Джулу он вытащил из-под каменного завала. Камни огромные, серо-коричневые, пыльные. Закрывали собой все небо. Нечем было дышать. Он вытащил Джулу, и теперь она сидит на сухой ломкой шкуре в форте, разглаживает на коленях помятую длинную юбку. Шкура неудобная и колючая, никто из поселенцев не принесет сюда хорошей, а сами северяне не научились их выделывать. Юбка - под стать шкуре. С проредившимися нитями, распоротая по боку. Серая, некрасивая. У Джулы кое-как закреплена вторая рука, которую перешибло катящимся камнем, больно и стыдно. Калека не сможет работать, а значит, ей придется есть чужую еду, которой она не заслужила.
Он стоит у окна, спиной к ней. Окно - грубо вырубленный четырехугольник в дощатой стене.
Ни один из них не знает, с чего начать.
Джула смотрит то ему в спину, то на свои колени, обтянутые грубой тканью. По спине стелится длиннющий светлый хвост, Джула никогда не видала таких волос у мужчин. С ними, должно быть, ужасно тяжело и жарко, от пыли не промоешь ни за что в жизни. У самой у нее - коротко стриженные кудряшки, с ними и то мороки много.
У него и имя такое же дурацкое, длинное. То ли Лейвералли, то ли Лириуйни - что-то похожее, но в любом случае нелепое и бесполезное, на охоте пока произнесешь такое - дичь убежит на другой конец перевала. Он и сам весь такой - белокожий, широкоплечий, ни под солнце такому, ни в щель за горной ящерицей. Ничуть не похож на смуглых поджарых мужчин ее племени. Правда, говорят, северяне - все умеют колдовать. Ему, должно быть, ящерица бы сама в руки пришла.
Он оборачивается, потирает переносицу, беспомощно щурится.
- Как тебя зовут? - спрашивает с довольно сильным акцентом, прислушиваясь к своим словам, как прислушивается человек, плохо знающий язык и не вполне уверенный, что собеседник поймет даже простую, вызубренную фразу.
- Джула, - говорит Джула и видит, как изумленно приподнимаются его брови.
- Копье? - переспрашивает он и мучительно морщит нос. Ее имя и впрямь значит "копье". Джула кивает.
- Меня зовут Джула, - повторяет она медленно и старательно, чтобы он понял.
Он и впрямь понимает, кивает.
- Меня зовут Лирайне, - выговаривает в ответ. Джула пожимает плечами. Что ей за дело, как его зовут? Она все равно забудет, не успев выйти за ворота форта. Зачем он вообще притащил ее в форт? До их стоянки было ближе.
Джула смотрит на ложащиеся на доски пола светлые полосы света, пробивающиеся сквозь щели. В комнате пахнет горьковатой смолой и свежей водой.
- Ты больная? - спрашивает Лирайне и сдувает со лба прядь волос. Стирает ладонью пот.
Джула не сразу его понимает, потом соображает - он спрашивает, не болит ли у нее что.
- Нет, - говорит. Потом спрашивает: - Зачем сюда?
- Я не знал, как сделать лучше, - отвечает Лирайне. Оглядывается по сторонам, хмурится, подбирая слова. - Я не знал, кто ты.
"Кто ты" - значит, он не понял, из какого она племени, куда ее нести, соображает Джула. Смотрит на свой рукав, покрытый мельчайшей аккуратнейшей вышивкой, выцветшей от солнца. Любой понял бы с первого взгляда, откуда она, кто ее родители, кто ее муж и какому из богов она молится более всего. Только северянин может не понять.
Он присаживается перед ней на корточки, так что его лицо оказывается чуть ниже ее собственного. Он и впрямь громаден. Джула смотрит ему в лицо и обнаруживает, что глаза у него зеленые с коричневыми точками, как спина пещерной ящерицы.
А потом северянин спрашивает глупое.
- У тебя есть муж? - говорит он.
Джула недоуменно смотрит на него. Он что, считает, что она похожа на одну из безмужних девок, которые бродят между стоянками и ложатся под чужих мужчин? Или на вдову с отрощенной косой, не способную больше ни рожать детей, ни гнать зверя на охоте, годную только работать на стоянке хуже животного? Она чувствует на мгновение даже острый укол обиды - пусть она и одета бедно, но как еще одеваться работая? Он не видал ее на празднике, она была бы так хороша, что он бы нипочем такого не подумал!
- Есть, - отвечает она наконец.
- Почему он не пришел?
Джула не понимает, что ему нужно. Почему ее муж не пришел за ней сюда? Или почему он не пришел вытащить ее из-под обвала? Или еще что?
- Ему здесь нечего делать. Это ваше место, - осторожно говорит она.
Лирайне досадливо мотает головой.
- Почему он не пришел туда?
Джула окончательно убеждается в том, что все северяне - сущие тупицы. Ее муж на охоте, разве он должен был бросать зверя, который может спасти жизнь племени, и бежать сюда? Или, может, ему надо было лезть под обвал, чтобы его покалечило, а то и убило камнем и племя лишилось охотника? Джула фыркает. Она знает, что мужчина должен жить и быть готов обеспечить племя. Если для этого нужно отдать женщину - это не самое страшное. Джула рассматривает свою жизнь очень холодно и бесстрастно, как фигуру на игральной доске. Не самую ценную.
Она собирается уже объяснить ему, какую глупость он спросил, когда соображает вдруг, что он и сделал глупость. Он, мужчина, рискуя свернуть себе шею, полез под завал за чужой женщиной. За женщиной, которая даже не родит ему ребенка.
Джула смешливо прыскает в кулак, у Лирайне широко изумленно раскрываются глаза.
- Зачем ты полез туда? - спрашивает Джула и тычет его кончиками пальцев в грудь.
"Полез" он не понимает, растерянно смотрит на ее пальцы, потом ей в лицо, медленно повторяет:
- Я - туда? Зачем?
Джула смеется и кивает.
- Зачем?
Он пожимает плечами, потом и вовсе садится на пол у ее ног, устав, видно, сидеть на корточках. Улыбается беспомощно и, не подобрав, что ли, лучшего ответа, говорит:
- Ты красивая.
Джула с шумом втягивает в себя воздух. Когда мужчина называет красивой чужую женщину - это значит, что он ее любит. Джула не знает, что это значит у северян, но ни один мужчина не говорил ей этого раньше. Даже ее муж, когда просил ее у ее отца.
- Я тебя видел, - говорит Лирайне и облизывает пересохшие губы. - Я не хотел, чтобы ты умерла.
На самом деле, он путает слова и говорит "ты - мертвая", но Джула его понимает прекрасно.
Дышать тяжело. Дышать еще тяжелее, чем под обвалом, и Джула смотрит на него ошалело.
Потом вскакивает с места так, что болью отзывается сломанная рука и спина, он отшатывается. А Джула медлит только полсекундочки, потом опрометью вылетает из комнаты, сбегает по лестнице, едва не свалившись, на третьей ступеньке она уже начинает тихонько подвывать и размазывать по лицу слезы пополам с пылью. Это же надо, услыхать такое от северного пса, который, небось, только и успевает юбки задирать! Женщина и слыхать-то такое должна всего раз в жизни от любимого... если будет он, любимый-то, а не вот так, от чужака, случайного, дурного, который, небось, и понятия не имеет, что сказал-то!
Джула вылетает из ворот форта, стрелой проносится по тропе, проскакивает мост над ущельем и останавливается только возле родника. Всхлипывая, принимается отмываться от грязных разводов и крови на запекшихся ссадинах. Потом останавливается, смотрит в воду чуть исподлобья. Джула видала северянок, они приезжали в форт - все как одна высоченные, пышногрудые, с круглыми лицами и волосами чуть не до пояса, белокожие.
Джула смотрит на свое отражение - тощее, загорелое до черноты, с расцарапанной щекой и неудачно сросшимся сломанным носом, широкими бровями, выгоревшими кудряшками, плоской грудью - и всхлипывает снова. Врал, конечно, врал. Хотел, небось, чтобы легла с ним.
В следующий раз Джула видит его на празднике, пять лун спустя. Он одет в темно-серое, как и все северяне, которые пришли поглазеть, но оделись как на охоту.
У Джулы - темно-красное платье и подол расшит бахромой. На конце каждой бахромины - крупная бусина, когда Джула пляшет, бусины постукивают друг о друга. Резкий сухой дробот, который не заглушает даже звонкий стук кпанлого [Кпанлого - барабан, используемый для сопровождения праздников и торжеств. Кпанлого обычно "участвуют в диалоге" с другими инструментами. - прим. автора].
Он смотрит, не отрывая глаз, Джула фыркает и отворачивается. На что он ей сдался - северянин?
У нее на запястьях - костяные браслеты-обереги, Джула едва замечает, когда один из них соскальзывает, падает на сухую твердую землю, покрытую трещинами. Ее браслет похож на мудреную ловушку для странного зверя, и зверь приходит. Подбирает его с земли, прижимается губами к резному узору, смотрит зелеными глазами. Чужой.
Джула подходит к нему, отпихивая с дороги Хезу, только темно-зеленое платье замечая, говорит:
- Отдай.
Отдает северянин не споря. Потом спрашивает:
- Я могу с тобой танцевать?
- Нет, - Джула надевает браслет.
- Я хочу, - упорствует Лирайне. - Почему нельзя?
- Я не хочу, - ухмыляется Джула, прищелкивает языком, словно говоря "так-то", и убегает обратно в круг пляшущих.
Он смотрит ей вслед. Потом тихо отходит от своих и идет прямиком к шаману племени, пересекая круг танцующих, так что они огибают его, как волны - громадный утес. Джула смотрит ему вслед настороженно прищурясь, а он, склонившись к шаману, что-то тихо втолковывает ему.
А потом раскалывается небо, и с него сыплются звезды сияющими искрами, которые, впрочем, тут же тают, не коснувшись никого. Показалось бы, что идет необыкновенный снег - вот только никто тут, кроме пятерых северян, снега не видел отродясь. А один из них и вовсе стоит рядом с шаманом, протянув вперед руки вверх ладонями так, словно ловит этот самый "снег". На самом деле - он его творит. На самом деле это умеют не только боги, как думала Джула, но и маги из северян - могут тоже.
Танец замер, и Джула стоит в толпе и смотрит, запрокинув лицо, в небо. Ее наполняет тихое светлое восхищение.
Потом Лирайне роняет ладони, бледно улыбается. Чуть пошатываясь, возвращается к своим, видно, нелегко далось ему такое колдовство. Джула провожает его взглядом и, мигом опомнившись от чудесного наваждения, качает головой: вот дурной, тратить столько сил на игрушки. Красиво, конечно, но красоту в похлебке не сваришь. Сразу видно - северянин.
К тому времени, как шаман призывает духа племени, и Джула с восторженным, совершенно девчоночьим визгом наперегонки с остальными женщинами кидается к нему - счастлива весь год будет та, что спляшет с духом на этом празднике - она уже совершенно забывает о северянах. Всех до единого.
Третий и последний раз Джула видит его на рассвете, когда тащит воду от родника. Он выезжает из ворот форта на темно-рыжем коне, и с ним женщина, из северянок. С длиннющей светлой косой, в отглаженном костюме, совсем не годящемся для таких поездок. Она испечется в нем заживо еще до полудня.
Джула думает об этом со странным злорадством. А потом еще раз смотрит на косу женщины и думает - может, сестра?
Ну да, усмехается она сама себе, и сама на себя злится: тебе-то, тупица, что за дело?
Он замечает ее сам. Говорит что-то спутнице и поворачивает коня к ней. Джула смотрит чуть исподлобья, держа на весу бурдюки, и ждет. Он соскакивает перед ней с седла.
- Я уехал, - говорит, привычно путая слова, и Джула понимает - это - "Я уезжаю".
Она медлит и желает ему удачи, в ее языке это пожелание счастливой охоты, и он понимает, еле заметно улыбается.
Они неловко мнутся друг напротив друга. Джула уже давно поняла, что его женщина - и впрямь сестра ему, не жена. Так не говорят с чужими при женах даже северяне. Наконец она первой резко ему кивает и разворачивается со своими бурдюками, возвращаясь на стоянку. Джула чувствует, как он смотрит ей в спину, потом слышит, как он садится обратно в седло. Она идет - прямая-прямая, устремив взгляд прямо перед собой. И только когда стихает стук копыт вдалеке, а до стоянки остается чуть меньше ста шагов, ставит бурдюки на землю, тяжело склоняется. Болит спина. Джула вдыхает и выдыхает сквозь зубы, и смаргивает. Потом поднимает свои бурдюки. У нее еще много работы, а единственный мужчина, который сказал ей, что она красива - уехал.
В конце концов, думает Джула, переливая воду из бурдюка в громадный глиняный кувшин, ничего бы и не вышло. И нечего забивать себе голову попусту. Глупости.
Джула выбросит его из головы еще до того, как накормит мужа. И она, в общем, совершенно права.