Повозка мерно покачивалась в такт поступи запряженных лошадей. Айнар сидела на разостланной кошме, поджав ноги и положив подбородок на колени, и тихо шмыгала носом, что не подобает дочери столь могущественного человека как Айхим, но Айнар сейчас никто не видел, кроме близкой подруги Елим, поэтому возлюбленная Крайата позволила себе одну их немногих женских слабостей... Она плакала...
Айнар неподвижно сидела, а слезинки предательски появлялись в уголках задумавшихся глаз и скатывались по щекам, одна из которых все еще горела от пощечины, полученной от руки отца. Она осмелилась сказать ему о своих чувствах к молодому Старшему, но нисколько не жалела об этом, несмотря на немилость отца, осмелившегося поднять руку на свою дочь.
И хотя на душе стало немного легче от сброшенной с лица маски и любовной тайны перед отцом, сердце девушки, как и ранним утром, все также тревожно билось, вздрагивая и сжимаясь при каждой кочке, находившей колесо повозки. Оно, как никто другое, понимало причины тревоги Айнар. Только оно знало, что порою чувства сильнее холодной расчетливости разума и посланных с небес неотвратимых обстоятельств.
Айнар судорожно вздохнула, чтобы окончательно не зареветь и постаралась взять себя в руки, вытерев рукавом богато расшитого хорезмского платья влажные глаза. Лишь теперь девушка заметила, что зеленоглазая Елим шепчет что-то убаюкивающее, гладя мягкой ладошкой голову Айнар.
12
Айхим ехал в задумчивости, выходка дочери никак не выходила из головы Старейшего. Привязанность Айнар к Крайату удивляла и одновременно раздражала сметливый и расчетливый ум Айхима. О том, что между молодыми действительно завязались какие-то чувства не могло идти и речи, Старейший в действительности верил, что поведение дочери ничто иное, как каприз разбалованной дурехи.
С самого детства Айхима воспитывали быть вождем, что несомненно отложило свой тяжелый отпечаток на всю жизнь, но были и многочисленные положительные моменты, которые устраивали жадное до власти нутро Старейшего. Именно чувство власти и страсть обладать ею неограниченное время закалили до состояния сплошной непроницаемости и вечной твердости убежденность Старейшего мойыров в том, что на пути к власти оправданны любые средства, потому что конечная цель достойна затраченного времени, пролитого соленого пота и не менее соленой кроваво-алой крови.
Вороной стенаварр Старейшего, словно чувствуя мрачное настроение хозяина, ступал медленно кованым шагом, сегодня явно был не тот день, когда нужно показывать свой норов и прыть.
Старший нукер по прозвищу Одноглазый (иного имени никто, кроме Айхима, не знал) ехал чуть позади своего господина, готовый по малейшему кивку головы или же движения кисти рук подъехать к Старейшему и выполнить любой приказ. Нукер, за годы службы стал прекрасно разбираться в том, какое расположение духа у господина в тот или иной момент. Подобное свойство не раз помогало Одноглазому, спасая от удара плетью или же пощечины, поэтому он и стал старшим среди других нукеров. Воспоминания воина тут же услужливо представили перед глазами смерть предыдущего старшего нукера Озада, не обладавшего свойством в считанные секунды разбираться в людях и оценивать их настроение.
Резкие черты лица Одноглазого, густые черные дуги бровей, всегда сжатые тонкие губы и пронзительные уголья глаз, прекрасно укрывавшие потаенные мысли нукера, являли собой искусно вырезанную маску из цельного куска бронзы. Небрежно накинутая шуба совершенно не скрывала блестящие завитые в немыслимый узор стальные колечки кольчуги, надетой поверх простой, но теплой одежды. Висевшая на поясе сабля в обычных ножнах не отличалась от сотен других, ковавшихся кузнецами день за днем, разве что сталь клинка давно уже утратила свой блеск и "детскую наивность", напившись вдосталь за долгие зимы и весны теплой и горячей, терпко-солоноватой и пронзительно-сладковатой, багрово-красной и ярко-алой, вражьей и дружеской крови.
Наконец Одноглазый увидел долгожданный кивок головы Старейшего и тронул поводья, направляя коня в сторону своего господина. Все-таки старший нукер очень хорошо разбирался в людях, и очередное предчувствие его не обмануло...
13
К вечеру пошел снег. Белые беспризорные снежинки, кружась с озорным зимним ветерком в завораживающем своей красотой и загадочностью танце, падали на холодную землю, спящие деревья, мертвые камни, замерзшую воду и живых...
Обоз остановился на ночь, Старшие разожгли костры и расставили часовых. Поселяне тянули к жадным языкам пламени, разожженных тут и там, костров руки, жались друг к другу, плотнее укутывались в теплые одежды. Кто-то уже уснул под треск и всполохи костра прямо возле огня, а кто-то забылся сном в повозке.
Йохим выслушал дозорных и отпустил их. До второго зимовья оставался один дневной переход, и это не могло не радовать Старшего, потому что, судя по падавшему снегу, ожидались очередные морозы. Несколько солнечных дней могли обмануть лишь детей, женщин и молодежь, но никак не взрослых мужчин и стариков.
Йохим взглянул на темное тяжелое ночное небо, в котором нельзя было разглядеть ни звезд, ни луны, и тяжело вздохнул. Сердце неприятно и подозрительно щемило как в минуты опасности. Старший привык доверять своим чувствам, ведь они не раз спасали его в сложных ситуациях, вот и теперь он задумался над причинами столь странных ощущений, однако не смог найти внутри себя какого-либо ответа.
Кто-то из поселян подбросил в костер немного веток и поднявшееся пламя на миг осветило лицо Йохима, стоявшего чуть в стороне, красной медью. Сердце Старшего опять сжалось, то ли от всепроникающего холода, то ли от всепоглощающего страха, но он с силой отогнал от себя непонятные и неприятные чувства, поставив главнейшей задачей безопасность поселенцев. Йохим вытащил наполовину свой меч из видавших виды, но все столь же крепких как и в день покупки ножен, полюбовался блеском доброй стали, и с силой вложил меч обратно. Все же ощущение крепкой рукояти надежного и верного - не хуже пса - оружия несколько успокоило Старшего.
Небольшие редкие тучи, скрывавшие доселе луну, разбежались словно испугавшись чего-то, спокойный лунный свет упал на снег и белый саван земли заискрился мириадами упавших звезд. Тут же послышался вой степных псов тоже увидевших небесное блюдце - монотонный, нескончаемый и жутко безнадежный, предвещающий что-то плохое, предупреждающий об опасности. Йохим сплюнул на землю, развернулся и направился в очередной раз проверять посты часовых. Он так и не заметил небольшого отряда, уходившего в ночь.
14
Издревле у мойыров повелось оплакивать души погибших родичей на каждое седьмое перерождение луны, дабы смогли они вернуться в мир своих предков с чистой душой. Древнее поверье соблюдалось неукоснительно еще со стародавних времен, когда небо, если верить многочисленным легендам, было света молодой листвы, а человек ходил на своих двух, поскольку не мог приручить первого и верного друга - дикого коня. Считалось, что терпко-соленые слезы, пролитые искренне любящим и помнящим человеком, смогут очистить душу умершего от той скверны, которой она пропиталась на грешной земле, оставив при этом все лучшее, что смог накопить умерший за свою жизнь.
"Нет! Не бывать этому, - думала скакавшая Айнар, - я не буду оплакивать бесценного мне человека под взглядом безжизненной луны, которая, да простят меня грозные Боги, не знала, не знает и вряд ли уже узнает, что такое истинная любовь. Пусть дорогой отец проклянет тот день, когда я родилась на свет, но мне все равно не жить, коли не найду Крайата. Где же он, мой единственный?". С такими мыслями дочь Старейшего гнала вперед гнедого жеребца и только сердце подсказывало дорогу. Позади нее, не отставая ни на шаг, мчались на лошадях ее близкие подруги - Елим, Даниа и Карашаш - так и не сумевшие отговорить сумасбродку от этого бессмысленного и опасного поступка.
Слезы уже давно оставили дочь Старейшего, сердце по-прежнему щемило от неизбывной тоски и некой грядущей опасности, разум настойчиво требовал вернуться, а душа рвалась вперед. Рвущиеся в полуоткрытое от теплого мехового капюшона лицо белые хлопья неустанно падающего снега и студеный воздух, постепенно заставили онеметь щеки Айнар, а постоянные мысли о том, где искать Крайата, ввели ее в некое сонное оцепенение. Она уже не слышала воя степных псов на луну, в очередной раз скрывшуюся за толстым покрывалом холодных туч, приглушенный выпавшим свежим снегом топот коней их небольшого отряда, ненастойчивых окриков переживающей за состояние подруги зеленоглазой Елим.
Айнар будто бы видела себя со стороны, видела сквозь многочисленную одежду и горячую человеческую плоть как сжалась внутри нее в тугой и злобный комочек ее воля, собравшая в себе в этот момент самые разные качества ее характера и "эхо" внутренних переживаний. Девушка только теперь осознала, что всю жизнь она вела себя как взрослый ребенок. Именно сейчас, этой ночью Айнар наконец поняла, что ей нужно в от жизни. И даже пощечина отца, сейчас была для Айнар, ничего не значащим пустяком. Разве можно было дуться и обижаться из-за такой мелочи?! Ведь течение реки времени и утлого суденышка собственной жизни не остановить выпячиванием гордыни или иных псевдодобродетелей рода человеческого.
Мысли одна за другой проносились в голове девушки, а картинка ночной скачки двигалась словно облако в безветренную погоду - медленно-медленно. Звуки вначале совершенно отчетливые постепенно приглушались тишиной, пока, наконец, полностью не исчезли. Ночь только-только вступала в свои права...
15
...
Айхим Чернобров, слывший среди Старших гордецом и крайне опасным поединщиком, проснулся в это утро совершенно разбитым. Тело болело, суставы ныли, мышцы отказывались подчиняться воле Старшего. С большим усилием Айхим заставил измученное тело сесть на лежаке, одеяло соскользнуло вниз, обнажая закаленный в многочисленных тренировках, а затем и в настоящих поединках, торс Старшего. На правом плече распростер свои огромные крылья черный ворон родных степей - один из высших знаков среди Старших, гласящий, что обладатель сего символа не только непревзойденный мастер меча, но и весьма хитрый, а оттого очень опасный соперник.
Старший осторожно встал, опираясь правой рукой о край оружейной полки, на которой покоилось его оружие - сабля-талвар, кончар с искусно отделанной аметистами рукоятью и два небольших охотничьих ножа. Превозмогая боль, он потянулся, затем взлохматил свои черные кудри, сводившие с ума женщин, одновременно встряхивая головой, и наклонился над стоявшим чаном с водой, которое тут же неохотно показало лицо дурно выспавшегося человека.
Вдруг отражение в воде расплылось темной кляксой, зарябило всеми цветами радуги - от багряного как спекшаяся кровь на конце стального брата-меча до ярко-зеленого как едва-едва пробившая путь наверх после зимней спячки в теплом чреве сырой земли весенняя трава, заплясало языками горячего и опасного своей смертельной теплотой вечно живого огня, затрещало суставами тысячи могучих исполинов-деревьев, разрываемых на щепки под напором хищного, дикого и необузданного ураганного ветра. Старший пытался сопротивляться, однако силы стихий оказались намного крепче натренированного, но все же человеческого тела. Айхим провалился в забытье...
Когда он в очередной раз открыл глаза, в нос прянул запах мокрой от дождя травы. Где-то вверху яростно прогудел повелитель молний Гулдур, пытаясь уже не в первый раз перебороть темную хмарь насупившихся туч. Старший приподнялся, упирая некогда сильные, а сейчас чрезвычайно уставшие руки в зеленый ковер. Поднявшись Чернобров огляделся. Он стоял на небольшом холмике, а вокруг него раскинулось бескрайнее море живой зеленой травы.
Внезапно вновь ударил страшный в своей силе ветер, Айхим уперся ногами в скользящую массу зеленого ковра, прикрыл одной рукой глаза, а другой воткнул поперек ветра в землю свой верный талвар, пытаясь удержаться на ногах. Сначала это помогло, но мягкая и податливая почва холма вскоре отпустила из своих оков звенящее тело талвара, и Старшего опрокинуло навзничь. Тут же ветер стих так же неожиданно, как и возник мгновения назад, Айхим встал, отплевываясь от забившейся в рот пыли и травы, встряхнул покрытый влажным черноземом талвар и зло выругался.
- Никогда не мог высказать такое множество чувств всего несколькими словами, - прогудел напротив Айхима чей-то до боли знакомый голос и продолжил, меняя интонацию на более веселый лад. - В деле сквернословия ты всегда был первым среди нас, Чернобров.
- Кухабер Карающая Длань? - пробормотал Айхим, в упор глядя на невесть откуда появившегося собеседника, и внутренне содрогнулся, поскольку прекрасно знал, что тот с кем он сейчас вел беседу сгинул без вести лет десять назад в пустошах Чинаи.
- Я рад, что ты еще помнишь меня. Очень рад.
- Зачем ты здесь?
- Зачем? - наигранно удивленно спросил Кухабер, приподняв левую бровь так, что ее верхний край коснулся обода шлема. - За долгом, Ворон. Я устал ждать твоего прихода, поэтому явился сам.
- Но ты же..., - начал было Старший, но заметно дрожащий голос не позволил ему произнести фразу до конца.
- Да, - кивнул Кухабер, сразу же поняв слова былого товарища, - я действительно ушел за грань, к Горным Вершинам, где воедино сливаются силы этого мира, питающие и наполняющие жизнью все, что нас окружает в нашей обыденности. Но долг все это время не давал мне покоя, я не мог беспечно гулять по созданным дождем и игривым ветром анфиладам Горной крепости, не мог нести своей службы, безропотно забыв о твоем обещании... Ты готов исполнить свою клятву, Чернобров?!
Айхим внутренне сжался, сердце воина медленно отсчитывало удары, приближая неминуемый и неизбежный ответ. Ответ, который поставит точку на отдельно взятой части жизни Старшего, напоенного веселым детским смехом, первыми слезами разочарования, бесчисленными вопросами и нескончаемым сиянием черных волос под весенним радужным солнцем. Наконец, Айхим решился на ответ, однако так до конца и не узнал своего собственного голоса, необычно подсевшего и надтреснутого.
- Я готов выполнить свое обещание, друг...
...
Последние слова Старейший повторял, уже окончательно проснувшись.
16
Вот и снег пошел. Белый. Невинный. Ознобший в прохладном ночном небе. Обжигающий на вкус. Робкий и нежный. Стоит лишь дотронуться...
Крайат следил за огнем, время от времени подбрасывая новые ветки. Его спутники спали. В свете огненных сполохов Крайат мог разглядеть безмятежные лица Манаса, Нурада и Измира. Не было только весельчака Сайхиба. И больше никогда не будет...
Крайат встряхнул головой, отгоняя печальные мысли, кинул в огонь еще пару обмерзлых веток и прислушался к ночи. Белые, как парное молоко, хлопья снега продолжали медленно падать на землю, ветра же на удивленье не было.
А какие сны видит сейчас Айнар? Думает ли она о молодом и, как оказалось, глупом и наивном Старшем? Крайат отвязал от пояса маленький кожаный мешочек, развязал его и высыпал на ладонь гадальные кости. Ровно пять костей уютно расположились на теплой ладони Старшего. Каждый из них был выкрашен в свой цвет. Вот белый бесцветный асык - кость, означающая безмятежность, забытье и покой. Вот черный асык, сулящий большое горе. Вот синий асык, приносящий удачу и везенье в бою. Вот желтый асык, обещающий скорейшее обновление. И наконец, красный асык - символ смерти и воздаяния за грехи.
Крайат ненадолго задумался, закрыл уставшие за целый день глаза и бросил асыки. Любопытство мучило, но Старший заставил себя прочитать полушепотом благодарность Богам, которые дали ему - простому человеку -возможность увидеть свое будущее, и каким бы оно не было юноша не винил в том Богов, а если после молитвы он, увидев знаки судьбы, осквернит благодарственные слова человеческой нетерпимостью, то быть ему вечным странником Серых холмов. С последними словами Крайат вытащил из голенища сапога нож и резанул по левой ладони, неприятная боль сменилась жжением и Старший ощутил как капли крови падают на землю.
Наконец, юноша смог открыть глаза, чтобы посмотреть свое будущее. Кости хаотично лежали на земле. Первым слева лежал белый асык, за ним следовал желтый, потом синий и черный, а последний красный стоял ребром.
17
Светало. Йохим был не в духе. И было с чего негодовать. Лоботрясы-часовые проспали ночной побег дочери Старейшего. Старший все еще видел перед собой понурые лица часовых, стыдливо бегающий взгляд уже совсем взрослых мужчин, боявшихся наказания, и ... собственный отчаянный жест, означавший "была, не была"...
Йохим медленно ехал в сторону походного шатра Айхима, собираясь с мыслями, хотя оправданий сегодняшнему проступку не находил. Проехал мимо невозмутимого Одноглазого и спешился, бросив поводья подбежавшему кулу.
Старший откинул войлочный полог, пригнулся и неуверенно шагнул внутрь шатра. Первое, что он увидел, был Старейший, сидевший на черной кошме и пивший кумыс. Йохим как и подобает поклонился, но не подобострастно, а с внутренним достоинством, все-таки он не безродный кул, а Старший над воинами. Айхим невозмутимо сделал большой глоток, положил пиалу на скатерть, вытер ладонью уста и, лишь затем, наконец, спросил:
- Зачем ты пришел, Йохим? Мало мне проблем, так еще твои горе-часовые проспали побег моей дочери. Что ты можешь сказать в свое и их оправдание?
- Что я могу сказать, мудрейший... Люди устали, и я не в силах винить своих воинов. Они, конечно, оплошали, но в этом есть и моя доля вины.
Айхим внимательно смотрел на Старшего, а Йохим не сводил глаз от Старейшего, и на мгновение Йохиму показалось, что подернутые льдистой коркой брови чуть дрогнули, взгляд смягчился, уголки губ потянулись к глазам, вытягиваясь в виде одобряющей ухмылки. Однако стоило Старшему моргнуть, как все исчезло и перед ним вновь сидел жесткий, если не сказать жестокий, глава селения Ашты - Айхим Седая Скала.
Йохим кивнул и, сняв, наконец, барсучью шапку, в которой он порядком вспотел, уселся рядом со Старейшим. Тут же, словно что-то почувствовав, в шатер вбежали суетливые кулы, расставили плошки, миски, несколько кувшинов и также поспешно выбежали.
А снаружи Одноглазый и еще шестеро личных нукеров Старейшего ловко вскочили на коней и, не спеша, направились в сторону Громовода.
18
Волей-неволей, но к утру беглянкам пришлось сделать привал, потому что озорная и веселая Дания неожиданно упала с лошади и повредила левую руку. Айнар конечно же спешила найти своего возлюбленного, однако и здоровье близкой подруги было ей небезразлично.
Увы, но поблизости девушки не смогли обнаружить ни пещер, ни худо-бедно приличных рощиц, дабы укрыться от посторонних глаз, поскольку за ними уже наверняка была послана погоня. Если уж ночью их пропажу и не заметили, то к утру уже все кочевое селение знало бы, что дочь Старейшего сотоварищи пустилась в бега. И хотя Айнар пыталась возразить, что дескать отцу на нее и ее чувства наплевать, умная Елим настаивала на обратном, в чем ее поддержали две другие беглянки. Бедняжка, Дания, так вообще посетовала на то, что побег был далеко не лучшей идеей Айнар, хотя ночью все казалось весьма захватывающим и интересным. Естественно Айнар обиделась для приличия, но тут же забыла об этом потому что Дание становилось все хуже.
Вскоре девушки заприметили небольшой холмик и несколько деревьев, росших вблизи и на самом холме. Было решено спешиться и развести огонь именно там. Сказано-сделано, и уже через несколько минут стреноженные лошади недовольно роптали о чем-то на своем непонятном человеку языке, а девушки устраивали временный лагерь.
Острая на язык Карашаш все недоумевала над нелепым падением Дании, обращаясь при этом не к самой виновнице привала, а к другим девушкам, которые конечно же очень переживали за подругу, но нет-нет тоже подтрунивали над ней. Наконец, когда огонь был разожжен, Елим решила осмотреть руку Дании. Рукав шубки пришлось резать ножом, потому как рука нещадно болела и Дания сильно закричала, когда Карашаш пыталась снять с нее шубу. Рука оказалась в плачевном состоянии, как посчитала Елим были повреждены кости и оттого Дания не могла пошевелить рукой.
Напоив раненую горячим питьем и накормив теми небольшими запасами, кои удалось захватить с собой, когда впопыхах убегали, девушки уложили Данию спать, а затем уж и сами немного подкрепились.
- Ехать дальше нельзя, - твердо сказала Елим, ломая одну из веток и кидая в костер.
- Да, - подхватила Карашаш, - Дание совсем плохо. Надо вернуться к месту стоянки селения и обратиться к нашему знахарю - Айли Инь-му. Нас должны простить за побег, хотя конечно накажут. Так надо.
- Я не поеду обратно, - сказала Айнар. - Ни за что! Будь, что будет, но туда я более не вернусь.
- Не будь такой упрямой, Айнар, - укорила ее более старшая Елим. - Ты же видишь, что бедняжке совсем плохо. Но и тебя мы оставить одну не можем. Все таки тут дикие места, мало ли какие напасти могут с тобой приключиться. Тут нет храбрых юношей готовых тебя защищать, чего бы это им не стоило.
- Я и сама справлюсь, - насупилась Айнар, опустив голову.
- Ну, конечно! Справишься, как же! - воскликнула Карашаш. - Потеряешься враз, а потом ищи свищи ветра в поле.
- Ты пойми, Айнар, - спокойно продолжила Елим, бросив осудительный взгляд на Карашаш. - Без тебя нам и в селение не вернуться. Что люди скажут, что отец твой подумает...
- А его мнение меня волнует в последнюю очередь, - перебила Айнар, но так и не подняв головы.
- Ну что ты в самом деле как маленькая? - примирительно спросила Елим.
Но ответить Айнар не успела, потому как совсем невдалеке от них кто-то вдруг затянул старинную жалобную песню о последнем волке, искавшем свою семью в безлюдной степи.
19
Одноглазый вел своих людей к Громоводу особо не торопясь, но и не медля. Выпавший за ночь снег, не позволил им точно установить куда же ускакала дочь Старейшего, поэтому то его отряд и направился к Громоводу, хотя сам Одноглазый очень сильно сомневался в том, чтобы девчонка уехала именно в эту сторону. Сильно сомневался.
В обратном же направлении к месту прежней стоянки еще ранним утром был отправлен хромоногий Лука и еще шестеро безымянных. Одноглазый ухмыльнулся, вспомнив об этом. Безымянные... Так называли нукеров все свободные племена, хотя с его точки зрения свобода тех же мойыров была совершенно относительным понятием. Истинно свободными он считал как раз таки своих братьев - безымянных, не носивших как полагается всем людям имен и пользовавшихся лишь прозвищами, чтобы хоть как-то различать друг друга и общаться.
Именно нукеры всегда были и будут истинно свободными, потому что никто им неволит делать что-то против их воли. Они верны только своему слову, которое правда переменчиво, что тот же ветер, но и в жизни нет ничего постоянного. Недаром среди мойыров бытовала поговорка: "Как переменчив ветер, так и изменчиво слово данное нукером". Правда, в отношении него - Одноглазого - эта поговорка не была верна, поскольку он хранил верность Старейшему уже много-много лун.
Вот и сейчас Одноглазый снова вспомнил тот день, когда Айхим Степной Ворон собственноручно убил воина, мучившего его - еще совсем мальчишку. Именно тогда он и стал Одноглазым, воин успел выжечь ему один глаз каленым железом, прежде чем Айхим отправил этого ублюдка к праотцам. А затем были годы тренировок в Восточной академии принца Айдына, властителя Куорлуского ханства, находившегося как раз к востоку от земель свободных мойыров. В то время Айхим жил при дворе принца и пользовался его благосклонностью как один из военноначальников. И были жестокие испытания огнем, водой и сталью, дабы воспитать в теле дух воина и победителя. И было слово, произнесенное на центральной площади, выложенной из дорогого белоснежного камня, привезенного с берегов Гремящего моря. Слово, после которого началась совершенно новая жизнь для одноглазого юноши, прозванного другими учениками Слепцом за чрезмерную жестокость к другим и самому себе.
А после было еще одно слово, которое до сих пор им не было нарушено. Несмотря на то, что он нукер - безымянный...
Он - ветер, который нельзя упрекнуть в том, что принес дурную весть или горсть песка внутрь жилища. Он - свободный в этом рабском мире, где жалкие крестьяне тешат себя мыслью о том, что они - кочевой народ, которому никто не указ, но в тоже время гнут спины, раболепствуя, перед власть имущими - "белой костью" их собственного народа.
Да. Для него и его братьев все равны. Все умирают одинаково. И нет мира после смерти, это лишь очередная сказка для наивных и глупых крестьян. Нет авторитетов, поскольку все может решить острота меча и опыт воина. Нет поступков, о которых необходимо жалеть, потому что в тот момент нужно было поступить именно так, но не иначе. Нет силы, неспособной сломиться под напором другой силы.
Но все чаще Одноглазый замечал, что мир меняется и меняются его братья. Не те, что были сравнимы в летах с самим Одноглазым, нет. Каждый год в селения приезжали новые нукеры - вышколенные как и прежде, обученные убивать любым из предметов, что попадется под руку, жестокие и молчаливые, дававшие слово и так же легко его забиравшие молодые парни, крепкие, плечистые, экипированные, с усами и безусые, что прекрасная девица, со шрамами и без... Однако что-то неуловимое в них было другим, абсолютно чуждым и не присущим прежним нукерам - жажда власти и золота. И осознание этого беспокоило Одноглазого намного больше, чем нашкодившая девчонка его господина и хозяина, умчавшаяся неизвестно куда темной ночью мимо этих слабаков и лентяев - Старших. Намного больше...
20
К Громоводу выехали засветло. Манас, возглавлявший группу, больше молчал, лишь изредка призывая спутников обратить внимание то на степного орла, выслеживавшего добычу, то на юркую красно-бурую лисицу, уже поймавшую кого-то. Нурад и Измиром ехали как и полагается братьям друг напротив друга и бесконечно перешучивались. Крайат же замыкал шествие и был полностью погружен в себя, выпавшие ночью кости не давали ему покоя, но шутливо-бранящийся разговор братьев заставил его отвлечься.
- Вот ты говоришь, что конь твой не чета моему, объяснись братец, - спрашивал, лихо подбоченясь, Измир.
- Тебе ли понять с твоим юношеским умишком? - ухмыльнулся Нурад.
- Ты попробуй, а я уж как-нибудь постараюсь, дедушка! - воскликнул Измир.
- Ну, хорошо, тогда слушай, - удивительно быстро согласился Нурад. - Было это в такие незапамятные времена, что нас с тобой еще не было даже в Предначертании мира, да и Манаса с Крайатом между прочим тоже. Вольные Ветра да угрюмые выси Гор хозяйничали на земле, творя угодные их необъяснимой душе безобразия - ярились ураганы, сминая землю и заставляя ее стонать, вздымались и пыхтели вулканы, сжигая жизнь, что только-только появлялась. А в то время, скажу тебе, ветра и горы были совершенно другими, чем сейчас.
Подивились Земля и Небо тому, что творят их первенцы с новой жизнью и наказали строптивых - горы стали немыми и вросли своими чреслами в землю, оставшись в вечном заточении у матери, а ветра были лишены грозным отцом своих тел и как неприкаянные стали носиться по всему белому свету в их поисках. Говорят, что несдобровать роду людскому, когда смогут ветра-великаны отыскать свои земные одежды и великая беда придет в тот день.
- А нельзя ли ближе к сути? - спросил, улыбаясь, Измир.
- Куда ты торопишься, скажи на милость? - покачал головой Нурад, будто сокрушаясь над нетерпеливостью младшего брата, и продолжил. - В общем, наказали строптивых... А потом новая жизнь заискрилась, забурлила под ярким светом солнца, набралась сил от ночных ласк луны. Появились различные живые существа. И первым из них был Конь - гордый покоритель бесчисленных земель, могущий ударом одного лишь копыта создавать новые озера и моря. Силы его неведомы даже самому Небу и Земле, от того испугались они, что будет Конь, как и его старшие братья, творить беззакония, еще пуще ярясь своей силе. И дабы защитить свое, пока еще глупое, чадо от непоправимых ошибок, привели его в Зеркальную пещеру, что лежит глубоко-глубоко под землей и усыпили, напоив его сладкою водой, что течет по жилам Леты-реки. Одурманенный Конь осознал, что с ним произошло и не собираясь мириться с такой несправедливостью разбил одно из зеркал в пещере на семь осколков и разделил свою сущность также на семь частей.
От первого осколка появился серый жеребец с седою гривой и назвали его Небо и Земля Мудростью. От второго осколка родился иссиня-черный жеребец с огненно-рыжей гривой, которого назвали Яростью. Третий осколок дал жизнь молочно-белому отпрыску Коня со снежною гривой, прозванного Кротостью. Четвертый осколок породил на свет гнедого жеребца с такою же гривой и назван об был Хитростью. Пятый осколок явил на свет Силу - вороного коня и черною гривой. Шестой осколок подарил миру рыжего жеребца с темно-русой гривой - Ловкость. От седьмого последнего осколка родилась белая жеребица с золотой гривой, названная Любовью.
Вот такое вот предание! - закончил Нурад, похлопав своего Иляра по могучей шее.
- Хмм..., - задумался на несколько мгновений Измир, - к чему вся эта история ведет? В чем соль?
- Думай! - наставительно изрек Нурад.
Воцарилась тишина. Измир напряженно думал. Крайат снова погрузился в думы. А Манас, который все это время молчал, вдруг сказал, обращаясь к Нураду.
- Я так понял, что ты считаешь своего жеребца старше, чем у твоего брата по его окрасу? Твой Иляр седой как лунь будто потомок первого осколка Коня - Мудрости?
- Вот видишь, Измир, что значит возраст? - ухмыльнулся Нурад и сказал уже Манасу. - Да, ты прав, брат. Так и есть.
- Ну что же, - ответил, чуть обернувшись Манас, - тогда мой Хакан явно соответствует Силе. Под Крайатом несет свою службу Хитрость, прозванная нынче Уром, а Измир понукает Камиром-Ловкостью.
- Мне кажется, - подал, наконец, голос Измир, - твое сравнение, брат, притянуто за уши.
- Да ты видно поумнел, братишка! - воскликнул Нурад и рассмеялся.
Манас и Измир подхватили заразительный смех, только один Крайат робко улыбнулся и снова загрустил.