Спустя полчаса Клементина вернулась в свою комнату.
С облегчением упала на кровать. Все обошлось. Напряжение, так долго мешающее ей дышать, начало отпускать.
Клементина закрыла глаза, восстанавливала в памяти картины.
Вспомнила, в каком потрясении был Одижо, когда она привела его к подземному ходу. Обнял за плечи, долго смотрел ей в глаза. Потом произнес тихо:
- Клянусь, я никогда не воспользуюсь этим знанием во вред вам и вашему дому.
Она кивнула.
- Хорошо. Теперь уходите.
Он не ушел.
Проводил Пьера и вернулся.
- Я должен удостовериться, что все образуется. Потом, обещаю, я исчезну, и вы меня больше не увидите.
Клементина снова кивнула - только чтобы показать, что услышала.
Она уже и не знала, радуют ее эти слова или огорчают. С Одижо, как это ни страшно ей было признавать, в ее жизнь кроме тревоги, от которой она, разумеется, мечтала избавиться, наконец, вошла привычная с детства доброта и простосердечность. В нем была та самая простота провинциала, которая в значительной степени была свойственна и ей. Для Одижо, - по крайней мере, Клементине стало так казаться, - всякое слово имело единственный, самый главный, образующий смысл. Для него все было очевидно. За мыслью всегда следовало действие, за поступком - воздаяние.
Его неожиданное признание тогда смутило ее.
Она спросила его, уверен ли он в выбранном им пути.
Он ответил:
- Однажды, поняв, какую силу привел в движение, я готов был отступить. Но побоялся. Испугался, что эту перемену убеждений сочтут предательством.
Он сказал тогда это так просто и легко, что она не могла ему не поверить. Подумала только: "Филипп никогда и ни за что не признался бы, что чего-то боится. Не только не выговорил. Не рискнул бы подумать. Нашел бы тысячу других причин и объяснений, но только не страх - не обычный, человеческий страх".
На ум тут же пришли слова другого человека, того, о ком она и вспоминать не желала - Мориньера.
Будто снова услышала, как тот сказал спокойно, когда в смятении рассказывала она ему о преследующих ее кошмарах: "Ничего никогда не боятся - только глупцы".
Ответила Одижо после некоторой паузы:
- А разве идти против своих убеждений - не худшее из предательств?
Он взглянул на нее задумчиво. Промолчал.
Все закончилось, слава Богу. Все утряслось.
Но она никогда не забудет, как испугалась, когда полдня проведшие в сумраке погреба солдаты вдруг высыпали толпой во двор.
Поль верхом на коне Лагарне только готовился выехать за ворота. И, разумеется, драгуны, едва к этому времени державшиеся на ногах, увидели его. Увидели, да, к счастью, не разглядели.
Они стояли и смотрели, как всадник, который без сомнения был их капитаном, исчезает за воротами крепости.
- Что случилось? - галдели драгуны, пытаясь понять сквозь пелену винных паров, застилающую разум, что заставило Лагарне, не говоря им ни слова, броситься в темноту надвигающейся ночи.
- Капитан Лагарне сказал, что он выяснил, где прячется этот ваш Одижо, - серьезно ответил Флобер, стоящий среди них и тоже провожающий долгим взглядом всадника. - Господин капитан был сердит, что нашел вас пьяными, и сказал, что завтра разберется с каждым из вас. А с этим молокососом, сказал капитан, он справится и один.
В ожидании выволочки драгуны, хмурясь, незаметно разбрелись по своим палаткам.
Потом сидели у костров, грелись, недоуменно переговаривались. Они не знали, как должны теперь поступить. Ждать ли возвращения капитана в лагере? Или все-таки ехать следом за ним? Но куда? Все представлялось им очень странным.
Клементина чувствовала себя такой измученной, что собралась лечь спать раньше обычного. Но Тереза в ответ на ее просьбу подать ей халат вдруг качнула головой, помялась, потом выдохнула:
- Госпожа, я приготовила вам платье к ужину. Господин Одижо просил непременно быть. Он... он сказал, это очень важно.
Клементина не выказала удивления. Поднялась, переоделась, спустилась вниз.
В зале, в креслах у камина, расположились Ларош с Бриссаком. Перье о чем-то негромко говорил у окна с отцом Жозефом.
Она направилась к огню. Завидев госпожу, Ларош и Бриссак вскочили, вытянулись, приветствовали ее, но было очевидно, они недовольны. Более того, они едва сдерживали гнев.
- Что случилось? - спросила Клементина - Что у вас с лицами, господа?
Оба молчали, уткнув взгляды в пол.
- Где господин Флобер?
- Ваш новый друг, госпожа, - Ларош с заметным трудом удерживался в границах вежливости, - отправился в гости к драгунам, которые, словно обделавшиеся в неположенном месте щенки, ждут теперь у своей конуры хозяина с плеткой. Дождутся ли - вот вопрос! - он испытующе посмотрел на нее. - Мы же, я и господин де Бриссак, находимся тут, по всей видимости, для того только, чтобы исполнять ваши фантазии: носить за вами по дворам корзины с морковью, сопровождать вас на прогулках, помогать сматывать нити в клубок... Черт побери, чем еще, в самом деле, могут заниматься люди военные? А вы так давно не фантазировали! Приказывайте, госпожа! Иначе мы начинаем чувствовать себя в вашем доме лишними.
Она выслушала его до конца. Потом обернулась к замершим у окна:
- Я прошу вас, Перье... И вас, отец мой... Подойдите сюда. Мне нужно вам кое-что сказать.
Когда все собрались, она медленно обвела их взглядом.
- Я хочу просить вас всех - и вас, которые находятся сейчас здесь, и всех тех, кто теперь заняты в доме. Каждого. Я прошу передать это всем. Мне, графине де Грасьен, сейчас более чем когда-либо, нужны ваша помощь и поддержка. Я понимаю ваше недовольство, господин де Ларош. И ваше, господин де Бриссак. Более того, я чувствую свою перед вами обоими вину. Если вам будет угодно, позже я выслушаю каждого из вас и дам свои объяснения. Но сегодня я прошу вас еще немного потерпеть. День, может быть, два. Я очень хочу, чтобы потом, когда все окончательно вернется на круги своя, мы не растеряли взаимное уважение и сумели бы остаться друзьями.
Она улыбнулась слабо:
- Я же со своей стороны обещаю более не просить вас, господин де Ларош, заниматься моей корзинкой для рукоделия.
Пресловутая корзинка для рукоделия, заполненная до краев нитками для вышивания и пряжей, с самого появления Клементины в доме стояла бездвижно на верхней полке камина. Только Тереза время от времени стирала с корзинки пыль, перебирала сложенные в ней принадлежности для шитья и вязания. Вздыхала - что ж хозяйка так безразлична к таким исконно женским занятиям? Все бы ей читать да читать...
Это знали все. Оттого этот ответ так развеселил капеллана. Он хмыкнул, кашлянул, опустил глаза. Потом, не удержался, обвел взглядом собравшихся.
Клементина взглянула снова на Лароша, на Бриссака. Перевела взгляд на отца Жозефа. Тот улыбался ей едва заметно.
Де Бриссак сделал шаг вперед, опустился на колено. Она положила ему руку на плечо.
- Благодарю вас за понимание.
Клементина повернулась и вышла во двор. Прошла через двор к галерее, уселась там на скамью. Сидела, смотрела, как постепенно сгущались сумерки.
Одижо издалека увидел одинокую фигурку Клементины. Подошел, встал напротив, смотрел на нее со двора сквозь балюстраду. Она махнула ему - подойдите. Когда он приблизился, поднялась, встала вполоборота, положила ладони на прохладный камень. Ждала.
- Все в порядке, - сказал он успокаивающе.
- Вы говорили с драгунами? О чем?
- Я отправился к ним, чтобы пригласить на ужин господина Лагарне.
От этой смеси прозорливости и цинизма у Клементины перехватило дыхание.
- И что? Его, - какая странность! - не оказалось в лагере? - она обернулась, стремясь увидеть его лицо.
- К сожалению, да. - Ответил, будто бы не заметив ее тона. - Но я просил, чтобы ему передали ваше приглашение, как только он вернется.
Клементина промолчала, не в силах продолжать этот абсурдный разговор.
- А еще я просил, от вашего имени, разумеется, чтобы сегодня на ужине обязательно присутствовали ваши телохранители, ваш капеллан и господин Перье. А также распорядился... - он словно поперхнулся последним словом, но, несмотря на то, что заметил гримасу неудовольствия, облачком проскользнувшую по лицу Клементины, не стал менять его на более приятное ее слуху - что сказал, то сказал...
Продолжил:
- ...чтобы Аннет накрыла к ужину на всех гостей, включая капитана Лагарне.
Клементина молчала.
Она не испытывала гнева. Она была слишком утомлена. И даже не вполне понимала, какие чувства вызывает в ней теперь это потрясающее соединение самоуверенности и расчетливости.
Клементина подумала вдруг, что, возможно в этом и крылась причина столь долгого успеха Одижо, когда в течение двух лет он один силой своего убеждения держал на дыбах всю провинцию. Дело было не только в его блестящих способностях оратора, и совсем не в его непоколебимой убежденности в правоте своего дела - это она теперь тоже знала. Просто он был хорошим игроком. Он умел рассчитывать ходы. Он играл, беря в расчет лишь то, что имело значение. И теперь, в эти последние дни, проигрывал - тоже спокойно, словно ценой проигрыша не была его жизнь.
Да, он спас ее сегодня от бесчестья. Но, если посмотреть правде в глаза, она была в этой ситуации персонажем случайным. Она просто оказалась на пути двух мужчин, двух врагов.
- Я часто забываю, - горько проговорила Клементина, - что многое из того, что женщинам сложно даже представить, мужчинам дается легко и просто. Нас часто упрекают в склонности к притворству. Но когда речь заходит о борьбе за мужские ценности, не может быть лучших лицедеев, чем мужчины. Хорошо, господин Одижо. Пусть сегодня все будет так, как вы хотите.
- Подождите.
Он остановил ее, ухватил ее за руку.
- Подождите... Я хочу, чтобы вы мне верили. Сегодня я желаю только одного - чтобы никто и никогда не связал имени Одижо с вашим. И не потому, что я стыжусь своего имени и своей жизни, но потому, что это может навредить вам. Ради того, чтобы вы были спокойны и счастливы, я готов выглядеть как угодно дурно.
Она услышала его, но поверила лишь отчасти.
Что ж, пусть так!
Он продолжал держать ее за руку.
- Если вы против, отмените все.
- Нет, - просто сказала она, глядя в непроницаемые темно-карие глаза. - Не надо. Если вы говорите, что мы должны сегодня веселиться на ужине, с нетерпением поглядывая на двери в ожидании капитана Лагарне, пусть так и будет. Со своей стороны я вам это обещаю.
Она высвободилась, отступила на несколько шагов, продолжая глядеть на него, а потом, наконец, отвернулась и пошла прочь.
Он побрел следом.
Когда Клементина, а за ней и Одижо, готовились войти в дом, их догнал Пьер.
Он взлетел по ступеням, остановил Клементину на самом пороге.
- Госпожа, - окликнул. - Госпожа, подождите!
Она обернулась. Пьер протянул ей какой-то листок.
- Все в порядке, - ответил тихо на ее немой вопрос. - Все в порядке. Мы все сделали, как надо. А это мы нашли там, когда возвращались по подземному ходу обратно - на небольшом каменном выступе, под одной из свечей. Я подумал, что должен принести это вам.
Она приняла бумагу из его рук, развернула, подошла к камину - поближе к свету.
Пьер между тем продолжал говорить:
- Похоже, письмо положили туда не так давно. Тогда же позаботились и о свечах. Большинство из них новые, едва запыленные. А еще... там было вот это, - он вынул из-за пояса что-то, протянул Клементине.
- Огниво? - она взяла его в руки, взглянула. Узнала - не могла не узнать. Положила огниво на каминную полку.
Прочла написанное знакомым почерком: "Идите к Жиббо. И дайте мне знать". Когда она увидела букву М, листок заплясал у нее в руке.
*
Ужин получился незабываемым. Большинство собравшихся за столом чувствовало себя неловко. Даже Одижо, который, казалось, должен был быть более других подготовлен к им самим задуманному спектаклю, - и тот откровенно переигрывал. Много говорил, много смеялся.
Клементина смотрела на него, не отрываясь. Услышав очередную длинную, так и искрящуюся весельем, тираду Одижо, приказала подать на стол больше вина. Драгун, явившийся в дом сообщить, что капитан Лагарне еще не вернулся, слушал Одижо со вниманием. И явно не желал уходить.
Одижо говорил горячо, даже в какой-то степени лихорадочно. Говорил, что все собрались за этим столом, чтобы вместе с капитаном отметить успешную поимку преступника. Не вернулся еще? Ну, так скоро вернется! Никто из собравшихся не сомневается в успехе задуманного им предприятия. Да и как можно сомневаться, когда капитан Лагарне - так смел и умен!
Что за глупости он творил, он и сам плохо понимал.
Одижо чувствовал себя, как мальчишка, которого непременно должны высечь за уже совершенную им провинность, а потому безобразничал еще больше от распиравшей его изнутри досады на себя и окружающих.
Он замечал, как внимательно смотрит на него со своего места графиня де Грасьен. И изо всех сил старался скрыть терзавшие его муки.
Клементина, подыгрывая Одижо, пригласила за стол обалдевшего от неожиданного счастья драгуна. Тот знал: вряд ли ему довелось бы сидеть за столом с прелестной хозяйкой замка, если бы капитан Лагарне так удачно не задержался в своем военном походе. Знал и пользовался выпавшим случаем от души. Тоже много пил и много шутил. Пытался произвести впечатление.
По правде сказать, он считал эту "нежданную удачу" лишь проявлением божественной справедливости. Разве не моложе, не интереснее, не сильнее во всех смыслах был он, чем этот заплывший жиром капитан? И почему, спрашивается, капитан может проводить время в компании такой женщины, а он должен коротать вечера у костра?
Драгун был так очарован хозяйкой, что и думать забыл о своих обязанностях. И не помышлял о возвращении в лагерь. Он забыл бы и о своем командире, если бы за столом то и дело не возникали разговоры о Лагарне, о его доблести и скором возвращении. И каждый раз драгун вскакивал с места, будто кто-то вытягивал его в этот момент хлыстом вдоль хребта, залпом выпивал бокал за здоровье своего капитана. Клементине казалось, он надеялся, что тот, вернувшись, отметит его усердие и верность.
Клементина ни разу за весь вечер не уклонилась от беседы. Она добросовестно вытягивала то и дело ускользающую нить разговора. Наблюдала, как распалялись все более и более Ларош и Бриссак, как с трудом сдерживались они при виде резвящегося Одижо. Оба ее защитника плохо понимали, зачем она позволила Одижо быть хозяином вечера, зачем предоставила ему возможность столько времени вести этот неприличный разговор, а, главное, зачем заставила их во всем этом участвовать. Она читала это по их лицам. И понимала их возмущение.
Но ничего не делала, чтобы это прервать. Держала обещание.
Наконец, наступил момент, когда уже изрядно набравшийся де Ларош не выдержал, вскинулся, с трудом подбирая слова:
- Послушайте, господин... - он запнулся, наткнувшись на предостерегающий взгляд графини де Грасьен, - господин Флобер... вы... утомили нас всех...
Одижо, к этому моменту тоже пребывавший не в лучшей своей форме, гневно сверкнул глазами. Стукнул кулаком по столу. Вскочил.
Он чувствовал, что способен растерзать всякого, кто попадется ему на пути. И думал: если этим человеком окажется шевалье де Ларош - прекрасно! он будет только счастлив.
- Остыньте, господа! Прекратите! - Клементина поднялась почти одновременно с Одижо.
Хотела быть спокойной и уверенной. Но почувствовала, как от выпитого закружилась голова. И хотя она понимала все по-прежнему ясно, ноги были словно тряпичные. От досады она закусила губу, и слезы чуть не брызнули из глаз.
Первым это заметил де Бриссак. Вскочил со своего места, бросился к ней. Но она остановила его повелительным жестом.
- Что ж, господа. Ужин был великолепен. Я благодарю вас за составленную компанию. Мне очень жаль, что капитан так и не явился. Нам всем было бы еще веселее...
Она продолжала смотреть на Одижо, который, едва она заговорила, помрачнел, погас, сполз по спинке стула и теперь с заметным трудом внимал ее словам, тяжелыми отрезвляющими каплями падающими в наступившей тишине.
- А теперь, - продолжила холодно, - я хотела бы сообщить, что завтра вы, господин Флобер, отправляетесь в путь. Утром я передам вам письмо и сообщу адрес, по которому его следует доставить.
Затем она с благодарностью оперлась на руку господина де Бриссака.
- Да, браток, - пьяная физиономия драгуна качнулась у самого лица Одижо, - суровая у тебя госпожа. Оччччень суровая! Но красивая... чччерт!
Он пошатнулся в последний раз и, свалившись под стол, сочувственно захрапел.
Отец Жозеф, который в течение всего ужина так и не притронулся к вину, поднялся. Проходя мимо сидевшего за опустевшим столом Одижо, приостановился на мгновение:
- Да, гм... Господин... Флобер. Ложитесь-ка теперь спать, а завтра пораньше уезжайте отсюда. И да хранит вас Господь!
Неровной старческой походкой направился вслед за Перье к выходу.
Поднявшись в комнату, где Тереза уже зажгла свечи и приготовила ей постель, Клементина прислонилась лбом к холодной стене и зарыдала. Зарыдала от усталости и одиночества, а еще от этого изматывающего ощущения зыбкости всего, что ее окружало.
Почувствовав прикосновение, не испугалась. Обернулась. Горячие мужские руки обхватили ее плечи, скользнули ниже, задержались на бедрах.
Одижо опустился на колени, прижался лбом к ее ногам.
- Прости, - услышала глухой голос. - Прости меня. Я идиот. Но ты должна мне верить: все, что я делал в эти последние дни, я делал для тебя.
Тереза, появившаяся из глубин гардеробной, едва не закричала, увидев прижавшуюся к стене госпожу, к ногам которой приник мужчина. Она не сразу сумела опознать в нем красавца-гостя. Замерла на пороге, довольно долго приходила в себя, силясь определить, что она должна теперь делать. Теребила край пеньюара, принесенный ею для своей госпожи.
Прочтя по губам Клементины неслышное: "Положи на кровать", - встрепенулась, обрадовалась даже. "Слава Богу!" - подумала. Оставила на краю постели кружевной пеньюар. Выскочила за дверь, довольно улыбаясь.
"Слава Богу! Хоть сегодня... хоть разочек госпожа будет счастлива! А то что ж это такое! такая молодая, такая красивая! И такая одинокая!"
Не удержалась, отправилась сразу на кухню - делиться радостью.
Клементина же понимала в этот момент только одно: то, что говорил ей теперь этот человек, не должен был слышать больше никто. И видеть его таким: смущенным и усталым - тоже.
И только потом, когда он поднялся, все так же держа ее в своих объятиях, коснулся губами волос, лба, глаз, она поняла, что не может, не в состоянии оттолкнуть его.
Подумала: "Почему бы нет?"
С каким-то отчаянием вскинула руки ему на плечи. Она верила ему. Чувствовала, что то, что он говорил теперь - правда. А, главное, понимала, что сегодня, в эту ночь, ни за что не откажется от наслаждения, которое сулили ей его темные глаза.
Да и во имя чего должна была она отказаться от возможности хотя бы на несколько часов ощутить себя красивой, желанной, нужной?
И ради чего?