- Что могу дать я тебе, кроме любви, сегодня? - еще вчера теплая рука нежно гладила ее по лицу. - Что могу тебе я оставить, кроме памяти о себе?
Он не засыпал даже тогда, когда уснула она, прижавшись к нему всем телом. Спала некрепко. Слышала сквозь сон его шепот, чувствовала прикосновения. Улыбалась.
Ей ничего не нужно было больше, кроме покоя - рядом с ним: неутомимым, уверенным, сильным. Она улыбалась устало, молча принимая его тихие ласки.
Она улыбалась и сейчас, вспоминая, как рухнула последняя, оказавшаяся такой хрупкой, стена, защищающая ее добродетель.
- Нет! - на мгновение устыдившись своего порыва, она оттолкнула его руки.
И он отступил.
- Неужели ты думаешь, что я избавил тебя сегодня от насилия, чтобы взамен предложить другое? - горько спросил, вдруг не решаясь обнять ее вновь.
Что она могла? Она прожила в одиночестве год. И завтра опять оставалась одна.
Они долго смотрели друг на друга.
- Нет, - сказала она.
Протянула к нему руки.
- Нет, иди ко мне.
*
Он уехал утром. Поцеловал ее спящую. Улыбнулся, глядя на то, как нахмурилась она, не желая просыпаться, шевельнулась недовольно, потом укуталась в простыню, свернулась в клубочек. Постоял над ней, запоминая.
Вышел из комнаты тихо, по-хозяйски прикрыл дверь. Заговорщицки приложил палец к губам, встретившись взглядом с заспанной Терезой.
Уходить - так уходить. Нечего и время тянуть.
- Госпожа, он уехал! - сообщила Клементине горничная, едва та проснулась, - господин О... то есть Флобер приказал с раннего утра седлать коня.
Трещала без умолку:
- Если б вы видели, госпожа, как он был красив! Гордый и свободный! Вскочил на коня, бросил его с места - в карьер, вылетел через ворота, проскочил мимо повыскакивавших ему навстречу драгун, помахивая письмом, которое вы ему дали. Радостно кричал: "До встречи, господа! До встречи!"
Вот мальчишка! Несносный, самонадеянный мальчишка!
- Ах, госпожа, - Тереза всплеснула руками. - Я забыла. Он вам тоже оставил письмо. Там, у зеркала. "Передай, - сказал, - госпоже, когда она проснется, это - взамен того, что я уношу с собой".
Клементина долго смотрела на поданное ей письмо. Боялась, что то, что написано в нем, разрушит очарование прошедшей ночи. Наконец, выдохнула, развернула. Прочла:
"Дорогая! Я не обещаю вернуться просто потому, что мне нечего предложить тебе, кроме своей нежности. Но я обещаю, что буду помнить тебя всегда.
Флобер".
Сбоку она увидела пририсованного маленького чертика с рожками и хвостиком с аккуратной кисточкой.
*
Одижо уехал, и Клементина, наконец, перестала чувствовать себя как на пороховой бочке. Она успокоилась, вздохнула с облегчением. Только временами ныло сердце, напоминая о сладостных минутах, украденных ею у судьбы.
Тело капитана Лагарне нашли через два дня. Нашли на другой стороне реки, так далеко от лагеря, что, к великому облегчению Клементины, никак не связали его гибель с обитателями замка Грасьен. Долго прочесывали лес в поисках Одижо и его сообщников. Не обнаружив никого, понурые вернулись к замку и принялись снимать лагерь.
В середине дня в дом с печальным видом явился драгун. Увидев Клементину, склонился, подмел перьями пол. Сообщил:
- Капитан погиб, сражаясь за короля и спокойствие в стране. Теперь мы возвращаемся в Перигор. Но мы уходим с чистой совестью. Подлый бунтовщик бежал, и вам ничто больше не грозит. Бедняга капитан! - вздохнул.
Потом встрепенулся, достал из-за пазухи сложенный вчетверо лист:
- Простите, графиня. Чуть не забыл... В своих поисках мы добрались до Лаленда и были чрезвычайно удивлены, встретив в одной из тамошних таверн господина Флобера. Он же очень обрадовался представившейся оказией. Сказал, что как раз раздумывал над тем, как сообщить вашей милости о том, что, как это ни прискорбно, но ему придется задержаться. Что-то личное, насколько я понимаю. "Вот, - сказал господин Флобер, - господин д'Эмре, я прошу вас, передайте графине де Грасьен это письмо. Вы ведь увидитесь с ней вскоре! Просите графиню за меня, чтобы не гневалась".
Заметив, что графиня побледнела, счел, что был недостаточно красноречив. Повторил:
- Не сердитесь, ваша милость. Убежден, что только особые, очень серьезные, обстоятельства могли заставить вашего слугу ослушаться ваших приказаний.
- Благодарю вас, господин д"Эмре, - взяла, наконец, послание из рук драгуна.
Отошла в сторону. Распечатала.
"Дорогая графиня, - прочла. - Счастлив узнать, что вам более ничто не угрожает. Уношу с собой вашу нежность, оставляя взамен нее свое сердце.
Мои обещания остаются в силе".
Маленький лукавый чертик был на своем месте.
"Бедные девичьи сердца! - подумала. - Как много, должно быть, уже успел разбить этот сумасбродный мальчишка - храбрый воин и нежный любовник. И как много еще разобьет!"
Она перечла письмо еще раз и бросила его в огонь камина.
Смотрела, как пламя пожирает листок - последнее свидетельство того, что с ней произошло.
Она еще не знала, что будет помнить об этом всю свою жизнь, хотя и не давала никому такого обещания.
*
Она узнала об этом спустя почти три месяца после прощания с Одижо, который исчез, благополучно миновав все ловушки, расставленные ему на дорогах королевскими солдатами.
Провинция постепенно успокаивалась. Жизнь входила в обычное русло. Лето, солнце... Казалось, вот сейчас наступит счастье.
Но Клементина вдруг опять затосковала. Стала раздражительной, нервной. Плакала без повода. Срывалась на слуг. После - испытывала жгучее чувство вины. Старалась не выходить из комнаты. Пряталась.
Прежде Клементине казалось, что ее почти не задевают их не сложившиеся с Филиппом отношения. Ей казалось, она вообще не обращает на это внимания. Разве можно сравнить, думала она, теперешние ее беды с теми, от которых спас ее муж? Сравнивала. Понимала, что должна быть счастлива. И была несчастна.
Раньше ей удавалось убедить себя, - собственно, ей и убеждать себя не приходилось, она была уверена, что так и есть, - что отсутствие любви - не причина для переживаний. Те, говорила она себе, кто столько времени жил на краю жизни, кто каждый день должен был бороться за право встретить завтрашний рассвет, не может расстраиваться из-за того, что кто-то любит его меньше, чем ему бы хотелось. Главное - есть крыша над головой, еда, вода. Есть постель. Не надо бояться, что завтра так и не наступит. Вообще бояться - не надо.
Но теперь... Что изменилось в ней теперь, что все эти рассуждения стали представляться ей нелепыми, надуманными, извращенными? Неужели та малость, та горсть нежности, которую подарил ей Одижо в их короткую ночь, могла так переменить ее? Она ведь не сомневалась... нисколько не сомневалась, что и в этом случае ни о какой любви не могло быть и речи. Просто Одижо, как и она, истосковался по человеческому теплу. Человек не может вечно воевать. Ему нужно время для успокоения.
Она вспоминала, как в ту странную ночь, в перерывах между ласками, говорила с ним обо всем - о его детстве, о матери, о его врагах и его друзьях. О войне не говорили. Только однажды, положив голову ей на живот, гладя рассеянно ее бедра, сказал он тихо:
- Бывают дороги, которые избираешь навсегда. Ступил - и уже не сойти с них, как ни старайся.
Она запротестовала. Приподнялась на локтях, выскользнула из-под него, сползла пониже, чтобы видеть его лицо.
Смотрела на него, цепко держала его взгляд.
- Неправда! Если б было так, я бы торговала сейчас собой на улицах Квебека! Я готова была на это... я на все была готова, чтобы выжить и спасти свою дочь!
- Быть готовой и совершить - разные вещи.
- Это дело случая!
- В моей жизни - нет.
Ответил сухо, показывая - хватит об этом.
Она запустила пальцы в его волосы, прижалась губами к его губам.
Прошептала:
- Делай то, что считаешь правильным сейчас, мой рыцарь.
Улыбнулась:
- Люби меня.
С той ночи Клементина не была счастлива. Несмотря на лето, на солнце, несмотря на тепло - снаружи и в доме. Она чувствовала, как уходят, утекают, как вода в песок, силы. Стала бояться выходить. Бродила по комнатам, временами едва не теряла сознание.
В один из дней почувствовала, что силы совсем покинули ее. Утром она с трудом заставила себя съесть небольшой кусок свежеиспеченного хлеба. К обеду ей казалось, что она не в состоянии шевельнуть и рукой. А к вечеру у нее начался страшнейший жар, напугавший до смерти всю прислугу, хотя та уже давно ожидала чего-нибудь подобного, замечая, в каком состоянии пребывала госпожа все последние дни.
Клементина пролежала в жару и беспамятстве так долго, что когда, наконец, очнулась, многие в доме готовы были признать, что их госпожа получила от Господа в подарок вторую жизнь, и готовы были отметить этот день днем ее второго рождения.
Очнувшись, увидела у своей постели Жиббо. Попыталась улыбнуться. Хотела спросить, как та оказалась в замке. Жиббо и без слов поняла, ответила:
- Ты забываешь, кто я. Отдыхай. Теперь все будет хорошо, детка.
Слуги относились к Жиббо настороженно. Помнили, что хозяин строго-настрого приказал в свое время не пускать колдунью и на порог дома. Но когда на чашу весов легла жизнь их госпожи, решили по-своему.
При этом полностью пересмотреть свое отношение к Жиббо не смогли. Позволяли ей готовить на кухне отвары, но тщательно следили за тем, как она это делает. Спрашивали-переспрашивали, что за травы она опускает в котел, что за слова шепчет. Не оставляли Жиббо с госпожой наедине ни на минуту. Стояли за спиной, сидели рядом. Жиббо не возражала. Казалось, она и не замечает недоверчивых.
Сидела у постели, гладила Клементину по руке, поила чаями-отварами. Каждый день, едва вставало солнце, открывала ставни, отворяла окна, впускала в комнату солнце и свежий воздух.
Тереза поначалу пыталась протестовать. Но Жиббо было достаточно один раз зыркнуть на нее колюче. Та отступилась. Уселась снова у ног госпожи. Взяла в руки молитвенник. Зашептала.
Противостояла, как могла.
Жиббо не обращала на Терезу никакого внимания.
Интересовалась только здоровьем своей "дочери". Прислушивалась к хриплому, тяжелому дыханию молодой женщины, хмурила седые кустистые брови.
- Эх, детка, детка. Хватит болеть. Пора выздоравливать. Вся твоя болезнь от нелюбви, а теперь пора приходить в себя. Скоро тебе будет, кого любить.
Слуги слушали бессмысленную болтовню старухи, недоуменно переглядывались и перешептывались. О чем бормочет эта странная женщина? О какой "нелюбви" говорит?
Когда горячка спала, Клементина очнулась слабой и беспомощной. Яркий болезненный румянец сменился прозрачной бледностью. Кашель, изнуряющий ее все это долгое время, постепенно сошел на нет. Остались бесконечные спазмы. Они сжимали желудок Клементины каждое утро, при каждом приеме пищи. Она устала от них. Отказывалась есть. Легче ей не становилось.
Когда Жиббо увидела, что основная опасность миновала, она сократила пребывание в замке до двух коротких раз в день. Приносила из леса ягоды, подолгу вглядывалась в бледное, апатичное лицо молодой женщины.
Однажды, когда Клементина уже чувствовала себя достаточно сносно, если не считать ужасной слабости, которая по-прежнему не позволяла ей отходить далеко от постели, Жиббо пришла к ней возбужденная и решительная.
- Все, детка, довольно лежать. Идем со мной.
Клементина послушно поднялась. Приказала принести ей платье для прогулки. С трудом одевшись, почувствовала, что уже изнемогает от усталости.
- Я не могу, Жиббо, - жалобно взглянула на старуху. - Я не могу.
- Идем, - та была неумолима. - Ты рискуешь проспать все самое важное.
Клементина с трудом спустилась по ступеням, показавшимся вдруг ей такими высокими. Опираясь на руку де Бриссака, вышла во двор.
Он проводил их в беседку, расположенную в глубине заросшего сада. Усадил на скамью, укрыл колени Клементины прихваченным из дома меховым одеялом.
Где-то в кустах засвистела, залилась трелью птица. Вдруг вспорхнула, слетела к самым ногам Клементины.
Клементина замерла. Смотрела на птичку, не шевелясь. Любовалась великолепным сочетанием ярко-желтого с бархатно-черным. Птица то и дело всплескивала черными крыльями, раскрывала хвост, будто собиралась взлететь. Потом передумывала. Принималась крутить желтой головой, делала вид, будто выискивает корм на земле. Всем своим видом выражала безразличие к неподвижным человеческим фигурам в беседке.
Потом сделала несколько неуклюжих подскоков, стремительно взлетев, блеснула на солнце золотым оперением и скрылась в густой еще листве высокого кустарника. Через некоторое время, в течение которого Клементина пребывала в состоянии романтического анабиоза, из листвы вновь раздались чарующие звуки, приведшие молодую женщину в восторг.
- Жиббо, как прелестно она поет! - ее глаза радостно заблестели.
Старуха усмехнулась.
- Если бы ты слышала, какие отвратительные звуки в иное время может издавать эта крошка, ты удивилась бы еще больше и не стала бы меня благодарить за полученное удовольствие. Впрочем, я привела тебя сюда не затем, чтобы говорить о птицах. Скажи-ка мне, детка, как ты себя чувствуешь? - Жиббо пристально посмотрела на Клементину.
- Ты ведь знаешь... - начала.
Поймав внимательный взгляд Жиббо, занервничала.
- Что ты имеешь в виду?
Старуха помолчала некоторое время.
- Ты, оказывается, глупа, как гусыня. Или это болезнь убила в тебе наблюдательность, которой я всегда так гордилась?
- Перестань говорить загадками! - рассердилась Клементина.
- Успокойся, - Жиббо миролюбиво махнула рукой, - раз ты не видишь сама, я тебе скажу, потому что тебе пора начинать думать не только о себе.
- О ком еще я должна думать? Что ты мелешь?
- Судя по любезности тона, ты и сама начала догадываться, - съязвила старуха.
Клементина лишь покачала головой.
Жиббо развела руками:
- Люди - самое неудачное творение Господа. Каждое животное, едва наступает время, без подсказок знает, что делать. Для этого ему дан инстинкт. Человек же глуп и самоуверен. И всегда самое важное в своей жизни он упускает из вида.
Она помолчала еще немного, поцокала языком, недовольно покачала головой. Израсходовав все известные ей формы проявления неодобрения, наконец, произнесла:
- Ты беременна, детка. В тебе уже почти три месяца живет дитя.
Клементина открыла рот, чтобы возразить, машинально положила руку на еще плоский живот.
- Что ты говоришь?
- А разве я ошибаюсь? - старуха улыбнулась. - Я вижу его. И не понимаю, как этого не чувствуешь ты?
Клементина застыла, осознавая услышанное. Наконец, выдавила:
- Что мне делать, Жиббо?
- Не думала я, что ты задашь мне этот вопрос.
- Много месяцев я ждала, когда Господь даст нам с мужем ребенка. Я надеялась, что, когда он родится, наши отношения станут другими. Я просила у Бога дитя, надеясь, что тот сделает нас ближе. Но ничего не получалось. Ты слышишь?
Жиббо молчала.
- Я помню, - горестно продолжила Клементина. - Ты говорила, что Филипп напрасно ждет... но... как? как я смогу показать чужое дитя мужу?
- Ты хочешь просить меня избавить тебя от ребенка?
Клементина вздрогнула. Покачала головой:
- Нет.
- Вот и хорошо. Девочка, что родится у тебя, изменит твою жизнь. Она - твоя надежда, твоя судьба, гарантия твоей новой жизни.
- Девочка? Ты сказала "девочка"? Откуда ты знаешь?
- А откуда ты знаешь, что скоро наступит осень? Что пойдут дожди? А за осенью - придет зима?
- Хорошо. Пусть так. Но как мне защитить ребенка? Как спасти его от гнева Филиппа?
- Отец твой так сильно любил тебя. Он дал тебе ангела-хранителя, детка. Странно, что ты не чувствуешь его присутствия.
Помолчала, потом продолжила:
- В случае опасности я буду рядом. Но выбирать свой путь тебе придется самой.