Ножницы перелетели через всю комнату и с нервным звоном ударились о стену. Белоснежные лохмотья, некогда бывшие рубашкой, посыпались на пол из ослабевших рук. Она села на пол и закрыла лицо ладонями. Задрожали круглые плечики.
Позавчера у него был профессиональный праздник. И позавчера она весь день носилась по магазинам. Нет, слово "носилась" не подходит. Она один за другим вдумчиво обходила магазины, с нежностью выбирая рубашку. На подарок.
В результате, как это часто бывает, купила ту, которая понравилась ей в самом начале поисков. Она завернула белую рубашку в какое-то цветное, шуршащее великолепие, перевязала лентой в тон.
Вечером, когда он пришел с работы, сверток с подарком ждал его на кровати. Он был очень рад. Рубашка оказалась в самый раз. Она была рада даже больше, чем он. Она любила делать подарки. И она любила его.
Вчера он ушел на работу в новой рубашке.
И сегодня вернулся с ночной смены в новой рубашке. Но только вот, не в той, которую вчера она подарила ему.
Это была совершенно ей незнакомая рубашка. Белая и хрустящая. Хорошая. Но не та, которую она так долго и трепетно выбирала.
Он сейчас стоял под душем, а она сидела на полу над истерзанной рубашкой. Он еще не знал, что ей все известно.
Не понадобилось ни запаха духов, ни следов помады, ни еще каких-то банальных, пошлых примет. Она сидела на полу. Ноги у нее начали затекать. В груди теснилось и росло что-то безмерно большое, гадкое. Ее мутило от боли и ужаса. Что будет теперь?
Жизнь ее всегда была четко обдумана и запланирована. Всегда. И все шло так, как и должно было. Не было в ее жизни ни прогулов в школе, ни заваленных экзаменов, ни потерянной работы, ни нежелательных друзей, ни собак, подобранных на улице под влиянием минутного помрачения. И ей казалось сейчас, что эта чужая рубашка перечеркнула, испортила все это. Взбаламутила. И все жизненные планы разлетелись в стороны, как чаинки со дна стакана.
Она поднялась с пола. На неверных ногах, пошатываясь, дошла до коридора. Надела плащ, туфли. Вышла на улицу.
Ветер озорно дернул за волосы, будто не видел ее горя и приглашал поиграть. Все предыдущие дни стояла жара. А сейчас солнце укрылось за набухшими, беременными тучами. Стало прохладно и мир замер почтительно в ожидании дождя-наследника.
Она постояла на крыльце, поглядела на небо. Затем спустилась вниз. Она хотела идти вперед. Куда угодно. Движение немного ослабляло ту петлю-змею, что цепко висела на ней и сосала силы из ее сердца.
Через пару минут она ускорила шаг. Каблуки застучали хищно, злобно, словно кусают асфальт при каждом шаге. Прочь, прочь. Ей казалось, что если она не будет видеть его, эту рубашку, их спальню, их дом, то все случившееся окажется неправдой, сном. Сейчас погуляет немного, подышит свежим воздухом, и исчезнет весь этот ужас. И когда она заново войдет в дом, он будет стоять под душем, а на стуле будет лежать чуть смятая рубашка. Та, которую подарила она.
В голове хаос, в груди боль. Ощущать все это невыносимо. Руки ломит. Она сдерживает себя, чтобы не опуститься на корточки и не завыть в голос.
Она шла быстро-быстро, низко опустив голову, как на таран. Немного тонковатые губы сжаты. Она, сама не замечая, потерла щеку: щека чешется от высохших на ветру слез.
Не поднимая головы, завернула за угол. И, не снижая скорости, буквально врезалась в какого-то человека.
- Ой!
- Черт!
Она покачнулась от удара и чуть подалась назад.
- Вы не ушиблись?
- Н-нет. Не ушиблась. Кажется.
Она потерла скулу. Больно.
- Я ударил вас плечом?
- Скорей это я ударилась о ваше плечо.
Она не отнимает руку от ноющей скулы.
После секундного молчания:
- Все-таки, я сделал вам больно, да? - мягко, участливо, словно прочитав ее мысли.
И от этих случайных теплых слов, которые она хотела бы услышать не от прохожего, а от него, рухнула плотина. Она не могла больше сдерживаться. Прислонилась к стене и заплакала. Разревелась, как ребенок, плачущий не от боли, а от обиды и бессилия.
- Эй?..
Прохожий испугался. Опешил. Не ожидал такого.
- Может... скорую?.. В больницу?... - мямлит спутано.
- Нет-нет!
Она постаралась взять себя в руки. Перестала рыдать. Стиснула зубы, дышит со всхлипами, грудь ходит ходуном.
Прохожий хотел поддержать ее за локоть.
- Вам нехорошо.
- У меня просто истерика! Это не из-за вас.
Оттолкнула его.
Он промолчал. Видно почувствовал что-то.
Она, шмыгая носом, стала поправлять плащ, прическу.
Он достал из кармана платок и дал ей. Она вытерла глаза, нос, лицо. Протянула ему платок. Он улыбнулся и покачал головой.
- Ах, да. Что это я, - она неловко скомкала платок и засунула к себе в карман. - Я куплю вам новый. Или, если хотите, постираю этот.
- Не надо. Это подарок.
При слове "подарок" ее личико сморщилось. Эта непроизвольная гримаса была так наполнена горем, что он поспешно добавил, испугавшись, как бы она опять не расплакалась:
- Хотите, провожу? Куда вы шли?
- Я... гуляла, - глубоко вздохнув, через силу сказала она.
- Хорошо.
Он запросто, без церемоний взял ее под руку. Она не обиделась, это был жест, каким берут под руку больных или стариков, которым трудно идти.
Они пошли по тротуару. Шли они молча, не глядя друг на друга, только на землю под ногами и иногда вперед.
Когда мерная ходьба и тишина чуть успокоили ее и привели в чувство, она ощутила неловкость оттого, что идет под руку с совершенно незнакомым мужчиной. Что будет, если встретит знакомых? Она постаралась помягче высвободить руку.
- Меня зовут Тимур, - сказал он, глядя прямо перед собой.
Она растерялась и не стала убирать руку.
- А меня Ольга.
Они продолжали вышагивать.
- Куда мы идем? - негромко спросила она через пару минут.
- А куда вы хотите, Ольга?
Она сказал первое, что пришло ей в голову:
- Мороженое?..
Они сидят за маленьким, круглым столиком. Молчат. Вокруг смех, разговоры, музыка. А они молчат и негромко постукивают ложечками о стенки креманок. Он поглядывает на нее, спокойно и немного несмело улыбается. А она смотрит на свое мороженое и медленно ест. К ней с новой силой вернулось чувство неловкости.
Но она вспоминает рубашку, чужую рубашку, неизвестно кем ему подаренную. Он надел ее, вернувшись с ночной смены. Наверно, та, у кого он ночевал, тоже подарила ему белую рубашку. Ведь у него профессиональный праздник. А он надел и пришел домой. Наглец.
"Решил, что я не замечу подмены. Белая и белая, что такого... Гад", - подумала она.
Тоска снова подступила к сердцу.
"Да пошел он!.."
Доела мороженое и подняла глаза на сидящего перед ней парня.
- Вкусное мороженое, правда?
- Да, - обрадовался он.
Лицо его расцвело в щедрой улыбке.
Она кивнула ему:
- Идем?
- Идем. А куда?
- В парк, - недолго думая, ответила она.
Пусть будет так, решила она. Незнакомец, мороженое, парк. Спонтанность действий и мысль, что она делает то, что делать нельзя, успокаивали сосущее чувство внутри. Боль утихала.
В парке оказалось холодно. Запахнув куртки, засунув руки в карманы, они покачивались на гигантских старых качелях. Он смеялся, рассказывал и шутил. Она улыбалась, и даже рассмеялась пару раз.
Он спрыгнул с качелей.
- Хотите, раскачаю посильнее?
- Ой. Нет.
- Да ладно! Не бойтесь. Как в детстве.
Ветер ерошил тяжелую, темную копну его волос. Он смотрел на нее и ждал ответа.
- Ладно, - сказала она. - Я не боюсь.
Он взялся за спинку качелей и толкнул вперед.
Качели взвились ввысь с неожиданной силой. Лицо обдало холодом, воздух яростно рванулся в легкие. Она вскрикнула восторженно. В животе защекотало. Она расхохоталась и откинула голову назад, пальцы что есть силы вцепились в металлические поручни.
Через несколько минут, когда голова стала кружиться, руки онемели и сердце подобралось к самому горлу, она попросила его остановить качели.
Он протянул ей руку, помог спуститься. Ладонь у него очень теплая, несмотря на холод. Приятная, чуть шершавая, сухая ладонь. Такие же руки у ее отца, и поэтому она всегда думала, что такие вот всегда сухие и горячие руки бывают только у трудолюбивых, добрых людей.
- Вы не замерзли? - спросил он. - Может кофе?
- Лучше чай...
Спустился вечер. Как ни странно, более теплый и приветливый, чем день. Тучи так и не разродились дождем. Потащились куда-то вдаль, к горизонту, чтобы оттуда мелькать едва заметными белыми молниями-ниточками.
Он и она сидели на спинке скамейки, положив ноги на сиденье.
- Придет кто-нибудь, сядет на сиденье, а тут мы наследили, - сказал он.
- Нет, это еще до нас наследили. Поэтому мы так и сидим, - сказала она и улыбнулась.
Она улыбалась, стараясь не показать вида, что устала. Не хотела, чтобы наступил вечер, чтобы пора было идти домой. Но начало темнеть, и он видел, что она устала за этот день.
За весь день они успели поговорить обо всем, что только есть на свете. Но он так и не спросил ее, почему она плакала днем. Должно быть, понимал, что если спросит, разрушит волшебство и нереальность сегодняшнего дня. И она была благодарна ему, что он не спрашивает.
- Ты устала.
- Да.
- Домой хочешь?
Все внутри у нее прорыдало: "Нет!"
Она ответила:
- Да.
- Я провожу.
Они взялись за руки, и пошли в сторону ее дома. Она шла как можно медленнее. И он тоже.
- Мы увидимся завтра? - спросил он негромко.
Она не ответила. Думала о том, что будет, когда она придет домой. Ей было страшно за свое будущее.
Сейчас она должна будет вернуться домой, выслушать ужасно логичное и правдоподобное объяснение своего жениха относительно чужой рубашки. Потом она простит его. Может даже, посмеется над нелепой ошибкой и попросит прощения за изрезанную рубашку. Он тоже засмеется покровительственно и погладит ее по спине.
И они пойдут куда-нибудь ужинать.
И они продолжат жить правильной жизнью. Осенью поженятся. Они пока молоды, но она уже сейчас точно знает, что муж ее добьется намеченный вершин. Как же иначе? При таких-то способностях, при таком-то упорстве, при таком-то отце... При такой правильно подобранной жене.
Она погрузилась в эти мысли, и вопрос Тимура услышала только тогда, когда он его повторил.
- Оль, мы увидимся завтра?
И сильнее сжал ее ладонь своей горячей, сухой рукой.
Перед ними на асфальте взвилась пыль от внезапного, сильного порыва ветра. Взлохматились волосы. И невероятно четко и ясно все стало для нее. И она вздохнула с облечением. Спокойно, хорошо до слез.
- Да! Да, увидимся.
Когда она вошла в подъезд, помахав ему рукой с зажатой в ладони бумажкой с номером его телефона, невероятно светло было у нее на сердце. Светло и тепло.
Она открыла дверь своим ключом. На пороге стоял жених. Он сгреб ее в медвежьи объятия.
- Ты где была?! Обиделась, птичка?..
Она молчала. В голове крутились мысли: так, сейчас ничего не говорить, ничего не слушать. Взять деньги - но только лишь свои деньги! - быстро собрать самую необходимую одежду и ехать к родителям. Нет, лучше к Машке.
Она оттолкнула его, не снимая туфель и плаща, прошла в спальню за вещами.
- А ты, наверно, из-за рубашки. Выхожу из душа, а она лежит... разрезанная. Хэх!.. Ты не поняла. Не хотел тебе говорить, Понимаешь...
Она вытащила чемодан из шкафа.
Он схватил ее за руки.
- Да ты чего? Вот так сразу?
- Пусти.
- Олюшечка, я же объясняю. Та рубашка, которую ты мне подарила, она...
Он не договорил и усмехнулся виновато. Ярость вскипела у Ольги.
- Что? Что с ней такого?!
- Олюш, она мне в плечах маловата. Я как одел ее, походил, так сразу почувствовал. Ну и... обменял ее на другую. Тебе не хотел говорить. Думал, не заметишь. А то думал, расстроишься, что неудачно купила...
И с этими словами он вытащил из кармана чек. Она схватила чек, пробежала глазами. Действительно, из того же магазина. И число совпадает. Как же так? А как же весь этот день?..
- И там же в магазине кое-что тебе... Щас.
Он поспешно вышел из комнаты. Она сидела на кровати, опустив руки. Едва слышно переводила дыхание. Кулаки крепко сжаты. В одной руке зажат чек. В другой - замусоленный уже, мятый клочок бумаги с телефоном.
Вся решимость ее улетучилась. И даже в глубине души, не смела она подумать, что, по правде говоря, дело было не только в рубашке, раз так быстро, при первом же сомнительном поводе засобиралась она прочь из его дома...
Он вошел в комнату.
- Вот, Оля!
Протянул ей фирменную хрустящую упаковочную сумочку из магазина дорогого белья.
Еще не развернула, а в голове пронеслось: "Немного кружевное, белое или красное. Что-то в этом роде..."
Развернула. Так и есть. Белое, в меру кружевное. Как всегда.
- Спасибо.
Он стоял над ней и глядел на нее своими сероватыми глазами на розовато-белом лице. Она всегда смеялась над ним за эту неестественную белизну лица в сочетании с красной шеей и красными щеками, и иногда называла его "своим поросеночком". Сейчас это не казалось ей милым. А он смотрел на нее и улыбался ласково. Инцидент исчерпан, думал он. Все в порядке. Она через силу улыбнулась ему в ответ.
Уже поздно ночью, после того, как они вернулись из ресторана, и стояли, вместе чистили зубы, он сказал, роняя хлопья пены изо рта:
- А, забыл сказать. Завтра к моим на ужин едем. Будут папины коллеги. Ты же не занята завтра?
Она внимательно посмотрела на свое отражение в широком зеркале в блестящей раме.