Наумов Сережа : другие произведения.

Gott Ist Tot

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Он человек ставший богом и бог ставший человеком. Но не в однм обличии нет ответа на главный вопрос, вопрос о сострадании. Мир жестоких богов и тирании Олимпа.

Наумов С.Н.

gott ist tot. (рассказ)

"mein gehirn zum kerker wird
ein kleiner stich hat mich gelahmt
der schrei in mir unhorbar schweigt
und doch es wird..."

(Das Ich, "Gott ist Tot")

  
   Когда-то я думал, что вселенная устроена примитивно, что мое желание и моя воля руководят ею и повелевают в ней безгранично. Но это были только мечты и иллюзии молодости. Это было лишь ничем не оправданное самомнение молодого зарвавшегося бога. Вам, наверное, удивительно слышать подобные слова? Но это, тем не менее, правда. Я был богом. Когда-то давным-давно, рожденный своей матерью от простого смертного мужчины, я был призван своим духовным отцом-покровителем на "Олимп", самую вершину мироздания. Это была величайшая и могущественнейшая организация, которая управляла жизнями и судьбами миллиардов человеческих существ на земле, которая по своему желанию могла решить итог любого спора или противоречия, возникающего в сфере социума, которая могла, кажется, изменять не то чтобы материю, но и ее саму сущность, саму структуру и ткань бытия.
   Предыстория "Олимпа" интересна и любопытна, но во многом окутана тайнами и домыслами. А начинается она в далеком 2015 году. Тогда на нашей планете разразилась самая величайшая гуманитарная катастрофа за всю ее многовековую историю. Люди, жившие до этого в подчинении и страхе перед своими государствами, в один прекрасный момент решили свергнуть иго властителей и, как в памятном 19 веке, во многих странах начались революции и гражданские войны. Брат шел на брата, сын - на отца. Глупые и самонадеянные обыватели, во времена непосредственно предшествующие описываемым событиям, полагали, что не способны на подобный грех, что разум удержит человеческое племя от подобного безумия, но они ошибались и шли один за другим на баррикады и бесконечные стычки с остатками сил правопорядка.
   Если бы все можно было изменить, повернуть время вспять и убить этого недальновидного, несчастного идиота Hassin Billord'а, написавшего свое роковое произведение "Кровью большинства". Этот параноидальный роман настолько потряс умы людей, настолько изменил их видение реальности, что они все, словно в массовом психозе решили отстаивать свои несуществующие права и амбиции. И ведь, вот что самое странное - они получали в ответ именно то, что было предсказано автором книги, репрессии и принижения достоинств.
   Постепенно этот бунт (а иначе сказать нельзя) распространялся на все большее и большее количество государств. Все больше и больше людей увлекаемые толпами озверевших сородичей громили магазины, убивали себе подобных и скандировали, как завороженные, одни и те же слова: "мы не подопытные крысы", "прочь свои руки от ЧЕЛОВЕКА", и тому подобную ахинею.
   Не знаю, как бы повел себя я, родись я в то время, но мне повезло, и день моего появления на свет совпал с юбилейной, сто пятидесятой годовщиной создания Олимпа. Дело в том, что уставшие, наконец, от крови и беспорядков хомосапиенс решили, что им нужно новое, но справедливое, и вместе с тем могучее и властное государство - столп их безопасности и уверенности в завтрашнем дне. Так и был создан Олимп - своего рода правительство, состоящее из лучших умов и личностей всей человеческой расы. Нас - жителей и хозяев этой обители богов - отбирали еще в детстве по различным, оставшимся до сих пор секретными критериям, затем отвозили в специальный инкубационно-обучающий комплекс, где преподавали все то, что необходимо было знать настоящему богу.
   Я не помню возраст, в котором впервые осознал свою избранность. Я рос среди таких же, как и я. Изолированный от общества в своей школе, я не имел возможности сравнить себя с простыми детьми. Но вот однажды мой учитель Гермес вывел меня в народ.
   В тот день мы оказались на улицах шумного мегаполиса. Всюду высились огромные квадратные здания. Серые и скучные они были так не похожи на изящные строения Олимпа - шедевры архитектуры, воссозданные по древним образцам, найденным археологами под многовековыми слоями грунта. Широкие тротуары, по которым мчались туда и сюда то, что называется автомобилями, очень тогда сильно поразили мое воображение. Я удивился тому, что эти транспортные средства передвигаются по земле, а не по воздуху как колесницы богов.
  -- У людей есть и такие, которые могут парить словно птицы, но они не пользуются ими в пределах городов. - объяснил мне учитель, который шел следом за мной и беспристрастно взирал на окружающую суету.
   Его красивое и правильное лицо, с волевым подбородком и прозрачными, как капля воды глазами, вообще редко когда выражало эмоции, но теперь, когда мы оказались в мегаполисе, в нем была заметна даже некая жестокость, а возможно и презрение.
  -- Что с вами учитель? - спросил я его. - Вы как-то странно выглядите. Не как обычно.
  -- Все в порядке, маленький Зевс. Я просто не могу долго находиться среди черни, они слишком плохо пахнут.
   И в самом деле, нас окружал и словно преследовал попятам отвратительный смрад, смог, гарь. А вот мы прошли мимо лавки торговца пирожками, и в нос ударил стойкий дух жареного мяса. На родном Олимпе ароматов либо не было вообще, либо они были слабыми и скорее напоминали благовония. Ибо, как говорил друг учителя прекрасный и гордый Апполон, "стерильность - вот один из принципов существования и жизнедеятельности правителей мира".
   И все же, несмотря на вонь, я испытывал радость. Казалось, что какой-то новый и неведомый мир распахнулся во всем своем безобразии и чуждости. Спешащие куда-то люди, завидев нас, на секунду столбенели, в их глазах отражался то ли страх, то ли благоговение, но тут же словно опомнившись, они торопливо отводили взор и еще быстрей бежали по своим делам.
  -- Они нас бояться? - спросил я Гермеса.
  -- Нет, мы их защитники, а не убийцы. Но они понимают, что для нас их жизни как песчинки в горсти песка. Нам безразличны их чаянья и вожделения, наша забота - их безопасность. И, прежде всего безопасность от самих себя. И для этого - тут он поднял указательный палец вверх, акцентируя внимание на этой фразе. - Для этого все средства, как говориться, хороши.
   Тогда я мало что понял, но позже пришел к осознанию гениальности и величия этих мыслей. А когда повзрослел, то еще глубже ощутил разницу между нами - богами и ними - простыми смертными. Смотрясь в отражатель, я с удовольствием отмечал то, что моя внешность не просто необычна, она по настоящему божественна. Различные стероиды и имплантанты не только наделили меня не дюжим здоровьем и нескончаемой молодостью на срок всей искусственно удлиненной жизни, но и должны были, по сути, сохранять мою зрелость и остроту ума до последнего вздоха. Слегка золотистый оттенок кожи и окрас волос тоже, как выяснил я позже, работа этих металлических шариков вживляемых в плоть и регулярно впрыскивающих в нее различные стимуляторы и ферменты. Достаточно сказать, что я никогда не спал, бегал раза в три быстрее взрослого гепарда или гончей собаки, мог видеть в темноте и с потрясающей скоростью усваивал информацию.
   Постепенно, в ходе этой химиотерапии, мой лик достиг установленного божественными стандартами оптимума, и я перестал меняться внешне. Мои красивые отливавшие золотым блеском кудри, покоились на гладкой коже лица. Его до противности правильные черты и изгибы могли затмить собой любую красоту, которую вы только сможете обнаружить среди рода человеческого. Мой взор всегда был ясен, зубы ровны и белы, а губы никогда не меняли здорового алого цвета.
   Именно в тот момент мне и пришло осознание того, о чем говорил учитель. "Я же бог, я избранный, я лучший. Почему меня должна волновать судьба этого мелкого погрязшего в своих заботах и микробах существа, что молится о манне сидя в своей тесной каморке, где-нибудь в Манхэттене на тридцатом этаже очередного небоскреба? Какое мне дело до смерти ребенка у очередной несчастной мамаши, или гибели одинокого геолога, промерзшего на северном полюсе до состояния сосульки? Хоть у меня и есть задачи, но забота о самих существах, которых я должен охранять, и правопорядок в чьих социумах я должен обеспечивать, в мои обязанности не входит".
   Я смотрел на смертных не то, что с презрением, а даже с отвращением что ли, забыв, наверное, что раньше сам был из их числа и что благодаря их существованию существовал и я.
   Вскоре после дня, в который я сам осознал себя богом, приблизился день посвящения. Это значило, что вскоре и остальные разделят мое мнение о самом себе. Из ста с лишним отобранных тридцать лет назад детей выжил лишь один - Я. Организмы прочих не совладали либо со стероидами, либо с расшатавшейся психикой и усилившейся агрессией.
   В тот день я больше всего думал о своем отце-покровителе. Которого за всю свою жизнь видел только один раз, когда он однажды пронесся в колеснице мимо нашей школы, сверкая ярким нимбом и обрушивая ураган на очередную армию глупых людей, вознамерившихся напасть на своих соседей. Тогда он являл собой истинного бога во плоти. Но как гарант мира и отсутствия, каких либо намеков на масштабное насилие был, пожалуй, излишне мягок к своей пастве и не убивал провинившихся, а лишь только препятствовал проявлению их глупости.
   Была у него еще одна слабость - излишняя любвеобильность. Следуя примеру своего более чем многовекового прообраза, он спускался к земным женщинам и дарил им свои ласки, после чего его любовницы беременели. Таким образом, он, наверное, хотел улучшить род человеческий, усовершенствовать его так сказать генетически. Не в домек ему было, что все его детки рождались мертвыми. У богов вообще не может и не должно быть детей, дабы не допускать тирании одного рода над всей планетой. Но так как он этого не знал, а проверять, как там поживают все его многочисленные любовницы, он не хотел, ленился, то и муки совести к нему не приставали.
   Звали моего отца точно так же как и меня - Зевс. Это объясняется одним правилом, которое является обязательным и священным для всех нас. Детей богов звали "последователи", а их самих - "покровителями". Так вот, у каждого бога было несколько таких детей. Как дамоклов меч они напоминали ему о том, что он не всемогущ и ему в случае чего найдется замена.
   Как только сменщик (ребенок-последователь) одного из живых еще богов достигает установленного возраста (33 года) то он либо умерщвляется, либо смещает на посту своего отца-покровителя. Все зависит от того, как этот самый отец-покровитель осуществлял свои божественные полномочия. Справлялся ли он со своей миссией. Если нет, то после посвящения его ребенка-последователя в земные владыки сам он обязан покончить с собой, или уйти к людям, потеряв всю свою божественность и став обычным человеком. В связи с этим всех детей-последователей звали точно так же как и их отца-покровителя, дабы не нарушать строение и структуру сонма и не переписывать каждый раз тексты молитв.
   Что касательно способа разжалования, не справившегося со своими обязанностями бога, то гордые предпочитали смерть, прочие - унижение.
   Но вы ошибетесь, если скажете что среди богов, то уж точно все были гордыми. Это не так. Да гордость у нас была и очень даже много, но надо быть безумцем, что бы согласиться на смерть, будучи, по сути, бессмертным существом. Мой отец согласился.
   И вот я еще совсем юный и наивный идол смотрел своими ясными и полными огня глазами на то, как мой предшественник покидает этот свет. Его полностью обнаженная идеально сложенная фигура красиво смотрелась на большом каменном алтаре украшенном фреской с изображениями черепов, людских останков и ужасного Архангела Lucildo вестника и символа смерти, который назначал нам приемников и убивал наших предшественников. Это полуживое полу мертвое существо, выведенное неизвестно кем и неизвестно когда было призвано колдунами от богов для контроля деятельности всего Олимпа. То ли робот, то ли генетический мутант, а возможно и то и другое разом Lucildo без всяких сомнений обладал душой, темной и зловещей, душой самого великого из всех грешников мира, непонятно как вселившейся в это уродливое тело.
   Являясь по сути древнейшим и могущественнейшим из демонов, он был доволен своей участью наблюдателя и все время проводил в огромном дворце, в котором должна была заканчиваться жизнь любого решившегося на то бога.
   И вот картина: гигантский зал, алтарь, на алтаре стоит мой отец. Его волосы очень длинные и ниспадают на плечи, словно волны божественной реки они перетекают кудрями по спине и заканчиваются где-то в области поясницы. Взгляд моего отца - волевой, в нем без труда читаются решительность, сила, разум и смелость. Я никогда не видел никого более достойного восхищения, чем он в этот миг, буквально за считанные минуты до смерти.
   Lucildo, тем временем, медленно просыпался. Его ужасные когтистые ноги, утопавшие в жертвенной крови, мелко задрожали, голова, увенчанная сотней рогов, зашевелилась, а красные глаза, число коим семь открылись. Демон смерти встал во весь рост и расправил перепончатые крылья. Боги никогда и никому не поклонялись, но перед таки уродством и вместе с тем мощью и они бы готовы были пасть ниц, но как я уже говорил гордость порой сильней чувства самосохранения, и потому собравшийся во дворце сонм величайших даже не шелохнулся при виде Архангела. Тот же в свою очередь не стал утруждать себя даже поворотом головы, дабы оглядеть божественную толпу, он и так все видел и все знал.
   В величественном молчании Архангел извлек из ножен тонкий серебряный меч, расписанный заклинаниями и пропитанный мощнейшими ядами. Капли содержащие смертельные дозы для населения целого города медленно стекали со зловещего клинка и бесшумно капали в кровь под ногами Lucildo. Он посмотрел на меч, его вполне человеческий рот изобразил дьявольскую усмешку. Красный, сочный и шершавый язык демона облизал острие смертельного оружия и только после этого Архангел протянул меч моему отцу. Это был ритуал, самый священный из всех какие существовали или существуют.
   В последний момент я видел, как сузились зрачки отца, когда он встретился взглядом со своим убийцей, это был страх. А, как известно боги не должны испытывать страха, и именно в этот момент отец перестал быть для меня тем, кем являлся до этого, но я стал им - величайшим среди смертных - тем, кого зовут Зевс. Коронация состоялась.
   После этого я вышел из зала, не желая смотреть на то, как отец режет себя мечом а, потом в течение двадцати суток корчиться в смертельных муках на поверхности жертвенника, отдавая по капле свою жизнь древнему демону. Смерть и муки великих всегда оставляют мрачный след в душе, ибо всегда представляешь себя на их месте. Ведь если настанут времена и обстоятельства когда даже герои испугаются и будут убиты то, что же тогда останется делать простым смертным, тем, чьи души далеки от героизма и пафоса божественности.
  
   Следующий век был назван на земле "новым золотым столетием", и я не преувеличу, сказав, что это полностью моя заслуга. Ни одна война, ни одна неестественная или не заслуженная смерть не потрясла популяцию разумных существ. Я правил как настоящий виртуоз и знаток человеческой души, распознавая и пресекая с невероятной жестокостью любое проявление агрессии. Люди теперь даже думать боялись об убийстве или насилии. Они размножались, обогащались и просвещались. Среди них даже стали рождаться полубоги - те, кто хоть и не метили на Олимп, но которым мы доверяли часть своих полномочий за их выдающиеся умственные и физические данные. За все это благоговейное время Lucildo просыпался только лишь один раз, да и то что бы забрать в свой тартар какого-то Пана, чей век уже давно истек, а речка, что он охранял, высохла.
   Но ничто не может длиться вечно и вот однажды и я не смог справиться с собой.
   В тот злосчастный день солнце на южном полушарии планеты светило как никогда ярко, и я, взяв с собой колесницу и верных коней, отправился к одному из тех, кто решился на смертопричинение, к тому, кто замыслил недоброе.
   "Неужели никто не боится моих молний?" - думал я тогда по дороге к еретику. "Неужели людям было мало репрессий? Как же так получается, что человеческая природа столь сильно тянется к насилию даже под страхом самых изощренных мук?" - я не мог этого понять.
   На сей раз, отступником был один хирург. Он до этого момента ни разу не проявлял подобных эмоций. Если еще сто лет назад во время правления моего мягкотелого отца люди могли себе позволить причинить ближнему боль или даже порой незаметно прикончить последнего, то теперь это было более чем нереально. Сотни тысяч сканеров мозговой активности сделанные Гефестом и установленные нами по всей планете ежесекундно исследовали умы смертных и беспристрастно регистрировали любые отклонения от нормы миролюбивого мышления.
   Кто-то помнится, попытался высказаться по поводу этого, что, мол, сие положение дел нарушает чьи-то права, но я объяснил этому недальновидному смертному прилюдно, выступив по телевиденью, что это ради его же безопасности. Я, скажем, могу прикончить соседа этого спорщика, который сейчас наверняка замыслил недоброе по отношению к нему и неприкосновенности его жизни, тем самым, проучив остальных. И что после этого? Он так же будет уверять меня в несправедливости и тирании? Не понимаю.
   Того еретика я в прочем самолично придушил чуть позже, когда шумиха улеглась, дабы не волновал общественность. Никто не хотел повторения того, что было в начале двадцать первого века, и потому не стоило излишне теребить неустойчивую психику населения.
   И вот сегодня впервые за последнюю неделю некто задумался о причинении смерти подобному себе. Компьютер, обработав данные, вывел на дисплей моей колесницы некоторую информацию о злоумышленнике. Им оказался старый врач по имени Рауль. Он всегда был примерным гражданином, никогда не обращался с просьбами в Олимп, что не могло не радовать нас - богов. Странно, что такая личность решила совершить преступление. Однако датчики сканирования импульсной активности мозга никогда не ошибались, и потому сомнений быть не могло. Если даже до сего момента Рауль и был примерным и добропорядочным человеком, то теперь его следовало истребить, как и любую клетку в организме подвергшуюся заражению раком или иной болезнью.
   Сама клетка, в сущности, не может быть ни плохой, ни хорошей, как и человек. Ибо нигде не сказано что хорошо, а что плохо. Но для организма в целом ее деятельность деструктивна и потому ее уничтожение более чем целесообразно. Никакой философии - чистая логика. Тем не менее, человечество слишком долго рассуждало о морали и нравственности и о том, что сейчас упоминают лишь с улыбкой - о гуманизме. На мой взгляд, величайшая любовь к человеку проявляется лишь в отсутствии жалости к нему лишь в отсутствии самого этого гуманизма.
   Предавшись таким размышлениям, я не заметил, как мои верные огненные кони донесли меня до больницы святого Пареса, человека изобретшего лекарство от СПИДа и легализовавшего тем самым распространение проституции и однополой любви.
   Воистину - самые великие открытия сделанные во благо имеют прямо противоположный эффект. Кровь, перестав быть чем-то заразным, стала просто красноватой жидкостью. Ее теперь даже в жертву никто не догадывался приносить. Людям свойственно обожествлять все то от чего зависит их жизнь, но как только они становятся сильней этого, то мигом начинают попирать останки бывших святынь своими пыльными подошвами. Так и с кровью: пока от ее наличия и чистоты зависела человеческая жизнь, все ее боготворили, говорили о нес с упоением, отвращением или замиранием сердца. Но теперь, когда все возможные лекарства изобретены (нет только средства излечивающего от рака, но и это открытие в принципе не за горами) а голубая кровь синтезирована, никто даже значения не придаст хлещущему фонтану из сонной артерии. Ведь если медик успеет за минут 20, пока мозг пациента не отключился, ввести ему искусственную сыворотку то тот останется жив. Скука - худший враг опасности.
   Солнце клонилось к закату, над Апенинским полуостровом сгущались сумерки. Здесь всегда красиво в это время суток, когда сначала слегка вечереет и воздух наполняется прохладой и свежестью, а уже только потом тьма незаметно окутывает пространство и погружает всех в свою мягкую и таинственную реальность. И вот в лучах заходящего светила я при всем параде въехал в двери больницы.
   Не знаю, почему, но я не люблю эти заведения, они полны страдающих и несчастных людей. Да, многие обретают здесь второй шанс, но все же, мне как богу не очень приятна мысль о том, что моя паства все еще страдает от болезней вместо того, что бы работать и трудиться, принося пользу обществу.
   Находившиеся в холле люди по началу сильно переполошились, увидев нечто сияющее и величественно-таинственное, вламывающееся в их жизнь. Но потом, как впрочем, и всегда, они сделали вид, что ничего не произошло, и продолжили заниматься своими делами, стараясь не смотреть в мою сторону. Бодро соскочив с колесницы, я одернул золоченые доспехи и величественным шагом направился к лифту. Двери открылись, и я вошел. Люди, столпившееся за моей спиной в очередь, даже не подумали пройти вслед. Они прекрасно понимали: один их неверный взгляд, жест, движение даже мысль могли вызвать священный гнев. А священный гнев как ясно из названия священен и посему ради него богу разрешено убивать и изничтожать тех, кто вызвал сию опасную эмоцию.
   Как только двери лифта соизволили распахнуться, взору предстал длинный хорошо отделанный коридор, тут и там стояли красивые и стильные кожаные кресла и диваны, огромные окна здания выходили в живописный садик с искусственными растениями и животными. Просто Эдем для уставшего тела и измотавшегося души. Не удивительно, что больные не хотели выздоравливать. Кому охота уезжать из такого райского уголка? Я решил в будущем разобраться с этим вопросом, но пока задача все же была иной.
   Сделав несколько шагов по коридору, осматриваясь по сторонам и читая надписи на дверях кабинетов и палат, я наткнулся на вывеску "Доктор Рауль, заведующий отделением раковых заболеваний". Ага, вот оно. Я не стал стучать, а просто выбил дверь ногой. Шумно распахнувшись, она ударила в стену, чем перепугала сидящую в кабинете медсестру которая ошалело поглядела в сторону шума, но тут же отвела взгляд и как ни в чем, ни бывало, продолжила делать свое дело.
  -- Где доктор? - громко и величественно спросил я.
   Медсестра вся съежилась и испуганно пролепетала.
  -- Он...он в палате у пациента.
  -- В какой палате?
  -- Номер 127 кажется. Да, точно, номер 127 у маленького Родригеса.
   Больше мне от нее ничего было не надо, и я вышел обратно в коридор.
   Сто двадцать седьмая палата находилась сразу напротив кабинета Рауля. Я вошел без стука. Взору предстала презабавнейшая картина: человек в белом халате, наверняка это был тот, кто мне нужен, прижимал к своей груди маленького мальчика лет 10, последний весь содрогался от рыданий.
   - Выйдите! - гневно сказал доктор, не обращая внимания на то кому, он это сказал.
   За одно только это я мог бы уже сейчас испепелить его своими молниями, но, удержавшись, я все же решил выяснить причину его отступничества и преступных помыслов.
  -- Ты знаешь, кто я? - спросил я громогласно.
   Доктор посмотрел в мою сторону, и его морщинистое старческое лицо побагровело, а зрачки сузились. Хотя я к своему неудовольствию подметил то, что это был не страх и не благоговение, а скорей некая решимость и упрямство. Это меня взбесило и озадачило.
  -- Ты наверное один из богов, я ждал тебя. - сказал он спокойно, все еще сжимая в своих объятиях ребенка.
  -- Ты слишком дерзок для человека. - подметил я. - Немедленно отпусти мальчишку, мне известно, что ты задумал, а тебе известно, что тебя за это ожидает.
  -- Тогда не тяни время.
   Доктор упрямо не хотел отводить свой взор от моего лица. Честно говоря, меня это раздражало и пугало. Никто не смеет задерживать взгляд на мне дольше нескольких секунд. Никто кроме Lucildo. От мысли о древнем демоне кончики моих пальцев похолодели. Но тут же усилием воли я отбросил эти мрачные думы и насмешливо оглядел человечишку, посмевшего дерзить божеству.
  -- Я никуда не спешу. - сказал я надменно. - Ты прав, можно было бы прикончить тебя прямо здесь и сейчас, но мне очень интересно, почему ты решился на убийство.
  -- Ты бог и тебе не доступно понимание этого. - мрачно ответил Рауль.
  -- Богам доступно больше чем ты думаешь. Нет ничего в этом мире, чтобы не подчинялось мне!!! - я начинал выходить из себя.
   Доктор тем временем, наконец-то отвел свой недостойный взор от меня и посмотрел на ребенка. Тот кажется, успокоился.
  -- Вот и все. - сказал он тихо, разжимая объятья. Тело мальчишки безвольно осело на больничную кровать. Только спустя пару секунд я заметил, что в руке Рауля блеснул пустой шприц, а дитя вовсе не уснуло, оно было мертво.
  -- Ты не поймешь, нет в твоем разуме такого слова как сострадание. - мрачно произнес доктор-убийца.
  -- Как ты посмел сделать это, да еще и на моих глазах!!!? - завопил я. Больница сотряслась от ржания огненных коней моей колесницы. Они всегда чувствовали гнев своего хозяина и охотно его поддерживали.
  -- Это ребенок был обречен. - Рауль с грустью посмотрел на мальчишку. - Рак поразил его мозг, и я не в силах был ему помочь. Если бы не эта инъекция он бы промучился еще двое суток в ужасной агонии.
   Перед моим взором пронеслась сцена гибели отца. Как он смотрел в глаза Lucildo и понимал, что сейчас умрет.
  -- Ты кем себя возомнил!? - крикнул я на сгорбившегося, на койке доктора. - Ты что, считаешь себя в праве распорядиться жизнью равного себе!? Даже мы - боги такого не можем себе позволить.
  -- Я же говорил. Тебе, наверное, не ясно значение слова сострадание?
  -- Нет. Я не думаю, что это то, что следует испытывать, глядя на ничтожество которое больше не может бороться со смертью. Лучше презрение, чем жалость.
   Доктор снова уставился на меня. Вот мерзкий человечишка! Он пристально и долго вглядывался в мои глаза, а я в его. Но тут случилось странное, в глубине его зрачков я заметил слезы и не смог больше удерживать взгляд, я отвел его в сторону. В последствии я долго клеймил себя за это: как такое возможно, что бог не выдержал взора простого смертного и отвернулся, словно какой-то пес или дикий волк.
  -- У тебя внутри так пусто. - прошептал Рауль. - Ты, наверное, самое чудовищное и мерзкое существо на планете. Причем тут жалость? Я презираю тебя, ты не бог - ты животное. Как же так? Рожденный человеком ты забыл о человечности, это же дикость не испытывать сострадания, я не могу это понять.
   Он проговорил свою последнюю богохульную фразу ровно за секунду до того, как в него ударила, наверное, самая мощная из всех моих молний. Я не виню себя за то, что тогда не смог с собой совладать, никто бы, наверное, не смог.
   В ярости я бросился на первый этаж, испепеляя все на своем пути. Красивые кожаные кресла полыхали ярким огнем, огромные панорамные стекла разлетались вдребезги, а попавшиеся мне на пути люди, оставались на веки, лежать обугленными головешками посреди пожарища.
   Все клокотало и рвалось на части. Еще никто и никогда не говорил мне подобной ереси, еще никто и никогда не смел сомневаться в моем совершенстве. Это было ужасное чувство, чувство собственной ущербности. Ведь самое страшное то, что я так и не понял, что имел в виду этот жалкий старикашка. Что дало ему такую силу и решимость, что он даже решился на подобные поганые слова? Откуда в нем появилась эта дерзость?
   Спустя пару часов я сидел в пустом амфитеатре на Олимпе. Здесь недавно Аид поставил одну из своих великолепных комедий про Одиссея, кажется. Но мне было совсем не смешно. В пустоте и величии огромного зала, словно пульсирующее сердцебиение звучали слова "Я презираю тебя, ты не бог - ты животное", "Рожденный человеком ты забыл о человечности, это же дикость не испытывать сострадания...".
   В панике я схватился за голову и застонал. Если бы еще в детстве у меня не удалили слезные железы, что бы мои веки никогда не закрывались, я бы заплакал. Словно нечто тяжелое и твердое опрокинуло меня на землю и надавило на грудную клетку. Я просто задыхался от собственного бессилия, загнувшись на одной из величественных лож.
   Сотни больных мыслей проносились в моей голове. "Что он говорил о жалости? Нет, он это назвал как-то иначе, не жалость, нет. Как же? Ах, да, конечно, он назвал это сострадание. Что это такое? Что он имел в виду, говоря, что это не жалость, а нечто иное?" Я в бешенстве выскочил на сцену и стал метаться по ней словно трагический персонаж очередной эпической драмы. "Я должен это узнать, я хочу понять, что он говорил мне. Иначе я не совершенен". Так я тогда решил и тут же приступил к выполнению своих намерений.
   Первым делом я изучил целую кучу книг и статей, в которых упоминалось слово сострадание, но это мало что дало. Нет, я вполне понимал значение и проявление этого феномена. Но нужно было совсем иное. Я действительно ощутил пустоту внутри себя, ощутил ее почти физически. Это так противно чувствовать себя не завершенным. А я именно таким себя сейчас и ощущал. Я хотел понять, почему эта жалкая и стадная, в общем-то, эмоция придала доктору столько сил и решимости. Но ответа не было. В конце концов я подумал что его и не найти в книгах, он лежит где-то в сфере личного опыта. Ведомый мыслями подобного рода, я отправился в один из самых крупных мегаполисов планеты, в тот, в котором я еще юным богом гулял с Гермесом.
   Здесь мало, что изменилось за последнее время. Люди давно поняли, что безудержное изобретательство влечет за собой лишь негативные последствия, и потому для любого даже не значительно исследования нужно было получать такое количество разрешений и справок, что проще было вообще отказаться от самой идеи что-то открывать и изучать.
   Надо мной высились те же дома-коробки, те же автомобили, но только теперь на воздушной подушке бесшумно неслись, но полированным проспектам. Мода сильно изменилась, но люди точно так же, как и сто лет назад суетились на обочинах дорог и словно муравьи бегали туда сюда в жернове огромного города. Они так же испуганно отводили взгляд, встретившись со мной.
   А что я? Я просто стоял. Стоял посреди одной из самых многолюдных улиц. Стоял и смотрел на людей, на их простую повседневную жизнь. Смотрел внимательно, желая проникнуть в их мысли и чувства, желая понять, что же движет ими кроме инстинктов и страха. Я никогда не интересовался этим, никогда не мог проводить в толпе дольше одного часа. Люди очень воняют. Но вот уже двое суток я стоял и внимательно изучал их, пытаясь, что-то понять для себя. Они, наверное, очень удивлялись, видя меня каждое утро, идя на работу и каждый вечер, возвращаясь с нее. Многие из них скорей всего уже тогда решали сменить маршрут, лишь бы не думать о том, почему я стою здесь. А некоторые, наверное, даже подумывали покинуть город, из страха, что я решил его уничтожить. Смертные всегда были глупы. Но не все...
   Я снова вспомнил Рауля, его решительное и упрямое лицо, его твердый взгляд. Сжав кулаки, я продолжил наблюдать. Так прошло еще пять дней. Город постепенно пустел. Редкий человек осмеливался пробежать рядом с тем местом, где стоял я, стоял неподвижно, не моргая, словно статуя. Лишь легкий ветер колыхал мои кудри, и лишь благодаря этому можно было понять, что я живой и в любую секунду могу сотворить нечто такое, от чего лучше не подходить ко мне близко.
   На седьмой день я понял, что больше не увижу ни одного человека в этом городе. Все разбежались словно насекомые с поля, обработанного химикатами. Забавно, я ничего не делал, а они испугались. Воистину, Олимп - самое могучее государство за всю историю человечества.
   И только я собрался, было уходить, потеряв всякую надежду на понимание, как вдалеке показалась кошка. Бродячая, самая обыкновенная, черная с белыми пятнами на спине. В сердцах я метнул молнию в несчастное существо, и оно мгновенно испустило дух.
   Тут же из-за помойного контейнера, стоявшего неподалеку, выбежала маленькая девочка. Ей было, наверное, столько же лет, сколько и мальчишке, которого прикончил Рауль. На ней было поношенное рваное платьице и огромная шляпа с полями, явно принадлежавшая не ей, а какой-нибудь старухе. Такие шляпы вышли из моды лет 50 назад. Девочка испуганно подбежала к уголькам, оставшимся от обгоревшей кошки. На ее глазах виднелись капельки слез. Она зажала рот ладошками и посмотрела на то, что осталось от несчастного животного. Затем девочка побежала в мою сторону.
   Я же стоял в оцепенении. "Кто она? Почему не убежала вместе со всеми? Если она беспризорница то, как это возможно? Беспризорных давно нет, их отыскивают при помощи счетчиков мозговой активности и возвращают обратно, в приюты". Я второй раз сталкивался с тем, чего быть не должно. И это меня очень сильно шокировало. Выходит общество, что я создал не так уж и подчинено моей воле, не так уж и подконтрольно мне, если я умудрился не доглядеть таких его нездоровых граждан как Рауль и этот ребенок.
   Девочка тем временем подбежала ко мне и с разбегу уткнулась своим личиком в мои позолоченные латы. Ее кулачки начали истерично стучать по моей груди. Я в любое другое время, испепелил бы столь дерзкого смертного, но только не сейчас. Я чувствовал что разгадка, ответ на мой вопрос где-то тут, рядом, в этом ребенке.
  -- Ты, почему рыдаешь? - спросил я сухо.
  -- Зачем, зачем ты убил Майю? - прокричала сквозь слезы девочка.
  -- Кого?
  -- Майю, мою кошечку. У нее же были котятки.
  -- И что? - я усмехнулся.
  -- А кто теперь их будет кормить? - девочка отстранилась от меня и стала тереть кулаченками свои глаза.
  -- Зачем их кормить? Котят и так полно кругом. Эти умрут, другие останутся. - я не понимал ее логики. Что ее так расстроило? Неужели гибель какой-то бродячей кошки.
  -- Почему ты так говоришь? Ты наверно не знаешь, как это жить без мамы? - девочка смотрела на меня своими слезящимися глазами. - А я знаю. Знаю как это плохо когда ты одна и рядом никого.
  -- Но почему ты не в приюте? - спросил я, уже более мягко.
  -- Я не люблю приют, там тесно и скучно. Я люблю город. Я всегда сбегаю.
   Я снова поразился этому ребенку. Все интернаты были тщательно спроектированы таким образом, чтобы никто не мог оттуда проникнуть во внешний мир. Непонятно как ей удавалось ускользать от зорких воспитателей.
  -- А что стало с твоей мамой?
  -- Она умерла, ее убил дядя похожий на тебя. Но у этого дяди были длинные усы и волосы не вились.
   Скорей всего девочка имела в виду Диониса. Он любил иногда отращивать щетину на лице, за что все прочие боги над ним потешались. К тому же он славился своей жестокостью.
  -- Знаешь. - вдруг начал я, удивляясь сам себе. - А я ведь тоже рос без мамы.
  -- Ее убили? - девочка посмотрела на меня как-то иначе. От этого ее взгляда мне стало совсем не по себе.
  -- Нет, она была жива, когда меня у нее отобрали.
  -- И она отдала тебя? Моя мама никогда бы меня никому не отдала. Я ее очень люблю, свою мамочку. - девочка опять заплакала.
  -- Успокойся. - сказал я строго, но она разревелась еще громче. Я стоял и не знал, что мне делать, что бы успокоить ее. В конце концов, я решил спросить ее, чего она хочет.
  -- Как я могу тебе помочь, чтобы ты не плакала?
  -- Обними меня.
   Очень странный ответ. Я не мог придумать причину, по которой это могло бы помочь ей, но все же решил попробовать. Я встал на колено, и она обхватила меня своими ручонками, утопив голову мне в плечо. Я ощутил ее сердцебиение, и мне даже показалось, что я на секунду испытал жалость. Но это скорей всего просто показалось. Я последнее время слишком много размышлял обо всем таком, и потому вполне естественно, что в голову сами собой лезли подобные мысли.
  -- Ты действительно рос без мамы? - спросила она проплакавшись.
  -- Да. - ответил я.
  -- Мне тебя жалко.
  -- Тебе меня? Тебя разве не учили что жалость это плохо? - сказал я гневно, вставая и убирая ее руки с моих плеч.
  -- Да в интернате учительница рассказывала нам об этом. Жалость делает нас слабыми. Но я не знаю другого слова, что бы сказать тебе об этом, о том, что я чувствую.
  -- Может, ты сострадаешь? - рискнул я задать решающий вопрос.
  -- А как это? - изумилась девочка. - Что это означает? - Она задумалась. Беда в том, что я сам не мог объяснить ей, что это означает, и потому понял, что попал в тупик.
  -- Наверное это когда страдаешь сам если другому плохо. - нашлась она.
   Определение звучало вполне убедительно, и я довольно отметил про себя, что приблизился к разгадке на один маленький шажок.
  -- Но я не такой как ты. - тем не менее ответил я ей, ожидая как она среагирует на сей раз.
  -- Почему? У тебя две руки, две ноги. Ну да, ты выше меня, и взрослее, но все же ты человек. - искренне удивилась она.
  -- Нет, я не человек, я нечто иное, уникальное и практически единственное в своем роде. Я и мыслю иначе. - сообщил я ей не без гордости.
  -- Тогда прости. - девочка смущенно и недоверчиво оглядела меня с ног до головы, пытаясь, наверное, найти хоть какие-то внешние отличия меня от простого человека. - Тогда я тебе не сострадаю раз ты не такой как я. Тогда тебе некому посочувствовать, ты же один.
   И тут я понял. Понял, о чем говорил Рауль. Понял источник его силы. Все было более чем просто. Ответ лежал на поверхности. Сострадание - это нечто такое, что дает смертным ощутить себя таким же, как и окружающие их, осознать себя частичкой общества подобных себе. Ощутить свое единство с бытием и социумом.
   Я не стал убивать девочку, оставил в пустом городе. Пусть живет. Кто-то же должен растить котят и заботиться о них. Повернувшись к ней спиной, я хотел просто уйти, уйти и подумать о том, что она мне сказала. Ведь я действительно не мог чувствовать сострадания, я был богом и потому являл собой нечто уникальное, нечто отличное от простого смертного. Я не мог ощущать единства с человечеством, так как был не из их числа. Точнее в том то и дело, что именно был, в детстве, но не долго.
   Ветер прогуливался среди опустевших домов по безлюдным улицам. Я последний раз обернулся посмотреть на маленького ребенка, который разгадал мою загадку. Но ту мое внимание привлек блеск на небе. Крохотная светящаяся звездочка не спеша, двигалась в нашем направлении. Я сфокусировал зрение и на расстоянии в 10 тысяч миль смог разглядеть колесницу Диониса. Самодовольный бог надменно улыбался, крепко держа поводья своих ветряных коней.
   С шумом и грохотом колесница рухнула рядом со мной. Кони громко заржали, поприветствовав друга своего хозяина. Сам Дионис бодро выскочил из повозки и стал ногами на твердую поверхность тротуара.
  -- Мои приветствия о бог среди богов, могучий Зевс. - начал он.
  -- И мои тебе приветствия о самый веселый и гордый из всех богов, надменный Дионис.
   Мы заключили друг друга в холодные официальные объятия.
  -- Боги обеспокоены тем что ты исчез. - продолжил наш разговор Дионис. - Ты забыл дорогу на Олимп?
  -- Дорогу я помню с детства, сам Гермес показывал ее мне.
  -- О, старина Гермес. Говорят, его скоро призовет Lucildo. Он уже слабеет, пора искать замену.
  -- Жаль его.
  -- С каких это пор ты кого-то жалеешь? - засмеялся мой "друг".
  -- Это шутка Дионис. Просто я как раз изучал этот вопрос.
  -- С чего бы это богу интересоваться психологией?
   Услышав эти слова, девочка, стоявшая неподалеку подошла еще ближе. Дионис, как и любой бы другой житель Олимпа не обратил на нее никакого внимания. А она тем временем задала вопрос.
  -- Так ты бог? Почему ты сразу не сказал? Я бы попросила тебя оживить мою мамочку.
   Лицо Диониса искривилось гримасой отвращения. И скорее чем я успел понять, что сейчас произойдет, он метнул в девочку колбу с отравляющим газом. Она мучилась всего пару секунд, пока я с недоумением смотрел на ее маленькое загибающееся тельце. В конце концов, она перестала дышать. Умерла.
  -- Зачем ты это сделал? - спросил я гневно ее убийцу, тот уже впрочем, перестал интересоваться мучающимся в предсмертной агонии ребенком.
  -- Она вызвала во мне священный гнев. Никто не вправе вмешиваться в разговор божеств. - холодно ответил он. - Ладно, Зевс, хватит здесь шляться, полетели домой. Аид дает новое представление. Говорят, сама Гера будет участвовать.
   Я его не слушал. В моей голове крутились мысли, эмоции. Гнев, отчаянье, непонимание и что-то еще. Я не знаю что.
  -- Ты слышишь Зевс? - Дионис дотронулся до моего плеча. - Аид обещал, что она даже разденется в четвертом акте. Зевс!?
   Словно во сне я выхватил отравленный святой меч и быстрее чем Дионис достал свой я всадил клинок ему в грудь. Пусть мое оружие не было столь мощным как у Lucildo, но я снова и снова наносил им удары в твердую божественную плоть. Мой противник сначала опешил, но вскоре смог очухаться и одним мгновенным прыжком отскочить от очередного удара. Ожесточенно хватая ртом воздух, он с ненавистью проорал.
  -- Ты рехнулся, Зевс?!
   Он выхватил колбу с газом и метнул в меня. Я увернулся, выстрелив в него молнией. Израненный он не смог уйти от нее, и был отброшен к своей колеснице. В страхе не свойственном богу он забрался в нее и поспешно ретировался. Я остался один. Труп девочки лежал метрах в ста от меня. Я подошел к ней и наклонился, внимательно рассматривая ее лицо. Казалось, что она спала. Я поднял голову, надо мной было только небо, спокойное и безразличное. Делать было нечего, я вернулся на Олимп.
   Не стоит говорить о том, что Дионис быстро донес о моем поступке. Зря он это сделал. Lucildo и так все знал. К тому же Архангел не любил тех, кто жалуется. Поэтому Дионис был убит на месте без соблюдения ритуала. Самая позорная смерть из всех возможных оказалась достойна его.
   Вскоре и мне поставили выбор - жизнь в обличие смертного или смерть. Я сам никогда не ожидал, что в такой момент выберу жизнь. Гордость мешала. Я часто прокручивал эту сцену в голове, представлял, как скажу "смерть", но сказал "жизнь". Lucildo тогда прожег меня своими красными мертвыми зрачками, и прошептал на ухо.
   "Когда бог начинает испытывать сострадание он становиться слабым. Люди перестают бояться его".
  

Наумов Сергей Николаевич.

Город: Санкт-Петербург,

EMail: nsergey1984@mail.ru

  
  
  
  
  
  
  
  

ЏCopyright by Наумов Сергей 25.11.2005г.

  
  
  
  
   1
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"