Наша бабушка Евдокия Федоровна, которую в деревне звали Доней, во время войны жила одна в маленьком домике в самом начале села Писаревка , рядом с деревянным мостом через небольшую речку Снава. По грунтовой дороге, соединявшей поселок Поныри с селом Ольховатка, отступали наши солдаты и наступали немцы, покидали перед боем родные очаги женщины, старики, дети и возвращались из эвакуации к сожженным деревням и селам.
В бабушкином доме всегда было уютно и я - первоклассник часто из школы, которая располагалась в старом поповском доме, рядом с церковью, прибегал к ней. Она угощала меня чем-нибудь вкусным, зашивала вручную разодранные по швам рубашки, штаны.
Когда в село пришли немцы, в ее доме поселился офицер, который знал несколько русских слов. Я хорошо помню небольшой столик под образами, на котором стоял портрет Гитлера. Офицер говорил, что ему надоела война и когда она кончится, убежит босиком в Германию к своим детям и жене. Ему очень нравилась красочная русская матрешка, нарисованная на печке нашей мамой в самом начале войны.
Однажды поздно вечером бабушка Доня пришла к нам (мы жили тогда в селе Карпуневка) и рассказала, что добрый немец уехал, а в ее комнате теперь находится большая лошадь, которую туда с большим трудом втащил финн, а сам куда-то скрылся. Одну ночь она провела на печи, но не могла уснуть - лошадь громко фыркала, топала копытами и глодала сырцовые кирпичи печки. Бабушка боялась, что она может добраться и до нее. Три дня она жила у нас, но на четвертый, во второй половине, ушла в свою деревню, чтобы хотя бы через окно посмотреть, что творится в доме и тут же вернуться, если лошадь находится еще в доме.
Поздно вечером в замерзшее окно нашего дома кто-то тихо постучал, мама вышла в сени и открыла дверь. Это была наша бабушка. Она упала на пороге входной двери сеней и застонала. Мы помогли маме поднять бабушку и ввести ее в натопленную хату. Все лицо у нее были в крови, руки дрожали.
- Он меня убил, он меня застрелил! - рыдая, повторяла бабушка Доня.
Мама с ее головы осторожно сняла пропитанный кровью платок и мы увидели на ее голове слипшиеся от крови седые волосы и большую шишку.
-Кто тебя ударил так сильно по голове? - спросила мама.
-Финн, проклятый финн! - ответила она и зарыдала.
Несколько успокоившись, Евдокия Федоровна рассказала, что с ней случилось.
Когда она тихо вошла в свой дом, то увидела, что огромная лошадь по-прежнему, фыркая, грызет с жадностью сырцовые кирпичи печки. Увидев такую картину, бабушка поспешила выбежать из дома, но на крыльце ей дорогу преградил тот самый финн, который три дня назад оставил лошадь. Он грубо втолкнул бабушку в комнату, где его лошадь, не обращая на вошедших никакого внимания, продолжала свою черную работу. Финн на непонятном для бабушке языке кричал, топал по грязному полу коваными сапогами, размахивал перед ее носом в черных кожаных перчатках огромными кулаками, показывал на лошадь и обглоданный угол печки. Бабушка догадалась, что эту огромную скотину нужно было кормить и поить.
Разъяренный финн резким движением снял с плеча автомат и поднес холодный ствол к ее губам, а жестами показал, что нужно открыть рот.
-Нет, нет, не надо стрелять сюда! Стреляй лучше сюда! - умоляла финна бабушка, показывая на темя.
- Эта гадюка даже перед смертью не дала мне помолиться, - рыдая, говорила она.
Бабушка пришла в себя и ничего не могла понять, что же случилось и сколько времени она пролежала в холодной комнате? Болела голова, в ушах стоял колокольный звон; попыталась подняться с пола, но не смогла - перед глазами все кружилось, плыло. Лошади и финна в комнате не было, входная дверь в дом была настежь открыта.
-Хорошо, что он послушался меня и стрельнул в темя, - продолжала рассказывать наша бабушка.
-Твой финн ударил тебя по голове чем-то тяжелым и тупым, может быть, прикладом автомата, - сказала мама, аккуратно приподнимая слипшиеся от крови волосы.
-Нет, нет! Этот безбожник и разбойник стрельнул мне прямо в темя, я слышала выстрел, там должна быть большая дырка, смотри лучше, - раздраженно сказала Евдокия Федоровна и в очередной раз жалобно застонала...