Аннотация: Слегка ванильно, писалось примерно год назад)
Мое одиночество имеет аромат коньяка и густой вкус кубинских сигар.
Или наоборот, мягкий аромат дыма, а на вкус - медово-ореховая горечь.
Одиночество может быть обманчиво в аромате, но должно быть прямолинейно на вкус. Все остальное - пресно или кисловато, иногда слащаво. Все, что вокруг одиночества, имеет пыльный привкус, а запаха не имеет вовсе.
Боль и одиночество я чувствую острее, чем счастье. Ранее утро поздней весны - видится как через мутное стекло. Ну солнце, первая зелень, последние лужи. Я помню, знаю, что это должно доставлять удовольствие. Когда-то кому-то доставляло. А меня не трогает. Чтобы меня тронуло - нужно чуть ярче, чуть жестче, чуть сильнее. Больнее и глубже, чем утренний гам перелетных птиц.
Когда содержимое бутылки уменьшается на треть, а сигара - на половину, у одиночества исчезает привкус отчаянья, но появляется насыщенность.
Мне становится с ним не страшно, а даже комфортно. Приятнее, чем пить имбирное пиво с видом на закат. Ярче, чем целоваться. Интереснее, чем просыпаться вдвоем.
Мое одиночество имеет вкус и аромат. Острый вкус постоянства. Сладкий аромат верности. Мне приятно знать - что оно всегда со мной.
В соседней комнате телевизор орет дурным мужским голосом:
- Я тебя не люблю!
А я начинаю плакать. Мне ужасно жить в мире, где никто никого не любит. Где любовь вычеркнута из списка добродетелей и грехов. Где ценится "легкость", от которой мне так тяжело. Во главу угла ставится необязательность, которая называется легкостью или свободой.
Из страха быть слабым или казаться навязчивой.
Будучи в гостях у мужчины, на третий день - сама себя выпихиваю в другие гости, чтобы дать ему отдохнуть от меня. Чтобы иметь возможность вернуться - через день.
А он и не спрашивает - где я сама отдыхала.
Бывает еще хлеще. Бывает, что я вынужденно придумываю себе других мужчин - в мельчайших подробностях, чтобы вот этот - единственный мужчина в сегодняшней жизни - не испугался своей единственности для меня.
А то как же!
Это ведь обязывает.
А так - он может вздохнуть с облегчением - на нем свет клином не сошелся, он по-прежнему свободен, отношения наполнены необязательностью до краев. Избегаем углов, не задаем острых вопросов.
На фразу "я сегодня не приеду" - легко пожимаем плечами - "не очень-то и хотелось".
Только не быть в тягость, не заглядывать в глаза, которые бегают-бегают, как у нашкодившего ребенка. Зачем ставить человека в неловкое положение.
Делать вид, что все отлично, что - да, я сама именно таких отношений и хочу, что да, чтобы не так унизительно - самой декларировать свободу от обязательств, без обещаний, без упреков, неудобных слов.
"Я люблю тебя" - крайне неудобные слова, они требуют ответа. И ты проглатываешь их, не произносишь вслух.
А потом телевизор кричит дурным мужским голосом - "я тебя не люблю!"
И ты плачешь, плачешь, потому что никто никого не любит. Потому что это дурной тон.
Мы лежали на полу, не помещаясь на матраце кокосовой стружки, - и пускали дым в потолок.
- Тебе бы еще крышу стеклянную!
- И шторы со звездами.
Он моргнул, зевнул и уснул, не заметив даже, что я за эти мгновенья исполнила все ритуалы тысячи и двух ночей (одна ночь про запас - а вдруг год високосный), все песни, танцы и сказки - и прочие свистопляски. Исполнила или была готова исполнить - какая разница.
Только что я собрала в себе и хотела отдать ему сразу все, а он уже захрапел, даже сигареты не потушил!
Влюбляться - вот полностью и целиком - это, наверное, страшно. Мне достаточно влюбляться какой-то частью. Хуже всего влюбляться ртом - исчезает чувство насыщения и умение помалкивать. Рот становится неуправляем.
Самое странное - как я влюбилась в последний раз. Позвоночником. То есть, он вот влюбился - мой позвоночник. Год назад. Какой-то совсем посторонний и незнакомый мужчина пригласил меня танцевать, а я.. я согласилась. Было лето и у меня было платье с открытой спиной. Мужчина дотрагивался до голой спины - и позвоночник влюбился. У меня было такое ощущение, что из моего позвоночника вынули какой-то гвоздь - он стал влюбленным, гибким и податливым. Больше в тот день ничего не произошло.
Но четыре месяца позвоночник не давал мне забыть и все время требовал, чтобы руки вот этого мужчины дотрагивались до моей голой спины.
Через четыре месяца я устала сопротивляться собственному позвоночнику и отправилась к тому мужчине домой.
Когда мы уже засыпали, я повернулась к мужчине спиной, и он целовал мой позвоночник. Два раза.
Больше за полгода ничего интересного не произошло.
Сначала я считала - сколько дней осталось до нашей встречи, точнее, суток. Потом их стало так незначительно мало, что я стала считать ночами - вот еще две ночи и вот.
Потом счет пошел уже на часы.
Но когда и часов не осталось - время разбилось на минуты, и я считала станции метро, еще три остановки осталось.
Потом я считала шаги - до подъезда.
Слушала и считала - переливы домофона.
А потом - только и осталось - считать редкие удары сердца.
Больше ничего не осталось.
Самый любимый драматичный сюжет - это история про то, как ты любишь человека слишком сильно. Чересчур.
Какой-то чудовищной любовью. Любовью, которая сжигает и затопляет тебя изнутри - как пожар или водопад.
А ты любишь. И сама знаешь, что чересчур и если ты позволишь себе раскрыться, то затопишь и сожжешь все вокруг своим пожаром и водопадом. А ты любишь и не можешь позволить сжечь и утопить.
Поэтому начинаются тиски и интриги. Когда сама себя выкручиваешь и вымучиваешь, чтобы на любимого человека не сбросить всю эту тяжесть, и стихийность, и УЖАС.
С фальшивой улыбкой радостно хвастаешься, что вчера гуляла с другим мужчиной, с легкостью говоришь грубости и пошлости - и тебе никогда не больно.
Так всем проще. Делать вид, что нет ни пожаров, ни водопадов, а только тишь да гладь.
И все мы люди-человеки. Расплескиваешь потихоньку стихии - по сторонам - чтобы е обрушить - то, что дорого.
На самом деле, это самое чудовищное, что человек может с собой сотворить.
Я наконец-то поняла, что значит фраза "люблю тебя больше жизни". Я всегда думала, что такая фраза - это шантаж, угроза суицидальными намерениями, и меня крайне раздражала эта фраза - своей корявостью, пафосом и заведомой лживостью.
А вчера вдруг и поняла.
Это так просто. Вот есть человек, которого ты любишь. И есть вся такая сложная и прекрасная жизнь, во всем ее многоцветье и разнообразии. И тебе - вот эта сложная и прекрасная - становится скучна. И если на одной чаше весов - сложности и прекрасности, а на другой - человек, которого ты любишь, то вполне вторая чаша перевешивает. То есть, "жизнь" - не как антоним "смерти", а "жизнь" - как синоним "большого мира". В общем, что в монастырь, что замуж за дурака. Ты завтра не умрешь от любви, но от жизни уже отказалась. Не увидишь, не попробуешь, не поедешь, не потратишь. Сделав остановку на перепутье - остаешься здесь, отказываешься идти дальше. Как-то так. От этого не умирают.
Это очень похоже на бездну, которой приносишь - и отдаешь, отдаешь, отдаешь. Обратно не получаешь - ни сдачи, ни отдачи, разве что чавкает прикольно.
Это очень похоже на голод. Голод как-то привычнее, и я пытаюсь себя обмануть - будто бы это голод. Будто от этого чувства можно избавиться.
Вместо живота - впадина, а под ним вообще - пропасть, щель, бесформенная дыра без краев. Ты таешь от мужских прикосновений и это не метафора. Таешь, растекаешься, становишься податливой на краткий миг, когда тебя можно начинать лепить. Если упустить этот миг, совсем растечешься, как прошлогодний снег, как вчерашнее мороженое.
Для тебя любовь означает единственное желание - полностью раствориться и исчезнуть. Чтобы тебя просто не стало.
Русалочка превращается в морскую пену.
Снегурочка растекается грязной лужей.
Ты зачем-то продолжаешь существовать между двух ипостасей - лягушкой и царевной. И тебя спасти - это от тебя отказаться, заморозить до завтрашнего дня, отойти в сторону, уйти и оставить.
Это похоже на зубную боль - томительную, ежеминутную, бесконечную, которую можно заболтать, запить, залечить, и снова мелко взвыть, потому что она никуда не делась, только выдохнешь, она возвращается. Очень похоже - только анальгин не помогает. Это похоже на... тошноту, да. Когда постоянно-постоянно в горле комок, и ты не можешь, боишься - глубоко вздохнуть, сказать хоть слово - боишься, каждое слово может оказаться лишним в твоем рту.
Это похоже на похмелье, на пмс, на кучу всяких других смешных, глупых и злых болезней.
Похоже на выход из-под наркоза - когда белоснежный кафель операционной разбивается на миллионы разноцветных квадратиков, и тебя начинает кружить какими-то изломанными коридорами "компьютерной заставки".
Это похоже на карусель, оператор которой запил и ушел, а тебя крутит и крутит, и ржавые цепи скрипят и все вот-вот рухнет, да и пускай рухнет, лишь бы как-то остановиться.
Это похоже на то, как ты тонешь, когда каяк переворачивается о невидимый камень, и течение несет, и ты помнишь, что нельзя выпускать весло, держишься под водой за это проклятое весло, забыв, что надо отстегнуть "юбку", вытащить ноги, вытащить себя саму - хоть за волосы, как барон Мюнхгаузен, помнишь только про весло - и тонешь, тонешь, и тебя несет по камням, главное - весло в руках, остальное - наплевать.
Это похоже на то, как ты залезла на крышу шестнадцатиэтажки - вдребезги пьяная, изо всех сил держишься за ограждения, но тебя все время кажется. Кажется, что ты падаешь - и все. Ты стоишь на месте, а тебе все равно - кажется, и по позвоночнику течет ледяная струйка, и ты все крепче зажмуриваешь глаза.