Аннотация: рассказ [здесь представлен без сокращений и исправлений главного редактора]. опубликован в альманахе "Город 4. По ту сторону тени" [под псевдонимом Mystery Lilium], вышел в печать 26.12.2009г. здесь - последняя редакция рассказа. моя.
Первое, что я почувствовал, было то, как мои вены чётко и болезненно проступали под кожей. Во рту был солоноватый привкус крови, я лежал на сырой земле, руки были в грязи, в моих волосах были запутаны осенние мокрые листья. Дождь капал с неба мелкими брызгами, впитываясь в мою кожу. Вокруг был лес, лес и только лес. Мрачный, тихий, в который не пробивались лучи утреннего (или вечернего?) солнца.
Я не знал, сколько времени прошло с тех пор, как я потерял сознание. Мне было трудно дышать. Лёгкие словно сдавило внутри, и большую часть времени я потратил на то, чтобы как-то восстановить дыхание, но даже после этого дышать было всё равно больно. На этом мои мучения не закончились: я почувствовал, как мелкие иглы стали впиваться в мои пальцы, затем в ладонь, затем всю руку, а потом стали медленно прокалывать всё моё тело. Переждав какое-то время, я постарался встать.
И тут же пожалел об этом. Нестерпимая боль молнией пронзила всю грудную клетку, дыхание снова перехватило, и я снова повалился в листья. Боль была настолько невыносимой, что заставила меня застонать, хотя любые движения её только усугубляли. Пытаясь пересилить себя, я разорвал рубашку и нащупал слева - там, где должно быть сердце - длинный тонкий рубец - рана была зашита на удивление ровно и хирургически правильно. Понемногу в моём воспалённом сознании сквозь вспышки нестерпимой боли в груди всплывали картины вчерашних событий. Её лицо, её руки, бледное запястье, улыбка. Потом - чернота, провал. Я помнил, что над моей головой блеснул изящный нож. Или это был скальпель? Я помнил, как бежал - бежал со всех ног. И перед моими глазами стояла картина: она на пороге своего дома - маленькая, невзрачная, какая-то несуразная, нелепая, но главное - это её взгляд: равнодушный, холодный и страшный... И я бежал. Бежал, что есть силы, куда-нибудь дальше. Дальше - чтобы никогда не возвращаться.
Да, я всерьёз думал, что это возможно. Даже после того, как я пришёл в себя после потери сознания. Я лежал на земле и строил планы о том, куда мне снова податься в своих скитаниях. Я всерьёз думал, что смогу уйти далеко и никогда не вернуться, что смогу забыть даже эти немногие отрывки вчерашнего дня навсегда. Что потеряю любую связь с ней и уже сотру из памяти тот её взгляд. Я думал, что смогу. До тех пор, пока не почувствовал жажду. Жажду, которая не была похожа ни на какую другую, но мне была отлично знакома. Меня охватил жар, я стал чаще дышать. Я понимал, что со мной - такое бывало не раз, но новизна заключалась в том, что невыносимо ныло слева. Там, где находилось сердце.
Выбор был невелик - либо умереть, либо всеми способами выжить. Я чувствовал, как силы покидают меня всё больше и больше, с каждым метром, который я пытался преодолеть хотя бы ползком. Все клятвы, что я не вернусь, рухнули, как только мне стала грозить опасность. Но я был уверен, что это в последний раз.
И даже добравшись до порога её дома и как-то исхитрившись постучать в её окно, я ещё не до конца понимал, что каждая мучительная встреча с ней будет подкрепляться моей клятвой, что это в последний раз...
Но сейчас она улыбалась. Как тогда - в первый день. Тогда она тоже улыбалась и провожала меня в свою гостиную, усаживала в кресло и протирала мне лицо прохладным полотенцем, чтобы я мог немного прийти в себя. Этот ритуал проходил из года в год. Сегодня не было исключением. Кроме очередных приступов жгучей боли, что заставляла меня из последних сил сдерживать себя от крика.
- Верни... - я был очень слаб и хрипел. Этот последний мой уход от неё был особенно болезненным - я ушёл как можно дальше, не понимая, что могу и не успеть добраться до неё до того, как умру.
Она пожала плечами и, как всегда, ничего не ответила.
Я тихо ненавидел её за это молчание. Ненавидел её за то, что не мог от неё избавиться. Ненавидел за то, что теперь мне приходилось терпеть такую боль, от которой иногда я терял сознание. Ненавидел и то, что меня превратили в того, кто я есть, какие-то совершенно немыслимые мутации, которые не поддавались никаким рациональным объяснениям, хотя она, конечно, не была в этом виновата. Но, тем не менее, я не мог откреститься от собственного происхождения. И, в отличие от многих других мне подобных, я хотел жить. Я всё чаще и острее осознавал, как люди, в числе которых я был не так давно, от меня отличаются, и каждый раз это было невыносимо. И когда я вот так лежал у неё в гостиной, и перед моими глазами в очередной раз проносилась вся моя искалеченная случаем жизнь - я ненавидел весь мир в целом и каждого его обитателя в отдельности.
Откуда она знала о нас так много - для меня до сих пор оставалось загадкой. Даже я многого не знал из того, что она мне рассказывала вкратце, пока я с наслаждением пил её кровь. Я никогда не верил во всю эту средневековую чепуху о вампирах, основанную на легендах о Владе Цепеше, которую болтают в румынских деревушках. Я не верил даже тогда, когда открыл глаза после того, как меня оставил умирать на улице какой-то совершенно не известный мне тип, что внезапно напал на меня в переулке. Даже с первым глотком крови своей жертвы - какого-то бродяги, которому пришлось перерезать горло его же собственной ржавой бритвой - я не верил. До последней минуты я не верил, что всё это произошло со мной. Вы можете представить, как это странно - вдруг поверить во всё то, что кажется настолько нелогичным и противоестественным, после того, как тебе уже исполнилось тридцать? Могу сказать, что мне пришлось тяжело. Эта необычная жажда, эти убийства и постоянно - кровь на моих губах. Поначалу я мало что понимал. Пытался не убивать и обойтись без крови, но понял, что иначе умру сам, а этого мне не хотелось даже притом, что я был кровопийцей. Мне приходилось долго и через множество моральных принципов, которых я придерживался ранее, привыкать к своей новой ипостаси и как-то выживать. Убивать, естественно, приходилось очень аккуратно, чтобы никто ничего не заподозрил. Вопреки всем мифам и легендам, я не без удивления заметил, что не сгорал на солнце, и дневной свет был для меня не вреднее, чем для простого человека. Никаких клыков у меня не было - их мне заменял нож или физическая сила. Перерезая вены уличным проституткам, я думал о том, что вполне могу остаться незамеченным, выдавая всё за самоубийство или за несчастный случай. Я жил просто - так же, как и до этого (ну, по крайней мере, пытался), и, пожалуй, единственное, что было необычно - быстро заживающие раны и высокая скорость реакций. В остальном я был таким же, как все, исключая мой своеобразный рацион.
Постепенно я научился управлять своей новой силой и даже получать какое-то особенное удовольствие от своих убийств. Я научился испытывать наслаждение от вкуса той или иной крови: больше всего он был прекрасен сразу после того, как жертва съедала что-либо сладкое - глюкоза, что ещё не успевала добраться до органов, придавала крови особую пряную сладость. В нашем маленьком городе я уже был уважаемым человеком, меня многие знали, и в кругу этих многочисленных знакомых приходилось изображать искреннее удивление на лице, когда они говорили о "загадочных убийствах", что были совершены моими руками. Приходилось лгать чаще, чем обычно - но люди всегда лгут, для нас это также естественно, как дышать. Затем я научился играть со своими жертвами - современность вполне позволяла мне это, так как молодые беспомощные красавицы словно мотыльки летели на моё обаяние, подкреплённое денежным состоянием. Оно появилось у меня после того, как мой дедушка решил завещать всё мне после смерти - это был приличный счёт в банке, его завод, что приносил неплохой доход, и большой старый дом на окраине города возле леса. Родители мои погибли, когда мне было семнадцать. Смерть их я переживал даже слишком тяжело: запирался в своей комнате наверху и подолгу лежал без движения, изучая потолок. Приходилось пересиливать себя и жить дальше. У меня остались только дедушка и моя двоюродная тётя, что жила в другом городе и которой я после смерти деда стал помогать материально, высылая ей ежемесячно крупную сумму, чтобы она ни в чём не нуждалась.
После всего, что со мной случилось, мне пришлось оставить свой пост директора, сославшись на то, что просто хочу отдохнуть - для того, чтобы не вызывать лишних подозрений, и я поставил вместо себя способного молодого сотрудника, который мог в любой момент связаться со мной, если ему бы что-либо понадобилось. Мои друзья ни о чём не подозревали, только сетовали на мою чрезвычайную бледность и то, что я больше не поддерживаю их шумные компании.
А мне даже не хотелось с ними видеться. Для меня было важно моё уединение - никогда ещё я не получал такого острого счастья от одиночества. Мне казалось, что в мире нет более интересного существа, чем я сам, или... мы. Вопреки всему, я не стал придавать значения легендам и мифам, и пытался найти какие-либо факты, а потом и просто каких-либо других "вампиров", подобных мне. Я потратил на это годы, и после тщетных попыток отыскать хотя бы кого-нибудь, осуществляя поиск не только в своём городе, но и в других городах и странах, мне пришлось смириться с тем, что я действительно один. Либо потому, что все вампиры в сущности одиночки, либо потому, что они просто слишком хорошо умели прятаться... Я стал всё чаще проводить время дома, не стремясь никуда вырваться, просто гулял в лесу, что находился неподалёку. И в тот злополучный день одна из его многочисленных троп привела меня к её дому...
Дом её стоял на другой стороне леса - наверное, когда-то там было какое-то поселение, так как в лесу я наталкивался на не такое уж и старое кладбище. Но, кажется, от поселения ничего не осталось - только этот двухэтажный кирпичный дом, который вырастал в конце леса совершенно неожиданно. И там жила она. Я увидел её одним ранним утром - она куда-то собиралась. И подумал, что будет так интересно, оставаясь незамеченным, следить за жизнью простых смертных издалека.
Я наблюдал за ней на расстоянии. Для меня всё это было своеобразной игрой: я иногда рисковал, приближался даже слишком близко - чтобы посмотреть в окно и увидеть, как она читает, или что-то пишет, или слушает музыку, или играет на фортепиано. Мне не хотелось ничего с ней делать - я просто наблюдал, пытаясь быть как можно незаметным. Она не была красавицей - обычная девушка, молодая, по всей видимости, одинокая. Днём её не было - наверное, она уходила на работу или учиться, или ещё куда-нибудь. Вечером она садилась за рояль или читала, но иногда она поднималась по лестнице и скрывалась в комнатах второго этажа... Мне нравилось представлять, что она делает, как она думает, что может значить то или иное выражение её лица. Просто следить за каждым её движением оказалось увлекательным занятием - её жизнь словно строилась отдельно от неё, в моём воображении, располагающем немногочисленными фактами из её существования. Я почти верил, что она - такая, какой я себе её представлял. Почти что каждый вечер я стоял под её окнами, и, конечно, мне в голову не могло прийти, что это наблюдение взаимно.
А потом случилось всё это... Ситуация, которая перевернула мою жизнь. Я был вампиром уже несколько лет (я заметил, что процесс старения намного замедлился, но всё же шёл), и как-то пытался жить с этим. Но, очевидно, она знала о наших жизнях гораздо больше меня. Теперь моё сердце принадлежало ей. И, согласно каким-то старинным поверьям, вместе с ним я весь принадлежал ей - как она мне наспех объяснила, особенно не вдаваясь в лишние подробности. Такая красивая и странная сказка оказалась былью: я не мог обходиться без дозы её крови - я просто умирал от острой боли в груди, которая быстро меня ослабляла. Она умело держалась от меня на расстоянии, для неё безопасном - я не мог помешать ей, убить её, я был слишком слаб. И я не знал, как смогу прожить без неё. Ведь я даже не знал, где находится моё сердце. А оно постоянно звало меня к ней - его обладательнице.
Я просил, я умолял вернуть мне моё сердце. За это она могла получить всё, что захочет - я вполне мог себе это позволить. Но она молчала, качая головой - всегда одно и то же, что начинало уже немного раздражать. Редко она что-то говорила. Очень любила изучать меня - просто смотреть, как я одеваюсь, смотреть, как я пью кровь из её разрезанного запястья. Она отдавала мне её почти всю: чтобы я мог почувствовать себя как можно более живым после своего истощения. До сих пор не могу понять, почему - или ей было меня жаль, или ей было так важно почувствовать себя благодетелем. Но никогда она не говорила со мной ни о причинах своего поступка, ни о моём сердце. И никогда не возвращала мне его.
А мне так хотелось освободиться. Так хотелось не быть зависимым от её капризов, так хотелось забыть всё, что произошло. Я был не таким, как все, и всё время я пытался как-то это скрыть - было проще думать, что это своеобразный недуг, а она показала мне, что я на самом деле не такой. И что мне нет места среди людей точно так же, как и им нет места среди нас... Это был ещё один повод её ненавидеть.
- Пить... - хрипел я. Мои внутренности свело от боли. Сердце... Его я слышать не мог. Она - так же молча - рассекла себе запястье и - как всегда - приложила его к моим губам.
Её кровь была живительной влагой. С первых секунд я почувствовал, как боль начала отступать, а на её место приходило ни с чем не сравнимое блаженство. Сейчас она сидела молча, опустив голову, и не смотрела на меня. Иногда она ухмылялась, глядя, как я - беспомощный и жалкий, тянусь к её запястью. На нём было множество шрамов - глубоких и длинных, идущих вдоль вен, сияющих на коже белыми отметинами. Иногда она издевалась надо мной и холодно наблюдала за тем, как я умираю, лёжа на её диване, от боли и жажды, пока я не унижался снова, умоляя её меня пощадить.
Она не знала моего имени, я не знал, как зовут её, впрочем, нас обоих это нисколько не интересовало. Единственное, что нас связывало - это её кровь и моё сердце, которое она тогда вырезала. Она могла бы спросить о многом, пока я справлялся с дикой болью внутри, и я мог ответить на любой интересующий её вопрос. Но она почти никогда меня ни о чём не спрашивала. Однажды поинтересовалась только, что я чувствую, когда убиваю очередную жертву. Я был разочарован. Наверное, мне хотелось, чтобы она спросила что-нибудь другое. Или более оригинальное, или просто что-нибудь обо мне. Во всяком случае, хотелось услышать всё, что угодно, но только не этот вопрос...
- Мне кажется, сейчас я уже ничего не чувствую. - Ответил я тогда.
Но я солгал. То ли по привычке, то ли от боли - так как объяснять ей всё у меня просто не было сил. Убийство для меня было точно таким же наркотиком, как героин, алкоголь, курение или секс. Начнёшь - никогда не остановишься, и будешь всё более изощрённо подходить к этому делу. Я всегда продумывал всё до мельчайших деталей, убивая, я тщательно подыскивал себе жертву, знакомился с ней, пытался выведать все самые страшные тайны. От меня не ускользал ни один скелет в шкафу, даже если это были какие-либо детские травмирующие воспоминания. Впервые за всю свою жизнь я познавал людей с совершенно иной стороны. Я никогда не был любителем чьих-то рассказов о своей занудной судьбе, но это странное изменение произошло после моего превращения в так называемого вампира (моё сознание всё ещё не может свыкнуться с этим "определением"). Мне словно были нужны эти травмы, эти тайные желания, страхи, которые рассказывались мне шёпотом в минуты особенно отчаянной слабости или великого горя... Необходимость в их доверии была колоссальной. Может быть, когда я убивал, я считал себя в некотором смысле освободителем - я ведь на самом деле освобождал их от страхов, неуверенности, неизвестности и, может быть, даже того, чего я сам не знал. Им не приходилось долго решать - жить или умереть, я делал это за них, отнимая ту возможность выбора, от которой они только ещё больше мучились. Наверное, поэтому моими излюбленными жертвами были потенциальные самоубийцы.
Я находил их везде: на мостах, на крышах, в наполненной горячей водой ванной. Почему-то я всегда чувствовал этот особый страх - страх смерти - за много километров от меня. И он всегда отдавал горьким привкусом отчаяния - таким, которого практически не бывает у обычных людей, не склонных к подобного рода мыслям. Возможно, встреча со мной была своего рода последней исповедью: сначала человек рассказывал мне всё, выворачивал наизнанку душу, а затем я забирал её лёгким движением руки, что резала по горлу...
Они почти не чувствовали, как я пил кровь. Они чувствовали только то, как она струится у них по коже - горячая и солёная. А затем - густую темноту. Или что-то ещё, во что они верили. Если, конечно, ещё до этого не успели утратить способность верить.
А я чувствовал, как чужая кровь питает каждую клетку моего организма новыми силами, и пульсация очередной угасающей жизни заполняла меня до отказа.
Пока снова не возникала потребность в её присутствии в моих венах.
Но сейчас она сидела напротив меня, а я держал её руку у своих губ и слизывал уже её кровь с кожи вместо того, чтобы искать себе, допустим, какого-нибудь юношу, что решился свести счёты с жизнью, например, из-за несчастной любви. Она была бледна. Наверное, у неё кружилась голова. Но какое мне до этого было дело?
- Знаешь, я теперь тоже ничего не чувствую, когда убиваю. - Сказала она совершенно безжизненным голосом, неожиданно оторвав ненасытного меня от своего запястья. Я лежал - опьянённый вкусом её крови, полный сил и в то же время какой-то уставший. Приятная истома разливалась по телу. Но слова её резанули мой слух, и я резко пришёл в себя. Зачем она только об этом вспомнила? И почему...
- Ты? Убиваешь?
Она отстранённо кивнула. Отвернулась. Молчала. Мне нужно было уходить, но мысли в моей голове проносились со скоростью света. Сейчас, в этой комнате, сидели двое убийц. Я убивал ради собственной жизни. Она? Убивала... Глядя на неё, я никогда бы не сказал, что она способна лишить человека жизни - даже зная, что она сделала со мной. Но я - другое дело, я могу прожить и без сердца, мне оно без надобности, я и так являлся живым мертвецом. Но чтобы она убивала... Разум тщетно пытался выстроить какую-то логическую связь, что-то понять, осознать и переработать, но у меня не было недостающих кусочков этого паззла - я не знал, почему и кого она убивала, и поэтому всё разваливалось. В сущности, всё это было не так важно, и я мог собраться и покинуть этот проклятый дом - как делал уже не раз. Но я сидел, парализованный её внезапной откровенностью, и не знал, как реагировать на это сообщение. Так просто, оказывается, вывести кого-либо из равновесия всего одним предложением.
Молчание затягивалось, и мы оба это чувствовали. Я тянул время, хотя сам не совсем понимал, чего жду. Она встала и подошла к окну. Казалось, что сейчас она принимает для себя какое-то важное решение, и никак не может понять, какие же доводы перевешивают. Она нервно задёрнула штору, пальцы её выбивали на подоконнике какой-то незнакомый мне ритм, который внезапно прервался её словами:
- Когда смотришь на них - таких жалких, в первый раз, сердце сладко щемит от радости избавления мира от подобных тварей... - голос заметно дрожал, словно она вот-вот заплачет. - Но потом... потом становится скучно. Или грустно. Или всё вместе... - он чуть не сорвался, но она сдержалась. Села в кресло и попыталась успокоиться. - Я убивала, думая, что я могу что-то изменить таким образом. В жизни людей, которым эти люди причиняли боль. Или я хотела дать им понять, что так будет лучше - лучше не только для них, но и для всех. Но меня никто не понимал. А я хотела помочь. Просто - помочь...
Голос всё-таки сорвался, и она замолчала. У меня не было нужных слов, я не знал, что именно ей нужно от меня слышать, и поэтому бездумно рассматривал убранство гостиной - просто, чисто и уютно. Книги на полках: сплошная классическая и философская литература. Обычная девушка. Жила своей жизнью. В очередной раз пытаясь всё осознать, разум снова отверг возможность того, что она похожа на какого-нибудь маньяка: нет, всё же, я бы никогда не заподозрил в ней убийцу, хотя её холодный взгляд часто заставлял поёжиться. Но что всё повернулось таким образом было для меня неожиданностью. Впрочем, на самом деле я мог бы и не удивляться, учитывая то, как ловко она вырезала моё сердце, лишив меня собственной воли.
Тишина заставила меня насторожиться. Она по-прежнему сидела в кресле, сжавшись, обхватив себя руками, и плакала. Если бы не свет, что отражался в слезах, я бы и не заметил этого. Изредка беззвучно тряслись её плечи, по щекам тянулись влажные следы - и всё. Никаких рыданий, стенаний, всхлипов, истерик. Просто слёзы. Вода. Как последняя возможность снять напряжение, навалившееся за столько лет.
Впервые за всё время нашего с ней своеобразного знакомства мне захотелось её обнять. И в какой-то степени успокоить. Ненависть понемногу улеглась - или я заставил себя прекратить её ненавидеть. Ведь мне казалось, что у меня было оправдание для убийств, хотя у меня, как и у всех, был выбор - умереть самому или оставить жизнь другим. Наверное, назначая на роль жертвы людей, что дошли до пика собственного отчаяния, я в какой-то мере снова оправдывал себя - мол, всё равно рано или поздно они убьют себя сами. У неё тоже было оправдание - в конце концов, у неё была определённая цель, и она всерьёз считала, что она по-своему оправдывает средства...
Голос снова разрезал неподвижность воздуха - теперь уверенный и спокойный, обрывая мои лихорадочно бегающие мысли:
- Сначала я убила отца. Он избивал до полусмерти мою мать и старшую сестру, они очень боялись его. А я боялась за них. Наверное, поэтому я не растерялась, когда он в очередной раз поднял руку на мать: я ударила его каминными щипцами. Вот этими. - Она кивнула в сторону камина, рядом с которым висели старинные чугунные щипцы для угля. - Я била его до тех пор, пока мольба о пощаде совсем не исчезла из его залитых кровью глаз. Я раскроила ему череп. - Она вздохнула и посмотрела мне в глаза. - Они выгнали меня из дома. В этот же день, в чём была и с этими же окровавленными щипцами. И я никогда больше их не видела. Мне пришлось жить у бабушки, здесь. Но она вскоре умерла, поскольку тяжело и долго болела... - грусть читалась в её словах. - А потом... потом я стала убивать всех, кто как-то причинял боль. Снова, снова, снова... И я не могу остановиться. На моих руках чужая кровь, и её уже ничем не смоешь. - Она не смотрела на меня. Её взгляд блуждал по гостиной, но на мне не останавливался. А я боролся с порывами её защитить. Откровенно говоря, сам не понимал, от чего именно её нужно защищать, но навязчивое ощущение никак не хотело проходить.
"Кто же ты?" - вдруг захотелось мне спросить. Но я молчал вместе с ней, снова воцарилась гнетущая тишина, только настенные часы мерно отбивали уходящие в небытие секунды.
- Они... такие беспомощные. Такие уязвимые. - Кажется, при этих словах она улыбнулась. - Хотя им всегда казалось, что всё будет строиться по их правилам. - Только голос её не переставал дрожать. - И вдруг... Лежат и молят о пощаде, помиловании. Скулят, словно щенки, чтобы я их отпустила. Корчатся от боли. Только я не умею прощать. Если бы они знали, как это больно - не уметь прощать. - Глаза её снова сверкнули холодом, в котором сквозило беспощадное равнодушие. - Теперь всё не важно. Когда потребность убивать превращается в привычку, начинаешь во всём сомневаться. Ведь правда?.. - она грустно усмехнулась. - Кажется, ты такой же. Вы всегда были мне интересны. Ведь вы не можете жить без убийства. И я, наверное, уже не могу.
Мне, было, хотелось объяснить, что это разные вещи. Но передо мной вставала всё та же проблема выбора: я всегда, зачастую - не задумываясь, выбирал собственную жизнь вместо сотен других. Что ж, всегда приходится чем-то жертвовать в пользу того или иного. Смотря что тебе ближе. Если бы я не боролся, то мог бы с лёгкостью разделить участь собственных жертв и, точно так же, как они, в момент очередного срыва оказаться в окровавленной ванной. Если это меня убило бы, конечно. Или я просто мог бы к ней не прийти. И тогда мучительная освободительная смерть была бы мне гарантирована. Но я цеплялся за жизнь всеми способами - лишь бы оставаться здесь. Мне почему-то всё это не казалось тяжким или ужасным, и не было в моём существовании того, с чем я никогда бы не смог справиться. Или думал, что не мог бы... Хотя... Да, я всегда забывал об этой малозначительной детали.
- Ты разве не боишься?.. - на мгновение в её взгляде я уловил разочарование.
Именно этот вопрос был определяющим. Я просто молчал, надеясь, что она и так поняла всё без слов. Потому что она была права. Мне уже нечего было сказать. Я ведь тоже боялся. Боялся больше, чем самому в это верилось.
Этот страх не давал мне исчезнуть до конца, не давал верить в то, что может быть иначе. Я не знал, что она чувствует, но мне казалось, что я мог её понять и был уверен на 99,9%, что мы думаем и говорим об одном и том же. Теперь я знал, что ей тоже было очень страшно. Себя она боялась больше всего. И я понимал, почему.
- Оно тебя убивает?.. - я решился приблизиться к ней и попытаться заглянуть в её глаза. Я впервые заметил, что они были небесно-голубого цвета.
Она медленно кивнула. И отвернулась от меня. Я коснулся её руки - она была холодной, как лёд.
- Изнутри выжигает способность чувствовать, правда? - продолжал спрашивать я. Снова кивок. - Тебе больно. Я знаю, как тебе больно.
В душе - это всегда больнее, чем даже чувствовать пустоту на месте вырезанного сердца. Эта пустота нуждалась только в заполнении, а душа - в срочной реабилитации, только где же её получить? Я знал, как это - терять, поскольку потерял всех, кого знал, благодаря тому, что был не таким, как они. Мы стали другими. Чужими.
Моё уединение не было таким уж вынужденным - я просто понимал, что не смогу столько времени молчать, находясь рядом с теми, кто был мне дорог. И меня либо не поймут, либо просто не примут, что было одинаково больно. Вот почему так щемило в груди при упоминании короткой истории её жизни. Её отвергли. После того, как она спасла жизни людей, которые были ей дороги, эти же люди просто выставили на улицу. Именно этого я боялся, хотя знал, что когда-нибудь всё будет именно так. Этого и ещё одиночества.
Необходимость в разговорах и исповедях поддерживала где-то в моей душе спасительную веру в то, что я не так одинок, каким являлся на самом деле. Но я не встречал таких, как я, хотя и отчаянно пытался их найти. И снова рвался, рвался к рассказам этих безумных и потерянных - они напоминали мне меня в бесплотных поисках родственной души. Но я находил их, и они у меня были. А они находили меня, и я тоже был у них - хотя бы на время. В качестве - как я думал - своего освобождения или утешения.
Но как бы я не назвал всё то, что делал, я не хотел признавать, что я от чего-то бегу. А теперь её вопрос застиг меня врасплох - по крайней мере, я к нему не был готов. Она понимала, что мы оба бежали. Она - от той себя, которая уже по привычке причиняла последнюю боль, а я... Я все эти годы бежал от того, кем я стал. Я знал это всегда, но сейчас мне показалась разумной мысль, что мне придётся остановиться. И чем раньше, тем лучше.
Я понял, как она боится одиночества. Может даже чуть больше, чем я. А все те, кто его боится, наверное, на него же и обречён... Во всяком случае, так всегда получалось в историях из тех жизней, что мне рассказывали. Главное - не быть одному в этом мире, а всё остальное - попытка это компенсировать.
Я прижал её к себе и не отпускал. Она не сопротивлялась. А смысл? Она тихо продолжала:
- Мне казалось, так будет всегда. Извилистые ленты крови по коже, эти взгляды... Умоляющие взгляды. Мне тогда казалось, что я буду такой всегда - получающей удовольствие от убийства. А сейчас... я просто устала. - Шептала она. Она была такой холодной, замёрзшей, и заметно дрожала всем телом. - Ты тоже устал?..
Я только покачал головой. Я ведь не мог сказать, что я устал от своего образа жизни. Скорее, мне было тяжело совсем по другим причинам... Но мне не хотелось об этом говорить. Сейчас мы были нужны друг другу - пусть всего лишь на какие-то минуты, но нужны по-настоящему. Я знал, что она понимает без слов. А она могла высказать мне всё, что угодно. На мгновение возникло ощущение какого-то странного единства, и... снова растворилось в небытие. Вокруг были всё те же стены гостиной, за окнами вечерело, часы всё так же отмеряли время, и лишь мы сидели, прижавшись друг к другу, словно ищущие спасения, но не знающие, где именно его найти.
И мне было спокойно. Наверное, впервые после того, как я стал одним из тех, кто вынужден жить таким необычным образом. Спокойно не отчего-то, спокойно не почему-то, а всеобъемлюще спокойно, словно этим покоем весь мир был наполнен изнутри. Больше не было необходимости снова метаться в бесплодных поисках себя. И от этого осознания становилось легко и свободно.
Внезапно она высвободилась из моих объятий и исчезла где-то в районе второго этажа. Я слышал её беспокойные шаги, она явно куда-то торопилась. Впервые за все годы нашего необычного садомазохистского союза мне не хотелось сразу уходить. Хотелось верить, что это всё было только потому, что сегодня я узнал что-то большее о ней, а не из-за уже привычной ненависти и желания свести с ней счёты раз и навсегда.
Когда она спустилась, в руках у неё была железная коробка. Она открыла её и протянула мне. На дне в стеклянном сосуде лежало моё сердце. Словно живое, ярко-ярко красное - казалось, что оно вот-вот забьётся снова. Я внимательно взглянул ей в глаза.
- Только обещай, - сказала она тихо, - обещай, что потом сразу же убьёшь меня.
Мне ничего не оставалось, как кивнуть. Она молча протянула мне нож. И отвернулась. Закрыла лицо руками. Кажется, ей не хотелось, чтобы я снова видел её слёзы. Или сама не хотела видеть, как я вскрываю грудную клетку, как морщусь от боли, как трещат кости и как по моим рукам струится горячая кровь. Может быть, боялась не сдержаться. А может, совсем наоборот.
Сердце в моих руках словно медленно оживало. Я видел, как оно буквально источает красный цвет, и скоро оно снова будет так же перекачивать кровь по моим сосудам. Только зачем всё это живому мертвецу?.. Разве только для того, чтобы прекратить боль...
Но я не мог всё это так просто оставить, моё сознание противилось самой мысли о том, что я действительно заберу то, что мне принадлежало по праву, заберу опрометчиво отданную в мои руки ещё одну жизнь, и исчезну. Я положил сердце обратно. Иной выход должен был быть, и искать его следовало не так далеко. Через некоторое время на меня снизошло озарение, я буквально вскочил на ноги и стал внимательно изучать корешки книг внушительной библиотеки. Я видел, как она в свою очередь наблюдала за мной - равнодушно, даже не пытаясь изобразить интерес. Нож я тоже отложил в сторону, мои мысли и руки были заняты перелистыванием старинных фолиантов мистического толка, рассказывающих древние легенды о вампирах, которые в изобилии водились на её полках... Это естественно - вот почему она знала о нас гораздо больше, чем мы сами. Наконец, я нашёл нужную мне информацию. И, довольный своими поисками, внимательно изучив искомый материал, я подошёл к ней.
В её глазах не было ни капли страха - даже тогда, когда она лежала на полу, а я приставил нож к её горлу. Всем своим видом она словно говорила: "Сделай это как можно скорее ". Но она знала всё не до конца. Перерезав сонную артерию на горле, я прижался губами к ране. Её кровь на вкус была всё так же восхитительна, ведь моё неестественно алое сердце всё ещё лежало в той стеклянной банке... Я буквально трясся от наслаждения, она умирала, в грудной клетке медленно прекращалось всякое движение. И с последним стуком сердца я выпил свои последние капли крови. И оставил её лежать на полу...
Ожидание было невыносимым. Я не знал - откроет ли она глаза, или я сделал что-то не так, перечитывал одно и то же по нескольку раз, нервно ходил по гостиной, затем подолгу лежал рядом с ней - она была такой же холодной, с закрытыми глазами и бурыми пятнами засохшей крови на коже и платье. Не зная, чем ещё занять себя, я поднялся наверх, решив осмотреть комнаты, и открыл первую попавшуюся дверь. И оказался в её спальне - тёмной, с чёрным покрывалом на кровати, с тяжёлыми бордовыми шторами. Обстановка была мрачной и тяготила, но в то же время она выражала всю суть хозяйки и в то же время прятала её от чужих любопытных глаз. На столе лежало несколько книг и толстая тетрадь с замком. Но я не стал открывать её. Меньше всего сейчас я мог воспринимать чужие переживания и мысли... Другая комната наверху, очевидно, была предназначена для гостей, которых тут никогда не было: об этом свидетельствовали мрачные засохшие букеты в вазах и пыль. У лестницы оказалась какая-то неприметная комната, которую я не сразу заметил. Я попробовал открыть дверь, и она поддалась. Темно. На стене я нащупал выключатель, и помещение залил холодный свет.
Комната была просторной и хорошо освещена. В воздухе стоял стойкий запах формалина, спирта и каких-то ещё дезинфицирующих средств. На стеллажах вдоль стен в банках стояло бесчисленное количество органов, чьих - мне даже не хотелось смотреть. Три операционных стола стояли посередине. "На одном из них лежал и я" - промелькнула у меня мысль. Рядом с ними лежало множество разнокалиберных скальпелей и других медицинских инструментов, названия которых я даже не знал. В глубине оказалась ещё одна дверь, табличка на которой гласила: "Холодильная камера". Всё было начищено до блеска, и эта хирургическая чистота пугала не на шутку. Да, я уже знал, что она убивала, и, кажется, даже начал привыкать к этому. Но что она делала это с такой расчётливостью и точностью, оказалось для меня неожиданностью. Она была действительно мастером своего дела. Наверное, это было издержками черт характера - всё делать тщательно. Даже шов на моей груди, когда она зашивала её, был чётким и аккуратным. Хотя, в сущности, в этом не было необходимости. Она убивала их. И хотела, чтобы я жил. Зачем же ей было убивать меня, если меня можно очень долго истязать без видимых собственных усилий?
Я спустился вниз. Она всё так же лежала на полу - без движения и признаков жизни. Я отчаялся... Обессиленно рухнул в кресло рядом. И сам не заметил, как уснул.
- Ты не убил меня... - услышал я тихий шёпот у своего уха. - Ты не убил меня... - твердил голос как заклинание. Я увидел её перед собой - бледную и с безумно горящими глазами. - Мне больно. Что мне делать? Я не знаю. - И растерянно села на пол - как маленькая девочка, нуждающаяся в заботе и тепле. Сейчас мы оба в них нуждались.
- Скоро тебе не будет больно. - Нож лежал в каких-то сантиметрах от неё. - Никогда не будет больно... - пообещал я, метнулся к ножу и повалил её на пол.
- Что ты делаешь? - она почему-то рассмеялась. - Я не собиралась тебя убивать. Тем более, что в твоём положении это весьма проблематично сделать.
Я смотрел на неё и тяжело дышал. После того, что я видел, мне было сложно понять, как стоит себя вести с ней. Я ждал подвоха, и мои обострённые инстинкты заставляли меня действовать. Только в данный момент я понял, что немного переборщил с собственной безопасностью. Она нахмурила брови.
- Ты был в комнате наверху, правда? - серьёзно сказала она.
- Ты сумасшедшая.
- Не сомневаюсь в этом. - Заверила она меня. - Но мне всё ещё больно.
- Терпи.
Я разрезал её платье и лиф. Белая кожа словно светилась в полутьме. Мне навсегда запомнятся её расширенные зрачки и застывшие черты лица - казалось, она никогда в жизни не знала страха. Я занёс нож, и крик оглушил меня...
...Мы лежали на полу, все в липкой крови. Я сделал всё так быстро и технично, насколько смог - у меня не было времени на раздумья. Она тяжело дышала. Я знал - зашитая рана болела невыносимо, и пустота на её месте непривычно тяготила. Я знал, как жар сжигал всё внутри, а затем пробирал ледяной холод. Она не могла встать, лёгкие сдавливало, дыхание перехватывало. Эта агония - плата за неопределённое светлое будущее. Она не проронила ни звука - разве что слышно было, как тяжело ей удавалось справляться с вдохами и выдохами. Я лежал рядом, слышал всё это и не мог ничем ей помочь. Всё это должно было закончиться. Наконец, дыхание её стало ровным и спокойным. Она только тихо постанывала от боли. И мне нужно было завершить всё до конца. Я рассёк себе запястье и приложил к её губам:
- Это теперь твоя жизнь.
Она послушно пила - не жадно, размеренно, словно пробуя на вкус мою кровь. Огонь безумия в её глазах погас, и мертвенная бледность фарфоровой куклы слегка оживилась лёгким румянцем. У меня немного закружилась голова, но это было не страшно - жертвы ждали меня, отчаянные самоубийцы, безумцы, решившие по собственной воле покинуть этот мир, заблудшие души и просто люди, не достойные жить на этой Земле. А её ждали свои люди. Те, кто причинял невыносимую душевную боль.
Она подняла на меня глаза - полные тихой ненависти.
- Ты решил мне отомстить. - Она провела рукой по свежему шву на груди. - Я понимаю. Ведь можно изысканно издеваться вместо того, чтобы просто убить.
Я ухмыльнулся.
- Они ведь тоже были всё время живы. - Я понял, что она говорила о своих жертвах, и перед моими глазами снова встали картины её домашнего "морга". - И только после долгих мучений - мертвы. - Но кто из нас был гуманнее, в сущности, теперь не имело никакого значения.
Мы оба знали, что я не любил её. И она меня не любила. Лично мне хотелось избавить нас от страданий - не более. Пусть она думала иначе, но это значило бы, что я что-то испытываю. А у меня не было никаких чувств. Даже ненависть куда-то ушла. Она ещё ничего не знала. Опустила ресницы и отвела взгляд. Я пододвинул к ней стеклянную банку, решив, что она должна узнать всё именно сейчас.
- Только я не так банален, как кажется.
Она вздрогнула, когда холод коснулся её руки, и приподнялась, чтобы лучше увидеть, что это. В физрастворе, который я позаимствовал из её обширных запасов, плавали два ярко-красных сердца. И создавалось такое притягательное, но обманчивое впечатление, что оголённый миокард вот-вот начнёт лихорадочно сокращаться...
Она долго-долго изучала их. Коснулась пальцами холодного стекла, посмотрела на свет. Потребовала показать ей мой шрам - он был всё тем же, и она окончательно убедилась, что я не обманывал её.
- Зачем? - она устало посмотрела на меня, взгляд рассеянно блуждал в районе книжных полок, на которых не доставало нескольких томов - они раскрытыми лежали на столе. Память понемногу возвращалась к ней.
Я посмотрел ей в глаза. Прямо. Ничего более, кажется, не понадобилось бы, но вслух я всё же произнёс:
- Теперь мы никогда не будем одинокими.
Слова растаяли в полумраке. Послышался шум дождя...
И мне показалось, что на какой-то миг я смог уловить тень её лёгкой улыбки.