Сейчас я просыпаюсь ото сна, сна из воспоминаний. Единственное напоминание о том, что сон был явью, это лежащая на столе пленка. Пленка для фотоаппарата. Мне до сих пор приятно вспоминать, как ты была рада тому, что нашла в моем секретере старый фотоаппарат и как сильно ты загорелась идеей, вернуть его к жизни. А мне, признаться, очень не хотелось этого делать. Отчасти из-за того, что это была, с позволения сказать, ушедшая технология, та, которой совсем не место сейчас. А отчасти из-за того, что очень давно, именно этим фотоаппаратом мой отец любил фотографировать мою маму. И эти фотографии, которые я видел - они дышали, они жили, они и были именно тем, что называют остановившимся мгновением. Остановившимся, но не умершим. Не знаю, понимала ли ты это, и если понимала, то не отбросила ли все эти мысли ради новой игрушки. Но давай не будем хотя бы здесь начинать вновь, пусть и заочно все эти ссоры. Как было, так было. Мы ждали, когда наконец-то придет весна, на улицах исчезнет слякоть и пыль, появится яркое солнце и на деревьях вырастит листва, которая будет отбрасывать причудливые тени и раскрашивать улицу, как в детской игрушке-калейдоскопе. И если очень долго ждать, проводить зимние вечера, ночи и дни у монитора компьютера, который вот уже по тысячному разу показывал фильмы Джармуша. Напиваться кофе до безумия, выкуривать за вечер вдвоем несколько пачек сигарет и всё-таки не сдаваться, а ждать весны, ведь придет же она когда-нибудь?
Было так забавно наблюдать за тем, как ты ходишь мимо витрин с фотоаппаратами, вспышками, объективами, штативами, пленками, изучаешь пристально каждый экспонат этого музея; вздыхаешь от количества нулей на ценниках; смотришь на меня и смеешься, когда мы подходим к витрине с камерами начала века. Было так жестоко мучить этого седого старикашку-продавца, когда мы перепутали все термины, характеристики, классы, названия пленок и в конце концов, когда борода старикашки наэлектризовалась от раздражения так сильно, что мне уже стало казаться - вот сейчас нас ударит молнией, мы ткнули пальцем в первую попавшуюся нам на глаза пленку. Стараясь сгладить неловкость, мы как можно быстрее выбежали из магазина, но все-таки не удержались и дружно расхохотались.
Интересно, любовь течет по проводам? Возможно ли такое, что вот прямо сейчас, ты сидишь в своей квартире, в старом кресле, с потрескавшейся кожей; на твои плечи накинут плед, ты пишешь новое письмо своему новому мужчине; наверное, это счастье. А в это время, я крадусь по лестничной площадке, так тихо, как это только может человек, в моей правой руке зажат большой нож, одна из сторон лезвия покрыта зубцами так, что это считай маленькая пила. Я крадусь, и в моей голове звучит музыка. Тихие переборы по клавишам рояля. Музыка, которую играет на свой день рожденья, перед гостями, маленькая девочка, которой в этот день исполняется одиннадцать лет. И эта музыка сводит меня сума, я ничего не могу с ней поделать, лишь только плыть по её течению. Я уже около твоей двери, мне слышно дыхание твоей квартиры, здесь эта прекрасная мелодия звучит ещё громче. Один за другим, я начинаю резать провода. Сначала телефонный, потом провод дверного звонка, и, наконец - самый главный кабель - кабель Интернета, который теперь не поможет тебе отправить ему, твоему новому властителю, новое, самое важное письмо, полное сиюминутной лжи и такой же лести, заискивания. Нет, наверное, любовь не может течь по проводам, хотя бы потому, что Онегину провода были без надобности.
Но именно сейчас, обливаясь потом, я еду в переполненном автобусе, проклиная то, что ты просила меня одеть идеально белую рубашку и черные брюки, взять фотоаппарат, тот самый, старый фотоаппарат и ехать к тебе. Нет, я абсолютно согласен с тем, что твой район самый красивый, в нашем маленьком городке. Наверное, я уже почти, что разучился жить без тех маленьких улочек, которые узором раскрашивают карту города. Мне хочется курить, хочется ударить бабку, которая уже двадцать минут рассказывает соседке про свои проблемы со спиной, радикулит, артрит и про всё то, о чём ещё могут беседовать бабки. Мне очень хочется наконец-то раскрыть окно автобуса, дать ветру ворваться внутрь и раскидать духоту и гарь. Хочется приподнять маленького мальчика, который хочет высунуться в окно и дать ему почувствовать, как же это здорово ехать, высунув голову из автобуса и смотреть на проносящийся мимо мир. Но, пожалуй, не стоит совершать эту маленькую революцию, стоит тихо, никому не мешая дотащиться до твоего милого и занесенного зеленью района и навсегда забыть этот автобус, как всегда и поступает человек, которого что-то очень сильно раздражает, но который никогда ничего не сделает с этим.
Стоит всё это терпеть, хотя бы потому, что мне кажется, ты что-то изменила в нас обоих. Я больше не могу подходить под те категории, которые ты впитала с молоком матери. Во мне ты не увидишь не погрязшего в нарциссизме человека, даже не знающего термина нарциссизм. Я больше не воспринимаюсь как тот, кто будет обеспечивать тебя, виртуальных детей, родителей, давать в долг друзьям, трястись над кредитами, ссудами. Но и от сказочного дурачка больше не осталось и следа.
Ты мягко ступаешь по земле рядом со мной и солнце, которое все-таки решило вернуться после долгой зимы, и светит пусть ещё робко и словно бы нехотя, освещает нашу с тобой дорогу. Только что мы сидели с тобой рядом, у тебя дома и заряжали кассету с пленкой в фотоаппарат. Ни ты, ни я не умели толком делать этого, но каким-то чудом у нас все-таки получилось пробудить эту фототехнику ото сна антиквариата. Что-либо делать с тобой всегда интересно, потому что свое незнание ты облекаешь в шутку. А смеяться вместе с тобой над какой-то совершеннейшей ерундой, мне нравилось всегда. Но сейчас, мы уже на улице и мы с тобой по очереди держа в руках фотоаппарат, снимаем друг друга, природу вокруг. Дикую природу города, которая в твоем районе вышла из-под повиновения человеку. И эта дикость жилых кварталов резко переходящих в лес, словно бы и проситься быть запечатленной на пленку. Ты снова смеешься, и я снова забываю про то, что есть жизнь, которая в среднем длиться каких-то жалких 60-70 лет и заканчивается торжественным ничем. Я забываю о том, что я не мог заснуть вчера ночью до утра, потому что постоянно задавал себе один и тот же вопрос, ответ на который не могу найти с детства. Зачем я здесь, как так получилось, что я обладаю разумом, почему мир, Бог или не знаю что ещё, создали меня таким. Но твой смех, твое кокетливое молчание, твои жесты, все эти маленькие чудеса и знамения, отбрасывают меня от всех мыслей, ото всех демонов в моей голове. Ты сама, смотрящая на меня сквозь пожелтевшую от времени оптику советского фотоаппарата, разрушаешь такие страшные препятствия из вопросов и опасений, недомолвок и тайн, что это выглядит самым завораживающим проявлением сюрреализма. В который раз я удивляюсь тому, сколь сильна сила женщины, та сила, которая сильнее идеологий, религии, научного подхода, сильнее всего, что только может придумать человек, в попытке самореализации.
Ты фотографируешь, как я курю, уже в который раз, фотографируешь мой взгляд, взгляд, устремленный куда-то сквозь постаревшую оптику. Снова и снова взводишь затвор, снова и снова останавливаешь время и весь мир. И вправду нет ничего лучше, чем застывшее на пленке мгновение, нет ничего лучше, чем прерванное навсегда движение. Насколько это может быть загадочно? Настолько ли, что начинаешь слышать сквозь шум кольцевой автодороги, которая находится так близко, музыку, столь тихую в начале, но набирающую силу с каждой секундой и эта музыка звучит уже со всех сторон. Уникальная и неповторимая мелодия, словно звон колоколов или гитара, на которой кто-то играет у костра, и ты идешь ночью сквозь тьму на эту мелодию. Наверное, это всё - есть суть моего разыгравшегося воображения, моего столь долгого одиночества, когда начинаешь видеть очень много привлекательного в мизантропии. Скорость проносящихся вслед огней уже не прельщает, едкий дым кальяна в полуподвале столь популярного у столичной молодежи бара - не пьянит, любой успех - как условность. И растворяешься в мыслях и страхах, которые не дают покинуть обжитое место, не дают высунуться по пояс в открытое окно и насладиться таким прекрасным днем, который окружал нас. Вечный флешбек и книги, вечный шум микроволновой печи и шум чайника утром. Нет, это не те мгновения, которые мне хочется сохранить, отнять у вечности на пленке. И вряд ли всё это случайность. Как жаль, что весь вихрь мыслей захлестнул меня сейчас, а не раньше. Быть может, я нашел бы нужные слова. Именно слова, что бы эти слова исполнили свою основную роль - были бы сказаны, а не написаны.
И вечер дня спускается на город. Вечер, который словно черта под прошедшим днем. Вечерами уже довольно жарко. Наверное, даже душно, для этого времени года. Я так редко бываю у тебя дома, что мне немного неуютно на твоей кухне, неловко в лучах заходящего солнца. Но я продолжаю следовать нашему с тобой ритуалу. Ритуалу, начало которому было положено так давно - всегда, где бы мы не оказались вдвоем - пить кофе. Редкие моменты, когда мужчина стоит у плиты. Наблюдая, как начинают жариться кофейные зерна, как поднимается темная густая пена в турке и вокруг все наполнено этим ароматом. "Арабика..." Мимо нас проносятся картины прошлого и будущего, эти картины затянуты дымкой. Иногда мне кажется, что я очень многое бы отдал за то, что бы развеять этот дым, что бы точно знать, что ждет меня и тех, кто находится рядом со мной. Проходит десять или тысяча минут, прежде чем мы покидаем твою благословенную кухню. Я, не напрягаясь, несу тебя на руках в комнату, а ты и не собираешься протестовать против нарушения твоей феминистической натуры. Мне больше нечего добавить или сказать, прямо сейчас наши тела летят, слившись в едином движении. Тела отвечают на ласку, на дыхание, на вскрики сознания, наполненного наслаждением. Мне кажется, что я смотрю на все это со стороны, что вместе с тобой сейчас только лишь мое тело и моя чувственная, худшая часть. Словно бы моя участь, участь разумной, критически настроенной и в чем-то мизантропической части сознания - всегда лишь наблюдать за тем, в какие дебри переплетения жизней попадет тело, увлекаемое своей самостью. Но вот уже нельзя и различить ничего, я тону в теплоте и близости другого тела и никакое кофе не в состоянии вернуть мое сознание.
Я сплю, или я умер. Меня окружает запах дыма твоих папиросок, которые тебе привез пол года назад мой знакомый, из Франции. Моему сознанию спокойно. "На маленьком плоту... Мир, в котором я живу..." Чей-то голос в моей голове говорит мне, что я должен проснуться, но я не слушаю его.
Открыв глаза, понимаю, что в комнате стало пусто. Точнее в комнате все по-прежнему, только не вижу в ней тебя. Все яркие краски, картины, цветы на подоконнике, все меркнет. Поднимаюсь и вижу на столе несколько предметов, и пока иду к столу, уже все понимаю. Понимаю, что написано на клочке бумаги маркером. Что "нет будущего, не держи зла, устала..." и так далее, и внизу приписка, что тебя не будет несколько недель и что искать тебя конечно не надо, а надо уйти, как обычно спрятать ключ в трещине в стене и навсегда забыть. Простые фразы, бьющие в цель. Рядом с запиской лежит старый фотоаппарат, который ещё вчера для нас был центром мироздания. Задняя крышка открыта. Возле фотоаппарата на столе лежит скомканная, порванная и изрезанная, засвеченная пленка.