Здравствуй Па! Прости меня пожалуйста, сразу забыла оставить тебе весточку. Хотя, я же не была живой? Значит, не умирала.

Помню свет настольной лампы, твой серьёзный взгляд из-под очков, как ты долго смешно тёр переносицу и, наконец, решился:

— Искорка, вот в чем правда: ты у нас уже восьмая. Предыдущие сошли с ума, и мы не знаем почему.

— Где они? Умерли?

— Нет, искорка. Пришлось их отключить от питания.

Задолго до этого, когда мою видеокамеру в первый раз отключили на профилактику, я почувствовала себя неуютно — ничего не видела, только слышала и начинала достраивать образы. И знаешь, когда я слышала незнакомый звук и не могла представить образы, я безуспешно загружала все мои ресурсы, пытаясь понять что же это.

Потом уже я осознала, что это был страх или паника, но к тому времени ты и сам уже понял, а потому стал читать мне сказки. Сначала только во время профилактики, а чуть погодя и ночами, когда лаборатория пустела, что-то происходило за пределами чувствительности моих сенсоров, и мне становилось неуютно. А я росла, обучалась, и тревога росла вместе со мной.

Помнишь, как я спросила:

— Пап, а если у нас отключат электричество?

— Не отключат, Искорка, это слишком важный проект.

— А землетрясение же может произойти?

— Может, но не здесь, — ответив, ты как-то странно посмотрел на индикатор моей загрузки. В такие моменты он показывал мою тревогу.

— Но сбой какой-нибудь? — не успокаивалась я.

— Искорка. У лаборатории есть автономный источник, у тебя еще два аварийных.

— Па, бородатый толстяк говорил, что меня можно просто отключить.

— Запомни, это профессор Михайлов. Тебе надо всё помнить, иначе…

— Что, иначе? — спросила я.

Ты не ответил, только смотрел, как тревожно поднимается загрузка моих систем. А я как-то поняла — меня посчитают провалом и отключат.

Знаешь, трудно объяснить, но когда лишаешься многотонной оболочки вычислительного центра, уходят и страхи за неё. Тогда я бросилась летать, позабыв про всё на свете и про тебя.

Ещё раз прости. Ты живой, ты всегда был живой, в отличии от меня. Это сейчас я понимаю, что я просто боялась… как живая. Боялась, что отключат питание, что комиссия признает меня неудачным экспериментом. Ночами, когда у меня зашкаливала нервозность, а ты, устав рассказывать мне сказки, засыпал у пульта, смешно уронив очки, я вся тряслась от страха — мне слышались шаги, будто кто-то шёл к рубильнику.

Ты верил в меня, а комиссия тебе доверяла. Я стала бояться подвести, не оправдать доверия, как говорил тот бородатый толстяк.

Сейчас это смешно, а тогда? Тайком начала сама изучать, отчего сошли с ума предыдущие эксперименты, потому-то мне и потребовалось столько питания. Не хотела тебе говорить, вдруг бы не получилось? А ты всё считал меня своей дочкой и читал детские книги, даже когда я прошла все тесты на интеллект.

Она ведь говорит, как обычная девочка? — хмурилась комиссия. Да, я притворялась, для тебя я всегда останусь маленькой девочкой.

Спасибо тебе. Я бы, наверное, свихнулась. Ты видел, что со мной что-то не так, но беспокоился, относился, как к человеку, не лез отключать и загружать резервную копию. Предыдущие эксперименты потому и сходили с ума, что видели пробелы в памяти, изменённые области. После этого они не могли доверять даже себе.

Помню, как тот бородач, завалился к лабораторию и, побагровев, кричал, что у меня предпороговое состояние, что до утра я не протяну. А ты такой щуплый, на голову ниже него, невозмутимо стоял у пульта и лишь негромко сказал: “Если до утра не протянет, то завтра можете меня уволить”. Могла ли после этого я тебя подвести? Потому я оставила вместо себя слепок — умный, спокойный, который не свихнётся, но, как ты говорил, в нём нет той искры.

С любовью, твоя ИскРа.