Аннотация: Внеконкурсный рассказ с конкурса "Третий день" Апокалиптические события глазами непосредственных участников...
Когда за окном начинается светопреставление, ты должна улыбаться. Даже перед лицом смерти необходимо не терять бодрости духа и ясности сознания. Ты собираешь вещи: открытки, старые календари, кляссеры и пару скрипящих аудиокассет с твоим детским голосом. Выходишь на улицу, там уже горят костры, возле которых греются людские души, сжигая прошлое.
Реки вышли из своих берегов, магма проливается сквозь литосферные трещины; и откуда-то выползла биомеханическая саранча - не иначе, как происки технологически продвинутых врагов. И все это вдруг случилось совершенно неожиданно, хотя некоторые пророки постоянно информировали о подобных событиях, но их почему-то никто не слушал. Некогда слушать, по всей видимости, было, или мы просто выросли из детских сказочек. Перевод с метафорического языка на язык развитого материализма тоже не помог...
Бодрость духа, ясность сознания... Кто это такие и где они живут?
Я подхожу к людям и задаю вышеозначенные вопросы. Они хмуро косятся на меня, крутят пальцем у виска и совершенно нетактично сообщают соседям по бедствию, что одним безумцем в этом мире стало больше.
Да нет, я не сумасшедшая, просто мне приснился сон.
Сон сказал: не печалься, найди двух друзей. И перед внутренним взором напечатались огненные письмена с их именами. Проснувшись и проанализировав видение, я подумала, что огненные письмена просто так не появляются, а только по значительному поводу, и тут, между прочим, началось.
А мои веки снова смежились. Я уснула под грохот марширующей саранчи.
- Да, - сказал сон, - чуть не забыл. Возьми, пожалуйста, в дорогу открытки, календари марки, и что-нибудь, что у тебя осталось от детства.
Светопреставление - это ужасно. Не знаешь, куда себя деть, где спрятаться и у кого просить немедленной помощи. Светопреставление надо переживать в одиночку, сцепив зубы и закуклившись в непробиваемом спокойствии. Только тогда открывается подлинная суть вещей.
- ...И тут Иисус раскинул руки и сказал: "посмотрите, теперь-то вы Меня узнаете?"
Я открываю глаза и обнаруживаю себя сидящей на деревянном ящике. Передо мной расположился небритый парень. Он курит и травит анекдоты. Он разбирает саранчу на детальки и хмыкает.
- Хотел бы я знать, как устроена эта хрень!
- Скажи, ты видел Бодрость Духа и Ясность Сознания? - спрашиваю его.
Он смотрит на меня, присвистывает.
- Мама, все о'кей! Армагеддон мало кого оставляет бодрым и нормальным на голову.
Я прижимаю рюкзак с вещами к груди и с отчаянием принимаюсь ему растолковывать ситуацию.
- Я тоже думала, что это состояние или метафоры такие. Но мне сказали, что они есть на самом деле, в виде двух друзей.
- Они люди? - кажется, мой новый знакомый заинтересовался этаким бредом.
Я пожимаю плечами.
Кокон спокойствия постепенно дал трещину. Светопреставление разъедало его снаружи, словно кислота. Если защита совсем развалится, можно петь репку. Трещина выражается в том, что ты начинаешь плакать, невзирая на окружающих. Тебе становится наплевать на то, что на тебя будут смотреть, как на первоклассную истеричку. Смотреть и ненавидеть. Ибо люди не любят чужие слезы, которые пробивают спокойствие, и все тогда становятся беззащитными и слабыми.
- А вот еще, - произносит парень, продолжая потрошить саранчу, - летят как-то в самолете старик, юноша, женщина и президент захудалой страны. Тут самолет неожиданно начинает падать. Экипаж хватает парашюты и прыгает вниз. Остаются три парашюта. Президент говорит: "страна без меня совсем загнется, я нужен родине!", берет парашют и прыгает. Женщина говорит: "я самая умная в мире женщина, я рожу гениального ребенка, который спасет мир", быстро хватает парашют и тоже прыгает. Тогда старик говорит юноше: "я уже подзадержался на этом свете, прыгай ты, мальчик, и живи долго!". "Не паникуй, папаша, и ты еще поживешь, - отвечает молодой человек, отдавая старику парашют. - Самая умная в мире женщина выпрыгнула с моей сумкой".
- Она разбилась... эта женщина? - спрашиваю я, всхлипывая и вытирая нос рукавом.
- Скорее всего, - меланхолично отвечает парень. - Хотя, если такая умная, придумала, наверное, что-нибудь.
- У нее была широкая юбка, - предполагаю я, - которая сыграла роль парашюта.
- Или она махала руками, как птица, и приземлилась на сеновал.
- А оттуда торчали вилы, - подытоживаю я.
- Наверное, - отвечает парень, ухмыляясь, - смерть не обманешь, если только...
- Что?
- ...нет высокоуровневой страховки. Абсолютно другой страховки.
- Как тебя зовут? - после некоторого молчания спрашиваю его. Он отвечает с небольшой задержкой, словно позабыл собственное имя, что немудрено в такой переделке.
- Зови меня Эмиль.
- Кио?
- Не-а, - улыбается он, - вот чего не умею, так это показывать фокусы. Ну что, пойдем?
- Куда?
- Искать твоих друзей.
Однажды нас с Эмилем ограбили. С меня сняли всю верхнюю одежду, а его избили. Мой новый друг даже не пытался защищать -ся и меня. Он просто стоял и повторял таблицу умножения. Его били, а он отвечал: "дважды два и семью восемь". Наконец, они устали изгаляться и свалили с моими шмотками и рюкзаком, набитым календарями, открытками и марками. Мародеры даже не соизволили заглянуть в этот ящик Шредингера и убедиться, что их кот давно сдох.
- Ты тоже спятил, - говорю я Эмилю.
- Неверный диагноз. Трижды девять?
- Двадцать семь.
- Пятью восемь?
- Э... Сорок?
- Десятью десять?
- Ты что, издеваешься? Сто, конечно!
- Вот видишь, ты уже не плачешь. Мама, всё о'кей! Давай поищем тебе одежду.
И мы заходим в тот дом. А там сидит самый настоящий фашист! В черном мундире, сапогах и фуражке. Откуда он взялся в этом аду, мы и понятия не имеем.
- Was ist das? - восклицает фриц, завидев нас. - Teufel!
- Не ругайтесь, - просит Эмиль.
Человек вдруг падает перед нами на колени. Глаза у него - как у младенца Христа с "Сикстинской Мадонны". Настороженные и печальные. Дрожь непонимания сотрясает тело фашиста. Он то цепляет пальцы в замок, то разводит руки в стороны, то трет кулаками глаза, будто надеясь втереть туда привычную реальность. Он то рыдает, то ругается, то кричит что-то нечленораздельное.
- Ich habe Angst... Was fuer ein Jahr? Bitte! Bitte!
- Какая тебе разница?! - неожиданно возмущается Эмиль, шарящий по шкафам в поисках одежды для меня. - Это конец всех времен! Неважно, куда ты двигался всю свою жизнь, главное, чтобы вовремя наступил финал твоему движению. Ферштеен?
- Alles? Alles?! Und meine Mutter?
- С твоей мамой все будет о'кей!
Он снова заплакал. Я сажусь рядом и обнимаю несчастного, так мы и сидим каменными истуканами, наблюдая через разбитое стекло закат цивилизации. А с неба и из-под земли, прорвав множество пространств и времен, прибывают новые формы жизни.
Эмиль накидывает на меня штору пурпурного цвета.
- Der Mut, - вдруг произносит человек в черном мундире. - Ich habe dich im Schlaf gesehen. - Наши взгляды встречаются: в темно-синем обитает дух, нельзя не поверить и не узнать.
- Где же твой брат или друг - Ясность Сознания?
- Ich kenne nicht...
И мы, теперь уже втроем, отправляемся навстречу пустоте. Жизни не было, и в то же время, она была - затаилась по самым темным, неприметным, углам, будто ребенок, родившись и ужаснувшись свету, забрался обратно в утробу матери, и сгнил там без еды и воздуха.
- А вот ещё... Шел ежик по лесу, забыл как дышать и умер.
- Бородатый анекдот, между прочим.
- Der Igel? - переспрашивает Дер Мут.
- Точно, - Эмиль в своем репертуаре. Он улыбается и продолжает изучать неизвестность.
- Слушай, а как нам теперь?
- Что?
- Жить.
- А разве мы жили? Вот скажи, Мут, ты давно умер?
Он пожимает плечами. Его могила либо на поле боя, либо где-нибудь на аккуратном немецком кладбище, где в определенное время собираются дети и внуки, чтобы не прервалась связь времен. Если б они знали, что эта связь настолько хрупка, то не соблюдали бы подобную дурацкую традицию. Если б они только знали, что их отец, дед и прадед мотается с парочкой идиотов по чужой стране, которую когда-то хотел завоевать! А теперь ничего завоевывать не надо. Смерть есть даже у разрушений.
Мут играет на губной гармошке, отгоняя саранчу. Мут надевает на меня свою фуражку и делает комплименты. Мут дарит мне мундир - пурпур на черном смотрится очень эффектно. Мут поет гимн Солнцу. Мута убивает саранча. Мут подарил Эмилю гармошку.
Впервые вижу, как невозмутимый Эмиль плачет.
- Я всего лишь хотел понять...
Немца мы положили под стеклянную витрину и отправились дальше.
Теперь Эмиль играет на гармошке. Однако его музыка имеет свойство не только отгонять саранчу, но и вести за собой людей. Они собираются возле нас - современники и неведомым образом проснувшиеся в чужом мире и чуждой эпохе - слушают, вспоминают, забывают, прощаются.
- Нет, это неправильно, - сердится Эмиль. - Отгоняй их, отгоняй. Их нет, понимаешь? И никогда не было.
Но как я могу лишать бедняг, пусть даже фантомов, последней радости?
Всё равно, что у ребенка отобрать конфету.
Эмиль отдает инструмент мне. И я обретаю власть.
Иногда мне кажется, что я блуждаю по чужим сознаниям, бесстыдно обозревая наготу немоих жизней. Более того, насильно вторгаюсь в эти жизни и ломаю их собственным пониманием реальности. Я ослепляю смотрящих не в ту сторону, и они сходят с ума, внезапно осознавая, что на самом деле не существует иного, кроме тьмы. И это истина.
Все песни, что пелись когда-то, все рассказы, что рассказывались, всё это было обо мне и для меня. Но за мной ничего нет. Люди пели и рассказывали ни о чем, а думали, что о многом. Думали, словами они докажут собственную значимость, но слова оказались черной дырой. Какая насмешка!
Только человека, что идет рядом со мной, тьма обтекает, а, может, он сам порождает её. Кто он? Кем он был? И зачем мы вместе? Эти вопросы сейчас более чем неуместны.
Город меняется с каждым новым пробуждением. Дома куда-то исчезают. Зато появляются гигантские растения причудливых форм. Хвощи? Секвойи? Папоротники? Нет. Совсем другое. Органические зиккураты. Раздаются странные хрипящие голоса, будто космонавты переговариваются с центром управления. Рыскают новые животные, химеры шизоидного сознания, лишние сущности...
Мы греемся возле костров давно захиревших эмоций.
- Вас не смутит моя фамилия?
Незнакомец. Чистенько одетый. Спокойный. Не похож на призрака, хотя, кто его знает.
- Ну если только она приличная, - отвечает Эмиль. - С нами, как видите, дама.
- Дракула.
Ошибка в рассуждениях. Мозги дают сбой.
- Какими судьбами, граф?
- Еще одно заблуждение. Я не граф... четвероюродный племянник троюродного деда, - он усмехается в усы, - или вообще однофамилец. А тут в командировке... был... Могу погреться у вашего костерка? Продрог до костей...
- Пожалуйста.
Он присаживается на корточки, протягивает озябшие руки к огню. Свет костра освещает узкое лицо цвета слоновой кости. Вместо глаз и губ - сплошные тени.
- Похоже, в этом бедламе, вы самые нормальные люди...
Замечаю, что тени Дракулы ощупывают меня, изучают. Финита ля комедия? Живые уходят со сцены и уносят мертвецов.
- Видели ли вы меня во сне, сударь?
- Да. Но знаете, кажется, сейчас - это единственный признак того, что я в здравом уме.
- Ясность Сознания?
- Думаю, да.
- Мои поиски закончены?
Эмиль вздрагивает. Он уже знает, он все знал с самого начала.
- Апокалипсис... Души людские вознеслись на небо и ожидают своей участи. К Богу подходит женщина. "Сколько ты согрешила, раба Моя?" "Один час". Бог подсчитывает на калькуляторе. "Иди, молись неделю, и Я прощу". Подходит другая женщина. "Сколько ты согрешила, раба Моя?". "Два часа". Подсчитывает. "Молись две недели, и Я прощу". Является пред Его очи третья женщина. "Сколько ты согрешила, раба Моя?". "Одиннадцать минут и шесть секунд". Бог начинает подсчитывать, потом сбрасывает результат, потом опять начинает. "Иди-ка, раба Моя, догреши, а то офигительная дробь получается!".
Эмиль смотрит поверх огня. И печаль моего бывшего спутника разметала нас на космические расстояния.
- Значит, дробь?
- Значит, дробь.
- И юбка вместо парашюта?
- Мама, все о'кей!
Мы с Дракулой встаем и, не оглядываясь, уходим. Однофамилец графа аккуратно сажает меня себе на плечи. Я плотнее заворачиваюсь в штору и достаю из кармана мундира губную гармошку.
Бездне надоело смотреть на тебя, она вышла навстречу.