Евгений Назаров

(Сборник рассказов)

ОГЛАВЛЕНИЕ

1. Улан-Батор .................................................................... 2

2.Шархад ......................................................................... 10

3.Дорнот .......................................................................... 13

4.В гостях у аратов ............................................................. 22

5.Особенности национальной рыбалки и охоты ......................... 26

6.Лингвистические причуды ................................................. 32

7.Любовь потомков Чингисхана................................................ 33

8. Эх, дороги... ................................................................ 36

9.О партии ........................................................................ 43

10.ВТА .............................................................................. 49

11.Об отцах-командирах ........................................................ 56

12.Наследник Казановы ......................................................... 65

13.А судьи кто? ................................................................... 73

14.О пьянстве ..................................................................... 77

15.Байконур ........................................................................ 85

Евгений Назаров

"Мир глазами лейтенанта"

1. У Л А Н-Б А Т О Р

Вот и последние напутствия позади, документы аккуратно сложены в "дипломат", на готовности стоит чемодан - "мечта оккупанта" - так прозвали в армии большие фибровые чемоданы. Завтра я выезжаю к новому месту службы. Дорога предстоит дальняя - через всю Россию-матушку на Иркутск и далее на Улан-Батор. Да, служить мне предстоит в Монгольской Народной Республике. Остались позади смешки "бывалых", мол курица - не птица, Монголия не заграница - не разбогатеешь. Им не понять мою тягу к Миру, к путешествиям, к желанию все увидеть и понять самому. К сожалению, я не вел дневников и записей, и поэтому яркость красок от первых впечатлений за эти годы заметно померкла, многое забыто, а то, что осталось в цепкой памяти и выплеснулось на эти страницы не всегда объективно. Это необходимо обязательно подчеркнуть, так как источником знаний часто выступали случайные попутчики, сослуживцы. А потому, все мои рассказы, объединенные общим названием "Мир глазами лейтенанта ", нельзя воспринимать иначе, как с долей здоровой иронии. Но мы воспринимали тогда эту страну, ее культуру и быт именно так, и в памяти моей и моих сослуживцев она и осталась такой - загадочной и непознанной восточной красавицей. Было бы лживым и несправедливым спустя много лет пытаться переосмысливать и по-новому трактовать мои впечатления от пребывания в этой стране, где я прожил, вернее сказать прослужил, пять лет и в которой оставил частичку своего сердца. Находился в МНР я с 1983-го по 1988-й годы и потому все мои истории надо соотносить с этим временным промежутком, это касается и приводимых мною цифр - они даются на этот период. Много воды утекло с тех пор, многое изменилось и в нашей жизни, и в жизни монгольского арата, и мне кажется, тем любопытнее воспоминания молодого лейтенанта, уготовленного судьбой бывшей советской империи разглядывать Мир только сквозь линзы оптических прицелов.

Улан-Батор удивил меня своей самобытной и, как бы пришедшей из глубины веков, красотой. Конечно же, в воображении далеких детских лет, насыщенных книжными впечатлениями, о ярости монгольских орд и необозримости выжженных солнцем степей, эта азиатская столица выглядела по-иному. Моему взору предстал, на редкость живописный, радующий глаз пейзаж, от которого нельзя было не прийти в восхищение, достойный кисти Серова и Шишкина. Город раскинулся меж высоких горных хребтов, на высоте полутора тысяч метров над уровнем моря, в долине реки Тола. Склоны гор, расположенных к югу от города, покрыты хвойным лесом, северные же склоны представляют собой каменистый рельеф без кустика и травинки. На этой части гор и расположены, в основном, кварталы Улан-Батора. Но зародился город, видимо, внизу, в ущелье у реки, там, где вода дает жизнь буйным порослям трав и кустарника. Река, с кристально чистой водой, больше походит, в нашем понимании, на ручей, спешащий по каменистому руслу к далеким еще морям. Воздух здесь удивительно прозрачен, лишь легкая дымка висит над вершинами гор. Это позволяет окинуть взглядом всю долину. Пасмурных дней здесь почти не бывает, а солнце висит прямо над головой, усиливая цветовые контрасты панорамы, палитра которой складывается из яркой зелени растительности, синевы безоблачного неба и темно-желтой гаммы выцветших на солнце скал. В общий спектр цветов, органично вписываются постройки города, белые и голубые, новые микрорайоны которого похожи издалека на стайки лебедей, севших отдохнуть на склонах горы и раскинувших крылья. Вся эта красота завораживает. Наверное, первобытный Эдем выглядел так же.

Старинное название Улан-Батора - Урга. Наверное, вы смотрели кинофильм Михалкова "Урга - территория любви". А что же такое Урга, и почему столица Монголов, носила когда-то такое название? Ответ на этот вопрос, можно найти в традициях и обычаях народов Монголии. В степях Монголии не знали и не знают запоров и замков, а сами монголы очень гостеприимный народ, дверь их юрты всегда открыта для любого. Но, как уединиться, особенно если вы молодожены? Для этого и существует у монголов длинный скотоводческий шест - Урга. Вставленный в землю рядом с жилищем, он означает только одно - хозяева просят их не беспокоить. По-видимому, от этого древнего обычая и произошло название древней монгольской столицы.

При ближайшем ознакомлении с городом, полным откровением для меня, воспитанном на идее скорой победы социалистического строя, явилось открытие, что целые кварталы столицы и все ее предместья состояли из юрт, а кое-где виднелись и глинобитные дома. Юрты обносились ветхим заборчиком, а весь квартал - забором. И так квартал за кварталом. Помню, это произвело на меня, в то время, сильное впечатление. Я не мог понять и увязать в голове перлы социалистической пропаганды, о скачке МНР из феодализма в социализм, и низкий уровень жизни населения, ютящегося повсеместно в юртах. Хотя несколько позднее, более глубоко осмыслив и осознав все увиденное, изучив вековую историю монголов, я нащупал нити менталитета этого народа и понял, что это, прежде всего, дань многовековому, патриархальному укладу жизни, дань старинным традициям и кочевому образу труда и отдыха. Сослуживцы не упустили случая рассказать мне историю, свидетелями которой они, якобы, были сами. Многие монгольские семьи, получая в новостройках новые квартиры, забирали с собой и юрты. А поскольку они не привыкли к бетонным казематам и голым стенам, то для создания уюта разбивали юрты, прямо на полу в приглянувшейся комнате. К тому же дерево, а соответственно и мебель, здесь, всегда были дефицитом, и стоили, непомерно, дорого, а в соответствии с социалистическими обычаями, в свободной продаже, мебель было встретить, затруднительно. Так, что простому монгольскому труженику надеяться на ее приобретение не приходилось. Не признают монголы и штор, занавесок на окна. Наши окна, в России, с тюлью и цветами, глядятся, куда домашнее и веселее. Богатые, по тогдашним меркам монголы, старались содержать квартиры, с оглядкой на Европу. Вернее сказать так, как это было заведено у нас. Хотя на Западе, наш уровень культуры и воспитания, до сих пор, предмет едких острот. До сих пор мы для них азиаты, и только в Монголии, на основе сопоставления и анализа фактов, я стал прозревать - как далеко советский народ отстал в образе жизни, культуре поведения и общения, от народа самой захудалой из европейских стран. В дальнейшем, мне часто приходилось бывать в гостях у монголов - и у богатых, и у бедных, и у людей со средним достатком. У бедных, много лет не ремонтированные квартиры, напоминали, скорее, первобытные пещеры, темные и мрачные, с водяными подтеками на потолке. Ассоциированный мозг, невольно начинал искать, по углам "стойбища" кости мамонта, и они находились. Правда, в момент "просветления" разума глаза все-таки правильно идентифицировали их, как объедки пищи. Впрочем, я был свидетелем подобных жилищ и в нашей, не столь удаленной расстоянием от Европейской культуры, глубинке. С единственной канонической разницей - по углам валялись бутылки из-под спиртного. У относительно, богатых монголов, квартиры были заставлены и завалены различной мебелью, походящей порой на рухлядь, купленной и перекупленной у наших военнослужащих. Она попала в МНР в контейнерах с домашними вещами, возможно исколесив до этого, с бывшим хозяином, полмира и преодолев несколько границ. Пожалуй, на этом и заканчивались различия, между жилищем бедного и богатого монгола.

Помню посещение одной из таких "богатых" квартир. Запомнилось оно маленькой деталью, не укладывающейся в канву моего рассказа, но дающей представление об образе жизни, здешних обитателей. Заглянув, как-то, в одну из комнат такой квартиры, я с удивлением обнаружил, что среди играющих шумно и весело детей, прямо на деревянном полу, на самом оживленном месте, лежит и крепко спит, маленький мальчик, лет трех от роду. Причем, шум и суета вокруг, его ничуть не тревожат, а его многочисленных братьев и сестер совсем не волнует, что он лежит у них под ногами, и они в своих бурных играх и языческих плясках могут травмировать или задавить его. Пожалуй, и умение крепко спать, не реагируя на шум, и умение гарцевать, как конь, не наступая на распластанного человека, осталось у них от Природы.

Но возвращаюсь к описанию Улан-Батора. К сожалению, память сохранила не много деталей. Центр города застроен домами, как бы у нас сказали, сталинской постройки, большими, добротными, не без изыска. Большинство их украшены каменными наличниками и вычурными фронтонами, часто с колоннами у входа и широкими ступенями, обрамленными массивными перилами. Планировка улиц и кварталов, в основном, прямоугольная. Улицы широкие и просторные. В центре города дома, как правило, двух-пяти этажные. Но встречаются отдельные здания до двенадцати этажей, такие как отель "Баян-Гол". Промышленность вся, сосредоточена на окраинах и не портит общего вида столицы. К тому же, она не велика: пара теплоэлектростанций, кожевенный и деревообрабатывающий заводы. В городе находится Академия Наук МНР, несколько высших учебных заведений, в том числе университет, ряд научно-исследовательских институтов, музеи, библиотеки, четыре театра. Государственная библиотека в Улан-Баторе - богатейшее в мире хранилище монгольских и тибетских книг.

Особая гордость монгольской столицы - цирк. Его купол возвышается на одной из самых многолюдных улиц, и своей сферической формой, резко контрастирует с постройками ушедшей эпохи, словно голосуя за обновление. Центр города это царство магазинов. По - монгольски слово "магазин" звучит, как "дэлгуур" и эту вывеску можно прочесть, над любым здешним торговым заведением. Пусть простят меня лингвисты и филологи, но и здесь, и в дальнейшем, я буду называть вещи и произносить монголо-язычные слова так, как это было принято тогда, в среде русскоязычных туристов и командированных. Вот и центральный универмаг - центр паломничества всех приезжающих и посещающих Улан-Батор - тоже украшен этими семью большими буквами. Выбирать в магазинах и магазинчиках, особенно, нечего: кожа, сувениры, неброский фаянс, книги на русском и монгольском языках. Правда, существовали и отделы заграничных товаров, но цены там устанавливались залихватские, да и ассортимент не баловал. Помню, мы с любопытством рассматривали, там, плоды загнивающего капитализма: чемоданы на колесиках, японские зонты и корейские магнитофоны. Чемодан такой, стоил тогда 1200 тугриков. При средней зарплате в МНР 400 тугриков, что составляло, примерно, сто советских рублей, позволить себе такую роскошь мог далеко не каждый монгол. А у нас советских, "изыски капитализма" вызывали зависть и раздумья, насчет соотношения цены и полезных свойств товара. Куда более широкий выбор предлагал уличный рынок. Здесь можно было приобрести ширпотреб со всей Азии. Каким путем, и какими караванами, он доставлялся в обход пограничных таможен и кордонов, в эти, забытые Гермесом места, до сих пор остается для меня, неразрешенной загадкой.

Чуть выше в гору, от центра, расположен новый микрорайон, приятно радующий глаз своею белизной. Это девятиэтажки Брежневского микрорайона. По его прямому распоряжению, микрорайон был построен советскими специалистами, и преподнесен в дар монгольскому народу. Брежнев здесь пользуется всеобщим уважением и любовью.

Рассказывая о достопримечательностях города, нельзя не упомянуть центральную площадь имени вождя монгольского народа Сухе-Батора. Здесь проводятся демонстрации и парады, здесь находится правительственная резиденция, посольства, высшие учебные заведения. На самой площади расположены усыпальницы Сухе-Батора и Чойбалсана. В центре площади памятник Сухе-Батору: воин-богатырь на коне, явно не соответствующем ему по размерам, мчится в светлое будущее и ведет за собой, по-видимому, всю нацию. Именно этот памятник, отчеканен на многих монгольских монетах, и являлся, тогда, одним из символов монгольской социалистической революции. На меня этот памятник, как произведение искусства, произвел удручающее впечатление. Художник, не смог вдохнуть в свое творение жизненной силы, передать естественную динамику движения всадника. Сделана скульптура вычурно, а потому это произведение, застыло над площадью, да и над всей Монголией, каким-то жалким гротеском. Зато среди "русской диаспоры", конь этого творения, приобрел славу самого быстрого скакуна страны. На вопрос "почему?", местные юмористы отвечали, что кто залезет на этого коня, тот через двадцать четыре часа окажется на Родине, имея в виду неизбежное наказание, в форме лишения визы.

Возможно, читателя покоробит от заключений офицера Советской Армии, человека далекого от искусства, о художественных достоинствах главной скульптуры МНР, как говорится - ни в свои сани не садись. Наверное, он будет прав. В самом деле, нынешние офицеры по уровню образования, интеллигентности, культуры - ой, как отстали от некогда блистательного корпуса офицеров русской армии. Но не высказать своих впечатлений я не мог.

Много в городе и строений, схожих по формам, со знаменитыми китайскими пагодами. Это и действующие храмы, и храмы, превращенные в музеи. В низине, у моста через реку Тола, возвышается одиночная гора, вернее даже, большой холм, видимый со всех концов города. Монголы называют ее - гора Баян-Гол. На вершине этой горы памятник советским воинам, в виде стелы, обрамленной бетонным поясом, на котором выбиты слова благодарности русскому солдату. Монголы помнят о помощи в отражении агрессии в 39-м году. Именно сюда возлагаются цветы по памятным датам.

Надо заметить, что композиция памятника очень удачна, благодаря, в первую очередь, правильному месту расположения. Но отнюдь не нова: точно такой же монумент я уже видел, где - то, на территории Белоруссии.

Столица МНР - Улан-Батор, занимает территорию, порядка пятидесяти квадратных километров. Город, как бы вытянут, вдоль горных хребтов, и идти пешком, из конца в конец, я бы не рискнул. Сообщение здесь осуществляется, в основном, автобусами. Автобусы ходят часто и довольно вместительны. Единственный недостаток у них - карманники, которым, кроме как на заграничных гостях, кормиться не на ком. Часто, на улицах Улан-Батора, можно увидеть всадника, с невозмутимым видом следующего в потоке машин. Много раз встречался я здесь с аратами, ведущими по улицам куда-то верблюдов. Заканчивая эту тему, нельзя обойти стороной местное такси. Машин, с характерными знаками шахматного поля, здесь в то время было много. В основном, использовались для этих целей, автомобили ГАЗ-24 "Волга". Правда, в монгольской столице, они приобрели, гораздо большую вместимость. Где-нибудь в Москве, я никогда не мог бы и предположить, что в одну машину может поместиться столько народу, да еще со своими вещами. Причем делается это со смехом и шутками, как будто все принимают участие, в какой-то забавной игре. И вот-вот, вас ждет, замечательный приз. Как меня не задавили, после первой и последней моей поездки на этом чуде транспорта - не знаю. Вызывает интерес и внутренний антураж салона: грязные, давно не мытые сиденья и густая завеса всепроникающей степной пыли. Своеобразный колорит машине придавало и полное отсутствие каких-либо приборов, на панели управления, вместо них зияли черными провалами, соответствующие отверстия. Это внушало определенные сомнения, о возможности данного вида транспорта, к передвижению, вообще. На мой же вопрос, с заднего сиденья, из - под груды тел, как же мы поедем без приборов, молодой водитель ответил: "Газ есть, тормоз есть, быстро доедем". И мы действительно доехали! Я никогда не был автомехаником, но с той поездки крепко уяснил, что в любой автомашине много лишних деталей.

Надо отметить, что русским языком, здесь, владеют не только водители такси. Большинство аборигенов знают, по несколько десятков слов, и проблем с общением у нас никогда не возникало. Удивительного здесь ничего нет, большинство из них, когда-то, обучались в высших и средних учебных заведениях СССР. Телевидение тоже всемерно способствует этому - в МНР принимается несколько программ на русском языке. Проникновение русской культуры в жизнь монголов внушительно. Многие, уже, предпочитают русскую кухню, монгольской, стиль одежды, тоже стал более походить на европейский. Но чаще, все-таки, на улицах городов, встретишь людей в национальной одежде - халатах "дели". Это толстый, стеганый халат до колен, обязательно украшенный орнаментом традиционных восточных головоломок. Облицован такой халат, как правило, искусственным шелком и блестит в лучах, всегда яркого здесь, солнца. У женщин такие халаты на пуговицах, для которых специально пришиты длинные петли, мужчины же предпочитают носить их "с запахом", подпоясавшись при этом толстым и грубым поясом контрастного цвета, на который уходит, по моим представлениям, кусок материи, никак ни менее простыни. Из обуви, мужчины признают только сапоги. Даже во всех монгольских книжках, все герои вырисованы в сапогах. Особенно ценятся наши военные сапоги - офицерские. "Хром" - первое слово, которое монгол выучивает на русском языке, и которое в дальнейшей жизни используется во всех обменных и торговых процессах и сделках, как самый желанный объект приобретения. Монгольская национальная обувь - сапоги из сыромятной кожи - гутулы, больше напоминают наши валенки. Они, как правило, богато украшены орнаментом и обязательно с загнутыми кверху носами. По буддийским поверьям земля является священной, и ни копать, ни обрабатывать ее нельзя, отсюда и загнутые носы - не дай бог случайно ковырнуть землю носком сапога.

Что мне очень не понравилось в привычках коренного населения этой азиатской страны, так это полное пренебрежение к процессу стирки собственной одежды. Эти самые, вышеописанные, "дели" превращаются порой в засаленные одежды темно бурого цвета, и приобретают, к тому же, невыносимый "аромат", немытого человеческого тела. Конечно же, эта привычка неприятна для окружающих, но она вполне объяснима многовековыми условиями существования народа в безводной степи. Помыться или постирать в таких условиях просто негде. Поэтому народ выработал, в течение многих лет, свои особые меры гигиены. Я сначала не понимал, почему, посещая любой монгольский магазин, оказавшись в столовой, или даже в автобусе, ощущаешь удушливый запах чего-то затхлого и прогорклого. Терпкий запах преследует тебя даже на улице, если она достаточно многолюдна, вызывая приступы тошноты. Всезнающие старожилы объяснили мне, что вместо дефицитной воды, монголы исстари используют бараний жир. Просто растирают им все тело, а потом соскребают специальными скребками. Грязь, таким образом, удаляется, но запах бараньего жира преследует монгола везде, где бы он, не появился.

Не понравилось мне и привычка монгол, справлять свои естественные надобности, где попало. С удивлением видишь, порой, из окна автобуса, представителей обоих полов, без всякого стеснения на улицах города, занимающихся этим делом, у стены какого-нибудь забора или дома. Хотел сказать сначала "на газоне", но в привычном для нас понимании газонов здесь нет, есть разве что места под газон, на которых ничего не растет или с чахлыми низкорослыми кустами. Вот такие это дети природы, органично живущие среди нее и не воспринимающие наши условности. Справедливости ради, надо сказать, что найти общественный туалет в Улан-Баторе - трудная задача. Я лично, за все время пребывания в загранкомандировке, сумел обнаружить всего два - один в центральном магазине, причём он был общим для мужчин и для женщин, а другой на площади Сухе-Батора, и истинное их количество, до сего времени, является для меня секретом. Правда, с посещением этого заведения у нас не обошлось без конфуза. Общественный туалет, обнаруженный нами после долгих поисков в районе площади Сухе-Батора, представлял собой кирпичное сооружение сарайного типа с двумя входами-выходами. Радовало, что с одной стороны еще сохранилась, выведенная краской буква "М", а с другой - еще какая-то, не вызывающая у русскоязычных людей никаких ассоциаций. Сейчас я ее уже и не вспомню: лихорадочно работающий ум, не сумел зафиксировать ее в своих глубинах. Но нам было достаточно знания одной буквы "М" - ведь ясно, что на нее начинается слово "мужчина". Как бы не так! Незнание монгольского языка сыграло с нами злую шутку. Но зато, на всю оставшуюся жизнь я запомнил, что слово "женщина", у монголов, начинается на букву "М".

Монголы запомнились мне, навсегда, открытыми и честными людьми, выражающими свои чувства просто и искренне, и не стесняющимися их выражать при подходящем случае. Ехал я, как-то, на поезде после командировки из Читы в Чойбалсан. В одном купе со мной, следовали три монгольские студентки, возвращающиеся на каникулы, после учебы в СССР. Поезд уже пересек границу и гремел по гулким рельсам монгольских равнин. Ничто не нарушало сонную атмосферу дальней дороги. Вдруг, за окном вдалеке, показался всадник. Моих сонных спутниц как подменили, распахнув окно купе, они все вместе высунулись из вагона, на сколько это было возможно, и затянули, какую-то, свою, длинную и радостную песню, под одобрительные возгласы и стук копыт, приблизившегося к этому времени вплотную, встречающего. Это действо продолжалось около часа, пока выбившийся из сил конь, не отстал. Мне эта сцена запомнилась, у нас не увидишь столь бурных сцен встреч, мы привыкли следовать какому-то неписаному этикету, постоянно загонять свои чувства, в личину приличия. Иногда бывало обидно и стыдно за свою Родину. Эти же молодые монголки, во время длинного пути, рассказывали о скверном отношении к ним в стране развитого социализма. О грубости и хамстве, царящем в нашем тогдашнем обществе. Впрочем, я это все знал и без них. Я много передумал, и тогда, и сейчас, об этом и убежден, что строили мы, помимо своей воли, не прогрессивное общество высококультурных людей, готовых, по Марксу, посвящать свободное время гармоничному развитию души и тела, образованию и самосовершенствованию, а общество люмпен-пролетариата, обнищавшего и одичавшего от безделья и безнаказанности, беззастенчиво спаиваемого новой бюрократией, под лозунги торжества идей социализма. Впрочем, Забайкалье и Сибирь всегда были у нас местностью второго сорта, куда люди приезжали, чаще всего, не по своей воле и требовать от них какого-либо уровня культуры, было бы, наивно. Большинство местных жителей и сейчас составляют бывшие заключенные сталинских лагерей и репрессивной машины социализма в его развитой стадии. Так нашим иркутским студенткам и объяснили их, ищущие оправданий, учителя. Но я то знал цену этим словам, знал, что болезнь расползлась раковой опухолью и поразила уже все общество, а не отдельно взятые районы и слои населения.

Самым посещаемым местом в Улан-Баторе в те времена был сквер, возле дома Монгольской Народной Армии. Каждый советский человек, непременно, приходил сюда, хотя бы раз. Причиной такой популярности был памятник Сталину, установленный здесь. Огромная, шестиметровая, бронзовая статуя, когда-то грозного генсека, привлекала всеобщее внимание. Рядом обязательно фотографировались, дабы по возвращении на Родину, удивить близких и родственников. Еще бы, после 20-го съезда КПСС, найти в СССР скульптуру бывшего вождя, стало делом безнадежным. Есть в столице МНР и памятник маршалу Жукову - бюст на гранитном постаменте. Он находится во дворике музея Жукова и бережно охраняется монголами.

Самых посещаемых музеев в столице два. Это краеведческий музей с палеонтологической выставкой и, так называемый - "Храм любви". В краеведческий музей посетителей привлекает огромный скелет растительноядного динозавра, занимающий самый большой зал. Размеры этого монстра не могут не изумлять. В экспозиции много и более мелких "тварей" той же породы. Все они раскопаны на территории Монголии в песках пустыни Гоби. Бывал и я, с экскурсиями, и не раз, в этом музее. Помню, в первый раз, долго стоял перед витриной, за стеклом которого, выставлены останки двух небольших динозавров. Они сцепились, друг с другом, в последний миг своей жизни в непримиримой схватке, да так и остались, навечно вместе, погребенные каким-то катаклизмом. Сцену эту я видел еще в школе. В учебнике по биологии была опубликована фотокопия этой последней схватки, с пояснениями, что данный экспонат хранится в музее Улан-Батора. Вот так, иногда, встречаешься с предметами детских размышлений. Впрочем, в тот раз, на волну воспоминаний, не давал настроиться густой запах наваристого украинского борща, разносившийся по всем этажам здания: близилось время обеда. Откуда в музеях появляются такие чудные кулинарные запахи, мне, до сих пор, не ясно. Как тут не вспомнишь Сухова: "Восток - дело тонкое".

Посетил я, на досуге, и "Храм любви". Причину популярности сего заведения, я не смог объяснить себе ни тогда, не могу объяснить и сейчас. Единственное, разумное объяснение - интригующее название музея. Ведь каждому известно, что в СССР секса не было, вернее, было приказано его "отменить". И не дай бог, было кому-нибудь о нем упомянуть, как о важнейшей жизненной потребности человека. А может, еще фигурные, со вздернутыми углами крыши, головы пучеглазых драконов на воротах и перилах здания, привлекали посетителей. Внутри этот сказочный дворец, был разделен перегородками на много больших и светлых комнат, в каждой из которой, рядами стояли кровати - старинные, кованные. Гид популярно объяснил, что по буддийским обычаям, верховный лама имеет право первой брачной ночи со всеми своими подданными. Только тогда, и только с его благословения, монгольским девушкам разрешалось выходить замуж. И все эти кровати предназначались для этой церемонии. Судя по их количеству, очередь была огромной.

На стенах музея картины и картинки, повешенные сюда, видимо, много позднее и, отражающие своим содержанием предназначение храма. Большинство произведений довольно откровенного характера, но есть и исключительно состоящие из бытовых сцен кочевой жизни аратов. Особенно мне запомнилась одна работа: неизвестный древний художник запечатлел на большом листе бумаги, в стиле карандашного рисунка, сразу с полсотни людей, занимающихся различными делами, выполняющих разные работы. Часть мужчин, на картине, занималась с противоположным полом сексом, другая часть - справляла нужду. Отображено все было со скрупулезной точностью. Те же из них, что были обнажены, имели одно удивительное сходство: на фаллосе каждого мастер аккуратно подрисовал по три длинные волосины. Что означал, сей странный знак, не смог мне объяснить никто. Вот и все достопримечательности этого "святилища". Быть может, более образованный и культурный человек, вынес бы из этого музея поболее, для своей души и сердца, я же столько, сколько смог.

2.Шархад.

Штаб Армии находился в то время на окраине Улан-Батора, на самой вершине "лысого" склона горы, к востоку от центра города. Чтобы попасть сюда, надо пересечь, практически, весь город, причем, дорога всегда идет на подъем. Место это у монголов называется "Шархад", что в переводе означает - "восход солнца", и представляет собой скалистый, каменный, но пологий уже к вершине склон горы, без деревьев и кустов. Местами, впрочем, встречаются крутые подъемы и спуски, которые автобусы преодолевают, натужно ревя всеми своими лошадиными силами, а люди, судорожно заглатывая, обедненный высокогорьем воздух. Здесь и расположены наши военные городки, сюда стекаются со всего города, всякого рода негоцианты, торгующие чем угодно и скупающие все что угодно. Здесь, на каждом углу, непременно услышишь вкрадчивое: "Рубль есть?". Отступая от темы повествования, скажу, что рубль у монголов, в то время, был желанным приобретением. И это вполне объяснимо. У многих дети и внуки обучались в СССР и деньги, нелегально ввезенные и скупленные спекулянтами, также нелегально переправлялись отцами и матерями, бабушками и дедушками, своим чадам. На эти же деньги, монгольские студенты, закупали и тащили на себе домой, во время каникул, различный советский ширпотреб, от одежды до мебели. Я сам был свидетелем, как девушка везла поездом, своему маленькому братишке, стол-парту. Запомнилась даже цена - 32 рубля 60 копеек. Сколько ей пришлось вынести мытарств по дороге, об этом можно только догадываться. Но выбор подарка понятен, деревянные изделия в Монголии очень дороги и ассортимент их не богат.

Наши поселения, приятно радуют русский глаз, встречающимися, кое-где газонами, с обильной, некошеной травой. Косить траву на газонах здесь, в Монголии, любой бы русский счел кощунством. Много здесь и деревьев разного возраста, которые растут и плодоносят, благодаря постоянному уходу заботливых человеческих рук.

Это "крыша" Улан-Батора. Выше только орлы, постоянно парящие в жарких потоках восходящего воздуха. Внизу, куда не бросишь взгляд - безграничное море юрт, волны которого доходят до наших поселений, и утомляющее взор, своим серо-бурым, тоном. Как гигантские рифы, выдаются в этом море, каменные здания военного училища Монгольской Народной Армии, находящиеся неподалеку. Построенные еще при Сталине, они почему-то, получили название "Красные казармы".

Очень ощущается недостаток кислорода. Но более всего угнетает жара, прозрачным маревом повисшая над всем городом. Причем, утолить, неизменно возникающую жажду, негде и нечем. Правда, монголы выставляют кое-где, почему-то обязательно на солнцепеке, бочки с нашим исконным напитком - русским квасом, но вид битой посуды, из которой они этот напиток употребляют и вьющиеся вокруг стайки неумытой ребятни, надолго отбивают всякое желание утолить жажду, из этого "копытца". Впрочем, я, доведенный до отчаяния, как-то попробовал, все-таки, испить кваску. Старая монголка-продавщица, выбрала мне самую приличную кружку, среди всего "сервиза", пока я, толкаемый со всех сторон ребятней, отсчитывал деньги. Это был бокал, с разбегающейся по стенкам паутиной трещин и с краями, словно искусанными, умирающими от жажды, людьми. Но делать было нечего, иссушенный организм требовал жидкости и готов был на все закрыть глаза. Получив свою порцию, я постарался уединиться за срезом цистерны, дабы избежать любопытных глаз монголят, не отличающихся воспитанием, и заглядывающих прямо в рот, но не учел, что для них это также интересно, как и водопой верблюда. Любопытно повела себя в этой ситуации и продавщица - она подошла поближе, и из-за угла тайком подглядывала, а не украду ли я, ее кружку. Я ее понял и не обиделся: в самом деле, сервиз без одного прибора, вовсе не сервиз. Кстати, наша посуда - я имею в виду европейские тарелки и чашки, рюмки - здесь тоже большой дефицит. Монголы же, используют в быту, глиняные и фаянсовые пиалы различных размеров. Поэтому, когда в ресторане Улан-Батора вам к водке подадут наш обычный двухсотграммовый, граненный стакан - не сомневайтесь, вас принимают по высшему разряду.

Вернемся, однако, к "нашим баранам". Место это и местность вокруг него, я в дальнейшем неплохо изучил. Тогда же, мое внимание привлекли юрты монгол. Удивило стремление этого народа, как-то приукрасить свой быт. И это чувствуется во всем: ворота двориков, двери юрт - любовно украшены затейливым восточным орнаментом, любая бортовая машина, может нести несколько алых, трепещущих на ветру флажков, а бытовые вещи представляют собой образцы народного творчества. И тогда, и сейчас я понимал и интерпретировал это свойство степного народа, как непреодолимую тягу к творчеству, к прекрасному. И оно не может не вызывать заслуженного уважения.

Самым необычным моим открытием, здесь, было кладбище. Вернее сказать - три небольших захоронения, одно из которых выделялось чуть большими размерами. Удивление мое вполне объяснимо. Как известно, по буддийским поверьям, хоронить умершего не полагается, и у монголов на этот случай определены священные места в горах, куда они, после совершения погребального ритуала, относят покойника. Места эти, издревле, населяют тучи птиц-падальщиков. Стаи этих птиц, в считанные минуты, раздирают на куски и пожирают то, что когда-то смеялось и плакало, любило и ненавидело, перед кем, возможно, склоняли головы и трепетали, а может быть, просто не замечали. То, что когда-то само вгрызалось и поглощало чужую плоть. И человек опять превращается в землю, в землю, из которой мы все вышли, и в которую, когда-то, все опять уйдем. И если птицы трудятся споро, поглощая мать, отца ..., родственники, стоящие неподалеку, лишь цокают языками и приговаривают: "Хорошо клюют, быстро съедят, знать хороший был человек!". Для разъяснения тайны этих погостов подхожу ближе. Первое захоронение - несколько могил с надгробными памятниками, обнесенное железным заборчиком. С фотографий глядят молодые лица, на граните обелисков силуэты МИГов. Ясно - летчики. Здесь с почестями похоронили то, что от них осталось, после аварии. Второе, судя по всему, принадлежало высокопоставленным чиновникам, и не было лишено изыска. И в обряде похорон у влиятельных монголов, как видно, появились инновации, принёсённые с Европы. А вот третье, выделявшееся большими размерами, разительно отличалось от двух первых. Во всем: и в надгробных памятниках, и в оградах, сквозила какая-то "непреклонная" убогость. Казалось, люди, сотворившие эти постаменты, давно отстали от ритма жизни сумасшедшего двадцатого века, остались со своими представлениями и понятиями в середине двадцатых годов. Судите сами, на одном из могильных камней, крутилась на ветру и издавала жалобный тихий звон, трехлопастная крыльчатка от стиральной машины, имитируя, видимо, пропеллер самолета или деталь двигателя автомобиля и, указывая на профессиональные наклонности почившего. В других местах из земли и цемента виднелись, также, детали различной бытовой техники, автомашин. На некоторых обелисках, стелах были прикреплены, искусно сделанные из картона, кусочки георгиевской ленты. Фотографий и дат, как это принято у нас, не было. Вся территория кладбища огорожена металлическим, крепким забором, затрудняющим доступ к захоронениям и не позволившим мне более детально ознакомиться и понять, кому же принадлежат эти могилы. Единственное, что я рассмотрел - это выведенные кириллицей русские фамилии. Я долго молча стоял, сняв головной убор, потрясенный убогостью, несомненно, русского кладбища, и не в силах найти объяснение этому факту. Разъяснилось все позднее, и разгадка оказалась очень проста. Могилы эти принадлежали бывшим подданным Российского государства, сражавшимся некогда на стороне белогвардейцев и бежавших от воинствующего коммунизма в Монголию. Для советского государства все они были всегда "врагами народа" и надеяться вернуться на Родину, им было бы наивно. А они жили, среди монголов, рожали и умирали, мечтая когда-то вернуться. Я лично многих из них впоследствии встречал и общался. Пожилые люди, уже не сильно-то отличались от местных аборигенов. Такие же темные загорелые лица, такая же неопрятность в одежде. Большинство из них, безусловно, давно ассимилировались, растворились в местном населении. Небольшая же толика маргиналов и создала это кладбище.

Надо отметить, что потомки от смешанных браков, довольно привлекательны и на рынке матримониальных страстей, пользуются повышенным спросом коренного населения. Весь подобный контингент назывался в нашей среде не иначе как "семеновцы". Контакты с ними со стороны руководства, командования не приветствовались, ну, а связи - являлись прямым вызовом и поводом для пристального наблюдения за тобой контрразведки. Единственное, что отличало их от остального населения - это глубоко спрятанная в сердце тоска по Родине, затаенная мечта, хоть когда-нибудь вернуться, увидеть хоть краешком глаза, знакомый русский пейзаж, походить по траве и вкусить родного русского хлеба. Этим мечтам, для большинства наших соотечественников, так и не суждено было сбыться: русское кладбище в Улан-Баторе - немой тому свидетель.

На меня это захоронение навеяло грустные мысли: как непредсказуема, и часто несправедлива, бывает судьба. Где только не разбросаны кости моих соотечественников, гонимых по миру ветрами истории.

3. Д О Р Н О Т

Дорнот - по-монгольски означает "восток". Это старинное название города Чойбалсан, расположенного на востоке страны, крупного промышленного, культурного и административного центра восточного аймака (района). Так до сих пор именуют этот город в сводках авиарейсов и в билетах монгольской авиакомпании, видимо отдавая дань старой традиции. Я не удивился этому: к личности маршала Чойбалсана отношение у монголов не однозначное. Воспоминания о нем вызывают в душе каждого монгола те же чувства, что и у нас упоминание о "славных сынах ленинской партии" Ежове и Берии.

Расположен город в равнинной части страны, в степи, вблизи вертлявой речки Керулен. Но однозначно нельзя сказать, что поверхность земли здесь ровная, как стол. Степь здесь состоит из нагромождения гигантских холмов, образующих такую толчею, что над поверхностью земли выступают лишь пологие вершины, словно какой-то великан играл гигантскими шарами и так и бросил их здесь, согнав в кучу. Змеевидное тело реки, рассекающей плато, удивляет своими невообразимыми кольцами и причудливыми изгибами еще на подлете к городу, невольно ассоциируясь с восточным длиннохвостым драконом. Быть может, когда-то так и возник, на ассоциациях с телом реки, образ никогда не существовавшего животного: древним людям река представлялась большим живым существом. Река, за исключением весны, неглубока и неширока: я много раз переходил ее вброд, неся в руках вещи. В редких местах вода доходила до груди. Но течение довольно быстрое. Русло часто распадается на два-три потока, обрамляя собой небольшие острова, сплошь покрытые кустарником, часто с обрывистыми берегами и песчаными плесами. Кое-где, под укрытием крутых склонов бывшего русла растительность устроила настоящее буйство, столь удивительное в выжженной, покрытой верблюжьей колючкой степи. Вода в реке темно-бурая, из-за огромного количества земли и ила, плывущего в этом потоке и, заставляющего реку делать эти причудливые изгибы. Этот цвет никак не напоминает "голубые воды Керулена", являвшиеся в воспоминаниях на чужбине Чингиз-Хану и увековеченные в произведениях Яна. Если вода в Керулене и голубая, то где-то далеко вверх по течению, за тысячи километров отсюда, где горные ледники, сливаясь с лучами близкого здесь солнца, рождают тонкий ручеек, звенящий детским еще голоском по каменистому чистому руслу, напоенный синевой ясного неба. Город вытянут в безбрежной степи не вдоль реки, что было бы для нас понятней, а вдоль единственной асфальтированной дороги на 5-10 километров. Начинается он вместе с асфальтом и вместе с ним заканчивается, не удаляясь от него более полукилометра, словно боясь утонуть в пыли степей.

Промышленных предприятий немного, но они спроектированы по социалистическим стандартам, когда все безмерно укрупнялось пока не вырастало в гигантских размеров мостодонтов и начинало приносить таких же масштабов убытки. В то время здесь функционировали теплоэлектростанция, кирпичный завод, мясокомбинат, достраивалась ковроткаческая фабрика. Были небольшие, по нашим меркам, но вполне приличные для Монголии типография, узел связи, водочный завод. А наличие одновременно железнодорожного вокзала и пусть небольшого, с грунтовым покрытием аэропорта, делало это место в степях центром цивилизации. Из объектов культуры следует обязательно назвать наличие краеведческого музея и довольно большого и вместительного концертного зала, здание которого у них иначе как "театр" не называлось.

Водочный завод выпускал, тогда видимо небольшими партиями, национальную монгольскую водку, название ее звучало и воодушевляло страждующих обеих национальностей, как "АРХИ". Архи для монгола это все. Точнее и полнее тут не скажешь. Споив "на корню" и одурманив свой народ, наша "руководящая и направляющая" партия взялась за продвижение "культуры" в массы братских народов. В результате этой плодотворной работы пьянство и алкоголизм, стали среди монголов обычным явлением. Правда, в отличие от наших "алконавтов" монголы знают, где надо пить. Я ни разу не видел, чтобы кто-то из них валялся посреди улицы в пьяном виде, да и просто сильно выпивших на улице встретишь не часто. Всякое проявление этой дурной болезни здесь всемерно и демонстративно преследуется, впрочем, как и у нас когда-то. Как-то в Улан-Баторе, стоило нам, удобно устроившись на лавочке у центрального универмага, откупорить бутылку пива, как тут же подошел неизвестно откуда взявшийся милиционер и сделал строгое предупреждение о недопустимости распития спиртных напитков в общественном месте. Наши разъяснения, что это не крепкий алкогольный напиток, а всего лишь пиво, не возымели никакого действия. Пришлось употреблять этот целебный, в полуденный зной напиток, как заправским алкоголикам: скрываясь в подворотне и тревожно озираясь. Зато любители выпить, из числа наиболее политически начитанных, ухитрились и к этому процессу приплести имя популярного тогда "вождя мирового пролетариата" В.И. Ленина. "А помнишь?" - заявляли они мне в один голос, убеждая в пользе выпивки - "Ленин в одной из своих работ говорил: АРХИ - важно". Современный аполитичный читатель вряд ли поймет этот юмор, поэтому поясню, что в одной из работ Ульянова было использовано, как ключевое - слово: "архиважно" и здесь никак нельзя отказать монголам в наличии у них здорового юмора.

Зато само водочное предприятие представляло собой образчик допотопности производства. Пожилой оператор-монгол, постоянно клюющий носом то ли от спиртных паров, то ли от употребления сего нектара, сидя сбоку от некого подобия конвейера, попеременно открывал рукой над каждой проезжающей пустой бутылкой, то краник высвобождающий воду местного происхождения, то краник источающий, привезенный из СССР, спирт. При этом, никаких приборов, отмеряющих налитое, не было и монгол, лишь хитро прищуривал свои раскосые глаза, колдуя над очередной бутылкой. Как достигалась объявленная этикеткой крепость в сорок градусов, останется, видимо, еще долго "ноу-хау" монгольской водочной промышленности.

Приходилось мне посещать, по роду службы, неоднократно типографию. Здесь мы размножали необходимые нам бланки. Монголы в работе никогда не подводили нас, но и их общество тогда уже вовсю грыз червь беспринципности отношений социализма: ты - мне, я - тебе. Но запомнились мне не принципы сотрудничества, а любопытные и вызывающие взгляды молодых монголок, работающих здесь. Это и понятно. В то время Советский Союз для каждой монголки имел такую же притягательную силу, как и сейчас для наших, ищущих лучшей доли девчонок, Запад. И глубокой мечтой каждой молодой монгольской девушки было найти свою любовь среди русских парней, выйти замуж и уехать в большую и, тогда еще великую страну, от нищеты и обыденности. Случаи такие бывали крайне редко. И причины здесь, по-моему, в различном менталитете народов, различных подходах к вопросам быта, гигиены, о чем я уже упоминал выше. Вспоминаю друга-монгола, в откровенных беседах за рюмкой "Архи" часто задававших прямой вопрос: "А почему вы наших женщин не любите?" Что я мог ему ответить, чтобы не обидеть? Что меня лично отталкивает вид засаленных халатов и грязного белья? И я всегда пытался отделаться шуткой или молчанием. А он между тем наседал: "Я скажу, что русские женщины пахнут куда хуже" - сам себе отвечая на поставленные вопрос, и, пытаясь как-то возвысить свой народ в этом нелегком одностороннем диалоге. В заключение этого спора хочу сказать, что неприемлемо любому цивилизованному человеку осуждать других людей из-за того, что они не такие как мы, а их обычаи и традиции отвечают местным, суровым условиям существования. Он же мне с затаенной в глубине души гордостью рассказывал, что его близкая родственница, когда-то в недалеком прошлом вышла замуж за проходившего здесь службу русского солдата. Уехали они жить, после демобилизации супруга из армии, в Архангельск. Но прожили там молодожены вместе совсем недолго - через два года молодая монголка умерла. Объяснял монгол этот факт просто: климат не подошел. Я же, изъездивший пол - России, и испытав на себе ее климат, думаю, что причина кроется гораздо глубже. Мне же часто приходилось выручать монгол в глухой степи бензином, наполняя баки их заглохших машин и мотоциклов из своих канистр. Помочь в степи любому, кто нуждается в этом - золотое правило здешних мест - и я выручал, и меня выручали совсем незнакомые люди не раз. И часто в благодарность за бензин монголы предлагали своих попутчиц, по-видимому, жен. Но мы тогда были воспитаны на идеях благородства и товарищеской, интернациональной взаимопомощи и платы я никогда не брал. Мой же шофер, на вопрос, не хочет ли он связи с предложенной женщиной, грубо ответил: "Что я свой фаллос на помойке нашел?" Что удивительно для русского "Ваньки" привыкшего пить все что горит, и иметь все что шевелится.

Несколько раз довелось мне побывать на местном мясокомбинате. Это было крупное, современное по тем меркам предприятие, куда монголы сгоняли на забой скот со всей округи. К мясу у монгол отношение святое, такое, как у белорусов к картошке, у украинцев к салу, а у русских, пожалуй, к хлебу. Это неудивительно, монголы издревле были скотоводами, а не землепашцами. Монгол вырастает на мясе и всю свою жизнь питается преимущественно мясом. На три с лишним миллиона жителей в Монголии тогда было более двадцати миллионов голов скота, причем и эта цифра, по моему мнению, явно занижена. Да и что еще можно найти в безводной степи для пропитания? Мясо стоило тогда здесь удивительно дешево, а его обилие, после пустых полок мясных отделов советских магазинов, пьянило. Субпродукты отдавались практически даром, так печень говяжья продавалась по 25 мунгу за килограмм - это примерно по восемь копеек!!! Но без зелени и овощей мясо быстро приедалось и даже более того, начинало вызывать отвращение. Интересно, что паек монгольского цирика (солдата) на сутки состоял примерно из трех килограммов мяса и пары мучных лепешек. Удивительно, как организм приспособился к постоянному потреблению большого количества мяса. Ведь известно из истории, что в странах Востока долгое время практиковалась смертная казнь через чрезмерное употребление мяса, страшная пожалуй тем, что наступала смерть не сразу и давала человеку время поразмыслить перед лицом ее, о сотворенном им зле и понять неотвратимость возмездия. Основывалась она на знании физиологических законов природы, применительно к человеку и открытых в древности, видимо, эмпирическим путем. Суть ее в том, что у человека, употребляющего в пищу только отварное мясо, примерно на двадцатый день интоксикация организма из-за гнилостных процессов в кишечнике достигала своего апогея и человек мучительно умирал. Хотя если бы вообще ничего не ел, а только пил воду, то прожил бы не менее 45-ти суток. Правда, и мои наблюдения свидетельствуют о том, что обильное мясоедение пагубно сказывается на здоровье монгольской нации: монголы очень быстро стареют и выглядят их старики неприглядно: изогнуты, словно деревья в ураган, от каких-то непонятных болезней. Монголы мало живут. Ноги их не то что стройными, даже ровными назвать сложно, а скорее, у многих они напоминают крабьи клешни, встретившиеся и сцепившиеся друг с другом своими хватательными кистями. От чего происходит такое искривление костей? Возможно здесь и раннее приучение детей к седлу, и недостаток витамина "Д", вызывающий рахит и рахитичность конечностей, а может и несбалансированное питание - отсутствие в пище свежей зелени, овощей, фруктов. Впрочем, вопрос ведения сбалансированного и правильного питания на здоровье монгольской нации никем, по-моему, еще не изучался, и мои предположения выглядят в этом свете лишь жалкими потугами.

Единственное посещение мною кирпичного завода оставило в душе неприятный осадок. "Делегация" нашей воинской части пыталась убедить заместителя директора завода о необходимости поставки в наш адрес дополнительных объемов продукции. Основным нашим аргументом был подрыв боеспособности советской армии, вызванный недопоставками кирпича. На это мы получили циничный ответ, что защищать нас теперь, дескать, не от кого: с Китаем отношения отличные, а по сему не отнимали бы вы у меня времени. Все его существо выражало русское изречение: "Катитесь колбаской". Такого откровенного неуважения я не встречал среди монголов ни до, ни после этой встречи. Наоборот, они запомнились мне людьми, готовыми всегда прийти на помощь. Правы те из мудрецов, что утверждают: хочешь узнать человека - дай ему власть. Наверное, поведение этого местного "князька" тому подтверждение. Чтобы сгладить это негативное впечатление от общения с этим удельным монгольским князьком скажу, что местные шоферы никогда не отказывали нам, командированным в разные уголки страны, в своей помощи. Правда, возили они в открытом кузове и с таким "ветерком", на ухабистых монгольских дорогах, что я только теперь задумываюсь, как я тогда ни разу не вылетел из кузова и не свернул себе шею при встрече колеса с очередным ухабом. Запомнился и случай в Улан-Баторском аэропорту. Нам, троим офицерам, необходимо было дождаться утреннего рейса, а для этого провести всю ночь на улице: новое здание аэропорта тогда только строилось, а старое закрывалось на ночь. Но простой монгол подошел к нам и предложил помощь. Ночь мы провели в уютной гостинице. Я не запомнил даже имени этого простого человека, помню, он только говорил, что учился в Советском Союзе. Впрочем, добро оно только тогда останется добром, когда ты сделаешь его безымянно, дабы избежать ответной благодарности и следование принципу "Ты - мне, я - тебе." Я много раз убеждался, что сделанные тобой добрые дела непременно оборачивались, по неизведанным пока и непознанным человеком законам, божьей благодатью, для делающего добро. Сообщение с Улан-Батором осуществляется, в основном, самолетами. Основной самолет - рабочая лошадка - наш АН-26. Монголам эта модель пришлась как нельзя более ко двору, они любят ее за надежность и неприхотливость, способность производить посадку на грунтовые площадки. Железнодорожное сообщение есть только с Читой. А если ехать в столицу автомашиной, то дорога эта займет около недели. Местные же авиалинии обслуживаются другим нашим долгожителем - самолетом АН-2. У одного из них в мою бытность заглох в полете двигатель, но монгольский летчик сумел посадить в степи биплан, за что был награждён правительственной наградой. Аэропорт небольшой, здание зала ожидания деревянное. Повсюду логотип Монгольских авиалиний - МИАТ. Внутри сразу бросается в глаза обязательный атрибут всех государственных учреждений и предприятий - большая и красивая дверь с надписью "Дарга", что в переводе означает "начальник". Но меня удивила не эта дверь, дверь людского тщеславия, а дверь, ведущая в отделение для получения багажа пассажиров. Была она высотою не более метра и чтобы пройти сквозь нее и получить багаж, мне пришлось буквально сложиться вдвое и следовать "гусиным шагом", как когда-то в детстве на уроке физкультуры, под сдержанные смешки монголов, легко как-то преодолевающих это препятствие. Покрутив во все стороны, набившей шишек головой, и присмотревшись повнимательней к антуражу, я обнаружил, что кроме входной двери и двери начальника все остальные двери: в кассу, подсобные помещения и т.п., выполнены в подобном же стиле "монгольского классицизма". По-видимому, привыкшим к невысоким входам юрт монголам, подобные двери не кажутся таким уж анахронизмом, а наоборот, чем-то родным и привычным. Нам же они доставляли тогда массу неудобств.

Железнодорожная ветка с Читы заканчивается в степи, восточнее города и станция носит название Байн-Тумен. Эта та самая станция, откуда в далеком 39-м году наши войска походным маршем двигались к Халхин-Голу на помощь монгольской армии. Отсюда Жуков бросил на врага танковые бригады, не дожидаясь подхода пехоты, открыв тем самым, новую страницу в тактике использования бронетанковых войск. Отсюда шли на смерть за свободу монгольского народа русские парни. Шли через страдания и испытания жарой, жаждой, пылью и ветром. Шли навстречу смерти. Я всегда этой черте русского человека пытался найти объяснение. Он готов защищать кого угодно, где угодно, от кого угодно, начиная от стран Африки до самого Вьетнама. Его не надо упрашивать, ему достаточно сказать "надо". И здесь дело не только, вернее сказать не столько в политическом факторе, хотя он, безусловно, имеет место, а в черте характера, присущей только русским - готовности к самопожертвованию во имя справедливости. И черта эта сформировалась не под воздействием идеологии и пропаганды последних семидесяти лет, причина здесь лежит гораздо глубже. Кроется она в том, что мы, русские, отчасти по своей натуре, отчасти, вероятно, по своей неустроенности и вечной неналаженности нашей гражданской, бытовой и общественной жизни, во все времена отличались от других народов тем, что больше мучились вопросами справедливости и смысла жизни.

До реки Халхин-Гол, точнее до места былых столкновений с японцами, отсюда около двухсот километров. Побывал как-то и я на этом месте боевой дружбы русских и монголов. Сейчас здесь стоит воздвигнутый монголами памятник. О былых сражениях напоминает техника, разбросанная по полям. Погода здесь очень сухая и техника прекрасно сохранилась до наших дней, у нас, в средней полосе России, это все давно бы превратилось в ржавчину и рассыпалось в прах. Особенно много самолетов различных типов. Последнее время монголы стали сталкивать их в одно место, где образовалось огромное кладбище техники - кладбище человеческой мысли и человеческого безумия.

Мы сняли некоторые детали самолетов для музея боевой славы части. Эти детали, даже сейчас, через вереницу прошедших лет, хранили тепло человеческих рук, снаряжавших когда-то боевую машину в полет. Это ощущалось по внезапно вытекающему из патрубков машинному маслу, при первых поворотах гаечного ключа, заботливо нанесенной кем-то смазке подшипников и разных других мелочах, позволяющих почувствовать прикосновение истории. В груди отчетливо забилось сердце, подкрался какой-то щемящий холодок сострадания к происшедший здесь когда-то людской трагедии.

На обратном пути нас застала песчаная буря. Пожалуй, это громко будет сказано "буря", но другого названия этому явлению здесь пока не придумали. Внезапно, веявший свежий ветерок, превратился в свирепо шумящий и завывающий упругий поток воздуха, несущий тонны пыли и песка. Впереди идущая в нескольких метрах машина потерялась из виду. Мы включили фары и остановились. Но свет не пробивался в этой стене из песка далее пяти метров. А между тем вакханалия только усилилась. Стало темно. Ветер с пронзительным свистом задувал во все щели автомашины, образуя на полу возле них, горочки песка. Салон автомашины наполнился пылью, песок скрипел на зубах, глаза слезились. Казалось, наступил апокалипсис. Где-то сверкнула молния, пушечным эхом прогремел гром. Но все закончилось минут через двадцать, так же внезапно, как и началось. Сильный ветер, правда, не прекратился, но вся пыль и песок куда-то исчезли. Видимо ураган собирает все, что ему сподручно прихватить с этой потрескавшейся от жары безводной степи, и несет впереди себя, в своей наиболее сильной части. Не обращая внимания на ветер, мы двинулись дальше.

В связи с рассказом о событиях 39-го года не могу не упомянуть еще об одной истории здешних мест. Расскажу ее так, как поведали мне когда-то.

У самой окраины города, там, где дорога по длинному мосту пересекает бегущую в низине реку и взвивается вверх по пологому склону холма, стоит курган, на вершине которого высокая стела, напоминающая динамизмом ваяния вырвавшийся из под земли язык пламени. Это памятник заснувшему часовому. На гранитной плите имена 42-х русских парней, отдавших жизнь за свободу монгольского народа. Короткой летней ночью 39-го года отряд японских разведчиков прокрался вдоль реки и напал на казармы расположенного здесь гарнизона аэродрома. Часовой спал, а может и не спал, кто теперь может сказать об этом достоверно? Но люди в казармах спали, после тяжелого трудового дня. Самураи действовали бесшумно, только холодным оружием. Никому не суждено было проснуться утром в этих казармах.

До сих пор сохранились эти казармы. Они огорожены деревянным забором и в них никто не живет, хотя с жилплощадью у монголов всегда была напряженная ситуация. И мне показывали их. Они сильно обветшали, ничто не напоминает о разыгравшейся здесь когда-то трагедии. Тихо, безлюдно, лишь птицы, залетающие сюда, оживляют пейзаж, да незримо витает печаль, навсегда поселившаяся здесь. Жизнь будто замерла на том далеком летнем дне 39-го года. Однако, отбросим грустные ноты, жизнь слишком коротка, чтоб посвящать ее печали.

Следующий мой рассказ о местном краеведческом музее. Посетить его мне удалось лишь с третьей попытки. Первый раз причина была банальной - музей был закрыт в связи с выходным днем. Второй раз, история прямо таки мистическая. Когда я, молодой комсомольский вожак, согласно плану культмероприятий, собрал воскресным утром всех единомышленников для поездки в краеведческий музей, моя бывшая супруга, раздосадованная постоянным отсутствием мужа по служебным и общественным делам, в сердцах воскликнула: "Ну, чтоб у тебя колесо оторвалось". У меня оно не оторвалось, но оторвалось у машины, на которой мы ехали. Пришлось возвращаться с половины пути пешком, не солоно хлебавши, под подтрунивания старших товарищей: "Опять комсомольцы с облавы пришли". Хотите верьте этой истории, хотите - нет. Но языка своей бывшей супруги я стал с тех пор остерегаться, а тещу вообще причислил к ведьмам. В третий раз, назло всем нечистым силам, я все-таки попал в заветный музей. Но мечта моя пополнить багаж знаний о дружественной стране так и не осуществилась. Меня ждало полное разочарование. Я до сих пор не могу объяснить самому себе, почему монголы без стеснения могут выставлять в качестве экспонатов предметы и вещи место которым на свалке. Вот, например, макет танка Т-62. Табличка поясняет, что данный макет был подарен советской Н-ской воинской частью, дислоцирующейся неподалеку, городу Чойбалсан в таком-то году по такому-то случаю. Конечно, и сейчас она излучала золотисто-медное сияние, как много лет назад, но катков у модели танка катастрофически не хватало. Либо модель изначально имитировала последствия перехода танка через минные поля, либо ею, уже вдоволь наигрались все дети местного сомона (поселения), разобрав, при этом, на сувениры ходовую часть. И такой экспонат выставлялся без всяких оговорок или пояснений. Видимо, примером монголам здесь послужила "Венера Милосская", выставленная в Лувре, как известно, без рук. О других выставленных "раритетах" и говорить не хочется. Прошли мы эту экспозицию, не останавливаясь. Везде чувствовалась убогость экспонатов и скудоумие устроителей. Объяснить это можно только недостаточным развитием общего уровня культуры человека в этих удаленных от цивилизации местах. Впрочем, посетил я музей, все-таки не напрасно. Оказывается, монголы сейчас освоили и землепашество. На большом настенном стенде демонстрировались сорта злаков, выращиваемые в этом аймаке. Я был несказанно удивлен этим, поскольку всякая работа у монголов, связанная с копанием земли, исстари считалась нечистой, да и видеть до этого засеянных и колосящихся полей в степи, мне не приходилось. Монголов я видел часто на лошадях и никогда на комбайне. Вернее будет сказать, я вообще за все время службы не видел комбайна на территории Монголии. Особенно удачно, как следовало из приведенной здесь аннотации, монгольский арат освоил выращивание гороха сорта "Салют". Видимо и среди селекционеров есть большие шутники.

Побывал я и на выступлении местной самодеятельности в городском здании театра. Зал театра оказался большим и вместительным, явно построенный с расчетом на проведение партсъездов. Своими слишком большими размерами, он не отвечал реальным потребностям местного населения. Единственный недостаток в оборудовании зала, который я заместил - это отсутствие звукоусиливающей аппаратуры, то есть все вокальные номера проходили "вживую", не то что без фонограммы, но и без микрофона. Что же касается качества пения, то я его оценить просто не смог, так как почти ничего не расслышал. А петь монголы, надо отдать им должное, умеют и любят. Часто в городе можно услышать далекие отголоски "сводных" хоров: это монгольские девчата, собранные в бригады и едущие на какие-нибудь работы в открытом всем ветрам транспорте, самозабвенно берут колена какой-нибудь народной песни. Порой остановишься и заслушаешься. Вот так же и у нас в деревнях, по рассказам моей бабушки, умели когда-то петь. Теперь все это куда-то ушло и заменилось пьяным бормотанием застольных сабантуев, похабными частушками с матерщинкой на свадьбах. Не услышишь теперь у нас нигде ни красивого сильного голоса, ни слаженного хора, ну а слов песен, обратите сами внимание, не знает полностью никто. В Улан-Баторе я как-то был свидетелем, как двое хорошо подвыпивших монгольских парней, шествуя по центральной улице вразвалочку, и обняв друг друга за плечи, старательно выводили нашу песню: "На недельку до второго, я уеду в Комарово ...". Не удивил выбор песни: это в то время в Советском Союзе был шлягер, удивило доскональное знание текста. Скажите, кто из нас помнит текст этой песни или знал его полностью? Знаю, что в таком хмельном состоянии песня выбирается движением души, а не разумом. По-видимому, песня оказалась созвучной музыкальным струнам загадочной монгольской души.

Однако, вернемся на концерт. Кроме группы советских специалистов, работающих в МНР и офицеров, здесь присутствовали несколько классов монгольской средней школы, возрастом примерно от 8-ми до 14-ти лет. Можно предположить, что их привели "окультуриваться" из-за нежелания посещать подобные мероприятия тружениками "города и степи". Но эти юные создания, вместо того, чтобы всем своим существом впитывать "доброе и вечное", подняли такой невообразимый гвалт с выяснением отношений, перекидыванием бумажек и перестрелкой из рогаток, что стало понятно, выступление мы если и рассмотрим, то навряд ли, расслышим. Преподавателей, видимо, среди детей не было, утихомирить их было не кому. Артисты же повели себя так, как будто ничего необычного не происходит, а в зале стоит обычная рабочая атмосфера, стимулирующая творческий процесс. На сцену вышли две молодые монгольские девушки в национальном убранстве и затянули чистыми голосами какую-то длинную и заунывную песню, периодически заглушающуюся набегающими волнами шума. Я же все время выступления отчаянно крутил головой, дабы избежать случайного рикошета юных стрелков. После жидких хлопков в адрес участников первого номера оторванных от своих игрищ дитятей, концерт продолжился. Но я понял, что почерпнуть что-нибудь для себя в этой вакханалии я не смогу, а Мельпомена, если б и посетила этот салон, то оглохла бы уже к первому антракту. Единственный раз, правда, весь зал замер и обратился во внимание, сменившееся через несколько мгновений бурным ликованием - это на сцену буквально выпрыгнул танцор с очередным номером программы - украинским народным танцем "гопак". Но веселье и смех вызвал не он, а его широкие, атласные, раздувающиеся парашютом, ярко-красные шаровары. Успех этого номера был необычайный, пока танцор выделывал на сцене всевозможные антраша, в зале стоял гул, временами переходящий в рев. Мы поддались конформизму, не понимая, что с нами происходит, и даже крикнули пару раз "браво". Наивный и непосредственный степной народ! Танцор ждал нас, как бы невзначай, после представления у выхода, дабы быть узнанным и обласканным. Все его существо светилось и давало понять это. Правда, в порядке самокритики, скажу, что я его без алых шаровар не узнал, выходя из этого вертепа. У меня, к сожалению, плохая память на лица и все люди с восточным типом лица мне кажутся однояйцовыми близнецами.

Есть в городе и небольшая автостанция. Правда, "цивильные" автобусы здесь эксплуатируются только на асфальтированных дорогах и правильность этого решения очевидна. Для сообщения между столицей аймака и сомонами используются обычные бортовые машины, в основном ЗИЛы, кузовы которых поперек движения перегорожены рядами лавок-скамеек. И ни тента тебе, ни укрытия. Только непременное монгольское украшение - красные флажки в самых разных местах машины. Места на лавках пронумерованы и каждый занимает его согласно купленного билета. И вперед. В дождь, в холод, в жару - сообщение действует бесперебойно. Впрочем, это нам, мнящим себя европейцами, такой способ передвижения кажется, по крайней мере, суровым, а монголу, проделывающему каждый день путь длиной в десятки километров в седле, он кажется вполне комфортным. Следует заместить, что и мы в МНР недалеко ушли от монголов в части цивилизованности перевозки людей. Простому нашему горожанину, возможно, не понять, как можно перевозить людей по степи в жару и в холод в будках грузовиков, превращающихся в зависимости от времени года то в источающую жар духовку, то в морозильник. На все сооружение - единственное окошко над кабиной шофера, в луче света, пробивающегося сквозь него, всегда кружат, в дикой пляске, мириады пылинок. Летом ощущаешь себя в душегубке, зимой же жителем Якутии. Единственная дверь запирается обязательно снаружи и случись какая-либо авария, выбраться пассажирам без посторонней помощи из этой будки невозможно. Вы не поверите, но все время командировки я мечтал более всего об одном, вернуться в СССР и больше никогда не видеть этой будки.

Вот я и заканчиваю свой рассказ об этом далеком городе в степях Монголии. И единственное о чем не могу не упомянуть еще - это о находящемся к северу от города историческом сооружении - вале Чингисхана. Я видел этот вал. Нескончаемая земляная насыпь уходит за горизонт, петляя по ближайшим сопкам. Сколько людей трудились здесь, чтобы его воздвигнуть, сколько эта земля впитала крови и слез. Но рухнула когда-то считавшаяся незыблемой, созданная Чингисханом империя. И лишь остатки этого сооружения заставляют задуматься о тщетности человеческих усилий создать что-то важное и незыблемое на чьих-то костях и крови. Только доброе, навсегда запечатлевается Всевышним, хранит и оберегает нас по жизни и заставляет потомков вспоминать с благодарностью, подпитывая непознанную еще, но существующую бессмертную человеческую душу.

4. В Г О С Т Я Х У А Р А Т О В

Довелось мне не раз бывать в гостях у монголов, но вот у скотоводов- кочевников - аратов я гостил только раз. Об этом событии и пойдет далее мой рассказ. Стойбище, состоящее из нескольких юрт, располагалось на возвышенности, недалеко от реки. Место это было выбрано не случайно и, видимо, использовалось монголами регулярно в летний сезон: в маленьком кирпичном домике посреди сомона находилась скважина. Она давала чистую подземную воду и жизнь всему населению посёлка. Вода подавалась на поверхность благодаря усилиям дизельного движка и насоса, поражающего своими прямо таки циклопическими размерами деталей и сходством в движениях с медленно передвигающимися членистыми ногами богомола. Вокруг юрт бегали и резвились в пыли дети. Посчитать их было непросто, настолько быстро они перемещались, то, резво сбиваясь в кучу, то горохом рассыпаясь по ровной поверхности поля. Меня пригласила в гости семейная пара. Хозяйку звали Баяра, хозяин представился как Чулун. На вид им было лет по 35-ть, но, как известно, монголы очень быстро стареют из-за суровых условий степной жизни, и утверждать это однозначно было бы наивно. Оба хорошо изъяснялись по-русски, только вот большие цифры давались им с трудом, я так и не смог понять количества, принадлежащего им скота. До этого мне не доводилось еще бывать в юрте и я с интересом рассматривал обстановку и утварь. Жесткий каркас юрты представлял собой деревянный, разбитый перемычками на сектора круг, покоящийся на четырех шестах, от которого по периметру отходили жерди, служащие опорой войлочному каркасу из верблюжьей шерсти. Отверстия в этом круге служили для вентиляции и для выхода дыма от костра, разводимого посреди жилища. В холодное время они частично или полностью закрывались мехом или шкурами животных для сохранения тепла, в летнее же время служили обитателям юрты своеобразными часами. Время легко было определять по расположению солнца, заглядывающего сюда своими лучами и заполняющего сектора различными оттенками света и тени. Сооружение это по-монгольски звучало как тооно. Пол юрты укрывали шкуры. На них монголы спят, ими же укрываются, ими пеленают своих новорожденных. В "красном углу" жилища единственная мебель, которой хозяева, по-видимому, гордились особо. Это национальный монгольский лавир - выполненный из дерева и щедро украшенный национальным орнаментом, напоминающим миносский лабиринт, с выдвижными ящичками квадратный сундук, который правильнее было бы назвать монгольским комодом. На нем устанавливается статуэтка Будды, и стоят на всеобщем обозрении различные культовые предметы и, ласкающие взгляд обыватели, предметы обихода. Я внимательно рассмотрел их: медный колокольчик, какой-то маленький чайничек, сияющий начищенными металлическими боками, пять фаянсовых пиал, и высокий монгольский, элегантный чайник - дашбумба, напоминающий мне своей формой потягивающуюся после сна красавицу с тонким станом, высокая железная кружка - домбо и много еще каких-то мелочей, назначение и название которых мне неведомы. На заднем плане на какой-то подставке, как и полагается, медная скульптура Будды. Впереди этого сооружения, лавира, поставлен небольшой и невысокий ритуальный столик. Вернее сказать даже два, один из которых, разместился на спине другого, и отличался от первого еще меньшими размерами. В центре юрты - костер, рядом на полу - несколько пиал, котелок. В углу - ворох какого-то тряпья. Вот и весь антураж монгольского жилья. Посадив меня на почетное место, хозяева приступили к угощению. Здесь мне довелось отведать и баранины, и чая по-монгольски, и домашнего сыра. Чай по-монгольски - это кипяток с молоком, солью и бараньим жиром, по питательности не уступающий супу, о вкусе я же предлагаю судить читателю. Блюда из баранины не блистали оригинальностью и вкусом, но навсегда врезалась в память сцена заклания барашка. Мне доводилось видеть, как делают это у нас на Кавказе - бесцеремонно, ножом перерезая животному шею и окропляя обильно кровью траву кругом. У монголов это получается куда элегантней, не замечаешь со стороны, когда только что бегающее и живущее земной суетой животное превращается в тушу мяса. Барану с заломленной круто головой арат острым ножом делает под ребрами небольшой разрез, просовывает туда по локоть руку и, останавливает, бешено клокочущее и заходящееся от страха сердце. Как мало надо усилий, чтобы превратить живое в мертвое. Да и что такое эта самая жизнь? Несколько необычно выглядит монгольский, домашний сыр. Молоко в пище здешних жителей, занимает такое же важное значение, как и мясо. Утро кочевника начинается с дойки коров. Занимаются этим традиционно женщины. Первые капли молока жертвуются с молитвой духу Чингисхана: верят монголы в Будду, но не забывают помолиться своему великому предку. Молока обычно получают много, ведь стада коров велики. Поэтому излишки молока перерабатываются домашним способом по старым народным рецептам. Как это делается, я не понял, понял только, что одним из этапов этого приготовления является сгущение молока на солнце. То, что получается в результате этих манипуляций, мне довелось попробовать. Это было нечто, напоминающее и своим видом и консистенцией казеиновый клей. А вот другой продукт мне даже понравился. Это был домашний сыр, по вкусу напоминающий брынзу, только желтого цвета. Готовится он в виде лепешек. Единственное, что мне было непонятно, так это происхождение черных точечек обильно украшавших его поверхность. Впрочем, вкусовых качеств они никак не ухудшали, а наоборот придавали сыру утонченный пикантный вкус. Что это за вкрапления выведать у монголов я так и не смог, но обстоятельства позволили мне самому разгадать эту загадку местного сыроделия. При очередном посещении "ветра", что неудивительно после неоднократного распития чая, я обнаружил, что вся крыша юрты сзади, облеплена лепешками этого самого сыра, для просушки на знойном солнце и дозревания на жарком монгольском ветру. Юрта от этого сзади выглядела, как обвешанная зарядами динамической защиты от кумулятивных снарядов противника, башня танка, но мне было уже не до сравнений и аллегорий: к горлу подкатил неприятный жгучий комок. Я наконец-то понял, откуда на лепешках сыра эти загадочные точечки. Витающие "над" и спаривающиеся "на" стаи противно жужжащих степных мух тут же справляли и свою нужду, невзначай украшая и ароматизируя эксклюзивные сорта монгольского сыра.

В застольной беседе говорили обо всем: и о политике, и об экономике, и о животноводстве. С интересом выслушивал я критические замечания о том, как надо содержать коров. Действительно, заботой о скотине монголы не отличаются. И знойным летом и лютой зимой коровы предоставлены сами себе. На зиму араты никогда не заготавливают сена, в отличие от нас, а выпускают пастись стада на заснеженные поля. И обросшие густой шерстью эти замечательные создания природы по грудь в снегу рыхлят сугробы и отыскивают себе для пропитания, скудную и осенней порой, растительность, полусгнившую и истлевшую. Как они существуют на таком подножном корме - загадка, видимо здесь сформировалась уже новая порода коров. Впрочем, иногда "на десерт", небольшие стада их забредали на наши помойки, славящиеся обилием пищевых отходов: русские, как известно, любят поесть, но не любят доедать. И отогнать изголодавшихся животных от мусора было край не сложно. При всем при этом коровы и зимой ухитрялись давать молоко. Одно из небольших стад этих животных я невзначай наблюдал в течение морозной зимы 86-го года. Столбик термометра тогда редко поднимался до минус сорока градусов, и эти дни считались теплыми. Мне же приходилось часто проезжать по дороге, у развилки которой паслось в глубоком снегу стадо коров. День ото дня оно быстро редело, видны были под снегом силуэты павших животных, одна из коров выглядела словно живая: она прилегла ненадолго отдохнуть, повернув в сторону гремящий моторами дороги голову, да так и застыла навсегда. Взгляд ее мертвых глаз встречал нас ежедневно всю зиму с каким-то немым укором человеческому бездушию. Туша ее промерзла настолько, что никакие хищные животные, собаки не могли растерзать ее. Только по весне тушу постепенно обгрызли голодные собаки, и она перестала пугать нас своим пристальным взором. Но, самое страшное для пастбищных животных здесь, не холод и снег, а гололед. Такое в степях случается редко, но когда бывают такие зимы, падеж скота от бескормицы не поддается исчислению: добывать корм монголы жвачных животных научили из под снега, а вот из подо льда пока еще нет. За беседой мы не заметили, как ночь, серой птицей, бесшумно расправила свои крылья. Пора было покидать гостеприимных хозяев. Юрта потихоньку наполнилась детьми, тут же, тотчас, падавших и засыпавших крепким сном на звериных шкурах. Их не заботила ни мошкара, деловито гудящая во всех "углах" юрты, ни крадущийся из ночи осенний холод. Способность переносить сильный мороз и холод у монголов в крови. Я много раз видел в Улан-Баторе людей в самые сильные морозы одетых в легкие пальтишки, а без шапок зимой у них ходит вообще чуть ли не все мужское население. Может это от бедности? Но к чему искать обидные объяснения столь завидному свойству? Продолжая тему, скажу, что и на параде, посвященном празднику революционного Октября, проводимом в начале ноября, когорты монгольских борцов следовали по плацу почти в обнаженном виде - лишь легкое трико да шапка, фасоном похожая на буденовку, согревали их тела. А между тем, в ноябре уже стоит мороз, но я не заметил ни одного съежившегося от холода или покрытого мурашками атлета.

Покидал гостеприимных хозяев я уже в темноте. Фары качающейся на ухабах машины выхватывали из темноты ночи куски обычной степной дороги. Казалось бы, ровная степь и дорога должна быть идеально ровная, но в действительности, дороги быстро превращаются в бугристые ложа, именуемые здесь не иначе как терки. На этих терках любая машина быстро распадалась в прах, как бы добросовестно слесарь-сборщик не затягивал ее многочисленные болты и гайки. То там вдали, то рядом с дорогой мелькали яркие огоньки, отражаемого глазами мелких животных, света фар. Мириадами светлячков-звезд горел небесный свод. Небо здесь чистое и большей частью года безоблачное, от этого звезды не кажутся такими уж далекими. Они совсем рядом. Протяни только руку, не бойся огня, и ладошка засияет, полная сверкающих бриллиантов. Звезды, словно часть неведомого живого организма, существование которого нам не понять и не осмыслить. Невольно задумываешься, кто ты, человек - песчинка в этом мире пространства и времени? Вселенная мягко, но властно обнимает тебя и словно баюкает в своей колыбели, умиротворение и покой закрадываются в душу, осторожно подкрадывается сон.

Вдали показались огни города, туда мы и держим путь. Прощайте навсегда гостеприимные монгольские друзья, найти ваши кочевья на степных просторах Монголии вновь будет не просто.

5. ОСОБЕННОСТИ НАЦИОНАЛЬНОЙ
РЫБАЛКИ И ОХОТЫ

В этой главе я расскажу о том, как понимают охоту и рыбалку простые русские люди, вернее сказать, как занимались этими промыслами командированные советские специалисты и военнослужащие на территории Монголии в 80-тых годах 20-го столетия. Монголы тоже занимаются и тем и другим. Охотой - с незапамятных времен, занятие это связано с жизненной необходимостью, добывать себе пропитание и шкуры на одежду. Один из основных объектов охоты - забайкальский сурок - тарбаган. Для монгола это и мех и мясо. Но мех они выделывают очень плохо. Мне доводилось держать в руках шкурки степной лисы - корсака, предлагаемые местными торговцами. Мех буквально расползался в руках. Причина тому проста - поваренная соль в степях Монголии такой же дефицит, как и вода. А при первичной обработке свежеснятой шкуры ее необходимо с мездровой стороны обильно посыпать солью, иначе в дальнейшем ничего путного из нее не выйдет. Кроме упомянутых животных, объектами охоты у монголов являются степные волки, зайцы и местная разновидность диких козлов - дзерены. В Казахстане их называют джейранами.

Рыбалкой местные жители раньше не занимались - не позволяла религия, запрещающая осквернять копанием землю и плескаться в водоемах. Да и сейчас монгол с удочкой - это нонсенс. Но на крупных водоемах организованы рыболовецкие артели и продукцию, поставляемую ими, я успел оценить. Рыбы здесь очень много везде: и в озерах и в реках. В озерах вырастает очень крупная рыба, в основном сом и толстолобик. В реках рыба поменьше размерами: сом, лещ, карась. Как только спадает вешняя вода и реки возвращаются, в привычные им, русла, толпы наших соотечественников устремляются на рыбалку. Лов в начале лета, а это именно то время, производится на так называемые "донки" или "закидушки", которые представляют собой длинную толстую леску с отходящими от нее поводками и крючками, снабженную грузилом. Лов происходит ночью. Попадают на такую снасть в основном хищные рыбы, но улов, как правило, бывает большим. Время карася позднее - июль, август. На карася идут с обычной удочкой, но с уловом возвращается не всегда: надо угадать время клева. Я видел одного такого настоящего рыбака, фамилия его, помнится, была Алехин. Родом он был из Волгограда. Удивительным было его чутье на рыбий клев. И на что он ориентировался при этом, до сих пор остается для меня тайной за семью печатями. Наверное, все-таки, чувствовал атмосферное давление, а может, и сопоставлял целый ряд факторов. Порой товарищи часами уговаривали его составить компанию в рыбной ловле, но получали отрицательный ответ: "Не пойду, клева не будет". И точно друзья возвращались ни с чем. А другой раз, во время зарядившего дождя и ненастья, он вдруг хватал удочки, и суетясь подгонял всех: "Ну, давайте же быстрей, самый клев начался!" И что удивительно, это его шестое чувство никогда не подводило. Однако я думаю, читателю не интересно знать, что и на какую наживку ловится в водоемах затерянного посреди материка края. Скорее такая информация заинтересовала бы телеведущего Андрея Затевахина для передачи "Диалоги о рыбалке". Я же постараюсь на этих страницах описать то, что по каким-либо причинам врезалось цепким репейником и осталось в глубинах памяти, что запомнилось силой и глубиной переживаний. И первое, о чем не могу не рассказать, не упомянуть на этих страницах, что я до сих пор не могу понять и чего не могу осмыслить - это хищническое, я бы даже сказал варварское отношение к природе со стороны командированных советских людей. Откуда это в нас? Откуда это стремление все уничтожать и крушить, быть может, породившее не одну революцию. Откуда, вечно голодный блеск в глазах, при виде съедобных форм фауны? Я давно задумывался над этим вопросом. Волею судьбы, мне довелось, юношеские годы провести в бывшей ГДР и дало пищу для дальнейшего сравнения людских поведенческих инстинктов у различных рас. Подолгу мечтательным мальчишкой простаивал я перед витринами детских игрушечных магазинов. Чего только не было за стеклом! Поражали игрушки не только красотой и инновациями, но и необычайной хрупкостью. Казалось, прикоснись только к этому составу детской железной дороги небрежным движением, и он рассыплется у тебя в руках. Здесь же демонстрировался и экспонат от советской промышленности - на совесть сделанный металлический автомобиль, который можно было при случае использовать и как наковальню и как молот, при отсутствии оригиналов под рукой. В этом контрасте хрупкости и собакевической прочности, два национальных характера - Европейский и Российский, который нельзя отнести ни к европейскому, ни к азиатскому типу, поскольку он представляет их смешение. Этот коктейль, разбавленный кровью нашествий и массовых переселений и есть - самобытный русский характер. Наш ребенок и играет своеобразно: игрушки у него быстро распадаются на детали, модели техники разбираются и разбиваются. Один мой знакомый в детстве использовал подаренного ему ко дню рождения плюшевого мишку, как мишень для метания ножа. Немецкий же малыш аккуратно повозит, чуть ли не бумажный паровозик по такой же железной дороге, и так же аккуратненько сложит его в свою коробочку. Так далеки русский и немец друг от друга, так далеки их генотипы. Рядовой европеец никогда не понесет выловленную им рыбу домой для потребления. Он просто измерит ее, запишет в "охотничий" дневник величину своего очередного трофея, ну, может быть, еще сфотографируется на память и отпустит обратно, будто сердобольный старик из "Рыбака и рыбки". Почему же в наших глазах загорается такой огонь, когда мы тащим из воды очередную жертву, пригодную часто разве что на корм коту из-за своих небольших размеров? Быть может виной тому вечный голод, сопровождающий бесконечными вспышками всю историю государства Российского? Быть может мы внуки крестьян тех голодных лет социалистических преобразований деревни, когда люди, вынуждены были есть собственных детей? Я видел рыбаков среди каменных громадин Москвы, удящих рыбу в ручейках, образованных, по-видимому, прорвавшейся где-то канализацией. Конечно же, рыбы они здесь никогда не поймают, но отдохнут хоть культурно. А удочка зачем? Да дело в том, что отдых для нас это скорее разрушение, чем созидание. В данном случае разрушение чьей-то жизни - убийство. Не отсюда ли то упоение боем русского солдата, не отсюда ли строптивость "самой непокорной из рас"? И эта дикая жажда разрушения выплескивается у подростков через разбитые фонари и окна, исковерканные лифты домов и исписанные подъезды, а у взрослых находит свое отражение в пристрастии к охоте и рыбалке, переворотам и революциям. Я всегда удивлялся людям, которые получают удовольствие от убийства. Я с недоумением слушал порой захлебывающиеся от восторга речи охотников: "И как она (коза) бежала, я же ей обе задние ноги перебил?" или о том, как плачут добиваемые этими "интеллигентами" подраненные животные. Я сам употребляю в пищу мясо и понимаю льва, подкарауливающего свою добычу, но я никогда не понимал и не пойму человека - палача, сытого, но кровожадного. Не зря человек уничтожает иной раз тысячи себе подобных без всякого зазрения совести нажатием лишь на кнопку бомболюка. Ум человека в процессе эволюции грандиозно развился, но его душевные качества и особенно совесть оставались на зверином уровне. Даже волк, убивающий, как известно, столько сколько сможет поймать, а не столько сколько требуется для пропитания, и тот никогда, даже в самый сильный голод не нападает на себе подобного. И только человек без всякого зазрения совести вешает и стреляет, душит газом себе подобных. Однако прервем наши рассуждения и возвратимся на бескрайние степи Монголии. Однажды, в мою бытность в Монголии, рыбаки обнаружили за несколько километров от города Чойбалсана, райское для себя место. Здесь старое русло реки образовало небольшое озерцо: неширокое, но довольно вытянутое в длину. Водоем буквально кишел рыбой. Никуда не спешащая вода была прозрачной и теплой, а обильно разросшиеся водоросли давали хорошее укрытие и пищу многочисленным стаям рыб. До этого я никогда не видел такой хорошей рыбалки. Стоило забросить крючок в воду, как тут же следовала поклевка. Рывок - и в твоих руках трепещущая, ищущая свой шанс выжить живая плоть. И так без остановки час, два, три ... Причем на обеих берегах число рыбаков было довольно значительным для такого небольшого водоема. Я не переставал удивляться тогда, откуда в таком небольшом объеме воды столько рыбы? Не найдя ответ на этот вопрос и вдоволь наловив рыбы, мы, довольные, поехали восвояси. К сожалению, нам не довелось порыбачить еще раз на этом месте. Через пару недель мы с горечью узнали, что наши специалисты из числа гражданских, несмотря на помехи из густых зарослей водорослей, прошли несколько раз по озерцу с сетью, выловив при этом массу разной рыбы и несколько ленивых жирных щук. Дело довершило наше воинство, не ведавшее об успехах гражданских специалистов и решившее глушить рыбу силой взрыва. После нескольких детонаций взрывпакетов, озерцо, по составу обитателей, стало не очень отличаться от Мертвого моря. У меня же воспоминания об этом варварстве до сих пор, где-то в глубине груди, вызывают саднящую боль, а совесть корит за принадлежность к роду человеческому.

Методы охоты не очень отличались от рыболовецких. Охотились "советские" на зайцев, уток, диких гусей и вообще стреляли во все, что движется. Но особой популярностью пользовалась охота на дзеренов, огромные стада которых, серыми подвижными тучами кочевали по просторам степей. Причем охотничьими ружьями владели немногие и откуда они у них взялись, никто не распространялся, что и понятно: перевозить оружие через границу, было строжайше запрещено. По-видимому, приобретались ружья у монголов с рук по сходной цене. Потому, когда военнослужащие собирались на охоту, основным оружием у них был автомат АКМ. Охота осуществлялась преследованием, для чего использовался один, или несколько, бортовых ЗИЛов. На этих машинах, стреляя на ходу и пугая пастухов-аратов, мчались за обезумевшими животными охотники. Домашний скот монголы, как правило, пасут и охраняют. Причем, особое усердие, как мне кажется, в этом ремесле они стали проявлять после близкого знакомства с русским понятием коммуны: все вокруг колхозное, все вокруг мое, и привычкой наших соотечественников прибирать к своим рукам все, что плохо лежит. Это не эпоха правления Чингисхана, когда порядок и законность были столь сильны, что, по словам современников, любой всадник мог скакать день и ночь по степи с золотым подносом на голове, и никто не смел его обидеть. Теперь пришли мы, потомки тех, кого затронул и обжег революционный термидор, приговорив выживать в зонах и тюрьмах. Потомки тех, чей слух ублажало и вызывало революционный экстаз слово "экспроприация".

Монгольские пастухи пасут свой многочисленный скот со знанием дела. Стада выгоняются, как правило, вблизи какой-нибудь возвышенности, какую только можно отыскать здесь. Арат постоянно находится на ее вершине, зорко наблюдая за всем происходящим, и, не тратя попусту время на патрулирование. А зрение у монгол очень острое. Пастух караулит стадо обязательно на коне и с винтовкой, которой владеет мастерски. Я много раз слышал рассказы наших незадачливых охотников, по различным причинам приблизившихся к таким охраняемым стадам. Над головой их внезапно начинали роиться и жужжать, посылаемые раз за разом неизвестно откуда пули. Это пастух, по-своему оригинально, но доходчиво пояснял потенциальным похитителям, на манер сказочной Машеньки: "Высоко сижу, далеко гляжу!"

Однако коровы, живущих оседло в городах монголов, часто гуляли сами по себе. И бывали случаи, когда домашняя скотина становилась охотничьим трофеем наших "следопытов", правда, грешили этим разбросанные по степям без должного присмотра небольшие подразделения солдат. В этом случае дотошные следователи - хозяева скотины, по обрывкам шерсти и каплям крови нередко находили обидчиков и не стеснялись требовать компенсации. Как правило, этим и рюмкой "Архи" все и завершалось. Монгол был доволен: продать за хорошую цену скотину при ее переизбытке было тогда невозможно, русский командир проштрафившегося подразделения тоже: удалось избежать международного скандала.

В памяти той поры осталась сцена охоты на перелетных уток, как некий образчик "национальных особенностей". Охота происходила почти без отрыва от исполнения служебных обязанностей офицерами и упоминается мною в связи с необычностью ситуации. По долгу службы я неоднократно посещал наш прирельсовый склад строительных материалов, занимающий солидную территорию и представляющий собой огороженное забором нагромождение различных строительных деталей и конструкций. Будучи однажды у начальника базы на приеме и, ведя с ним непринужденный деловой разговор, я стал свидетелем следующей сцены. За окном кто-то вдруг истошно крикнул: "Летят!" Тотчас во всех уголках здания началась суета, раздался топот десятка сапог по настилу коридора. Начальник базы, к моему удивлению, тоже повел себя необычно: четкими и выверенными движениями, отрепетированными, по-видимому, неоднократно, он выхватил, из моментально распахнутого сейфа, малокалиберную винтовку и исчез с нею за дверью, без всяких объяснений. Случись репетиция боевой тревоги, вряд ли какой расчет, сумел бы действовать более быстро и слажено. Ища отгадки всей суматохи, я прильнул к стеклу окна, боясь увидеть в небе самолеты "вероятного противника". Сквозь пелену давно немытого стекла видно было мелькание силуэта начальника базы, перемещающегося перебежками между штабелями деревянных изделий. Внезапно нестройным речитативом прогремели несколько выстрелов. Теряясь в догадках и готовясь, на всякий случай к ретираде, я нос к носу столкнулся в дверях, с только что демонстрировавшим навыки пластуна, начальником. "Эх, не попал, не попал!" - восклицал он, и с само обличающей иронией добавляя: "Козел он и есть козел!" Последняя фраза не могла не вызвать у меня гомерического смеха: я знал, что фамилия юмориста-капитана - Козел, с ударением на первом слоге. А все это действо оказалось всего лишь охотой, на залетающих на территорию базы, по каким-то своим делам перелетных уток.

Вспоминается и самосвал, виденный однажды на той же базе. Дно его кабины, без преувеличений, напоминало дуршлаг, изготовленный пьяным слесарем, поскольку имело несколько отверстий, распределенных по площади явно на хмельной глазок. Объяснение же происхождения этого решета выглядело более чем тривиально: во время преследования стада диких коз неумелый охотник на одном из ухабов нажал на курок автомата, изготовленного к бою. К счастью для попутчиков и стрелка, тогда никто не пострадал.

Диких коз - дзеренов били все, кто хотел поохотиться и не ленился нажимать на курок. Причем, в пищу брали только задние ноги, точнее выражаясь окорока туши. Остальное мясо выкидывалось, как недостаточно пригодное для приготовления изысканных блюд. И такое отношение считалось вполне нормальным. Из задних ног готовилось в основном печеное мясо, напоминающее по вкусовым качествам буженину. Не могу не остановиться на рецепте приготовления, хотя не претендую на лавры Андрея Макаревича из организованного им "СМАКа". Но может кого-нибудь из хозяев или хозяек заинтересует способ приготовления дичины. Основное, что надо сделать перед жаркой - это хорошо вымочить мясо в проточной или часто меняемой воде, так, чтобы оно стало из бурого почти белым. Обычно на это уходит двое суток. Потом острым ножом срезать многочисленные жилы и только после этого можно приступать непосредственно к приготовлению блюда. Мясо козы надрезается во многих местах и начиняется кусочками свиного сала. Это делается для придания сочности сухому мясу дзерена. Теперь добавляем специи и соль по вкусу и в духовку на один час. Получается очень вкусно: мясо ломается руками, как свежий хлеб и отличается, непередаваемым словами, специфическим вкусом.

Добывали диких козлов и для пропитания солдат, используя мясо, как дополнительный паек, распоряжаясь на чужой земле, словно в собственной вотчине. Я помню, как командир одной из отдельно расположенных рот, настрелял целый кузов бортового ЗИЛа этих несчастных животных и кормил все подразделение в течение месяца мясом до отвала.

Вот такие нравы процветали тогда среди моих соплеменников в отношении монгольской природы. Да разве можно делить природу на твою и мою: природа едина и сколько бы человечество не городило границ, нельзя, уничтожая флору и фауну в одном месте, надеяться на сохранность своего уголка. Все мы находимся в одной лодке, одном ковчеге. И те перемены, которые с большим трудом пробивают себе дорогу в нашем обществе, вселяют в меня надежду, что не вернемся мы уже к этому варварству, что перемены коснутся, наконец, и наших истерзанных душ.

6. ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ПРИЧУДЫ

Вот позади первые дни моего пребывания на монгольской земле. Мозг переполнен новыми впечатлениями и информацией, море новых понятий, слов и терминов захлестывают разум. "Отнесешь заявку на "погромщик", а ночь проведешь в "клопе"" - получаю я команду кадровиков. Кто это и где скрывается этот злой "погромщик"? И что такое "клоп"? Быть может какая-то аббревиатура? Но вечно спешащим командирам некогда разъяснять вновь прибывшему лейтенанту всю эту абракадабру. Приходится потихоньку разбираться во всем самому. Смысл приказа начинает потихоньку вырисовываться в моем сознании. Оказывается "погромщик" не что иное, как позывной радиоэфира штаба дивизии военно-транспортной авиации. Так вот куда мне надо отнести заявку на включение в список командированных, отправляемых авиатранспортом в восточные гарнизоны группировки войск! А "клоп" - не что иное, как приклеившееся к гостинице 31-й бригады военных строителей, данное каким-то остряком шутливое название. Правда, в полном варианте оно звучало как "Золотой клоп" и употреблялось в обиходе повсеместно. Справедливости ради надо отметить, что клопов в этой гостинице - деревянном строении барачного типа я никогда не видел, наверное, дезодорация проводилась там регулярно, поскольку клопов в Монголии множество. Самым популярным анекдотом той поры в этих местах, среди командированных, был диалог с всемирно известным своим остроумием Армянским радио, где на вопрос: "А светятся ли ночью клопы?" Радио отвечало: "Конечно нет, а то бы в Монголии были только белые ночи". Первые лингвистические трудности преодолены, но "погромщик" задал мне новую задачу. Оказывается, добираться до аэродрома надо на машине, отходящей от "клопа" и следующей на "Налайх", именно так среди русскоязычных тогда произносилось название, располагавшегося в 30-ти километрах от столицы, шахтерского поселка "Налайха". Рядом с ним и находился наш аэродром. Пытаюсь запомнить новое слово с помощью ассоциативных образов: "Налайх" - это же "на - лай", то есть предлог "на" и "лай" собаки, ну а "х" из головы то не вылетит. Так думал я, ложась спать. Но обилие впечатлений и нового утомили мозг. Утром на меня все смотрели с удивлением и недоразумением, как будто я собираюсь на Луну, когда я обращался к ожидающим машину пассажирам с вновь реконструированным памятью названием поселка: "А кто тут на "Нагавк?"

Трудно было вникать в эти новые понятия и слова, тем более, что программ адаптации вновь прибывших, куда бы то ни было: и на предприятие, и в коллектив, и в страну у нас, в Советском Союзе, никогда не было и во всем, при перемещениях и освоении нового приходилось надеяться только на свой разум и сообразительность. Но мы быстро осваивались. Вскоре я уже знал, что "сайнбайну" - это "здравствуйте", в переводе с монгольского на русский, "дарга" - начальник, "шуудан" -почта, "кампаи" - товарищ и тому подобное. Причем, эти слова, часто проскальзывая в разговоре русскоязычных, хорошо вписываясь в реплики, стали какой-то неотъемлемой частью общения среди нас. Образовался какой-то новый язык - смесь русского с отдельными монгольскими словами. Я знаю, на островах Тихого океана такую смесь английского языка с местными словами и фразами называют "пиджин-инглиш". Так может, и наш коктейль из русской речи и монгольских слов следовало бы уже называть не иначе, как "пиджин-русиш"? Самым же популярным среди нас тогда было монгольское слово "бичиг", которое произносилось советскими как "бичик", так оно звонче звучало в радостных устах. Дело в том, что слово "бичиг" обозначает по-монгольски "талон". А все дефициты социализма тогда доставались по этим самым талонам, которые иначе как "бичик" никто из командированных не называл, радуясь и сияя от счастья, предвкушая покупку очередной обновки. Правда, язык этот часто играл с нами и устраивал злые шутки. Так, при пересечении поездом границы МНР, мой сосед на вопрос таможенника, что находится в его чемодане ответил: "Кухонные принадлежности". После этого монгол устроил с его чемоданом настоящий шмон. А объяснить это просто: "кухонка" по-монгольски - "женщина" и потому монголу было интересно, что же за женские принадлежности перевозит мужчина. Я тоже в первые месяцы пребывания опростоволосился, при несколько других обстоятельствах. На одном из столичных вернисажей довольно громко заспорил с товарищем о палитре цветов на картине современного монгольского художника, несколько раз повторив слово "пурпур". Боковым зрением обнаруживаю, что стоящие поблизости посетители из местных жителей с удивлением смотрят на меня. Тогда я не придал этому большого значения, предполагая, что они слышат наш с коллегой диспут и не одобряют мою точку зрения. Много позже я понял свою ошибку. Оказывается, "пур-пур" по-монгольски не что иное, как совокупляться, и в глазах монголов я выглядел как человек, ругающийся в публичном месте матом. Позднее я много раз слышал это выражение в бесстыжих устах местных сутенеров. Правда звучало оно у них как-то колоритней и с добавлением, из-за слабого знания русского языка, для скорейшего объяснения цели визита, слов "джахн-джахн", что означает быстрей-быстрей.

7. Любовь потомков Чингисхана.

Первый, богатый на события, день моего пребывания в Монголии был существенно дополнен впечатлениями вечера. В дверь комнаты, что я занимал, в гостинице барачного типа, постучали. Открыв дверь, я увидел, в приглушенных лучах одинокой лампочки коридора, пожилого монгола, улыбающегося во весь рот и показывающего свои немногочисленные, оставшиеся еще во рту, желтые от курева зубы. За его спиной, как бы стыдливо, прятались две монгольские девчушки, внешности которых, из-за плохого освещения, рассмотреть я так и не смог. "Жена есть?" - на ломаном русском языке, шепелявя и глотая звуки, спросил меня старик. "Нет, не приехала еще" - отвечал я, сбитый с толку сутью вопроса и, не понимая, куда дед клонит. Казалось, луч света коснулся морщинистого лица аборигена и, набрав грудью побольше воздуха, он одним выдохом произнес, указывая негнущимся, мозолистым пальцем на жмущихся к его спине девиц: "Вот жена и вот жена - тридцать тугриков". Только тут до меня стал, наконец-то, доходить смысл происходящего. С ужасом, маша, что есть мочи руками, отпрянул я вглубь комнаты, испугавшись за свой комсомольский моральный облик. Тогда за границей с этим было строго. В последствии же, я еще долго, со смехом, вспоминал свою реакцию на это незначительное происшествие при первом знакомстве с монгольскими нравами. "Любовь" свою они оценили в тот раз, поразительно дешево - тридцать тугриков МНР - это всего лишь 7 рублей по тогда установленному обменному курсу. Так мне довелось познакомиться с излишне упрощенным пониманием межполовых человеческих отношений коренного населения Монголии. И если Любовь, как большое светлое чувство, у монголов существует и живет, как и в каждом из нас, то наряду с этим, отношение к совокуплению у них, как к чему - то обычному, простому и независящему от этой самой Любви, поражает европейца. Наверное, это от близости к природе. Я знаю и в наших деревнях, когда ребенок постоянно видит, как взрослые сводят коров и быков, покрывают свиней, он тоже начинает с возрастом относиться просто к этому интимному процессу. Впрочем, мысль эту я постараюсь обосновать чуть позже, а начну с рассказа о большой любви, о монгольских Ромео и Джульете, существующего и воспринимаемого уже более как легенда "старины глубокой" нежели, как достоверный факт.

История эта произошла много лет назад вблизи одного из красивейших мест Монголии - окрестностей города Эрденет. Это город к северу от Улан-Батора. Степи здесь перемежаются хвойными перелесками, а обилие причудливых форм каменистых утесов, изваянных ветром каменных столбов, и разрушающихся горных кряжей создают неповторимый и живописный ландшафт, столь удивительный, насколько и красивый. Кто хоть раз увидит этот край Земли, поймет, что такая история должна была произойти именно здесь. Молодая и красивая дочь именитого ханского рода любила проводить в этих Эдемских местах свое время в конных прогулках. Здесь и повстречала она свою большую любовь - простого парня - пастуха. Выйти замуж любимой ханской дочери за простого скотовода было тогда невозможно. Влюбленные понимали это и просто любили друг друга среди красот природы, не думая о завтрашнем дне. Но тайные свидания, в конце концов, стали известны хану. Ярость его была безмерна.

Пастуха схватили и отрубили голову, отрезав предварительно, по законам Чингисхана, скипетр любви и вывесив его на всеобщее обозрение.

Но молодая монголка не забыла своей первой любви, не забыла мотылька, сгоревшего в огне ее любви. Через много лет, будучи знатной вельможей, воздала дань она самому главному чувству на земле. В заветном месте, по ее повелению, был, воздвигнут памятник страсти и самопожертвованию. Нам, европейцам, так близки и понятны ее чувства и поступки, но нашему сознанию и морали непонятна форма выражения их. Памятник был изваян в форме двухметрового каменного фаллоса со всеми подробностями, устремленного вверх. В этом изваянии ярко отражается главная особенность любви у монголов: превалирование плотских страстей над духовной близостью сердец. Нам, потомкам, в большинстве своем, малокультурных и малограмотных слоев крестьянской бедноты и люмпен-пролетариата, и то бы в голову не пришло, запечатлеть память о любимом человеке в бронзе или камне не в виде черт его лица, а в виде его полового органа, пусть он и отличался бы, своими нетрадиционными качествами или формами. Более того, нас это просто шокирует. Я представляю, что было, если бы вместо бюста Ильича, совсем недавно, в красном уголке стоял его гипсовый член. Сравнение несколько неудачное, но отражает суть диспута: мы, люди, узнаем, друг друга по лицу, а не по другим, быть может, более любимым частям организма.

Теперь, после красивой лирической истории перейдем к прозе любовных взаимоотношений, вызывавших у меня тогда, как молодого командира, постоянные головные боли. Каждый летний вечер наш воинский городок атаковывали стайки молодых монголок. Щебечущими птахами висели они на наших заборах, стараясь завязать разговор с проходящими военнослужащими. Все меры избавиться от них ни к чему не приводили: слишком велик был периметр ограждения, для надежной охраны которого потребовался бы ни один наряд патруля, и слишком настойчивы были местные красавицы. К ночи кому-нибудь из них непременно, конечно же, нелегально, удавалось проникать в казарму рот старослужащих, ищущих приключений. Головные боли у командира роты начинались на следующий день. В расположении части появлялся разъяренный папаша изнасилованной дочки. Дабы не обострять международных отношений с правительством МНР, приходилось действовать нестандартно и решать дело миром. Рота выстраивалась и со всех, независимо от того успел он попользоваться женскими прелестями или нет, собиралась в шапку отцу, в возмещении морального ущерба, кругленькая сумма, смехотворная по нашим понятиям и огромная по - монгольским. Такие случаи происходили у нас в воинских частях с завидным постоянством и, хотя плачевный пример предшественников был у всех перед глазами, увы, испытание плотью выдерживали далеко не все. Иногда, под покровом ночи в казармы проникали монголки не одни, а с сутенером. Тогда все шло несколько по иному сценарию, и любовь на деньги обменивалась добровольно. За ночь пара монголок успевали обслужить целую роту, удивляя своей выносливостью. Быть может, мне некоторые читатели не поверят, но я пишу только про то, что видел сам.

Удивительно отношение общественного мнения монгол к изнасилованию. За такое преступление в то время монгольским законодательством предусматривалось наказание в виде лишения свободы сроком на две недели! Две недели "черный юрта", как говорили потомки Чингисхана. У нас бы за подобное могли дать до десяти лет лишения свободы, и это еще без учета отягчающих обстоятельств, тогда бы срок мог возрасти в полтора раза. Объективности ради, замечу, "черная юрта" это даже не наша тюрьма, являющаяся, во все времена, притчей во языцах. И монголы панически боятся своей тюрьмы. Не знаю почему, знаю только, что кормят там отвратительно, и, напрочь, отсутствуют такие блага цивилизации, как отопление, водопровод и канализация. Помню, как-то наши солдаты пристрастились бегать по ночам к женщинам в соседний сомон (посёлок), видимо, к обоюдному удовольствию сторон. И этот факт, вскрылся совершенно случайно, после заявления монгольской стороны в местную милицию: солдаты то ли не разобравшись в темноте, то ли по ошибке "поимели" беременную женщину. К счастью для нас, монгольские власти проявили гуманное отношение к насильникам, и дело ограничилось лишь порицанием и устыжением проштрафившихся бойцов, в присутствии командования части. Смысл речей начальника монгольской милиции сводился к одному: "Что же вы, бесстыдники, "взяли" беременную женщину, мало вам бабья в сомоне?" Конечно же, мы, как могли, отблагодарили и представителя Фемиды и пострадавшую сторону, но факт остается фактом: честь женщины у монголов выражается в чем-то другом, нежели в ее непорочности. И к беспорядочным половым связям монгольское общество привыкло издавна настолько, что даже изнасилование не вызывает в нем нравственного осуждения. По-видимому, чем ближе тот или иной народ к дикой природе, чем менее развито общество, как институт морали и права, чем ниже уровень жизни людей, формирующий оба эти признака, тем проще и обыденнее отношения полов.

В заключение хочу заметить, что и среди наших сограждан в воинских городках процветали разврат и прелюбодеяние. Измены мужей и жен были самым обычным явлением. И наши нравы не сильно трансформировались со времен Адама и Евы, однако чтим мы себя людьми культурными и цивилизованными. А как хотелось бы верить, что есть на свете она - эта чистая и святая любовь. Что среди целой Вселенной, среди этого хаоса звезд и созвездий, спутников и планет, бегущих куда-то по своим орбитам и стремящихся в неведомое, есть два любящих сердца, которым хочется только одного, не потерять друг друга в этом безумном мире.

8. ЭХ, ДОРОГИ...

Часто профессию офицера в прессе называют героической, но простому обывателю невдомек, что же героического в этой профессии в мирное время. Мне не довелось воевать в афганских песках и штурмом брать чеченские аулы, я никогда не принадлежал ни к парашютно-десантным войскам, ни к гвардейским разведротам, но, оглядываясь сейчас на прошедшую службу, удивляешься тому многообразию происшествий, которые довелось испытать, вынести. Быть может, это совсем не героизм, а просто качественное выражение нашей русской расхлябанности, последствие которой необходимо упорно преодолевать. Мы, русские, привыкли сами создавать себе трудности, руководствуясь во всех делах тремя постулатами: "авось", "небось", "как-нибудь", нежели здравым смыслом и точным расчетом, а потом героически преодолевать их, упиваясь при этом своей героической жертвенностью. История, о которой я расскажу - тому подтверждение. Прав был философ, изрекший когда-то: "Героизм - это всегда чьи-то просчеты". Именно так в жизни и происходит: вассалы совершают ошибки и исправляют их жертвенным героизмом своих подданных. Оставим, однако, логику гипотез и умозаключений о природе русского героизма. Вспоминая сейчас наиболее ярко сохраненные памятью события, не могу сразу отдать приоритет какому-то из них, чтобы описать читателю подробно. Чего только не случилось со мной за годы службы. Замерзал лютыми зимами в аварийных домах, выпрыгивал из горящего барака, ждал помощи в остановившейся машине на просторах монгольских степей, переворачивался на юрком Уазике и врезался на тяжелом Зиле, совершая после таких происшествий многокилометровые марши, по заросшей верблюжьей колючкой, целине. Ухитрился попасть в остатки облака Китайского ядерного взрыва, а один раз даже, на всеобщем совещании офицерского собрания в Улан-Баторе объявили погибшим, к счастью по ошибке. Погиб в обычной бытовой истории не я, а мой коллега, но в отчетность каким-то образом закралась путаница. Слушал нелестные эпитеты вслед моим погонам в Прибалтике и вступал в рукопашные схватки с националистами в Казахстане. Забавная, а отнюдь не героическая дорожная история, произошла у меня в Подмосковье, при желании в ней можно отыскать и элементы мистики. Для поездок по служебным делам мне выделяли с местной автобазы автомашину, причем автомобили и водители часто менялись в зависимости от какого-то производственного графика. Так мне довелось повстречаться с водителем, фамилия его, кажется, была Ветров, и его автомобилем. Все три раза, что мне приходилось кататься с ним, происходило одно и то же происшествие - каким-либо образом мы разбивали лобовое стекло автомашины. Эксперимент, к сожалению, продолжить не представилось возможности, из-за моего ухода из этой воинской части, но память о нем осталась навсегда.

Первый случай произошел холодной осенней порой, недалеко от города Кубинка. Внезапно все лобовое стекло, двигающейся на большой скорости автомашины, стало матово-белым, в мгновение ока, потеряв свою прозрачность. Причем этот контраст был настолько неожиданным, что мой дремлющий, занятый своими думами, мозг, не сразу смог осознать, что же все-таки происходит. А более всего, как известно, пугает человека не опасность, а неизвестность. Поэтому, в тот раз я, привыкший к разным нештатным ситуациям, испытал настоящий шок. Для шофера, же, такие ситуации были привычны. Уверенными движениями он прижал машину к обочине шоссе, резко снизив скорость. Оказывается, всего лишь, нам в стекло угодил камень, из под колес встречной автомашины. Только после остановки, я рассмотрел множество маленьких трещинок, опутавших весь триплекс лобового стекла и придавших ему матово-молочный цвет. Водитель, между тем, деловито стал разбивать потрескавшееся стекло пассатижами, напротив водительского места, делая в непрозрачном теперь стекле, "амбразуру" для обзора. Кусочки стекла падали к моим ногам, рассыпались по коврику на полу кабины, искрясь и переливаясь в лучах скупого октябрьского солнца, своими неровными гранями. Словно шейх, осыпанный своими верноподданными драгоценными бриллиантами, возвращался я домой. Ехали назад неспешно: холодный воздух задувал в кабину. Долго еще потом попадались в ботинках эти "драгоценности", колко напоминая о происшедшем.

Ко второй поездке с Ветровым, я был подготовлен куда лучше. Это и помогло сохранить мне, по крайней мере, здоровье. Но сохранить лобового стекла, увы, и в этот раз, не удалось. Вернее будет сказать, что поездка и не началась. Сборы прекратились на местной автозаправке, куда мы заехали пополнить запас топлива. Водитель поставил машину в очередь за какой-то строительной машиной, с ребристой люлькой на длинной членистой руке подъемника, и деловито шурша бумагой путевого листа, удалился. Я же остался в кабине. По-видимому, не было водителя и в кабине впереди стоящей машины. Неожиданно для меня, она тронулась и резво покатилась с пригорочка, где была припаркована, в мою сторону, угрожающе качая люлькой. Удар - и лобовое стекло нашей машины разбивается вдребезги, а прутья люльки упираются в металлический обод окна. Но меня в кабине к тому времени уже не было. Наученный горьким опытом, я уже предвидел надвигающиеся события.

Третья поездка прошла в целом успешно. Мы уже возвращались из Москвы. Машина ходко бежала Симферопольской трассой. Кроме меня в салоне ехала женщина-сотрудник. Зима уже вступила в свои права, но снегом пока не баловала. За полсотни километров до места назначения, повторился сценарий происшествия с камнем, из - под колес встречного автомобиля. Но в этот раз он, почему-то, испортил не все стекло, а лишь выбил дыру, размером с футбольный мяч, напротив пассажирского места. В летнее время это происшествие не стало бы таким уж неудобством, но в зимнюю стужу, поток хлынувшего в кабину холодного воздуха заставил посочувствовать пингвиньему племени, обитающему в далекой Антарктиде. Мне, как истинному джентльмену, пришлось, спасая от обледенения женщину - попутчицу, закрывать образовавшуюся амбразуру разными частями своего тела, попеременно, напоминая собой при этом, то бросившегося грудью на амбразуру героя войны Матросова, то спасающего тонущий от пробоины корабль, своим задом, известного враля Мюнхаузена. Но кое-как, мы все - таки доехали до дома, правда, потом, простуда еще долго преследовала меня.

Объяснить эти роковые совпадения невозможно, во всяком случае, пока, человечество не может этого сделать.

А вот, вспоминается, ещё один случай, произошедший со мной в 1993 году на дороге Наро-Фоминск - Кубинка, и запомнившийся величиной выброшенного в кровь, при этом, адреналина. Кубинское шоссе, а именно по нему следовал я на крытой грузовой машине, с обеих сторон окружает вплотную подходящий к трассе лес, перемежающийся, порой, забором военных городков, густо разбросанных здесь. Ехали мы неспешно: июльская погода утомляла жарой, вызывая сонливость и лень. Лето клонилось к зениту. Внезапно из кустов у леса, наперерез машине, устремилась группа вооруженных автоматами людей в полувоенной форме. Сейчас я и не скажу точно, сколько их было, тогда же я не удосужился пересчитать, думая о другом. Милицейские сводки того времени пестрели сообщениями о бандитских нападениях на дорогах, грабежах и угонах автотранспорта. А если это.... Где-то под ложечкой противно засосало. Что делать? Я не привык пассивно встречать опасности, а тут не придумаю никакого решения. Глаза, между тем, выхватывают за спиной одного из "нападающих", антенну рации армейского образца. От души отлегло: стало ясно, что это ни что иное, как тренировка армейского спецназа. "До водокачки довезете?", - размахивая автоматом, прокричал один из них, видимо, старший. По усталым лицам и запыленному камуфляжу, по медленно передвигающимся ногам и подтекам пота, было видно, что позади у военнослужащих долгий и трудный путь. Они сошли через несколько километров, и также бегом скрылись в зарослях. С восторгом, и с глубоко затаенной в душе завистью, смотрел вслед я этим романтикам воинской службы.

Вспоминаю об одном из обычных дней воинской службы, лишенном героического пафоса, но по-своему трудным, в бытность службы моей в Монголии. В тот день нас, двоих офицеров и служащую Советской Армии, командировали, по служебной необходимости, в небольшой шахтерский поселок, расположенный к северо-западу от города Чойбалсан. Не ищите его на самых подробных картах, все равно не найдете. И причина здесь проста - секретность. В этом поселке находится шахта по добыче урана. А работали здесь тогда наши советские специалисты. Они-то и дали название поселку - такое, какое носил когда-то его большой южный сосед - Дорнот. Выехали мы из расположения части ранним утром на двух КАМАЗах. Нам предстояло проехать до цели около пятидесяти километров по степным дорогам, загрузиться в Дорноте стройматериалами и вернуться до наступления ночи домой. Зима уже отлютовала, на дворе стоял месяц март. Но март в Монголии это еще не весна. Весна наступает лишь в мае, когда за каких-то пару недель, месяцами подкрадывающееся тепло, вдруг, как бы очнувшись и испугавшись, что летнее пиршество жизни пройдет без него, словно выскакивает из своего потаенного убежища и выплескивает всю свою энергию на ноздреватый, подтаявший уже снег, спеша исполнить свою установленную природой миссию. Тогда-то реки на равнинах разбегаются вширь, словно забыв о своем вечном походе к морю, заливая при этом огромные территории равнины. Тогда же начинают дуть шквальные, северные ветры, вызывая головную боль обитателей степей и электролизуя все вокруг. Знатоки утверждали, что ветры эти порождаются Батюшкой - Байкалом, расположенным в тысячах километров севернее и вскрывающимся из подо льда в это время года. В марте же и апреле еще стоят обычные для этих мест холода, но столбик термометра не опускается уже ниже тридцати градусов мороза.

Многоскатные машины споро скользили по завьюженной степи. Зима в тот год была малоснежной, и белая равнина часто сменялась рябой поверхностью мерзлой целины. Желтый шар нашего светила, как бы не хотя, поднимался из-за заснеженного горизонта, степенно путешествуя по тёмно-синему еще ото сна небу, без какой-либо дымки и облачка. Все предвещало быструю и удачную поездку. Дорога постепенно стала забирать в гору. Вдалеке показалась двугорбая сопка, меж ее хребтов и лежит наш путь. Я бывал здесь летними месяцами и знал, на сколько прекрасна местная природа, и как контрастен переход от выжженных солнцем степей к поросшим в пояс травой лугам. Тут в изобилии росли какие-то карликовые деревья, пусть искривленные и неестественные, но так радующие глаз русского человека. Повсеместно встречались кустарники, удивляя пышностью своих одеяний, а цветы повсюду выглядывали из травы, кивая в такт ветру - дирижеру, своими разноцветными головками. Здесь росли редкие сорта красных лилий и петушков, а вершины сопок облюбовали кусты багульника. Ни одно из растений не доставляло нам столько радости, в этой глуши, как багульник. Бывало зимой, сорвешь чахлый кустик, более похожий сначала на общежитский веник, поставишь его в банку с водой в теплый угол квартиры и, через несколько дней, это чахлое создание выкидывает из своих крохотных почек, целое облачко нежно-лиловых цветов. И не было для нас ничего прекрасней и милее, посреди заснеженных равнин, чем эти цветы. Сопки по дороге на Дорнот были тоже необычны. Они хоть и имели пологие скаты и вершины, но под тонким слоем плодородной почвы угадывались, а кое-где и выступали на поверхность, громадные округлые формы каменных блоков, будто выложенных неведомым творцом в геометрическом порядке. На середине дороги, где-то далеко внизу у подножия сопок, собралось с окрестных ручьев голубоглазое озерце, облюбованное в летнюю пору стаями уток и гусей, столь многочисленных, сколь и пугливых, что совсем нелишне при знакомстве с извечно голодным русским человеком. Мне как-то принесли в подарок тушку дикой утки. С жалостью сжимал я в ладонях пушистое мягкое тельце. В ней было больше перьев и пуха, нежели мяса, да и то пахло болотной тиной. И почему человек так жесток? И чем можно оправдать это никому ненужное убийство?

Наконец-то появились дымки Дорнота. Расположен поселок в гигантской котловине, края которой круто обрываются вниз. Казалось, здесь произошел когда-то неведомый катаклизм, опустивший эту часть земли в подземную бездну, но каменистое плато зацепилось своими негнущимися краями за крепкий гранит обрывов и так повисло навечно, закупорив собой вход в подземное царство теней. Нам нравилось здесь бывать. В магазинах Дорнота всегда были замороженные овощные смеси и ананасы, порезанные кубиками и расфасованные в целофановые пакетики, что было тогда у нас дефицитом. За каких-то восемь рублей, в пересчете на нашу валюту, здесь всегда можно было приобрести огроменного и жирного гуся, чего никогда не встретишь в монгольском делгууре (магазине). Люди, живущие здесь, отличались приветливостью и добротой. Правда, настроение нам часто портили ретивые представители наших спецслужб, всемерно охраняющие государственные секреты и видящие в нас иностранных шпионов.

В тот раз мы быстро выполнили командировочное задание и, хрустя ледышками ананасов, отправились в обратный путь. Машины, натужно ревя моторами, взобрались по склону котловины, и весело урча, побежали по накатанной дороге домой. Казалось, час-два и мы вдохнем тепло дома, радуясь чашке горячего чая. Появившиеся откуда-то на небе легкие облачка, больше похожие на туман, не вызвали у нас беспокойства. Увы, попали домой мы только через сутки.

Незаметно подкравшееся с востока темное марево серых облаков, в несколько минут, неожиданно, заполнило небо. Задул пронзительный мокрый ветер, неся в своем чреве мегатонны замороженной воды. Хлопья снега понеслись над степью и сопками, мечась и кружась в вихревых потоках. Пугающий мрак сгустился над снежной целиной. Ветер противно завыл сотнями волчьих глоток, врезаясь в острые края металлических деталей автомашин. Впереди идущий КАМАЗ просматривался сквозь белую пелену, стремящегося с огромной скоростью куда-то снега, с большим трудом. Между тем, снежный покров быстро увеличивался, накатанную колею дороги уже нельзя было отличить от безбрежного моря заснеженной равнины, раскинувшейся вокруг. Внезапно, головной автомобиль снизил скорость и остановился, остановились тот час и мы. Оказывается машина, прокладывающая колею, забуксовала, не справившись со снежными сугробами. Я никогда до этого и не мог предположить, что такая мощная машина как КАМАЗ, бессильна перед снежными заносами. Стоит только снежному покрову, превысить уровень осей колес автомобиля, он сразу же застревает, сколько бы водитель не жал на акселератор и не мучил мотор, изводя окружающих протяжными звуками стонущего механизма. А ветер все усиливался, снег теперь, казалось, летел параллельно поверхности земли. С наветренной стороны машин стал быстро нарастать снежный сугроб. Задувающий в щели дверей ветер обжигал холодом, заставлял ежиться. К счастью, в баках было еще достаточно солярки, и мы не выключали двигателей - генераторов тепла в этом хаосе снега, льда и холода. Это был наш единственный источник жизни. Я знал из рассказов монгольских товарищей, что здесь не проходит ни одной зимы, без смертельных случаев среди местных аратов. Неотложные обстоятельства толкают жителей дальних степных сомонов, к путешествиям по заснеженным просторам монгольских степей, в самую лютую зимнюю пору, на своих плохоньких стареньких автомобилях, скупо заправленных топливом. В случае поломки машины на полдороги, ее пассажиров ждала почти неминуемая смерть от холода. В моей памяти осталась подобная история, произошедшая в мою бытность. Арат вынужден был вести заболевшего грудного ребенка, вместе с матерью в больницу аймачного центра. В безбрежной снежной степи без ориентиров и знаков сбились с дороги, и вскоре мотор автомашины заглох. Мужчина принял решение идти искать помощь, а женщина осталась в холодной кабине автомобиля. Случайно наткнувшиеся на машину, через неделю, путешественники, обнаружили замерзшую женщину с живым еще ребенком, в крепко сжимающих его, негнущихся руках матери. Мужчина же был обнаружен только весной, обглоданный зверьми, когда сошли, растопленные солнцем, снега.

Постепенно снежный сугроб вырос до размера машины, подвижное белое покрывало набегающими пульсирующими волнами неспешно легло поверх кабины и кузова, да так и застыло на них, увеличивая постепенно свою толщину. Стекла окон машины сплошь запорошило клейким весенним снегом. Выйти из кабины стало возможно только с подветренной стороны, да и там сразу попадал в снежную кутерьму и проваливался глубоко в рыхлый снег. Мы оказались в снежном плену. Выбраться самостоятельно из этих заносов, было нашему транспорту не под силу. Оставалось только покориться судьбе и ждать помощи. Но на помощь, наивно было расчитывать, в столь непроглядной пурге. Никто в такой природной вакханалии разыскать нас просто не смог бы. Оставалось надеяться на чудо. Ждать, когда закончится снежная круговерть, когда, наконец, о нас вспомнят и выручат. Быть может, нужно было еще и молиться, но мы были тогда молоды и не верили ни в Бога, ни в Черта, а верили только в себя. Как-то незаметно стало совсем темно. Это повелительница тьмы - матушка - ночь вступила в свои законные права. Устроившись поудобнее в углу просторной кабины КАМАЗа ("Хороший юрта, просторный юрта", - говорили о кабинах этих машин монголы), я, подняв воротник меховой куртки и, подложив под щеку "походную подушку" - свою ладонь, потихоньку уснул. Снился мне сон, что я лежу в неудобных санях, которые движутся по зимнему лесу, запряженные цугом лошадьми, а на лавке рядом стоит большой, пышущий жаром самовар. Я тяну к нему озябшие, почему-то без перчаток руки и не могу дотянуться. Холод ломит ступни моих ног. Я поднимаю голову, натягивая, при этом, какое-то покрывало до самого подбородка, и с ужасом вижу, что ноги мои, почему-то, совсем голые, и торчат из - под укрывавшей все тело материи. Я пытаюсь их спрятать, но одеяло не слушается моих спастических, нервных движений. Вдали раздается волчий вой. Обкусают сейчас нелепо торчащие голые ноги - мелькнуло в спящем мозгу. В страхе и с холодной испариной на лбу, просыпаюсь. Метель все так же, резвится в своем диком танце, завывая и визжа. Ноги замерзли и затекли, но в кабине в целом тепло. Только у пола скопился холодный воздух, проникающий тонкими струйками сквозь глазницы для рычагов. Мои спутники спят в разных неестественных позах, негромко мурлычет, довольной кошкой мотор. За окном уже появились первые проблески рассвета, хотя уловить их сквозь заледенелые, видимо от разницы температур в кабине и наружного воздуха, стекла окон непросто. Растирая озябшие ноги, невольно вспоминаю свой ночной сон. Я никогда не был мистиком, не верю я и в приметы, у меня никогда не сбывались увиденные сны, но я видел не раз, как предсказывала будущие события по своим снам моя мать. Понятно, что сон отражает подсознательную работу мозга, при анализе поступающей в него по разным каналам информации, и каким-то образом, выдает нам прогноз, который только надо уметь понять и расшифровать. У моей матери была для этого разработана целая система, которая ушла, увы, вместе с ней. Она безошибочно предсказывала денежные почтовые переводы, присылаемые в наш адрес родственниками, дабы поддержать, нашу большую, и не позволяющую себе ничего лишнего, офицерскую семью. Но более всего меня поразил факт, предсказания ею, смерти своего отца, молодого еще человека. Справедливости ради надо заметить, что она не назвала имени покойника, а только объявила поутру нам, собравшимся на завтрак детям: "Ну, дети, видела я, что Милка и Лилька (мои сестры) в церкви пол моют. И сон ведь вещий - с четверга на пятницу: быть покойнику". Прошло три дня, а пророчество не сбывалось. И только на четвертый день пришла соседка, в почтовый ящик которой, по ошибке, была опущена телеграмма во время ее отъезда. Телеграмма извещала о смерти моего деда. Из-за опоздания сообщения, мать не успела на похороны. Факт этого события навсегда, необъяснимым нонсенсом, поселился в моем сознании. С тех пор я верю в возможность предсказания, как такового.

Между тем, стало заметно светлее, сумасшедший ветер несколько утихомирился. Лениво зашевелились, просыпаясь, мои спутники. Надо было сходить проведать товарищей в головной машине, но выходить на мороз и ветер, после ночного сна из нагретой кабины не хотелось. Завтракали замороженными ананасами, они теперь подтаяли в теплой атмосфере нагретого двигателем воздуха, и кусочки их плавали в желтоватой, мутной воде, бывшей когда-то, по-видимому, соком. С тех самых пор я не люблю ананасы. Машины наши занесло к утру снегом окончательно. Они представляли уже два сугроба-горы и торчали среди белоснежного поля потерянными горбами бактриана. Видимость несколько улучшилась, но ждать помощи можно было только по окончании метели.

Томительно текли часы ожиданий. К ночи ветер заметно присмирел. В сгустившихся сумерках, сквозь глазки растопленной дыханием наледи на стёклах окон, мы увидели вдалеке мелькание огней. То был свет фар, приближающейся нам на помощь машины. Это был армейский "Урал". К моему удивлению, а я считал эти снежные заносы непреодолимыми для колесной техники, он неспешно и размерено шел по заснеженной степи, раздвигая своими большими скатами плотный белый покров, словно мощный ледокол сквозь весенние льды. Деловито рыча мотором, "Урал" подъехал сначала к головной машине, зацепил ее тросом, и отбуксировал на несколько десятков метров вперед. Потом вернулся за нами и таким же образом, вывез на проторенную уже первым КАМАЗом колею. Затем опять взял на буксир передний автомобиль и потянул его, без видимых усилий, сквозь новые снежные заносы и заторы. По накатанной двумя машинами колее, мы медленно двинулись следом, и через несколько часов, уже грели озябшие руки о горячее стекло стаканов с чаем. Наше путешествие закончилось!

Вот и весь мой рассказ про один будничный эпизод воинской службы, читателю самому судить: какого он вкуса этот офицерский хлеб. Впрочем и в дальнейших рассказах речь пойдет о том же - о нелегком повседневном труде защитников Отечества и может быть они помогут читателю составить представление о службе в Армии.

9. О ПАРТИИ

Не могу не упомянуть о представителях нашей партии. Именно они - парторги, секретари парткомов и сформировали мое негативное отношение к нашему единственному тогда идеалу - коммунистической партии. Изучая добросовестно, когда-то, историю партии я не мог не восхищаться ее жизненной стойкостью, умением находить правильные решения проблем в трудных ситуациях политической борьбы, благородными целями. Заслуживает восхищение и факт прихода одной из самых немногочисленных и не пользующейся широкой поддержкой народа партий к власти в 17-м году. Я не объясню это иначе, как злым роком, нависшим над Россией. Я никогда не понимал цели коммунистов - построить коммунизм, утопию подобную заблуждениям Фурье и Сен-Симона. Еще на выпускных экзаменах в школе я заявил на дополнительный вопрос директора школы, что коммунизм невозможно построить, так как в человеке еще осталось слишком много от животного и общество это породит только массовое безделье, пока не развалится. Я всегда поражался пустым полкам магазинов развитого социализма, на которых не хватало только разве что шара, чтобы его покатить. Пусть москвичи не удивляются, только они и жили при социализме, построенном в одном единственном городе, куда свозились продукты и товары со всей страны, на периферии было именно так. Меня коробило при виде "мяса", которое повариха маленькой ложечкой подкладывала в каждую порцию супа в столовой. Это были какие-то жилы и хрящи. Ясно, что все хорошее мясо уже давно поделено в подсобке среди своих людей, а "быдлу" пойдет и это. Удивляли и сытые довольные рожи торгашей, живущих как баре. Ненавидел я очереди и общественный транспорт с озлобленными и переругивающимися людьми. Просто "убивал" меня наш язык, насыщенный похабщиной и матершиной. Не даром говорят лингвисты, что русский язык закончился вместе с Октябрьской революцией, а с этого времени русские говорят на лагерной "фене", разбавленной преступным арго. Все это давало исподволь понять: общество, построенное нами под названием "социализм" нежизнеспособно, и рано или поздно оно рухнет. А чем дальше мы пройдем по этому пути, тем сильнее будет потрясение. Мой отец тоже был коммунистом. Коммунистом с большой буквы. Он никогда не преследовал в своей деятельности меркантильных целей, был всегда честен перед собой и людьми. Он и ему подобные и составляли "совесть" партии коммунистов. Они не перенесли смены идеалов, принесенные нам свежим ветром перестройки, они все уже в земле. Я удивляюсь Зюганову, не открестившемуся от злодеяний 37-го года, когда было уничтожено примерно столько же людей, сколько и в Великую Отечественную Войну, а объявившему свою партию преемницей коммунистической партии и ее злодеяний. Мне много раз за время службы предлагали вступить в партию коммунистов. Я понимал, что это просто необходимо для продвижения по служебной лестнице, но я всемерно оттягивал этот неизбежный эпизод. И страшило, сказать откровенно, меня не сама принадлежность к когорте кровавых и жестоких людей с их глупыми идеями, а участие в партийных мероприятиях. Я, привыкший бережно относиться к своему времени, как рабочему, так и свободному, с ужасом представлял, как мне придется посещать после службы, многочасовые партийные мероприятия, как-то: партсобрания, конференции, парткомы. Ведь не зря умнейший человек 19-го столетия Карл Маркс доказал, что любая экономия сводится, в конечном счете, к экономии времени. Иногда, впрочем, мне приходилось бывать на таких "шабашах". Люди, в нашем конференцзале, собирались на подобные мероприятия загодя, стараясь занять заранее, кресла задних рядов. Я не придавал этому большого значения, пока не пригляделся ко всему спектаклю, режиссером которого был парторг, повнимательнее. Оказывается, уставшим за трудовой день партийцам было легче "расслабляться" на последнем ряду. За широкие спины сотоварищей не проникало всевидящее око наших поводырей. Здесь можно было спокойно что-нибудь пописать в своем блокноте или погадать кроссворд, прикрывая его рукой от любопытных "партайгеноссе". Многие же просто спали, пока "толкли воду в ступе" их вожди. Впрочем, был один уникум, с поведением которого все потихоньку смирились. Это был подполковник Булдыгин, начальник штаба полка. Был этот бывший футболист из Брянска человеком грузным, рослым с отвислым животом и напоминал проглотившего теленка констриктора, ищущего спокойное место, чтобы его переварить. Он всегда садился на полупустой первый ряд, так как просто не помещался в узком проходе междурядий, и с серьезным выражением лица слушал докладчиков первые десять - пятнадцать минут. Потом взгляд его затуманивался, лицо краснело и сон несмелой, но настойчивой рукой увлекал его в царство Морфея. Ничто не могло помешать подполковнику, исполнять этот свой ритуал с завидным постоянством. Ни грозные взгляды партийных бонз, ни перлы ораторов не могли изменить его привычки. К этому постепенно привыкли и воспринимали, как должное. Между тем, после нескольких минут сладкого посапывания, голова "ленинца" начинала клониться на грудь, после чего раздавался раскатистый храп, сравнимый разве, что с рыком голодного льва. Сидящие за широкой спиной Булдыгина партийные единомышленники толчками быстро приводили того в чувство. Начальник штаба вздрагивал, уставлялся минутным взглядом на президиум. Постепенно, взгляд его приобретал осмысленное выражение. Он начинал внимательно вслушиваться в пламенные речи ораторов, но, наверное, их бесконечная жестикуляция и речи вновь утомляли его ожиревший мозг и голова опять начинала медленно клониться к груди. Цикл повторялся. Удивляли и повестки собраний. Ленинская идея единства хозяйственного и партийного руководства привела к тому, что на этих "сборищах" обсуждались вопросы производства и службы, давно уже решенные командирами, начальниками авторитарно, утверждены их начальниками, а теперь разыгрывалась комическая постановка, якобы по партийному решению тех же проблем. Было от чего ужаснуться, глядя на эту "руководящую и направляющую силу", собрания которой более походили на популярное впоследствии Мапет-Шоу кукол.

Теперь расскажу о моральном облике наших парторгов, но начну издалека. По приезде в гарнизон, где мне предстояло проходить службу в течение пяти ближайших лет, наслаждаясь прелестями монгольских метеоусловий, я был поселен с семьей в двухкомнатную квартиру, сложенного из деревянного бруса и обложенного кирпичом дома. На дворе стояло жаркое лето. Прохладная атмосфера комнат радовала. Я тогда не подозревал, что ждет меня зимой. Когда задули холодные зимние ветры, я пришел в ужас. Температура в коридоре стала около плюс четырех градусов по Цельсию. Правда, в спальне стоял постоянно включенный обогреватель, он то и выручал нас. Изо всех углов, из под отстающих обоев вытекали ручейки холодного воздуха. Спать приходилось в одежде. Водопровод перемерз. Перенапряжение электроцепей стало вызывать постоянные аварии на монгольских подстанциях, тогда холод сковывал весь дом. Командование заводило дежурный дизель-генератор, и все ночи зимней поры мы проводили под изрыгаемые двигателем генератора децибелы. Я попробовал разобраться в причине такого холода в доме. Причина стала мне ясна, когда вскрыл одну из стен дома с внутренней стороны: в конструкции стен отсутствовал утеплитель. Пришлось выяснять у прорабов, строящих "холодильник" причину неукомплектования. В приватной беседе (а парторга в нашей строительной части откровенно боялись) я узнал, что курировал строительство брусчатого дома сам парторг - подполковник Козлов. Дом был уже почти готов к сдаче, но где-то на далеких Российских просторах потерялся вагон с утеплителем - минватой. И партия, в лице Козлова, дала приказ доделывать дом без минваты. За досрочное выполнение плана строительных работ подполковник Козлов был награжден орденом, а все жильцы дома, позднее, различными хроническими простудными заболеваниями. Как я должен был относиться после этого рассказа к парторгу? Мне не нравились их указания, за которые они никогда ни перед кем не отчитывались. Они распоряжались всем, ни за что не отвечая. К тому же ни один из встреченных мною по жизни парторгов не обладал высокой образованностью и "вожди коммунистов" часто обижались на меня, когда я поправлял их в диспутах на политические и экономические темы. Вагон с утеплителем, в конце концов, дошел до нас, но разбирать и ремонтировать дом, значило теперь потерять свой орден. Впрочем, при социализме вагон мог и бесследно исчезнуть на просторах России. Такое случалось неоднократно, особенно с цистернами топлива и грузами продовольствия. Розыски их проводились перепиской, но, как правило, ни к чему не приводили. У меня в памяти остался противоположный по вектору случай. На нашу базу материально-технического снабжения по ошибке поставили вагон военторга с оборудованием и инвентарем для столовой и швейной мастерской. Как и полагается по инструкциям, для предотвращения простоя вагонов, мы разгрузили вагон и взяли материальные ценности на ответственное хранение. Но получатель не объявился ни через год, ни через два, ни через три. Впоследствии, уже после убытия из части, я узнал, что материальные ценности, "подаренные" нам военторгом, были разворованы при расформировании части в период вывода войск из МНР. И вы хотите, чтобы с таким менеджментом мы построили коммунизм?

Пришло время, и парторга Козлова сменил парторг Гризун Федор Федорович. Маленький, подвижный с детским лицом без складок и наивным детским взглядом, он имел характерный малоросский акцент. Любимым его выражением было: "Вот у нас в Кривом Рогу ...". Далее излагались убедительные примеры следования криворожцев ленинским путем. Человек он был нерешительный и даже застенчивый, не отличался умом, а о совести его я предлагаю судить читателю самому. В семье у него было восемь (!) детей, что само по себе редчайший случай для военнослужащих. Этот самый Федор Федорович, вместо того, чтобы читать партийные проповеди на паперти в нашем конференцзале, быстренько нашел себе молодую учительницу для совместного проживания, и жизнь его забила ключом. Я часто встречал его в местном магазине, он непременно покупал несколько коробок шоколадных конфет для своей зазнобы. Цветов здесь было не сыскать "ни днем с огнем, ни ночью с покрывалом" и дорогие конфеты заменяли этот атрибут всех влюбленных пар. Гризун пробыл в нашей части два года и был переведен в один из гарнизонов Забайкалья. Но я до сих пор дивлюсь этому "образцу коммунистической морали". Будучи проездом в Чите, я встретил его случайно в городе. Неудачи преследовали тогда его. От него ушла жена. Из армии с позором уволили, как не справившегося с воспитательным процессом. "Что за часть это была", - оправдывал он причину увольнения, - "гермафродиты одни", при этом, глотая буквы и шепелявя в слове "гермафродиты". Наверное, повторял он это слово за кем-то, впервые услышав здесь, и вряд ли понимая его значение. Но Федор Федорович, как истинный партиец, "легких путей" от судьбы не ждал и испытания его не сломили. Он и тут быстренько успел устроиться, женившись на одной из преподавательниц средней школы, где он теперь трудился педагогом. И чему он мог научить наших детей? Следующий, интереснейший представитель славной плеяды партийцев-ленинцев - подполковник Купцов Юрий Николаевич. Его я встретил уже на Байконуре в 90-ом году. Был он добродушным и простым мужиком, понимал шутки и сам любил пошутить, был отзывчив к чужому горю и всегда стремился помочь людям. Единственным его недостатком была неуемная и похожая на болезнь страсть соврать и приукрасить события, особенно когда дело доходило до демонстрации его собственной значимости. Делал он это самозабвенно и со знанием дела, а когда входил в раж, то начинал выдавать такие нелепости, демонстрируя при этом искреннее выражение лица, что, пожалуй, сам Мюнхаузен позеленел бы от зависти, услыхав его речи. Сначала ему все верили, но быстро раскусили, однако ж, не отвергнув. Он был в части вроде шута горохового, над выходками которого можно было беспрестанно потешаться. Его даже любили за юмор и незлобный нрав. Но иметь с ним какие-либо дела было крайне затруднительно. Понять где он врет, а где говорит правду - было, порой, невозможно. Быть может это болезнь такая? Вероятно, ею больны, в разной степени, все политработники? Он и предлагал мне, последним из партийцев, содействие для вступления в ряды коммунистов. Но, время было уже не то - шел 89-й год. Начали появляться первые молодые ростки демократии, ослабило свою железную хватку КГБ. Можно было, не вдаваясь в глубокий анализ, понять - жизнь Ленинской партии сочтена. Именно так, потому, что нынешняя правопреемница - Зюгановская компартия, лишь тень, той всемогущей и великой (по размерам) партии, ее зомбированный политический мертвец. Я так и ответил нашему Мюнхаузену, что не хочу в ближайшее время быть оплеванным и расстрелянным, пусть и в одной компании с ним. Конечно, я излишне сгустил краски и драматизировал ситуацию, последующие события выявили это, но суть происходящих в стране событий была высказана мною верно. Неизвестно еще чем бы закончилась перейстройка, будь завравшиеся и зажравшиеся коммунисты менее апатичны и нерешительны. Все могло завершиться новой гражданской войной и тогда уж мое пророчество обязательно бы сбылось. Приходилось мне сталкиваться с горячими поклонниками строительства коммунизма и в наши дни, в основном, правда, в многоместных госпитальных палатах. С пеной у рта, брызжа слюной, чуть не с кулаками бросались они на защиту своих идей. Как правило, это были пожилые, близкие к старческому маразму люди, неспособные уже понять и воспринять новое. "Почему ты не идешь штурмовать "Зимний?", - в полемическом экстазе кричал один из них, поддерживаемый одобрительными возгласами всей стихийно возникшей агитбригады. Пришлось разъяснять им основные положения Ленинской работы "О революции и диктатуре пролетариата", где указано, что для всякой революции нужна революционная ситуация, но не всякая революционная ситуация перерастает в революцию, а лишь та, в которой к объективным предпосылкам присоединяются субъективные. Я думаю, читателю не надо забивать голову этими выкладками политической борьбы, но "партийцы" слушали меня с немым изумлением, оказывается, никто из них не знал толком работ своего вождя. О мой обманутый, спеленованный кумачом, одурманенный красотой лозунгов народ! В этой же палате произошел забавный эпизод. Как-то в послеобеденное время от скуки "старички" начали упражнять "оставшийся" ум загадками. Загадал несколько загадок и я. Наконец очередь дошла до моего оппонента по недавнему политическому диспуту. Долго морща, потираемый ладонью лоб, и, как бы силясь что-то вспомнить, он, в конце-концов, изрек свой "шедевр устного фольклора": "Весит и не стреляет. Что это?" Он, конечно же, имел в виду ружье, повешенное охотником на стене, в запрещенный для охоты сезон, этот милый старик. Но я, не подумавши, выпалил: "Коммунист!" В палате установилась тот час гробовая тишина, слышно было, как жужжат, описывая круги под плафоном освещения мухи. Ситуацию разрядил только, что подселенный молодой солдатик, до которого наконец-то дошел смысл сказанного, он весело засмеялся, бурно выражая, свои нерастраченные жизнью чувства. Но другие обитатели палаты еще долго косились на меня и не разговаривали.

Много образцов партийных руководителей прошли перед моими глазами за время службы. Их не за что было любить, поэтому вспоминаю я о них редко, разве что в связи с разными комичными ситуациями, в которых они были непосредственными участниками. Навсегда почему-то запечатлелась оговорка моего первого армейского парторга. Фамилия его была Ананьев. Он очень любил делать доклады о политической ситуации в мире и читать лекции на различные темы, а больше о нем сказать было и нечего. Ананьев вписывался в стереотип нашего политработника идеально. Читая как-то нам, офицерам полка, лекцию о боевом применении американцами лазеров, он изрек: "Они дошли до размещения лазеров в космосе ...". Кто-то из слушателей не вытерпел скуки и съехидничал в адрес служившего у нас старого и занудного подполковника, сказав шепотом: "Размещают в космосе Лазаря Моисеевича!" В полной тишине зала, прерываемой лишь заунывными звуками подуставшего лектора, эта реплика разнеслась весенним громом по рядам, вызывая улыбки у нелишенных юмора офицеров. Но развеселил нас окончательно сам оратор, изрекший, видимо оговорившись: "Лазерно-моисеечное оружие очень опасно ..." Тут уж зрительный зал грянул в одно горло, сотрясая стены старенькой постройки.

Очень не нравится мне отношение современных "комуняк" к национальной проблеме. Во всех политических, социальных процессах они, не вникая в их сущность, видят происки международного сионизма. Как можно быть целой партии столь политически близорукой? Да и сейчас коммунистическая партия серьезно больна, а может это уже ее агония? Я очень надеюсь на это. Что не придется нам больше строить мифический коммунизм, тихо протестуя лозунгами на стенах артиллерийских училищ; "Наша цель - коммунизм".

Вот я и рассказал вам вкратце о нескольких представителях партии, бывших лоцманов нашего народа, по-сусанински заведших нас в "трясину болот". Я мог бы продолжить это ряд образов, но не хочу утомлять читателя однообразием. Не хочу, чтобы он так же болезненно сопереживал со мной опять нашу недавнюю историю, когда все мы были безсловестным скотом, а партработники мнили себя нашими "пастухами". Но мнение свое о них я высказал, и судить о его правильности - тебе, мой читатель.

10. В Т А

ВТА - это абревиатура от фразы "Военно-Транспортная Авиация". Перелеты военно-транспортными самолетами произвели на меня тогда неизгладимое впечатление. Связь воинского гарнизона, расположенного вблизи города Чойбалсан, с командированием в Улан-Баторе осуществлялась тогда только по воздуху. Причина выбора этого вида транспорта банальна: железной дороги между этими городами проложено не было, а следовать степной грунтовой дорогой было слишком долго и утомительно. А начальство любило вызывать к себе по всяким пустякам, имитируя бурную деятельность. Летать в Улан-Батор и обратно приходилось ежемесячно, а то и два раза в месяц. Время перелета составляло примерно полтора часа. Таким образом, за пятилетнее пребывание в загранкомандировке, если исходить, что я следовал к начальникам и обратно только раз в месяц, я совершил 120 авиарейсов и провел в воздухе в качестве пассажира более 180 часов.

В Улан-Баторе военного аэродрома не было и чтобы улететь приходилось добираться до поселка Налайха, о котором я имел представление, из туристских проспектов, как о месте, где была построена первая в Монголии шахта по добыче каменного угля. Привезли нас на аэродром вблизи этого поселка рано утром. Машина развернулась и, подпрыгивая облегченным кузовом на бугристой поверхности песчаной дороги, умчалась обратно. С любопытством оглядываюсь вокруг. Аэродром расположен в гигантской чаше, среди невысоких и разрушающихся от древности гор. С севера были видны скалистые желтовато-серые утесы, упирающиеся своими тупыми вершинами в небо. Опирались же они на вершины пологих, громадных, поросших травой сопок, склоны которых и создавали с этой стороны бортик чаши. Со всех других сторон виднелись невысокие остатки когда-то могучих гор. Аэродром был расположен посередине этой воронки, а взлетная полоса вытянута вдоль северного каменистого хребта. Вдалеке, на другой сопке, к западу от аэродрома, раскинулся серым пятном поселок Налайха. Отсюда трудно было разобрать дома и юрты, сгрудившиеся вокруг здания шахтоуправления, но зато постройка подъемника шахты хорошо различалась и отсюда, Родосским колосом возвышаясь над остальными постройками. На востоке долины, совсем рядом, располагался военный городок, состоящий из жилой зоны - нескольких крупнопанельных домов и территории воинской части, пестрящей крышами невысоких казарм. Это был городок летно-инженерной части. Вдоль посадочной полосы повсюду пучились бугры подземных ангаров для легких самолетов. "Миги", между тем, начали свои летные упражнения. Изрыгая из сопла языки трепещущегося алого пламени и сотрясая при этом наши барабанные перепонки громом, будто взбесившегося двигателя. Они по одному начинали свой разбег, скрываясь где-то дальше, в мареве порождаемого двигателями плазменного облака. На корпусе одного из самолетов я рассмотрел вместо красной звезды сложный знак монгольской государственности. По-видимому, тренировались монгольские асы. На площадке неподалеку стоял, наверное, переночевав тут, большой АН-12. Я не видел раньше этого самолета вблизи, поэтому подошел к нему вплотную. Своей формой он напоминал рыбу - иглобрюха, нахватавшуюся воды в момент опасности и раздувшуюся, как шар. Сходство это порождалось неправдоподобно большим корпусом аэроплана, по сравнению с какими-то тонкими и хрупкими на вид крыльями. Четыре небольших, относительно, двигателя обеспечивали полет этой машине. Плоскости крыльев за ними были раскрашены дорожками копоти, свидетельством их напряженной работы. Задняя часть фюзеляжа имела люк, закрывающийся тремя створками, для перевозки техники. В самом хвосте, под килем, расположился блистер стрелка, оттуда грозно выглядывали спаренные пулеметы. Я знал, что самолет этот сконструирован еще в далеком 57-м году, но надежен и много уже лет верой и правдой служит нашей армии. Мои размышления прервал раздраженный голос неведомо откуда появившегося летчика, адресован он был кому-то у носа самолета: "Мочиться у носа самолета - оскорбление всей авиации, если так уж приспичило - идите к хвосту". И здесь существовали свои традиции. Объявили посадку. По шаткому трапу попадаю внутрь этой "бочки". В нос ударяет запах керосина и нагретого металла. Пытаюсь найти место для сидения в чреве дюралевого склепа. Но это оказывается сделать непросто. Самолет приспособлен для перевозки грузов и небольшой десантной группы. Металлические кресла имеются только вдоль стен корпуса и их совсем немного. Приходится располагаться на мешках с почтой, сложенных в центре салона и закрепленных крупноячеистой сетью из канатов. Наконец-то осматриваюсь. Вдоль всего салона у стен натянуты длинные тросы, с которых свисают длинными нитями ремни с карабинами для автоматического раскрытия парашюта при десантировании. В потолке тусклая лампочка. Стены увешаны какими-то баллонами синего цвета причудливой формы и незнакомым мне оборудованием. Весь салон разделен на две части. Одна часть - маленькая, герметически закрывающаяся, с иллюминатором в дверце - для "особ приближенных к Императору", другая - большая часть - для десанта, груза и "смердов". Поражали щели, величиной с палец, зиявшие между корпусом воздушного судна и створками заднего люка. Я знал, что воздух во время полета подкачивается в салон компрессором, для создания искусственным путем, избыточного давления. Но поверьте мне на слово, находиться в хвосте самолета во время полета из-за недостатка кислорода, вызванного утечкой воздуха и падением в этой части давления, было крайне тяжело.

Антураж утробы этого "зверя" дополнял кусок брезента, зеленым натянутым квадратом видневшийся в хвосте, как раз над верхней створкой открывающегося грузового люка с надписью "туалет". Пройти туда можно было по ведущим вверх ступеням, напоминающим альпинистские зарубки, расположенным на внутренней стороне створок все того же люка. Обывателю надо было обладать некоторой долей смелости или непромокаемыми штанами, чтобы добраться до заветной цели. Но и здесь бы его ждало разочарование. За куском брезента не было никаких "удобств", к которым мы все так привыкли. Более того, там не было вообще ничего, что напоминало бы нам о туалете. Наверное, по замыслу конструктора, продукты человеческой жизнедеятельности должны были просачиваться в расположенные ниже щели люка. По рассказам моих предшественников в полете часто происходили какие-нибудь пугающие истории: то самопроизвольно открывались дверцы грузового люка, то при рулежке перед взлетом лопалась одна из камер шасси. Я допускаю, что в их приукрашенных рассказах могла быть доля правды. Так, пульт управления створками грузового люка находится, в этом типе самолетов, в пассажирском салоне под крылом и вполне возможно, что кто-то в толчее и извечной людской суете задел тумблер открытия дверок. Со мной такого не происходило, но два раза, во время воздушного перелета, конечно же по ошибке, срабатывал ревун, служащий для предупреждения десанта о скором прыжке. Пульсирующими гудками, перекрывающими шум работающих моторов, он мог свести неподготовленного к происшествиям человека с ума, так как прежде чем его отключали, проходило до часа шумовых испытаний. Никакой же связи во время полета с экипажем воздушного судна не было, и сообщить им о происшествии не представлялось возможным. Самое же неприятное происшествие произошло с чойбалсанским рейсом уже после моего убытия из МНР. Очевидцы рассказывают, что садился АН-12 на двух работающих двигателях. А пассажиры после этого случая, неделю пили "горькую", снимая стрессовое состояние.

За осмотром обстановки, не обратил внимания, как самолет подготовился к полету. Железный трап втащили внутрь и бросили его вдоль стенки корпуса, нам под ноги. Поочередно стали заводиться движки, от которых отныне на полтора часа зависела наша судьба. В салоне установился невообразимый шум, разговаривать при котором было просто невозможно. Еще большее беспокойство доставляла вибрация, сотрясающая все тело этого геркулеса и передававшаяся нам. При взлете к "прелестям" воздухоплавания добавилось и кислородное голодание. Пу-те-шест-вие про-дол-жает-ся! Сумел промямлить я себе под нос, борясь с прыгающим от тряски во рту языком. Перелеты рейсами аэрофлота с тех пор воспринимались мною, как поездки комфортабельным автобусом.

Выходили мы при посадке из самолета все позеленевшие от воздушных ям, стараясь не оступиться непослушными ногами со ступенек трапа и собрать разбегающиеся, почему-то, глаза "в кучу". Можно было стороннему наблюдателю предположить, что мы не в плановом рейсе, а участвовали в соревнованиях вместе с экипажем по высшему пилотажу. Постепенно я, однако, привык к перелетам. Видимо человек ко всему привыкает. Воздушные путешествия уже не вызывали тошноты и головных болей. Пожалуй, за исключением одного случая. Летели мы с моим другом-сослуживцем в Улан-Батор, большим любителем женщин и самолетов. Все пилоты возивших нас экипажей были непременно ему знакомы, а некоторые являлись и закадычными друзьями. Было это летом 86-го года. С нами следовала женщина - сотрудница из нашей воинской части. Командиром корабля был в тот рейс капитан Буяков Виталий, "лепший кореш", моего знакомого. Был Виталий высок - под два метра и силен. "Таких специально подбирают в командиры" - говорил он нам. Сила рук не раз выручала его в экстренных ситуациях, на лишенных усилителей стареньких самолетах. Как- то на него в Улан-Баторе напала ватага подвыпивших монгольских хулиганов, когда он один ночью возвращался домой, а дорога шла через сомон. Он не растерялся, прижался спиной к забору и дал потомкам Чингисхана достойный отпор. "Двоих хорошо зацепил", - говорил он не хотя, под градом наших вопросов. Происшествие закончилось для него лишь чернотой синяков и ссадин, разбросанных, в основном, по ногам. А нападения монгол на офицеров Советской Армии с началом перестройки приобрели широкий размах. Мой хороший знакомый по выходе из бара вечером в Улан-Баторе был избит до беспамятства и провалялся в госпиталях, после этого, около трех месяцев. Буякова же в дальнейшем ждала трагическая судьба. Его не тронули ни американские "Стингеры" в небе Афганистана, ни рок, все чаще случающихся авиационных происшествий. Он скончался от рака в начале 90-х годов. У каждого на этой планете своя судьба. Так вот, этот неординарный командир, посадил нас, конечно же, по дружбе, в первый "элитный" салон самолета, напротив прапорщика с автоматом, похожего на свирепого бульдога, охранявшего перевозимую тут секретную почту. Мы взлетели и взяли курс на Улан-Батор, точнее на аэродром Налайха. Задремав, я не заметил, куда подевался мой друг. В голове вдруг затуманилось, перед глазами все поплыло, к горлу подкатил комок из съеденных утром котлет и властно попросился на волю. По-видимому, началась качка из-за сильного ветра, решил я. Оглядевшись, обнаружил, что подобные чувства испытывают и окружающие. Сотрудница наша, стыдливо закрываясь носовым платком, делает судорожные глотательные движения, а прапорщик вращает вытаращенными глазами, забыв про автомат и закрыв руками рот, ища, блуждающим взором, вероятно, наименее ценный секретный пакет, для использования его в других целях. Однако симптомы укачивания пропали так же внезапно, как и начались. Из кабины пилотов появился сияющий от счастья мой друг, фамилия его была Борзиков. "Мне дали порулить", - с порога поведал он, - "Я сначала вправо вираж заложил, потом влево ..." Мне стала ясна природа недавней качки, но до сих пор не понятна легкомысленность экипажа, допустившего неподготовленного человека к управлению самолетом и доверившему дилетанту жизни сотни людей. После этого признания, стоило Борзикову только попытаться приподняться на своем месте, как наша сотрудница впивалась в его руку мертвой хваткой голодной пантеры и начинала умолять: "Все что угодно, Олег Алексеевич (так его звали), только больше не рулите, пожалуйста!" Я на всю жизнь запомнил эту комичную сцену. Если кто из читателей не поверит мне, разыщите героя этого эпизода. Он живет сейчас в Москве в Медведково и охотно подтвердит мой рассказ.

Часто вспоминаю теперь рейс на Улан-Батор морозной зимой 84-го года. Холода стояли тогда такие, что деревья, посаженные на аллеях военного городка заботливыми руками русских людей, тоскующих по Родине, лопались. Хочется тут же заметить, что монголы не сажают деревьев. Но в степях встречаются сомоны, среди построек которых зеленеют летней порой заботливо поливаемые деревца. Это поселения этнических китайцев, давно проживающих в Монголии.

Начальников не смущали причуды природы, и они вызывали нас, группу офицеров к себе "на ковер". Мы на себе ощущали народную мудрость, пересказываемую в армии из уст в уста повсеместно: "Пункт первый: начальник прав; пункт второй: если начальник не прав - смотри пункт первый". Одевшись потеплее, в послеобеденное время вылетели самолетом ВТА курсом на Улан-Батор. При подлете же к месту назначения, экипаж воздушного корабля принял радиограмму с земли: "Буран, искать другой аэродром". Приземлились мы еще примерно через час, за четыреста километров от монгольской столицы, неподалеку от городка Чойр. Я никогда не был до этого здесь, но знал, что связывает город, расположенный к югу от Улан-Батора со столицей МНР железнодорожное сообщение. Вспомнил и знакомого монгола из Чойбалсана, который, гордясь своим городским происхождением, заявлял: "Что Чойр, Чойр - деревня". Проложенная здесь где-то железнодорожная ветка связывала, являясь частицей большой дороги, далекую отсюда Москву с Пекином, проходя последовательно по территории МНР через Эрденет, Улан-Батор, Чойр и Сайшанд. За Сайшандом, расположенным в песках пустыни Гоби, шла уже китайская земля. Здесь постоянно происходили какие-то ЧП, проходящие потом в сводках по всей группировке. За год до моего прибытия, - в 82-м году, здесь взлетел на воздух склад боеприпасов, из-за того, что часовой решил подстрелить забежавшего на охраняемую территорию зайца. Пули, срикошетив, угодили в штабель ящиков с взрывпакетами. Боец, не увидел спиной, грандиозного фейерверка, преодолевая проволочные заграждения брумелевскими прыжками. Но его по заслугам оценил весь воинский гарнизон, прячась в укрытиях от пролетающих боезарядов. Китайцы же вообще объявили боевую тревогу, предполагая, что это не что иное, как начало русской артиллерийской канонады перед наступлением. Происшествие это принесло Родине тогда многомиллионные убытки. Удивительно, что жертв почти не было: случайно погиб лишь начфин одного из полков из-за своего любопытства. Ему, высунувшемуся из укрытия полюбоваться невиданным зрелищем, оторвало голову ракетой от "Града".

В другой раз произошел международный инцидент. Железнодорож-ники по непонятной причине загнали на китайскую территорию вагон боеприпасов, который потом несколько раз гоняли через границу туда-сюда, пока не разобрались с документами. Границы здесь не было, как мы привыкли ее представлять себе, с распаханной контрольной полосой и колючей проволокой заграждений. Да и как в знойной пустыне можно провести границу? Лишь редкие дозоры на верблюдах и лошадях встречались здесь.

Выйдя из самолета на посадочную полосу под пронзительный ветер, мы огляделись. Везде, куда не устремляли мы свой пытливый взор, нетронутой белизной снега слепила степь. Вензеля снежинок, закрученных бураном, кружились над ней в языческой пляске. Летчики опечатали люки самолета, запрыгнули, в вынырнувший из белизны метели УАЗик, и скрылись, так же быстро, в пурге. Мы остались одни в заснеженной холодной степи. Читателя может быть удивит, что нас бросили в чистом поле, не позаботившись даже отвести до ближайшего жилья. Да и в армии действовал непреложный принцип социализма: руководители должны всемерно заботиться о людях, но отнюдь не обязаны это делать. Было от чего прийти в отчаяние. В какую сторону идти? Как не заблудиться и не замерзнуть в этой снежной круговерти? К счастью, среди нас оказался подполковник, когда-то посещавший местный воинский гарнизон. Приказав ждать его, он скрылся за снежным пологом в неизвестном направлении. И он дошел до цели! Примерно через час, сквозь снежные заносы к нам пробилась крытая грузовая машина. Загрузив наши озябшие и малоподвижные тела в свой кузов, она за полчаса домчала нас до горящей огнями железнодорожной станции. Однако огни станции светили не для нас. Железнодорожные станции в МНР открыты до 22-х часов, а часы уже показывали 23 часа ночи. Мы опять оказались на морозе. К тому времени мы уже располагая информацией, что поезд на Улан-Батор пройдет только в три часа ночи. Надо было до этого времени найти где-нибудь себе приют. Юрт монголов по близости видно не было, кирпичное здание станции стояло особняком в чистом поле. Попрыгав, чтобы не замерзнуть, мы увидели в полукилометре отсюда, гонимые ветром в ночи, светлячки искр. Стало очевидно: там есть люди и там тепло. Это оказалась землянка охранников какого-то воинского объекта. Они благородно уступили нам ее, перебравшись в другую. Вся обстановка землянки состояла из печурки-буржуйки, натопленной местами до красна, и железной панцирной кровати, без белья. Но мы были рады и этому. Только в четвертом часу ночи я наконец-то заснул в тепле, убаюканный стуком вагонных колес, а утром следующего дня мы уже шли по запорошенным улицам "Красного богатыря", именно так звучит перевод слов Улан-Батор. На назначенную начальством встречу, конечно же, опоздали. Мне пришлось выслушать целую нотацию, после пересказа нами всех перипетий прошедшего дня, об "ефрейторском зазоре" и об умении планировать мероприятия. Что поделаешь, ведь начальник всегда прав, а если не прав, смотри пункт "один" инструкции. Однако, сослуживцы поведали мне еще более неприятную историю. Им, следовавшим рейсом Улан-Батор-Чойбалсан-Чита, не дали посадку, по погодным условиям в промежуточном пункте и увезли в Читу без заграничных паспортов и виз. Пограничники даже не стали с ними разговаривать и не выпустили из самолета, опечатав дверь. Пришлось им сутки провести в чреве мертвого самолета, без еды и питья, пользуясь из удобств только брезентовой ширмочкой. Так что нам еще повезло.

В заключение хочу сказать, что всегда восхищался этими мужественными парнями - летчиками. Я много, в последствии, слышал из уст историй о летных происшествиях, из которых не всем удавалось выйти живыми. Я верил невероятным историям, поскольку передавались они в мельчайших подробностях, что нельзя придумать. Поскольку поименно, а иногда по приметам, вспоминались их погибшие и выжившие товарищи. Их жизнь была насыщена романтикой на столько же, насколько была непредсказуемой и опасной. Я с ужасом вспоминаю историю про пилота, катапультировавшегося из неисправного истребителя, но зависшего на дереве, зацепившись за крону парашютом. Одна из строп, коварным удавом обвила его руку, сдавив у плеча и перекрыв кровообращение. Его сняли спасатели через несколько часов, но он умер у них на руках: омертвевшая за это время ткань руки отравила организм накопленным ядом. С восхищением - об экипаже бомбардировщика, который не мог катапультироваться через специально предназначенный для этого люк. Поскольку аккумуляторы, предназначенные для питания спасательного устройства, в случае отказа двигателей, давно уже вышли из строя, но не могли быть своевременно заменены из-за бедности нашей армии, а может и расхлябанности должностных лиц, отвечающих за безопасность полетов. Они выбрасывали из носового люка всякую рухлядь, следя за направлением воздушного потока. И только когда он начал огибать по инерции крутящуюся мясорубку винтов, выпрыгнули сами. Со смехом и отвращением к человеческой подлости вспоминаю случай, произошедший в мою бытность в МНР в Читинской области. Эта история более походит на анекдот, однако, рассказчики клятвенно уверяли меня, видя мои усмешки, что узнали они ее из обзорного приказа по ВВС о происшествиях в летных частях. Экипажу знакомого теперь нам, АН-12, находящемуся на дежурстве в поисково-спасательном наряде, было среди ночи приказано готовиться к вылету. Летчики заняли свои места в крылатой машине, стоящей, однако, пока на стояночной площадке и завели двигатели. Вылет задерживали, ночь и ровный гул моторов, убаюкивали. Штурман задремал, клюя носом в приборную доску. Неожиданно вылет отменили. Экипаж тот, видимо, подобрался из прирожденных юмористов, решили подшутить над нелюбимым из-за дурного характера штурманом. Не выключая молотящих впустую воздух двигателей, заговорщики одели на спину ранцы парашютов, спрятав предварительно парашют штурмана. Кто-то громко крикнул: "Падаем! Всем катапультироваться!" И экипаж один за другим стал выпрыгивать через открытый люк на близкую землю, давясь от распирающего грудь смеха. Штурман, проснувшийся от крика, с выпученными от ужаса глазами метался по салону самолета, ища свой парашют. Увы, его не было. Но он любил жизнь и не хотел умирать. Схватив, подвернувшийся под руку молоток бортмеханика, он ударил им последнего из очереди десантирующихся шутников по голове, надеясь завладеть его парашютом. Итог этой истории печален: один человек был госпитализирован с черепно-мозговой травмой, а командир экипажа смещен со своей должности.

Я думаю, у читателя теперь сложилось представление о нашей военно-транспортной авиации, конечно, с точки зрения пассажира, и навряд ли улучшилось его мнение о наших вооруженных силах.

11. ОБ ОТЦАХ-КОМАНДИРАХ

Итак, дорогой читатель, ты уже выслушал мой рассказ о представителях "руководящей и направляющей силы" нашего недавнего общества. Теперь я хочу рассказать о наших командирах, чтобы ты смог понять, сколь деградировала наша армия, зеркально отражая процессы, протекавшие в обществе. Тогда мы во всем конкурировали с США, денно и нощно готовясь к войне с ними. А были ли мы готовы к этой войне? Что касается техники, тут все ясно: мы "проспали" третий этап научно технической революции и не смогли бы противостоять более развитому в техническом плане противнику. А как обстояло дело с людским фактором? Имели ли мы подготовленных командиров, достойных славы героев Великой Отечественной Войны? Я буду рассказывать о своих непосредственных командирах и, хотя они все принадлежат к военно-строительным частям, но на их примере можно судить о тенденциях с подбором и назначением кадров во всей советской армии, где процветали лизоблюдство и протекционизм.

Начну повествование с эпизода весны 89-го года. Я только прибыл на Байконур на должность начальника финансовой службы полка одной из строительных частей в звании капитана. Стою я сейчас, вытянувшись по стойке "смирно" перед всем начальством ГЛАВКа (это в строевых частях штаб армии) на аттестации по случаю представления на звание майора. Председательствует, тогда еще генерал-лейтенант, Макарычев. Мужик он, в общем-то, неплохой, любит только покричать, чтобы разъяснить всем в очередной раз "ху есть ху". Для этого он залазит в самые потаенные места штабов, куда не могла никак добраться солдатская метла, но куда протискивался маленький юркий генерал, и устраивает потом разнос всем, кто подворачивался под руку. За продольно поставленным столом напротив него расположились его заместители и сподвижники, в полковничьих, в основном, погонах. Напротив них - я, в отутюженной форме, аккуратно постриженный и гладко выбритый по этому случаю Вопросы в мой адрес летят один за другим. Я с ловкостью и прытью заядлого теннисиста "возвращаю мячи", запущенные в мою сторону. "А сколько положено граммов хлеба по солдатскому пайку? А масла? А сахара?" - несется с мест. Тогда считалось, что каждый офицер должен знать нормы довольствия солдатского пайка, чтобы уметь проконтролировать питание солдат. Увы, на этом вся забота о рядовых срочной службы и заканчивалась. Ходили они на Байконуре, в строительных частях, вечно голодные. Видя мою "непотопляемость" публика заметно погрустнела и охладела ко мне. Но тут слово взял первый заместитель генерала полковник Чухров. "Я этого капитана неделю не мог на старте выловить", - мрачно изрек он. Вступила в бой тяжелая артиллерия, понял я. Предистория этого обвинения такова. Занималась наша военно-строительная часть в то время реконструкцией старта знаменитого "Протона" на 95-ой площадке, курировал стройку полковник Чухров. На Байконуре четыре таких старта и они до сих пор верой и правдой служат делу освоения космоса. Это был грубый и хамоватый полковник, терроризирующий придирками всех своих подчиненных. В дальнейшем он заменил ушедшего на повышение генерала Макарычева, но прослужил в этой должности недолго. После знаменитого восстания военных строителей в 92-м году, когда не выдержав нечеловеческих условий содержания, взбунтовались около восьми тысяч строителей, его с позором сместили с этой должности. Так вот, оказывается, этот полковник вызывал меня к себе "на ковер". Честно скажу, команда эта до меня не дошла, я бы не посмел ослушаться первого заместителя начальника ГЛАВКа. Но в кулуарах перекуров своих сослуживцев я узнал, что Чухров на общей производственной планерке объявил о необходимости назначить старшего по вывозке накопившегося на старте мусора и он рекомендует на эту должность меня. Что могло быть более унизительным для финансиста, чем работать мусорщиком? Но в наших войсках унижали человеческое достоинство всех, от рядовых до генералов. Я жалел иногда, что сейчас не 18-й век, когда можно было вызвать обидчика на дуэль и научить его вежливости и обходительности при помощи раскаленного свинца. Это унижение подчиненных - квинтэссенция наших отношений в обществе, куда нравы перекочевали из тюрем и зон, где "опущение" отступника в уголовной среде считалось делом обычным. К полковнику я, конечно же, не прибыл, за что мне теперь надлежало выдержать "обструкцию". Взял слово, тут же присутствующий, мой командир УИРа (в войсках это командир дивизии) подполковник Дробышевский. Это был требовательный, но порядочный и справедливый командир. "Добрый" - так прозвали его у нас, видимо связав воедино людские качества и фамилию. Через четыре года он займет место начальника ГЛАВКа. А еще через четыре года он навсегда покинет этот суетный мир: хорошие люди долго не живут, их призывает к себе Всевышний, дабы не заставлять понапрасну терпеть тяготы и лишения земного бытия. В этот же раз подполковник выдал мне исключительно позитивную характеристику, превалирующую эпитетами в превосходной степени. Но это мне не помогло. Среди присутствующих я заметил чьи-то, горячие злобой, глаза. "Знаю я эго, бэздэльник это", - вынес знакомый голос однозначный вердикт. Я, наконец-то, рассмотрел его в море человеческих голов и звездных погон. Это был мой первый командир - полковник Андрезиньш, латыш по национальности, высокий и худой. За труднопроизносимую для русского языка фамилию его прозвали здесь Андреем Резиновичем. Память властно повлекла меня за собой в такой далекий теперь город Советск Калининградской области, где "зеленым" лейтенантом начинал я когда-то службу. Город этот всю свою историю был перекрестком людских дорог и судеб. Когда-то он был немецким и назывался Тильзит. Это отсюда начинались война 1812 года и Великая Отечественная Война. Здесь посередине реки встречались на плотах император Наполеон с царем Александром Третьим для заключения "Тильзитского Мира". Старинные, хотя и обветшавшие дома этого небольшого городка, вызывали восхищение своей неувядающей красотой. Анфилады портиков и балконов, украшали скульптуры искусно вылепленных рыцарей. Львы из камня, охраняющие вход в особняк или кариатиды подпирающие своими мраморными руками крыльцо дома - были здесь обычным архитектурным атрибутом. Соседствовали они с нашей социалистической разрухой: отвалившейся лепниной фасадов и провалившимися полами балконов. О ремонте этих старинных зданий никто не заботился. В подъездах таких зданий на массивных красивых дубовых дверях еще сохранились сияющие медью вычурные таблички с фамилией бывшего владельца квартиры. Стены домов, смотрящие на проезжую часть улиц, были испещрены надписями на немецком языке, видимо заменявшими бывшим владельцам магазинов и закусочных, неон уличных реклам. Я как-то поинтересовался у старожилов, а почему бы, не закрасить, эти готические надписи? На что получил ответ, что надписи периодически закрашиваются, но наша краска, не выдерживая здешних погодных условий, смывается дождем, и опять проступают эти загадочные немецкие надписи. Мне показали здесь дуб, посаженный, по преданию, самим Наполеоном. С удивлением рассматривал я блестящую табличку, на обратной стороне служебного сейфа, на которой витиеватым узором было выведено: "Кенигсберг, 1936 год" и указана фирма производителя этого самого сейфа. Да, много впечатлений навалилось тогда на молодого лейтенанта сразу. Командовал частью, в которой мне предстояло служить, как вы уже догадались, подполковник тогда, Андрезиньш. Был он весьма крутого нрава, и в части его побаивались. "Власть надо брать", - было его девизом и жизненным кредо. Он сумел, опираясь на бригадный подряд организовать работу так, что организация вышла в передовые и занимала потом это место долгие годы. Его уважали, но не любили. Язвя, перемывали в рабочие перерывы, украдкой, его семейные неурядицы. Женат он тогда был на молодой русской девушке, и семейные отношения складывались у него, видимо, не всегда удачно. Любимым развлечением при этом было битье стекол в квартире. "Опять", - ворчали наши плотники, идя вставлять после бурного "уик-энда" стекла в квартире командира. Потешались иной раз, вспоминая, как командир управляет своей новенькой "четверкой": человек он был высокий, и колени его ног оказывались при посадке в маленький "Жигуленок" на уровне подбородка. Единственным, к кому он благоволил, был его заместитель - майор Власов. С ним он мог и пошутить. "Ну и фамилица у тебя, хрен выговоришь", - подкалывал его Власов. "А с твоэй толко здаватца", - отвечал ему Андрезиньш, намекая на предателя Родины генерала Власова, командира второй ударной армии, сдавшегося в плен под Новгородом весной 42-го года. Майор Власов был исключительно грамотным инженером, просчитывавшим каждый свой шаг. Он не любил кричать, но любил добиваться поставленных перед собой целей любой ценой. Он был худощав и неказист на вид, но умел организовать производство. После ухода Андрезиньша на повышение он занял место командира и с честью справился с обязанностями. Его заметили и оценили. Это он строил вышку в Скрунде раннего космического обнаружения пуска ракет противника, которую потом взорвали на глазах всего мира латвийские власти. Он сейчас в Москве в должности и при погонах генерала. Единственное чего не хватало ему тогда, как командиру, это резкости и строгости по отношению к подчиненным. "Увидишь такую дверь (имелась в виду шикарная солидная дверь кабинета командира части)", - шутили сотрудницы нашей части, - "думаешь, там лев, откроешь ее, а там - ягненок".

Андрезиньш, называя меня бездельником, был отчасти прав. По прибытии в часть я с головой окунулся в работу, однако опыта и знаний катастрофически не хватало. В Советском Союзе никогда не уделяли внимания и адаптации молодых специалистов на новом месте. Некому было помочь, поддержать, направить. Я плавал в море вновь узнанных терминов и понятий. Вот на одной из папок слово "Недодел". Что это за термин, неужели не выучил? Лихорадочно перебираю в памяти похожие по смыслу строительные слова: незавершенное производство, .... Нет, ничего подобного я раньше не слышал. Через несколько дней, секрет этого слова раскрывается, оказывается это всего лишь фамилия одного из начальников СМУ (строительно-монтажных участков), а в папке подшита его отчетность. Или слышу приказ: "Взять елочку и вывезти". Что это за елочка, на которой еще можно и вывозить? И тут секрет раскрылся быстро: это просто машина с прицепом для перевозки панелей домов, где детали на прицепе располагаются при перевозке под наклоном друг к другу. Да, много такой информации навалилось сразу, мозг, с трудом справлялся с нагрузкой. К тому же атмосфера взаимоотношений в смешанном (военные и гражданские, мужчины и женщины) коллективе настолько отличалась от идиллии, прописанной в книгах научного коммунизма о взаимоотношениях между членами нового общества, что просто шокировала меня. Здесь был прав тот, у кого было крепче горло и сильнее голос. Склоки и сплетни, интриги и подхалимство, хамство и невежество, пьянство и разврат процветали в этой организации. В таких условиях я быстро понабил себе шишек и, не видя поддержки, стал потихоньку самоустраняться от дел. Я понимал, что надо искать в карьере свою дорогу и ждал своего шанса. Такой шанс представился, мне предложили продолжить службу в группировке войск на территории МНР. Даже не попрощавшись со своими товарищами, я убыл к новому месту службы. Дальнейший ход событий показал правильность моего решения. За пару лет самостоятельной работы я стал одним из лучших специалистов среди строительных частей войск расположенных на территории МНР. В 95-м году возглавляемую мной службу признали образцовой, среди частей расквартированных в МНР она заняла второе место. Мне начали поступать предложения о переходе для дальнейшего прохождения службы в вышестоящие организации. Мою характеристику-аттестацию завершала фраза: "Достоин к выдвижению на вышестоящую должность".

А сейчас я стою перед этим зверинцем жаждущих крови людей. Как постарел он, мой первый командир. Я узнал позднее, что от нас тогда он убыл в Ригу, из Риги отправился в Афганистан и уже оттуда прибыл на Байконур. Он уже поменял жену. Но нрав его остался таким же крутым, а суждения резкими. "Бэздэлник!" - повторил он. И "публика" завизжала от восторга, радуясь свежей крови. Про звезду майора я мог надолго забыть.

Моим первым командиром в Монголии был подполковник Руденский. Это был честный и открытый человек, но не умеющий организовать людей на выполнение плана, выбрать правильно приоритеты. За все время его начальства мы ни разу не выполнили план строительных работ. Он работал много и долго, постоянно вмешиваясь в работу нижестоящих начальников и подчиненных, создавая при этом только лишний хаос. Он постоянно вызывал на службу всех и днем и ночью, находя какую-то работу, но, не давая планомерно исполнять свои служебные обязанности. К тому же командовали они со своей женой вместе, она работала у нас на инженерной должности. Всегда было проще решить любой производственный или личный вопрос с его супругой, нежели с ним. С ним же никакие вопросы решать было просто невозможно. Он во всем видел подвох и так переиначивал любое твое предложение, что в нем уже не оставалось первоначально заложенного рационального зерна, даже наоборот, ты уже не знал, как его теперь можно исполнить. От него я получил свой первый выговор. А дело было так. В работе каждого финансиста есть такие дни, когда он занят "по горло". Это дни свертывания и сдачи отчетности, сроки ее представления - один из показателей качества работы. Именно в такой день я был вызван подполковником Руденским: "Поедешь с двумя материально-ответственными лицами на объект в районе Вала Чингисхана, проконтролируешь передачу материальных ценностей; два дня вам на все - мигом туда и обратно". Мои доводы о занятости и необходимости срочной сдачи отчетности не возымели действия. Убыть предстояло завтра утром на двух ЗИЛах. Строили мы тогда по всей степи ракетные зенитные точки. Я знал, что два дня в степи могли растянуться на неопределенный срок. Перед молодым лейтенантом стоял непростой выбор: нарушить приказ командира, но выполнить свои обязанности перед вышестоящим руководством по сдаче отчетности, либо выполнить приказ, но не представить своевременно отчет. Обратиться же за содействием к вышестоящему руководству при тогдашней отвратительной телефонной связи было нереально. К утру я принял решение: отправив, предварительно проинструктированных материально ответственных лиц на объект, я вернулся в штаб и приступил к работе в своем кабинете. Через два дня отчетность была отправлена, а экспедиция с Вала Чингисхана не возвращалась. Вернулась она только через неделю: в дороге одна из машин поломалась, попытки исправить ее ни к чему не привели. Забравшись вчетвером в одну кабину ЗИЛа ( ! ) путешественники вернулись обратно измученные и уставшие. Я бы в кабину пятым в этой ситуации уже не поместился. Я оставляю читателю право судить мой поступок. От командира же я тогда получил "выговор", от начальства - "благодарность". Вот такая она жизнь, часто трудно разобрать, где белое, а где черное и каждый индивид воспринимает эти цвета по-разному.

На смену Руденскому к нам в часть прибыл подполковник Федосов. У него было три больших недостатка и одно достоинство. Он был по натуре лентяй, ему нравилось растаскивать государственное имущество в личных целях и в рабочее время "крутить любовь" с женщинами. Достоинством его было то, что он, отдаваясь ежечасно своим порокам, никому не мешал работать и исполнять свои служебные обязанности. Он был каким-то невзрачным на вид человечишкой, маленьким и пузатым. В нем не было ничего командирского: ни зычного голоса, ни строгости, ни остроты ума. Он без стеснения раздаривал стройматериалы всем своим друзьям, в результате чего его скоро все знали, а связи в то время решали все. Отдуваться же за недостачи приходилось его подчиненным. Найти его на рабочем месте тоже было проблематично. Он появлялся в своем кабинете только с утра, прочитав пришедшую в его адрес почту, давал задание подчиненным составить ответные послания и исчезал. "Я поехал по объектам стройки", - докладывал он дежурившему офицеру громким голосом, по-видимому, чтобы слышали все и знали: "Капитан" находится на капитанском мостике. Как-то в бане, изрядно выпив авиационного спирта, который рекой лился на соседней площадке летной дивизии и тонкими ручейками заворачивал в нашу баню, он разоткровенничался: "Я и на прежнем месте так, провел планерку и поехал, кто меня будет искать там на объектах?" В рабочее время он проворачивал свои "шкурные" дела: менял стройматериалы на дефициты и прочее. Любил в этот период он поиметь и женщин. В мою бытность это были сотрудницы нашей организации. Знал об этих связях строго ограниченный круг лиц, которым доверяли, так как все женщины были замужние, и сам Федосов был женат, а семейные разборки были никому не нужны. Я входил в круг этих лиц. Обычно командир заходил ко мне и говорил: "Поедем, проводишь меня". Приходилось исполнять обязанности евнуха. Мы садились с деловым видом в его УАЗик. Выехав из городка через парадные ворота, делали "круг почета" и заезжали в жилзону с другой стороны. Вместе выйдя из машины, мы степенно направлялись, как бы по каким-то неотложным делам в ближайший подъезд. Убедившись, что дама пришла на свидание на "конспиративную" квартиру, Федосов отпускал меня, договариваясь предварительно, на случай "провала", о "легенде". Моя задача состояла в обеспечении алиби в случае каких-либо осложнений, кроме того, мне надлежало разъезжать на командирском УАЗике, во время "случек", дабы всем было понятно; командир на службе, командир на коне впереди своего войска. Муж одной из его зазноб работал тоже у нас. Это был гражданский специалист, высокий и красивый парень, добросовестный и работящий. "Ну не могу", - жаловался подполковник нам, - "когда он ко мне в кабинет заходит, кажется, что он обо мне знает". Знал он или не знал, то нам неведомо. Но я знаю, что из группы войск в МНР Федосов убыл в Тулу, за ним потянулась его любовница. Там она опять устроилась на работу к нему и очень быстро получила отличную квартиру, что в перенаселенной Туле сделать непросто. В народе не зря говорят, что "рыба начинает гнить с головы". Начали отлынивать от службы и мы, его подчиненные, видя отношение к службе начальника. Любимым нашим развлечением с моим другом в рабочее время летом было принятие солнечных ванн на крыше соседствующего со штабом пятиэтажного здания. Половая активность Федосова к лету ослабевала, по-видимому, он не любил потных женщин, да еще в сорокоградусную жару. Поэтому его машина металась по степным дорогам, будто застоявшийся за зиму мерин. Командир имитировал бурную деятельность. Устроившись на крыше импровизированного солярия нагишом, мы поочередно рассматривали степь через оптику отличного цейсовского бинокля, привезенного отцом приятеля с войны. Завидев издалека командирскую машину, а ее легко было отличить среди других по щетине нескольких прикрепленных для куражу антенн, мы спешно "впрыгивали в брюки" и встречали командира на рабочих местах, как ни в чем не бывало. Читателя еще не воротит от нашей армии? Тогда продолжу, со следующим командиром я познакомился уже на Байконуре. Это был подполковник Бойко. Был он добросовестным и исполнительным служакой. Он не блистал интеллектом и брал поставленные начальниками задачи в основном криком. В его кабинете всегда можно было увидеть сетки с луком или картофелем, гору арбузов или дынь и другой снеди. "Друзья привезли", - объяснял он всем вошедшим, неловко улыбаясь и стыдливо пряча глаза. Мы понимали, что "друзья" просто так возить подарки не будут. Все в строительстве при социализме кормились у реки текущих бурным потоком строительных материалов. Солдатский буфет военно-строительного отряда он вообще считал своей вотчиной. Ежедневно он заходил туда, когда никого из посетителей не было и выходил, волоча по полу, свисающие ленты полукопченых колбас и держа в руках многочисленные кульки и свертки. Поговаривали, что он всегда отоваривается бесплатно, что вполне вероятно. Буфетчиком в ту пору был рядовой срочной службы - тертый калач. Служба в армии выдалась для него не пыльной, и он дорожил своим местом. Демобилизован он был из рядов вооруженных сил по ходатайству подполковника Бойко задолго до положенного срока. Начальников он боялся, как огня и часто бросался на подчиненных с кулаками, когда те не могли исполнить команду вышестоящего начальника в положенный срок. У нас в части служил добросовестный и исполнительный лейтенант, фамилия его была Давыдов. После многотрудного рабочего дня он был оставлен на ночь исполнять срочный приказ больших начальников по окраске одного из стартовых сооружений. К несчастью для него, краски на покраску объекта не хватило, а достать ее ночью было негде. Утром мы все были свидетелями рукопашной схватки, разыгравшейся на строительной площадке между подполковником Бойко и лейтенантом Давыдовым. Их быстро разняли, но эта дикость людей, которым были доверены наши судьбы, навсегда осталась в моей памяти.

Бойко вскоре сменили, как не справившегося с возложенными на него задачами. Новым командиром был объявлен подполковник Москвитин. Это был честный и порядочный человек, лишенный меркантильных наклонностей. Исповедовал он демократическую форму управления коллективом и производством. Он пользовался заслуженным авторитетом среди сослуживцев, но пробыл командиром у нас не долго: сгубила его водка. На Байконуре не прощали малейших слабостей, а такие пристрастия терпеть начальство не собиралось.

Сменил его майор Читаов. Адыгеец по национальности, он отличался наглостью и нахрапистостью, не терпел никаких возражений и любил покричать на подчиненных, употребляя при этом хамские выражения. Но он был дьявольски хитер и расчетлив. Для достижения поставленной цели он не гнушался ничем, бросая "в бой" все свои резервы. Если добавить к этому портрету еще его необычайную жадность, то вам наконец-то удастся представить, что это был за человек. Он рано, почуяв свободу, решил, что ему дозволено все. Читаов потерял авторитет среди подчиненных, когда переложив свои обязанности на заместителей, стал редко появляться на объектах строительства. Как и Федосов, он стал предаваться в служебное время оргиям и разврату. Личные, корыстные интересы стали превалирующими в его действиях. Он уехал от нас, едва пронеслась весть о расформировании части. Капитаны покидают тонущий корабль последними, крысы - первыми.

Одной из самых неординарных личностей, встретившихся мне на жизненном пути, стал мой восьмой по счету командир. Было это в Наро-Фоминске в 93-м году. Обладал он исключительными деловыми качествами и пронзительным умом, его интуиция поражала. Но негативные личностные качества, доминирующие в его натуре, делали его командирскую сущность негативной. Фамилия его была Кучиев, он был осетином по национальности. С одной стороны ему не было равных в умении организовать коллектив на выполнение любых самых сложных задач, он обладал ярко выраженными командирскими качествами, в любом деле видел главное, умело отделяя зерна от плевел. Иногда в спорах по финансовым вопросам я вдруг понимал, что он видит предмет спора глубже и понимает проблему лучше, чем я, не имея специального экономического образования. Так же хорошо разбирался он в человеческих душах, ему достаточно было несколько минут пообщаться с человеком, чтобы понять его сущность. С другой стороны из него прямо-таки выпирали амбиции, ему не важно было, как делается общее дело, важно было, чтобы оно делалось строго по начертанному им, пусть неверному, пути. Он не терпел, чтобы что-то делалось в обход его. Кучиев постоянно терроризировал своих подчиненных тут же выдумываемыми им заданиями. Казалось, он издевается над людьми, считая, что им просто нечего делать на работе, службе. Я первое время после прибытия в новую часть не понимал, почему ближе к концу рабочего дня все работники штаба исподволь выглядывают в окно. Они наблюдали, когда же их командир уедет домой, чтобы, наконец, можно было приступить к исполнению служебных обязанностей. Причем не дай бог просмотришь, что машина пошла не в сторону Москвы, где он жил, а куда-нибудь еще. Значит, он мог вернуться и застать тебя врасплох, а потом изводить мелочными придирками. У себя в организации он вел себя как барин, или помещик, которому все можно, беспричинно наказывая и оскорбляя людей. Он был небольшого расточка и напоминал мне Наполеона резкостью действий, суждений и речи. Его боялись, его уважали, но не любили. Я не встречал по жизни людей, которые с таким самозабвением унижали подчиненных. Он, как бы издевался поочередно над всеми сотрудниками штаба, каждый день, выискивая новую жертву. При этом сам работой себя не обременял. В прочем, быть может, я слишком строг к нему? Быть может, это была уже агония личности? В части все знали, что он поражен неизлечимым недугом - раком.

Появлялся он на службе к обеду. Его черная "волга" на подъезде к городу начинала передавать по рации: "Всем оставаться на местах, срочное совещание". Его подчиненные, честно трудящиеся в поте лица с утра и уже мечтающие о перерыве и хорошем обеде, начинали чертыхаться, но ослушаться, никто не смел. И так повторялось не раз и не два, а с завидным постоянством. Об обеде в таких случаях можно было сразу забыть до отъезда деспота. Тонкий психолог, он сразу выявлял недовольных по известным только ему признакам и жестко третировал их. Я помню нашего заместителя по снабжению подполковника Слесарчика. Это был грамотный и исполнительный сотрудник, но несколько прямолинейный. Я не знаю, чем он не угодил командиру, знаю только, что началась его травля. Командир, всю неделю бывавший в штабе части наездами, вдруг объявлялся в пятницу и давал указание Слесарчику немедленно приступить к какой-либо срочной работе на всю субботы и воскресенье. Слесарчик, вымотанный добросовестной работой за всю неделю, вдруг понимал, что отдохнуть ему не придется и в этот раз. Беда его состояла в том, что семья у него проживала в Рязани, и ему необходимо было побывать дома, чтобы хотя бы привести себя в порядок. История эта закончилась конфликтом и переводом Слесарчика в другую часть. Я пытался разобраться в истоках автократичности характера командира. Побывал я как-то даже в гостях. Семейные отношения строились у него по такому же авторитарному принципу. Сына своего, спешащего к сверстнику на день рождения, он заставил прислуживать нам, несмотря на молящие взгляды, которые он бросал временами в сторону отца, а жене своей, работающей тогда в Москве учителем средней школы, даже не разрешил сесть за один стол с гостями. Так и запомнился он мне на всю жизнь - умным деспотом, пекущемся об удовлетворении собственного тщеславия и самолюбия более, нежели о порученном деле.

Последним моим командиром был подполковник Кулешов. Поднявшийся в руководители на волне перестройки, он олицетворял собой, в моем понимании, новый тип командира Российской Армии. Человек он был волевой, умеющий и распланировать работы, и спросить за их выполнение с подчиненных. Это был хоризматический лидер, обладающий в тоже время и природной суггестией. Он был высок и красив, этот командир нового поколения. Единственным недостатком, который я заметил тогда в его руководстве, была привычка выговаривать начальникам в присутствии их подчиненных, что не предусмотрено ни правилами педагогики, ни наставлениями воинских уставов. К сожалению, судьба распорядилась так, что мне не довелось поработать с Кулешовым достаточно, дабы описать сейчас стиль его руководства более подробно. Но я уверен, что за такими командирами - будущее Российской Армии, с такими руководителями я связываю возрождение России. А теперь подведем итог, уважаемый читатель. Из девяти командиров, командовавших мною за время службы, лишь трое - Андрезиньш, Власов и Кулешов, по-моему мнению, могли считаться командирами с большой буквы, не лишенные, конечно, человеческих слабостей. Из девяти командиров, только трое - третья часть, достойно представляли нашу, когда-то победоносную армию. Только им можно было доверить право посылать людей на смерть. Так готовы ли мы были к большой войне? Хотя бы по подбору и подготовке командиров? Однозначно могу сказать, что нет. И причина кроется здесь не в людях, а в окружающей нас семьдесят лет системе.

Впрочем, рассказал я о своих командирах не только ради этого анализа, мне хотелось, в первую очередь, показать нравы, царящие в нашей армии.

12. НАСЛЕДНИК КАЗАНОВЫ

А сейчас я расскажу вам о нравах, царящих в воинских гарнизонах, на примере одного такого городка - 131-й площадки Чайбалсанского гарнизона. В период с 83-го по 88-й годы. На этой площадке тогда располагался гарнизон танковой дивизии и семьи военнослужащих. Октябрьская Революция отменила институт церкви, не разглядев его важнейшего воспитательного значения, не дав взамен ничего. Отсюда и тот разврат, царящий в нашем обществе повсеместно. Лишь человек, верящий в бессмертие души, никогда не пойдет на преступление или безнравственный поступок, зная, что все его деяния не останутся в итоге безнаказанными. Большевики властной рукой отменили эту веру, и неверующий человек перестал бояться чего-либо. Он мучил и расстреливал в 37-м, отнимал хлеб, обрекая на голодную смерть целые крестьянские села, он бросал на пулеметы роты. Вы помните Сталинское сакраментальное: " В наступлении берегите танки, а людей мы еще наделаем". В обществе пропала нравственность, в душах людей поселился пожирающий внутренности дьявол. Вам никогда не приходило в голову, почему мы, в отличие от других народов, так любим произведение Булгакова "Мастер и Маргарита"? Да потому, что это гимн Дьяволу, а не Христу. И нашим испоганенным душам весть о его всесилии куда ближе и роднее, нежели "Евангелие" - благая весть. Но я немного отвлекся. Чтобы не заниматься измышлениями, расскажу вам о своем друге - Казанове нашего времени, и через призму его скоротечных романов, станет видна вся картина разврата, царящая в наших тогдашних воинских городках, да и обществе в целом.

Борзикову, а это был он, тогда было 35 лет. Имел он весьма импозантную внешность. Был широкоплеч, с маленькими щегольскими усиками, которые постоянно подкрашивал черной краской. Отличался веселым нравом. Своей внешности он уделял столько же внимания, сколько и небезызвестный лондонский денди - Джордж Браммелл. Он подолгу простаивал, часто нагишом, перед большим зеркалом, выщипывая пинцетом излишнюю растительность и, колдуя над своим лицом, которое имело ярко выраженные кавказские черты. Я и есть кавказец, частенько утверждал он, посмеиваясь над расспросами. Знаете, что такое по-чеченски "борз"? Это волк, отсюда и моя фамилия - Борзиков. Впрочем, версия происхождения его фамилии менялась в зависимости от обстоятельств. Будучи с ним проездом в приграничном пункте Борзя, я был свидетелем, как он самозабвенно убеждал одну из молоденьких местных продавщиц, что город назван в честь его дедушки, который в Гражданскую войну проливал здесь кровь. Слоями, поочередно, наносил он на лицо маски и кремы, подравнивал ножницами и бритвой прическу. Во время всей этой процедуры он не забывал ласково поглаживать свой пенис, приговаривая: "Труженик, ты мой". Утром он обычно пил кисель из неочищенной овсяной крупы, так как этот метод повышения потенции порекомендовал ему якобы космонавт Береговой, когда строительная организация вела работы в Звездном городке. Он обязательно вспоминал об этом при употреблении своего специфического завтрака, в который входили еще обязательно сырые яйца, мед и грецкие орехи. Советы космонавта перемежались в его воспоминаниях сразу же с интимными подробностями любовных историй, произошедших там же. Я хорошо знал своего друга и верю, что истории эти не вымышлены: ему просто не надо было их придумывать, скорее он терялся в выборе наиболее колоритной. Он рассказывал мне с завистью, что у одного из его друзей-космонавтов весь потолок спальни в зеркалах, что бы видеть себя при любовных утехах. С юмором повествовал, как они занимались любовью в тамошнем бассейне с дочерьми, каких-то, высокопоставленных космочиновников, а при этом, работавшее на совесть тогда местное КГБ, заглядывало во все щели и замочные скважины строения бассейна. Я привык к его рассказам и не удивлялся уже ничему. Ходил он в морской форме, ярко выделяющейся среди защитного цвета наших мундиров, своим черным колером. Смешно это конечно выглядело: моряк посреди безводных степей Монголии, но ради красоты он был готов на все. Как он в Москве ухитрился встать на вещевое довольствие в военно-морскую часть, останется, видимо, навсегда тайной за семью печатями. На прежнем месте службы за этот морской мундир ему придумали прозвище - Адмирал Канарис, у нас же тайком называли частенько рыбнадзором. Меня он, как человек, привлекал своим неувядающим, веселым нравом, любовью к жизни, искренностью и простотой. Он не считал, как многие в загранкомандировках каждую копейку, а жил полной и увлекательной жизнью, изобилующей приключениями и историями. Он смело брался за любые, казавшиеся невыполнимыми, дела и с честью справлялся с ними, при этом самодовольно ухмыляясь: "Нет таких преград, которых не брала бы партия". Хотя о компартии всегда имел самое отрицательное мнение. Он придумывал для себя различные мероприятия и развлечения. То ему вздумалось ходить на службу пешком, преодолевая вброд реку, сняв форму и неся ее над головой, то ему было необходимо ежедневно кататься по росе голым, во время утренних пробежек. С ним мы ходили в степь за диким чесноком - единственным источником витаминов в этой местности весной и за шампиньонами летом к загонам для скота монгольских аратов. На восьмое марта он непременно покупал в подсобном хозяйстве воинской части поросенка, обязательно женского пола. Брил его своим бритвенным станком, дабы не есть его со щетиной, и готовил по своим неведомым никому рецептам. Что в этом его поступке доминировало - юмор, насмешка над женским полом или еще что, мне трудно разобраться и теперь. Первое же мая считал праздником нечистой силы, утверждая, что именно ночь с 30-го апреля на 1-е мая и считается Вальпургиевой. В эту ночь и собираются ведьмы на свой шабаш на горе Броккен. Поэтому принципиально в этот день он вырывал из календаря лист с надписью "1-е мая" и использовал его вместо туалетной бумаги, услаждая красным листом свой анус. Скорее всего он был просто еще баловным мальчишкой в свои тридцать пять. Он мог крикнуть, стоя в строю на плацу: "Равнение направо", увидев, проходящую справа от построения симпатичную женщину. Все знали эту болезнь и не обращали на его выходки внимания, все ему сходило с рук. Болезнь эта называлась - женщины. Он был женат, но это не мешало ему гулять напропалую. "Жена не стенка, можно и подвинуть" - бахвалился он, но жены своей боялся, как огня, вернее того, что она узнает о его похождениях. А жена и вправду верила, что все слухи, которые неотъемлемой аурой сопровождали ее мужа, есть не что иное, как сплетни. Была она не лишена привлекательности, эта симпатичная москвичка с правильными чертами лица. С ее слов следовало, что с ее двоюродной сестры делали одну из позолоченных скульптур, размещенных по периметру большого фонтана ВДНХ. Вроде бы это та из них, что стоит со снопом колосьев на плече. Я думаю, что она не была такой уж наивной женщиной, но предпочитала не замечать за мужем его "маленьких" недостатков, оберегая двоих детей от семейных сцен грязных разбирательств. Тем более, что один раз они с Борзиковым уже разводились. "Я уже разводился", - смеялся над этим эпизодом семейной биографии этот лавелас, - "но снова женился и снова на той же самой". По-видимому, что-то их все же сильно объединяло. Каждый раз, порывая со своей очередной пассией, он неизменно говорил, как бы раскаиваясь в совершенной ошибке и стыдясь того, что связался, необдуманно, с заманившей его в расставленные тенета женщиной: "Все равно наши жены лучше!" Почему-то приплюсовав к своей жене и мою, с чего бы это? Я, откровенно сказать, не могу до сих пор понять его неразборчивость в половых связях. Он не мог пропустить ни одну мало-мальски привлекательную женщину. Он был настоящим Казановой! "Я и сам не знаю, что со мной", - отвечал он на мои расспросы, - "до тридцати лет было все нормально, а потом, как прорвало". Пусть с этим феноменом разбираются физиологи. Мы все люди такие разные, именно поэтому наш вид "хомо сапиенс" сначала выжил в борьбе с дикими животными, а потом и стал доминировать на всей Земле. Я же всегда считал, что двух людей всегда должно объединять нечто большее, чем банальная похоть. Я удивлялся и тому, что наш Дон-Жуан никогда не терпел поражений, правильнее будет сказать: я таких случаев не знаю. Сейчас наконец-то начинаю понимать: по статистике, в нынешнее, конечно, время, только от трех до шести процентов Россиянок, удовлетворены своими интимными отношениями, а что же делать остальным? По-видимому, Борзиков мог рассмотреть эту, глубоко затаенную в женских глазах неудовлетворенность. Очередное любовное увлечение, непременно, имело у него три четко выраженных этапа. На первом этапе он выбирал себе очередную жертву и начинал всячески ухаживать за ней. Когда жертва, обольщенная любовными речами, задаренная подарками, начинала отвечать взаимностью, наступал второй этап - бурных любовных отношений. Увы, длился обычно он у него недели две. После этого Олег как-то внезапно охладевал к "милой избраннице" и начинал избегать ее. Причем, бывало, что охлаждение порой переходило в тихую ненависть. Я всегда удивлялся этой метаморфозе и никогда не мог понять, с чего так можно ненавидеть своих бывших возлюбленных? А обманутые женщины тоже не понимали, почему это они так быстро отвергнуты? И искали встреч с ним. Я помню случай, когда одна из наиболее темпераментных поклонниц, буквально выбивала ногами дверь его квартиры, не ведая, что там он прячется уже с другой гейшей. Иногда он брал нереальные планы по "осчастливливанию" слабого пола своим вниманием и сразу заводил романы в разных местах с двумя, а то и тремя блудницами. На моей памяти случай его отлета в отпуск. Самолет должен был вылетать после обеда. Делая пересадку в Чите, наш герой должен был в тот же день оказаться в своей московской квартире в объятиях законной жены. К моему удивлению, на утро дня отлета он назначил свидание поочередно сразу трем женщинам, благо это было первое утро отпуска. "А что ты будешь делать по приезду домой?" - спросил я его, забыв, что передо мной Борзиков. "Как что?", - удивился он, - "сразу начну доказывать свою супружескую верность". Он был поистине неутомим. Объективности ради, замечу, что из организованных встреч тогда одна сорвалась, из-за нечеткого соблюдения влюбленными установленного графика. "Сколько же у тебя было женщин?", - спросил я его как-то. "Да уже за двести перевалило" - отвечал он. Как известно из литературы, у Казановы это число не превысило ста тридцати двух. Я понял, что передо мной, вселившийся в моего друга, дух Казановы. В то же время, для меня он всегда был лучшим другом. Всегда, в трудные минуты моей жизни приходил мне на помощь. Стоило мне встретиться с какой-либо преградой, как он, со свойственными ему оптимизмом и целеустремленностью, брался за ее преодоление. Особенно хорошо это у него получалось, когда ключи от ворот удачи находились в руках женщины. Как-то мне понадобилось установить доверительные отношения с заведующей отделом кадров вышестоящей организации. Как истинный джентльмен не буду называть ее фамилии, скажу только, что звали ее Валя. Она была замужем, но очень страшненькая. Особенно портили ее лицо пухлые большие, как-то странно вытянутые вперед губы. Что делать, на какой "сивой кобыле" подъехать к ней? К счастью, "Казанова" тут же предложил свой план: он ее соблазняет, а потом мы сможем решать с ней любые, самые заковыристые вопросы. Я не мог и предположить, что друг способен ради меня на такие жертвы. "Как ты сможешь утешаться с ней?", - отговаривал я его от этого альтруистического поступка, - "ведь у нее такие ужасные губы. "Не ужасные, а рабочие", - со знанием дела, поправил он меня и пошел собираться в дорогу.

Как дальше развивались события, я знаю со слов этого женского обожателя. Действовал соблазнитель в этот раз по принципу поручика Ржевского из известного всем анекдота. Он просто подошел к объекту обольщения, завел какую-то беседу, а после того, как между ними возникло взаимопонимание, сказал напрямую: "Валька, я тебя хочу!" Валентина сначала опешила от такого предложения, а потом ответила, собирая разбегающиеся от шока мысли: "Так в чем же дело, я пошла за ключом". Так начались их отношения, продолжавшиеся, впрочем, как обычно у Борзикова, недолго. Она потом еще долго передавала через меня ему приветы, не понимая Донжуанской натуры большинства мужчин: "Соблазнить и бросить". Надо, однако, отметить, что неприязнь моего друга была вызвана двумя татуировками на прекрасном теле его новой пассии. Он предполагал, что появились они не просто так, а связаны с ее возможным криминальным прошлым. На ягодицах у нее был рисунок двух чертей, которые лопатами подбрасывали топливо в воображаемую топку пекла. Когда женщина шла, они начинали очень правдоподобно шевелиться, будто брались, наконец-то, за прерванный отдыхом труд, подбрасывая и подбрасывая своими лопатами уголька в бездонную дыру для наказания грешников. А спереди, на лобке, была вытатуирована надпись на английском языке: "Маде ин ЮССР", что означало, видимо, по замыслу авторов этого плаката: "Сделано в СССР". Спида тогда не знали еще, но друг мой боялся заразиться от подобных особ какой-нибудь малоизлечимой венерической болезнью. В его дипломате всегда, несколько покопавшись в личных вещах, можно было обнаружить пачку презервативов. Он постоянно таскал с собой какую-то дорогую дезинфицирующую жидкость, за которую платил в Москве втридорога. Когда же я начинал подтрунивать над ним, за, как мне казалось, излишнюю предосторожность, он отвечал: "Ты не понимаешь всей важности моего здоровья: если буду здоров я, будут злоровы все женщины моего подъезда!" Я то, как раз, прекрасно понимал, заболей этот лавелас каким-нибудь венерическим заболеванием и в городке разразится настоящая пандемия этой болезни. Дивизия будет выведена из строя и боевая готовность СССР основательно подорвана. Как-то мы взяли с собой на рыбалку его старую морскую шинель, чтобы было чем укрыться от ночной прохлады. Обследуя ее карманы, "морской волк" обнаружил в одном из тайников сверток презервативов. Поскольку они были уже старые, женский совратитель решил избавиться от них. Но не выбрасывать же резиновые изделия в воду, они непременно всплывут, да и стоит ли так загрязнять окружающую среду? В землю закапывать - тоже хлопотно: земля здесь твердая, обезвоженная и высушенная солнечным зноем. Тогда мой друг-шутник решил проблему по-своему. Он незаметно подложил сверток с презервативами в котомку рыболовных принадлежностей одного из товарищей-рыбаков, жена которого отличалась ревнивым нравом. Что произошло у этого товарища потом дома, никто не знает, но на рыбалку жена больше его не пускала. Жаркая пора наступала у Борзикова, когда танковая дивизия всем составом выходила на полевые учения. Стоило многотонным панцирным машинам загрохотать под окнами наших жилых домов, увозя на ближайший полигон чьих-то мужей, как наш Казанова преображался. Его взгляд начинал метаться, а мозг не в состоянии был на чем-либо сосредоточиться. "Ну вот, опять у танкистов учения, а отдуваться опять нам - строителям", - любил говаривать он в такую пору. А пора для него наступала действительно жаркая. Я не буду утомлять читателя многочисленными подробностями его побед над женскими сердцами, пусть они поверят мне на слово: победы были и победы многочисленные. Запомнился мне случай, когда сексуальная одаренность "наследника Казановы" была поставлена нами на благо обеспечения наших семей дефицитными товарами. Купить что-либо приличное, как в продуктовом магазине, так и в вещевом было возможно в то время лишь по распределяемым командованием талонам. Обойти эту систему стало нашей навязчивой идеей. В конце-концов Борзиков не выдержал умственного тренинга и предложил простой, но верный способ. "Я, так и быть, беру на себя продавщиц вещевого и продуктового магазинов, а тебе остается книжный", - объявил он мне как-то свое решение проблемы. Мне это решение, несмотря на очевидную мне скидку, не понравилось. Видимо до настоящего мужчины мне ой как далеко. Я отнюдь не пуританин, но иметь связь с женщиной, которая не импонирует мне ничем и с которой меня не связывает духовная нить, я не могу. Я с треском провалил это мероприятие, но два других магазина вскоре оказались под нашим полным контролем. Правда и моему другу не все в этом проекте пришлось по нутру, иногда он ворчал: "Ну, не могу я с ней, - имея в виду полную директрису продуктового магазина, - ноги, как два свиных окорока, а надо!" Пришлось мне как-то побывать с ним в краткосрочном отпуске в его родном городе Москве. Я плохо знал Москву тогда, плохо знаю ее, и сейчас. Конечно же, я попросил хоть что-то рассказать о ее достопримечательностях. Катались тогда мы по столице на "жигулях" восьмой модели, одолженных, у его друга, небезызвестного Федоровского хирурга Гудичкова. Как я был наивен! Я ничего не узнал об этом городе. Увидав по ходу движения автомобиля какое-нибудь историческое здание или обычную новостройку, он тут же с пылом и жаром начинал вспоминать, когда и из какого окна строения он наблюдал за вечерней Москвой, при этом, обязательно имея кого-нибудь, или готовясь поиметь. Его рассказы были всегда красочны, отличаясь, порой забавной фабулой, что могли бы лечь в основу повествования о современном Казанове. Мне же запомнилась одна из его историй, больше похожая на вымысел. Перескажу ее с его слов. Как-то довелось им отмечать в одном из ресторанов Москвы чьи-то новые звезды на погоны. В то время модно было приглашать сослуживцев в ресторан по каким-либо событиям, которые полагалось "обмыть" в обязательном порядке. Впрочем, иногда, коллективы строительных организаций отмечали там общенародные праздники. Все шло, как обычно, но после нескольких тостов Борзикову бросилась в глаза симпатичная мордашка за одним из столиков зала ресторана. "Она" была с подругой. Упустить такой шанс для нашего Казановы, значит, было бы испортить весь вечер, а может и всю жизнь. Взяв с собой товарища, он пошел знакомиться. Оказались эти девушки из Финляндии, приехали они в СССР по каким-то важным делам, суть их Борзиков не очень-то и понял, так как русским языком владели те не важно. Но контакт, с представителями другой страны, был установлен. Выпив еще и еще в новой компании, друзья увязались провожать, непривыкших к крепости русской водки иностранок. Закончились эти проводы в квартире его товарища, такого же бабника, как и Борзиков. Отметив, еще раз встречу за столом, опьяненные спиртом, и нахлынувшей вдруг любовью, разошлись по комнатам. Друг мой уже плохо помнил, что было дальше, только припомнил потом, что разгоряченная водкой финка кричала ему в тот вечер на ухо: "Темпо, темпо!" А на утро, более сносно изъяснявшаяся по-русски ее товарка, объяснила ему наконец-то, что кричала подруга не "темпо", а "тампон", который, видимо, сильно мешал ей.

Не могу не заметить, что разврат процветал в воинских гарнизонах повсеместно и мой друг был лишь маленьким винтиком этого шоу. И бросались в глаза эти внебрачные отношения лишь иногда, когда случайно они вычислялись пытливыми и ревнивыми супругами или любопытными подругами. Однажды и мы с другом были свидетелями подобной истории. Работала в кафе "Строитель" продавщицей молодая женщина, была она хороша собой, звали ее Женя. Муж ее был медик - ум местного медсанбата, но почему-то постоянно пропадал в командировках. Тогда мы не придавали этому значения - служба есть служба. Женя хорошо одевалась, в гардеробе ее всегда фигурировали вещи последних военторговских завозов. На это обратили внимание коллеги вещевого магазина. Стали замечать, что, что вещи, поступающие в магазин малыми партиями и достающиеся по законам социалистического распределения только командованию танковой дивизии, обязательно появляются на Жене через пару дней после распродажи. Дальнейшее расследование, проведенное коллективом миссис Марпл, установило дарителя - им оказался начальник политотдела дивизии. Эта информация быстро разнеслась "службой сплетен и домыслов" городка, не вызвав особого ажиотажа. Нам же, да и всем здравомыслящим, стало понятно, почему ее муж так часто командируется подальше от расположения части и нахождения семьи. Не доверяя до конца женским завистливым росказням, мы как-то, пользуясь доверительными отношениями, спросили вместе с Борзиковым, напрямую, эту гарнизонную путану о правдивости слухов. Она не стала отпираться, промурчав тогда себе под нос фразу: "А что, и полезно и приятно!"

Иногда, происходили комичные ситуации, где участниками выступали "рогатые" муж или жена. Одна такая обманутая жена, вернувшись из отпуска, узнала, что муж гулял без нее налево и направо, как говориться. Женскому окружению нетерпелось доложить обманутой супруге о коварных изменах ее муженька, предвидя слезы и сцены ревности. Наконец-то, одна из сплетниц решилась на это, однако, ее сообщение, произносимое вкрадчивой речью, было грубо прервано разъяренной женщиной: "Да мой Гриша, вас всех, сучек, скоро тут перетрахает!" После этого, интерес сплетниц к похождениям Гриши как-то незаметно угас, и он был низвергнут с Олимпа донжуанской славы. О нем и о его похождениях быстро позабыли, а выполнил ли Григорий наказ жены - то покрыто мраком. Я был свидетелем другого случая, когда неверного муженька подвел "набравшийся" собутыльник. За общим столом мы отмечали какой-то праздник. К моему сослуживцу накануне приехала, к новому месту службы мужа, его супруга, но не все приглашенные еще об этом знали. Выпив изрядно, сотрапезники пустились в бесконечные разговоры, отпущенными на волю языками. Сосед моего героя, повернувшись к нему всем торсом, неожиданно произнес, указывая при этом на законную жену вялым движением руки: "Это что у тебя, новая?" Жена сослуживца все, конечно же, сразу поняла, но, как воспитанный человек не подала виду. Что было дома потом, нам не дано узнать: культурные люди не выносят сор из избы. Сталкивался я во время службы и с поступками женщин, которые не поддавались объяснению, и не укладывались в моем сознании, воспитанном на идеях гуманизма. Так, одна из "женушек" сразу после рождения ребенка исчезла, оставив с ребенком на руках военнослужащего. Куда скрылась эта "мать", мы тогда так и не установили. Отцу ребенка командованием части был предоставлен декретный отпуск. И смешно и печально. Как она сейчас, эта дочка полка?

Но вот и все, мой рассказ о "Соддоме и Гоморре" воинских городков подходит к концу. Мне кажется, читателю теперь стала понятна атмосфера разврата, царящая в 80-х годах в воинских городках. Хочу закончить рассказ на положительной ноте, чтобы у вас не осталось горького осадка о нашем общем недавнем прошлом. Служил в нашей части обыкновенный советский военный строитель, капитан по званию, чернявый и глазастый. Мы часто возвращались со службы вместе. Издалека начинал разглядывать он, во дворе домов, стайки щебечущих о своем женщин. "А вон и моя", - заключал он, отличив родную фигуру жены среди мам с колясками. "Бывают женщины некрасивые, бывают страшные, но моя всех страшнее", - как бы оправдывая перед друзьями свой выбор, неизменно произносил он. Жена у него действительно была некрасива, природа не удосужила свести черты ее лица в единый ансамбль и напоминала она собой африканскую антилопу гну, которую и зоологи зачастую называют неудачной шуткой естественного отбора. Но по тому, как она встречала уставшего мужа, как весело бежала ему навстречу, было видно, как она счастлива. Мы все давно знали историю его женитьбы. Как-то во время разбитной гулянки, которыми так изобилуют отроческие годы, он случайно познакомился с ней. Когда же прошло похмелье, и он смог контролировать свои действия, то с удивлением обнаружил, что находится в ее постели. Эта история так бы и закончилась мимолетным дуновением ветерка, но Судьба распорядилась иначе. Через пару лет он случайно встретил ее с маленьким ребенком в коляске. Она была рада ему, она не корила его и не предъявляла претензий. И он понял, что не сможет уйти больше от этой неказистой Мадонны, не сможет оставить на произвол суматошной жизни ее и сына. Что в этом поступке? Любовь, честь, долг, совесть? К чему нам выворачивать наизнанку душу благородного рыцаря? Главное, что они есть среди нас, пока они существуют, есть надежда, что наше общество излечится от всех заразных болезней, которые долгие годы сжирали его изнутри.

13. А СУДЬИ КТО?

А теперь, дорогой читатель я поделюсь своим мнением о нашей Фемиде, вернее, о ее представителях, которые дадут понятие о "компетентных органах" эпохи застоя. По роду службы, а я был финансистом, мне не раз приходилось контактировать с представителями этого племени, и были все следователи, судьи и прокуроры так же различны в своих взглядах и действиях, как и все наше разношерстное общество, членов которого все время пытались причесать под одну гребенку и объявить новым типом людей. У меня были друзья среди представителей юстиции, честные и порядочные люди. Но в целом я не могу не вспоминать о них с чувством отторжения. И причина этого кроется в отношении большинства стражей порядка к нам, обыкновенным людям, пусть иногда заблуждающимся и ошибающимся. Стоило только каким-то образом соприкоснуться с их службой и ты, независимо от того виноват ты или прав, доказана твоя вина или нет и сколь она существенна, становился для каждого из них обыкновенным "мусором", человеческим отребьем, который надо осудить и перевоспитать. Я до сих пор с брезгливостью вспоминаю их нравоучительные речи и грозные взгляды, сопровождаемые обязательно запугиванием, мол, неплохо бы тебе и немного "посидеть", чтобы понять все как следует. Я всегда прекрасно понимал, если было бы за что, давно бы посадили, не спрашивая моего согласия, а раз дело ограничивается угрозами, значит, прокуратуре опять что-нибудь понадобилось от нашей строительной организации. Справедливости ради скажу, что сталкивался я по службе только с представителями военной прокуратуры, а посему все вышесказанное к другим органам правопорядка относиться никак не может, к тому же рассказ мой пойдет только о Военной прокуратуре Чойбалсанского гарнизона в 80-х годах 20 века. Рассказ мой простенький, но я думаю, и он раскроет всю подноготную организации прокурорского надзора в застойный период.

Итак, я, молодой финансист строительной организации военно-строительных войск, прибыл к новому месту службы - в гарнизон войсковых частей, расквартированных вблизи города Чойбалсан. Сразу навалилось много забот и хлопот. Не буду подробно описывать свои обязанности. Жена моя, с которой мы разошлись через несколько лет после этого случая, устроилась работать в бухгалтерию квартирно-эксплуатационной части. Это и предопределило дальнейший ход событий. В этом же отделе вместе с ней работала жена военного прокурора гарнизона и жена одного из следователей. Моя бывшая супруга отличалась привлекательностью, но не блистала никогда умом. Увы, она была моей избранницей, а что наша жизнь - выбор и стечение обстоятельств. Между тем у супруги прокурора наступил день рождения. С любовью к своим сотрудницам она приглашает весь коллектив бухгалтерии к себе домой отметить это событие. Прошел праздник на славу, все много смеялись и танцевали, появившийся со службы муж включился в это торжество, приглашая на танец поочередно всех сотрудниц. Особенно ему понравилось ухаживать за моей бывшей женой.... Изрядно выпив, он, несмотря на протесты своей половины, пошел проводить чужую жену до дома. Я не буду строить предположений, скажу лишь, что этот "образец моральной стойкости" очень удивился, когда дверь, вернувшийся домой жене, открыл я. Ушел он, напившись вина, с угодливой улыбкой на устах, но не стало для меня с той поры врага страшнее нашего прокурора. По-видимому, у него везде были осведомители, поскольку следил он за каждым моим шагом. Мы были в разных "весовых" категориях - подполковник и лейтенант, но я не мог уже ничего изменить, история шла к своему фатальному исходу, независимо от моей воли. За работой и заботами незаметно подкрался Новый Год. Командованию части надо было отчитываться за выполненные строительные работы. Проблема возникла из-за одного крупнопанельного дома, в нем не были уложены деревянные полы, по причине несвоевременной поставки доски пола. С одной стороны - он был полностью готов, с другой - заселять в него людей было нельзя, пока не придет состав с досками и их не настелят в каждую квартиру. Вышестоящее руководство, командование забайкальского военного округа, решило этот вопрос для себя сразу. В Москву был отправлен отчет, где дом показывался введенным в эксплуатацию. За ними вслед, показали ввод дома и более низкие ступени иерархии. Дошел черед и до нашей организации представлять отчетность. Я не собирался спорить с генералами округа, это было бы просто смешно. И я подписал отчетность. Правда, в моих действиях был трезвый расчет. Я рассуждал так. Поскольку организация наша за границей не являлась хозрасчетной, то любая приписка не повлечет за собой материального ущерба государству: за ввод дома не предусматривалось премий, заработная плата же на покрытие полов израсходована не была. А поскольку нет материального ущерба, привлечь меня возможно только к дисциплинарной ответственности, что будет сделано генералами быстрее, если я эти бумаги не подпишу. В конце-концов, мой прогноз оправдался, но сколько нервов потратил я, прежде, чем события привели меня к этому итогу. Примерно через месяц после Нового Года последовал вызов в прокуратуру. Я не думаю, что прокурор хуже меня ориентировался в этом вопросе и изначально не предполагал, чем закончится все это дело, но в своих действиях, по-видимому, он руководствовался какими-то другими чувствами. Для меня же начались изматывающие еженедельные допросы. На первом из допросов я наивно сослался на моих вышестоящих начальников, первыми показавших дом, введенным в эксплуатацию, но сразу же получил наставление-отповедь от зампрокурора, ведшего следствие": "Здесь каждый отвечает сам за себя". Тогда я понял, цель этой акции - я, кому-то я очень не угодил в этой жизни. Заместителем прокурора тогда был подполковник Черепанов. По натуре это был добрейший и мягкий человек. Часто в перерывах между "заседаниями", перекуривая, он извинялся: "Вы уж извините, что мы так". Потом мы заходили в кабинет, и лицо его преображалось. Он словно сочувствовал мне, но должен был до конца выполнить чей-то строгий приказ. Иногда разговор переходил на другие темы. Он подробно расспрашивал меня о правилах и положении удержания алиментов, ценя, как финансиста. Много позднее узнал я, что пришел Черепанов в прокуратуру с понижением в должности за аморальный поступок: бросил жену с тремя детьми и женился на молодой женщине. До этого же он состоял юристом при нашем военном атташе в одной из стран Восточной Европы. Иногда в допросах его подменял капитан Ковалек - старший следователь прокуратуры. Это был быстрый и подвижный человек южных кровей. Его можно было увидеть шагающим по жилзоне городка в любое время суток, если только ночь не окутывала непроглядной тьмой весь гарнизон. В руках у него всегда были какие-то свертки и кульки. То не были "дела" подследственных, то были дефициты, добываемые капитаном именем закона в подсобках военторга. И какое отношение должно было сложиться у меня к моим "судьям"? На следующем допросе, видя некомпетентность Черепанова в финансовых вопросах, я наплел ему разной галиматьи, которая, однако, в глазах несведущего в тонкостях экономики человека выглядела грамотным и обоснованным алиби. "Что ж вы в прошлый раз так не защищались", - помнится, посочувствовал тогда мне зампрокурора. Но вызовы на допросы не прекратились. Я, видимо, сполна должен был вкусить прелестей подследственного. Подошло время моего очередного отпуска. Поскольку я не давал подписку о невыезде, то полагал, что смогу улизнуть от назойливого следствия. Но не тут-то было, узнав каким-то образом о моем отпуске, прокурор строго-настрого приказал моему командиру не отпускать меня. Травля продолжалась. Сколько бы это продолжалось и чем бы закончилось неизвестно, если бы моя бывшая жена в тайне от меня не сходила на прием к прокурору. О чем они там беседовали и беседовали ли, неизвестно, но преследование прекратилось. Дело еще тлело в топке правосудия года два, вспыхивая, иногда, новыми яркими языками пламени: в часть звонили и требовали каких-либо справок, относительно моей персоны, для доукомплектования собранного материала. Мне же оставалось молиться, чтобы не попасть под проводимые тогда частенько нашей партией компании по борьбе с чем-нибудь, в данном случае - с приписками. Закончилось это дело через три года, раздувшись за это время до нескольких пухлых томов. Закончилось как-то по-будничному. На имя командира моей части пришло письмо из прокуратуры с уведомлением, что дело "по припискам" закрыто за отсутствием состава преступления. Там же рекомендовано командиру части привлечь меня и других должностных лиц, проходивших по этому делу, к административной ответственности "за допущенные упущения по службе". Ну и какое у меня должно было сложиться отношение к нашему правосудию после первого же знакомства? Прокурор этот уехал потом в Ворошиловград, на прощание, позвонив мне и попросив приказным тоном: "Найди-ка мне обоев на ремонт квартиры". Квартиру надо было сдавать домоуправлению, а платить за ее ремонт было ему "не по карману". Он любил повторять, этот прокурор: "Мы взяток не берем". Они действительно не брали взяток, они по-хозяйски собирали оброк за право на спокойную жизнь.

Я не в обиде на этих людей, представлявших некогда наше правосудие. Я прекрасно понимаю, что их поведение - порождение нашей несовершенной системы, когда каждый мог выжить, лишь имея что-то со своей профессиональной деятельности. Строитель тащил домой или на обмен, отпущенные ему и незаконно списанные стройматериалы, продавец - украденные, у обманутого покупателя продукты, слесарь - ходовые запчасти со своего завода, а труженики Фемиды использовали в тех же целях свою безграничную власть.

Расскажу вам еще об одном эпизоде, связанном с прокуратурой, оставившим в моем сердце кровоточащую рану, которая часто, несмотря на прошедшие годы, болит, вызывая угрызения совести за ложь и предательство. И эти угрызения бывают порой хуже адского пламени, в котором предстоит нам всем замаливать когда-то свои грехи. Для чего расскажу? Быть может и у тебя, читатель, возникнет когда-нибудь необходимость выбора между суровой правдой жизни и собственной совестью. Тогда ты и вспомнишь мои муки!

В 86-м году пришел приказ одному из наших военно-строительных батальонов убыть к новому месту дислокации - в Приморье к озеру Хороль. Вы не можете себе представить, что такое - отправка батальона эшелоном. Только один пример: командир батальона четверо суток не спал, пока наконец-то, не загрузил все имущество в вагоны. Приходилось и мне работать, не поднимая головы, оформляя множество различных бумаг и документов. Работа была в самом разгаре, когда ко мне зашел заведующий продовольственным складом батальона, звали его Коля. "У меня излишек мяса на складе - 40 тонн" - невнятно пробормотал он. Я мог допустить, что на складе части мог образоваться излишек в 40 кг, 400 кг, ну, пусть - 4 тонны, за счет выдачи вместо мяса на солдатскую столовую самозаготовленных дзеренов, но сорок тонн!!! Вагон неучтенного мяса! Такого быть не могло. И я не поверил прапорщику, забыв, что социалистическая система способна и не на такие чудеса. "Иди и проверь всю документацию, приход-расход", - наказал я ему, - "а потом доложишь". Но Колю с докладом я более не дождался, я даже забыл о нем в этой суете. Только после убытия эшелона, вечером того же дня, вспомнил я об излишке мяса на складе. Однако то, что ответственное должностное лицо не обратилось ко мне вторично, успокоило меня. "Значит, нашли, наконец-то, ошибку в учете или подсчете", - успокоил я себя. Эпизод этот быстро стерся из памяти, его заслонили впечатления трудовых будней. Примерно через три месяца после убытия батальона меня вызвали в гарнизонную прокуратуру, где лежало письмо прокурора Дальневосточного военного округа с просьбой допросить меня по факту излишка мяса в эшелоне. Оказывается, прибыв к месту нового расквартирования батальона, начальник продовольственного склада, с ведома командира части, развернул бойкую торговлю тушенкой среди местного населения, наполняя за счет излишков продуктов свои карманы. Но перестройка тогда давала лишь первые ростки, о приватизации никто еще не слышал, зато ОБХСС работала исправно. Предприимчивого прапорщика посадили на скамью подсудимых за расхищение социалистической собственности, вместе с ним был привлечен к уголовной ответственности командир части. Не выясненным для следствия оставался один вопрос: знал ли я об этом излишке и если да, то почему не принял мер. Что я мог ответить? Сказать правду и сесть на скамью подсудимых, как сообщник, рядом с Колей? Я не хотел этого и отрекся от всего.

Не надо строго судить меня за это. Я думаю, Господь уже наказал меня, послав долгие и мучительные угрызения совести. Недаром гласит Библия - Бог, он внутри каждого из нас.

На этом я заканчиваю эту главу. Я думаю, что читателю должно быть понятно: при такой правоохранительной системе не могло существовать правовое государство.

14. О пьянстве.

Удивительна тяга русского человека к спиртным напиткам! Вы думаете, она была всегда - нет, пьянство на Руси было распространено не более чем в других странах, алкоголизм в нас умело воспитали наши коммунистические вожди. Надо было одурманить людей, отучить думать, спрашивать себя, почему мы так убого живём, анализировать события и замечать пороки, сделать нас послушными рабами системы. И наша страна, процветающего на импорте нефти и газа социализма, весьма преуспела в этом. Я вспоминаю юные годы. Жили мы рядом со сквериком, неухоженным и кустистым, с краю которого примостился небольшой парфюмерный магазинчик. Нас, босоногих мальчишек, влекло туда весьма с прагматической целью: под кустами в траве, среди мусора и стекла, собирали мы для своих нехитрых детских игр, сотни пластмассовых пробок от флаконов одеколона. Тогда я не понимал, откуда берутся, столь богатые залежи таких необходимых тогдашней, неизбалованной дорогими игрушками, детворе, "ценных вещей". Много позже пришло понимание и ужас, от количества потребляемых ежедневно, парфюмерных изделий, местными алкоголиками. Прославились мы уже давно своим алкоголизмом и за границей. Помню с интересом, рассматривал я, сувенирный фужер для алкогольных напитков, в бытность моего пребывания (где отец проходил воинскую службу) в Германии. На его стеклянных вытянутых боках имелся ряд мерных насечек-рисок, по-видимому, для того, что бы любой потребляющий напиток, мог соизмерить наливаемую дозу, с полагающимся ему количеством алкоголя по "питейному статусу". И выглядел этот статус так. Нижняя риска соответствовала наименьшему количеству жидкости и предназначалась для подрастающего немецкого поколения. Далее шли по порядку, соответствующему всё большему количеству алкоголя, бабушка и дедушка, мать и отец. После обозначенной дозы отца, составляющей примерно половину фужера, в шкале шёл необъяснимо большой промежуток - разрыв ещё на полстакана, заканчивающийся у самого края отметкой с надписью "русские". Что чувствовал я, держа в руках эту рюмку? Гордость за своих соотечественников, способных выпить больше всех и этим покорить мир? Нет. Скорее какую-то досаду за скудоумие русского человека, готового травить и дурманить свой мозг так, как это не делают нигде в мире. Причину этого я тогда не понимал. Интересный урок отвращения к пьянству (да, именно к пьянству, а не к употреблению спиртного как такового), дала мне в детстве моя мать, тонкий психолог детских душ. Надо заметить, что отец мой, любил выпить, как говорится "по праздникам". Но особо, его пристрастие, давало себе волю в отпуске, который он неизменно проводил у себя на родине - в богом забытой деревеньке Урюпинского района Волгоградской области. Пили там, во всяком случае, в эпоху развитого социализма, немеренно. Способствовал этому расположенный невдалеке, в двадцати километрах по бездорожью, спиртозавод. Огненную воду, откуда, выносили в резиновых грелках, отчего, разливаемый потом по бутылкам напиток, приобретал незабываемый "резиновый" привкус. Быть может для кого - то двадцать километров покажется "марафонской дистанцией" для доставки алкоголя, но как известно, для страждущего и для бешеной собаки, двадцать километров - это не крюк. И спирт тёк бурной рекой через степи, разливаясь живительными ручейками по хуторам и деревенькам.

"Ну вот",- говорила моя мать, заглядывая в календарь и считая дни, когда отец вернётся из деревни - "приедет, начнёт рассказывать, как отдохнул, так только что и слышно, так о бутылке".... Решил и я прислушаться к отцовским отпускным повествованиям. Вот дословно его скупой отчёт о проведённых деньках в родной деревеньке, произносил он его с каким-то воодушевлением, будто бы вспоминал о выдающихся свершениях, с блеском в глазах и решительной жестикуляцией руками. "Собрались у соседа Славки - трёх бутылок нету, пошли потом на сенокос с отцом и кумом - к вечеру пяти бутылок нету, остались в ночноё с деверем - двух бутылок как не бывало... ". Далее шёл длинный перечень "уничтоженных" бутылок и "опрокинутых" рюмок при разных обстоятельствах с минимумом связующих слов и пояснений. Я стараюсь, как можно более точно передать стилистику речи и смысловые выражения моего отца, что бы можно было понять духовную ограниченность алкоголика. А ведь я не могу сказать, стараясь быть объективным, что отец был глупым человеком. Да и занимал он до самого ухода на пенсию, важные и ответственные посты. И такие люди управляли нами! Я помню, конец семидесятых годов - время учёбы в институте города Калининграда. Сейчас период этот называют "Золотым Брежневским периодом". Трудно было в выходные дни, я уже не говорю о праздничных мероприятиях, встретить кого-нибудь в городе не пьяного. Из открытых дверей балконов и окон "хрущоб" повсеместно доносились разухабистые песни и хмельные крики, порядком выпивших людей. Единственным товаром, всегда имеющимся в достатке на прилавках магазинов, была алкогольная продукция.

Теперь возьмём для исследования, чуть более позднее время, восьмидесятые годы, судьба тогда занесла меня служить в небольшой прибалтийский городок Советск. То что я там увидел, ещё более удручало. О массовых попойках в конце каждой недели прямо в штабе части и рассказывать неинтересно - такой это было обыденностью. Поразил меня другой факт. При употреблении спиртного в компаниях среди молодёжи я заметил, что некоторые особи обоих полов, не употребляют алкоголя вообще, коротко поясняя: я зашился. Это означало, что человек уже в столь юном возрасте, находится на лечении от алкоголизма и под наблюдением врачей. Количество таких "зашитых", в кругу моих знакомых, с каждым днём возрастало. Можно было только ужасаться, охватившей город эпидемией алкоголизма. Вскоре таких больных я стал легко различать, среди нормальных ещё людей. Лица их были несколько опухшие и одутловатые, какие - то помятые, как будто они только что проснулись и ещё не отошли, от полной, сновидений и кошмаров, ночи. Глаза их были тусклы, и как - то по стариковски хмуро, глядели на наш, полный красок, мир. Надо заметить, что по своему воспитанию и мировоззрению, я никогда не употреблял крепких спиртных напитков, и порой, дабы отвязаться от назойливых водочных компаний, приучился говорить волшебное: "Я зашился!" И меня понимали! Вернее, только эту фразу и принимали в оправдание моего нестереотипного поведения.

А вот и девяностые годы, Наро-Фоминск. Пить водку здесь начинали с пятницы. Короткий рабочий день заканчивался забегом в магазин. Встретить кого-нибудь из мужчин на улице Шибанкова в пятницу вечером трезвым, было нонсенсом. Везде, у закрывающихся уже на выходные дни производств, скрываясь за куцыми жердинами ограждений и заборов, были видны "кучки" любителей "огненной воды". Не нарушали сложившихся в городе традиций и наши шофера, из гражданских лиц. Схема получения спиртного была предельно проста. Всю неделю экономился бензин, а в пятницу его неучтенные излишки менялись на водку. Среди шоферов, с утра пятничного дня, было, что и разговоров, только как, о предстоящем посещении "буфета". Не сразу мне удалось выяснить, что под "буфетом" подразумевается один из приспособленных для выпивки, частных гаражей. Самое смешное можно было увидеть в субботу утром, когда мой шофёр начинал метаться с вытаращенными, в буквальном смысле глазами, в поисках дозы для опохмелки. Тут я выслушивал массу трагических примеров, когда скупердяйка - жена, не дала опохмелиться, выпившему накануне мужу, и тот скончался от сердечного удара. В конце концов, заветная рюмка находилась и, всосав её, своим идеально приспособленным для этого ротовым аппаратом, водитель успокаивался. Положив под язык таблетку валидола, что бы заглушить запах выпитого спиртного, в случае встречи с дорожным инспектором, повеселевший и удовлетворённый шофёр, садился за баранку автомобиля. Неудивительно, что после подобных выпивок, шофера неизменно попадали в непредвиденные, иногда комичные ситуации. Память хранит один из таких случаев. Рано утром наш шофёр, появившись на автобазе, не нашёл на привычном месте, оставленную накануне вечером, свою грузовую машину. Всё ясно - это кража, о чём он и поспешил доложить, руководству организации. Начали разбираться - в регистрации движения автотранспорта на проходной, прибытие машины не учтено. Этот факт поверг в изумление нашего водителя. Он начал припоминать события прошедшего дня, что давалось ему, по - видимому, с большим трудом. После получасовых мозговых усилий и всемерной помощи дружков по застолью, истина была установлена. Оказывается, автомобилист вчера после трудового дня, решил заехать на местный рынок за покупками. Припарковав рядом с рынком машину, он отправился за покупками. Но толи несоразмерно большие цены произвели на человека шокирующий эффект, то ли просто мозг был занят другими мыслями, но только про свою оставленную машину он забыл и вернулся домой на автобусе. К счастью для горе - водителя, машина ждала его там, где он её оставил, и всё закончилось в этот раз, благополучно. Что это? Конечно последствия болезни, имя которой - алкоголизм.

Возможно, наши врачи, учителя, артисты - все те, кого мы называем объединяющим словом "интеллигенция", не подвержены этому пороку? Довелось мне в 87-м году участвовать в неоднократных застольях с известным хирургом Федоровской клиники глаза Гудячковым. Напивался он каждый раз буквально до "поросячего визга". Как он на следующий день мог идти оперировать глаза больных, остаётся для меня загадкой и поныне. Видел я его недавно в рекламном ролике. Жив, здоров, только постарел очень. Но это не мешает ему зазывать потенциальных клиентов на операции.

А может у нас в глубинке с этим не так плохо? Может там люди чище душой и крепче верой? Был я недавно в не большом Пинском селе, что в Белоруссии. Здесь где - то по приданию и жила та знаменитая кудесница Леся - Алеся, что часы по кукушке считает и прославленная писателем Куприным. Увы, и там основной движущей силой всех процессов, является алкоголь. Употребляют здесь в основном самогон, сваренный собственноручно, благо батько - Лукашенко, изготовление для собственных нужд и потребление самогона, разрешил. Самогон здесь единственная ходовая разменная монета. Без него не двинется на твоем участке не один колхозный трактор, не решиться вопрос в сельсовете.... С утра "слетаются" жужжащими роями мужики в один из дворов села, где спозаранку куриться труба, установленного в сарае, самогонного аппарата. Каждому надо отведать первача, унять невыносимую наркотическую тягу. Хозяин наливает всем. Самогонные аппараты здесь есть почти в каждом дворе, и производить алкоголь в достаточном количестве для своего потребления и необходимых коммерческих расчётов несложно. Для меня всегда было загадкой, почему ж эту "разменную монету" всегда принимают к оплате, почему не происходит обесценение "валюты" из-за перенасыщения рынка? Доллар США посинел бы от зависти, увидев такое. Объяснил мне суть вещей тесть: " Сынок, у нас на селе, потребление "водки" всегда опережало производство!" Это опережающее потребление породило удивительную ситуацию - всё более спивающиеся мужское население посёлка, всё более выключается из процесса производства. Вся тяжесть заботы о семье перекладывается на нашу многожильную русскую бабу. Здесь она, зачастую, и заготавливает дрова, и пашет и сеет и жнёт да ещё успевает рожать и растить детей.

А о пьянстве в армии и вспоминать не хочется. Что бы ни быть голословным, перейду от общих фраз и обобщений к конкретным типажам. Одним из офицеров, служивших со мной на Байконуре и безмерно любившим выпить, был наш заместитель командира части по материально-техническому снабжению, подполковник Гусев. Прибыл он в нашу часть задолго до меня с космодрома Плесецк, что в Заполярье. Сын у него часто болел простудами в морозном зимой и мокром летом климате Севера. Командование космодрома, к которому он неоднократно обращался с рапортами о переводе, в более климатически подходящее для сына, место службы, наконец-то "сжалилось" и, как бы в издевку за настойчивость, перевело его в не менее суровое место, но с более теплым климатом. Хозяином он был, конечно, не важным: в конце каждого года у него на складах неизменно образовывалась недостача. Но, все прекрасно понимали, что недостача - это результат неудовлетворительной работы его срочнослужащих-кладовщиков, и правдами и неправдами списывали ее. Гражданские организации - "почтовые ящики", работавшие вместе с нами, имели всегда, даже по официальным данным, сумасшедшие неотфактурованные поставки, о которых никто не знал и не истребовал. Для человека, несведущего в экономике поясню, что это строительные материалы, отпущенные им без документов, "под честное слово", а чаще всего, просто украденные и уложенные в дело. Бесхозяйственность здесь царила на каждом шагу, особенно поражали горы металлолома, для очистки стройплощадок закапываемые в котлованы. Строительство часто велось без самых простейших инструментов и приспособлений, "на глазок". Главное было сделать сооружение вовремя, а не качественно.

Гусев был исключительно честным и порядочным человеком, старой деревенской закваски. В его Костромской деревне, никогда не запирали на замок дверей, не крали и не обманывали друг друга. Таким был и он. Я знал, что за время всей службы этот трудяга, не положил и ломаного гвоздя в свой карман. Любил он и хорошую шутку и часто подтрунивал над начальством. Возраст у него был по армейским меркам пенсионный - 42 года. И ему все прощалось. Вместо росписи выводил он своей рукой витиеватого забавного гуся, собранного из разных по размеру букв его фамилии. Один из "высоких" командиров, зло высмеял подполковника за эту причуду и более я не видел на документах этой забавной птицы. Зато, стоило Гусеву немного выпить, он начинал непременно выводить на всех бумагах: "Согласовано. Лебедев". А выпить он любил, впрочем, как и многие в нашей тогдашней армии. Спирта на Байконуре было много. Его использовали для обработки деталей каких-то приборов космической отрасли и, как антиобледенитель в конструкциях самолетов. Был он нередким гостем в вагончике-бытовке заместителя командира по снабжению, пробираясь туда неведомыми тропами. "Антибляденитель" - называл его ласково Гусев, несколько коверкая слово и вкладывая в него, уже совсем другой смысл. Мне иногда доводилось возвращаться в Ленинск не на мотовозе, а на грузовых автомашинах части, командовал которыми этот подполковник. Жили в городе мы с ним в одном доме и потому ехали, как правило, вдвоем. Водителей на автотранспорт брали тогда из местных жителей - казахов. Они шли на такую работу охотно, хотя зарплата была и небольшая. Но люди это были молодые, все строили себе где-нибудь жилища, и каждый тащил со стройки, что мог, выбирая подходящий момент. Они хорошо знали технику, но правил вождения не признавали. Если им невозможно было совершить обгон по правилам, из-за встречного потока транспорта, они, не раздумывая, сворачивали на своих ЗИЛах в степь, обгоняли, вопреки всем правилам, идущую впереди машину, и вновь выскакивали на трассу с победным видом. Как-то, следуя с одним из таких водителей по извилистым улочкам поселка Тюра-Там, я с ужасом обнаружил, что мы пересекаем главную дорогу перед самым капотом, несущегося нам в борт "Москвича". По правилам дорожного движения наш автомобиль должен был, беспрекословно, пропустить машину, идущую по главной дороге. Мой водитель, видимо, думал по-другому. "Почему не пропустил?" - набросился, было, я на шофера. Его ответ меня обескуражил: "Ну это же "Москвич", а у нас - ЗИЛ", намекал он на то, что ЗИЛ машина более крупная и должна пользоваться на дорогах неким приоритетом перед легковыми автомобилями. Я так и не понял до сих пор, что это было: шутка проштрафившегося водителя, или же, казахское понимание правил дорожного движения.

В тот раз мы ехали с казахским водителем, имя которого, если мне не изменяет память, звучало в русской транскрипции, как Жанбалжан. В переводе с казахского это означало "снегопад". Гусев уже был навеселе, по причине окончания рабочей недели. Мы не проехали и двадцати минут, как он неожиданно скомандовал: "Снегопад, стой. Откручивай подфарник". Я не мог никак сообразить, в чем смысл этого приказа, а водитель, между тем, покорно пошел исполнять распоряжение начальника. В это время из-под бушлата Владимира Геннадьевича, именно так его звали, показалась блестящая, изогнутая, приспособленная для хранения под одеждой фляга, из нержавеющей стали. В салоне резко запахло антиобледенителем. Шофер услужливо протягивал уже, в открытое окно, подфарник, вернее, не весь подфарник, а лишь светозащитную чашечку от него, которая по форме очень напоминала стограммовый стакан. Мне, наконец-то, стал понятен весь, затеянный Гусевым, спектакль. Гусев, между тем, деловито отвинтив крышечку фляги, наполнил импровизированный стакан до краев и залпом выпил, крякнув, вместо закуски. После чего "стакан" вернулся на прежнее место, где был прикручен двумя винтами, и мы продолжили путь. Фляжки из "нержавейки" пользовались тогда среди выпивох на полигоне, огромной популярностью. Изготавливались они здесь же, в цехах космодрома, подпольно, из "левого" сырья. Достать же нержавеющую сталь было в то время очень не просто. Мои размышления опять прерываются криками подвыпившего коллеги: "Снегопад. Стой! Откручивай подфарник!" Так, потихоньку, с частыми остановками, мы тогда добрались до дома. А этот процесс потребления спирта, навсегда остался в моей памяти, я и сейчас не в силах понять: воспринимать ли его, как хорошо сыгранную Гусевым комедию, или же, как алкогольную трагедию всей нашей армии, да и всего народа.

Следующая поездка с Гусевым запомнилась мне еще больше, если предыдущую можно было отнести, по жанру, к комедиям, то эту, скорее всего, к цирку. Подошел я к вагончику заместителя командира, откуда обычно отходила машина на Ленинск, уже в тот момент, когда из него выходили Гусев и офицер вышестоящей организации. Были они изрядно "навеселе", а по какому поводу - не знаю. Да и кто тогда задумывался над поводом? Задумывались - где найти выпить! Машина, бортовой ЗИЛ, ждала рядом. Кабина ее вмещает водителя и двух пассажиров, да и то в ней довольно тесно. Но, как известно "пьяному и море по колено". Поэтому решили ехать втроем. Меня посадили рядом с шофером. Рычаг переключения скоростей оказался у меня между ног и доставлял мне массу неудобств, когда водитель лихо рвал его на себя. С другого бока меня подпирало, обмякшее вдруг, тело сослуживца, представитель вышестоящего штаба сидел у окна. Чувствовал себя я "селедкой в бочке" недолго. Тело Гусева, вдруг, превратилось в тяжелый мешок и на одном из ухабов, неожиданно, бухнулось нам под ноги. Шофер, сразу же, резко затормозил, степь огласилась воплем боли: кричал я, насажанный на рычаг скоростей. Растерев руками ушибленные места, стали все вместе думать, как не затоптать, распластавшегося на коврике у ног, преданной собакой, офицера. Попробовали вновь посадить - не удалось, тело его было безвольным и тонусом мышц, напоминало теперь вареную сосиску. Сколько раз мы не усаживали опьяневшего сослуживца на сиденье салона, как только автомобиль трогался, тело его вновь сползало вниз. В конце концов, пришлось положить его себе на колени, а поскольку ноги в салон никак не помещались, их высунули в открытое окно машины. Согнувшись в коленях, на ребре проема окна дверцы, ноги, наконец-то, обрели покой, а все аморфное тело Гусева перестало самопроизвольно перемещаться, подбрасываемое тряской, при движении машины. Шофер нажал на акселератор, скользя набалдашником рычага скоростей по лысине головы подполковника, лежащей у меня на коленях. Мы продолжили свой путь. Так, с высунутыми по колено из окна ЗИЛа ногами сослуживца, мы пересекли весь космодром и въехали в город. Причем, шлагбаум контрольно-пропускного пункта открыли нам даже без проверки документов, видно признав в нас настоящих советских офицеров, которых никак невозможно спутать с вражескими лазутчиками. Никто не задержал нас и не полюбопытствовал о странной посадке военнослужащих в автомобиле и в самом городе. Мы так и затормозили во дворе нашего дома у подъезда, где уже поджидала, сидя на лавке у входа, своего суженого, жена Гусева. Ноги ее мужа еще раз взмахнули ботинками, как бы приветствуя супругу, под визг тормозов, и вскоре перестали дрожать, как только утихомирился заглушенный двигатель ЗИЛа. "Вторая половина" моего сослуживца, все сразу поняла, лишь окинув взглядом знакомые подметки ботинок. "Везите его обратно", - сказала, как отрезав, она. С тех пор людской молвой и я был зачислен в отъявленные алкоголики, хотя, в то время не употреблял спиртных напитков. Не зря гласит народная мудрость: "Скажи мне, кто твой друг - и я скажу кто ты". По нашим друзьям люди судят о нас.

Отмерила судьба Гусеву, недолгий жизненный срок, и виной тому было систематическое пьянство. Через пару лет после описываемых событий сердце его не выдержит, и он умрет, не догуляв своего последнего армейского отпуска, на руках своих соседей. За несколько дней до своей смерти, он зашел ко мне воскресным днем и предложил: "Пойдем, за компанию, купим себе по печатной машинке, надо же мне на пенсии мемуары писать". Вдоволь посмеявшись над этой мыслью, мы все-таки приобрели по дешевенькой компактной печатной машинке. На ней я и печатаю сейчас свои воспоминания, выполняя завет своего товарища. Ему же не довелось написать ничего: никто не знает день и час своей кончины. Накануне печального события я видел его. Он шел из коммерческого магазина, ведя за руку десятилетнего сынка. Гусев окликнул меня, чтобы похвастаться своим приобретением: в руках его играли лучами на солнце импортные недорогие часики. "Вот", - сказал он, - "стоят, как бутылка, а бутылка что - выпью, и все - нет ее, а часы еще послужат мне". Часы не послужили ему, через день его не стало. Как часто бываем мы наивны, нам кажется, что жить мы будем вечно. Мы день и ночь изматываем себя работой, стараясь окружить себя безделушками, и нет у нас времени задуматься над тем, зачем мы живем.

Я ни разу потом не зашел к его вдове, хотя часто бывал у них в семье гостем, при жизни Гусева. Меня это до сих пор гнетет и терзает. А причиной тому была дурацкая история, рассказанная мне незадолго до смерти, моим товарищем. Тогда мы вместе с ним приобрели в одном из магазинов по паре импортных женских колготок. В эпоху всеобщего дефицита покупали часто не то, что было надо, а то, что давали. Я был в ту пору неженат, и сосед не преминул обмолвиться своей жене и о моем приобретении. Супруга Гусева, пышнотелая и величавая женщина, очень удивилась: "Зачем же ему нужны такие обновки, раз он не женат?" На что весельчак-муж ответил, на ходу сымпровизировав скетч: "А вот, как помру я, он придет к тебе и начнет просить.... А ты вроде, как его и не замечаешь. Тогда он достанет из кармана тебе в подарок колготки, и ты ему дашь!" Жена его при этом монологе, по рассказу Гусева, зарделась и выбежала в другую комнату, приговаривая: "Дурак, ох дурак..." Я часто ее вспоминаю, как бы извиняясь в душе перед ней. Вскоре, она уехала в свою костромскую деревню, не оставив адреса. Я же кляну себя, что не мог преодолеть свою глупость и зайти к ней. Судить же меня - тебе, мой читатель, да Всевышнему.

А вот вспоминаю ещё один типаж советского офицера - майор Новиков. Это был красивый и видный мужчина. Он служил у нас в части, в должности начальника строительно-монтажного управления. Если он был, не выпивши, это был порядочный, умный и компетентный человек по многим вопросам в различных областях. Но зря в Древней Спарте спаивали рабов, что бы показать воспитываемой молодёжи, всю низость и омерзительность пьяного человека. Стоило ему выпить - он превращался в свинью. Помню, одно время мне довелось жить вместе с ним и другими офицерами в одной комнате офицерской гостиницы. Ночи выходных и праздничных дней превращались в ад. Изрядно выпив, где-нибудь на гулянке, Новиков глубокой ночью возвращался в гостиницу. Подёргав за ручку входной двери, но почему - то, не открыв её (ну прямо как всем известный персонаж Шурик, из "Кавказкой пленницы" в психбольнице), гулёна начинал лезть, в всегда открытую настежь, форточку, благо комната наша находилась на первом этаже. Уже из форточки он начинал чертыхаться, почему это мы закрыли на все запоры входную дверь. Протиснувшись, наконец, через узкий лаз, Новиков, ещё после нескольких обличительных речей в наш адрес, укладывался спать. Но покоя не наступало ещё до утра. Мы все знали, что через некоторые промежутки времени он будет вскакивать и мочиться, прямо на лежащий, на полу ковёр; а то может это сделать, во хмелю, и на спящего товарища. Надо было постоянно караулить эти его выходки. Продолжалось это с завидным постоянством, пока я не получил жильё и не отселился в отдельную квартиру.

А вот ещё один случай. Наверное, более комичный, нежели поучительный. Служил у нас в подчинённом батальоне капитан Петренко - начальник медчасти. Найти его в субботу, воскресенье было невозможно: закрывшись дома, он с товарищами употреблял, списанный за неделю на лечение больных, медицинский спирт. По понедельникам он появлялся на службе неизменно в состоянии "грогги", и представлял собой довольно жалкое зрелище. Он слонялся из угла в угол по всему медпункту, не понимая, что от него требуется и, кажется, не сознавая, кто он есть на самом деле. Завидев его, в таком состоянии, заболевшие солдаты шарахались и прятались, опасаясь попасть ему на процедуры. Тогда только, я понял смысл глупой армейской присказки-напутствия молодому бойцу: "Бойся в армии трёх "В": взрывчатых веществ, военного водителя и военного врача". Друзья начальника медчасти, по - видимому, большие шутники, после очередной уик-эндовской попойки, слесарными кусачками слегка преобразили его эмблемы на петлицах. Как известно, эмблемой медицинских войск является композиция - змея обвивает своим телом сосуд, внешне похожий на рюмку. Так наши юмористы, этих змей - то и удалили, оставив на петлицах только рюмки. Вот было тогда смеху в части, от эмблем лекаря, отражающей его истинную сущность, пока к вечеру, капитан, наконец-то, не избавился от остаточных синдромов опьянения!

Теперь, наверное, можно понять, почему в социалистическом обществе я, как и многие, не был модальной личностью и только благодаря присущему мне конформизму, сумел найти своё место в той жизни.

15. БАЙКОНУР

Серебристая птица, будто взмахнув своими крыльями, взмыла в безоблачную синеву неба. Позади белыми кубиками остался аэропорт "Внуково". Когда-то судьба, своими никому неведомыми тропами, приведет меня сюда снова, в каких-то пятидесяти километрах от этого места я буду проходить дальнейшую службу, но пока я не знаю об этом. Пока я сижу, расслабившись в пассажирском кресле, и вспоминаю эпизоды последних, перед отлетом дней. Вот я покупаю билет на авиарейс "Москва-Байконур". В кассу этого рейса тоже очередь. Место назначения засекречено и называется оно "Крайний". Я уже привык к этим "секретам Полишинеля" и ничему не удивляюсь. Подходят случайные люди: "Куда рейс?" Отвечаю односложно: "На крайний". "Это что ж, на Крайний Север", - удивляются, как правило, они. Отвечать им не положено - надо хранить государственную тайну. Новое мое место службы Тюра-Там - небольшая железнодорожная станция в степях Казахстана, именно здесь располагается космодром, известный всему миру под названием Байконур. Трехлетним несмышленышем слышал я о нем из тарелки репродуктора. Я мечтал о встрече с ним, чтобы вдохнуть в себя полной грудью воздух этого героического места, увидеть наконец-то собственными глазами выдающиеся свершения победившего социализма. "Не может быть, чтобы и здесь основным орудием труда военного строителя были кайло и лопата, а труд механизмов подменялся массовостью "рабского" ручного труда, как было это у нас, в строительных частях, повсеместно", - думал я. Рядом очередь - тоже какой-то спецрейс. "Это очередь на Камбалу?" - раздается оттуда беспрестанно один и тот же вопрос. Я не знал тогда, что скрывается под этим таинственным псевдонимом, только много позже случайно выяснил, что это не что иное, как полигон в районе озера Балхаш. Здесь во времена советской Империи производились испытания новых образцов оружия. Испытывалась тут и известная всем по шпионским историям подводная ракета "Шквал". А вот я в автобусе, следующим по маршруту метро "Юго-западная" - аэропорт Внуково. Кто-то толкает неожиданно в спину и шепчет на ухо: "Браток, заплати за билет, осталось ровно на дорогу 131 рубль". Оборачиваюсь, опухшее от пъянства лицо моего попутчика, вылетающего тем же рейсом, что и я, поясняет лучше слов безвыходность ситуации. Видимо и на Байконуре много "простых" советских людей - делаю я первый вывод о новом месте службы. Впоследствии я познакомился с представителями этой армии командированных специалистов. Они десятилетиями жили в общежитиях Байконура, раз в три-четыре месяца появляясь в Москве, чтобы отдать законной жене зарплату. На космодроме они жили за счет больших командировочных выплат, многие имели здесь вторые семьи, другие же находили себе утеху в выпивке и картах. Играли в карты на Байконуре все поголовно, обязательно на деньги. Причина столь широкого распространения этой игры была проста: часто до места работы приходилось добираться в течение полутора-двух часов. Таким образом, дороге ежедневно уделялось около трех-четырех часов, и надо было как-то скоротать это время.

Время следования самолета до места назначения, аэропорт Крайний, составляло около трех часов. Смотрю в иллюминатор: лесо-степь давно сменилась безбрежной желто-серой равниной. Лайнер накренился и, круто заложив вираж, пошел по расчетной глиссаде на посадку. Здесь мне предстояло провести последующие четыре года моей жизни, многое испытать и многое пережить. В гигантском котле человеческих судеб варились тогда здесь десятки тысяч людей, подчиненных единой цели - обеспечивать своевременные запуски космических аппаратов. Чья-то невидимая рука постоянно помешивала это варево и все мы, тогдашние служащие "ворот Вселенной" вращались вместе с ним по кругу, повинуясь дирижерской палочке неведомого повара, то замедляя, то ускоряя свой жизненный бег и полагая, что идем по жизни самостоятельно. Кто-то быстро всплывал на самый верх в этом мутном бульоне, либо грязной пеной, либо жирным приварком, кто-то опускался на самое дно, не выдержав бесконечной гонки, а кто-то и оседал на стенках этого котла, навсегда поселяясь в здешней безродной степи. Человеческие судьбы при этом нещадно коверкались и ломались, но это никого не интересовало. Все было подчинено единственному божеству - Космосу. Человек здесь был ничто, лишь средство для достижения "великой цели". И этим благим намерением была вымощена дорога во Вселенную. На этой земле мне предстояло не раз разочаровываться в своих друзьях, которым я полностью доверял, познакомиться со многими интересными людьми, познать горечь женской измены и встретить новую любовь. Тут меня застал путч ГКЧП и Гайдаровские реформы.

Самолет закончил свой стремительный бег и остановился недалеко от неказистого на вид аэропорта. К выходу подан трап, несколько шагов, и я покидаю прохладную сень салона самолета. То, что я почувствовал, оказавшись в ласковом потоке летнего ветерка, запомнилось мне на всю жизнь. Я испытывал жару в Монголии, но не предполагал, что дуновение летнего ветерка на Байконуре более походит на фонтан горячего воздуха, источаемый включенным на полную мощность феном. Моментально вспотела спина, лицо покрылось влажной испариной. Как в сауне - пронеслось в голове, такой же воздух, сухой и горячий. У распахнутой настежь калитки ограды аэропорта уже поджидал солдатик комендантской роты: предстояла проверка документов вновь прибывших. Это был воин восточных кровей, ему нипочем было здешнее пекло, однако выглядел он на редкость непривлекательно: мятая, словно гофрированная форма с солевыми разводами высохшего пота и сам он весь какой-то искривленный, словно не умеющий стоять прямо и нарочно изгибающий свои члены. Давно я не видел столь не ухоженных и не вышколенных солдат. "Не стоит судить о новом месте службы по первому впечатлению", - убеждал я себя. К сожалению, первое впечатление впоследствии полностью подтвердилось. Служба здесь запомнилась в первую очередь неорганизованностью, штурмовщиной, голодными глазами солдат и самодурством вышестоящего начальства. Такого беспредела в военно-строительных отрядах как здесь, я не видел до этого ни на одном из прежних мест службы. Я не буду сейчас затрагивать эту тему, ее надо исследовать отдельной главой.

Городок звездного гарнизона назывался в то время Ленинском. Пересечь его из конца в конец пешком можно было за какие-то полчаса. Состоял он из пары сотен крупнопанельных домов, разных лет постройки. В центре, вдоль местного Арбата, располагались "хрущевки" шестидесятых годов, на окраинах взмывали к небу девятиэтажки нового десятилетия. Старые дома были любовно обсажены деревьями, новые, каменными глыбами торчали в беловатой от соли степи. Было здесь и четыре парка, существовавших благодаря заботе людей. Два городских - для всех и два, при гостиницах и центре подготовки космонавтов - для избранных. В основном же городские улицы представляли собой унылый степной пейзаж с асфальтом дорог и газонами верблюжьей колючки. На них негде было укрыться от палящего солнца или попить воды, сервис в ту эпоху не зря называли ненавязчивым. Картину города дополняли повсеместно растянувшиеся трубы тепломагистралей: здесь их протягивали над землей, чтобы избежать всепроникающей коррозии. В весеннее таяние снега и мокрой осенью глинистая почва этих мест превращалась в непроходимое месиво. Окраины города с разбитыми, как у нас заведено, асфальтовыми дорожками становились источником грязевых ванн, для не умеющих передвигаться по скользкой поверхности. Единственный плюс природного расположения городка - это протекающая рядом река Сыр-Дарья. По словам старожилов, была она когда-то широка и полноводна, теперь же в разгар лета ее без труда можно было пересечь вброд. Летними деньками все свободные от службы и домашних забот жители городка высыпали на берег реки: кто загорал и купался, кто удил рыбу, а кто организовывал пикники. Недалеко от реки, из под земли, били несколько артезианских источников воды. Здесь тоже отдыхали в свободное время. Правда вода источников имела неприятный сернистый привкус, но ее понемногу можно было пить. Мне нравилось гулять по городу ночной порой, когда жара спадала, и термометр показывал около 25 градусов по Цельсию. Тогда только тепло начинало доставлять наслаждение. Травы, кусты и деревья словно просыпались и начинали благоухать, вокруг соцветий их собирались трепещущие стайки каких-то насекомых. Жизнь, спрятавшаяся днем от солнечного зноя, вновь предъявляла свои права на этот суровый край. Днем переносить высокую температуру, за повседневными делами и обязанностями, было не тяжело, но ночью в доме наступал сущий ад: стены домов начинали источать аккумулированный за день жар и, хотя температура на улице понижалась, в квартире этого не ощущалось. Спасались от перегрева только под струями прохладного воздуха кондиционеров. Солнце настолько раскаляло днем все предметы, что представлялось удивительным, что в этих местах еще может существовать и сорокаградусный мороз. Казалось, этому пеклу никогда не будет конца и подкравшийся к исходу осени мороз лишь охладит слегка нагретую за лето землю.

За седьмым микрорайоном на пустыре раскинулась несанкционированная никем свалка мусора. Здесь были свалены железобетонные конструкции, металлоизделия, просто различный хлам и мусор. Кучи отходов возвышались повсюду, куда только не устремлялся растерянный взгляд. Заканчивалась эта свалка лишь через несколько километров, у русла раздвоившейся здесь, и разлившейся вширь по равнине реки, дебаркадером из испорченных железобетонных изделий. Мы любили в те годы говорить красивые речи об охране окружающей среды с трибун конференций и съездов. Мы очень любили говорить и очень не любили работать. Нам было наплевать на окружающую среду и экологию. Мы шли к коммунизму, делая "большие" шаги, оставляя за собой изгаженную, стонущую природу и курганы мусора. Проснись, человек, и оглянись вокруг, что оставляешь ты после себя своим детям и внукам, кроме бездарных идей?

В самом центре городка громадным мамонтом с поднятым вверх хоботом-трубой возвышается теплоэлектростанция. Отсюда бежит по паутине электропроводов электроток по всему городку и полигону, отсюда же разбегаются, изгибаясь поворотами компенсаторов, змеи теплоцентралей. Рядом с пирамидами градирен электростанции возведены платформы мотовозов. Мотовоз - адаптированное Байконуром название обычного тепловоза, тянущего за собой состав из двух десятков вагонов. Многие труженики космодрома отправляются из года в год на свои рабочие места именно отсюда. Мотовоз стал неотъемлемой частью Байконура, такой же, как для Москвы, к примеру, является метро. Местные поэты пишут о нем стихи, композиторы, подбирают на эти стихи музыку. В то время в городке был один кинотеатр, Гарнизонный Дом Офицеров, Дом Культуры, стадион, бассейн, ЗАГС. По всему гарнизону было размещено около двух десятков магазинов и около десятка кафе и ресторанов. Многим магазинам народ тут же давал свои названия, которые из-за точности ассоциативных образов клейким скотчем навсегда "прилипали" к ним. Мне запомнились прозвища "Голубой" и "Бастилия". Где-то на окраине, гигантским кубом, расположился узел связи, отсюда шли когда-то победные рапорты о наших достижениях в покорении космоса. Функционирует телеграф и сейчас, отбивая сообщения без прежнего, правда, пафоса. Улицы центра города имеют названия - это дань памяти покорителям космоса и инженерам, мыслителям, без самоотверженного труда которых не удалось бы завоевать нашей стране приоритета в освоении космического пространства. Это улицы Королева и Гагарина, Сейфулина и Неделина..., да разве всех перечислишь. Встречались и примеры коммунистической патетики: улица "50-летия Октябрьской революции". Сейчас она переименована в "Речную", как и весь город Ленинск в Байконур.

Создатели старались всемерно украсить город, возведя на его территории множество барельефов, стел и памятников. На одной из площадей, размещена даже ракета-носитель "Восток". На всех центральных магистралях, въездах и выездах из города можно было прочесть множество лозунгов, на висящих здесь плакатах. Мне запомнилась взятая в кавычки цитата какого-то советского лидера, расположенная на выезде из города в направлении на аэропорт: "Космодром построен надолго, навсегда". Конечно, очень жизнеутверждающе, но смешно, с тех пор, как суверенный Казахстан стал потихоньку прибирать к рукам Байконур, не имея средств и желания заниматься космическими исследованиями. Когда-то здесь было московское снабжение. Прилавки магазинов ломились от деликатесов, дефицитные в то время модели автомобилей можно было купить почти свободно. "Почти" - это списки желающих на приобретение той или иной модели, подаваемые в военторг командованием части. Но ушли времена, когда изыски быта формировали наше сознание своей исключительности, остались от них лишь эти каменные памятники-истуканы, да недальновидные лозунги на плакатах.

На одной из аллей города, расположенной в малолюдной его части, спряталось от людских глаз, словно не желая омрачать радость жизни покорителей космоса, небольшое воинское захоронение. Гранитные плиты с фамилиями и датой страшной катастрофы - все, что осталось после взрыва и пожара на старте в далекие шестидесятые годы. Вот она - неприглядная оборотная сторона наших успехов в освоении Вселенной.

Самым страшным бедствием, после изнуряющей жары, было в то время на Байконуре квартирное воровство. По квартирам лазила в основном молодежь из числа коренного населения, а по балконам - солдаты, расквартированных тут частей. Стоило только в ночь вывесить на балкон для просушки после стирки спортивный костюм, рубашку или другую, имеющую потребительскую ценность вещь, как к утру, она бесследно исчезала независимо от этажа твоего проживания. Балконы большинства домов были объединены в единые комплексы солнцезащитными экранами. Их-то и использовали "недовоспитанные" еще члены развитого социалистического общества. Я много раз видел лунными ночами, как пробираясь в тени домов, любители воровского ремесла, рыщут глазами по анфиладе балконов, выискивая себе добычу. Но помешать этой охоте никак не мог, как говорится: не пойман - не вор.

Город был окружен по всему периметру бетонным забором, для въезда и выезда из него в то время существовало четыре контрольно-пропускных пункта, где у каждого въезжающего и выезжающего строго проверялись пропуска. Не знаю, проникали ли при такой пропускной системе в город шпионы и диверсанты, но местное население из расположенного поблизости поселка Тюра-там просачивалось беспрепятственно. Вслед за ними по разведанным тропам устремлялись на штурм наших помоек стада коров. И здесь, в организации охраны, как это мы любим, главенствовала "показуха".

Весь поселок Тюра-Там состоял из одноэтажных глинобитных домов, строительный материал для которых буквально валялся под ногами. При производстве строительных блоков кроме глины требовался еще камыш, который добывался местными жителями по берегам реки Сыр-Дарьи. Зато дома получались на славу: просторные, с хорошей теплоизоляцией. Летом в таком жилище было прохладно без кондиционера, зимой же небольшая печурка обеспечивала теплом все комнаты помещения. Столярные изделия для частного строительства воровались местным населением на стройках города и полигона.

В центральном парке города, недалеко от "генеральского городка", располагались аттракционы: качели, карусели, колесо обозрения. Кто не боялся изнуряющей солнечной соляризации, приводил по выходным дням сюда детей. Казались чудом в этом забытом Богом уголке Земли эти простые детские развлечения.

Непосредственно космодром располагался на равнине, к востоку от города. Издалека были видны параболические тарелки антенн слежения за космическими объектами. Наивный человек, быть может, считает, что территория космодрома ограничена несколькими стартовыми комплексами. Территория Тюра-Тамского полигона простиралась более чем на 150 километров в длину. На ней были возведены многочисленные воинские городки с казармами и жилзонами, где проживали командированные со всех уголков страны специалисты. Именно им надлежало обслуживать различные космические объекты от стартовых комплексов до станций слежения. На этой земле были воздвигнуты несколько монтажно-испытательных комплексов, к которым были протянуты железнодорожные и шоссейные ветки. В этих сооружениях и производилась сборка ракет и искусственных спутников Земли, доставляемых на Байконур по частям. Если добавить к этому, что кроме "мирных" ракет здешняя казахстанская земля скрывала множество боевых ракет шахтного базирования, то читателю станет ясно, сколь обширные и разносторонние функции выполнял этот полигон, как напряженна и ответственна была работа на нем.

Наша строительная организация выполняла тогда работы по реконструкции стартового комплекса для ракетоносителя "Протон" на 95-й площадке. Это была самая удаленная от города площадка, куда курсировал мотовоз. Располагалась она примерно в 80-ти километрах от Ленинска. Состояла она из нескольких домов-пятиэтажек жилзоны, пары магазинов, столовых, городка воинской части, равной по численности полку, обслуживающей старты и городка военных строителей. Примерно в десяти километрах отсюда возвышались металлические монстры двух стартов. Степь создавала иллюзию, что они, совсем рядом, в каких-то сотнях метров от жилзоны, но это было не так. Для непосвященного человека старт - это стартовый стол с мачтой, удерживающей космический корабль до старта. Я тоже так думал, пока не окунулся в проект по реконструкции. По этому проекту следовало освоить на реконструкцию только одного старта более полутора миллионов советских рублей. Стартовый стол с мачтой держателя выглядел только верхушкой айсберга, поскольку основные объекты стартового комплекса находились под землей. От старта к командному пункту тянулось несметное количество проводов и кабелей, проложенных в подземных тоннелях. Сам командный пункт представлял собой подземный бункер с выпуклыми стальными дверями и густо утыканный сверху бетонными надолбами, как будто здесь предстояло отражать танковую атаку противника, а не запускать в космос ракеты. Сооружались надолбы для того, чтобы в случае нештатной ситуации и падения ракетоносителя на укрытие он рассыпался бы, давая волю ракетному топливу, которое бы выгорело, не причинив вреда, скрывающимся под землей людям. Кроме командного пункта старт насчитывал еще десятки различных вспомогательных наземных и подземных сооружений. Я много раз потом наблюдал запуски "Протонов" с этого старта. Тогда денег государство на космос не жалело. Вскоре зрелище это настолько пресытилось, что не вызывало у постоянных обитателей 95-й площадки любопытства, а только некоторое раздражение, когда внезапно повсюду пропадало электричество: верный признак, что сейчас ракетоносителю дадут зажигание. Через несколько минут следовал хлопок - это маленьким взрывом вспыхивало топливо, стравленное соплами, стены зданий и стекла окон начинали дрожать, словно испугавшись далекого мощного рева. Ракета, работая всеми двигателями, устремлялась в небо, издавая непрерывный звенящий гул с треском, будто разрывая прочную ткань, а не продвигаясь сквозь невесомый прозрачный воздух. Если пуск производился во внерабочее время, то ракете тут же отзывались все сигнализации городка, охраняющие магазины и склады, пронзительным треском электрозвонков. Пуски других ракетоносителей - "Союза", "Энергии" - были более впечатляющи, нежели запуск "Протона". Но наблюдать их мне довелось еще с большего расстояния. Особенно понравился старт "Энергии". Видел я его с девятиэтажки седьмого микрорайона Ленинска. Старт ракеты тогда несколько раз откладывали, но ожидал зрелища не один я: крыши домов были усеяны любопытными, в руках у многих были бинокли. Уже стемнело, когда ключ повернули, наконец-то, "на старт", Расстояние от точки наблюдения до старта было примерно сорок километров, но все равно зрелище оказалось запоминающимся. Темное время суток лишь усиливало красочность восприятия контрастом света и тьмы. Ослепительное пламя, порожденное двигателями "Энергии" осветило весь небосвод, казалось, вновь во внеурочное время, встает из-за горизонта заблудившееся солнце. И за сорок километров чувствовалось, как будто в испуге, дрожит земля. Огненный шар оторвался от земли и, набирая скорость, устремился ввысь, все больше и больше отклоняясь от вертикали: на аппарат действовала сила инерции вращения Земли. Через несколько быстротечных минут "дьявольское пламя" превратилось в маленький огонек - яркую звездочку на неведомой орбите. Видел я и приземление "Бурана". Следует уточнить, что наблюдал его полет, перед заходом ракетоносителя на посадку. Был я тогда в Ленинске в штабе вышестоящей организации. Выйдя на улицу и взглянув на небо, увидел, как из низко висящих серых облаков бесшумно и стремительно вынырнуло стреловидное тело космического аппарата. Так же бесшумно "Буран" лег на крыло и, описав плавную дугу, устремился к невидимой отсюда 251-ой площадке полигона, где для его посадки была сооружена специальная посадочная полоса, превышающая по своим размерам обычный аэродром.

На Байконуре меня ждало самое большое в жизни разочарование в нашей системе. В труде строителя и здесь преобладал ручной труд, как и в других гарнизонах, где я служил до этого. Не зря тогда была очень популярна поговорка: "Два солдата из стройбата заменяют экскаватор". Государство затрачивало миллиарды рублей на передовую космическую технику и вместе с тем не находило средств на совершенную организацию строительства, обслуживания и т.д. Последним в этой цепочке был Человек. Я, вплотную столкнулся с этим, в первые же дни пребывания на полигоне. Утомляли бесконечные очереди столовых, переполненные купе мотовозов, отсутствие работающего транспорта в части ... Американцы, посетившие в начале 90-х космодром, были очень возмущены, что их везли на старты запасной дорогой, "в объезд", будто бы желая что-то скрыть от них, не подозревая, что это узкое двухрядное шоссе и есть наша основная магистраль, на реконструкцию которой просто не хватает денег. Парадокс - мы первые в Космосе, но последние у себя дома. Мы делаем великие свершения не для людей, а за счет людей, заставляя человека трудиться, где лозунгами, а где и пинками. Мы не видим Человека в иллюзиях грандиозных свершений, да и что есть - Человек, чтобы о нем заботиться? Лишь полста килограммов организованной воды!

Как я уже сказал, механизмы на стройплощадках всемерно подменялись ручным трудом. Для этого, только на нашей площадке, было сконцентрировано в то время около двух тысяч военных строителей. Размещены они были прямо среди степи в сборно-щитовых казармах, условия их проживания и содержания были ужасны. Сам себе задаю вопрос, быть может, я преувеличиваю? Быть может, я вырос в других условиях, и потому смотрю на все явления нашей недавней действительности слишком критически? Может быть, но я рассказываю только о своих личных впечатлениях, а выводы оставляю делать читателю.

Офицерский состав военно-строительных частей воспринимал службу в частях гарнизона, как некое наказание и к своим служебным обязанностям относился неудовлетворительно. Я был свидетелем и рукоприкладств, и стычек между солдатами и офицерами строительных частей. Столовые в частях готовили крайне скудную пищу, и причина крылась здесь в разворовывании продуктов, в первую очередь, солдатскими землячествами, так или иначе причастными к ее приготовлению. Заманить же гражданских лиц, работать на отдаленную площадку в качестве поваров, было исключительно трудно. Я сам видел, как подбирали, оброненные кем-то куски хлеба с немытого пола столовой, изголодавшиеся "защитники нашей Родины". Командиры, как могли, старались скрасить скудный солдатский паек. Летом, ни один боец не смел вернуться с утренней пробежки, не захватив пучок дикого ревеня, который рос тут в изобилии. Правда, его никак нельзя сравнить с садовым ни размерами, ни вкусом, но суп из него как-то разнообразил солдатский стол, давая человеческому организму хоть какой-то минимум витаминов. Вокруг площадки водилось в то время множество одичавших, неизвестно откуда приблудившихся псов. Лунными вечерами они изводили меня, несущего несколько раз в месяц дежурство по штабу полка, своим волчьим воем. Так продолжалось из месяца в месяц, пока из Алма-Аты в стройбат не призвали пополнение, состоящее сплошь из корейцев. К моему удивлению, всего через пару месяцев вой полностью прекратился. За объяснением не надо было ходить далеко: собаки были выслежены и съедены голодными корейцами.

О каких-то уставных отношениях в строительных частях можно было судить с большой натяжкой, и первопричина здесь скрывалась даже не в откровенно слабой работе офицеров с подчиненными, из-за слишком напряженного графика производственных работ и вечной штурмовщине, а из-за самого контингента призывников. К нам присылали людей непригодных к нормальной строевой службе, в основном, бывших уголовников. Я, не доверяя докладам командиров, как-то спросил у двух милых парнишек, исполнявших в штабе работу машинистки, почему они попали в стройбат. Оказывается, и они отбывали наказание в местах лишения свободы за то, что "по молодости" ограбили какую-то торговую точку. Естественно, что бывшие заключенные приносили в часть свою мораль и законы, и с этим было чрезвычайно трудно бороться. Зато стройбатовца, наглого и непредсказуемого, боялись представители всех других частей на площадке. И в этих частях далеко не все было гладко, свидетельством чего являлись постоянно вспыхивающие, то в одном подразделении, то в другом - бунты солдат. Когда все аргументы комендантской роты по усмирению "восстаний" бывали исчерпаны, коменданту обычно достаточно было сказать: "Ну, все ребята, не хотите по-хорошему, вызываю стройбат!" И происходило чудо. Люди, не поддающиеся уговорам, вдруг становились мягкими и покладистыми, а конфликт угасал, будто лишенный топлива костер.

Может быть и поэтому "голубые" - военнослужащие с голубыми петлицами, недолюбливали "черных" - с черными петлицами, соответственно. Эта неприязнь прослеживалась и среди солдат, и среди офицеров. "Голубые" занимались космическими проектами, а "черные" - обслуживали их, работая без перерывов и отдыха днями и ночами, выполняя черную работу, как черные люди. "Голубые" кормились со щедрого стола космических программ, на "черных" всегда старались сэкономить. "Черные" открыто и тайно завидовали "голубым", "голубые" же относились к "черным", как к неряшливой прислуге. Так было и я тому свидетель. Солдаты тогда приходили к нам в стройбат со всех уголков бывшего Советского Союза, но основу призыва составляли выходцы из Средней Азии. Часто призывники с трудом говорили по-русски и могли объясняться лишь жестами. Потихоньку они осваивали "великий и могучий". Русский язык связывал тогда все нации в единый народ, и армейской службы, в этом плане, нельзя недооценивать. Правда, выучивались сначала матерщиные слова - основные слова общения солдат, да и всего советского народа в то время. Иногда такие вновь испеченные русисты заходили по служебным делам в штаб полка, распугивая красочностью своих выражений и непередаваемым колоритом речей, служащих в управлении на различных должностях женщин. Приходилось вызывать их и подолгу разъяснять, что изъясняются они не на русском, а на его блатном жаргоне. Солдаты, как правило, позитивно воспринимали преподанный им урок, но говорить по-другому, просто не умели. Я не раз был свидетелем, как мне кажется, забавных случаев, когда люди разных национальностей пытались объясняться друг с другом по-русски в процессе совместного труда. Так, при разгрузке железобетонных плит на стройке один солдат кричал другому: "Дай трос, трос дай!" Видя, что напарник не понимает его, тут же добавил, разъясняя: "Веревку железную дай!" Через несколько минут, он уже обучал другого товарища: "Лом - это труба без дырка". Почему-то мне запомнились эти уроки русского языка, доходчиво проводимые одним из солдатских филологов. В другой раз сержант выстраивал на плацу вновь прибывшее пополнение из Азербайджана. "Обезьян, строиться!" - изрыгало его луженое горло. "Как ты смеешь так оскорблять другие национальности", - услышав его, вступил я в разговор, - "ты сам кто по национальности?" "Как кто? Я и сам азербайджанец", - отвечал он. Меня это изумило, такого ответа я никак не ожидал. "А почему же ты своих соплеменников называешь обезьянами?" - удивился я. "Раз попал в армию - значит обезьян", - таков дословно был его ответ. За этим диалогом скрывались, однако, те неприязненные отношения, которые существовали между людьми разных национальностей в нашей армии, да и в обществе. Понятно, что это презрительное обращение "обезьян" не придумано сержантом, а лишь перекочевало в его понятийный аппарат из начального периода службы, когда его и его товарищей с издевкой именовали обезьянами более "умственно развитые" командиры других национальностей. Хочу заметить, что за время службы встречал множество начальников самых разных рангов, изъяснявшихся исключительно при помощи матерщины. Причем, набор даже этих слов, в их лапидарной речи был весьма скуден и не превышал по количеству словарь известной Эллочки-людоедки. Они лишь компоновали их "в этажи", выдавая наиболее красочные перлы в моменты экзальтации. Смотрел я на них, исподволь вопрошая себя: "И куда ты катишься Россия?"

Люди на Байконуре были собраны со всех уголков бывшего СССР. Такого подбора отрицательных персонажей в одном месте, одном коллективе, одной части, до этого места службы, я не встречал. Почему здесь преобладало человеческое отребье, мне не понятно до сих пор, хотя ясно, что люди это были обычные, наш советский человек. Только человек изрядно подуставший от работы без выходных и праздников, без перерывов, утомленный бесконечной штурмовщиной, барскими окриками больших начальников и подзатыльниками командиров, с растоптанной честью и достоинством. И они хамили и огрызались в ответ и в разговорах друг с другом, совершали гнусные поступки, лишь отдавая обратно то, что получали ежедневно сами. Я не хочу писать о таких, я буду рассказывать о тех, кто не смотря ни на какие обстоятельства не потерял своего человеческого облика, хотя, и имел множество человеческих слабостей.

Друзей у меня в жизни было очень мало, сейчас редко можно встретить человека и интересного и душевно привлекательного. Об одном таком уникуме - любителе женщин, я уже вам рассказывал, теперь же расскажу о другом своем друге, в противоположность первому боящегося женщин, как огня. Познакомился я с ним на космодроме в 89-м году, это кореец по- национальности, зовут его Игорь Пак. Тогда пришел он к нам в часть на должность инспектора по охране труда. Худенький, низкорослый, в очках, он был похож на заблудившегося перед экзаменами десятиклассника. Остался Пак на полигоне после срочной службы. Вся его родня, родители и одиннадцать братьев и сестер проживали в Алма-Ате. Детство свое вспоминать он не любил. Было оно, как и в большинстве многодетных семей того времени, босоногим и голодным. Образования у него, кроме десятилетки, никакого не было. Он пытался учиться в Кзыл-Ординском техникуме, но наши командиры препятствовали этому, не отпуская на сессии. Но Игорь был очень начитан и имел широкий кругозор, иногда, он брался за решение задач, непосильных другим, имеющим дипломы. Он знал несколько среднеазиатских языков и проводил инструктажи с пополнением только на родном языке. Он утверждал, что может изъясняться и на нескольких европейских языках, но проверить это было невозможно. По тому, как образно он писал, сочинял, быстро читал книги, за несколько секунд, усваивая печатный лист, было видно - это неординарный и очень одаренный человек. О его добросовестности ходили легенды. Его никто не контролировал - все знали, Пак пойдет на работу и в субботу и в воскресенье, если того потребуют обстоятельства. Он был болезненно честен. Его поэтому всегда выдвигали казначеем для сбора денег на какие-нибудь мероприятия. И Пак суетился, как муравей в потревоженном муравейнике, раздавая, по окончании мероприятия, неизрасходованный денежный остаток, пусть он даже исчислялся копейками. Сам он вел прямо- таки аскетический образ жизни, не употребляя ни спиртных напитков, ни табаку, он все свое свободное время отдавал самосовершенствованию. В его комнате общежития всегда можно было найти томики Конфуция и Фрейда, Гомера и Джейсика, Канта и Франка. Много было книг и на иностранных языках, я мог отличить только издания на корейском и немецком. Иногда он дарил какие-то из книг, напечатанных на немецком, мне, считая, что я достаточно владею этим языком, чтобы прочесть и осмыслить их. Он явно мне льстил. Игорь безоговорочно принимал все лучшее в русской культуре, не забывая, при этом, свои корейские корни и традиции. Это была яркая маргинальная личность.

Женщин он всячески сторонился, хотя друзей среди прекрасного пола у него было великое множество. Роднила его с женской половиной общая тяга к кулинарии и сходство натур: характер у него был по-женски мягкий и лиричный. За время нашей дружбы я много раз пытался устроить его личную жизнь, раз за разом, настойчиво знакомя с девушками различной национальности, но всегда терпел полное фиаско. Особенно он бывал разочарован своими соплеменницами: с одной он не хотел встречаться потому, что та уже настолько обрусела, что забыла свой родной язык, с другой - потому, что та не знала ни одной строчки какого-то, простите за невежество, корейского поэта. Как-то я уговорил его пойти на свидание с одной симпатичной девчушкой морозной казахской зимой. Пришлось провести для этого несколько лекций ликбеза на тему: как понравиться девушке. Я строго запретил ему опускать клапаны (уши) его меховой шапки и завязывать их шнурками, большим узлом на подбородке, дабы не выглядеть отступающим французом под Москвой. Внес еще много коррективов в его стиль одежды. Но и в этот раз усилия мои оказались напрасны, ничего у него не получилось: вернулся он разочарованный интеллектом избранницы и злой из-за отмороженных ушей. С тех пор я прекратил усилия по поиску ему спутницы жизни, он так и идет до сих пор дорогой судьбы, в одиночку преодолевая жизненные невзгоды. Все кто его знает или знали, навсегда полюбили его за его самоотверженность и даже самопожертвование, с какими он приходил в трудную минуту на помощь. Вся его жизнь, казалось, подчинена идеям альтруизма, филантропии.

Я часто бывал в гостях у него, с интересом пробуя кулинарные эксперименты Игоря. Женщинам нравились все экзотические блюда его восточной кухни. Мне импонировало лишь одно - тушеный папоротник. Я знал до этого, что корейцы употребляют в пищу молодые побеги папоротника-орляка, заготовляя его весной. Пак же закупал его где-то на рынках уже высушенным, большими брикетами. По вкусу это блюдо очень напоминало грибы. К остальным его "коронным" блюдам я относился отрицательно. Часто не сразу можно было и понять, что такое ты ешь. Когда корейская крахмальная лапша вдруг начинала застревать между зубов, тогда только можно было предположить, что употребляешь ты в пищу в этот раз белоснежные ростки бобов, щедро сдобренные специями и заботливо выращиваемые Паком на подоконнике кухни. Заметив на столе вазочку с вареньем, запускаю туда ложку, надеясь подсластить цветочный чай, и с ужасом обнаруживаю, что положил в чашку смесь крыжовникового варенья с кислой капустой. Чего только не едал я у Пака! Перечислить всего просто не хватит места на этой странице. Он готовил и корейские, и китайские, и японские блюда. Я не могу сказать, чтобы они были вкусны для нашего простого русского языка, привыкшего к кашам и хлебу, но все они были исключительно оригинально задуманы и исполнены. Единственно, чего я остерегался в этой "столовой", так это невзначай вкусить мяса кошки или собаки. Игорь часто, в шутку, грозился приготовить мне китайское блюдо: "Битва тигра с драконами", основными ингредиентами которого являлись откормленный до шарообразной формы котенок и две степные гадюки. Свой богатый кулинарный опыт он обобщил в книге, выпущенной в Алма-Ате корейской общиной, озаглавленной "Секреты корейской кухни", где он адаптирует национальные блюда к среднеазиатскому набору продуктов.

Ненормальным увлечением Пака было его стремление очистить тело и душу через применение различных диет и систем питания. С каким-то мазохистским наслаждением он голодал неделями или исполнял другие причуды новомодных гастрономических течений. Он исхудал, осунулся, но шел по взятому единожды курсу. Мои старания разубедить его в этих вредных организму опытах по, часто противоречащим друг другу учениям, ни к чему не приводили. Прозрение наступило лишь сейчас, когда его настольной книгой стала "главная книга всего человечества" - Библия. "Ешьте все, что я сотворил..., но благословите перед этим", - какой глубокий смысл, скрыт в этих словах Христа. Все многочисленные книжицы новомодных течений по питанию не выдерживают критики диетологов, но странно: они помогают больным и обреченным! При этом учения эти часто противоречат друг другу. Так почему же они помогают? Ответ прост, он прозвучал два тысячелетия назад из уст Спасителя: есть можно все, но делать это надо с сознанием полезности той или иной пищи! В этом ключ правильного питания. Не буду развивать эту тему, она слишком обширна для этих страниц. Важно лишь понять: не важно, что ешь, важно, как ешь. Быть может какого-нибудь атеиста покоробит моя ссылка на Библию. Хочу сразу оппонировать ему: Библия по своим источникам, прежде всего философский сборник тысячелетних человеческих поисков истины и обобщение многовекового людского опыта.

Опять я отвлекся, поднимая извечный философский вопрос первичности бытия и сознания. Продолжу рассказ о своем друге. Игорь был совсем не подготовлен к нашей повседневной жизни, полной лжи и обмана, он часто не понимал простых устоявшихся истин или, что от него хотят. По этой причине с ним постоянно случались различные курьезы. Когда его насильно заставляли выступать с трибуны профсоюзного собрания, напутствуя: "Говори, что хочешь". Он понимал это буквально и начинал читать с трибуны, придуманные им накануне стихи, под гул проснувшегося и удивленно взиравшего на него коллектива сослуживцев. В другой раз, не поняв напутствий начальников, он врывался в дверь "конспиративной квартиры", где наш командир-бонвиван, обхаживал очередную гетеру. Зрачки его глаз после таких происшествий неестественно расширялись, и он смотрел на мир, как будто застывшим навечно, удивленным взглядом, еще долгое время. Особенно мне запомнилось, как однажды он приобретал медикаменты в городской аптеке, что входило в его обязанности, для нужд службы техники безопасности. И медикаменты тогда были у нас в дефиците. На невыбранный остаток денежных средств, переведенных в аптеку, в конце года ему предложили взять "резиновые изделия". Полагая наивно, что это резиновые жгуты, медицинские перчатки и напалечники, он согласился. Каково же было его удивление, когда, распечатав красивую упаковку, в штабе части, он обнаружил под ней аккуратно перевязанные пачки презервативов. Весь штаб долго сотрясался от хохота, более похожего на раскаты грома. Я закрывал от напастей жизни собой, как мог, этого маленького доброго человека. Судьба развела нас на разные дороги в 92-м году. Я, повинуясь приказам командиров и отчасти для удовлетворения чувства пассионарности (так, кажется, у Гумилева называется стремление к новому), уехал в Подмосковье. Он же до сих пор работает в одной из организаций Байконура. Семью и друзей заменили ему теперь "братья и сестры" религиозной секты "Ковчег". Я видел его как-то по телевидению в передаче о космодроме. Показывали как раз эту религиозную организацию. Духовный лидер в военной форме лихо размахивал с трибуны зала Библией, проповедуя то, что совсем недавно топтал ногами. В его театральных позах и жестах, манерах убеждения и скорости речи чувствовалась школа политработы. Это "дьяволы во плоти" мимикрировали, но по-прежнему ловят блуждающие человеческие души. Где-то на заднем плане, сложив на груди руки, в старенькой выцветшей рубахе, стоял Игорь.

Вот я и заканчиваю свой рассказ о Байконуре и людях, служивших когда-то ему. Память человеческая не хочет вспоминать плохое, но долго хранит радостные, необычные события. Так и я представляю космодром лишь весенней порой, когда степи полигона сплошь покрываются пестрым ковром красно-желтых тюльпанов. Нашу 95-ю площадку с выхоленными, человеческими руками, деревцами посреди бескрайней степи, где тихим воскресным днем можно было услышать перебор кукушки. Как что-то неестественное хранит она видение, пролетевшего "над городом", зимой 89-го года, астероида. Много позднее в печати появились сведения, что одно из небесных тел, незамеченное почему-то астрономами, прошло в опасной близости от Земли. Да и еще много разных происшествий и событий прячет в себе это удивительное создание природы - человеческий мозг, быть может, я напишу о них в следующих главах.

Вот я и закончил первую часть воспоминаний о службе офицера. Наверное, кому-то не понравятся мои критические замечания о нашей тогдашней жизни. Но так было, здесь нет никакого вымысла. И мне не хочется думать, что Россия наша создана Всевышним в назидание другим странам, дабы показать всем, как не надо жить. Я верю в нее. Верю, что мы снова выстоим и победим! Будет ли продолжение моих очерков - зависит только от тебя, мой читатель.