Двоюродный дядька нес в себе классический образ деревенского послевоенного человека. Темно-зеленый китель без знаков и нашивок, галифе, отличающееся по цвету от строгого верха, хромовые сапоги и фуражка. Фуражка тоже была без кокарды, тем самым подчеркивая мирный характер обладателя казенного стиля. В ту пору уже так не ходили. После войны прошло более тридцати лет и люди, уставшие от страданий и невзгод, старались забыть прожитые ужасы, убирая внешние признаки прошедших испытаний. Война превращалась в нечто далекое прошлое и больше киношное, пробиралась в мирные дома через черно-белые экраны взрывами, стрельбой, криками "ура" и героическими диалогами.
Да и был он вовсе мне не дядькой. Он - двоюродный дядька моему отцу, а мне приходился каким-то там дедом. Но в доме называли его дядька, а точнее дядька Павел, потому у меня и отложилось это сочетание дядьки и имени.
Он несколько раз приезжал к нам из своей далекой провинции. Приносил с собой запах прелости, который обитает в старых деревенских хатах, дегтя от вычищенных до блеска сапог и дорожного пота. Из небольшого чемодана он извлекал баночку меда, кусок сала, орехи и немного конфет. Конфеты предназначались мне. От них тоже пахло сыростью и временем. Поэтому я тихо говорил спасибо и, удалившись в комнату, высыпал их на стол, с сомнением изучая. Потом аккуратно раскручивал подтаявшую карамельку и пробовал на пригодность. А еще он очень любил женщин, молодых и красивых, хотя сам был уже далеко не молод, а мне вообще казался глубоким стариком. Про то, что он любил этих самых женщин я узнал позже, после одного случая.
В ту пору он появился в самый разгар мая, когда яблоневый цвет уже набирал силу и не спеша засыпал белым ковром ближайшую окрестности. Это хорошо видно из нашего окна, поскольку буквально по соседству, простирался частный сектор, который никто не собирался сносить, несмотря на активную стройку, рядом и я часто наблюдал, как созревают яблоки, груши, наливается кровью вишни и что из всего этого богатства могу ловко зацепить, по дороге в школу.
Ранним субботним утром раздался звонок в дверь, потом шаги, звуки замка и по удивительно восторженным голосам я понял, что это не соседка, заглянувшая за солью, не мой друг, соскучившийся в пустом дворе, что это кто-то другой, неожиданный и редкий, как динозавр. Выйдя в коридор, я увидел дядьку Павла, в его не меняющейся одежде с чемоданом и невеселыми запахами.
- Ну, здравствуйте, - сказал он.
Я не помнил, чтобы он с кем-то лично здоровался. К примеру: "Привет, Петр" или: "Здравствуй племяш" или: "Какие милые детки". Милые детки, это конечно я. Ни милого, ни других сентиментальных слов не предусматривал его словарный этикет. Да и был он в общем не злой и если бы не этот крепкий запах, то можно было бы его отнести к числу вполне безобидных и приятных людей.
Несмотря на раннее утро выходного дня, когда хочется подольше поспать или просто побездельничать, в доме началось движение, двери холодильника открывались, чмокая прорезиненными магнитами, гремели кастрюли, кто-то включил телевизор и диктор суровым голосом сообщил, что мы продолжаем что-то строить, несмотря на происки империализма, но радостные голоса в районе кухни этого не слышали, продолжая неприлично зазвенеть тонким хрусталем неожиданного суеты. Но это было неправдой, наигранностью, обманом. Все было не так радужно, притворно. Однажды я подслушал, как мама сетовала на приезды дальнего родственника, как она устало вздыхала, и когда все заканчивалось, радовалась, в надежде, что вот этот раз последний. И от этого внутри было немного неуютно. Ведь, кроме неприятного запаха и невнимания ко мне он ничего плохого в себе не нес. Так, обычный человек, дальний родственник, который приехал в большой город по делам и ему нужно сутки или двое решить свои проблемы.
На кухонном столе появлялась водка, вернее ее остатки после последнего праздника, целая бутылка ждала более важных гостей или событий. Из холодильника извлекались обычные припасы не стратегические, вареная колбаса, яйца и что-нибудь особенное в виде вчерашнего винегрета.
Папа мог, конечно выпить, но мама приучила его к трезвому образу жизни. Это когда после каждого слишком удачного застолья вечер превращается в сущий ад из лекций, нравоучений, сетований и горьких слез разочарований о растраченной молодости. Именно в такие минуты к папе приходило понимание, что распоряжение деньгами с помощью женщины вполне правильное и оправданное, а купленный, никогда не используемый торшер и скатанный в трубочку ковер в спальне, крайне необходимые предметы домашнего обихода, в отличие от собственных мыслей и инициатив, которые есть кромешное зло.
Они долго беседовали сидя на кухне, папа, мама и гость. Я никогда не знал о чем, не слушал их разговоров, в отличие от разговоров других, любимых мною гостей. Я запирался в своей комнате и находил какие-нибудь дела.
Позже, из обрывков фраз, узнавал, что дядька приехал как и положено, на пару дней, найти запчасти для своего старого мотоцикла, или передать посылку племяннице, или получить какую-то справку из военкомата для пенсии. Он всегда приезжал на день - два не более, исключительно по делам. А в конце затянувшегося завтрака звучал голос гостя: "Пойду, прогуляюсь по району, посмотрю, как выросла столица". Он любил походить посмотреть и поступал так всегда, или почти всегда. Что он мог увидеть на самой окраине большого города, "гуляя по столице" и почему он не останавливался у племянницы, которая была ему роднее и ближе чем мы - седьмая вода на киселе, для меня оставалось загадкой, которую я, впрочем, не хотел разгадывать. Это была просто загадка без причин и следствий, над которой не стоило заморачиваться.
Дядька быстро вписался в интерьер гостиной, разложив свои нехитрые пожитки на стуле рядом с диваном и, по большому счету, я перестал обращать на него внимание, занимаясь исключительно своими делами, которые, как у всех нормальных детей той поры, находились вне дома. Родителям было сложнее, им приходилось нести груз гостеприимства, хотя первый наигранный всплеск встречи пошел на убыль и общее настроение выровнялось.
В понедельник взрослые, как обычно, шли на работу, я в школу. Дядьке, который проснулся со всеми рано и начал собираться по делам, оставили запасные ключи, чтобы он мог свободно решать свои вопросы.
Этот понедельник ничем не отличался от других, разве, что был май и яркое солнце грело по-особенному, излучая тепло и надежду. Распустившаяся, набравшая сок зелень говорила, что скоро лето, что совсем скоро каникулы, а это три месяца беззаботного счастья. Именно с такими мыслями и настроениями последние дни я уходил на занятия и к обеду возвращался. Подходя к дому высматривал кто уже во дворе и спешил побыстрее бросить портфель и переодеться. Оценки, практически, выставлены, на уроках спрашивают больше для проформы, чтобы занять оставшееся время. А во дворе все кипело - кто набивает мяч, кто зазывает играть в "пекаря", это когда расчерчиваются линии, и ты бросая палку пытаешься сбить жестяную банку. Классная игра. Кому это удается, тот должен стремительно забрать свою палку, и пока водящий пытался поставить банку обратно, на отмеченное место, вернуться за свою черту. Кто не успевал, кого касался водивший, с грустью занимал его место. И вот ты идешь по двору, а со всех сторон: "Ты скоро? Давай быстрее! Человека не хватает". Настоящая жизнь.
В этот день больше всего не хотелось застать дома дядьку. Я не знал о чем с ним говорить и надо ли это, поскольку никогда с ним не общался. Для меня было тягостно, как наказание, сидеть и делать вид, будто разговор с взрослым, малознакомым человеком приносит некую радость, когда во дворе с нетерпением ждут твоего появления. К счастью дома царила тишина. Осторожно открыв дверь, заглянул в гостиную, где расквартировался родственник, успокоился, стремительно сбросил школьный костюм, ботинки, зашвырнул подальше портфель. Извлек из-под табуретки в коридоре рваные, полуистлевшие брюки и майку, в которых можно делать все, что угодно - лазить по деревьям, играть в футбол или просто качаться в песке, не в ущерб маминым нервам, на ходу зацепил в холодильнике пару кусочков колбасы, сыр. Настроение игривое, не растраченное по пустякам, не подпорченное неважными отметками, ожиданием проверки дневника, домашними заданиями. На кухне ждал сюрприз. Стол, где на скорую руку хотел разместиться был на удивление занят. Он непривычно сверкал дорогой посудой, которую мама выставляла по большим праздникам, тонким хрусталем, серебряными приборами. В центре красовалась недопитая бутылка шампанского и половина кремового торта. Такие остаточные картины обычно образовывались после юбилеев, нового года, который мы весело отмечали в семейном кругу, иногда приглашая соседей, а здесь понедельник, середине дня. Тем более что праздничная посуда, шампанское, торт никак не сочетались ни с кем и уж с образом появившегося накануне гостя подавно. Даже находились в неком объективном противоречии. Праздничная посуда - это всегда мама, следов присутствия которой нет и в помине. Именно это несоответствие навело на странные мысли. Кто? Неужели гость? Нет, не может быть! Его галифе, сапоги, запах, не вязались с игристостью шампанского и красочными кремовыми вензелями из грибов и орехов, антуражем сервировки, легкостью итальянского фарфора. Если не он, то кто? Родители на работе. Допустим гость вне подозрений по объективным причинам логического несоответствия. Если только?... Некое покалывание в спине и дрожь, пробежавший по всему телу, нарушили размышления. Дух Шерлока Холмса неожиданно накрыл тело холодным саваном, вызывая осторожность и чувство непонятного страха, и я допустил невероятное. Медленно обошел квартиру, заглядывая в ванную, туалет, шкафы и даже под диван и кровати в комнатах. В этот момент жалел, что не прихватил кухонный нож или разделочный топорик. А вдруг этот таинственный гурман, пробравшийся в квартиру и устроивший банкет окажется, большим и сильным и я не успею не то, что защититься, а даже убежать. На балконе тоже никого не было. С чувством беспокойства, но некоторого облегчения, когда задача хоть частично решена, я оставил все как есть. Пусть разбираются главные "следопыты". Плотно закрыл входную дверь, несколько раз проверил ручку, что делал крайне редко. Через пару минут я уже забыл о странном происшествии.
- Ну как можно пускать в дом совершенно посторонних людей? - голос мамы был растерянный и обращен к кому-то невидимому, но присутствующему в квартире, - А если бы она оказалась обычной воровкой? Так приходят попить воды, потом из коридора или квартиры что-то ценное пропадает.
Я услышал ее голос, как только вернулся домой и стал открывать входную дверь. Видно начались разборки. Мне не хотелось им мешать. Не хватало еще находиться в эпицентре скандала. Тихонько, на цыпочках прошмыгнул в свою комнату и затаился.
Я слышал истории, про "попить воды" и никогда не открывал незнакомым людям дверь, даже в испепеляющую жару.
- Надо посчитать серебро.
Это снова мама. Пустила в ход запрещенное оружие, ведь дядя Павел папин родственник, а не ее. Ее родственники все такие благородные и кристально честные. Это пока не выпьют лишнего.
- Кому нужно твое серебро, - негодовал папа, но чувствуя за собой вину, делал это не особенно активно.
- Вадим, ты пришел?! Дверь вроде хлопнула?
Меня вычислили. Так должно было случиться. Сейчас бы шапку невидимку и исчезнуть.
-Да!
- А кушать?
- Сейчас.
Я нехотя выбрался из своего убежища и поплелся на кухню. Присутствовать при разборках взрослых не хотелось, особенно, когда одного из них отчитывают, как ученика перед классом.
- Руки помыл?
Дядька Павел, сидя за столом, смиренно попивал чай. На его лице не читалась тревога, но по тому, как он с шумом прихлебывал из чашки, сильно вмазывал масло в батон, до скользкой, как лед поверхности, было понятно, что переживал. История выходила за рамки обычной. Он понимал, что сделал что-то не совсем хорошее, но это уже было сделано, и как человек опытный, ждал, когда спадут первые эмоции и ненужные подозрения, не пытаясь искать оправдания. Возможно, все, что мог сказать в свою защиту, он уже сделал до моего прихода.
Это оказалось так. На следующее утро дядька сложил в чемодан купленные запчасти и, распрощавшись уехал к себе. Мама облегченно вздохнула, а в квартире наступил прежний порядок и тишина, без суеты и лишних хлопот. А вечером того же дня я подслушал разговор родителей. Мама все еще никак не могла успокоиться, а папа уже стал забывать о происшествии или делал вид, что дело прошлое. В любом случае история внесла темные пятна в его и без того не безупречную родословную.
- Вот все вы такие, гуляки и бабники, - сетовала мама, прикрывая поплотнее дверь на кухню, явно оберегая мои уши, - Это ж надо додуматься, мужику за шестьдесят, а он тридцатилетнюю, совершенно незнакомую на улице подцепил и домой тянет. Да ладно, если бы к себе, а то в чужой дом, чужую квартиру. А если бы и к себе? Это ж какой нужно быть .... (это слово я тогда не понимал), чтобы с таким старым хрычом шастать по квартирам. Гулящая, да и только. И стол засервировал, гадюка, и шампанское и торт и еще нас пытался остатками угощать. Тьфу, на него. Зараза.
Я не знал, что ее больше бесило - желание дядьки угостить случайную гостью, или то, что были взяты без спроса ее любимые столовые предметы, или, что все мужики гуляки и весь мир неправильный и окончательно развращен, а может все это сразу. Она считала что торт и шампанское полностью инфицированы стафилококками, стрептококками, сифилисом, палочками туберкулеза и тысячей других неприятных заболеваний, которые непременно сопровождают развратных женщин и которые она с упоением перечисляла. О, это было большое познание физиологии и враждебного микромира, лекция разрушающая представление о светлом и непогрешимом мире. Использованные приборы, рюмки, посуда были помещены в содовую воду в ванной и оставлены там до утра.
Папа в эти минуты видно думал про свое. Как такая молодая могла позариться на деревенского мужичонку в полувоенном френче, а в том, что она молодая никто не сомневался. На память об их адюльтере она зачем-то оставила дядьке небольшую фотографию три на четыре, которой он по душевной простоте, а может с иной целью, решил поделиться с родителями и которую после, бережно спрятал в карман кителя, словно трофей. Я не видел фотографию, но судя по тому, как раскалялась мама, на фото было действительно молодая женщина, моложе ее и папы и мама, ощущая нездоровую фамильную кровь, уже мысленно укладывала незнакомку в постель с папой. Дура какая-то, решил я, размышляя о случайной гостье.
Я тоже думал, как этот дядька со скверным запахом мог соблазнить женщину. Разве такие старики соблазняют? И что будет, если папа окажется таким же бабником, как потерявший доверие дядька. От этих мыслей было грустно.
Спустя много лет я понял, что папа вовсе не гуляка. Что он любил, вернее, пытался любить всю жизнь одну женщину, которая была рядом. Но это плохо получалось. Ведь любить можно, когда тебе не препятствуют в этом. Но эта, единственная в его жизни женщина стоически сопротивляясь, находя тысячи причин видеть в проявлении любви дух измены, принимать ухаживания за произошедшую провинность, а хорошее настроение, игривость за мужскую слабость.
Говорят перед смертью дядька, уже находясь в бессознательном состоянии, часто мастурбировал, чем вводил в шок, пришедших проведать родственников. Когда я узнал про это, как всегда случайно, подслушав вечерний разговор, то подумал, что любовь, ее истоки, импульсы, глубоко внутри нас, они есть космос, она, то есть любовь, заставляет преодолевать любые препятствия в попытке продолжения процесса воспроизводства. Она первооснова. Но она, же и оболочка, сказка которую придумал мозг. Хорошая, добрая сказка. Это как конфета, которую приносил дядька. Вначале фантик, который и есть любовь, внутри сладкое тело - сама жизнь, но что-то еще скрывается в начинке, когда раскусываешь оболочку. И все это начинка оболочка и фантик есть человек. В мозгу много таких сказок, которые многие ошибочно принимают за истину. И возможно мастурбация, эта одна из некрасивых истин, которая соединяет нас со всем биологическим многообразием в единое тело, одно из проявлений загадки вселенной, желание постоянства, продолжения рода человеческого. Уже тогда я задавал себе странные вопросы, пытался понять, что такое жизнь, в чем ее смысл? Я и сейчас не знаю точного ответа на эти вопросы. А может это не философия, а просто дурная кровь?