Здравствуй! Это первое и последнее письмо к тебе. Надеюсь на это. Сумерки. Вечер. Пресноводная ночь как следствие. Экспозиция.
Пристально глядя ни на что прямо перед собой. Самоанализ. Головная боль, лекарства, врач, вынос тела. Помешательство. Что может помешать ему? Если он хочет неподвижности, тишины, покоя, хочет лечь на бок, свернуться, обхватив руками колени, на дне самой глубокой в мире потенциальной ямы - только у смерти есть эти святые дары, пустяки для всего, что числится как живущее, что есть, что здесь и сейчас. Там, где кончается здесь и сейчас, и вчера, и завтра, припрятаны пустяки: тишина, покой и т.д. - детские игрушки вечности, которой, впрочем, нет и быть не может, если это истерика. Вернемся, начнем сначала.
Следующий круг. Только слова. Необходимое и достаточное орудие убийства. Найти его. Доказать, что все умерли в один день. Долго и счастливо искать доказательства смерти, получить о ней справку, быть списанным с борта, баланса, ведомости, реестра. Из книги жизни. И отправиться в вечность, которой нет, впрочем, об этом я уже говорил. Начнем снова. Все, для того чтобы. При условии. Если никто. Больше чем. Не выдать себя. Нет ничего тайного. Ничем не выдать себя. Прикровенность. Осторожно. Берегись - колышек. Воровато оглядываясь. Не споря. Молчать. Притворяться, что глаза видят источник звуков, воспринимая объект, Бесправие, во внезапности тишины - растерянность обретения. Мертвое сбывшееся, ставшее настоящим, становление которого прекратилось... только разыгрался и вот пора. Посреди улицы потерянных направлений, никуда не ведущей, разве что выпить еще кофе? Приснилось. Придется повторить. Ни на шаг не приближаясь, как приблизиться? нет расстояний - это вечность, жаль, что ее нет, было бы хорошо... но ее нет, следовательно, хорошо не будет. В комнате влажный воздух, осень - время года, ржавчина поражает листья, глаза прохожих и трубы парового отопления. Становится холодно и совсем не смешно. В комнату проникают чужие голоса, видимо, через оконное стекло, так же - сумеречный свет неба или чего-то еще, не важно. Закрыть за собой дверь. Остаться одному в темной комнате я. Никто. Если бы никто! Данное мне имя, а также эти стесненные обстоятельства места, времени, действия - обязывают. Кому? Никто. Я повторяю никто, и никто не слышит меня, его нет. Мы здесь одни, даже если здесь никого нет. Какая разница - жив ты или мертв, если тебя нет? Слишком много вопросов, снова и снова, попробую еще раз.
Взять тебя за руку, почувствовать влажность тепла чужой руки - далекое не станет ближе, если нет расстояний, если нас нет. Можно выйти из дома, спуститься вниз, по лестнице вниз, можно нырнуть в ночь с головой, с широко раскрытыми слепыми глазами. Город поднимет нас на ладони к лицу, чувствуешь его холодное дыхание? Так дышат камни, когда мы отворачиваемся, когда мы не видим. А мы никогда не видим, не для того глаза, чтобы видеть, я так думаю, не для того.
Руками не трогать! Редкость. Перестук деревянных частей прялки. Прошлое, грубо сработанное "под старину", ленивое время часовых стрелок, едва ползущих по кругу, вмерзающих в глыбу страха греха. Отсчитывать время! может быть, время агонии безнадежного больного, может быть, время, оставшееся до рассвета - влюбленным; время, по следу которого, пригнув голову, пустые глазницы - долу, идет смерть; время - вестник наступившего утра, палача, толпы, казни, приносящее завтра, завтра, каждый день завтра. Вода жажды, жгучая вода жизни. Так выпьем же! звучит веселая песня. Стучит прялка, навстречу асфальту тянутся нити дождя, сотканного неоном незашторенных окон, дождя, несущего земле холодное забытье - до следующей весны. Сон и надежда - эта осень как жизнь - коротка, но тянется нестерпимо долго. Стучит прялка, вода шелестит, шепчется в кронах. Сонная вода. Так недолго и уколоться веретеном, умереть, нет, злое пророчество смягчено, уснуть. Смерть - это долгий сон, мне сказали.
Долгий сон. Представим его. Приятно думать, что за окном так же будет идти дождь, что будет окно, за окном и по эту сторону окна - что-то будет. Ранняя осень. Только зачем повторяться? Окно, сад, осень и т.д.
- реквизит, пыльная рухлядь, только все равно ты будешь ждать и надеяться. На что надеяться, если это вечность? К счастью, вечности нет. Придется начать сначала.
Разбитый хрусталь небесного свода. Вниз. Вниз. Следуя за обреченными перерождениям каплями. Как слезы - памяти о том, чего нет. Брошенные на ветер слова, возвращение. Взгляд боится остановиться, зацепившись за поверхность вещей, вещей, которые никому не должны, но умирают, как и мы, но умирают без слов, не сопровождая смерть и все последующее театром. Теней, света - того света, этого, какое мне дело? Для того, чтобы в который раз никогда - никогда не родиться. Так проходит время, которого осталось на самом донышке неба на один глоток для нас - для тебя и меня. Знаешь, у меня нет ничего, мне нечего, мне нечем поделиться с тобой. Ничто. Хочешь, возьми его себе. Есть еще вечность, но ее нет, ты помнишь. В твоих глазах отражается смерть, она стоит за моей спиной, она терпелива. Радость и смерть в слепых от рождения до смерти глазах. Поверь, мне действительно жаль, что смерть
- порог, который нельзя переступить. Вещи терпеливее нас, не сетуя на то, что родились, они не рождаются, не умирают, они ничего не знают об этом. Посмотри - это мы, жалкие, увечные боги дарим им цепи имен самости - странное мужество быть, начиняем пространство смертью и - вот вещь, и смерть, и все, что я называю течением времени. Так, изнутри, мы начиняем спящий мир временем, затем, видимо, чтобы не чувствовать себя одинокими среди неизвестной не чувствуемой радости жизни. Границы, проведенные по живому телу пустоты - и вот смерть, вот время, истекающее кровью - моей и твоей.
Так, значит, не о чем беспокоиться, не о чем размышлять. Сядь у окна и смотри на то, чего нет. Подумай о вещах, которые придумал сам. Игра окончена. Никто не произнесет имен тех, кого нет с нами, когда нас нет.
Позолоченное перо оставило на бумаге мой грязный след - тоски, одиночества, памяти тепла, тлеющей в закоулках дождя, там, где нет ничего, только полупрозрачные силуэты мертвецов из тревожных бессвязных снов усталого человека, что сидит теперь за шатким стеклянным столом, преодолевая резь в глазах, пишет, не зная что, не зная кому, некому рассказать о своих детских страхах, словно от них можно избавиться. Кто станет его слушать? - всякая чаша терпения (и так не больше кофейной) переполнена.
Переполнена обидой - больные, сказано выше, увечные боги у огня.
Бред, назовем это так, но self defence. Будь счастлива. Прощай.
P.S.
Вот человек. Назовем его писатель, эта условность ему явно приятна. У него гнилые зубы. Нет ли в дупле совы повинной в интермиттирующем сне разума, рождающем? Воспоминания - результат долгого сосредоточенного ковыряния в зубах спичкой, заточенной кухонным ножом, или расщепленной пока еще крепкими резцами. Пострадали предкоренные, откуда открывается замечательный вид на воспаленные миндалины. Опускаемся ниже - темно, ничего не видно, и нам, следовательно, решительно нечего сказать о внутреннем мире писателя. Было так любопытно. Эпителиальные и соединительные ткани скрывают от стороннего наблюдателя бессмертную душу писателя. Последний выражает сомнение в ее существовании и просит внести в протокол осмотра соответствующую запись. В то же время, он отмечает, что между желудком и печенью иногда чувствует тяжесть, возможно, это то, о чем вы говорите - душа. Во всяком случае, там чаще болит. Остается только догадываться, как выглядит его душа, желудок и печень. Осмотру доступны некоторые части тела писателя, скрытые под одеждой, но обследуемый, убеждая наблюдателя в их отталкивающей обыденности, не желает. Писатель предлагает воспользоваться методом аналогий. С его помощью, замечает он, можно в каких-нибудь полчаса открыть десять - пятнадцать великих истин. Далее, следует предварительно запастись, истины излагаются языком как можно более бессвязным, желательно на пергаменте (свиная или телячья кожа), пробелы между словами излишни, сокращения - как можно больше сокращений! самые неожиданные слова, оборванные на полувздохе самым неожиданным образом. То, что получится, назовут "трудом", при наличии свидетелей, процесс создания рукописи будет "трудом", а результат - "плодами труда". Немногочисленными тихого нрава свидетелями также следует запастись заранее. Рукопись, как известно, можно продать.