Усадьба стояла на краю обширного луга, и с задов ее можно было сразу нырнуть под кроны деревьев, но до тайной поляны легче сократить путь по колее, тянувшейся вдоль пастбища. Поэтому девочка подождала, пока скроется из виду отцовская бричка, а уж потом бросилась со всех ног, остерегаясь только, чтобы ее не заметили из дома. Но за первым же поворотом страх ее прошел, и она пошла медленнее, вдыхая запахи утра.
Пахло влажной свежестью, примятой зеленью, далеким дымом растопленной печи и немного конским навозом. Ветер шуршал травой, с ним доносились до нее приглушенные звуки утренней жизни - кудахтанье кур, мычание коровы, окрик пастуха. В отдалении невысоко над лугом парил и пел жаворонок.
Все это было частью пути, и с запахами, звуками, шелестом ветра сходили на нее такие желанные спокойствие и безмятежность.
Нужная тропка с дороги не была видна, но девочка знала, где свернуть, раздвигая кусты. Еще немного усилий, путаясь в росистой траве и ветвях, затянутых паутиной - и вот он наконец, чистый утренний лес, зеленый и золотой, как будто изнутри освещенный набирающим силу солнцем. А под ногами мягкий ковер прелой прошлогодней листвы, в который при каждом шаге зарываются ботинки, и запах стоит пронзительный и густой, точно не вдыхаешь его, а пьешь... и до заветной поляны осталось совсем немного.
Она шла не торопясь, повторяя про себя строчки, которые сложились сегодня ночью. Это тоже было частью радости - молча, втайне, подбирать и прилаживать, обкатывать слова, пока те не приобретут блеск и прозрачную чистоту леденца... или драгоценного камня.
Тем временем тропинка, петлявшая меж деревьев, постепенно светлея, вывела ее к небольшой прогалине, окольцованной отцветшим терновником. За полосой кустарника открылась над головой неширокая полоса чистого неба. А дальше прогалину укрывала сумрачная тень, а посреди этой тени узловатой разлапистой массой воздвигался огромный древний дуб. Под его густолиственной кроной не росло больше ничего, ни деревца, ни травинки.
Увязая в лиственной трухе по щиколотку, девочка добралась до ствола, от которого отходили мощные кривые корни. Присела, расшнуровала ботинки, стянула чулочки. Вздохнула. А затем, порывшись меж корней, извлекла полотняный сверток, достала из него тетрадь и карандаш, а скомканную обертку вместе с ботинками и чулками сунула обратно в тайник. Подоткнула юбку, примерилась и быстро полезла на дерево, точно большая юркая белка.
Высоко над землей, там, где две толстые ветви расходились почти горизонтально, была у нее облюбована небольшая площадка, давно еще, в позапрошлом году. Как ее ругали, когда она пропала в лесу! Отец поднял на ноги мужиков, а мама... Мама-то и увидела ее первой, когда девочка, знать не знающая об устроенном ею переполохе, возникла из темноты на пороге.
Жаворонок трели льет,
Ручейком журчит небесным.
Невесомый и чудесный
Ангел песенку поет.
Поставив точку, она несколько раз перечитала запись на тетрадном листе - сначала про себя, затем вслух, наслаждаясь созвучьями. Потом растянулась на ветви лицом вниз и замерла, вглядываясь в дрожащий светлый сумрак. Если подождать и вести себя тихо-тихо, она увидит тайную лесную жизнь. В опавшей листве будут деловито шуршать мыши - отсюда с высоты их не видно, только там и сям шевелится сухой лиственный покров. Может прибежать и поохотиться за мышами лиса. Белки будут бегать по стволу вверх и вниз - она замирала так неподвижно, что они подбирались к ней совсем близко, иной раз даже задевая подол. Похрюкивая, рылись в поисках желудей дикие свиньи. Свистели и трещали птицы, топотали ежи, мелькали серые зайцы, а еще она, кажется, однажды и правда видела ангела.
Может быть, и не ангела, просто она не знала, как еще назвать это туманное свеченяе, которое проплыло меж стволов за полосой подлеска. Может, это и не был ангел, но отчего тогда в ее душе все замерло - не от испуга, а от какого-то странного благоговения перед возможным чудом, таким близким и ускользающим... она тогда, кажется, заплакала, сама не зная, отчего.
- Лес - это чудо! - говорила она дома. Это было, когда ей запретили выходить из дому. Она никак не могла объяснить, что в лесу ей бояться нечего, что ее - вот же! - не тронули ни звери, ни люди, а темнота... какая темнота? Она не заметила никакой темноты.
Но ее не слышали, и все, что ей оставалось - повторять: лес - это чудо.
- Лес - это труд, - отвечал отец и уезжал на очередной осмотр участков.
- Чудо - еще больший труд, - говорила мать и уходила заниматься с младшей дочерью, которую готовили к поступлению в пансион.
И все это было правдой, и труд был благом и необходимостью, но отчего-то при мысли о размеренной и правильной жизни родителей - верней, о том, что она должна будет повторить эту размеренную и правильную жизнь - на нее накатывала такая тоска... Словно сама реальность стиралась до серых контуров, терялась в ощущении. Жизнь же леса - несомненно, размеренная и правильная жизнь - казалась ей чем-то другим, волшебным, ярким... настоящим.
Ангел тропку проторил
Меж ветвей и трав зеленых
От земли до небосклона
Взмахом белоснежных крыл.
Тогда в лесу она и правда не заметила темноты. Смутно помнилось ей, что лес сиял и светился, и каждая травинка, каждая веточка, каждая морщинка коры была видна отчетливее, чем днем, а тропа точно сама вела ее куда ей было нужно. Или это был сон? Сейчас она уже не была уверена, что тогда вообще уходила в лес. Но гнев родителей помнился куда как отчетливо - как и запрет, которым ее накрепко приковали к дому.
И который она нарушила в то же лето.
Когда гнев утих, отец завел обыкновение по вечерам усаживать ее перед собой и рассказывать о лесном деле, о породах деревьев, о воде и структуре почвы, о перегное и вредителях, о вырубках, просеках, расчистке и подсадке, о лесных четвероногих и крылатых жителях, обо всем том, что было реально, ощутимо, зримо. Обо всем том, что содержалось в толстых томах его рабочей библиотеки. Она слушала внимательно и серьезно. Это все действительно нужно было знать, это обогащало и подпитывало ее представления о реальном, ощутимом, зримом мире. Мире, в котором ей предстояло жить. Но он ни слова не говорил о тайне. И поскольку он не говорил, она не спрашивала.
Тайна оставалась в ней.
Раз за разом она приходила сюда, к древнему дубу, взбиралась на него, усаживалась в развилке и записывала в тетрадку стихи, которые никому и никогда не показывала. Иногда она их напевала тихонько, а иногда просто пела без слов, бездумно, точно птица. А то спускалась на землю и замирала, подстерегая шуршание и вздрагивающие листья - иногда в такие минуты ей представлялось, что она настораживает уши и тихонько шевелит пушистым рыжим хвостом. А иногда ей очень хотелось немножко побыть ангелом. Или хотя бы опять его увидеть.
Ты ступил на этот путь,
Ангельской послушен песне...
То, что было, неизвестно,
То, что будет, не вернуть.
Она дописала строчку и вдруг сообразила, что не так. Что-то здесь не так.
Внизу разгоралось сияние.
Еще не веря, она всмотрелась в просвет между ветвями. И забыла дышать.
Внизу у самого ствола из ниоткуда медленно возникала человеческая - ангельская! - фигура, поначалу прозрачная и зыбкая, но все более отчетливая и реальная. Это от нее разливался свет. И уже было видно, что под деревом стоит сияющая женщина.
Тихо ахнув, девочка вцепилась в ветки и застыла, завороженно глядя вниз. Все мысли разом пропали из ее головы, пропало все, ее самой больше не было. Только дивное, непредставимое, нечаемое... только тайна, та самая тайна. И к этой тайне сейчас, шурша палой листвой, подходила другая.
Эта женщина не светилась. Ее можно было рассмотреть. Она была в чем-то сером, худая, пожилая, седые волосы на голове заплетены короной. Лица ее сверху не было видно, но даже не видя, чувствовалось, что лицо это должно быть гордым и строгим. Так она держалась, глядя на сияющую, таким достоинством веяло от нее. И ангельская женщина слегка наклонила голову, приветствуя другую.
А затем седая подняла голову и взглянула прямо в глаза той, что пряталась высоко в ветвях.
Теряя сознание, из последних сил держась в развилке, она понимала, что больше не выдержит, упадет, уже падает. Но тут на нее подняла взгляд вторая женщина, та, что сияла.
"Как они похожи!" - успела подумать девочка. И еще - что она уже видела, много раз видела это лицо.
Отец вернулся к ужину, как обычно. Семья собралась за столом, мать поглядывала на старшую, но девочка вела себя тихо и послушно, про себя проговаривая строки из тайной тетрадки. Никак эти строки ее не отпускали.
То, что было, неизвестно,
То, что будет, не вернуть.
"Наоборот!" - подумала она строгим маминым голосом. И тут же возразила себе: нет, все правильно. Именно так. Только еще дописать надо.