свой адрес. Повторяю: его газета заслуживала комплиментов, как и он сам. Это - объективно. Однако происходит непредвиденное.
  
  Вопрос Быстрова звучал так: "Какая из газет области, на ваш взгляд, в наибольшей степени уже сегодня отвечает требованиям июньского Пленума ЦК КПСС?"
  
  Выслушав вопрос, Ельцин несколько секунд смотрит в зал и молчит. Его обычная пауза. Готовит мысленно, видимо, ответ. В зале тишина. Думаю, львиная доля присутствовавших редакторов хотела бы услышать имя своей газеты. И это понятно. Похвала из уст Ельцина - это не просто похвала, а нечто, похожее на престижную награду.
  
  И Ельцин отвечает. Он называет... имя моей газеты. По залу прошел недовольный шумок. Почувствовав, что присутствующие не разделяют его мнения, продолжая смотреть в зал, Борис Ельцин перешел к аргументам и фактам, подтверждающим его выбор. Он говорил четко, ясно и всем было понятно, что дело, о котором говорил, хорошо знает. Он показал себя очень неплохим знатоком весьма специфичного газетного дела, что почти для всех партийных работников оставалось всегда таинством.
  
  Это был шок для присутствующих, в том числе и для того, кто задал вопрос, - для Сергея Быстрова.
  
  Но этим дело не закончилось. Дальше всех журналистов ждал еще больший шок. Борис Ельцин, продолжая внимательно смотреть на аудиторию, заметил: "Сказав "а", отвечая на ваш вопрос, товарищ Быстрой, я обязан сказать и "б", иначе ответ будет односторонним..."
  
   А далее Ельцин перешел к беспощадной критике главной партийной газеты области - "Уральского рабочего", вновь демонстрируя всем знание предмета.
  
  Такое противопоставление одной газеты другой будет мне долго аукаться. Редактор "Уральского рабочего" Григорий Каёта так мне и не простит того унижения, которое он тогда пережил. Нет, в лицо он всегда будет радостно пожимать руку и мило разговаривать, но за спиной... Он будет неистово мстить. Мстить исподтишка, мстить подло и мелочно.
  
  Он бы отомстил и Ельцину, но кишка тонка. Ельцин оставался недосягаем. Однако после известного скандала, разразившегося на пленуме МГК КПСС (1987 год), где, подбадриваемая Горбачевым, номенклатурная толпа, улюлюкая, беспощадно растоптала своего лидера, Григорий Каёта сделал все, чтобы напакостить, и унизить своего бывшего патрона в глазах общественности Свердловской области. Полистайте газету той поры, и вы увидите на страницах опусы некого Г. Максимова. В этих опусах Г. Максимов, то есть Григорий Максимович Каёта, всячески старается очернить Ельцина. Он и его газета, например, назвали многотысячный митинг в поддержку Ельцина, проходивший сразу после ноябрьских праздников, "сбродом", "пьянью-рванью", "опойками", "люмпенами". В одну из этих категорий входил и я, так как был в первых рядах митингующих. Никого из редакторов, которые потом примажутся к славе Ельцина, я там не встречал. А иные, встретив меня и опасливо отведя в сторону, шепотом говорили, что я зря "засветился" (видимо, слух шел. Впрочем, я не скрывался. И даже выступал на митингах), что теперь я на крючке у КГБ, поскольку чекисты все митинги снимают на видеопленку. Скорее всего, так и было, но меня это не трогало. Я мог на добро ответить только добром.
  
  Мне кажется, я объяснил на некоторых примерах, как мог Ельцин сыграть в моей судьбе определенную роль, не подозревая об этом.
  
  Какая-то цепь роковых случайностей. Не так ли?..
  
  ВОПРОС. "МЫ БЫЛИ НА НОЖАХ" - ЭТО ВАША ФРАЗА. ЧТО ЗНАЧИТ "НА НОЖАХ"?
  
  ОТВЕТ. Неужели еще не ясно? Не нравился я своим неуживчивым характером, прямолинейностью, неумением услужить номенклатуре, даже в мелочах.
  
  Например, страна готовится к семидесятилетию Брежнева. Страна готовит приветственные письма, в том числе весь в заботах и Первоуральский горком КПСС. Меня призывают. Мне дают задание: подготовить хвалебную оду, которая ляжет в основу приветственного послания. Я начинаю ломаться, ищу разного рода отговорки. Партийное начальство гневается: как я смею отказываться от такого лестного поручения?! На меня ничто не действует. Тогда поручают то же самое сделать моему коллеге, и тот с необычайным энтузиазмом выполняет задание парторгана.
  
  Например, газета "Правда" запланировала крупную статью, автором которой должен стать Морозов, первый секретарь горкома КПСС. Но Морозову и абзаца приличного не написать. Конечно, в таком случае должен был за него написать собственный корреспондент "Правды" Вадим Данилов, но тот решил сделать это чужими руками. Данилов подает горкому идею: пусть напишет кто-нибудь из редакции городской газеты. Идея всем понравилась. Призывают меня. Поручают подготовить статью. По теме выкладывают все подсобные материалы: документы пленумов, бюро, справки, отчеты. Вежливо, но опять-таки отказываюсь. Потому что не желаю быть придворным писарем. Однажды, правда, я написал за Морозова статью, но это же для своей газеты, во-первых, а, во-вторых, там я преследовал и личный интерес. А здесь? Почему я должен делать то, что является функциональной обязанностью (имею в виду работу с авторами) Данилова? Начальство воспринимает мой отказ как личное оскорбление. Тогда поручают снова моему коллеге Георгию Кирсту, который с привычным для него энтузиазмом выполняет партийное поручение, и почитает даже за честь.
  
   Появляется в "Правде" статья. Георгий Кирст, фактический автор, ревниво просматривает и убеждается: почти нет никакой редакционной правки. Удовлетворенно хмыкает.
  
  Присвоил Морозов не только чужой творческий труд, а и вознаграждение за этот труд. Маленький штришок, но ярко характеризующий номенклатуру.
  
   Так что, когда я уходил, точнее - уезжал из Первоуральска, номенклатура облегченно вздохнула. Она бы и так выжила, но выручил случай.
  
  Секретарь Первоуральского горкома КПСС Савельев, главный идеолог, провожая меня, выступил с таким напутствием: "Ты должен изменить себя, если хочешь задержаться в должности редактора хотя бы полгода. Свердловчане не станут с тобой цацкаться, как это делали мы. Они поступают жестче: пинок под зад - и будь здоров!"
  
   Напутствие, в какой-то мере, пророческое, но лишь отчасти. Свердловская партноменклатура действительно куда как жестче оказалась. Но и она ничего не смогла сделать. А потому я пробыл в редакторах не полгода, о которых говорил Савельев, а двенадцать лет.
  
   ВОПРОС. УПРЯМЫ? А В ЧЕМ ВЫРАЖАЛОСЬ "УПРЯМСТВО"?
  
  ОТВЕТ. Выражалось каждый раз по-разному. Например вот так... Опять же покажу на конкретном примере.
  
  Как-то раз (если не ошибаюсь, зимой 1978 года), уже под вечер зазвонил мой рабочий телефон. Сняв трубку, услышал незнакомый мне мужской и хорошо поставленный голос, который, по интонациям, мог принадлежать только большому партийному начальству: голос вежливый, но властный. После привычного приветствия мужчина сказал: "С вами говорит помощник секретаря обкома Петрова (тогда еще Юрий Петров курировал строительный комплекс области)... Звонил редактору. Его нет. Звонил первому заместителю. Он, сказали, в типографии (типография находилась примерно в двух километрах от редакции)... Поэтому звоню вам, Геннадий Иванович... Дело вот какое. Только что на приеме у Юрия Владимировича была группа рабочих завода сантехизделий, где они рассказали возмутительную историю..."
  
   История сводилась к следующему: руководство завода, то есть четырехугольник (надеюсь, знаете, что это такое?), а также ближнее окружение, в канун Нового года организовало вечеринку, которая проходила прямо в кабинете директора. Было, естественно, застолье. Пили много, закусывали вкусно, веселились от всей души. Все бы ничего, но двое участников-самцов не поделили одну участницу-самку. Сначала была словесная перепалка, которая потом переросла в мордобой.
  
   Замечу: все участники вечеринки были членами КПСС, а некоторые даже входили в номенклатурный список Первоуральского горкома КПСС, где особенно почитали директора. За что? Не знаю. Завод хромал на обе ноги и систематически не справлялся с государственным планом.
  
  Помощник Петрова в конце сказал следующее: "Юрий Владимирович возмущен. Он считает, что история достойна того, чтобы о ней рассказать на страницах городской газеты... Юрий Владимирович настоятельно рекомендует..."
  
  Надо ли говорить, что рекомендация секретаря обкома КПСС - это прямое руководство к действию для любого провинциального журналиста?
  
  Я же... Как и Петров, был возмущен подобным непартийным поведением группы партийных товарищей. Однако эмоции умерил. Дождался, когда появится у себя первый заместитель редактора Борис Пручковский. Ему рассказал о звонке. Когда тот услышал, что звонили по поручению секретаря обкома, то страшно заволновался. Короче, Борис Пручковский одобрил мою идею. Я завтра же с утра выехал на завод и на месте проверил факты, точнее не сами факты, а другие подробности событий, которые необходимы для хлесткой статьи.
  
  Историю я воспринимал как подарок судьбы. Хлебом не корми меня, но дай поворошить осиное гнездо. Пручковский дал мне на все два дня.
  
  Приехав на завод, я не стал рассказывать никому, кто звонил и откуда, по чьему, собственно, заданию, работаю. Однако быстро поняли, что мне известно многое. Откуда? Все были в недоумении. Ходили вокруг меня кругами, в том числе секретарь парткома, который очень хотел узнать про источник информации", который, по его мнению, находится где-то поблизости, то есть в ближнем к начальству круге.
  
  По сути, я провел настоящее расследование. И к концу второго дня все участники вечеринки заговорили и дали обстоятельные показания. Показания на других, себя же всячески, выгораживая и обеляя. История оказалась даже грязнее, чем представлялась в начале.
  
   Понимая, что люди могут отказаться от своих слов (тогда еще никаких диктофонов в моем распоряжении не было), я сделал так, что под ключевыми фразами в моем блокноте, подтверждая их подлинность, каждый собственноручно расписывался. Это уже было кое-что. Предусмотрительность оказалась не лишней.
  
  В конце второго рабочего дня я приехал в редакцию. Это был вечер. Однако в редакции царило странное оживление. Обычно в этот час никого уже не было. Как оказалось, ждали меня. Все ждали, но больше всего редактор. Сергей Леканов сразу же вызвал к себе. Я пришел. Взглянув на "общество", рассевшееся по стульям, сразу все понял: явились адвокаты, причем (опыт подсказал) они заявились к редактору, прежде побывав в горкоме КПСС, заручившись там полной поддержкой, а иначе их бы здесь не было.
  
  Я сразу же набычился. Стал ногами рыть землю. Дудки, мол, - меня не уломаете! Редактора сможете, но не меня. Глаза налились огнем. Уперся, одним словом. Приготовился отразить любую атаку. И с любой стороны. Я был убежден, что занял глубоко партийную позицию, а с нее меня не сдвинуть ни на шаг. Тем более сейчас, когда я разворошил это осиное гнездо, когда коллектив завода осведомлен о том, что я занимался проверкой фактов.
  
  Леканов, зная уже хорошо мой характер, видя, что я принял обычную в таких случаях бойцовскую позу и готов сразиться, решил начать с самого главного. Так он, по крайней мере, считал. Леканов сказал: "А звонка из обкома никакого не было... Если это не твоя выдумка, то чья-то хитроумная провокация". Огорошил, конечно. Если бы не посторонние, то я наговорил бы шефу немало. Тут сдержался. Взял себя в руки. И правильно сделал. Я сказал: "Был из обкома звонок или его не было - сейчас уже не важно". Леканов буквально взвился: "Как это не важно?!" Я упрямо повторяю: "Не важно... Сейчас надо говорить о том, факты имели место или нет? Отвечаю с полной уверенностью: грязная история была и это для журналиста самое главное!" Леканов смотрит на меня и понимает, что ему крыть не чем. Однако возникает перепалка, в которую включились и "адвокаты", то есть посторонние.
  
  Я встаю. Еле сдерживаясь, спокойно говорю: "Пока нет предмета для спора, то есть самой статьи. Пока лишь я замесил тесто... Оно должно выстояться... Тесто дойдет, испеку "пирог" и тогда можно о чем-то говорить, - чтобы погасить страсти, добавляю для успокоения. - Наперед нельзя сказать, получится "пирог" или нет? Придется подождать, а по готовности - попробовать".
  
  Писал статью вечерами, дома. Потому что статья не плановая. Написал. Получилась злая статья. Я дал ей такое название - "В своем пиру - похмелье". Приношу статью редактору. Тот читает, и у него волосы встают дыбом. Он кричит в ярости: "Антисоветчина! Да за такое из партии тебя гнать надо!" Я спокойно (внутри у меня уже всё перегорело) парирую: "Вы правы: надо гнать из партии, но не меня, а действующих лиц статьи". Редактор буквально вопит: "Это же поливание помоями городской партийной организации!" Вновь парирую: "Это - очищение от грязи". Редактор, бегая по кабинету, восклицает: "Что скажут горожане?!" Я отвечаю за горожан: "Скажут, что честная газета ведет честный разговор; скажут, что у газеты смелый редактор". Последние слова редактору пришлись по душе. Он успокаивается. И уже тише, но все еще ворчливо, говорит: "Оставь... Подумаю..."
  
  Я ухожу. Через два часа возвращаюсь в кабинет редактора. Тот сидит, уставившись в мою рукопись и схватившись за голову. "Давай, - говорит он, - вместе пробежимся по тексту, так сказать, почистим". Я согласился. Я готов к некоторому компромиссу. Я же прекрасно понимаю, что иначе статья вообще не увидит свет - ни в каком виде.
  
  Я сражаюсь за каждую фразу. Я отчаянно дерусь за каждое слово. Потому что вижу, что редактор пытается выхолостить статью, сделать ее совершенно беззубой. Что-то удается мне отстоять. Что-то удается редактору выкинуть. В принципе, статья остается прежней, по сути, хотя кое-какие острые углы сильно сглажены. Статья идет в секретариат. Азалия Киприянова, ответственный секретарь, не участвовавшая в баталиях, но догадывавшаяся о происходящей крупной схватке, тотчас же отправляет статью в набор.
  
  Накануне выхода номера газеты со статьей в редакции появляются оттиски полос. Я внимательно вычитал свой материал. И появились вновь "адвокаты" с завода. Теперь они не так уж сильно давят на меня. Они пытаются найти иные подходы. Я обращаю внимание, что те уже также ознакомлены с с содержанием будущей статьи, хотя, вроде, подобное в редакциях не принято. Адвокаты убеждают меня, чтобы я отказался от затеи. Намекают, что в долгу не останутся, - как в случае, если я пойду им навстречу, так и в случае, если откажусь сделать доброе дело. Все эти разговоры мне порядком надоели, и я отказываюсь от дальнейших встреч. Они уходят ни с чем.
  
  Это мне так показалось.
  
  Через пару часов в секретариате, слышу, суета. Азалия Киприянова ищет подходящую (по объему и тематике) статью; находит и нарочным отправляет "досыл". Не дурак. Догадываюсь, что происходит, поэтому звоню редактору, который находится в типографии. Редактор на прямой вопрос дает столь же прямой ответ: статья "В своем пиру - похмелье" снята с номера. Почему? Причины не объясняет.
  
  Меня режут без ножа. Надо что-то делать. Но что?! Идти к первому секретарю горкома? Бессмыслица, потому что тот, наверняка, об этой истории осведомлен прекрасно. Более того, снимается статья с благословения Морозова или даже по его настойчивой просьбе.
  
  И я предпринимаю последний и самый отчаянный шаг. Набираю номер и звоню инструктору обкома КПСС Виктору Дворянову, курирующему местные газеты. Рассказываю всю историю, не скрыв, что отправной точкой стал провокационный звонок (в последствии я узнаю имя провокатора: им окажется один из заместителей директора завода сантехизделий, который продумал свои действия до мелочей, учтя даже малейшие психологические нюансы. Например, он знал, что будет раскрыта история с ложным звонком, но рассчитывал, что если я возьмусь за это дело, то ложный звонок не будет играть никакой роли).
  
  Дворянов выслушал. И сказал (точнее - почти ничего не сказал): "Позанимаюсь". Положил трубку.
  
  И дальше события стали развиваться невероятно быстро. Из обкома - звонок Морозову. От Морозова - звонок Леканову, который тут же возвращает снятую статью на прежнее место.
  
   А на другой день газету "Под знаменем Ленина" читатели буквально рвали на части. Всем хотелось первыми прочитать скандальный материал. Был большой шум, который подняли рабочие-коммунисты Первоуральского новотрубного завода, завалившие горком звонками.
  
  Вечером состоялось внеочередное заседание бюро горкома КПСС, на котором основные участники скандала были серьезно наказаны в партийном порядке. Постановление бюро горкома (неслыханное дело!) было полностью опубликовано уже в следующем номере той же самой газеты.
  
  Вот так была поставлена последняя точка. И поставлена благодаря моему упрямству. Хорошо ли сие?
  
  Через два дня меня пригласили (вместе с секретарем парторганизации) к первому секретарю Морозову. Если думаете, что от лица партии поблагодарили за партийную принципиальность и пожали руку, то вы сильно ошибаетесь. Аудиенция длилась не больше минуты. Первый секретарь горкома КПСС Михаил Морозов с мягкой настойчивостью порекомендовал мне покинуть пределы города. Больше он не сказал ни слова. Я также промолчал. Потому что не место и не время для партийных дискуссий.
  
  И последнее замечание. Я не собирался следовать рекомендациям местного партийного "вождя".
  
  ВОПРОС. ВЫ ПОДРОБНО ОТВЕЧАЕТЕ НА ВОПРОСЫ (НЕ ТОЛЬКО НА МОИ)... ЭТО ДОСТАВЛЯЕТ УДОВОЛЬСТВИЕ?..
  
   ОТВЕТ. Это истинная правда: я испытываю удовольствие, отвечая на любые вопросы. Не жаль времени, поэтому ответы так подробны. К тому же мне есть что сказать. Хоть жизненный путь состоял, в основном, из терний, а не из роз, наблюдений в памяти много, наблюдений разных. Стараюсь быть объективным, хотя это плохо удается. Все-таки иногда сквозит некая обида. На кого? Ни на кого, а на то советское общество, порождениями которого (весьма уродливыми порождениями) мы были и остаемся.
  
  Встречаются благожелатели, которые искренне советуют не вступать в споры с идиотами и не тратить впустую нервы. Я все равно вступаю в споры. Потому что привык к спорам. Привык до конца отстаивать свою точку зрения. Никчемное занятие? Возможно. Но пока жив и голова работает исправно, спорить буду. Банально, но факт: только в споре рождается истина.
  
  Должен также заметить, что умных и заинтересованных вопросов в Интернете мало. Иногда встречаются приколы - это развлекается современная молодежь. Я, будучи слишком непосредственным человеком, иногда попадаюсь. Потому что "приколы" завуалированы чаще всего под искреннюю заинтересованность, поэтому распознать не так-то просто. Но это не беда. Беда в другом - в равнодушии. Верно сказал один умный человек: бойтесь равнодушных, ибо при их молчаливом одобрении творится величайшее зло на земле.
  
  ВОПРОС. ВЫ, ГЕННАДИЙ, ОШИБЛИСЬ, КОГДА НАПИСАЛИ, ЧТО ГОРОДСКАЯ ГАЗЕТА, В КОТОРОЙ РАБОТАЛИ, ПРИНОСИЛА ПРИБЫЛЬ БЮДЖЕТУ КПСС. НАСКОЛЬКО Я ЗНАЮ, ВСЕ ГОРОДСКИЕ И РАЙОННЫЕ ГАЗЕТЫ (В ХОЗЯЙСТВЕННОЙ ЧАСТИ) ОТНОСИЛИСЬ К ОБЛАСТНОМУ УПРАВЛЕНИЮ ПО ДЕЛАМ ПЕЧАТИ, ПОЛИГРАФИИ И КНИЖНОЙ ТОРГОВЛИ. ЭТО БЫЛА ГОССТРУКТУРА, КУДА И ОТЧИСЛЯЛАСЬ ПРИБЫЛЬ БЕЗДОТАЦИОННЫХ ИЗДАНИЙ. ИХ, КСТАТИ, БЫЛО КРАЙНЕ МАЛО.
  
   ОТВЕТ. Согласен... Вы абсолютно правы... Спасибо за замечание... Ошибка носит совершенно случайный характер... Извините.
  
  ВОПРОС. ВО МНОГОМ Я НЕ РАЗДЕЛЯЮ ВАШЕЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ НА КПСС. ПАРТИЯ ВОСПИТЫВАЛА НАС, ВОЗВЫШАЛА, ЗАСТАВЛЯЛА ДВИГАТЬСЯ ВПЕРЕД. ВЫ, В ЭТОМ СМЫСЛЕ, - ПЕЧАЛЬНОЕ ИСКЛЮЧЕНИЕ. ЧТО Ж, В СЕМЬЕ НЕ БЕЗ УРОДА.
  
  ОТВЕТ. А я и не навязываю никому своей точки зрения. На вопрос, заданный лично мне, отвечаю то, что думаю я, но не Вы. Я уважаю Ваше мнение. Но позвольте и мне иметь собственный взгляд на прошлое. Мое мнение - это всего лишь МОЕ мнение, ничуть не претендующее на истину в последней инстанции. Это - во-первых.
  
  Во-вторых. Да, партия воспитывала, но воспитывала угодников, подхалимов и подлецов, а всех других, то есть людей самостоятельных, тщательно причесывала, ставила в общий строй и подстригала, чтобы, упаси Бог, никто не смел выделяться, кроме, конечно, избранных, небожителей.
  
  Третье. Если партия заставляла Вас двигаться вперед, то почему все российское общество, вопреки всему, двигалось назад и пришло (в политическом смысле) не в обещанное светлое будущее, а в далекое прошлое, примерно к марту 1917 года?
  
  Четвертое. Согласен, что Ваш покорный слуга есть не что иное, как "печальное исключение"; что и семья не обходится без урода. Тогда вывод напрашивается сам собой, очень плохой вывод, а именно: к девяностым годам прошлого века вся двадцатимиллионная армия советских коммунистов состояла сплошь из "уродов". Потому что именно миллионы тех самых "уродов" в августе 1991-го обрекли на гибель свою любимую и легендарную. Тогда вышли на митинги протеста миллионы и все они не только не поддержали коммунистическую верхушку, пообещавшую народу возврат к старому, но и осудили. Где тогда находились верные сыны и дочери партии, воспитанные в правильном духе? Их никто не слышал, их никто не хотел слушать. Они сидели в норах и носа не высовывали. Они стали высовываться, когда поняли, что им репрессиями никто не грозит. И тогда захлопали крыльями, загоготали, забились в истерике: куда, мол, нас ведут; в рабство, мол, к буржуям нас ведут?!
  
  Народ все-таки из двух зол выбрал наименьшее, посчитав, что буржуйское "рабство" лучше, чем коммунистическое, воспоминания о котором у каждого тогда еще были так свежи, так свежи. До тошноты свежи!
  
  Разве это не очевидный факт?
  
  ВОПРОС. ЕСЛИ ЧЕСТНО, ТО ВАМ НЕ ХВАТАЕТ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ. ПОЧЕМУ ВЫ ПО ЖИЗНИ НЕ ДОСТАТОЧНО МИРОЛЮБИВЫ?
  
   ОТВЕТ. Если исходить из буквального значения такого сложного слова, как миролюбие, образованного из двух слов - МИР и ЛЮБИТЬ, то, конечно же, мир я любил, люблю и буду любить. Хотя бы потому, что любить мир (в его глобальном понимании) нет ничего проще. И, главное, нельзя уличить во лжи.
  
  Вы же, как я понимаю, имеете в виду иное, а именно: можно ли назвать мой характер мирным, то есть обладаю ли я терпимостью к чужим недостаткам, способен ли прощать слабости людей, окружающих меня, уживчив или скандалист?
  
  Тут мне похвастаться нечем - я вам откровенно скажу. Всю жизнь пытался переделать свой характер, а он у меня совершенно несносный (такого мнения, во всяком случае, придерживаются многие из тех, с кем когда-то довелось бок о бок работать), но из моих попыток ничего не вышло. Чуть-чуть помягче стал, чуть-чуть погибче, но и только. Коренного изменения не произошло.
  
   Значит? Горбатого могила исправит.
  
  Не могу сказать, что я не понимал: жить с людьми, не умея с ними ладить, не приноравливаясь к окружению, - невозможно. Точнее жить можно, но это уже не жизнь, а ад кромешный.
  
  Я всегда вел себя в обществе дурно. Лез со своим мнением тогда, когда надо было промолчать или поддакнуть, особенно, если речь шла о начальстве. Меня не спасало даже молчание. Наоборот, если я молчал, то люди читали всё по лицу, а это еще хуже, поскольку в речи я мог хоть как-то подобрать слова и выражения, то с лицевыми мускулами не мог поделать ничего.
  
   Иногда мне удавалось, притворившись совершенно равнодушным к тому, что происходит вокруг меня, сохранить "лицо", но потом оказывалось, что я все равно плох.
  
  Самый, возможно, большой недостаток, приводивший к постоянным скандалам, - это невозможность льстить. Ну, чего, кажется, проще при встрече (даже с ненавистным тебе человеком) слегка улыбнуться, еле-еле согнуть спину, сказать комплимент, похвалить за что-то, даже, если этого "что-то" в природе не существует (кашу маслом не испортишь), поинтересоваться тем, как чувствуют себя жена, дети, родители, выразить сочувствие, если кто-то из них болеет или уже отошел в мир иной.
  
  ...Ну, и язычок длинноват. Укоротить бы его, ан нет!
  
  Приглашает как-то к себе второй секретарь обкома КПСС Манюхин. Не меня одного, естественно, а и всех других редакторов газет области - более семидесяти человек. Пригласил, оказывается, за тем, чтобы каждому из нас дать конкретные партийные поручения. Характер поручениЙ? О, он широко тогда был распространен - снизу доверху
  
  Товарищ Манюхин решил написать книгу. Нет, не художественный роман, поскольку самостоятельно (без помощников) и двух предложений не смог бы изложить на бумаге. Его книга - это некое политико-экономическое исследование, касающееся экономической жизни Свердловской области.
  
  Помощники составили обширный план сего сочинения с десятками глав, пунктов и подпунктов. Мы же понадобились для того, чтобы создать соответствующим образом подготовленные (фактически, стилистически, грамматически) материалы.
  
  Мне, как и другим, досталась определенная тема.
  
  Все смирнёхонько сидят, внимают, усердно записывают в блокноты ценные указания автора книги, согласно кивают головами, а самые активные даже с предложениями лезут: если, мол, то-то и то-то сделать так-то, то книга вообще будет блестящей. Одним словом, все люди как люди. Все, но только не ваш покорный слуга. Высидеть бы, вытерпеть чуть-чуть. Нет. Вылез! Дураков не сеют и не жнут: они сами родятся.
  
   Я сказал товарищу Манюхину, второму секретарю Свердловского обкома КПСС, сказал при всех, что ничего писать не намерен, поскольку в мои функциональные обязанности сочинительство чужих книг не входит.
  
  Ах, что тут началось! Ах, как напустились партийные клерки. Но пуще всего старались коллеги-редакторы. Они налетели на меня, как голодные псы на поверженную куропатку - пух-перо от меня по сторонам. Короче, товарищ Манюхин выставил меня за порог, заявив, что он в моих услугах и не нуждался никогда. Можно такой мой "непартийный" поступок назвать миролюбивым? Естественно, нет.
  
  Или вызывает в кабинет главный редактор и с порога начинает отчитывать, пересыпая свой гневный монолог отборнейшими словечками. Ну, и что? Экая, право, невидаль: не я первый и не я последний. Все бывали в такой ситуации. И не по разу. Ничего ни с кем не случилось. Как работали, так и работают. Иные даже в любимчиках ходят. И лишь я, задрав свой куцый хвост морковкой, выпятив вперед хилую грудь, не дослушав до конца речь шефа, как кисейная барышня, обиженно говорю:
  
  - В таком непозволительном тоне между нами разговора быть не может!
  
  Разворачиваюсь и выхожу из кабинета. В след еще что-то нецензурное несется, но мне уже все равно. Я беру бумагу, ручку, пишу заявление об увольнении по собственному желанию и покидаю стены редакции.
  
  Кому и что я доказал? Как говорится, скатертью дорожка!
  
  Гордыня заела. Амбиции одолели. Сволочной характер попёр наружу.
  
  Миролюбивые остались корпеть над своими "шедеврами", а склочник и бузотер, не умеющий делать из критики правильные выводы, не способный ужиться в коллективе, оказался на улице. И поделом! Подобный характер создает немалые трудности и в личной жизни. Не всегда и не всё можно и нужно говорить, например, даже друзьям. Они тоже не прощают, когда кто-то рядом с ними постоянно выщелкивается, умничает, выделяется, подчеркивая некую свою самобытность, точнее - исключительность.
  
  Усмири, парень, свой гонор, и все будет в порядке! Умей ладить с людьми, ведь жить в обществе и быть свободным от него - еще никому не удавалось.
  
  Никак нельзя назвать миролюбивым и такой мой поступок.
  
  1976-й. В области тяжелейшая ситуация со снабжением населения продуктами питания первой необходимости.
  
  Я сижу в аудитории. У меня последний курс, без пяти минут диплом будет в руках, причем, крайне престижного по тем временам высшего учебного заведения.
  
  Лекция. На трибуне доктор экономических наук, этакая важная дама. Она у нас вела курс "Экономика социалистического сельскохозяйственного производства".
  
  Я, как и все другие в аудитории, старательно конспектирую лекцию: как-никак, но через три дня экзамен.
  
   Но вот дама, рассказывая о проблемах с качеством выпускаемой продукции, отрывается от своего написанного текста и говорит:
  
  - Вы посмотрите, что производит наша перерабатывающая промышленность? Вчера я принесла домой палку копченой колбасы, отрезала кусок и дала своей собачке. Собачка подошла, понюхала, но есть категорически отказалась.
  
  В аудитории - полная тишина. Никто и никуда не лезет. Но я...
  
  Я прямо с места и зачем-то громко говорю:
  
  - Хорошо живут люди. Они собак так закормили, что они от копченой колбасы отворачиваются, а мы самой дешевенькой вареной колбасы в магазинах отыскать не можем, а если повезет, натолкнемся, отстоим очередь, купим, то потом неделю едим за милую душу.
  
  Все в аудитории заозирались на меня, зашикали. Понятно: выскочка есть выскочка.
  
  Дама пристально посмотрела в мою сторону (видимо, запоминала) и продолжила лекцию, никак не отреагировав на мою реплику. Неужто вольность сошла с рук? Черта с два! Через несколько дней встретились на экзамене, и за длинный язык получил жирный "неуд". Вперед наука. Впоследствии пересдал экзамен, но другому преподавателю, причем, получил "отлично".
  
  Впрочем, все равно не помогло. Никакой "науки" я не извлек. Если бы всякий урок, которых было немало, мне шел впрок, то я бы был умнейшим человеком в мире. А так... Умный учится на чужих ошибках, дурак не учится ни на чужих, ни на своих.
  
   Мне кажется, я ответил в какой-то мере на Ваш, сударь, вопрос. Ответил откровенно. Хотя и не слишком-то приятно признаваться в своем сволочном характере. Но он таков, каков есть.
  
  Может, я не настолько сильный человек, если не смог, дожив до старости, избавиться от дурости. И та партия, которая была, не смогла излечить, хотя и отчаянно старалась.
  
  ЕКАТЕРИНБУРГ, 2000 - 2009.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"