Телефонная будка (изнутри конденсат, снаружи хитин над узлами органов) убедительно имитирует парник, а через минуту Оце, теряя расслабленное тепло, включается во время суток, осознаёт гудки и вибрацию стен. Оце говорит себе спасибо за то, что лёг одетым, хотя скорее просто отрубился на диване в гостиной. Обстоятельства не имеют значения, имеют значение факты.

 Аппарат сочит чужой, однако до слова понятной речью:

 - Пусть протяжённая ночь не обещала дня и не обещала света, и не знала его вовсе, и не рождала, и не содержала, собрались они вместе, там собрались они.

 Последнее ускользает от Оце. Где собрались, кто собрался, куда.

 - Можете повторить?

 Покидая укрытие, он тянет спину; спать сидя на полу в неотапливаемой коробке - удовольствие то ещё. Пожёванного вида горожане, кто с кряхтением, кто с матюгами, кто в пижаме, кто голый, ползут к остановкам. На голых не обращают внимания, в киосках легко приобрести копеечный дождевик.

 

 - Два шницеля, картошка фри, бризоль с сыром.

 Тим лепит стикер, умудряясь не опрокинуть гору посуды, которую нужно оперативно, без шума, звона, прочей акустики свалить в мойку. На шее у него полотенце-удавка, на башке опасно балансирует, подтанцовывая, стакан. Оце сам удивлён, как можно, левой рукой снимая плёнку с контейнера, правой подтягивая доску, ногой заталкивая гарбич обратно под стол, глазами отслеживая уровень обжарки канализационного мутанта (в меню патетически зовущегося "морским окунем"), замечать подобного рода мелочи.

 - Креветок лови.

 Феерично вращаясь, блюдо летит по направлению к Тиму, следом стартует соусник.

 - Лаймы просили. Эй, хорош ножами по мозгам-то долбать. Лаймы просили, говорю.

 - Хали-гали шиш вам, - копирует вокал сковородок Оце.

 Не потому, что злость или близко, - потому лишь, что переорать кухню невозможно в принципе.

 - Тогда пусть лимоны жрут, - соглашается Тим, отмахиваясь от мух. - Витамин С, полезно от гриппа. Шочи, пиво на четвёртый, шевели задницей.

 Упомянутая задница проплывает в фоне, обтянутая клетчатым. На подносе у Шочи армада кружек, бутылок, банок, из кармана юбки призывно поглядывает открывалка системы Блиц.

 - В тебе кто-то сдох, дружочек, - перед самым выходом в зал роняет Шочи для Тима. Выражение её лица, застеклённое, отсутствующее, впрочем, никак не меняется.

 Прямо в лоб Оце летят вдруг ступенчатые пирамиды, каменные лохани размером с вагон, линзы без оправы, чёрные, с продымью, таких не бывает в природе. Естественно. Экменистические сдвиги, в общем, конфабуляция. Мощно звучит, у Оце эта херня давно и надёжно в коллекции, его папаша журнал выписывал, спецом. Может, мамаша. Может, тётка по линии. На линии? Тётка на линии так и сказала: "Конфабуляция". А сказав, повесила трубку. Адаптационный, как его, чёрт.

 Выловив детали псевдоокуня, Оце составляет из них удобный для поедания шалаш, в ту же фритюрницу (других в любом случае нет) загружает картофель. Надо бы перебить рыбный душок после. Оце хитёр на выдумки, он знает тысячу способов, но высший пилотаж, конечно, - выдать подгулявшее за особую рецептуру.

 Ближе к вечеру вваливается Мба, курьер. Стаскивая термокороб, медленно перекатывая жвачку с десны на десну, ждёт, пока Тим впарит очередному заказчику лишний харч.

 - Час, и замываемся, - предупреждает Оце.

 Хорёк, борзея, сочиняет многоярусную чушь про акции, скидки, сеты. Эдак от плиты не отодвинуться. На помощь приходит Шочи: ловко подцепив провод, вынимает из кармана открывалку. Космос, почти эротика.

 - Не благодари, - за фасадом у неё пустырь, где гуляет эхо: н'дари, ри, ри.

 

 Мба и Оце курят со стороны пожарной лестницы. Тим, в рупор причитая об ущемлении стратегов, пакует горячее. Широкий скотч, которым он фиксирует крышки, будто налип Оце на нижнюю часть лица, будто заклеил рот, будто долго, оcтервенело мычишь в глубине холодного кейса, будто есть пароль для твоего извлечения на свет божий. В звуках насилия над катушкой Оце слышит вопль сиамского близнеца. Тогда у Оце начинает ныть нога. Беспричинно ноет ниже колена. Закатывая штанину, он ищет шрам, но шрама нет. Вот сейчас. Сейчас над городом разгорится Полярная. Созвездий не будет, будет единственно лучистая беспощадная дрянь, презирающая высотки, динамику, смог. Аларм-кнопка, концентрат направлений, притягательно мёртвый язык, зуд и зов.

 Мба кивает на фодиатор, мопед-летучку, призывая его в свидетели, и флегматично рассказывает о свежих авариях.

 - Спать надо пристегнувшись, - подводит итог. - Иначе сутки в помойку.

 

 Огни ночного бдения дробят предметы. Сколько Оце ни просит задёрнуть шторы, Шочи оставляет свои правила. Ей нравится микс: красное, рыжее, зелень. На взгляд Оце, колористическое чудовище навязывает агрессию. Должно быть, в ней Шочи и нуждается. Если на Оце находит, Шочи рада.

 - Этот проткнула, когда впервые встретились, - тянет за перекладину креста в правом соске, - этот, когда встретились через месяц, - в левом у неё подвеска, перо ли, крыло ли.

 Затем Шочи старательно повествует о железе, которым нашпигована. Смыслом обрастают трагус, медуза, бридж, микродермалы, циркуляры. Каждая встреча знаковая, судьба, планеты, энергии. Оце разворачивает над собой ментальный фильтр, покачиваясь на границе дрёмы и удовольствия.

 - Хочу стать святой.

 Странное заявление, ибо действия Шочи над его телом характерны отнюдь не для мадонн.

 - Да, - бросив занятие, та отстраняется, - хочу стать святой.

 Оце приоткрывает глаз.

 - Я могла бы стать святой. Могла бы остричь волосы, вязнуть в патериках, вращаться орбитами волонтёрских программ, носить для пенсионеров сумки из магазина, существовать при храме, созерцать образа, молиться. Да, я могла бы молиться, я знаю молитвы.

 - Могла, конечно, - на всякий случай соглашается Оце.

 - Или нет. До твоей забегаловки работала в госпитале, поэтому проколы делаю сама, не нуждаясь в услугах салонов. Пинцеты и ёмкости чистые, иглы простерилизованы, - Шочи стекает с ложа, чтобы искать у зеркала нужную склянку. Склянок у неё много, стройные ряды склянок. Зеркало демонстрирует жутковатый триптих в жанре ню. - Инструменты следует содержать в чистоте. - С инструментарием Оце знаком не понаслышке, у него быстрая регенерация. Добыв загнутый коготь, Шочи вдевает нить. - Просто зашить, - подносит ко рту, - просто зашить источник трёпа. Мягкость и прочность косых стежков, искусство молчания.

 - А есть куда будешь?

 - Пост без пощады, пост без упрёка, - втягивая живот, Шочи проводит пальцами по линиям рёбер. - В последнее дежурство, помню, привезли парня, хорошего такого, на тебя похожего, - игла возвращается в спирт. - Из парня планировал вынуть содержимое некий хищник, а носитель содержимого сопротивлялся. Бедный, бедный мальчик, громкие крики, - Шочи лавирует в лучах. Её привычка абсолютно любых мужиков называть "мальчиками" вымораживает. Оце не удивило бы, назови она "мальчиком" гипотетического старпёра, клиента гипотетической службы спасения. - От тебя ни звука не услышишь, к нему же я прониклась уважением. У парня был разрезан язык, как у змеи, и поверь, он вполне сносно артикулировал. В моменты те, мотая на нейроны лепет, я достигала эйфории.

 - Где он сейчас? - блажь окончательно покидает сознание, Оце приходится искать джинсы среди хлама на полу.

 - Подлатали, сбежал.

 - Раз, - оккупировав лоджию, говорит Оце (гаснет сияние горизонта). - Товсь, - говорит Оце (гаснет жилой массив). - Занавес, - дирижирует Оце (гаснут гипермаркеты, гаснут фонари).

 - Птички уснули в саду, - поёт из комнаты Шочи, - рыбки уснули в пруду. Спи, моя радость, усни.

 - Ещё варианты.

 - Останови колесо рандомных пробуждений.

 - Разве я за них ответственный, - Оце срывается с места. Приметать верхние веки, идеальный план.

 - Не успеешь.

 Оце бланширует мозг, вроде для удаления горечи, но честно - чтобы стёртая кассета не скрипела в нём. Завтра Шочи очнётся под очередным ушлёпком, бесстыдно нагая, примет событие, уложит событие в растрёпанную голову. Опаздывая после мутного перепиха, возьмёт такси, примчится в шмоте с чужого плеча, повернёт табличку надписью "Open" к публике.

 - Ты для меня не случай, - объясняет Оце за миг до воцарения полной, парализующей темноты.

 

 Утро застаёт его в Музее переменных ценностей, у распятой шкуры. Комбинация колец и пятен завораживает. Оце готов поклясться, что способен прочесть их. По примеру героев кинематографичной древности, он разбивает витрину огнетушителем, он цепляет шкуру, чтобы лапы свободно болтались по сторонам, он скачет вдоль экспонатов, пока нагуаль, не пляской согнутый, но ревматическими болями в душе, не выбредает из-за.

 - Это было больше похоже на чувство или на впечатление, - делится нагуаль, - чем на мысль. Зверь, который издал звук, сообщил, что они пришли с севера и идут на север, и когда мы встретимся вновь, они будут идти тем же путём.

 - В любой непонятной ситуации уходи на север, - кивает Оце.

 - Бесконечно уходить на север нельзя, особенно при условии расположения севера в пределах твоей империи.

 Империи, м'перии, рии, ри. Сними трубку, сними грёбаную трубку.

 - Можете повторить?

 Продавец жетонов на общественный транспорт смаргивает нагуаля так, как Оце стаскивает маску. Ясно, повторения исключены.

 

 У подножия лестницы Тим с перекошенной мордой цедит кофе. Из уха его показывается нематода. Подловив момент, Тим хватает червя и выдёргивает. Финт выполнен мастерски.

 Оце приземляется рядом.

 - Вчера очистные, сегодня канализация, - размазав червя берцем, Тим некоторое время изучает останки. - Чего он хочет, Оце, чего он хочет от меня, почему регулярно окунает в экскременты? Хочет показать начинку мою - да-да, уже прифигел и раскаиваюсь, сейчас червяка обратно соберу, поименую в честь безвозвратно утерянной собачки, отважного пёселя, бегущего краем моря.

 Оце указывает на сетку с "окунями".

 - Хоть польза заведению, - совершенствует активиста Тим. - Не слыхал, чтобы с наших деликатесов травились. Мба, кстати, обещал фасоли подвезти.

 - Жирные места достаются.

 - Всякому по деяниям его, - озвучив сентенцию, Тим снова влезает в образ, ненавистный Оце. - Спокойно, братух, я ведь абстрактно, я ведь не про Шочи. Есть мне, считаешь, разница, кому она ещё не дала. Брось, - Тим хочет свалить, но вместо побега летит носом в грязь, где составляет компанию умерщвлённому червю. - Брось, ну, - тревожно, нищенски оглядывается на Оце. - С прошлого раза самому паршиво было. Было, было, не гони. Я на заказах, я на хостесе, я тебе семьдесят процентов выручки делаю.

 Оце молча следует на кухню. Содрав шкуру, надевает китель, чёрный с продымью, моет руки. Вода из крана по-прежнему ржавая, от неё пахнет железом.

 - Счета пришли, - в зале Шочи гремит стульями, день вступает в свои права.

 

 Мба и Оце наблюдают за оседанием света. Под густым наваром предзакатных процессов крутится сплюснутая капля артериальной крови.

 - Дрожит. Когда оно так дрожит, кажется, я в субтропиках, под здоровой сейбой жду прохлады. Задача - семью кормить, но за черепом ни мысли о сложностях добычи корма, - Мба ковыряет стир-фрай, бог знает из чего составленный. Хотя расскажи ему Оце, из чего, Мба лишь хмыкнет и продолжит ковырять.

 - Тускло, - Оце сдвигает солнцезащитные очки. Качество осадка остаётся прежним.

 Мба пожимает плечами.

 - В другой раз лучше сделаешь.

 - Из говна и палок.

 - Творческий кризис. Вас, творческих, часто несёт. Ладно, поехали, покажу, вдруг сообразишь насчёт шлифовки. А вроде реалистично, - Мба заключает трепещущий диск в раму из пальцев.

 - Куча адресов осталась! - горланит вслед Тим. - Меня не дождётесь в субботу, поняли, я и подружку твою подловлю, учти, Оце!

 

 Дома мельчают, улицы сжимаются в струны, перспектива обретает пронзительную глубину. Город сыпется грудой осколков. Между ними течёт золото, лежалое, древнее золото, которое выстрадали, которое щедро поили жизнью, которое щедро прорастало маисом сквозь поколения, горячее, родное золото, в которое Оце на лету погружает ладонь.

 - Не зачерпнуть, - комментирует Мба. - Утром можно, сейчас бесполезно.

 Фодиатор снижается, чтобы сесть на площадку перед угрожающе огромным зданием. Многие стёкла его полыхают, того гляди выльются из рам. Насколько известно Оце, в здании консульство, но какой страны - хоть убей.

 - Вряд ли нас впустят. Там, наверное, охрана.

 - Войско, - гогочет из-под шлема Мба. - Кому, кроме тебя, понадобится туда лезть. Оно же раздавит, - почтительно взирает на монумент, - сложится гармошкой да и сомнёт. Погнал я, счастливо.

 Поскальзываясь на мраморе, оставляя в его плитах свои удивлённые, плохо гармонирующие с обстановкой отражения, Оце пересекает вестибюль по диагонали. Прочие Оце осторожно следуют за ним, некоторые Оце в сомнении тормозят, парочка Оце воздерживается от решений. За лестницей лестница, за лестницей лестница. Можете повторить? Пожалуй. За лестницей лестница. Оттолкнувшись от перил, Оце прыгает вниз, как с трамплинной доски в бассейн. Глыба обсидианового льда стремительно движется навстречу.

 - Замри.

 Глыба замирает. Плоскость её идеально ровна, корни окутаны дымом. Скорее всего, это действительно дым. Поправ глыбу, Оце перекатывается с пяток на носки, провоцируя приливы и опустошения. Под ногами целый мир: нагорья, равнины, террасы, дороги. Пятки - дым заполняет мир, носки - покидает. Оце щурится, дабы рассмотреть вверху точно такую глыбу, разве не дымом заполненную, пламенем. Оце понятно: он столкнулся с собственным изобретением, устройством для кражи и деформации солнца. Само солнце стабильно гибнет в полдень, передавая функции обманке, отблеску, поэтому пышность закатов, визитная карточка Толлан-сити, - лишь фантик, обоина на рабочем столе, а за ней черным-черно. Но что касается нижней линзы, её Оце считает венцом творения. "Вечная ночь, - думает он, - вечная ночь без перерывов на обед и ужин, парковку и заправку, покой и бодрствование, поиски места в железобетонных манграх. Долгая ночь, исходник, чрево".

 

 Тим и Мба ждут у закусочной. Оце прогоняет их, они снова являются. Оце прогоняет, они являются. История упоротого сурка, не иначе. И мой всегда, и мой везде, и мой сурок со мною.

 - Счёт на недели, - Тим демонстрирует календарь, дисплей слепит глаза. - Перегнул, братух. Иллюминация стрёмная, народ на ёлку лезет. Скоро у нас тут шизополис возникнет на почве кругляка, придётся больнички создавать для лечения и профилактики трудоголизма.

 - Потуши, - перебивает Оце.

 Тим смотрит нагло. Оце отбирает у него источник мерцания и, вынув аккумулятор, швыряет в мусорный ящик.

 - Знаешь, в чём загвоздка, ты не демиург, - вздыхает Мба. - Пока демиурга ищешь, отстроенному труба.

 - Посели его рядом, - советует Тим.

 - Накорми, напои, спать уложи, - поддакивает Мба.

 - Накормить, - повторяет Оце, обращаясь к Полярной калеке.

 

 Шочи не открывает дверь. Звонок надрывается, но Шочи не открывает дверь. Оце вынужден выбить её, далее выбить дурь, много чего ещё выбить из мужа Шочи.

 - Я видела его, - сообщает она позже, завязывая блузку узлом и брезгливо, цаплей перешагивая через багрянец мазни на полу. - Просил набрать, если одумаешься.

 - Набери.

 - Набрала.

 Оце подтягивает к себе банку с холодным чаем. На банке изображена агава. Из прихожей воет какой-то хмырь. Хмырь виноват в том, что теперь у Оце саднят костяшки.

 - Ни в сердцах, ни в тщеславии твоих врагов, коих бессчётное множество, я не нуждаюсь, - приветственное шипение абонента ощутимо действует на нервы. - Угости по-родственному, чем-нибудь ностальгическим, домашним.

 - Без проблем, - ухмыляется Оце.

 Вдоль паттернов ковра в поисках слетевшей серьги ползает Шочи, отзывая желание вырвать собеседнику гланды и призывая иное. Какой-то хмырь продолжает выть. То ли ещё будет.

 

 - Он здесь, ну тот, со сплитом языка, покусанный.

 - Деталирую.

 Шочи мотает головой в стремлении избавиться от картонной роли. Комья непереваренных спагетти настойчиво лезут в направлении пищевода. Правда, если не таращиться на этого, на этого, кто он вообще такой, столкнулись в подворотне, где трудишься, медсестра, давай ко мне, к тебе в каком смысле, в любом. Шочи пытается исчезнуть, но её приподнимают, устанавливают вертикально. Пластик, приборы, фужер - всё дребезжит.

 - Не понесу.

 - Куда денешься.

 Несмотря на поздний час, в заведении людно. Светодиоды под потолком, разболтанность фьюжн, новый кондиционер, плетёная мебель. На пьяных каблуках Шочи движется к гостю. Следом шествует Оце.

 

 - Ваш визит польстил обществу, - с сарказмом кланяется хозяин.

 - Надеюсь, сегодня обойдёмся без жертв.

 Гость фриковат, но не по-здешнему. Прибегая к речам, подобным его, общаются тучные земли, жухлые листья, прелые травы.

 - Сначала попробуй, - Оце, широко улыбаясь, снимает крышку с блюда.

 У гостя пульсирует вена на лбу. Мба и Тим, как по сигналу, отступают за стойку.

 - Зачем? - спрашивает гость, сминая край скатерти.

 - Зачем потчую великого путешественника мясом змеи, - улыбка Оце покидает пределы рта, превращая его костяной частокол. - Похоже, за морями-океанами путешественник не отведал плоти сородичей. Беда ли, отведай здесь, - Оце насаживает на вилку кусок, силой заталкивает гостю в горло.

 Тот давится, выплёвывает.

 - Тогда злись, - просит Оце, - злись, ведь иного решения нет: начать с нуля, с кристального звона. Злись на меня. Ударь плюнь, разбей, - ищет, что предложить, - на, разбей бутылку, ознаменуй наше возвращение к ночи. К настоящей, полноценной ночи, обыгравшей сон в чёрном-чёрном раунде, в чёрном-чёрном городе, в чёрном-чёрном дворце...

 - Лежал я, преданный тобой, - игнорируя инструкции, гость тянется к тарелке. Смазывая острым затишьем, жуёт и глотает мясо. - Вкусно, - теряет пафос, теряет слова, смысла не разобрать, остаётся голос.

 Голос гиблого севера, отметины, тропы близ равнодушной звезды. Скрипит, стеная в корчах, квартал, трещит по швам забегаловка. Обломки кирпичей, пыль столбом, крошатся балки, крошатся перекрытия. Мба с Тимом баррикадируют стойку. Шочи падает. Ударяя о предметы, её катит сквозняк, септум цепляется за крючок, срывает хрящ. Болевой шок не позволяет позвать Оце, да и как позвать, если, зажав уши, нечленораздельно рыча, тот мечется из угла в угол, сбивая картины и лампы.

 - Исчезни, - в отчаянии шепчет Шочи.

 "У каждого, - издалека откликается гость, - есть собственная дека, собственная неповторимая тишина. Пением я только задаю тишине импульс".

 Вобрав испарения, Шочи слепым дождём выпадает над скошенными уступами теокалли.

 "Разные пищевые цепи", - добавляет гость, скрываясь среди лиан.

 

 - Забинтовать надо шнобель-то, - над изобилием пейзажа пористой луной склоняется физиономия Тима. - Хряк, тащи аптечку, есть раненые.

 - Сам колдуй, - басит Мба, прокладывая путь с помощью кресла. - Сюда, видишь, пульке, туда аптечку. Я вам ракета, что ль.

 - Ледокол, - от уцелевшего стола бодро жестикулирует Оце, весь в штукатурке.

 Лезвия зари падают из разбитых окон. Под завалами всхрапывает телефон. Оце ставит на громкую.

 - Пусть протяжённый день не обещал ночи и не обещал темноты, и не знал её вовсе, и не зачинал, и не содержал, собрались они вместе.

 Тим врубает нудёж, подсчитывает ущерб. Пристроив рядом оживший динамик, Мба чистит кофеварку. Шочи поднимается, бредёт к зиянию проёма, где некогда числилась дверь, находит табличку, вешает на гвоздь магией "Open" к публике.

 Щелчок пальцев от Оце - и неоновая вывеска загорается как ни в чём не бывало.