По небу ползли тяжелые тучи. Где-то вдалеке громыхал гром. Было душно.
Но Клементина, несмотря на это, радовалась прогулке.
Она забыла об усталости в тот самый момент, когда только опустилась в седло. Девочка, привыкая к новой хозяйке, некоторое время еще фыркала, танцевала, перебирала ногами. Потом успокоилась, почувствовав уверенность всадницы.
Сначала Клементина ехала шагом. Затем увлеклась, стала пускать лошадь рысью, потом галопом.
Густо пахло теплой землей и медоносами. В высокой траве, по обеим сторонам дороги, стрекотали кузнечики. Из-под копыт лошади, когда Клементина пускала Девочку по траве, взвивались тучи насекомых.
Справа ровной изгородью рос кустарник, слева уступами поднимался вверх массив светло-серого песчаника.
Клементине вспомнилось детство, когда она могла целыми днями скакать верхом по холмам и перелескам. Она возвращалась домой в глубоких сумерках, для того только, чтобы наскоро перекусить, чем придется, и уснуть, едва добравшись до кровати.
Тетушки протестовали, как умели. Они настаивали, чтобы Клементина являлась домой к обеду: "Ребенок должен подчиняться правилам". Мать бранила ее за неаккуратность и ободранные коленки. Отец же только улыбался, когда его дочь возвращалась с прогулок вся чумазая и счастливая.
Он лучше других понимал эту ее любовь к свободе и лошадям. И порой даже, когда ему приходило желание промчаться по полям верхом наперегонки с ветром, брал ее с собой.
Так что Клементина, несмотря на долгую вынужденную паузу в общении с этими чудесными животными, - в Новом Свете ездить верхом ей не довелось, - не чувствовала никакого беспокойства. Она и теперь прекрасно понимала лошадь и наслаждалась возможностью ощутить себя единым с ней целым. Единственное, что доставляло ей неудобство - дамское седло. Привыкнув в детстве и юности ездить по-мужски, Клементина никак не могла примириться с новой для нее, неудобной, посадкой.
Ехать рядом с каретой Клементине было скучно. Так что довольно быстро она взялась расширять свое личное прогулочное пространство. Она обследовала каждое ответвление дороги, она уезжала и возвращалась, подавала лошадь вперед, чтобы через минуту-другую развернуть ее и с той же скоростью мчаться обратно. Ансельм де Ларош, которому Филипп поручил охранять госпожу, долго следовал за ней по пятам, как привязанный. Он порядком устал от этих бестолковых перемещений. Стал отлынивать, все чаще задерживался близ кареты, следил за Клементиной издалека.
Когда из кустов прямо на Девочку выскочила дикая свинья с выводком поросят, рядом не было никого.
Кобыла испугалась, взвилась на дыбы. Сзади громко что-то закричали. Клементина не слышала. Она изо всех сил старалась удержаться на лошади. В страхе, что та опрокинется на спину, Клементина ослабила поводья и ухватилась за гриву. Едва лошадь коснулась передними ногами земли, Клементина попыталась задрать ей поводьями голову, но ей не хватило сил и времени. Лошадь еще раз, другой поднялась на дыбы, потом закрутилась, заплясала на месте и понесла бы, если бы не Филипп.
Он успел как раз вовремя. Подлетев к бьющей задом, дрожащей от возбуждения кобыле, он ухватился за повод, перехватил Девочку под уздцы, вывел ее на шаг. Он говорил что-то успокаивающее - Клементина не понимала кому и что. Потом остановился, остановил Девочку, передал повод смущенному де Ларошу, соскочил со своего коня. Подошел, протянул руки:
- Спускайтесь!
Она едва не упала, ступив на землю. Оказавшись в безопасности, вдруг разрыдалась:
- Я ненавижу... ненавижу эти дамские седла.
Филипп прижал голову жены к своей груди:
- Нелепое вы существо, Клементина.
*
Еще до наступления темноты они добрались до постоялого двора. Гостей было мало, так что Клементине досталась вполне приличная комната - с камином, широченной кроватью и плотно закрывающимися ставнями.
- Лучшая комната из возможных, - сказала хозяйка, зажигая одну за другой свечи: на стенах, камине, столе.
Филипп молчал. Ждал, пока женщина разведет огонь и расстелит постель.
Оставшись с женой наедине, принял и положил на край стола отделанные вышивкой перчатки, повесил на спинку стула ее плащ, привычным жестом вынул из ее прически шпильки, крепившие к волосам шляпку, взялся расшнуровывать корсет. С холодной учтивостью помог Клементине освободиться от дорожного платья.
- Вы напрасно отказались взять с собой Мари, - проговорила она с легким укором.
- Скоро мы будем дома, - ответил. - Там у вас появится возможность выбрать себе среди местных горничную по вашему вкусу.
- Но...
- Я не желаю, чтобы хоть что-то напоминало вам о жизни, которой больше не случится. Живите в моем, - а теперь и вашем, - доме, наполните вашу жизнь маленькими женскими радостями. Музицируйте, вышивайте, читайте книги. Делайте что хотите, но не рассчитывайте вернуться ко двору.
Она смотрела на него в молчании.
- Я не жду понимания, - добавил он спокойно. - Я жду повиновения.
Уже выходя из комнаты, обернулся:
- Дверь можно не запирать, сегодня на лестнице будет дежурить Пино.
*
Дождь, начавшийся, едва они пересекли порог гостиницы, продолжался всю ночь, потом весь день. К вечеру следующего дня дороги окончательно развезло. Колеса экипажа вязли в разбухшей от влаги земле. Кони оскальзывались и нервничали. Но Филипп и не думал останавливаться. Он спешил. Король ждал его возвращения.
Филипп с трудом признавался себе, что его спешку можно объяснить и другими, менее возвышенными, причинами: он желал освободиться. Ему вдруг стало казаться, что стоит ему добраться до замка и устроить в нем жену, как жизнь его необъяснимым, чудесным образом войдет в прежнее русло. Что с того момента, как он выполнит этот свой долг, он получит снова возможность безоглядно служить своему королю, воевать во имя Людовика и Франции, и ничто и никто больше не заставит его отступить от его истинного предназначения. Ничто и никто.
Поэтому он не обращал внимания на усталость, на холод и дурное настроение спутников. Он двигался вперед.
*
С прибытием господина и его жены в замке Грасьен началась суматоха.
Филипп не удосужился послать гонца заранее, чтобы предупредить о своем скором прибытии. Клементина была удивлена.
Не сумев проигнорировать ее безмолвный вопрос, Филипп раздраженно произнес:
- В дороге каждая шпага на счету. Не было никакого смысла лишаться ее ради того только, чтобы в зале загодя был затоплен камин.
Клементина не спорила. Она слишком устала и была очень напряжена. Кроме того, ей, кажется, следовало благодарить Филиппа за такое неожиданное отступление от правил. Ведь из-за этой суматохи у слуг не было времени рассматривать и обсуждать свою новую госпожу. А у нее, напротив, было время прийти в себя и справиться с растерянностью.
Слуги увидели ее мельком, когда управляющий Перье выстроил их всех, чтобы они могли поприветствовать своего господина и его супругу. И тот сразу же отправил их заниматься каждого своим делом
И все же Клементина показалась им чересчур молодой и красивой, для того чтобы быть хорошей хозяйкой. Впрочем, подобные суждения были естественны для слуг, средний возраст которых приближался к пятидесяти годам. Большинство из них служило здесь с тех пор еще, когда господин их был маленьким мальчиком. И после смерти родителей Филиппа они, оставленные при доме, чувствовали себя его опорой. Никому из них не хотелось перемен. А молодая хозяйка, как ни крути, несла эти перемены с собой.
Филипп понимал настороженность слуг. И понимал, что именно сейчас, в эти первые часы, закладывается фундамент их будущего отношения к его жене. Поэтому он делал все, что мог. Он бесконечно с ней говорил и улыбался, он держал ее под руку со всей нежностью, на которую был способен. Он прошелся с ней по всем комнатам замка, раздавая слугам указания направо и налево и не забывая при этом то и дело бережно обнимать супругу за талию.
И он советовался с ней - это невозможно было не заметить.
Жизнь в замке закипела.
Слуги сновали туда-сюда, растапливали камины, приводили в порядок комнаты. На заднем дворе забивали птицу. Из подвалов доставали окорока и вина. В кухне впервые за долгое время кухарка отчитывала помощниц, отвыкших работать споро.
Чтобы не терять времени даром, Филипп пригласил Клементину пройтись. Он взял ее под руку и вывел наружу.
Провел по двору, показал ей хозяйственные постройки, сад, конюшню. Во всем чувствовалось запустение. Но Филиппа это, похоже, не слишком смущало. Он приказал оседлать двух лошадей, помог ей усесться в седле и, дождавшись, когда она последует за ним, выехал за ворота.
*
Клементина чувствовала себя почти счастливой. Наконец-то светило солнце. Под его лучами бриллиантовым разноцветьем сверкала мокрая трава.
Они двигались по дорожке, огибающей крепостные стены. Лошади их шли почти бок о бок. Клементина то отставала немного, то подавала Девочку вперед. Поотстав, любовалась Филиппом, его статью, каштановыми волосами, распущенными по плечам. Он был красив. А сегодня еще и необычайно нежен. И Клементина думала: как это было бы хорошо, если бы так было всегда. Если бы они могли жить здесь, растить детей. В какой-то момент она подумала даже, что ничего больше ей не надо. Только покой и вот этот мужчина рядом.
Впереди окаймляли пригорок крытые соломой дома крестьян. Они сползали с него и упирались в глухую, темную стену леса. Чуть справа, за кустарником, блестела река. Между замком и рекой расстилались луга. Клементине захотелось вдруг разуться, пробежаться по разнотравью, спуститься к самой воде, окунуться в ее прохладу. Но она удержалась. Она понимала: Филипп рассердился бы на нее за такую ребячливость.
Сегодня он казался довольным. Или, по крайней мере, спокойным. Она боялась спугнуть его настроение.
Он проехал по периметру крепости, осмотрел внимательно стены. Потом спешился, помог спешиться ей. Заглянул в ров, отметил вслух, что вот тут и там надо восстановить кладку. Потом взялся рассказывать Клементине историю замка. Она слушала с интересом. И думала: когда он таков - он прекрасен.
*
- Филипп, раз вы здесь практически не бываете, зачем вы продолжаете держать весь этот штат прислуги? - спросила она осторожно, когда, закончив обедать, они остались одни.
- Эти люди растили меня, когда я был ребенком, они служили моим родителям. Куда им идти теперь, когда они стары? - пожал он плечами.
Вечерело.
Они сидели в нижнем зале. Несмотря на теплую погоду за стенами замка, внутри было довольно прохладно. От каменных стен, затянутых шпалерами, веяло холодом. Полы оставались ледяными, несмотря на циновки, постеленные слугами. Должно было пройти еще немало времени, чтобы тепло затопленных теперь каминов согрело, оживило, наконец, огромные пространства замка.
Филипп, заметив, что Клементина мерзнет, встал, вышел из комнаты. Вскоре вернулся и набросил ей на плечи тонкую пуховую накидку.
- Она принадлежала моей матери. Теперь она ваша, - ответил.
Клементина порывисто схватила его руку, все еще лежащую у нее на плече, коснулась ее губами:
- Ну, зачем? - выдохнула. - Зачем вы уезжаете, Филипп?
Он отдернул руку, будто обжегшись:
- Мы не станем это обсуждать.
В дверях зала появился старый слуга, поэтому она промолчала, не возразила. Старик подошел к Филиппу, что-то негромко произнес. Филипп коротко взглянул на жену:
- Ваша комната готова. Идемте. Я провожу вас.
Они поднялись по крутой лестнице, прошли еще несколько шагов и оказались перед высокой дверью. Клементине показалось, что дверь должна быть очень тяжелой. Однако та распахнулась легко и беззвучно.
- Это ваша спальня, - проговорил Филипп. - До тех пор, по крайней мере, пока вы не выберете себе другую.
- Нет, Филипп, - она ответила быстро, не раздумывая. - Я не стану ничего менять. Эта комната мне нравится.
- Тем лучше, - он уже спускался обратно.
*
Старая женщина с круглым добродушным лицом осторожно внесла в комнату небольшой таз с теплой водой. Поставила его на табурет.
- Позвольте, госпожа, я помогу вам умыться, - старческий, дребезжащий голос был ласков.
Клементине эта женщина была приятна. Но от помощи она отказалась. Ей хотелось самой, медленно, погружаясь в самое себя, слившись с ритмом своего сердца, прочувствовать и осознать это удивительное ощущение освобождения, которое ей всегда давала вода.
Клементина с наслаждением, будто совершала какой-то древний ритуал, окунула руки в теплую воду. Она водила по рукам и лицу маленьким кусочком душистого мыла, которое подала ей старуха. И чувствовала, как уходит прочь тревога.
Все будет хорошо.
Она хочет, чтобы все было хорошо. Значит, так и будет.
Клементина зажмурилась от удовольствия, в последний раз плеснула на лицо водой и протянула руки за салфеткой.
- Простите, я не запомнила вашего имени...
Она к своему стыду должна была признать, что не могла теперь вспомнить ни одного имени. Хотя всего несколько часов назад управляющий представил ей всех находящихся в доме.
- Меня зовут Пюльшери, - ответила старуха. - Я нянчила вашего мужа с тех пор, как ему минул годик. Старая няня умерла, и меня взяли вместо нее. Ох, и шалун был ваш муж, Господь меня простит за такие слова.
- Господь простит, нянюшка! А вот как быть со мной? - прогремел с порога Филипп.
Сам уселся на табурет. Дождался пока старуха вышла из комнаты, - каждый шаг давался ей с трудом, - и продолжил:
- Завтра вам следует в первую очередь озаботиться выбором горничной. Пюльшери не в состоянии будет прислуживать вам. Но я просил бы не изгонять из дома тех слуг, что сейчас здесь живут. Даже если их помощь не покажется вам достаточной. Набирайте новых слуг - столько, сколько вам нужно. Но эти должны остаться при доме. Во всяком случае, до тех пор, пока вы не обсудите возникшие проблемы со мной.
- Я не собираюсь никого выгонять, Филипп...
Она едва успела закончить фразу, как муж продолжил:
- Вот и хорошо. Завтра я уеду, поэтому теперь нам надо обсудить некоторые вопросы. Другого времени не будет.
Он жестом пригласил жену присесть. Она опустилась в стоящее у стены кресло, сложила руки на коленях. Изо всех сил она старалась быть паинькой.
- Филипп, может быть, вы могли бы хотя бы задержаться ненадолго? - тихо попросила.
- Меня ждет служба, мадам. И оставим этот разговор, - он прервал ее холодно.
Мгновение, другое смотрел на Клементину.
Она по-прежнему сидела прямо, со сложенными на коленях руками, теперь еще и опустив глаза долу. Ее длинные ресницы отбрасывали легкие тени на скулы. Губы мягкие, расслабленные, были слегка приоткрыты.
Что-то дрогнуло в его душе от этой идиллической картины.
Перевел взгляд на открытое окно, через которое в комнату из сада доносился острый аромат свежескошенной травы. Удивился: как это случилось, что он, который еще только год назад приходил в восторг от ее неуемной энергии и столь удивительной для женщины стойкости, теперь все то же терпит с огромным трудом? Отчего то, что так восхищало его на землях Квебека, так раздражает его здесь, во Франции?
Вздохнул.
- Клементина, у меня есть ряд пожеланий. И я прошу отнестись к ним со всем вниманием. Одно из них я уже изложил - оно касается слуг.
Дождался, пока жена кивнет в знак согласия.
- Второе. Я просил бы вас не покидать пределов замка без необходимости. Отнеситесь к этому пункту со всей серьезностью. В провинции неспокойно. Если волнения усилятся, вам будет угрожать опасность.
- И, наконец, третье. И самое важное. - Филипп отделял паузами каждый пункт, а Клементина с гордостью отмечала, что служба, теперь отнимающая у нее мужа, наложила на него тот самый непередаваемый отпечаток властности, который так нравился ей.
- Вы обратили внимание, наверное, что стены крепости теперь не являются достаточной защитой для его жителей. В некоторых местах они требуют ремонта. Ров зарос кустарником и частично засыпан землей. Я оставлю вам двух воинов. Но вы должны понимать, что силы их невелики. В случае действительной, серьезной опасности, я прошу вас, не медля ни минуты, обратиться за помощью к королю.
- Но Филипп... - от неожиданности Клементина забыла о выбранной ею роли смиренницы, - разве не от короля вы увозили меня с такой поспешностью, что от бесконечной дорожной тряски у меня до сих пор дрожат ноги?
- Людовик обещал вам свою защиту, - твердо сказал муж. - А его слово священно. Пока меня не будет во Франции, он единственный является гарантом вашей безопасности.
*
Филипп уехал на рассвете. Уехал, не попрощавшись с ней.
Клементина проснулась в тот момент, когда за окном раздалось негромкое короткое ржание и стук копыт по мощеному булыжником двору. Она успела еще вскочить и подбежать к окну. Увидела, как Филипп склонился, чтобы в последний раз обнять старую няню, вышедшую его проводить. Потом выпрямился в седле, окинул взглядом замок и направил коня к воротам.
Клементина была в ярости. Кто-то другой, не Филипп, - мог поступить так по недомыслию или в необычайной спешке. Для человека же его воспитания подобная выходка могла быть только высшей формой пренебрежения. Она почувствовала себя оскорбленной. Потом, поддавшись обычной женской слабости, она все-таки нашла мужу оправдание.
"Он, - стала думать Клементина, - хотел избежать очередной ее просьбы остаться. Филипп не желал расстраивать ее и выводить из душевного равновесия себя".
Это немного смягчило обиду. Не до конца.
Но изменить было уже ничего нельзя.
К завтраку Клементина вышла почти спокойной.
Дела обстояли не так плохо. Гораздо лучше, чем когда-то в лесах Квебека. Может ли она жаловаться? Она получила все, что хотела. Почти все. Она вернулась во Францию, устроила жизнь своей дочери. Устроила свою... так или иначе. Она должна быть довольна.
Но человеческая природа слаба и несовершенна. Клементина понимала, что должна быть благодарна и счастлива. Благодарна Господу, который позволил ей выжить и вернуться на родную землю. Благодарна судьбе, которая дала ей шанс стать счастливой. Теперь она, Клементина признавала это, была ближе к счастью, чем когда-либо.
И все же демоны терзали ее душу.
Там, в Квебеке, она была полна надежд. Когда Филипп предложил ей руку и, - она тогда думала, - сердце, она мечтала о счастье с ним и верила, что оно возможно.
В том маленьком домике траппера, в глубине лесов, она находилась на грани между жизнью и смертью. Но там с ней была Вик.
Теперь она была лишена иллюзий и опять одинока.
Она скучала по дочери.
Ах, Вик, Вик! Как ты себя чувствуешь в своем новом доме?
*
Клементина знала, что Вик окружена заботой и любовью. Девочка оказалась единственной наследницей довольно значительного состояния, и бабушка с дедушкой, потерявшие сына в далекой колонии, с радостью приняли внучку. Каждую минуту они с видимым удовольствием отыскивали в ней фамильные черты.
Без сомнения, они желали бы иметь внука и продолжателя рода. Но Вик в первые же минуты знакомства доказала, что сожалеть не о чем. Едва ее перестали тискать и лобызать, показала свой характер.
Первое, что она сделала - дернула за хвост большого черного дога и укусила его за ляжку. Бедное животное от неожиданности завизжало и, поджав укушенную лапу, повалилось на бок.
Вторым делом Виктория заревела во весь голос.
Родители Оливье поняли, что их спокойной жизни приходит конец.
- Не беспокойтесь, дорогая, девочке здесь будет очень хорошо, - сказала старая графиня, проводя тонкой рукой по светлым кудряшкам ребенка.
- Это настоящий чертенок, - с неожиданной для Клементины гордостью добавил Шарль-Анри де Морейль, отец Оливье.
Клементина не беспокоилась. Она знала, что решение оставить дочь родителям ее первого мужа было правильным.
Девочке нечего делать при дворе. К тому же, ей следовало привыкать к дому, который впоследствии станет ее наследством.
Бабушка с дедушкой очень быстро полюбили Вик безоглядно. И Клементина даже стала опасаться, что девочка ее, не обделенная характером, окончательно отобьется от рук.
Виктория с некоторых пор не терпела нежностей. Когда, в пылу страсти, дедушка подхватывал ее на руки и прижимал к себе, маленькая озорница изо всех сил барабанила по нему ручонками, отчаянно вырываясь на свободу.
Няни не справлялись с буйным нравом Виктории. За то время, что Клементина пробыла в поместье своего первого мужа, девочка отвоевала себе право надевать только то, что ей нравилось и гулять там, где хотела.
Многочисленным нянюшкам пришлось приспосабливаться.
Вик корчила уморительные гримасы и изо всех сил сопротивлялась попыткам нянюшек одеть ее в приличные, сообразно положению, одежды. В конце концов, ее оставили в покое.
Несомненно, ей там было хорошо.
Была, впрочем, еще одна причина, о которой Клементина старалась не думать. Она была уверена, что Филипп никогда не обидит ее дочь. Но не могла не замечать ревности, с какой он смотрел временами на подрастающую девочку. Он мечтал о наследнике. И Вик была постоянным напоминанием о его неудачах.
Клементина понимала, что не должна огорчаться тому, что девочка живет теперь далеко. Ведь, в первую очередь, именно ради того, чтобы вернуть дочери имя, родню и обеспечить ее состоянием, она вернулась во Францию. Она сделала все, что было в ее силах.
Клементина убеждала себя в этом ежедневно. И все же она скучала.