Звуки его шагов отдаются эхом. Этой ночью монстр снова приходит ко мне. Он наклоняется и тихо произносит мое имя. Я закрываю глаза - мне известно, что последует за этим.
Монстр нежен. Его пальцы не причиняют боли. Иногда мое тело отказывается повиноваться мне и подчиняется ему - льнет ласковой кошкой, выгибаясь от наслаждения. Это его радует. С каждым ударом, в точности совпадающим с биением моего сердца, раздается громкий полустон-полувздох. Монстр хочет проникнуть еще глубже, и я позволяю ему. Я предпочла бы, чтобы он брал меня силой, покорял, вынуждал сопротивляться, биться под его тяжестью, жадно засасывая воздух в сжавшиеся легкие, но он зацеловывает мои щеки, шею, губы, думая, что совращает меня этими невинными ласками. Ему нравится мысль о том, что я соединяюсь с ним по своей воле. Я поднимаю руки, капитулируя, - мне не надо ничего делать. Голова кружится от его запаха: табак, спиртное, и что-то еще - не иначе как аромат ада на кончиках волос.
Я одурманена.
Я схожу с ума.
Монстр извергает потоки лавы, она брызжет мне в лицо, в глаза, в распахнутый в крике рот.
Всё.
Я открываю залепленные лавой веки и спрашиваю:
- Ты принес?..
И вместо ответа - бокал солоноватой алой жидкости, освежающей воспаленные губы. Я молитвенно воздеваю руки, благославляя монстра, который терзал меня так долго. Его глаза - зеленые, конечно, зеленые - становятся прозрачными. По бессмысленной ухмылке, кривящей губы, понимаю - он пьян. Больше, чем обычно. Сытая, расслабленная, я лениво вожу взглядом по мужскому лицу, столь сильно похожему на мое. Сегодня он красивый. Бросаю небрежно:
- Люблю тебя.
Эхо разносит мои слова по бункеру. Монстр достает нож и просит меня вырезать эти слова над кроватью.
- Чтобы ты не забыла.
От водки он становится сентиментальным. Впрочем, я и правда, все забываю. Лезвие оставляет глубокий след на побелке, белый порошок сыпется на простыни и одежду монстра. Буквы выходят угловатыми и некрасивыми, а от осыпавшейся побелки я буду задыхаться кашлем несколько дней.
- Дай сигарету.
Он достает пачку, протягивает мне. Я беру сигарету и наклоняюсь к огоньку подставленной зажигалки. В свете пламени его лицо выглядит намного соблазнительнее, чем в мерцании галогенных ламп.
Мучай меня
терзай
заставь ненавидеть тебя
я хочу чувствовать
хочу помнить
но снова всё забываю
БЛИЗНА
Они сидят за столом друг напротив друга: мужчина и девочка. Бункер заполняет совершенная тишина, только тихо гудит система вентиляции. Снаружи давно день, светит солнце, золотит листву, путается в волосах и слепит глаза, но в просторном зале нет окон - только под потолком горят галогенные лампы, делая кожу обитателей бункера ещё бледнее, до зелени воды в наполненной ванне. Обстановка не располагает к изысканности, но на столе стоит хрустальный графин с водой, у тарелок лежат свернутые тканые салфетки, столовое серебро отполировано до блеска.
Ива сидит преувеличенно прямо, Близна учил ее, что именно так сидят настоящие леди. Но она не леди, и вряд ли ее можно назвать настоящей - это сознает мозг, но не вытянувшееся в струнку тело. Его память сильнее всего. Оно помнит, как Близна вставал сзади, клал руки на плечи и мягко разводил их в стороны. Когда результат удовлетворял его, он целовал Иву в макушку и садился на свое место напротив нее. Положительное подкрепление - один из двух китов, на которых зиждется дрессировка животных, детей и женщин.
Сиди прямо.
Держи нож в правой, а вилку - в левой руке.
Ешь молча и с закрытым ртом.
Угадывай мои настроения.
Говори, когда я хочу слышать твой голос. Исчезай, когда я этого пожелаю.
Принадлежи только мне.
Он смотрит, как Ива облизывает губы, и чувствует эрекцию. Под глазами девочки залегли тени бессонной ночи, волосы собраны в высокий хвост, толстый белый свитер скрывает фигуру, состоящую сплошь из неглубоких впадин и хрупких косточек - если бы не густо обведенные тушью глаза Ивы, ее можно было бы принять за ученицу младших классов. Близна не знает точно, сколько ей лет, - на память нельзя полагаться, но больше не на что: в бункере нет часов и календарей - значит, и времени тоже нет. Не меньше семнадцати, это точно. Близне на двадцать лет больше.
Эрекция становится настойчивее, поле зрения сужается до одной точки: кончика красного языка, скользящего по припухшим губам. Близна ставит локти на стол (не повторяй этого, Ива, леди так не делают), упирается лбом в ладони. Шрамы на запястьях приветствуют его, подмигивают, как старому приятелю. Ива спрашивает:
- С тобой всё в порядке?
Он слышит, как она поднимается, отодвинув стул, встает за спиной. Не прикасайся ко мне, не стой так близко. Ты пахнешь, как сука. Ты пахнешь грехом. Умоляю, не трогай меня.
- Почему ты не ешь?
Он не может пошевелиться. Она кладет ладонь на его голову материнским жестом - Близна сам делал так, когда Ива болела, но никогда в его прикосновениях не было столько ласки и заботы. Он перехватывает девичье запястье, прижимает его к губам. Желание слишком сильно и жестоко, и со временем не стало глуше. Близна целует тонкие пальчики: сустав за суставом, впадинки между костяшками, обкусанные ногти - проводит по ним языком, берет в рот и обсасывает, как новорожденный теленок. Ива смеется от щекотки, говорит:
- Что ты делаешь?
Близна представляет, как они выглядят со стороны. Красавица и чудовище из сказки. И если в красоте Ивы можно усомниться: слишком бледная, слишком хрупкая, с вечно сонным выражением на остром личике - то уродство Близны бесспорно. Он напоминает незаконченную скульптуру: кусок камня, в котором, приложив немного фантазии, можно увидеть человеческие черты. Шрамы покрыли его тело с ног до головы: рубцы от ремня, от ножа, следы рваных ран; выпуклый, как знак азбуки Брайля, след от пули. Ива спрашивала о них, но Близна мало что мог рассказать: многое забылось, переплелось с прочитанными когда-то книгами, увиденными фильмами и снами - а то, что осталось в памяти, не предназначалось для ушей девочки, пусть даже некоторыми шрамами он обязан ей.
- Я видела сон, - внезапно говорит она. Не в ее правилах начинать разговор об этом, так что Близна отпускает ее руку и резко поворачивается на стуле, смотрит на Иву снизу вверх. - А когда проснулась, на стене было вырезано "Я люблю тебя".
Сейчас он стыдится своего мальчишества. Достаточно вспомнить тюрьму: сколько ребят оказались там из-за желания похвалиться, крикнуть целому миру, что они его поимели. Но признание Ивы застало Близну врасплох. Он почувствовал себя так, словно, и в самом деле, поимел весь мир. Словно кто-то взял огромную резинку, стёр его прошлое и подтолкнул в спину: "Иди, парень. Теперь ты можешь всё". Сейчас, когда водка выветрилась из головы, Близна понимает, что слова Ивы, сказанные в полусне, не значили ровным счетом ничего. Это понимание похоже на пощечину. От эрекции не остаётся и следа.
- И кто же тебя любит? - спрашивает он, будто бы шутливым тоном.
Она не подхватывает шутку, смотрит на него серьезными зелеными глазами.
- Это я написала. Я написала, что люблю его.
В ее голосе звучит растерянность. Ива хотела бы задать множество вопросов, потребовать сделать мир вокруг ясным и прозрачным, как в детстве, когда Близна объяснял ей, почему светит луна, почему дует ветер и почему наступает зима. Но Ива больше не ребенок, и у Близны нет ответов на ее вопросы.
- В самом деле? - фальшиво удивляется он. - Ты любишь его?
Ива отворачивается, хочет уйти, но он ловит ее за руку.
- Прости. Я не хотел тебя обидеть. Это просто сон.
- Я не обиделась. - Она смотрит себе под ноги, волосы завешивают лицо. - Просто, знаешь... я думаю...
Близна ждёт, пока она мучительно подбирает слова.
- То, что он делает... Иногда это хорошо. Очень хорошо. Если мне это нравится... я ужасная, да? Ужасная, как он?
Ива смотрит на него, ожидая ответа. Повисает долгое молчание. Близна повторяет:
- Это просто сон. Глупо обсуждать его всерьез.
Она вырывает руку и скрывается в коридоре. Он кричит ей вслед: "Ива!" - но она не отвечает. Близна отодвигает тарелку с нетронутым обедом и снова опускает лицо в ладони, долго сидит так, наконец встаёт и наливает себе водки. Он снова всё испортил.
ПРОШЛОЕ: БЛИЗНА
Близна - а в те годы, конечно, не "Близна": дома он был "поросёнышем" и позже в школе - "жиртрестом" - родился, когда его матери было всего шестнадцать. Ее родители умерли, когда она была совсем ребенком. Отец Близны увидел свою будущую жену сквозь кованую решетку приюта святой Агнесы - и черт знает, что в этой нескладной девице с тяжелыми, лениво опущенными веками могло привлечь двадцатилетнего парня, который после танцев никогда не уходил домой в одиночестве. Он презирал девок, которые прижимались к нему бедрами так, что он чувствовал застежки чулок под их юбками, и шептали накрашенными ртами:
- Позабавимся? Позабавимся?
Будь его воля, он не обменялся бы с ними и парой слов, но вечная тяжесть в паху требовала облегчения. Они просили купить им выпивку, но он только хмыкал и говорил, что деньги достаются достаточно тяжело, чтобы тратить их на баб. Девицы угодливо хихикали, принимая его слова за шутку. Они верили, что грубость - лишь маска, и с ними наедине он откроет свою истинную натуру: конечно, чувствительную и алчущую любви. Но этого не происходило. Он спускал им между ног и тут же чувствовал отвращение, словно оно заполняло образовавшуюся внутри тела пустоту. Растрепанные волосы, размазанная по лицу косметика, густой запах духов, соприкосновение разгоряченных потных тел - всё это было мерзко. Девчонка из приюта хотя бы не задавала вопросов и не просила остаться. Он мог переворачивать ее как угодно, щипать, дергать за волосы, награждать сильными шлепками - всё принималось с тупой покорностью. Когда он скатывался с нее, она продолжала лежать с раздвинутыми ногами, как резиновая кукла, - и не двигалась, даже когда за ее любовником закрывалась дверь.
Близна был зачат во время одного из торопливых свиданий в прачечной приюта: с лица его матери ни на секунду не пропадало полусонное выражение - таким же оно было, когда в самый разгар полового акта в прачечную вошла директриса. В крошечной комнатке было совсем темно, только белые, как луна, мужские ягодицы быстро двигались вверх-вниз. Директриса надела очки, чтобы разглядеть скачущее во мраке пятно, и поняв, что происходит, вскрикнула, тут же зажав рот ладонью. Старая дева не часто видит совокупление так близко, даже если под ее патронажем находится добрая сотня девиц, у которых зудит между ног. Огонек свечи отразился в ее очках, словно адское пламя, ожидающее растлителя несовершеннолетней воспитанницы. Растлитель вскочил, прикрывая пах скомканными в кулаке трусами.
- Это не то, что вы думаете... Мы собираемся пожениться, - выпалил будущий отец Близны.
Директриса кивнула.
- Тем лучше для вас, молодой человек.
Если бы он отказался, она отправила бы его за решетку. На свадебной фотографии в безвкусной позолоченной рамке жених мрачно смотрит мимо камеры - лицо немного смазано от того, что он повернул голову, когда фотограф спускал затвор, а невеста (живот уже заметен под платьем) принужденно растягивает губы - из-за сонного выражения глаз улыбка кажется пьяной и бессмысленной.
Насколько Близна помнил, ничто не могло выбить мать из вечной дремоты. Это бесило отца: он переворачивал стулья, швырял тарелки в стену, отвешивал жене крепкие оплеухи - но даже это не могло стереть с ее лица непроницаемого выражения.
- Тупая корова, - говорил отец Близны. - Если бы не ты и не твой ублюдок, я мог бы добиться всего.
Но чего мог добиться человек, который не закончил даже среднюю школу и не держался ни на одной работе дольше пары месяцев из-за буйного темперамента, он не уточнял. Его вечная тяга стянуть то, что плохо лежит; закрутить тёмное дельце, обцыганить, не раз втягивала его в неприятности, но ему как-то удавалось выйти сухим из воды. Иногда он скрывался неделями, а потом появлялся дома - еще сильнее похудевший и непривычно молчаливый. Однажды его притащили домой незнакомые мужчины: на лице маска запекшейся крови, ребра сломаны. Вызвать врача было нельзя, мужчины суетились вокруг отца, просили то воду, то тряпки, то бинты, и мать подавала необходимое с таким видом, словно происходящее вовсе ее не касается.
Ей было немного за двадцать, но она сильно отличалась от студенток того же возраста, которые приходили к Близне в школу, сидели на последних партах, записывая что-то в блокноты, а потом раздавали полоски цветной бумаги и спрашивали детей, какой цвет нравится им больше всего. Близна всегда выбирал красный. У матери был красный фартук, завязки впивались в складки на боках, почти пропадая в них, - после родов она сильно прибавила в весе и в следующие годы раздалась еще больше. Фартук означал, что скоро на столе появятся блинчики или пирожные, или пирог, или печенье, и все печали отойдут на второй план: знай набивай брюхо, слизывай крем с пальцев, впивайся зубами в пышное тесто и не обращай внимания на стекающий по подбородку сироп. Если счастье имеет вкус, оно сладкое, не сомневайтесь. Десерты заменили матери Близны молитвы, к которым ее приучили в приюте, - они несли покой и утешение, а слой жира смягчал удары, щипки и шлепки, которыми щедро одаривал ее мир в лице мужа.
ИВА
Иногда я представляю, как ухожу из бункера после рассвета. В моих мечтах я не слепну и не покрываюсь волдырями ожогов - я иду по залитой солнцем улице, заказываю в кафе горячий шоколад и пью его на террасе, разглядывая прохожих. Иногда они проходят мимо, иногда - улыбаются мне, мужчины приподнимают шляпы в приветственном жесте.
Знаю, я никогда не выйду на солнце. Я подхожу к зеркалу и долго смотрю на свое отражение, сравниваю его с женщинами из фильмов. Я бесцветная. У меня белая до прозрачности кожа, никогда не знавшая солнца, и пепельные, будто выцветшие, волосы. Только глаза зеленые, как у Близны. Он говорит, что этот цвет я получила от матери, и мне приходится верить ему на слово - своей матери я никогда не знала. Ни ее, ни других людей, только его; всегда, везде - только он. Словно мазок темно-зеленой гуаши на пустом холсте. Близна утешал меня, когда я плакала; развлекал, когда мне было одиноко; учил читать и писать, приносил игрушки, кисти и краски, книги, диски для плеера, покупал одежду, а когда я стала постарше, - косметику. Я выхожу к завтраку - вижу его, перед сном он заходит ко мне пожелать спокойной ночи. От него всегда пахнет лабораторией, сколько бы времени он ни проводил в ванной, и я не могу представить своей жизни без этого запаха. Поэтому все люди в моих мечтах пахнут растворителями, спиртом и веществами, названия которых я не знаю.
Мне знакомы только два запаха: лаборатории - хотя Близна никогда не пускает меня внутрь - и леса. Мы выходим в лес по ночам, когда солнце не сможет нам повредить. Я не боюсь темноты и вхожу в нее как в прохладную чистую воду, пока Близна запирает дверь бункера. Всё здесь принадлежит только нам. В детстве я спрашивала Близну, есть ли еще такие, как мы: те, кто не выносит солнца и выходит только по ночам, - но он не смог ответить - если и есть, он их не встречал. Мы лежали в снегу и двигали руками и ногами, чтобы остался отпечаток, похожий на ангела. Сверху нас укрывало усыпанное звездами темно-синее небо. Близна сказал:
- Когда-нибудь ты захочешь уйти от меня.
Я замерла с раскинутыми руками и ногами, похожая на синюю звезду в своём зимнем комбинезончике.
- Нет! Не говори так!
Лес вернул мой крик эхом, Близна только приложил палец к губам: тише, тише.
- Я никогда тебя не брошу, - прошептала я.
Он ничего не ответил. Мы поднялись на ноги, и на снегу остались два ангела: один побольше, второй - совсем маленький. С каждой следующей зимой мой ангел рос, и мы больше не говорили о том, что однажды я могу оставить бункер и Близну.
Мы оба знаем, что этого никогда не случится.
Прошлой ночью монстр снова приходил ко мне. Близна уверяет меня в том, что это всего лишь сон, но я так не думаю. Монстр реален. Он оставляет следы на моем теле. Я не помню его лица, но в памяти остается желание. Оно неотвязно следует за мной и проявляется наутро надписями на стене, сладкой усталостью и залегшими под глазами тенями. Я отмечаю визиты монстра зарубками на спинке кровати, но иногда он не оставляет следов, а воспоминания - слишком зыбкая субстанция, чтобы полагаться на них всерьез. Всего дюжина отметин. Как давно это продолжается? Первую зарубку я сделала зимой, и снег давно растаял, снаружи намного теплее, чем в бункере. Я ловлю себя на мысли, что жду ночи. Жду монстра.
Мысли о нем посещают меня в самый неподходящий момент - например, когда мы с Близной садимся обедать и он смотрит на меня так, как никогда раньше не смотрел. Словно знает, насколько я испорчена. Словно видит меня насквозь... хотя что я говорю? Конечно, видит. Близна воспитывал меня с самого рождения, и теперь я, должно быть, ему отвратительна, хоть он и не подает виду. Об этом несложно догадаться по тому, как он избегает прикасаться ко мне. Будто моя кожа покрыта ядом. Когда я подхожу к Близне, он сжимается всем телом, закрывается от моего взгляда, прячется в самого себя. Я хочу спросить, неужели он, на самом деле, испытывает такое омерзение от моей близости, но боюсь, что он ответит "да", - поэтому молча отступаю, резко меняю направление, притворяясь, что вспомнила о чем-то срочном.
Всё изменилось. Близна проводит в лаборатории всё больше времени, а я бездельно слоняюсь по комнатам. Когда я жалуюсь на скуку и одиночество, он говорит, что должен работать - денег нужно всё больше и больше, но я знаю, что дело не в этом: наши потребности очень скромны. Мы отдалились после того, как в бункере поселился грех и отравил нас, положил конец невинным играм. Мы больше не сможем оставить на снегу отпечатки, похожие на ангелов.
Свет гаснет. Я ложусь в постель, надеясь, что сегодня монстр снова придет ко мне и в этот раз я запомню то, что он делает со мной. Может быть, тогда я пойму, почему так томлюсь по нему.
Я хочу помнить. И это желание куда мучительнее детских фантазий о горячем шоколаде в летнем кафе и о мужчинах в шляпах-"борсалино".
Ведь я знаю, что никогда не выйду на солнце.
Да и мужчины, кажется, давно не носят шляп.
ПРОШЛОЕ: БЛИЗНА
Путь на кухню лежит через комнату, из которой доносится бормотание телевизора. Близна может вообразить себя покорителем вершин или капитаном корабля, который нужно провести между рифами, - но морские бездны и снежные лавины не представляют такой опасности, как сидящий перед телевизором человек. Аромат свежей выпечки щекочет ноздри, рот наполняется слюной. Близне представляется гора тёплых булочек, посыпанных сахарной пудрой: впейся зубами в пышное тесто, почувствуй, как сладость обволакивает нёбо, закрой глаза и забудь обо всех бедах: о криках "Жиртрест!", впивающихся в спину; о топоте ног за спиной и боли в груди, когда убегать уже нет сил. Ешь, пока переполненный желудок не разбухнет, но и тогда не останавливайся, ешь, пока с блюда не исчезнет последняя булочка, а потом вылижи тарелку начисто. Желание непреодолимо, оно притупляет страх и чувство опасности, подталкивает, нашептывает на ухо. Близна загадывает, что если будет идти, ставя ноги очень прямо, и ни одна половица не скрипнет, то доберется до кухни невредимым. Сейчас он отважный канатоходец, балансирующий над замершей в восхищении толпой. Когда он входит в комнату, отец даже не поворачивает головы в его сторону, увлеченный телешоу. Самый сложный и ответственный отрезок пути канатоходца - между диваном и телевизором. Быстрая барабанная дробь, люди внизу перестают дышать. Шаг. Еще один. Звучит голос:
- Куда это ты собрался, поросёныш?
Полёт вниз длится меньше мгновения, вокруг распластанного на брусчатке тела собирается толпа. Самое интересное впереди. Отец ждёт ответа, но Близна не решается открыть рот. Любой ответ будет засчитан как неверный.
- Я задал вопрос. - В голосе появляется раздражение. К небритым щекам отца приливает кровь.
Близна делает незаметный шажок в сторону кухонной двери. Если сделать их достаточно много, можно добраться до кухни, вотчины матери, куда отец вряд ли сунется. Здесь у него есть всё необходимое: телевизор (пульт лежит под рукой, как монарший скипетр), пара бутылок пива и костыль - нет нужды покидать удобный диван.
- Отвечай!
Первый удар костыля обрушивается на плечо Близны, он вскрикивает. Даже со сломанными ребрами и трещиной в ступне отцу не составляет труда застать "поросёныша" врасплох. Худое быстрое тело всегда готово к рывку, к удару - к любому движению - лишь бы одержать верх. В этой жизни нельзя позволять плевать на себя, и в своём доме он не допустит ни малейшего неповиновения.
- Я научу тебя уважать отца! - Следующий удар сбивает Близну с ног, он лежит на полу, закрывая голову руками. Воображение рисует ему проломленный череп, кровь и мозги растекаются по доскам, а потом, если он останется в живых, - кресло-каталка, ослизлые овощи и каша, струйка слюны, соединяющая уголок безвольного рта и лацкан больничного халата. Близна визжит от ужаса. Отец откидывает костыль в сторону, опирается на разбитую ногу, но, кажется, совсем не чувствует боли. Сверху, из сияющего в темноте экрана доносится женский голос: "Ты в безопасности в эти дни". Что бы ни имелось в виду, к Близне это не относится. Его лицо липнет к грязным доскам, он растекается по ним, больше всего на свете желая ртутью скрыться в щелях, стать невидимым и неуловимым.
- Ты будешь отвечать, когда тебя спрашивают! - кричит отец, и одновременно с криком раздается свист рассекающего воздух ремня. Железная пряжка опускается на спину Близны, рвет ткань футболки, а вслед за ней - кожу. - Визжи, поросёныш! Визжи, я сказал!
Он визжит - не потому, что ему велят, а потому что боль взрывает тело, проникает сквозь слои жира и заполняет его целиком. Между ног становится мокро, моча течет по трясущимся, как желе, ляжкам, впитывается в крашеные доски. Отец наступает в лужу босой ногой и вскрикивает от отвращения.
- Жирная тварь! - Он наносит еще несколько ударов, но не таких точных - чтобы снова не вляпаться в мочу, ему приходится держаться на расстоянии - и тяжело опускается на диван. - Вставай, зассанец, и пиздуй отсюда. Не ссы, не трону.
Отец смеется над собственными словами, повторяет: "Не ссы, зассанец". Близна осторожно поднимается на ноги. На полу остается влажный отпечаток. Отец говорит:
- Скажи этой манде, чтобы прибрала тут.
Разорванная кожа на спине саднит, прикосновение пропитанной кровью ткани раздражает рану еще больше. Близна весь мокрый и липкий от пота, крови и мочи - положи на гладкую поверхность, и он приклеится к ней намертво.
Мать стоит у окна, жует булочку. Сахарная пудра оставляет белые следы на подбородке и красном фартуке, но женщине лень смахнуть их. Она чувствует присутствие сына за спиной, но поворачиваться не хочет. Она слышала крики из комнаты, но только сделала радио погромче. Играла песня на английском - из всех слов понятно только "Калифорния". Вмешиваться глупо. В конце концов, он сам виноват - ни к чему было раздражать отца и лишний раз показываться ему на глаза. Что до нее, она прекрасно научилась появляться и исчезать в соответствии с пожеланиями мужа.
Близна хотел бы уткнуться лицом в широкую спину матери, чтобы слёзы впитались в ткань платья; обхватить руками мягкий живот, почувствовать тепло. Но не может заставить себя даже приблизиться к ней: от нее волнами исходит отвращение. Он знает: она никогда не хотела его. Появившись на свет, он всё испортил. Булки на блюде еще тёплые, он берет сразу две, откусывает от каждой по кусочку.
- Мам, - говорит Близна. - Там надо прибрать.
- Где "там"? - Она продолжает смотреть в окно, голос звучит раздраженно. Что этот пиздёныш опять натворил?
- У отца.
Она шипит сквозь зубы. Если сложить всё время, когда она чистила, стирала, мыла и убирала за другими, выйдет несколько лет. Кто-то тратит несколько лет на занятия любовью, выбор платьев, туристические поездки, а она проводит их на коленях, уничтожая грязные пятна. От чистящих средств кожа на ее руках сходит хлопьями, зудит и осыпается, покрывая все предметы в доме слоем пыли. Муж ненавидит пыль. Он тычет матери Близны в лицо потемневший кончик пальца, спрашивает: "Что это?" - хотя прекрасно знает что. Кулак врезается в живот, жир смягчает удар, но она всё-таки сгибается пополам от боли. Остается надеяться, что сорвав зло на сыне, он уделит ей меньше внимания.
- Иди в свою комнату.
Близна берет еще несколько булочек, мать наконец поворачивается к нему и резко окрикает:
- Положи на место!
Иногда ей кажется, что если предоставить этому ребенку достаточно еды, он будет жрать, пока у него не разорвется желудок. Он не выпускает булочки из грязных рук, ей приходится дополнить окрик подзатыльником.
- Кому сказала?
От него разит мочой. Ему уже семь, скоро он пойдет в школу, а она по-прежнему должна вытирать за ним лужи. Мерзость. Мерзость. Мерзость.
ПРОШЛОЕ: ИВА И БЛИЗНА
Вечера они проводят перед телевизором. Антенны в бункере нет, Близна покупает диски для плеера, пришедшего на смену старенькому видеомагнитофону. Продавцы в ночном киоске охотно помогают с выбором фильма, хотя их и удивляют вкусы этого странного мужчины. Такие, как он, всегда спрашивают о новых боевиках, исторических картинах, где персонажи в красивых костюмах занимаются тем же, чем и герои боевиков: дерутся и трахаются - и, конечно, клиентов ночных киосков интересует порно. Оно запрещено, но продавцы извлекают из-под стола коробки с дисками, раскладывают их перед клиентом, чтобы он мог выбрать из названий вроде "Обжигающая женушка" или "Стажерки в службе горничных". О, ночные продавцы могут многое рассказать о пристрастиях бессонных горожан. Послушайте истории об искателях снаффа или детской порнографии - потных, покрытых прыщами извращенцах, предлагающих огромные деньги за фильм с настоящим убийством или изнасилованием ребенка. Но даже если такое можно достать, то, конечно, не у скучающего в ночном киоске студента.
Близна не потный и не прыщавый, но продавцы частенько предлагают ему "кое-что пожестче". Он качает головой и берет с полки старые черно-белые фильмы: комедии с Мэрилин Монро или что-нибудь из Хичкока. Никто не решается назвать его так в лицо, но за глаза продавцы прозвали его "Леоном-киллером". Они были бы удивлены, если бы узнали, насколько он близок к этому персонажу, - разумеется, за исключением заказных убийств и цветка. Цветов в бункере не было, если только Ива не приносила букет с прогулки, - но из-за холода они быстро увядали. Только Ива могла цвести под галогенными лампами - и она расцветала день за днем, пока не превратилась из ребенка в девушку. Но Близна ничего не замечал. Они по-прежнему каждый вечер располагались перед маленьким телевизором с выпуклым кинескопом, Ива по-прежнему полулежала на диване и перекидывала ноги через бедра Близны, и он не находил в этом ничего предосудительного. Он был уверен, что она навсегда останется ребенком, крохой, едва достающей ему до ключиц.
На обложке диска изображен слащавый блондин, за его спиной разливается огненное рассветное солнце. Ночной продавец клялся и божился, что фильм хорош.
- Не понравится - приноси. Поменяю на другой.
Каждый из этих юнцов был не только синефилом, но и психологом. Они видели клиентов насквозь и, сколь неожиданными ни были бы их рекомендации, они всегда попадали в цель. Близна купил диск с блондином - может быть, Иве понравится, она любит мелодрамы - и взял для нее помаду и тушь в круглосуточном универмаге. Она хочет быть как женщины в кино: тяжелые веки, густые черные ресницы, алые губы - а он не может отказать ей в этом невинном желании. Ива давно забросила игрушки, и Близне становилось всё труднее баловать ее. Продавщицы в отделе косметики услужливо выворачивали помады из патронов, чертили жирные красные и розовые линии на собственных руках, спрашивали: "Какой подтон кожи у вашей жены?" - и были безупречно вежливы и так же безупречно вежливо игнорировали женщин-покупательниц, что пытались отвлечь их от Близны. Он не знал, какой у Ивы подтон кожи. Он вообще не знал, что у кожи бывают подтона: в искусственном свете всё кажется зеленоватым, а в темноте ночного леса - синим или черным. "Примерно такой же, как у меня... Вообще, эээ... знаете, я дочери хочу подарок сделать". Продавщицы умиленно всплескивают руками, спрашивают, сколько лет его дочери. "Эээ... пятнадцать?". У такого молодого мужчины такая взрослая дочь! Возьмите пробники мужской парфюмерии - для вас, и миниатюру для девочки, очень хороший свежий запах, попробуйте, вам нравится? Женщины в очереди недовольно фыркают: вечно эти девицы пляшут вокруг случайно зашедших мужиков, а на постоянных покупательниц им наплевать. Близне неловко от такого внимания, он вздыхает с облегчением, когда выходит на ярко освещенную фонарями и фарами проезжающих автомобилей улицу.
Когда он вручает ей пакетик с логотипом парфюмерного магазина, Ива радостно взвизгивает и убегает в ванную. Возвращается с алыми губами, благоухающая "очень хорошим свежим запахом", - прекрасная нимфетка: не женщина, но и не дитя - спрашивает:
- Тебе нравится?
Он кивает и целует ее в макушку.
- Очень. Давай смотреть кино.
Близна выключает свет, и телевизор сияет в темноте, как неведомый высокотехнологичный аппарат из будущего. Фильм оказался скучноватым и наивным, но Иву, кажется, захватила судьба красавчика с обложки, упакованного в непроницаемый кожаный костюм и такую же маску с прорезями для глаз и рта. Красавчик не выносил ни солнечного, ни электрического света, поэтому должен был носить экстравагантный наряд. Полуправда, которую Близна преподносил Иве, воплотилась в старом, времен его детства, малоизвестном фильме - так, пожалуй, можно поверить в коллективное бессознательное. Обычно говорливая - с ней невозможно было посмотреть ни один фильм из-за ее постоянных вопросов и рассуждений - Ива не произносит ни слова до самых финальных титров, когда покрытый ожогами блондин уезжает навстречу рассвету.
- Как ты думаешь, - говорит она. - Это того стоит?
- Что "это"? - спрашивает Близна.
Она подносит пальцы к накрашенным губам, замолкает, подбирая слова.
- Жизнь на солнце. Среди людей. Это стоит того, чтобы стать уродом? Чтобы умереть?
- Нет, Ива. Это того не стоит.
- А есть что-нибудь, что стоит?
Он не хочет об этом думать. Вылазка в универмаг и полтора часа югославско-американской мелодрамы слишком утомили его.
- Не знаю, малыш.
- Но ты мог бы ради меня выйти на солнце? - Она смотрит на него испытующе, не отводя взгляда; зеленые глаза ярко блестят в полутьме.
- Ради тебя я прошел бы по солнцу пешком.
Она обвивает его шею руками, прижимается щекой к свитеру. Близна не чувствует тяжести Ивы на своих коленях, она почти бесплотна - маленькое длинноволосое привидение, доверчиво прильнувшее к его груди.
- Значит, ты меня любишь?
- Люблю.
Она выпрямляется, неуловимым движением поворачивается к Близне и вдруг присасывается губами к его рту - это поцелуй, такой, как она видела в фильмах: когда герой и героиня прижимаются друг к другу открытыми ртами и шевелят губами, словно по-рыбьи беззвучно беседуя. Близна хочет отстранить девочку, но его пальцы наталкиваются на ее грудь, приподнятую тесным бюстгальтером. Он не успевает понять, что делает, как стискивает ее, ласкает сквозь свитер. Член Близны становится твёрдым, упирается между ног Ивы, она трётся об него, постанывает, не прерывая поцелуя. Даже через несколько слоёв одежды они чувствуют друг друга. На экране телевизора мигает логотип подключенного видеоплеера, освещая всё ярко-синим цветом; потом он гаснет, и комната погружается в темноту.
Язык Близны исследует рот Ивы, пробует ее слюну на вкус - и следует признать, что это самое восхитительное лакомство в мире. Ива. Его Ива. Близна забывает обо всём, в голове одна мысль: рядом женское тело, прекрасное и доступное; он хочет подмять его под себя, овладеть им. Ива отстраняется, чтобы глотнуть воздуха; приближает лицо к лицу Близны, шепчет:
- Я тоже тебя люблю.
Эти слова возвращают ему рассудок. Он открывает глаза. Если бы Бог существовал, он поразил бы его молнией, но в бункере по-прежнему темно, и даже его стены, кажется, не собираются обрушиться на голову Близны. Он мягко подхватывает Иву, сажает ее на диван рядом с собой. Ее длинные ноги в шерстяных чулках еще касаются коленей Близны, он отодвигается чуть дальше. Но что бы он ни делал, это не будет выглядеть невинно.
- Черт... Никогда так больше не делай.
Она тянется к нему, но он отстраняет ее.
- Почему?
- Просто не делай и всё. Нельзя.
Даже в темноте он чувствует, как она обиженно надулась.
- Я не ребенок. Ты должен мне объяснить.
- Как раз потому, что ты не ребенок, ты должна сама понимать.
Обыкновенная взрослая манипуляция, но Ива поддаётся на нее и больше не задаёт вопросов.
- Пора в постель, - наигранно весело говорит Близна и тут же осекается. После того, что произошло, каждое слово, даже самое безобидное, звучит двусмысленно.
Близна долго не может заснуть. Он боится, что, как только закроет глаза, увидит Иву - ту новую Иву, которой раньше не знал. Близна может поклясться чем угодно: до этого дня она не была для него женщиной - только ребёнком, младенцем, которого он принёс в бункер много лет назад, - такой крохой, что казалось, она может поместиться у него на ладони. Он не был готов к тому, что однажды она станет взрослой.
Дверь тихо приоткрывается, Ива проскальзывает в спальню. Белая ночная рубашка светится в темноте, словно Близну навещает призрак.
- Не спишь?
Он качает головой. Лучше ей, в самом деле, быть призраком. Когда она во плоти так близко, он может захотеть снова прикоснуться к ней.
- Зачем ты здесь?
Ива опускает глаза. Он боится того, что она может сказать. Боится, что она обвинит его, - потому что, без сомнения, все, что случилось, - его вина.
- Ты сердишься на меня? - тихо спрашивает Ива.
Он выдыхает с облегчением.
- Конечно, нет. Когда это я на тебя сердился?
Она улыбается и садится на кровать рядом с Близной.
- Можно я здесь буду спать?
Отказаться - значит показать, что он солгал. Все равно он не сможет объяснить Иве, что сердится и винит только самого себя. Поэтому говорит беспечно:
- С каких пор ты стала бояться спать одна?
Она подталкивает его в плечо, чтобы он повернулся к ней спиной; обнимает его сзади, прижимаясь всем телом. Близна может обманывать себя сколько угодно, но она больше не ребенок, а его собственные желания - не мимолетная вспышка. С этого дня он будет хотеть ее всегда. Ива шепчет:
- Я не боюсь.
- Тогда спи, - говорит Близна.
Ива затихает, обиженная его безразличием, и скоро он чувствует на затылке её медленное сонное дыхание. Она не вспоминает о поцелуе ни наутро, ни на следующий день. Но все же с тех пор жизнь в бункере так и не стала прежней.
ПРОШЛОЕ: БЛИЗНА
Отсюда до родного города Близны - три часа на машине. Он обращается к стриженому парню в спортивном костюме, небрежно облокотившемуся на видавший виды Форд.
- Это ж через всю страну хуярить, - говорит парень. - Сколько?
Близна называет сумму - столько таксист зарабатывает за несколько недель.
- Садись.
Он садится на заднее сидение, прижимает туго спеленутый свёрток к груди. Девочка спит, и Близна надеется, что так будет и дальше, пока они не прибудут на место.
Машина мягко трогается. На улице жарко, но в салоне работает кондиционер, распространяя приятную прохладу. Негромко играет музыка - какой-то местный рэп.
- Пацан? - спрашивает водитель. Близна видит его отражение в темных очках в зеркале заднего вида.
- Девочка.
- Ну тоже ничего. У меня самого девчонка. Элька. Жена хотела Вивьен назвать - насмотрелась штатовских фильмов - а я говорю: "Я - католик, я у себя в доме этого американского говна не потерплю". Слышал, амеры хотят разрешить мужикам друг на друге жениться? Дерьмище, тьфу, - он символически сплевывает. - А твою как зовут?
Близна пожимает плечами.
- Пока что никак.
Имя ничего не значит. Своё он давно забыл - окликни его кто на улице, он и не оглянется. Но ребенку нужно имя, приличное католическое имя без всяких американских выкрутасов: Эльжбета или Александра, или Мария. Близна разглядывает крошечное личико с припухшими веками без ресниц. Оно не принадлежит ни Эльжбете, ни Александре, ни, тем более, Марии; оно вообще не похоже на человеческое лицо. Молоденькая, едва старше Близны, медсестра, передавая ему девочку, назвала ее красавицей - может быть, она и была красивой по меркам инопланетян и медсестер, но земному мужчине трудно это понять. Девушка добавила с улыбкой:
- Очень похожа на вас.
От ребенка пахло присыпкой. Сладкий приторный запах, словно держишь в руках свежую булочку с сахарной пудрой.
- Думаете, она моя? - спросил Близна.
Медсестра смутилась, захлопала длинными накрашенными ресницами и пробормотала в ответ: "Извините...".
Неважно, на кого похожа эта девочка и чья кровь в ее жилах. Она принадлежит Близне с той самой секунды, когда он впервые взял ее на руки.
Водитель говорит, не переставая, в одном ритме с музыкой из магнитолы - про то, что женился только потому, что его подружка забеременела, про то, что не любит жену, но любит Эльку, что перестал спать с женой после рождения ребенка, что вечерами ездит к любовнице и хотел бы уйти к ней, но не может оставить дочь - и кажется, его совсем не волнует молчание пассажира.
Близна молчит. Вместо зелени за окном он видит бетонные стены, освещенные галогенными лампами коридоры, слышит негромкий гул системы вентиляции. Он ни секунды не сомневается, что Убежище ждёт его.
Нет. Не только его.
Их.
Теперь он должен всегда говорить "мы". Теперь его судьба навсегда связана с судьбой безымянной малышки.
Из задумчивости его вырывает вопрос таксиста:
- Не слишком ты молод для папаши?
Близна - отец? Он не произносит это слово даже про себя. Мужчина никогда не может быть уверен в том, отец он или нет. У кого-то по свету бродят дети, о существовании которых он понятия не имеет, а кто-то воспитывает чужих щенков, уверенный в том, что они - его плоть и кровь. В детстве Близна представлял, что человек, который воспитывал его, не был его отцом и однажды в дверь войдёт высокий мужчина (его лицо всегда оставалось в тени) и заберет Близну с собой. Позже он перестал об этом мечтать - кому нужен жирный трусливый мальчишка?
Близна касается гладкой, безволосой головки девочки. Неважно, станешь ли ты красавицей или останешься большеглазым уродцем, - ты не будешь знать зла. На твоей коже никогда не появятся шрамы.
За окнами мелькают однообразные поля, луга, перелески; мимо проезжают огромные фуры с местными и иностранными номерами. Таксист говорит:
- Все они сначала дрыхнут как ангелы. Лови момент, парень; это твой последний шанс выспаться.
Девочка, словно услышав его, открывает глаза - мутные и блёклые, нисколько не похожие на зеленые глаза Близны, что бы там ни говорила молоденькая медсестра - и начинает кричать. Близна качает ребёнка на руках, но дитя продолжает дико и пронзительно выть, рыдая без слёз.
- Жрать хочет, - авторитетно заявляет таксист.
В сумке Близны только сухая смесь, и вокруг ни намека на человеческое жилище. Крик ввинчивается прямо в мозг, лицо девочки краснеет от натуги - теперь никто не назвал бы её красавицей. Близна слышит в этом крике обвинение: "Ты обещал заботиться обо мне. Обещал любить меня, обещал сохранить от зла и боли. Но когда я голодна, ты не можешь меня накормить, не можешь сделать ровным счётом ничего".
- Сверни на обочину, - говорит он водителю.
- Нафига?
- Просто сверни. - Голос Близны звучит так, что с ним не хочется спорить. - И не оборачивайся.
Бог знает, что задумал этот пацан. Плохой идеей было взять его на борт, но тридцать лимонов старыми на дороге не валяются. С другой стороны, новую башку даже за такие деньги не купишь.
- Не делай глупостей.
- Не ссы, - коротко отвечает Близна.
Ребёнок вопит, заглушая магнитолу. Близна кладет девочку на сидение, осторожно придерживая головку; достаёт из кармана перочинный нож. Боли почти нет, только тихое неприятное жжение в запястье. Близна нажимает на разрез, и капля крови приземляется на губы девочки, окрашивая их в маскарадно-красный цвет. Плач прекращается, ребёнок сосёт кровь из раны - в руке появляется тянущая боль, голова становится легкой, как перед обмороком. Насытившись, девочка затихает и снова погружается в сон. Близна обматывает запястье платком, говорит:
- Поехали.
Замерший за окном пейзаж снова приходит в движение. Таксист не говорит ни слова, пока они не въезжают в город и Близна не просит остановиться в одном из жилых кварталов. Он расплачивается свернутыми в тугой рулончик двухсотенными. Водитель не пересчитывает, только машет рукой: дескать, бывай - и уезжает, подняв столб пыли.
Жара в городе невыносима. Всюду, куда падает взгляд, - пухлые женские плечи, пересеченные лямками бюстгальтеров; обгоревшая до красноты кожа с россыпью пигментных пятен, голые мужские ноги: слишком тощие или накачанные, крепкие, как окорока. Никто не обращает внимания на мужчину с ребенком - все спешат по своим делам сквозь огненное полуденное марево.
Дорога к бункеру лежит через лес: там тихо, прохладно и нет ни души. В выходные здесь жарят шашлыки, из автомагнитол орет музыка, носятся полуголые, как дикари, дети, но сейчас слышно только пение птиц и шорох листвы. Близна вдыхает запах леса и закрывает глаза от наслаждения. Говорит девочке:
- Ну вот, мы почти пришли.
Но она спит и не слышит его. Он стирает пальцем пятнышко крови с ее щеки.
- Ты будешь счастлива, обещаю.
Счастлива. Близна слышит: "счастье" и "Ива". Он пробует это имя на вкус: оно католическое и уж точно не американское. Близна еще раз проводит по бархатной детской щечке кончиком пальца.
- Ива?
Ива спит.
ПРОШЛОЕ: БЛИЗНА
Он хорошо помнит день, когда впервые оказался в Убежище. Он стоит особняком среди прочих невыразительных дней, сливающихся в однородную бурую массу; его сияние ослепительно и ничуть не поблекло с годами, хотя Близна не выпускал его из памяти ни на секунду: смотрел на просвет, поворачивал так и эдак.
Это случилось под Рождество - в то зыбкое время, когда нервы взрослых взвинчены до предела. Десятки, сотни мужчин и женщин стоят в длинных очередях, проклиная себе подобных, которым тоже оказались необходимы гели для душа, перевязанные ленточкой; свечки, пластиковые статуэтки, открытки с готовыми пожеланиями. Взрослые строят планы на удивительную новую жизнь, которая поджидает их за углом двадцать пятого декабря или - самое позднее - первого января. В ней не будет места разрушительным отношениям, одиночеству, курению или ужинам после шести часов вечера, это будет та самая жизнь, о которой мечтают все, но никому не удается приблизиться к ней и на шаг.
Нервозность взрослых передается детям. Они становятся невыносимыми. Им нужен именно тот робот, который есть у всех, - или именно те кеды или именно та игра. Вы не найдёте того, что ищете, в магазинах. Не успеваете вы договорить, продавцы отвечают: "Всё раскупили". Вы проводите часы в Сети, потому что мысль о разочарованных детских глазенках, когда под елкой окажется не тот подарок, невыносима.
После того дня рождественские ожидания Близны сбывались с изумительной точностью: он ничего не ждал - и ничего не получал. Ни ёлки, ни праздничного ужина, ни подарков. Для его семьи Рождество было всего лишь очередным днем для криков и взаимной ненависти, может быть, даже подходящим для них побольше прочих. Отец Близны не понимал, зачем люди выкидывают столько денег на барахло; его раздражали очереди в магазинах, взрывы хлопушек, бездельники, переодетые в святого Николая; нищие, распевающие рождественские гимны. То, чего он не понимал, бесило его - и он срывал зло на домашних (должен же быть толк от этих жирных ничтожеств?), хотя с удовольствием надрал бы зад каждому дегенерату с ватной бородой.
Близна узнал, что детям на Рождество дарят подарки, только в школе. Раньше ему удавалось избегать этого ненужного - а в его случае, даже опасного - знания. Одноклассники делились планами на каникулы, хвастались тем, что им подарит святой Николай: конечно, то, что они попросили в письме, - иначе и быть не может. Близна делал вид, что Рождество для него - обычное дело, семейная традиция, и, когда его товарищи будут поглощать праздничный ужин или разворачивать подарки, он будет занят точно тем же самым. Вечером за ужином, когда отец, казалось, пребывает в хорошем расположении духа, Близна спрашивает:
- Я могу написать письмо святому Николаю?
Отец поднимает голову, ложка с супом замирает на полпути.
- Кому?
- Святому Николаю. Хочу попросить у него конструктор.
Взгляд отца темнеет, перебегает от сына к жене, безмолвно спрашивая ее, кто забил голову ребенка этим рождественским дерьмом. Она поднимает ладони, защищаясь.
- Это всё школа. Наш нахватался от тамошних избалованных деток.
Они называли его "наш" - он не заслужил имени или ласкового прозвища, только притяжательное местоимение, указывающее на его принадлежность этим двум людям. Отец кивает, словно ответ его удовлетворил, переводит взгляд обратно на сына.
- Значит, хочешь конструктор? - Голос обманчиво весёлый. В нем слышится обещание: это здорово, ты найдешь под ёлкой самый прекрасный конструктор, мы будем проводить вечера, собирая из него разные вещи, - как поступают все отцы и сыновья.
Близна улыбается и кивает. Отец разжимает пальцы. Ложка летит в тарелку, поднимая фонтан брызг. Ржавые капли покрывают скатерть, несколько попадают на грязную майку и лицо отца - он вытирается тыльной стороной ладони.
- Скажи-ка мне... - начинает он шепотом, очень доверительно. - Откуда, по-твоему, я должен взять деньги на твой сраный конструктор?
Близна хочет отодвинуться, но отец хватает его за ворот, притягивает лицо сына к своему. Изо рта отца кисло пахнет супом, в зубах застрял кусочек курицы.
- Может, ты думаешь, я их печатаю? Может, у меня в подвале спрятан печатный станок для денег? Ну?
Ткань рубашки трещит. Мать досадливо морщится: вместо сериала ей придется пришивать оторванный воротник. Сколько раз она говорила: снимай форму, когда приходишь из школы. Но этому ребенку всё как об стенку горох.
Близна мотает головой: конечно, он знает, что у них нет лишних денег, но у святого Николая их должно быть достаточно - пусть отец только даст ему пару монет на конверт и марку. Но сейчас не время просить.
- Кто купил тебе эту рубашку? Эти штаны? Трусы, носки, стул, на котором ты сидишь; еду, которую ты жрёшь? Кто? Не смей молчать, когда я тебя спрашиваю!
Так и не дождавшись ответа, отец продолжает:
- Я! Каждый блядский день я работаю, как черт, чтобы прокормить двух ненасытных свиней, и что получаю в благодарность? "Папа, мне нужен конструктор!". Ведь я нихера не делаю, сижу на заднице, так пусть от меня будет хоть какой-нибудь толк. Да?
Близна бормочет: "Прости" - большая ошибка с его стороны, потому что это только подогревает гнев отца.
- Что ты мямлишь? Вас в школе учат хоть чему-нибудь, кроме как клянчить деньги?
Ему только семь лет, он не знает хитростей, которые позволят ему обойти наказание. Об этом не пишут в учебниках, всё приходится узнавать опытным путем.