Последний месяц осени. Нынче она особо тёплая. "Улетели птицы за море, миновало время жатв. На холодно сером мраморе листья жёлтые лежат". Красивая пора года. И всё же в это время всегда бывает грустновато и иногда тоскливо. После цветения и благоухания приходит пора увядания и расставания. Душа волнуется. Становится зябко. Ощущается холодное одиночество.
Сегодня 13 ноября. Чёртова дюжина. Я человек не суеверный. Что случается, то случается. Значит, тому и быть. А в суеверии кроется некое предначертание возможности появления некоторых обстоятельств. То есть, они не всегда обязательны, но могут и часто быть. Но это всё так, к слову о цифровом дне.
В своём осеннем возрасте я всё чаще мысленно возвращаюсь к его весеннему периоду. Вспоминаю дорогое для меня детство, своего ровесника, которого звали Алькой. Мы жили с ним на одной улице. Дома наши были рядом, напротив друг от друга. Ходили вместе в детсад, заведующим которого была его мама, Надежда Николаевна. Особых игрушек в нём в то время не было. Запомнились лишь большие деревянные кубики. Спали мы в послеобеденное время на небольших кроватках, похожих на известные раскладушки, натянутые парусиновой тканью. Все мы были в садике спокойными, бесшумными детьми, по сравнению с нынешней детворой. Не знаю, чем это объяснить. Возможно, потому что жизнь была не такая дёрганная, как сейчас. Ходили вместе и в единственную совсем маленькую школу, в один класс, в котором, помнится, нравилась нам, хотя мы и пытались это скрывать друг от друга, одна девчонка, с оригинальным для сегодняшнего времени императорским именем Клава, чуть ли не патриция Клавдия. Позже, где-то в классе пятом, мы втюрились с ним неожиданно в вновь прибывшую в наш класс ученицу, Наша любовь раздвоилась: мы попеременно стреляли глазами и за Клавой, и за Галей. Между нами шло молчаливое состязание за получение взаимного внимания с их стороны. Не знаю, догадывалась ли каждая из них о нашем увлечении. Знаю только, что Клава, окончив школу, вышла замуж за Витьку из нашего класса. А Галя покинула нас, уехав куда-то учиться. Вот такие мы были с ним тихие ловеласы. Было, что и ссорились. И тут же мирились, как и все, пожалуй, ребятишки. Как-то я обиделся за что-то на Альку. На следующий день на одной из школьных перемен я достал из кармана одну из двух конфет, которые мне мама сунула в пиджак, и отправил её с удовольствием в рот. Развернув голову в сторону, где стояли мальчишки, я вдруг заметил, что Алька смотрит на меня, уплетающего конфету. Понимая, что Алька чувствует в этот момент себя каким-то обделённым, мне стало жалко его, я подошёл к нему и, достав вторую конфету в хрустящей обёртке, молча, протянул её ему. Алька, не став выпендриваться, с благодарностью её принял. Забыв тут же о ссоре, радостные, что между нами восстановился мир, мы стали о чём-то увлечённо болтать. Альку мой поступок, видимо, очень тронул, и он, как выяснилось, рассказал своей маме. Надежда Николаевна пожурила его за то, что он обидел меня, сказав ещё ему, что на моём месте она бы, хоть Алька и её сын, не поделилась с ним конфетой. От таких слов своей матери Алька проникся, и я это сразу почувствовал, ко мне ещё большим дружеским отношением.
В свободное время от занятий мы тоже с ним были вместе: играли в уличный футбол, буцая иногда вместо мячика обыкновенную консервную банку, в летние дни часто устремлялись на речку, где вдоволь купались, ныряли, при случае, захватив самодельные удочки, ловили окуньков, плотвичку. Иногда, возвращаясь с пляжа, заскакивали в большой сад, охраняемым сторожем, кажущегося для нас безжалостным Кащеем Бессмертным. Судорожно срывая яблоки, запихивая их под майку, мы всё время с опаской посматривали по сторонам, чтобы нас не увидел хромой часовой, в наших глазах недобитый фриц, который в любой момент может всадить в нас из своей берданки жгучую соль. В те послевоенные годы, я и Алька, другие ребятишки, наслушавшись от взрослых разговоров о войне, посмотрев о ней ряд фильмов, играли в войну, бродили по широкому полю, ища патроны, гранаты. И находили их в бывших дзотах и окопах. Старшие ребята их разбирали, оставляя нам пустые гильзы и куски тола, который мы поджигали.
Я и Алька любили ходить и на конюшню, которая находилась недалеко от террикона угольной шахты, глядеть на коней. Вид у них был усталый из-за тяжёлой работы. Когда-то их использовали даже в подземных выработках, от чего некоторые из них ослепли. Мы, молча, смотрели на них. Нам было очень жалко этих замученных животных. Своим присутствием мы хотели выразить лошадкам своё сочувствие. Глядя на них, Алька, обычно шустрый малый, притихал. Уходя от них, мы становились чуть взрослее.
Так и шли мои детские годы вместе с постоянным присутствием Альки, который был развитым мальчишкой. У нас было много общего: играли с ним в шахматы, читали и обсуждали одни книжки. "Робинзон Крузо" Даниеля Дефо, "Всадник без головы" Майна Рида, "Дети капитана Гранта", "20000 лье под водой" Жюля Верна, "Последний из могикан" и "Пионеры" Фенимора Купера для нас были самыми любимыми, мы читали их запоем, не желая иногда даже выбегать на улицу к своим сверстникам. С особым вниманием мы прислушивались, когда взрослые, в разговоре между собой, вдруг начинали говорить чуть приглушённым голосом, поглядывая по сторонам, о политиках. В этот момент я и Алька чувствовали себя свидетелями чуть ли не секретного совещания. О политике в те времена взрослые говорили редко и с какой-то, чувствовалось, опаской. Лишь в 1956 году они вдруг стали оживлённо обсуждать какой-то доклад, прозвучавший в Москве, какого-то Хрущёва. Никому из наших сверстников никакого дела до этого не было, а я и Алька тут же включились между собой (разве возможно было нам оказаться в стороне от важных событий?!) в бурную дискуссию. Видимо, интуитивно мы чувствовали, что в политике не меньше приключений, чем в любимых наших книжках. Только став достаточно взрослым, я понял, что политика это вещь грязная. И лучше читать приключенческую детскую литературу или, на худой конец, читать про политику, чем ею заниматься.
Алька рос в благополучной семье. Мама его была добродушной приветливой. А отец, дядя Витя, всегда спокойный, выдержанный, рассудительный. В доме у них всегда было хорошо убрано и очень чисто. Бывая у Альки в доме, я с восхищением смотрел на внушительный радиоприёмник "Мир" с проигрывателем для пластинок. До этого подобного чуда техники я ни в одном доме не видел. Лишь когда мои родители привезли из Москвы тоже очень красивый приёмник, я успокоился, почувствовав, что причастен, как и Алька, к пользователям научно-технических достижений. Сейчас, в эпоху повсеместной компьютеризации, это, конечно, вызовет улыбку. Но не следует забывать, что тогда был 1955 год, пятьдесят пять лет назад. Когда же, в этот же год, Алькин отец привёз из Москвы немецкую трофейную легковушку, купленную им у какого-то отставного генерала, это был непередаваемый в шахтёрском посёлке фурор, особенно для мальчишек. Дядя Витя поочерёдно возил нас, друзей Альки, на этой захватывающей дух машине. Сидя на изумительных кожаных красных сидениях, мы, наперебой перебивая друг друга, как будто были тому свидетелями, спешно рассказывали, как на этой машине, развалившись на мягком сидении, разъезжал фашистский генерал. Характерно, что Алька никогда не хвастался, что это машина его отца. Это помогало, невольно, ему не дистанцироваться от своих ровесников.
Интересно, мы, дети того времени, не знали, что такое - "национальность". Лишь повзрослев, мы узнали, что есть неведомая для детей такая "субстанция". Несомненно, национальные признаки говорят о некоторых различиях между людьми. Так оно и должно быть: все мы разные. Но если под национальностью подразумевать некую кастовость, высокомерное превосходство, то это уже шовинизм и расизм, что следует самым решительным образом пресекать. Взрослым надо учиться у детей. У них отсутствуют низменные чувства. Если бы нам, друзьям Альки, сказали тогда, что он еврей, то, выражаясь современным сленгом, нам было бы "по барабану", "не холодно, не жарко". Мне и сейчас, пожилому человеку, безразлична Алькина национальность. Как и безразлично, кто он сейчас, богатый или бедный, высокий чиновник или скромный слесарь, которым, к слову сказать, был его отец, дядя Витя. Более того, мне безразлично сейчас, порядочный ли он человек или современный делец, жулик, бандит, обыкновенный пенсионер ли он или прохвост-депутат. Мне близок и дорог Алька, потому что он из далёкого моего детства. Судьба так распорядилась, что, ещё учась в школе, я с родителями переехал на другое местожительство. Дружеская связь у меня с Алькой прекратилась. Но в памяти моей он будет вечен, ибо он остался первым и единственным другом детства. Прошло несколько десятилетий, можно сказать, вся жизнь. С очень многими людьми я за это время соприкасался. И всё же они не заслонили в моей памяти Альку.
Сегодня 13 ноября. Чёртова дюжина. Я человек не суеверный. Но сегодня мне позвонили и передали, что Алька очень тяжело больной. Мне это очень трудно принять и осознать. Мир для меня как-то съёжился и потускнел. На душе стало одиноко и тоскливо. Даже мои близкие не смогут почувствовать глубину моей печали. Нет, я за это их не осуждаю. Надо прожить моё детство, чтобы ею проникнуться. А оно, важной составляющей чего являлся и Алька, было прекрасное. Я открываю старый альбом с фотографиями и смотрю на снимок, где мы, ребятишки, среди которых, конечно, мой друг Алька, смотрим с открытым, чистым взглядом в неизвестное для нас будущее. И сейчас, 13 ноября, я с удовольствием возвращаюсь вместе с Алькой из этого будущего, жёсткого, чёрствого, лишённого простоты и искренности времени. Я рад, что есть гавань, именуемая детством, куда мы с Алькой можем иногда прибывать.
Я человек не суеверный. Но теперь цифра N13 особым образом отложится у меня до конца жизни. А Алька всё равно останется со мной, тоже до конца моей жизни.