Двадцать второго марта мы отмечали праздник Сороки. Когда я была маленькая, то думала, что он так называется из-за сорок. Бабушка пекла куликов-жаворонков, вставляла им изюмные глазки, ножом нарезала хвостики. Из печи жаворонки выходили румяные, душистые. Мы с братом рассовывали их по карманам и бежали на улицу, чтобы с другими ребятами "закликать весну". Как это делается, мы не знали, поэтому просто держали куликов-жаворонков за мягкие тельца и носились, разбрасывая влажный снег. До сих пор помню деревенскую улицу, дома под синим небом, яркое солнце и особый запах весны, дурманящий голову.
Дед почему-то Сороки не любил. Целый день он сидел в хате, смотрел с тоской в окно или лежал на печи. Печку в этот день топили особенно жарко. Но дед все равно мерз, натягивал ватный жилет и тер ногу.
-Болит?- сочувственно спрашивала бабушка.
-Прямо грызет,- морщился дед.
Мы с братом румяные и мокрые прибегали с улицы, и низкая хата казалась особенно темной, после яркого солнца.
Мы совали деду куликов, но он отмахивался:
-Ешьте сами, не хочу.
Дед воевал на войне, но о ней никогда не рассказывал. В классе пятом или шестом нам задали написать сочинение про ветерана, и я решила писать про деда.
-Да я и не воевал,- смущенно улыбнулся дед,- двадцать третьего февраля после освобождения района, меня призвали, а двадцать второго марта я уже попал в госпиталь.
-Хоть одного немца застрелил?- с надеждой спросила я.
-Не, ни одного, ты к Митричу сходи, он как начнет рассказывать, не остановишь, без него и войну проиграли бы.
Но про деда Митрича писал его внук Женька. На трех листах он рассказывал, как дед брал "языков", стрелял из пулемета, гнал ненавистных фрицев. Мое сочинение было коротким: "Мой дедушка воевал всего месяц, был ранен, попал в госпиталь, после лечения вернулся домой".
Получив заслуженную "пару" я ревела на лежанке.
-Мог бы и подольше повоевать,- выкрикнула я деду,- тогда и сочинение получилось бы длинней.
Дед морщился, словно ему стало больно.
-Так ведь как было-то,- словно оправдываясь, начал он,- забрали меня из дома, дали ружье, а я и стрелять не умею. Видел ружье только на картинке. Зима, холод страшный, на нас фуфайки, да валенки. А тут теплом повеяло, солнце снег плавить стало. И вот пошли мы в атаку по белому-белому полю, а немцы нас - огнем. Легли мы, и поле стало серо-бурым. Головы не поднимешь - такой свист и вой стоит, кажется, душу из тебя вынимают. Земля под тобой дрожит и трясется, будто живая, будто ей тоже больно и тяжело. А мы лежим, уткнувшись в снег. Перестанут немцы стрелять - затихнет, начнем подниматься, они опять огнем. Рядом со мной лежал мальчишка и плакал: "Ой, мамочка, мамочка". Сашей его звали. Солнце в небе такое горячее, спину пригревает, и снег на поле таял. Лежали мы в насквозь мокрые в весенней воде. Солнечный свет медленно гас, становилось все холоднее и холоднее. А ночью ударил мороз! Саша сначала стонал, плакал, потом затих. Немцы, чтобы мы не поднялись, время от времени начинали стрелять. Мы все окаменели от мороза. Это было сродни пытки. Я уже плохо помню, что чувствовал, наверное, терял сознание, а когда открывал глаза, опять все тоже: темень, поле и холод. Он не пробирал до костей, он вгрызался в нас, глодал, словно пес. Ночь была такой долгой, что я думал, она никогда не закончится. Вечная ночь. Утром пришло подкрепление, над головой опять засвистело, но теперь снаряды летели в другую сторону, и немца прогнали. А мы уже не смогли подняться. Мы вмерзли в наше русское поле. Нас вырубали из него, выдирали напрочь примерзшие шинели и фуфайки. Для многих бойцов та ночь стала последней.
-А Саша?- спросила я.
-Умер. Было это как раз двадцать второго марта. Мы сами были как те сорок Севастийских мучеников. Не люблю я этот праздник, холодно становится, никак отогреться не могу.
Мне было жалко деда, но грустно становилось оттого, что он не герой. И лишь спустя годы я поняла, что мой дед, как сотни тысяч бойцов, имен которых мы никогда не узнаем, тоже был героем.
Каждый год на Сороки я стараюсь приехать на родину в деревню, в дедов дом, который я не стала продавать и жарко топлю печку в память о моем героическом деде.