Окай-озеро

  Был поздний ноябрь, время, когда почва застывает и хрустит под ботинками, а хватка ветра с каждым часом становится сильнее.

  Был поздний ноябрь, и деревья замерли сновидениями печального сюрреалиста: потекли себе вверх, размазались по однотонному полю.

  Был поздний ноябрь, когда я понял, что приехал сюда явно не охотиться. Из-под подошвы выскочил камень. Я вряд ли кого-то смог бы убить: четвероногого, крылатого, себе подобного - вот так запросто, как подобрать камень с обочины заросшей грунтовки.

  Снег пока не лёг. Места - глухомань с отпечатками древности. Каждый поворот - будто портал в бездну. Каждый холм - будто курган. Отсутствие троп, никаких просек. А ещё озеро в киноварно-чёрной оправе кустов. Не замёрзло до сих пор, хотя вроде пора.

  Я уселся на берегу, положил рядом бесполезное ружьё. Хотелось закопаться в листву и уснуть. До самой весны. Или навсегда. Полуголый лес двоился в слюдяной глади. Ни крошки, ни намёка на лёд. И всё же вряд ли там, в глубине, бьёт из-под камней ключ твоей любви.

   Русалка.

  Мы встретились два года назад. В пекле внезапно упавшего откуда-то лета воздух дрожал, озеро виделось сиреневым. Лиственницы и осины бросали густые тени. "Расплавленный фианит", - отметил, стоя на мелководье и рассеянно наблюдая за полётом стрекоз.

  Ты оказалась совсем не сказочной: не заманивала в трясину, не тащила в омут. Просто сидела на противоположном берегу, касаясь пальцами ряски. Глаза у тебя были печальными, волосы отдавали зеленью. Больше ничего не запомнил. Ушёл. Думал, показалось. Вернее, хотел, чтобы "показалось".

  

  Вернулся через сутки мучений. Ты находилась там же, словно не совершила ни фрагмента движения.

  И я переплыл озеро.

  - Русалка?

  Медленно перевела взгляд, медленно вернула в исходную точку и сказала:

  - Да.

  - Кого-то ждёшь?

  - Тебя.

  - Серьёзно?

  - Серьёзно.

  Блаженно растянулся, стал рассматривать линии телореза и сальвинии на твоей спине - природа одела в них своё чадо, как в платье.

  

  Разве забуду то лето, обронённое богами вдалеке от людей и бега? Рад забыть, да не судьба, видимо.

  Русалка, дочь безмолвия: ни смеха, ни улыбки - росчерк тишины. Часто забиралась на деревья, пряталась в ветвях, а ещё чаще бродила вдоль кромки воды, обрывая соцветия. Тобой бы точно восхищались любые мистики и символисты вместе взятые. Рисовали и стихи, верно, посвящали, и песни слагали бы. Из меня, увы, ни художника не получилось, ни барда, ни воздыхателя.

  

  Однажды - ты по привычке смотрела в глубину, аировую, камышовую, - признался, выдёргивая звуки из горла силком:

  - Не свободен, пойми.

  - Знаю. - Не удивило откровение; даже не спросила, зачем тогда я здесь, болтаюсь в приправленной рассветом мути забытым поплавком.

  

  И, заключённая в объятия, не поднимала ресниц. Только торопливо перебирала когтями по лопаткам. Считала нити, из которых сплетён? Бог весть. На плечах оседала роса, у висков тихо бились синие прожилки. Наверное, и сердце было заполнено тушью, качало её, по венам и капиллярам проталкивало. Однако не слышал, чтобы оно билось. Или не хотел услышать. Кто теперь разберёт.

  Подступала осень, несла с собой пряный, сахарный запах, сбережённый в цветистом платке. Расправляла его, ведьма, над пущей, и ткань чадила обманутыми надеждами. А ты укрывалась платком, путалась в узорах, становилась их частью, и в прозрачные очи вливалось золото отсветов. Забавно: осенью радужка приобретала оттенок хорошо заваренного чая. И пока посторонний наблюдатель записывал впечатления на диктофон памяти, лез за термосом. Ты удивлялась предметам человеческого мира, любила изучать их; пластмассовая кружка, например, в руках нежити обрастала мхом и тиной. Но когда в городе, таясь от жены, словно преступник или извращенец какой, осторожно распаковывал посудину, оставалось лишь вздыхать: куски чудес гибли в отрыве от влаги и коряг.

  

  - О чём думаешь?

  Не отвечал, смотрел в пламя костра.

  Запах опади усложнялся: то ли горечь в него вплеталась, то ли гарь. Огонь порождал искры у тебя в бусах, множился там, теплился, играл. Проку от его игр, милая, - не согреет и не спасёт.

  - Пойдёшь со мной? - швырнул вопрос с галькой; он запрыгал по тёмной материи, погружаясь на секунду-другую и вновь появляясь на поверхности.

  Ты уставилась в упор. Теперь только понял, почему избегала разговоров "глаза - в - глаза": от неподвижного, матового взгляда бросало в озноб. Конечно, живому - живое.

  - Ну чего тебе нужно тогда? Что должен сказать? Что сделать? Шалаш тут выстроить и таскаться молча за тобой по пятам?!

  Накричавшись, ушёл в лес.

  Кусты обдирали руки до крови, под ногами змеились корни, элементы угрюмой легенды.

  Ягоды, которые принёс, ты перебирала и рассматривала, подолгу катая в ладони. Как будто ладонь - лодка. Как будто ягода - солнце. Солнце плывёт вокруг земли, пока его не проглотит мавка.

  - Просто представь наше, допустим, будущее. Ты ведь не знаешь: у человека должна быть крыша над головой, семья, работа. Человек не в пустоте болтается. Связан с другими людьми, с обстоятельствами. Есть родственники у него. Есть приятели, вредители, куча обязанностей есть. И времени у человека на всё это непростительно мало, понимаешь? Да услышь же, глухонемая! Не имею права существовать в плену сновидений.

  И вдруг ты усмехнулась. Почти в голос.

  - Весело, ага, дальше некуда.

  Уложил вещи, закинул за спину ружьё.

  - Привычки хрупки. Поэтому ждала.

  - Разумеется. - Остаточный эгоизм, чудесно; демонстрируй его лешим вон или птицам перелётным. - И в городе. Куда определить? В ванную? В фонтан? В бочку? Дом на окраине снять? Бесполезно.

  Вряд ли обитателю чащи тирада была полностью понятна. Поди объясни ребёнку, почему светят звёзды.

  - На вот, - вложил в ледяную ладонь цепочку, пальцы предательски дрогнули.

  А что ещё мог придумать, стоя рядом с призраком в глуши кромешной?

  Ладно, к чёрту прощания. К чёрту озеро. К чёрту бред.

  - Бывай.

  - Когда перестану верить...

  Не услышал, что нёс в себе шёпот, неземной, придонный, - осень посыпала сверху быстрые листья. Древесный храм наполнился шумом. Духи угасания рукоплескали мне, жестокому герою. Звуки остывали и растворялись в сумраке подступающего вечера. В голову, затуманенную белибердой, настырно вползала история о твоей дурёхе-сестричке, блуждавшей по земле с клинками в пятках и отдавшей голос только того ради, чтобы принца беспутного повидать. Ломился сквозь бурелом, почти не разбирая дороги. Ощущал себя потомком сказочного гада.

  

  Сейчас поздний ноябрь, а я снова здесь. И буду приходить, пока снега позволят. Уже который сезон заканчивается для меня на берегу Окай-озера.

  Сейчас поздний ноябрь, а я перебираю звенья цепочки. Потеряла или выбросила со зла? Серебро тусклое, но до сих пор хранит твой запах. Развожу костёр. Извлекаю из рюкзака кружку со стёртыми совами - тебе, помню, нравилась - и термос. Последний треснул и тепло, конечно, не держит, но потаённое лето блазнится мне в хвойных потёках на корпусе.

  Иней обращается каплями, капли - инеем. Время замыкается на самом себе, не слежу за ним. Порой оглядываюсь: вдруг, вдруг.

  

  Когда перестану верить в новое прикосновение к осоке твоих волос, в новую встречу, в новую луну, горькую, расчерченную на трассы и кратеры... Для чего тогда душа, мавка, скажи на милость? Ведь она не сундук, не ящик, не чемодан и не сейф. Её не заполнить осознанием того, что комната в многоквартирнике практически твоя. Что жидкость из крана практически питьевая. Что практически друзья поздравляют с праздниками практически искренне. Ведь душа плывёт мимо суррогата жизни, мимо буйков и подкормок. Не откликается на ласку по обмену, на отношения по контракту. Лезешь из кожи вон, дабы удержаться в среде полиса, - она молчаливо презирает с намерением отлететь. Видела ленты на флагштоках? Откуда, ну да. Тугие, вытянутые в направлении ветра; рвутся, трепещут. Но никогда им не покинуть каркаса, из которого растут. Вот и душа - нечто вроде. Треплет её, выворачивает, а толку? Нет у меня слеги, мавка, и болота бытового кошмара затягивают с каждым годом глубже, глубже. Переломались слеги. Машу руками в пустоту. Понимаешь?

  

  И снова остывает чай. Снова вмерзает в землю нелепая вера. Может, и не было тебя? Может, утонула давно?

  Смотрю внутрь воды. Вода не движется. От неё веет холодом, и чувство непроглядной вины накрывает с головой.

  

  ***

  Первые заморозки тронули кору, и кора омертвела. В укрытие из веток просочился зябкий туман.

  Кости растений тревожно потрескивали. Уловки и миражи осени порой сводили с ума, готова была бежать на поиски - туда, где в грунт врезаны бесконечные полосы. Но страх разминуться с тобой висел камнем на шее.

  Не знаю, как вы, люди, считаете время - для меня оно длилось и длилось, растягивалось смолой. Сначала кроны укрыло снегом, озеро превратилось в зеркало. Раньше всегда засыпала на дне и не знала о красоте изменений. Успокоился мир. Выровненный, погрузился в дрёму. Позже наблюдала за потоками тепла. Они истончали пространство, снимая белизну слой за слоем. Позже явилась жара. Много солнца выплеснулось сразу, да. Ожили птицы, принялись мастерить гнёзда, зазывать в гости облака. Лес раскрылся навстречу небу, заблагоухал.

  К июню тело моё утратило вес, стопы больше не касались травы. Я ждала, пока цвели озёрные лилии, пока могла различить отражение под россыпью бликов.

  Цепочка, которую берегла до последних мгновений, выпала из растворяющихся в воздухе пальцев.

  Русалки рождаются, когда в них верят, и исчезают, когда становятся не нужны. На берегу Окай-озера или где-то ещё.