Лицедейства акт подошёл к концу,
Драмы жизни нам хватит на годы вперёд,
Истязать себя с каждым днём вовсю силу,
Раны глупых вновь выставив на эшафот. 

Мы слепцы посреди этой смертопляски.
Стрелы пущены были задолго до нас,
Для начала чтоб высветить тропы во мраке,
Были пущены в наших пожранных кем-то сердцах.

Где мечты беззаботного детства?
Запах сладких блинов и маминых томных духов?
Где пылкость фантазии юношества?
Первые слёзы, первые страхи, первое одиночество?

Леденящей груди разорвали оплот,
Духи жизни проникли в мёртвую колыбель.
Их таинственный, всё болью освещавший полёт
Странствует, даруя созерцателю пасквиль.

Человек ведь за жизнь так мало страданий
Отбыл, лишаясь семьи, любимых, себя.
Одинокая весточка чьих-то скромных желаний
Радует больше, чем снег ноября.

В этом шумном вертепе лицемерных страдальцев
Партию для двоих играет один.
Все стремления в космос, нож в его руцах.
Сыграно было удачно, нескучно.

Завсегдатаи пропахшего водкой и грустью прихода
Сняли шляпы свои и бросили в воздух,
Заблудившийся в мраке чествуя дух пианиста,
Внявший когда-то лобзанию мук.

Фантастический свист портовых поэтесс
В миг разнесся в ответ на свирепые стоны
Безупречного дурня и певца всех небес,
Чьи слова - божественной тишины аллофоны.

Безраздельная грусть его плохонькой песни
В ночь священную кровь помутила людскую,
Забоявшись покинуть проржавевшие болью юдоли,
В страх бросая святыню и память мирскую.

Нерешительный танец певца с пианистом,
Рёв безмятежный ослепленных сердец,
На обломках, воспетых печальным клевретом,
Прозванным грубо: "Эпигон и подлец!"

Ореол романтических бредней над их головами
Ранит и саднит своим милым убором,
Восклицая о вечной любви, объятой мечтами
Странствий по странам, забытым давно.

Лучезарные лики замолчавших счастливцев.
Счастье, зардевшее в их угасавших сердцах.
Дотянуться до солнца - в уме богомольцев,
Броситься в омут - в надломленных головах.

Исповедайся втуне любимому другу
С верой, что будешь теперь не один.
Пианино алкает возродившихся руки.
Грустным песням скоро наступит конец.

Тишина в недоступной земной вышине,
Мир людей для них, словно призвук,
Безразличен, не нужен, потушен во тьме
Томных взглядов и слов молчаливых.

Меланхолии песнь для пианиста с певцом
С гор заснеженных разносилась ветрами,
Разжигаясь во всем мире ярчайшим огнём,
Память о счастье оставляя рубцами.

Пианист вдруг промолвил беззвучно:
"Спой для меня Завтра, мой друг".
Отозвался певец также неслышно:
"Для нас нет больше завтра, любовь".

В затуманенном взгляде виднелась улыбка,
Певец нежно коснулся щеки пианиста
И, целуя, промолвил: "Прости меня, дурня" -
Не оставив ничего, кроме праха и горя.

Для чего нам эти иллюзорные бредни:
Грусть тоски и мучения в лазарете?
Нам бы, как детям в воскреснувшем Назарете,
Петь, восхваляя полуночные блики Луны.