Повесть про бабушку. Глава 8. Двойняшки, Тройки И Пятёрки
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Повесть про бабушку. Глава 8. ДВОЙНЯШКИ, ТРОЙКИ И ПЯТЁРКИ
01.01.2012
НОВОГОДНИЕ ПРАЗДНИКИ
В один из новогодних дней приехали Ириша со своей мамой, Александрой Петровной. У Александры Петровны всегда были приличные, не бьющие на эффект, чёрные платья, В её манере двигаться и произносить слова были кошачья гибкость и изящество. Она была худа и курила, но это ей шло. У неё были густые тёмные волосы, она делала простую стрижку и не пользовалась косметикой.
Бабуся и мама пожарили пирожков, утку, сделали фирменную рыбу с морковкой. Иришина мама слепила снежную бабу - Снегурочку, с лицом Ириши. Раскрасила её акварельными красками, в том числе сделала голубой сарафан. Зима была морозной, и Снегурочка стояла долго, я подлатывала её снегом как могла, но, конечно, она потом растаяла.
Мы ещё написали друг другу несколько писем и ждали лета.
А пока я любовалась ледяными кружевами по краям дорожки от дома к калитке. Они сверкали золотом и серебром с каждым днём всё ярче. Мне представлялось, что я - Снежная королева, хранительница этих кружев и снежных жемчугов и бриллиантов. Я ослепительно чиста, прекрасна и мне не надо любви - я выше её. Чем-то привлекал меня этот образ, даже больше, чем образ Герды - мы смотрели кино по телевизору у соседей. Я понимала, что это нехорошо, что надо любить добрую и смелую Герду, но уж очень хороша была актриса, исполнявшая роль Снежной королевы, и наряды на ней.
Сверканье Снежной королевы казалось мне недостижимо прекрасным. Белые с блёстками кружева, в которые она была закутана, воздушность её облика, ледяная чистота взгляда завораживали и притягивали. Казалось виной быть тёплой, бояться холода и любить. Снежную королеву играла красавица, словно сотканная из ледяных искр, жемчуга, бриллиантов и серебра.
Нет, всё-таки я отождествляла себя с Гердой, хотя не видела в её действиях ничего особенного - надо же было спасти Кая.
У бабуси уже было больное сердце, но она чистила дорожку так красиво, с таким задором, что хотелось тоже помахать лопатой. Подброшенный снег был полон света, солнце упиралось лучами в края сугробов и после обеда вытаивало хрустальные, жемчужные, серебряные, алмазные, кружевные корочки. Руки у меня в детстве были такие горячие, что их хотелось охладить. Узоры на льдинках были так разнообразны. Проходя через них, лучи создавали такие эффекты!
С жадностью скряги я собирала эти серебряные кружева и... что делать с ними? Как проявить свою любовь к бездушному сказочному великолепию? Я складывала их в обычные кучи, представляя себе сказочные ледяные чертоги, по которым бродил Кай.
Иногда я помогала чистить дорожку, предварительно собрав в кучу свои серебряные сокровища. Они таяли день ото дня всё быстрее. Меня стало больше занимать строительство гнёзд для птиц, которые должны были скоро прилететь. Мы с бабусей читали Пришвина и Бианки. Я пыталась придумывать истории про животных и птиц им в подражание и вести дневник природы - мне на Новый год подарили готовую книгу-календарь по месяцам с наводящими вопросами о том, что происходит в природе.
Когда птицы прилетели, то не пожелали жить в моих гнёздах - они были расположены слишком низко, на тоненьких яблонях, и наш кот легко мог до них добраться. Но на материал для своих построек с удовольствием растащили - вату в основном.
ЖАРА 54 ГОДА
На лето снова переехали к Ниловым на дачу - ректор с семьёй предпочитал отдыхать без квартирантов. На этот раз сняли помещение под крышей, что-то типа мансарды, но проще. Намёрзлись в прошлое лето в домике, где на печке росли грибы - я тогда в демисезонном пальто иногда ходила.
В окна заглядывали верхушки груш, но плодов на них не было. Залетали мухи. Жара от металлической крыши была невыносимой. Так что старались больше времени проводить в саду. Мама купила гамак. Ещё выносили в сад раскладушку.
Приезжали дядя Боря с тётей Лючией и привозили дочек - Олю и Иру. Им был год.
ОЖЕРЕЛЬЕ И СЛОМАННАЯ НОГА
Навещали и других постояльцев гости. У Ниловых снимала комнату некрасивая и угрюмая женщина. Она была бесцветная, со скучным глупеньким лицом и длинным носом. Из тех блондинок, при взгляде на которых не возникает никаких чувств ни у взрослых, ни у детей.
К ней наведывался мужчина с искусственным глазом, тоже некрасивый и угрюмый. Она наряжалась, одевала ожерелье из разноцветных мелких стекляшек и они шли гулять в посадки. Они уходили без тех улыбок и взглядов, которые так расцвечивают всё вокруг влюблённых. Он брал её под руку, и они шли, как автоматы.
Мне всё хотелось сказать ей, - может, она не замечала, - что она не любит его, а он её, и не надо им гулять вместе. Можно было попробовать это сказать, прикинувшись несмышлёным ребёнком, но я себя ощущала достаточно взрослой. Жалко было их обоих и очень хотелось хотя бы бусинку из ожерелья, хотя ничего особенного в нём не было.
Однажды владелица ожерелья во время очередной прогулки попала ногой в яму и сломала ногу. Он принёс её с прогулки на руках, и когда подходил к дому, ожерелье разорвалось и рассыпалось. Одноглазый при виде этого сохранял выражение лица слегка брезгливое и печальное, словно давно этого ожидал. Больше одноглазый не приезжал, и некрасивая женщина вскоре уехала.
КИЦЕНКИ
Приезжали Киценки. Вадим Васильевич катал меня на мотоцикле с коляской по тихим улицам посёлка, грохотом разгоняя по обочинам велосипедистов и пешеходов.
Однажды с ними приехали их знакомые по Сочи - Галина Антоновна и её десятилетний сын Толик. У меня был будильник, который не звонил, но ходил. Толик взялся его починить и совсем сломал, лишний раз продемонстрировав, что нельзя доверять некоторым мужчинам.
ТАМАРА ПАВЛОВНА
Из Баку к тёте Лючии приехала её мама, Тамара Павловна. К этому времени Никитины обзавелись кое-какой мебелью и посудой. Купили сервант, который называли мосфильмовским, потому что если в кино хотели подчеркнуть, что хозяева дома богаты, то вводили в кадр вот такой сервант.
Дядя Володя подарил "на зубок" Олечке и Ирочке серебряные ложки. На столе появилась китайская вышитая скатерть, которую я считала привезённой из Бирмы, потому что хозяева всё время повторяли "Бирман, Бирман...", - а это была фамилия заместителя начальника радиостанции. На вышивках китайцы плавали на лодках со своими китаянками.
Баку - тоже экзотика для меня. Тамара Павловна давно занимала моё воображение. В тот год, когда родились Оля и Ира, мы с бабусей часто ездили к Никитиным с ночёвкой. Я обычно спала на кровати, над которой висел небольшой гобелен тёти Лючии, привезённый из Баку. На нём был изображён верблюжий караван, входящий в город, с мечетями и пальмами. Город в моём воображении ассоциировался с Баку с его запахами и звуками. Там цветёт миндаль, поёт Рашид Бейбутов, остро пахнут приправы и журчат фонтаны среди роз.
Приправами мы с тётей Лючией увлекались - это были каперсы в уксусе, наша с ней общая страсть, которую больше никто не разделял.
А у дяди Бори над кроватью висели штурманские часы со светящимися люминесцентными цифрами. Когда он дежурил ночью, мне стелили на его кровати. Иногда его вызывали среди ночи. Бабуся сердилась и гордилась одновременно, что у неё такой незаменимый сын.
Итак, я ждала приезда Тамары Павловны с большим интересом. Сидела на диване у Никитиных за торжественно накрытым столом и ждала. Её встречали на вокзале и привезли на такси. Она появилась в дверях с плетёной корзиночкой с розовым, с белым налётом виноградом. Она поставила её на тумбочку и села на диван рядом со мной.
Достала платок, высморкалась и принялась нюхать дольку чеснока - простыла в дороге. Конечно, до этого она извинилась перед всеми и попросила разрешения нюхать чеснок.
Тамара Павловна была высокой, сутулой, худой, с детской широкой улыбкой и довольно длинными кудрявыми седыми волосами. Лицо подвижное, морщинистое. Нос сильно расширен книзу. Глаза большие, серые, весёлые и умные. Большой длинный рот. Длинные руки и ноги. Одета в длинное шёлковое платье с белым воротником. Когда улыбалась, казалось, что слегка подмигивала - глаза были больные.
Она выглядела старше бабуси. Оказалась милой, простой, немного по-детски наивной. Но тётя Лючия говорила, что раньше их мама была строга с ними.
В следующее воскресение Никитины с Тамарой Павловной приехали к нам на дачу. Бабуся приготовилась заранее, напекла пирогов. Дядя Боря сфотографировал бабусю, сидящую на раскладушке. Она, сияя, обнимает одной рукой Ирочку, другой - Олечку, а я сижу в ногах. Редко когда можно было увидеть её такой радостной. Обычно она была грустна доброй светлой грустью, видимо, даже не отдавая отчёта в ней.
Фотографировали и меня. Я принимала балетные позы. Ужасно хотела стать балериной. По телевизору я видела балет. Даже комок к горлу подкатывал. Придумывала свои движения, совершенно чудовищные, наверно. Танцевала в саду, представляя себя на сцене Большого театра, в кружевах, бархате и блёстках, и, конечно, солисткой.
1 СЕНТЯБРЯ
В один из августовских дней бабуся посмотрела мне в глаза своими провидческими глазами и грустно сказала: "Через несколько дней ты пойдешь в школу. Кончились твои свободные денёчки".
Про школу я прочла немало книг. В одной из них запомнилось стихотворение:
"Цветут настурции в саду
Весёлым красным цветом.
Сегодня в школу я иду,
Пора прощаться с летом"
Я читала про школу в "Судьбе барабанщика" Гайдара и других его рассказах, Сотника, Барто, Маршака, Михалкова и слышала их же по радио. Но главным источником была, конечно, "Первоклассница" Шварца, фильм и книга с кадрами из фильма.
Как-то, ещё зимой, со мной разговорилась на нашей улице незнакомая полная блондинка. Спросила, хочу ли я учиться в школе. Я поняла, что она знает мою маму как учительницу, но всё-таки ответила правду: "Нет", и отказалась объяснить ответ. Я слишком любила свободу и слишком уважала дисциплину. Эта женщина была завучем школы, где мне предстояло учиться.
Накануне 1 сентября к Ирише приехал двоюродный брат лет десяти. Он фотографировал нас на крыльце за чтением, потом с белоснежными курами хозяйки дачи, потом меня в школьной форме с белым фартуком и букетом белых флоксов. Вид у меня был торжественный. Было страшно - а вдруг я дурочка? Вдруг я буду двоечницей? Это чувство не покидало меня все 11 лет обучения в школе и пять с половиной лет обучения в институте. Некоторые знакомые признавались мне, что до сих пор видят сны про первое сентября, созвучные моим страхам.
Я встала 1 сентября раньше всех. Мы ещё жили на даче у Ниловых, и идти в школу было просто - через дорогу. Мама замешкалась, надевая крепдешиновое платье. Она благоухала духами и тоже волновалась.
Мне было приятно идти с такой привлекательной женщиной. Во дворе нас построили отдельно: 1-ый "А", 1-ый "Б", 1-ый "В". Я попала в 1-ый "В". Тут прибежала мама и перетащила меня в более многочисленную группу - 1-ый "А". Она узнала, что этот класс будет вести необыкновенная учительница - Александра Андреевна Королёва-Федина. В результате в 1-ый "А" набилось 45 человек.
В классе, в котором мы сидели по трое за партой, были открыты все окна. За окном шелестел школьный сад, и пахло волей. Нет, пожалуй, мы сидели за каждой партой по четверо, так как задние парты и все подоконники были завалены охапками роскошных цветов - лучших цветов Перловки.
Дверь то и дело открывалась и в неё просовывалась взволнованная физиономия какой-нибудь родительницы. Моя-то мама уехала в Мытищи на работу, у неё был свой праздник.
В обстановке такого ажиотажа, наверно, непросто было начать урок. Но Александре Андреевне было не впервой. Она вошла в класс лёгкой походкой, собранная и весёлая, как вратарь перед матчем. Тёмные волосы гладко расчёсаны на прямой пробор и блестят. Они собраны в узел на затылке. Большие яркие глаза, губы подкрашены, но хорошо сочетаются с тёмными бровями и ослепительной белизной простой блузки. Чёрная прямая юбка и чёрные лаковые туфли на высоких каблуках. Красный маникюр. Вот и всё.
Мы заворожено смотрели ей в рот, раскрытый в белозубой улыбке, готовые к любому чуду. Допускаю, что кто-то смотрел по сторонам, но не я.
Александра Андреевна представилась и начала свой урок с простых и проникновенных слов, посвящённых Родине. Она сказала, что до революции образование могли получать только сынки царей, падишахов и миллионеров, а теперь мы, если захотим, можем получить любое образование. Сын простого рабочего может стать профессором. Об этом мечтали многие поколения русских людей, за это отдавали жизни и проливали кровь. Будем достойны наших отцов и дедов.
На первой парте сидел Ваня Пронин. Он потом плохо учился. Когда Александра Андреевна говорила про падишаха, мне представилось, что Ваня - его сын. У него была голова огурцом, приплюснутая с боков и выбритая почти наголо. Мне представлялось, как удобно на такую голову наматывать тюрбан падишаха.
Потом Александра Андреевна перешла к школьным порядкам. Некоторые дети ничего не знали о школе. Я вот знала, что вопрос можно задать, подняв руку. И на втором уроке я подняла руку, чтобы спросить, на какой перемене можно съесть яблоко, которое мне дали на завтрак? И получила ответ: перемена уже была, а после этого урока мы пойдём домой. Так я и принесла яблоко обратно.
Когда я подняла руку, то одна девочка с большим круглым лицом и чёрными глазами-мячиками и ямочками на щеках тоже подняла руку и улыбнулась мне - она думала, что все должны руки поднимать.
Александра Андреевна объяснила, как надо здороваться с учителями: "Вот вы бежите по коридору, а учительница идёт вам навстречу. Надо остановиться, слегка наклонить голову и чётко и громко сказать: "Здравствуйте, Александра Андреевна!" А не так вот, - я бегу", - и она красиво, словно танцуя, застучала каблучками и подняла руку: "Здрассте, Александра, Андреевна!", - помахала рукой и побежала дальше. "Вот так нельзя. И надо искренне и приветливо здороваться, чтобы человек, к которому вы обращаетесь, чувствовал, что вы рады ему.
"За партой надо сидеть прямо, положив ноги на перекладину, а руки - друг на друга. Разговаривать с соседом нельзя. Надо внимательно слушать учителя. А чтобы не терять внимания, мы будем время от времени делать гимнастику".
Постепенно моё внимание отвлекалось на транспаранты на стенах, кассу с буквами и цифрами и счёты и, конечно, одноклассников. Наши мальчики были выбриты наголо и головы их почему-то были щедро смазаны зелёнкой почти у всех. Словно они только что переболели каким-то одним кожным заболеванием.
Привлекли внимание несколько миловидных девочек с осмысленным выражением лиц. Особенно хороша была одна, ясноглазая, чернобровая, с шелковистыми чёрными косами до пояса и такими густыми ресницами, что, казалось, они мешали ей смотреть. Кожа у неё была тонкой и светлой. Я услышала, как её зовут - Столперзоя. Какое редкое имя! И как подходит к блеску её глаз на матовом лице! Я так и сказала дома, переступив порог: "Ой, какая у нас красивая девочка в классе! Её зовут Столперзоя". Потом я поняла, что имя - Зоя, а фамилия - Столпер.
И другая девочка привлекла меня своим насмешливым умным взглядом, в котором читался недюжинный характер - Лариса Сирис. Я уже почитывала у дяди Бори "Занимательную астрономию" Перельмана и почти совпадение слов Сирис - Сириус завораживало.
Там было, конечно, много славных мордашек и даже красавиц - Ярцева, например. Яркие серые глаза, смоляные брови, тёмные густые косы и загорелая кожа с лёгким румянцем.
Были девочки закомплексованные, уже заранее готовые к обиде. Вера Кочегура, например. Внешне она была похожа на меня: светловолосая, худенькая, застенчивая. Но лицо её не лучилось наивностью и надеждой.
Был там загорелый как головёшка Корсаков, который часто сидел на заборе сада, в котором мы с Иришей на крылечке читали книги. Он молча сидел, улыбался и спрыгивал обратно на свой участок. Улыбался он как настоящий разбойник. Мы на него внимания не обращали.
В первый раз я даже не запомнила, с кем сидела - с кем-то из покрытых зелёнкой гладко бритых и бледных мальчиков. Потом я узнала, что первого сентября сидела с Володей Кулешовым и что я ему понравилась. Что я ему понравилась, я узнала от его мамы через 55 лет после этого первого сентября. Это же надо быть таким скрытным! Если бы не его мама, я бы так и не узнала. А она мне сообщила вот что: второго сентября Володя пришёл из школы и сказал - меня посадили с такой хорошей девочкой вчера. А сегодня от неё отсадили.
Посадили меня с мальчиком, внешне ничем не отличавшимся от предыдущего; те же голубые глаза, шелковистый череп, залитый зеленкой, и сутулость. Но мы разговорились, и он попросил меня после школы зайти к ним и познакомиться с его бабушкой.
Мы шли незнакомыми мне улицами, наполовину заросшими травой. В воздухе пахло яблоками и прелым листом.
По дороге встретилась коза. Миша не выказал ни тени страха. Коза, в общем, на это не рассчитывала. Она щипала траву, стоя поперёк тропинки, по которой мы шли. Но и уступать нам дорогу ей не хотелось. Она была большая, белая, с длинной бородой и наглыми, спокойными глазами. Весила она больше каждого из нас, но меньше, чем мы в сумме. Поэтому, после некоторого замешательства, мы решили обойти козу, причем я заслоняла собой Мишу. Вскоре мы пришли к Мишиной калитке и попали в сказочный сад. Мишина бабушка была цветоводом- селекционером и имела медали ВСХВ.
Я так волновалась, что не помню, как она выглядела и о чём мы говорили. Вокруг буйствовали гладиолусы, хризантемы, астры, ирисы, флоксы, розы, настурции и георгины. Все они были необычайны по цвету и форме, дышали и лучились бабушкиной любовью. Нужно было быть бесчувственным бревном, чтобы не выразить восторга, В ответ я получила великолепный букет гладиолусов и отправилась с ним домой. И хотя мы с Мишей два года просидели за одной партой, ни он ко мне. ни я к нему в гости больше не приходили, хотя сохранили друг к другу симпатию и интерес. Думаю, всему виной то, что девочки с мальчиками дружили редко. Прошло больше 30 лет. и Миша мне признался, что и ему я тоже нравилась. Лучше поздно, чем никогда.
Наверно, воспоминанье о 1-ом сентября растянулось на несколько первых дней. Как я могла где-то задержаться 1 сентября, если дома меня ждала бабуся и праздничный обед?
На второй или третий день занятий в школе Александра Андреевна повела нас в посадки собирать листья для гербария. Помню ощущение праздника. Яркие осенние деревья на фоне серенького уютного неба. Воздух прохладен и звонок от наших голосов. Александра Андреевна собрала нас в кружок. Утихомирила и стала рассказывать про лес осенью. В её голосе была спокойная сила и доброта.
Как-то после школы зашла к Ларисе Сирис. Снова незнакомые травянистые улицы и большой старый дом посреди сада. У Ларисы была пухленькая блондинка - мама и брюнетистый, с волосами, растущими чуть ли не до глаз. пала. У неё в доме было много книг, и потом я брала кое-что у неё почитать, например, грузинские сказки. Мы гуляли на улице, качались на качелях, и с хохотом распевали:
"Крутится-вертится шар голубой,
Крутится-вертится над головой,
Крутится-вертится, хочет упасть,
кавалер барышню хочет украсть!"
Хохотали до слёз. Лариса рассказывала, что ходила в детский сад. Там дети тоже сидели чинно, но не за партами, а на стульях, сложив руки на коленях. При этом она фыркала, вспоминая то безмолвное сиденье, а я не видела в этом ничего смешного.
Когда я позавидовала ей, что она ходила в детский сад, она ответила, как взрослая, что детский сад действительно даёт общее развитие, но я-то всё равно умею читать, рисовать и петь, так что же мне расстраиваться? А расстраивалась я вот чему. Лариса была необыкновенно общительна. Она из каждого буквально верёвки вила - всегда добивалась чего хотела. Но надо думать, что такие навыки получают не в детском саду.
Лариса приходила ко мне домой. Мы играли в куклы, иногда ссорились, сейчас уже не помню почему. Иногда приходила староста класса Галя Черных - худенькая девочка с мордочкой лисички, - и Лариса Надеждина, крупная, с красивыми чёрными бровями и добрыми глазами газели.
Кажется, бывала у меня и Зоя Столпер - "Столперзоя". Но больше помнится, как я приходила к ней. Они жили в тесной комнатушке - тоже снимали, как мы. На диване в углу сиживал отец, невысокого роста, типичный еврей. Умное лицо, небольшая лысина среди тёмных волос. Ни он, ни Зоина мама не были так красивы, как Зоя. У неё ещё был особый милый выговор, как будто во рту перекатывался хрустальный шарик.
Я, конечно, сразу вцепилась в её библиотеку и выпросила почитать "Робинзона Крузо". Книга, видимо, была любимая, многократно читанная. Позже мне дали "Приключения Гулливера".
ПЕТУХ И КИСАНЯ
Мы вернулись с летней дачи на зимнюю, прошлогоднюю. Мы жили опять у Китайцевых, только не в маленькой, а в большой комнате, а в маленькой хозяева спрятали свои вещи и комнату заперли.
Они уехали, когда под окнами кухни горел посаженный ими золотой шар. Бабуся с мамой его не любили. У отца с сыном, дошкольником, были малопримечательные лица. Хозяйка внешне была привлекательна, но неприветлива. У дочери было приветливо-безразличное круглое лицо, обрамлённое тёмно-русыми толстыми косами.
Наш окрепший за лето одноглазый кот - Ириша называла его "простяга", потому что он был серый и полосатый, а таких котов тогда было много, - взялся меня защищать от тоже окрепшего за лето соседского петуха. Петух принадлежал соседу - лесничему. Он был отменно красив.
Петух чувствовал себя на участке как дома и нападал на меня. Кот рыцарственно выходил с ним на бой и побеждал в нелёгкой борьбе - петух был здоровенный. Впрочем, серьёзных увечий они друг другу не наносили и может быть даже получали удовольствие от схваток. Окрестные коты обходили Кисаню стороной.
СЛЕДОВАТЕЛЬ И ПОЕЗДКА ЗА ТКАНЯМИ
Однажды, когда я была дома одна - мама и бабуся уехали в Москву за покупками, - в дверь постучали. К нам редко кто-нибудь приходил. Никаких указаний, что делать в таком случае, я не получала, кроме сказки "Волк и семеро козлят", и открыла дверь.
На пороге стоял мужчина, одетый скромно, но прилично, в серый костюм, коротко постриженный. Внешность его была не запоминающаяся. Это не был мой отец - я хорошо его помнила. Я с порога бодро сообщила, что дома никого нет, и предложила чаю. Незнакомец отказался и ушёл. Много лет спустя мне сказали, что так обычно выглядят следователи.
Когда мама с бабусей вернулись, то поняли, что в воспитании моей храбрости переборщили. Пришлось немного напугать, чтобы приблизить к реальности.
В следующий раз, когда им позарез надо было вдвоём в Москву за отрезами на платья, никто не приходил, но я была так напугана, что заперла дом и отправилась к самому надёжному другу и защитнику - Дружку.
Села рядом с конурой, в которой он спал, и постучала в неё. Пёс вылез, вежливо поприветствовал, огляделся, широко зевнул и, не найдя повода для беспокойства, громыхая цепью, вернулся в конуру. Я сидела рядом. Из миски, которая стояла перед входом в неё, неприятно пахло остатками баранины на костях. Смеркалось. Я снова позвала Дружка и обхватила его за шею. Но ему хотелось спать. Он не привык к многочисленным объятиям.
Я подумала - а что, если они вообще не вернутся? Может, что-нибудь случилось. Что мне делать ночью, если они не придут? Отпирать тихий тёмный дом и попытаться уснуть или сидеть у конуры до утра? А потом что?
В полутьме раздались взволнованные задыхающиеся голоса и в калитку вбежали бабуся и мама. Они решили не оставлять меня больше одну, пока не подрасту.
А следователем тот случайный человек в сером вполне мог быть. Во-первых, первым директором, с которым мама работала в Мытищинской школе, был бывший следователь КГБ, носивший прозвище "волкодав". Он вполне мог попытаться навредить маме - это было несложно. Во-вторых, в то время родственников репрессированных периодически проверяли и без посторонней помощи. В третьих, после смерти Сталина, не знаю когда, родственников расстрелянных людей приглашали и предлагали материальную компенсацию - как правило, родственники отказывались.
ЖУРНАЛ МУРЗИЛКА И ЧИСТОПИСАНИЕ
С сентября, как взрослая, получала журнал "Мурзилка". Почтальон просовывала его под дверь вместе с другой почтой. Он был интересный, яркий, весёлый.
Учёба отнимала много сил. Писали чернилами. Чернильницы раздавали дежурные перед началом урока из деревянных ящиков. Лучшим развлечением мальчишек было швырять чернильницы в угол, чтобы они разбились и окрасили стены. Сад, окружавший школу, был засыпан чернильницами - их выбрасывали из окон.
Писали железными перьями номер 11, прикреплёнными к деревянной ручке. Я уже два года назад могла писать, но печатными буквами. С тех пор, и теперь тоже, мне легче быстро написать именно печатными буквами.
Прописи давались с невероятным трудом. Первой моей оценкой была тройка, и второй - тоже. Я рыдала, бабуся утешала. С чтением проблем не было. Но, чтобы не выделяться, я читала в классе по складам, вполне натурально, хотя могла читать бегло.
С письмом, вернее, чистописанием, была полная беспросветность. С нажимом было неладно, и кляксы сажала. Перед бабусей встала дилемма. Или она помогает мне, но тогда я не научусь сама решать свои проблемы, или я сломаюсь и буду считать себя в классе существом второго сорта - не буду отличницей. Это было бы ужасно для нас обеих. Я плакала каждый день. Казалось, не выбраться из полосы неудач.
Зарядили осенние ливни. Природа вместе со мной рыдала о моей несчастной судьбе. Птицы, стеная, улетали на юг. С севера накатывали свинцовые тучи. Ветер выл по ночам в трубе. Прогулки и качели были не в радость. Я засела за прописи.
Пришлось выбрать первый вариант. Иногда было похоже, что я задалась целью доказать бабусе свою полную неспособность к чистописанию, и в этом достигла успехов, а бабуся ставила целью доказать, что способности у меня есть. Так мы и сидели с ней долго-долго, и казалось, что так будет всю жизнь. В момент, когда мы с бабусей совсем упали духом, у меня вдруг что-то стало получаться. Прописи начали нравиться даже мне самой и постепенно стали даваться без надрыва.
Почерк был выработан идеальный. Мои прописи висели на выставке. Но ещё долго я не могла решать свои проблемы самостоятельно. Зато было написано первое стихотворение с оригинальным названием "Осень", почти полное подражание Некрасову, но не про полосу в поле, а про линейки в тетрадке.
И с арифметикой у меня были нелады - я её боялась и падала духом перед решением каждой задачи. И грамматика хромала - ведь я бегло читала слова, не обращая внимания на правописание. В результате в первых диктантах я путала корневые гласные в словах "корзина" и "картошка", а получив диктант обратно, рыдала так, что стены тряслись, и все, независимо от своих оценок, испытывали ко мне жгучее сострадание.
Смотреть на меня в это время, наверно, было страшно. Лицо распухало и глаза превращались в щёлки, словно искусал пчелиный рой. Вот до чего доводит человека неудовлетворённое честолюбие! Но над диктантами я убивалась уже в 3-ей четверти.
БАЛЕТНЫЙ КРУЖОК И АМБИЦИИ
Моё стихотворение появилось в школьной газете на втором этаже - школа была новая, двухэтажная, и коридор на втором этаже служил актовым залом. Он был парадный, для старших классов, с паркетом. Я с гордостью любовалась своим произведением во взрослой газете. На второй этаж попала потому, что там у нас были занятия балетного кружка.
Туда же записались почти все девочки нашего класса. Кружком руководила бывшая балерина, внешне похожая на Элину Быстрицкую глазами, упругим узлом чёрных волос и статью. Чего нам не хватало - так это зеркал. Приходилось заниматься не у станка, а держась рукой за стену. После каждого занятия тело болело, словно нас поколотили, но это была приятная боль, которая обещала исполнение мечты.
Наша школа была построена за два года до моего поступления. Это было основательное светлое здание сельского типа со стадионом и яблоневым садом. Директор был огромным красивым мужчиной и тоже производил впечатление основательности. Он жил со своей семьёй при школе.
Вставала я рано. И в дождь, и в снег, и в мороз мне не спалось - как-то я сегодня отвечу, если Александра Андреевна спросит, только бы не растеряться, только бы собраться. А если ожидалась контрольная, то тут уж от страха руки тряслись и холодели даже в оттепель. Какой уж тут сон!
Под редкими фонарями по тропинке я шла к школе. По улице Бакунинской доходила я до керосинной лавки на углу, поворачивала направо, и передо мной выплывала возвышающаяся среди тёмных дач школа, тоже тёмная. Она бывала ещё заперта, и я ждала, когда откроет сторож, и по тёмным коридорам шла в наш тёмный класс и сидела там тихо, дожидаясь прихода остальных. Иногда нас было несколько таких.
Некоторые воспринимали мой ранний приход как любовь к занятиям, но это были страх и неудовлетворённое честолюбие. Нас не всегда впускали в школу, и мы однажды пытались войти в неё через чёрный ход. Там оказалась квартира, в которой жила семья директора. Я влетела первой и попала на скорости головой в директорский живот. Наказания за это безобразие не последовало.
1955г
Незаметно подкатил, весь в кружевах и бриллиантах, 1955 - ый год. Александра Андреевна вдруг стала задавать меньше уроков и начали вырезать снежинки из салфеток. В хореографическом кружке готовили новогоднюю программу. Мы с Ларисой Сирис были солистками- снежинками, но у меня, по-моему, лучше получались движения руками.
Бабуся сшила мне сказочно-прекрасный костюм, белоснежно-прозрачный, в блёстках. Мне мечталось быть Снегурочкой, но ею была девочка из другого класса по прозвищу Мадонна. Всё равно было весело, радостно - просто дух захватывало. Подарки, музыка, и только радость впереди... Новый год у Ириши и у нас.
ДЯДЯ САША И АНАНАС
Однажды нас навестил дядя Саша. Кончились зимние каникулы, но я болела свинкой и не ходила в школу.
Если до школы я не болела никакими детскими заразными болезнями, то в первом классе я начала наверстывать. Простудных болезней не было. В сильные морозы, когда на улице было особенно красиво, занятия отменяли, и я одна играла во дворе, выдумывая себе друзей. Иногда ходила с санками кататься на горку Фуфаевых. Катка не было. Научила меня кататься на лыжах, конечно, бабуся.
Кровать стояла под большой нарядной ёлкой. На стене рядом с ней висел туркменский ковёр, купленный дедушкой в Ашхабаде. На нём таинственным образом вплетены были в национальный узор буквы Н - начало его фамилии. Рядом был стул с орехами и стопкой книг. Мне было хорошо, я наслаждалась свободой и рисовала акварелью.
Это было как небольшое возвращение к дошкольному детству. Уроки не делала из-за температуры. Омрачало этот рай два обстоятельства. В окна, звеня, рвалась пришвинская "весна света", и в школу всё-таки надо было возвращаться, а значит, нагонять пропущенное. Кроме того, распухшие щёки мешали жевать орехи.
Дядя Саша привёз ананас. Я до этого даже и не слыхивала про такой фрукт. Не помню, привёз ли он его из командировки, или купил в центре Москвы. Фрукт был великолепен и по виду, и по запаху, и по вкусу. Прекрасно понимая, что мне не скоро придётся испытать всю эту гамму чувств снова, я вознамерилась нарисовать ананас.
Нам всем отрезали по ломтику, а остальное даже было жалко есть. Янтарная на просвет мякоть жалила края губ, потрескавшихся от ветра - я в каникулы много времени проводила на свежем воздухе.
Дядя Саша посмотрел мой рисунок и разнёс его в пух и прах. Так впервые в своей жизни я столкнулась с критикой своего произведения и одновременно узнала, что такое пропорции и перспектива. До этого я рисовала сюжеты из сказок, впечатления от телефильмов или спектакля "Аленький цветочек", особенно интересуясь женскими нарядами. К ним и вернулась, уязвлённая критикой.
Самое обидное, что дядя Саша меня похвалил, но за что! У меня была палитра для акварельных красок, и я, в задумчивости смешивая их, просто сделала несколько движений, и ещё удивилась, что случайно вышло вроде дуба среди поля, а вдали - лес. Так и оставила.
А дядя Саша взглянул и сказал: "Вот, сразу видно, что с натуры нарисовано! Это хорошо, побольше рисуй с натуры, а не фантазируй".
Много лет спустя на кухне дочери дяди Саши я увидела над столом небольшую картину маслом. На тёмном фоне два новогодних шара - красный и жёлтый. Они дарили нам такие шары, и у них были на ёлке, ничего оригинального в самих шарах не было - их можно было купить в магазине, но в самой картине была таинственность праздника, будущего, судьбы, надежды, несбыточности. Как это он передал, я не знаю. Но именно это я испытывала, глядя на мерцающую в темноте ёлку накануне Нового года. Не понимаю, почему дядя Саша не знаменит как художник. А может, это копия с какой-нибудь знаменитой картины? Он любил делать копии.
ХОЗЯЕВА УБЕЖАЛИ ОТ МЕНЯ НА ЛЫЖАХ
Приезжал на зимние каникулы Китайцев с семьёй. Они одели лыжные костюмы и пошли в посадки с лыжами. Бабуся видела это и просила взять меня с собой. Я никогда не каталась на лыжах в лесу - не с кем было, а бегала только по двору и по улицам. Но в школьных соревнованиях получила третье призовое место и сразу возгордилась.
Вопреки моим ожиданиям, они подождали, пока я оденусь и возьму лыжи. Но на опушке, где лыжи одевали, они рванули от меня, специально, конечно. Я бросилась их догонять, вылетела на пригорок, и задохнулась от ветра на вздохе. Я могла бы догнать их, но расхотелось, и с дрожащими губами я вернулась домой. А зимний лес был так сказочно прекрасен!
ВЕСНА СВЕТА