Ее муж был лесником в Брейлете, к северу от королевского дворца. Вообще - совсем неподалеку от королевского дворца, так что охотился здесь король много чаще, чем в других лесах.
А может быть, причина была совсем не в том. Недаром ведь не проходило ни одной охоты без того, чтобы кавалькада не свернула к дому лесника, и сам король частенько заговаривал с пригожей лесничихой. А порой и вовсе отбивался от остальных. Впрочем, все уж знали, что к закату его все равно можно будет найти в домике лесника.
К середине осени Агас - именно так звали жену лесника - понесла ребенка. Теперь, когда она выходила навстречу охотникам, платье туго обтягивало быстро округлившийся живот, Агас поглаживала его и улыбалась так счастливо, как не радовались детям и придворные дамы. На ее лице играли солнечные блики, пробивавшиеся сквозь ветви деревьев.
Муж ее радовался не меньше, смотрел на жену так, что герцогиня Клери, едва побывав на охоте, закатила мужу скандал и объявила, что он ее любит меньше, чем простолюдины своих жен. Герцог кивал и оправдывался. Жену он и впрямь любил - на свой лад - но всяко меньше, чем лесник свою Агас.
Слуги скабрезно перешептывались. Сплетен вообще было слишком много для этой маленькой беременной женщины. Для короля - в самый раз. Королей всегда окружает масса сплетен, вы же понимаете.
Ребенок родился в конце августа, в теплый до невозможности день, когда дом был залит солнцем. Девочка.
Ее назвали Мариз. Имя благородное и странное для леса. Многие удивлялись, откуда лесничий его откопал, а, услыхав, что называла ее мать, понимающе усмехались. Впрочем, открыто так никто ничего и не заявлял. Да и кто бы осмелился?
Потом король умер.
Говорили разное. И - что погубил его белесый туман, застилавший все вокруг по утрам, да понесший в этом тумане конь, и - много другого говорили. Правду сказать, в туман на самом-то деле никто не верил.
И совершенно зря.
Потому что конь действительно понес и переломал себе ноги на склоне. Король умер еще до того, как они докатились вниз - проломил себе голову о острый камень, высунувший из земли свой угол словно нарочно в расчете на чью-то кровь. Ну и шею свернул, конечно - парой метров позже. Конь бился и ржал еще долго, он был еще жив, когда их нашли. Пришлось прирезать.
Мертвый король не причинял никому совершенно никаких неудобств. Смирно лежал на столе для бальзамирования, не рвался и из гроба.
А потом на третью ночь, за восемь часов до собственных похорон, встал, так что поперхнулся псалмом монах, читающий над гробом. Труп стоял, чуть пошатываясь на раздробленной при падении ноге, покрытый трупными пятнами, ничего не видящий - глаза вынул бальзамировщик - скоропортящиеся органы, сами понимаете. Первым кинулся к дверям, воя от ужаса, служка, который был здесь же. Монах так и не закричал - просто не смог, горло сдавило так, что только и можно было, что хватать ртом воздух.
А король двинулся к дверям, чуть приволакивая ногу - и верно, ступать на раздробленную ногу если и не больно - мертвецу-то - то все равно очень неудобно.
Звякнула и покатилась по полу свалившаяся с головы корона. Покойник этого даже не заметил. Скособочил голову набок - так ему было, верно, удобнее, чем с прямой шеей, которую тоже выправил бальзамировщик. Когда его нашли, голова болталась как у тряпичной куклы, которых шьют крестьянские девочки. Дверь он искал долго, на ощупь, возя по ней изодранными в кровь пальцами. Кровь была смыта, но руки так и остались уродливо располосованными. Одна так и вовсе была сломана, кость торчала. Бальзамировщик вправил и ее. Наконец, нащупал ручку, повернул. И вышел.
Кто-то пронзительно завопил за дверью. Кто - монах уже не видел. А король не видел и подавно - много ли увидишь пустыми глазницами со стеклянными глазами в них?
Через дворец он, правда, шел совершенно уверенно.
За воротами его ждал конь. Говорили, что тот самый, рыжий, которого зарезали у подножья холма, но кто поверит-то? Хотя почему бы и не поверить, если в седло уселся труп с зияющей на затылке из-под растрепанных ветром волос раной?
Куда он поехал, никто не знал.
В дверь застучали далеко за полночь, ближе к утру. Какое там, застучали, заколотили так, что, кажется, даже стены затряслись, а муж, перед тем, как идти открывать, взял топор у двери.
За дверью стоял труп. Это было понятно еще до того, как он шагнул в полосу света из дверей - не может живой человек так скособочить голову.
Агас тогда завизжала пронзительно, а ее муж не ударил сразу - дрогнула рука. Потом они увидели.
Мертвый король стоял в дверях. Синюшно-белый, щеки - иссечены ветвями и от глупой пудры кажутся еще более изуродованными. Покачивался, потом - просяще замычал - языка, чтобы говорить, у него не было, бальзамировщик вынул и его.
Войти он не мог. Мертвые не могут войти в дом живых, если их не позвать, он стоял на пороге.
Правда, становилось совершенно ясно - он пришел не за дурным. Он просто пришел прощаться. И муж Агас не стал ее останавливать, когда Агас вынула ребенка из колыбели и подошла к дверям. Когда мертвец согнул руку, протягивая к женщине и ребенку, кость, заправленная бальзамировщиком на место, вылетела опять, проткнула рукав дорогой одежды, вылезая наружу бело-желтоватым сколом. Агас едва не стало дурно, король даже не заметил.
Девочку он кое-как погладил по волосам. Мариз не проснулась.
На том и ушел, уводя за собой в поводу своего коня, и лес сомкнулся за ними.
Потом говорили разное. Говорили, что нашли его тело у реки, говорили - что не нашли вовсе и вместо него похоронили кого-то другого.
Страшные сказки превратили его в чудовище, скачущее в ночи в поисках живых.
Впрочем, кому какое дело, когда все кончилось?