Восстановиться. Нервно-паралитический газ в лёгкие - вдох. Досчитать до десяти и не обернуться вслед, заставив себя стоять на одном месте. И наблюдать.
Чёрно-серо-пусто, небо, затянутое в провода, ток, мгновение для осознания неизбежности. Отдалённые шумовые эффекты: птицы, обрывки фраз, срывающийся хрип граммофона, открытые окна, звуки, буквы, выложенные на асфальте. Звон в ушах от нитей лучей раскалённого, плавящегося Солнца цвета кофе с молоком. Чистый, невинный смех рассыпается мелкой дробью камней, и впивается алмазными иглами в душу, царапая и уничтожая - так смеялся Дьявол, когда был ещё ребёнком.
_претензия на абсолютную уникальность - обличие слов, за маской которых скрывается безупречная выдумка, так похожая на всё настоящее. А может быть, страшно-фиолетовая тайна, скрывающаяся в погасших неоновых вывесках и разноцветных лампочках. Искажённые представления о другой реальности, шипя, змеями ползают, пытаясь занять своё место на Древе Жизни - ссохшегося и поникшего, пустого внутри, полумёртвого. Ветви плетьми повисли, задевая сухую землю, плоды почернели, но змеи роятся рядом, кольцами вьются вокруг ствола, впиваясь клыками в мягкую кору, и пытаются вкусить то немногое, что ещё осталось, напитывая дерево ядом сладких обещаний. Но, вначале такая вкусная и манящая, приторность всегда убивает в конце. Обречённость пересекается с безысходностью, создавая ложную, но прочную веру в вышестоящие инстанции, разрушая до конца давно привычные образы, которые практически стёрлись из памяти, и остались лишь на пожелтелых страницах газет позапрошлых тысячелетий. Всё меняется.
Облака покачивают здания, покоясь на их крышах, тяжело опускаясь сверху на вынужденный отдых. Дома в своё время дают трещины, бетон легко крошится, будто известь. Пыль густо поднимается от резкого порыва ветра, пытается спрятать признаки разложения и закрыть видимое убожество. Духота стягивает кожу жгутами прозрачно-серой паутины. Всё прогнило до основания, всё настолько неустойчиво, что превратилось в воспоминания уже сейчас. Город ненавидит своих жителей. Город убивает сам себя. Город ненавидит себя, всматриваясь в кривое зеркало. Задыхаются на проспектах искусственно-блеклые, нарисованные мелом лица, размытые дождями и собственными мыслями, очертания, зыбкие холодные тени, танцующие на дорогах - толкаются и ругают друг друга бесцветными безмолвными взглядами. Им слишком мало места на разрушенных стенах, им - с их крайней болезненностью, с их отравлением воздухом, с их приколотым к голове булавками мировоззрением, написанном на листке для заметок. Этот Город с его вечным соперничеством, насилием, мазохизмом и остервенелыми попытками вырвать самого себя из цепких лап вечно кишащего везде будничного Одиночества угнетает. Серость и сырость домов пробирается под кожу леденящим ужасом понимания неизменности [_низменности?] происходящего.
Смотреть в пустые глазницы наконец-то упавшего неба, бессмысленно отвергать законы естественных процессов. Всё должно уйти и превратиться в ничто - чем оно и являлось до своего кардинального перерождения. Ничто превращается обратно в Ничто - никакой неправильности, никакой грусти, никаких возмущений, всё достаточно правильно и естественно, всё абсолютно логично. Самовнушение - так и должно быть. Купаться в кислотных дождях, которые льёт бессильное небо, зная, что это на самом деле норма. И идти далее, пиная ступнёй посеревшие камни, превращая их в такие же призраки прошлого, каким и является сам Город.