Укромное и удобное место мы нашли на краю низкой, но сухой террасы на берегу Байкала, в десяти метрах от прибойной полосы. Тихая погода и спокойный плеск набегающих на берег невысоких волн располагали к задушевной беседе. Бригадир оленеводов, эвенк Виктор Шангин, геохимик Володя Дворкин и я расстелили на земле брезентовый тент. На него поставили пару бутылок водки, эмалированные кружки, миску с нарезанным хлебом, холщевый мешочек с кусковым сахаром и по банке тушенки на каждого. Общую картину дополнили чайник на костре и... черная лохматая крупная, с овчарку, собака. Ее поместил прямо против меня на тонюсенькой привязи Шангин.
Мы уже стукнулись кружками, когда собака начала выразительно указывать в мою сторону своей мохнатой лапой.
-Смотли, Михаиль! - С сильным эвенкийским акцентом и со смехом обратил мое внимание Шангин, - Амака познакомиться хоцит. Позьми его лапу, Михаиль, не бойся. -
С опаской я протянул руку псу и пожал его переднюю конечность. После этого обряда, для закрепления дружбы, я наложил тушенки на ломоть хлеба и этот бутерброд предложил Амаке. Он с достоинством принял подаяние, обнажив при этом уже немолодые, но внушительной величины, пожелтевшие зубы. Никогда ни до, ни после этого случая я не встречал взрослой собаки, которая при первом же знакомстве по своей инициативе предложила бы мне свою дружбу.
Амака (С эвенкийского-"медведь") носил на своем теле следы героического прошлого. Его широкий лоб нависал над маленькими угрюмыми непрозрачными глазками. Одно из широко расставленных стоячих ушей было разорвано.
Почему эта обычно нелюдимая собака сделала для меня исключение и объяснилась мне во внезапно вспыхнувшей симпатии- до сих пор мне не понятно, впрочем, также как малообъяснимыми остаются и человеческие симпатии, и антипатии, вообще...
В лагере эвенки держались особняком. Их чум, олени, собаки расположились на покрытом оленним мхом склоне близлежащей сопки. Геологи, наоборот, предпочли поставить палатки возле речки, где вдоль поймы хватало травы для шестерки лошадей. Амака держался ближе к чуму, где под его началом оказались две молодых эвенкийских собаки Матрос и Вор. Обнаружилось, что Амака почти не лает, зато его юные кобельки заливались днем и ночью по любому поводу...
По служебной необходимости я ежедневно навещал оленеводов, и каждый раз Амака подбегал ко мне потереться об ногу или руку. Однако к другим членам отряда Амака относился холодно и даже враждебно.
Особенно он невзлюбил Гошу, нашего конюха и, по совместительству, повара. И это несмотря на то, что Гоша всячески старался угодить собаке- таскал для Амаки аппетитные мослы с хорошими кусками мяса, пытался говорить с ним в ласковом тоне. Ничего не помогало. Дело дошло до того, что мне приходилось сопровождать Гошу тогда, когда ему необходимо было поговорить с оленеводами. Шангину даже пришлось привязывать пса возле чума. Но и в этом случае Амака, завидев Гощу, злобно облаивал его отрывистыми хриплыми звуками. В конце концов, Амака- таки добрался до Гоши. По- предательски тихо и сзади он напал на конюха, когда тот как то вечером направлялся к лошадям подкормить их овсом...
Нечто общее объединяло бывалого охотника и его стареющего друга. Шангин, с его иссиня-черными раскосыми глазками, с его ненавистью к принуждению, с его звериным ощущением тайги, со своей природной жестокостью и приступами злобы был, в то же время, одарен незаурядным чувством пространства и рукой художника. Жаль, что его рисунки диких зверей остались вне поля зрения художников- анималистов. Поговаривали, что он отпрыск богатого шаманского рода... Амака каким-то неуловимым образом воспринял скрытую темную сторону непредсказуемой натуры своего хозяина. Их дружба напоминала дружбу солдат, не раз спасавших друг друга на поле боя...
В конце августа для отправки очередной партии проб и образцов и отчета о проведенной работе я вышел из тайги на базу отряда в деревню Горемыка. Она стоит на восточном высоком берегу Славного моря, как называют озеро Байкал местные жители.
Ранним утром следующего дня я со своим помощником отправились по тропе над обрывом к Байкалу в правление местного колхоза. Однако, прошли мы только пятьдесят метров, когда увидели лежащую на тропе собаку. Со студеного синего морского простора дул пронизывающий ветер, но собака, перегородившая тропинку возле забора в нескольких метрах от байкальского обрыва, не свернулась клубком от холода, а лежала как-то неудобно. Ее огромная голова покоилась на передних лапах, а задние ноги располагались необычным образом, безвольно вытянутые вдоль тела.
Я позвал собаку в дом. Она подняла голову. В ее ясных коричневых глазах светилось понимание и просьба о помощи и она, упершись передними ногами, сделала попытку подняться в рост, но задние ноги не послушались ее, и она рухнула на землю в исходное положение.
Такой красавец- кобель! Молодой, мощная широкая грудь, невысокие стоячие уши над широким лбом, густая песочного цвета с большим белым пятном на груди плотная шерсть, толстые мощные ноги. Его печальное положение вызывало сочувствие. По дороге в контору мой помощник, Густав, определил, что собака эта- ездовая лайка и что ее болезнь неизличима.
К полудню, закончив дела в колхозной конторе, я зашел к ветеринару и описал ему встреченную лайку.
- Этот кобель бесхозный-, сообщил ветеринар, - Видно он пришел с восточного баргузинского берега по льду во время гона и остался в Горемыке. А обезножила его собачья чумка, болезнь такая. -
-И что, вылечить уже нельзя? -, спросил я почти без всякой надежды.
-Почему нет? Можно! Вот порошки, вот витаминные таблетки. Если сумеешь скормить, через недельку- другую собака будет на ногах. -
Байкала, так мы назвали собаку, мы с Густавом перетащили под навес перед бревенчатой избой, где размещалась наша база, и принялись за лечение. Через каждые четыре часа он получал лекарство и витамины, запрятанные в хорошие куски мяса и рыбы. Плюс к этому, он хлебал суп с нашего стола.
Он пошел на поправку на удивление быстро. Уже через два дня он начал шевелить ногами, на четвертый день- он попытался приподниматься, затем ковылять, подтаскивая задние ноги, а через несколько дней- ходить и даже бегать!
И вот наступил торжественный день- день выхода в тайгу на поисковые участки. Шесть тяжело нагруженных завьюченных лошадей и еще шесть человек сопровождения вытянутой в длину колонной двинулись по единственной деревенской улице в сторону леса, начинающегося сразу за околицей. А впереди Байкал! Гордый, с высоко поднятыми головой и пушистым хвостом.
Наш выход переполошил все собачье население Горемыки. Караван, следуя вдоль деревни пересекал районы, "принадлежавшие" разным собачьим группировкам. При этом, каждый раз из подворотен вылетало по несколько псов и все они неслись к Байкалу! Однако тот не реагировал на их истерический лай и продолжал невозмутимо шествовать посреди дороги. И только в тех случаях, когда кто-то из псов приближался ближе незримой, но ощущаемой Байкалом линии, он беззвучно обнажал свои огромные белые клыки и собаки отлетали от него в каком-то ошеломлении.
Знакомая набитая тропа шла через наполненные солнцем сосновые боры и таежная собака радовалась встрече с тайгой как с родным домом. Она постоянно то исчезала в чаще, где иногда раздавался ее низкий хриплый лай, что свидетельствовало о ее встрече со зверем, то появлялась в нашей колонне, чтобы засвидетельствовать нам свое почтение.
И вот, уже на закате солнца, мы спускаемся в долину Дельбичинды. Уже видны палатки, а в отдалении, на подъеме в гору, и эвенкийский чум. Как встретит Байкала эвенкийский медвежатник Амака? Однако прибытие в лагерь не было омрачено стычкой между ними. Возможно, в это время Амака находился вместе с Шангиным на охоте? А может быть собаки не почуяли друг друга из-за дальности расстояния между располжениями палаток и чума? Так или иначе, усталые после перехода и устройства таежного быта, мы поужинали на скорую руку и легли отдыхать.
Ранним утром разошлись по маршрутам. Байкал побежал с группой Густава на вершину гольца. Я пошел обследовать каньон в верховьях Дельбичинды.
Уже в сумерках все опять собрались возле костра.
-А ты знаешь, обратился ко мне Густав, - на высокогорной тундре Байкал пытался догнать оленей. Но тяжеловат, олени уходят, а он вязнет в проталинах. Жалко, винтовки не было, пришли бы с мясом. -
-Молодец, Байкал, далеко пойдешь! -, обратился я к псу. Он пряднул ушами, облизнулся и махнул хвостом, и мне была приятна его благодарная реакция...
Перед перебазировкой лагеря мне опять было необходимо выехать в Горемыку принимать новых рабочих. С тяжелым сердцем я покидал ребят и в который раз повторял Густаву о соблюдении осторожности в общении с Шангиным, а обо всем случившемся позднее я узнал уже от него самого.
После перебазировки лагеря оленеводы и геологи оказались в близких соседях. Всего этого Байкал не мог знать и после возвращения из маршрута, как всегда смело, вошел в лагерь. Здесь ему перегородили дорогу три собаки оленеводов Амака, Матрос и Вор.
Амака глухо зарычал. Байкал остановился и молча ощерился. Его густая шерсть вздыбилась, но его хвост гордо как флаг поднялся над спиной. Первыми с истерическим визгом бросились сзади на противника Матрос и Вор. Однако мощными молниеносными ударами передних лап они были отброшены в разные стороны и трусливо, поджав хвосты, спрятались за Амакой, из-за спины которого они принялись облаивать Байкала...
Теперь Амака с беспрерывным рычанием начал медленно подходить сбоку к стоящему словно монумент Байкалу. Вот опасная черта на которой остановились дуэлянты. Оба грозно рычат, челюсти часто вибрируют, пена падает из открытых пастей на землю. Еще можно остановиться и разойтись с миром! Но нет, Амака пересек черту возможного перемирия и бросился к горлу противника. Однако его зубы лишь лязгнули в собственных сомкнувшихся челюстях, ибо он встретился не с горлом неопытного наглеца, а грудь с грудью с молодым умелым и мощным противником.
Столкнувшись друг с другом оба встали на дыбы. Мгновение они стояли на задних лапах, упираясь передними в грудь противника. Как вдруг Байкал резко ударил правой лапой по задним ногам Амаки, а левой опрокинув его навзничь и, тут же, вцепился в горло пожилого бойца. Амака захрипел, его попытки отпихнуть тяжелого Байкала успеха не имели, он задыхался.
Шангин услышав хрип Амаки, понял, что на этот раз его Михайло терпит поражение, и стремительно выскочил из чума. Сразу поняв в чем дело, он выдернул жердь из покрытия чума и подбежал с нею к вцепившемуся мертвой хваткой в горло Амаки Байкалу.
-Помогите! - крикнул он оцепеневшим от неожиданности ребятам, и стал запихивать конец жерди в пасть Байкала, вынуждая его открыть свои страшные челюсти. И вот он, пока ребята удерживали Байкала, освободил горло Амаки, подхватил злобно рычащее и храпящее животное на руки и потащил его в чум. Через несколько мгновений он выскочил из чума с карабином в руках. - Убью эта собака! -, орал он. Но...Байкала нигде не было.
Когда на следующее утро Густав со своей группой отошел от лагеря к полосе работ на несколько сот метров, из леса выскочил, как ни в чем ни бывало, Байкал!
-Байкалушка, родной, где это ты бродил? Голодный, поди, вот тебе завтрак! - Ребята были очень рады встрече с о своим четвероногим другом. И весь день он крутился возле них, облаивая бурундуков и белок. Однако, когда к вечеру маршрутчики подошли к лагерю, Байкал исчез снова. Теперь, когда геологи выходили на работу, они каждый раз прихватывали с собой еду для Байкала. И только в конце сезона, когда оленеводы были рассчитаны, Байкал вышел из "подполья".
Уже после выхода из тайги, привязался к нам в Горемыке один охотник из Баргузина. - Продайте -, говорит, - свою собаку. Зачем она вам в городе? Она ведь таежная. А мне она позарез нужна. Я зиму буду соболевать на Баргузине и ей там самое место. Я ее не обижу ни кормежкой, ни дружбой-. И отдали мы Байкала в хорошие руки. Пусть радуется жизни и приносит потомство. Прощай, Байкалушка!
Но вот какая судьба под старость была уготовлена Амаке мне неизвестно. Но, думаю, нелегкая судьба. Мне рассказывали через год, что Шангин в пьяном виде зарезал своего собутыльника и получил пять лет тюрмы. Вряд ли Амака пережил разлуку со своим хозяином...