Матрос вышел на палубу, у борта стоял гэбист Александр Лупу; он взглянул на матроса.
- Ну? - спросил он его.
- Я пробил стенку, - ответил матрос. - В баржу хлынула вода.
- Спустить шлюпку! - крикнул двум другим матросам Лупу.
На палубе находились несколько гэбистов и матросов. Они спустились в шлюпку, отплыли от баржи. Камеры, в которых находились несколько сот заключённых, осуждённых по 58-й статье, были заперты; баржа ушла на дно Белого моря.
Несколько зэков заносили тяжёлые ящики на пароход "Глеб Бокия". Возле них крутились гэбисты. Одеты зэки были тупо: в мешки; ноги выходили из мешков вниз как из-под юбки, а для головы и рук были проделаны дырки.
- Пошевеливайтесь, свиньи! - прикрикнул на них Мелентьев.
Двое зэков едва не уронили тяжёлый ящик. Мелентьев обернулся: на пристани показалась свита писателя Максима Горького, его ожидали на днях; ему необходимо было узнать и рассказать советской и европейской общественности об условиях содержания заключённых в соловецком лагере.
- Всем собраться вместе! - крикнул зэкам Мелентьев.
Несколько гэбистов, тоже увидев приближающуюся свиту, стали подталкивать заключённых. Они быстро столпились на пристани.
- Теперь ложитесь! - крикнул Мелентьев. - И накройте эту гниль брезентом! - крикнул он гэбистам.
Быстро притащили брезент.
- Если кто из вас вякнет, - зашипел на зэков Мелентьев, - лично пристрелю!
Брезент накинули на лежавших зэков. Свита Горького, несколько человек, уже была близко.
Горький поднялся по трапу на пароход, следом шла его невестка, вся в коже: чёрная кожаная фуражка, кожаная куртка, кожаные галифе и высокие узкие сапоги. Вся свита поднялась на палубу. Стоя у борта, Горький смотрел на ящики, на гэбистов, стоявших на берегу, на красивое море. Через час "Глеб Бокия" отплыл.
Горький двигался по коридору соловецкого общежития, за ним двигались гэбисты.
- А здесь у нас детколония, - сказал гэбист.
Горький повернулся к нему. Они вошли в одну из открытых дверей: каждый из мальчишек сидел на отдельном топчане, на матрасе.
- Дети счастливы, - восторженно сказал тот же гэбист. - Вам что-нибудь нужно, пацаны?
Все мальчишки в страхе, с притворными улыбками, отрицательно замотали головой.
- Дети, - сказал Горький, - это будущее советской страны.
Недалеко от писателя сидел Олег Димитров.
- Кушаете вы хорошо, ребята? - спросил Горький.
Еда - это главное. Заключённых на Соловках кормили гнилой треской, солёной или сушёной; худой баландой с перловой или пшённой крупой без картошки. Несколько месяцев пыток такой едой - и у зэков возникала цынга.
- Баклажаны, например? - смотрел Горький на пацанов.
У пацанов от одних упоминаний овощей переворачивались кишки в животе, но они молчали.
Горький и гэбисты направились к выходу.
- Слушай, Горький! - сказал Олег Димитров, который, как и Горький, тоже любил и баклажаны, и яблоки, и кефир.
Горький вернулся, за ним - гэбисты.
- Всё, что ты здесь видишь, - сказал Олег, - неправда: эта показуха устроена специально к твоему приезду. А хочешь правду знать? Рассказать?
- Ну? - сказал Горький.
Он посмотрел на гэбистов.
- Оставьте нас вдвоём, - сказал Горький.
Все зэки и гэбисты вышли из барака и затворили дверь. Горький сел на топчан рядом с Олегом.
Через полтора часа Горький, заливаясь слезами, вышел в коридор. В дальнем конце коридора стояли гэбисты.
"Я не в состоянии выразить мои впечатления в нескольких словах, - написал Горький в лагерной "Книге отзывов" (этот отзыв опубликован в журнале "Соловецкие острова", 1929, ? 1, стр. 3. В собрании сочинений Горького этой записи нет). - Не хочется, да и стыдно было бы впасть в шаблонные похвалы изумительной энергии людей, которые, являясь зоркими неутомимыми стражами революции, умеют, вместе с этим, быть замечательно смелыми творцами культуры".
23 июня 1929 года Горький покинул соловецкие острова. Едва отплыл его пароход - Олега Димитрова расстреляли.
Бомон (Георгий Паламару - младший) сидел за столом с Юлей Ранневой и пил чай.
- На Запад? - спросила Юля и взяла чашку с чаем со стола.
Они находились в её квартире в Восточном Берлине. Это был уже не 1929-й год, а 1949-й.
- Завтра надо будет уже уехать, - сказал Георгий.
В квартире стояла хорошая мебель. Завтра - уехать...
В дверь постучали.
- Пойду, посмотрю, - сказала, ставя на стол чашку и вставая, Юля, - кого это принесло.
Она открыла дверь, вошли трое, все - в чёрном. Один из них вынул наручники; они прошли в гостиную, где за столом с чашкой в руках сидел Бомон; обеспокоенная Юля шла последней.
...Во втором часу ночи Бомон поднялся с нар. В бараке на своих нарах спали ещё около двадцати зэков. Справа беспокойным сном спал Андрей Русу. Бомон прошёл между нар: дверь из барака почему-то была отворена; он вышел в коридор. Пьяный Иван Бачу, охранник, лежал на двух стульях, спал. Бомон тихо подошёл к нему, тихо отобрал его финку, вынул из его кобуры пистолет Макарова; проверил обойму: Бачу спал. Не пей, говорила сестрица Алёнушка, - козлёнком станешь.
20 марта 1949 года партию осуждённых, среди которых был и Георгий, гнали через ворота, они посмотрели вверх: над воротами висел лозунг: "Соловки - рабочим и крестьянам!"
Александр Лупу прошёлся вдоль шеренги выстроившихся зэков.
- Мне нужны помощники, - сказал он, - которые будут присматривать за остальными. Условия хорошие: питание, женщины.
Из строя вышли несколько зэков, истощённых, как и остальные, от лагерной баланды. Георгий посмотрел в спину добровольцев, четверо были ему знакомы: Влад Харуца, Игорь Петрович Дурлеску, Артём Буларга и Иван Чебану - старший. Георгий переглянулся со стоявшим рядом Иваном Дука. Во втором ряду шеренги стояли Дима Казаков и Юрий Лешану.
Три гэбиста сидели в стороне, посмеивались. Георгий бегал вокруг столба.
- Я филон, - кричал он, - работать не хочу и другим мешаю!
Двойник (Василий Дмитриевич Мустяцэ) проходил по двору, остановился возле весёлых гэбистов.
- Развлекаетесь, ребята? - спросил он их.
- Я филон, - кричал Георгий, продолжая бегать вокруг столба, - не хочу работать...
- Работа наша такая, - улыбался гэбист.
Георгий разделся, вошёл в баню, Таня Думбравэ, банщица, макнула швабру в бочку зелёного мыла и шваброй помазала его; Иван Бачу пинком столкнул его вниз по лестнице; там, внизу, его Вася Лянкэ, ещё один банщик, окатил из ведра, и тут же Лена Бачу, четвёртая банщица, вытолкнула в одевалку.
Двойник вышел из здания администрации, сел в коляску, к которой не была запряжена лошадь.
Вридло в соловецком лагере расшифровывалось так: временно исполняющий должность лошади. Харуца привёл Георгия, он запрягся в коляску и потащил её за собой вместе с сидевшим в ней Двойником.
Два гэбиста привязали Георгия к бревну; они стояли наверху длинной, в 365 крутых ступеней, лестницы. Привязанного к бревну столкнули вдольно, он покатился до самой нижней ступени.
...Бомон переоделся в гардеробе охранника Бачу, сунул пистолет Макарова в карман, вышел из комнаты; рядом была другая дверь: в этом общежитии отдыхали охранники. Отворил дверь, вошёл, затворил за собой. Вася Лянкэ спал. Бомон подошёл, вонзил ему финку в бок: Лянкэ захрюкал и завизжал как свинья. Бомон вынул финку, вытер о занавеску и вышел в коридор. С двух сторон подходили Иван Бачу и Влад Харуца; Харуца где-то взял саблю. Подойдя к Бомону, он размахнулся, Бомон нагнулся, и сабля прошла сквозь шею Бачу: его голова осталась на месте, но через три секунды упала с его плеч на пол; порез был совершенно ровным; безголовое тело рухнуло на пол. Растерявшийся Харуца сел с саблей на пол. Бомон выбежал из общежития.
Он вошёл в другой барак, разбудил Женю Кодряну.
- Чего? - спросил Женя.
- Уходим! - тихо сказал Бомон.
Женя посмотрел по сторонам.
Они вышли на берег. До утра оставалось два часа. Серо - белые чайки, клекоча, летали над островом. Женя столкнул бревно в воду, вошли в воду и они, оттолкнулись от берега, и, держась за бревно, поплыли.
Начинало рассветать, по коридору бегали охранники, в барак вбежал Игорь Дурлеску, посмотрел на нары, и тут же выбежал. До подъёма оставалось несколько минут, но Андрей Русу проснулся, взглянул на соседние пустые нары (нары Бомона) и радостно захохотал.
- Ушёл!
2
В Белом море
Бревно, за которое держались Бомон и Женя, плыло в Белом море. Стоял конец августа, самое время побегов из Соловков: белые ночи закончились, и зимнего льда и вьюг пока не было.
- Если вырвемся, - спросил Бомон, - куда пойдёшь?
- В город пойду, - ответил Женя. - В наш, в советский. А ты куда?
- Юля осталась в Восточном Берлине.
- Думаешь, она ещё там?
...В полдень на горизонте показался пароход; он приближался.
- Английский, - сказал Женя.
С парохода спустили шлюпку, двое матросов в ней подплыли к бревну, что-то залопотали по-английски и вытащили беглецов из воды. Шлюпка подплыла к пароходу, за вёслами сидел один из матросов. Бомон и Женя сидели на поперечных сиденьях.
- Воля! - сказал Женя, взглянув на Бомона.
- Русские? - коверкал русские слова второй матрос.
- Русские, - ответил Бомон. - Наш пароход утонул.
- Куда вы направляетесь? - спросил Женя.
- В Израиль, - ответил тот же матрос. - Везём пассажиров, желающих там остаться навсегда.
На палубе под большим зонтом сидели Оля Лунгу и Люда Савка. Возле небольшого столика с мячом играла Вика Данилова - младшая.
- Капитан, - сказал боцман, - к нам приближается катер.
Они находились в каюте капитана. Мимо каюты капитана по коридору прошли Нина Трофименко и Вика Данилова - старшая. Капитан взглянул на красивых женщин.
- Что за катер? - спросил он.
- Гэбисты - с Соловков.
- Опять кто-нибудь у них сбежал. Кодряну и Паламару внизу? Нужно их спрятать.
- Они говорили, что их пароход утонул.
- Это ничего, - ответил капитан. - Всё равно спрячьте их.
Боцман и матрос вышли из одной из кают с Бомоном и Женей. По коридору прошли Аня Чебану с книгой в руках и Лиля Видрашку.
Александр Лупу, Двойник и Игорь Дурлеску поднялись на палубу.
- НКВД! - показал Лупу капитану карточку. - Желаем...
Легавые осмотрели все каюты и кладовые, никого не нашли и спустились на катер.
- Нашли? - спросил их Артём Буларга, хотя ясно видел, что гэбисты вернулись пустыми.
В отчаянии он схватил бутылку, разбил об катер, в руке остался лишь осколок горлышка.
С другой стороны парохода матросы с палубы стали поднимать из воды якорь, за который, вынув дыхательные трубки изо рта, держались беглецы.