Всё началось на свадьбе Петрана и Милицы. Безумная Катрина - младшая сестра невесты - ворвалась в трактир, где новобрачные плясали в кругу гостей, и закричала так, что у старосты в руке лопнула кружка. Музыканты перестали играть, а безумная Катрина подбежала к сестре, схватила ее за руки и быстро-быстро заговорила:
- Проклятая дева идёт за твоим мужем, сестрица, слышишь, слышишь, как стучат ее башмаки, как тяжело она вздыхает? Она уже у ворот, берегись ее, Милица; запирай двери покрепче, берегись полной луны, не пускай Петрана ночами за порог. Слышишь, как скрипят ворота? Проклятая дева уже здесь, идёт к подворью, высматривает пригожих парней. Слышишь ее шаги, Милица, слышишь?
Ребенком Катрина была здоровой и смышленой, но однажды она пропала, и нашли ее только через несколько дней у реки: юбки разорваны, на ногах кровь, в волосах - песок. Отец хотел дознаться, кто сделал это с Катриной, но она только округляла глаза и крестила сомкнутые губы - словно сам дьявол взял ее на берегу. С тех пор Катрина стала безумной - сшила себе платье из лоскутков, носилась с ветром в волосах и трещала, как сорока, а то вовсе не разговаривала неделями. Милица стыдилась сестры и, когда слышала, как та бредет по деревне, напевая, всегда шла в другую сторону, чтобы никто не видел их вместе.
- Что ты пристаешь к людям со своими глупостями? - говорила Милица. - Сидела бы дома, всё равно никто из парней не захочет взять тебя в жены.
Безумная Катрина смеялась и гримасничала, нисколько не обижаясь на слова Милицы.
- Зато тебя, сестрица, возьмет Петран.
Та краснела и опускала глаза.
- Может, и возьмет.
В деревне не было парней красивее Петрана: все девушки мечтали запустить пальцы в его медовые волосы и поцеловать его смеющийся рот. Только он не видел никого, кроме Милицы. Про них говорили, что ночами они смотрят сны друг друга, хоть и спят в разных постелях.
Я наваливаюсь на ворота, и они поддаются. На улицах ни души, слышна только громкая музыка - в трактире играют свадьбу. Собаки протяжно воют, когда я прохожу мимо, - словно по покойнику.
- Что замолчали? Играйте громче, отгоняйте беду! А ты, Катрина, иди домой, не порть нам праздник дурными предсказаниями.
Старухи зашептались: что за невеста! Родную сестру выгнала со свадьбы!
Отец обнял безумную Катрину за плечи и вывел ее из трактира. Увидев свою дочь, лежащую на песке, он постарел на сто лет; его волосы стали седыми, как лунная дорожка на реке. Кто будет заботиться о Катрине, когда он умрет? У Милицы есть Петран, а безумная девушка никогда не найдет себе мужа. Старик запер дверь и, спускаясь по лестнице, услышал, как поет его младшая дочь.
Скажи, сколько грошей
Возьмет кузнец, чтобы подковать моего коня?
Пять монет для тебя, господарь,
Пять монет и один грош.
Я слышу пение. Мне хочется остановиться и послушать еще, но я должна торопиться. В окне одного из домов появляется девушка - это она пела, но сейчас она кричит сквозь стекло, бьет по нему раскрытыми ладонями. Я слышу: "Проклятая дева, проклятая дева". Верно. Проклятая дева - это я.
Старухи говорили мне: не смотри на парней так дерзко, Живка, не распускай волосы, не пляши так быстро. А я только смеялась и плясала так, что пол горел под ногами. Парни не могли отвести от меня глаз, а я не хотела никого из них. Купцы, что останавливались на нашем подворье, развязывали кошели и высыпали передо мной звенящие монеты. "Спрячьте золото, господине", - говорила я. - "Не стоит разбрасывать его где попало". Тогда они дарили шелк и бархат мне на платья, башмачки из самой мягкой кожи и нижние юбки из батиста, белого, как лебяжий пух. "Живка пойдет только за князем", - говорили подруги. А я пошла за тем, кого полюбила, - за чужаком из-за моря.
В самую длинную ночь года, когда языки колоколов примерзли к горлу, а три белые ведьмы: дочь, мать и бабка - стелили мягкую постель на земле и твёрдую - на воде, в трактир вошел чужак, прибывший из-за моря, в черном плаще и шляпе с алой лентой, и велел приготовить для него комнату.
- Как тебя зовут, красавица? - спросил он.
- Живка, - ответила я.
- Взбей перину помягче, Живка, чтобы сон новобрачных был сладок.
- Кто повенчался, господине?
- Жажда с вином, ночь - с луной, а дева - с мужчиной.
Он снял шляпу и плащ, пригладил кудри и похитил мою душу одной улыбкой. Мне бы сплюнуть через левое плечо, но во рту пересохло, и я захотела, чтобы он увлажнил мой язык своей слюной. Чужак наполнил бокалы, и мы повенчали жажду с вином. За окном луна перевернулась на другой бок, и на подворье стало совсем темно - так ночь повенчалась с луной. Я зажгла свечи. На стене плясала в одиночестве моя тень.
- Где вы оставили свою тень, господине? - спросила я.
- Ее повесили в Константинополе. Я сам видел, как палач выбил из-под неё лестницу.
На его пальцах сверкали серебряные перстни, и один он вложил мне в ладонь. Мы поднялись наверх. Чужак из-за моря снял с пояса нож и положил его рядом с кроватью. Лезвие было того же цвета, что и его глаза, - цвета речной тины. Я провела по нему пальцем, но моя кожа осталась неповрежденной.
- Этот нож пьет только кровь мужчин, - сказал чужак. Он развязал пояс и добавил: - От девичьей крови розы прорастают сквозь снег.
Без души моё тело стало гулким, как печная труба, и на каждое прикосновение отзывалось стоном. Чужак наполнил меня дымом полыни, и я до сих пор чувствую его горечь.
Когда забрезжил рассвет, мой любовник отвел меня на берег реки. Я легла на снег и погрузилась в сон, который чужак хранил за пазухой. Когда я проснулась, на моей груди лежал нож с лезвием цвета речной тины, а вокруг на снегу цвели розы. Чужака не было, и я не знала, как позвать его, - он так и не назвал своего имени. Нож я заткнула за пояс, а перстень положила в рот и отправилась на подворье, надеясь снова увидеть чужака, который носил мою душу там, где раньше хранил сон.
Навстречу мне шла дочь портного. Про нее говорили, что она думает медленнее, чем растут волосы. Увидев меня, она закричала:
- Гордячка Живка, кто похитил твою душу?
Я замахнулась на неё ножом, и она, не зная, что он пьёт только кровь мужчин, испуганно попятилась.
На подворье не было ни чужака, ни моей души, только оплавленные свечи и смятая постель. Ни то, ни другое не было мне нужно, и я вышла за ворота. Снег кусал подошвы башмаков, как неблагодарный пес.
В трактир вошла женщина. Сквозь её чёрные волосы текли ручейки седины, но тело было стройным и гибким, как у девушки. Лицо гостьи время хранило в шкатулке, и старость не коснулась его.
- Живите сто лет, - сказала женщина молодожёнам и села за стол напротив Петрана. В трактире запахло полынным дымом, но никто не принял это за дурное предзнаменование.
Она не пила вина и не съела ни кусочка. Когда гости пустились в пляс, она тоже пошла танцевать. Как Петран ни старался, он не мог отвести от пришелицы глаз. Какие белые у неё руки, одиннадцать перстней сверкают на пальцах, как луна до того, как повенчалась с ночью. Поторопился ты, Петран. Разве Милица хороша собой? Кожа как холстина, губы - как непропеченный хлеб. От быстрого танца она раскраснелась и запыхалась. Теперь ты и взглянуть на нее не желаешь, всё смотришь на незнакомку.
Все мужчины хотели плясать рядом с гостьей. Сын старосты протянул к ней руки, но отец наградил его такой затрещиной, что парень свалился на пол, и сам подхватил женщину под локоть. С кем она уйдет этой ночью? Она танцевала со всеми, но никому не отдавала предпочтения. Петрану казалось, что она смотрит на него, и, целуя Милицу, он представлял, что целует вишневые губы незнакомки. Он надеялся, что никто не заметит, что он почти не смотрит на невесту.
Когда в трактир через окно влезла ночь, староста объявил, что пора новобрачным взойти на ложе. Гости проводили молодоженов к дому кузнеца, но никто не заметил, что Милица не заперла двери, и не было среди них безумной Катрины, чтобы предостеречь ее. Полная луна заглянула в окно и начертила на полу круг. Милица наступила на лунную отметину и тут же заснула. Петран перенес жену на постель и лёг рядом. Все его мысли были о женщине с одиннадцатью перстнями на пальцах. Если бы в спальне не было темно, он увидел бы, что его ногти почернели от желания.
Под окном пела женщина. Ее голос звучал так сладко, словно она держала серебро во рту.
Я слышу пение,
Я слышу пение проклятой девы
Я слышу, как она поет восходящей луне
Я слышу пение птицы
Моя прекрасная, самая прекрасная
Ночная дева.
Петран опьянел от страсти. Он оставил Милицу в постели и вышел через незапертую дверь. Незнакомка ждала его во дворе, и, увидев её, Петран замер, а в его глазах отразился чужой сон.
Он целует мои руки и шею, но губы я ему не даю. Перстень на его пальце захватывает несколько волосков с моей головы и выдирает их с корнем.
- Что скажет твоя жена, если ты принесешь в дом волосы чужой женщины? - спрашиваю я.
- Я не брал Милицу как жену. Все мои мысли только о тебе.
- Где же твоя Милица?
- Наступила на луну и крепко спит.
- Луна истает, и новобрачная проснется. Вслед за луной пропаду и я.
Петран хватает меня за руку и впивается в кожу чёрными ногтями.
- Она не проснется. Дай мне свой нож.
- Он пьёт только кровь мужчин. У тебя есть нож, охочий до крови дев?
- Мой отец выковал множество клинков. Как узнать тот, который нужен?
- Он сам прыгнет тебе в ладонь. Ножи тоскуют по крови, для которой предназначены.
Он целует меня еще. От страсти его губы стали чёрными, как и ногти. Я тороплю его:
- Луна уже начала таять, скоро я тебя покину.
- Жди меня здесь. Я приведу тебя в свой дом как жену еще до рассвета.
Я беру его ладонь, прикасаюсь к обручальному кольцу - как оно сверкает в лунном свете!
- Иди, иди, любовь моя, - шепчу я.
Петран касается черными губами моей руки в последний раз и исчезает в темном дверном проеме.
Сон обходил дом безумной Катрины и ее отца стороной. Они сидели за столом: безумная Катрина грызла сладости, оставшиеся от свадебного угощения, а отец пил ракию, надеясь найти на дне рюмки хоть немного покоя.
- На пальцах проклятой девы одиннадцать перстней, а двенадцатый она держит во рту, - вдруг сказала Катрина. - В каждом перстне, кроме двенадцатого, живет мужская душа.
- Это всего лишь бедная странница, дочка.
- Ее душу похитил чужак из-за моря, поэтому внутри у нее полынный дым. Стоит ей заговорить, как он вырывается наружу.
- Это просто пар от дыхания, дочка.
- Я слышу, как проклятая дева поет под окном новобрачных. Ее голос сладок, потому что она держит во рту серебро.
- Это соловей поет, дочка.
- Сходи к дому Петрана и увидишь, что я не ошибаюсь. Милица не слушала меня: не заперла дверей, не остереглась луны, позволила мужу выйти за порог. Этой ночью проклятая дева заберет тринадцатый перстень.
Старик выпил последний глоток ракии - на дне рюмки была только тревога.
- Хорошо, Катрина, я схожу к Петрану, хоть и знаю, что с ним не случилось ничего дурного.
- Слишком поздно, отец. Проклятая дева получила свое и идет к воротам.
Отец безумной Катрины вышел за двери, а по его следам бежал голос дочери.
Скажи, дочь моя, кто проклял тебя
Там внизу, среди равнин и хлебов?
Это мужчина из-за моря,
Каждый день он ходил искать меня.
Петран зажигает свечу на окне - теперь я вижу его тень, мечущуюся по дому. Она заносит руку с ножом над спящим телом и резко опускает ее вниз. Снова и снова. Бедная тень! Не избежать ей петли. В доме кричат, но крик захлебывается самим собой и замолкает.
Петран выходит из дома. На лице, на руках, на одежде - везде кровь. Она капает на землю, и сквозь снег прорастают розы. Петран хочет обнять меня, но я вижу только сверкающий перстень на его пальце.
- Отдай мне кольцо, - велю я.
Руки Петрана скользкие от крови, но перстень не поддается. Я беру свой нож и отсекаю палец Петрана вместе с кольцом.
Отец Милицы и безумной Катрины услышал пение и ускорил шаг. Пение становилось всё громче, и старик бежал всё быстрее, пока из темноты не выступил дом кузнеца. Увидев тестя, Петран бросился к нему навстречу, схватил старика за руки и быстро-быстро заговорил:
- Ты не видел мою любимую? Она поёт так сладко, словно держит во рту серебро, а пляшет так, что пол горит под ногами. Я обещал привести ее в свой дом как жену - она ушла, а я даже имени не знаю, чтобы позвать ее...
Кровь с покалеченной руки капала на проросшие сквозь снег розы. А девы, что носила двенадцать перстней на пальцах и один - под языком, нигде не было.