Евгений Нечаев
г. Усть-Каменогорск

КВАДРО

Шаг первый.

И навсегда остался рядом.

     Вдоль стеклобетонных небес бродили изрядно запыленные ангелы, наполняя
облака  прогорклым  ароматом  старого  нафталина.  Маэстро  вдавил окурок в
пепельницу.  На  кровати  свернулась  под  одеялом девушка. Хорошенькая, не
более  того.  С  ней было приятно в начале, но сейчас стало скучно. Маэстро
умел  быть благодарным, не пройдет месяца, как он подберет ей пару, наметки
уже  есть.  Р  астолковать  парню,  как  подойти,  что  дарить  и говорить,
намекнуть, как и что любят девушки подобного типа.
     - Доброе утро.
     Девушка сладко потянулась.
     - Ты чудо, - выдохнула она.
     - А ты неподражаема, - вернул комплимент Маэстро.
     На лице искренняя улыбка из учебника по психологии. Губы чуть касаются
друг  друга,  уголки  подняты,  глаза  смотрят  точно  в глаза собеседника.
Девушка  упорхнула  в ванну, забрав с собой улыбку. На лицо Маэстро вползло
равнодушие. Пора было уходить. В ветхом небе бесцельно бродили ангелы.
     Маэстро  шел  вдоль  домов,  возведенных  во  времена правления царицы
кукурузы. Первые этажи домов били глаза яркостью магазинов и баров. Броская
косметика  на  лице  потрепанной  проститутки. Дворник-ветер собирал в кучи
сигаретные  пачки,  обрывки  упаковок,  паке ты и сиротливые желтые листья,
столь   неуместные   в   технократической  компании  человеческого  мусора.
Автобусная  остановка со щербатой улыбкой скамейки, объявление дружно лезут
друг  на  друга,  им  и осень сезон спаривания. На остановке стоял одинокий
ангел.  Порядком  запыленный,  худой,  в  нелепом  балахоне позади которого
свисала пара крыльев.
     - Ты человек?
     - Нет.
     - Я не шучу. Я не вижу тебя. Другие боятся, а мне интересно.
     - А ты ангел?
     - Да.
     - Вот и поговорили, - резюмировал Маэстро.
     Автобусы,  непохожие  друг  на  друга  больше  чем  иные  люди  ползли
бесконечным  конвоем. В мире царило полное подчинение закону Мерфи - нужный
автобус так и не подходил.
     - Ты Мастер, - заявил ангел.
     -  Не  люблю этого слова, - Маэстро достал из пачки сигарету, памятуя,
что  стоит закурить, как подойдет нужный автобус. Закон Мерфи в действии. -
Меня называют Маэстро.
     - Мастер... Маэстро. В чем ты, э, Маэстро?
     Сточившийся кремень с упорством Прометея добывал огонь для человека.
     - Помогаю людям осознать их ошибки, - промычал Маэстро.
     Подошел автобус и Маэстро поднялся, ангел остался сидеть.
     Ангелам не место в общественном транспорте.
     Зато  бесов  и  чертей  имелось  целых пять. Один дрых в конце салона,
отравляя воздух на метр вперед гнуснейшим перегаром. Мелкий бес, наряженный
ребенком,  плакал.  Кондуктор  и  пассажирка,  чьи мятые физиономии украшал
кривой  макияж  а-ля  "сорок  пять,  как  выгля жу, наплевать", ругались за
пятиминутное  опоздание.  Самый  опытный  представитель нечисти оккупировал
место  за  баранкой,  мастерски собирая дорожные колдобины, искусно запирал
двери  перед  носом  опаздывающих  и  творчески зажимал в оных дверях руки,
ноги,  полы  плащей  и сумки. В отличие от ангелов, бесы оказались на Земле
весьма  востребованы.  Очередной  кусок жизни бесполезно потонул в бурлящем
нужнике  "общественного  транспорта".  Маэстро добрался до своей остановки,
почитал  от скуки пару объявлений, да обругал приблудного бомжа, жалостливо
просящего  к`пейч`ку.  Существование  продолжалось,  без  о собого смысла и
цели.   В   подъезде   творчески   сочетались   рэперские  "Yo!  Negros!" и
демоническое   "Ya!   Shab-Niggurath!".   За   последние   годы   незаметно
обязательные  настенные  три  буквы кириллицы заменились четырьмя латиницы.
Благодаря чему заборы стали хуже.
     У дверей сидел ангел.
     - Заходи, - вздохнул Маэстро.
     Ангел благовоспитанно прошел в гостиную, присев на краешек кресла.
     - Жрать будешь? - крикнул из кухни Маэстро.
     - Не откажусь.
     Не  утруждаясь, Маэстро сваял в сковороде яичницу с помидорами, достал
пакет молока и булочки.
     -  Ешь.  Вам  ангелам,  несладко.  С  голоду  умереть нельзя, а работы
практически нет. И с чего ваша братия меня боится?
     -  Ты  Мастер  и  тебя  не  видно,  -  яичница  исчезала  со скоростью
"Конкорда".   -  Других  Мастеров  мы  видим.  Политики  лишаются  совести,
налоговики  -  сочувствия, артисты - личной жизни. А ты невидим, и при этом
не человек, а Мастер. Маэстро.
     - Я не получал Мастерства. Сам. Все сам, - уточнил Маэстро.
     -  Не  имеет  значения, - исчезла четвертая булочка. - Сам или купил у
нижних. Мы даже не понимаем, в чем на самом деле твое Мастерство.
     - Я тем паче не знаю. Помогаю людям. Осознать ошибки.
     Хотя  Ангел  и  не  просил,  Маэстро разогрел ему вчерашние макароны и
налил кофе.
     - Так все-таки, что Вам во мне и моем Мастерстве?
     - Мне интересно, - повторился ангел.
     Они   проговорили  далеко  за  полночь.  Тема  быстро  сошла  на  нет,
сменившись  десятками других. Маэстро раньше общался с ангелами, но все они
оказывались напыщенными, самовлюбленными индюками. Присутствующий экземпляр
на  редкость  выделялся  из общества себе под обных в лучшую сторону. Когда
уставшая кукушка отмерила три утра, Маэстро вспомнил о необходимости сна.
     - Тебе есть, где ночевать?
     - Нет, конечно.
     - Оставайся у меня, - решил Маэстро.
     - И не боишься?
     - Ангела? - иронично осведомился Маэстро.
     Утром  крылатый  гость  никуда  не делся. Вместе с Маэстро он шагал по
городу.   Ангел  был  интересным  собеседником,  грех  жаловаться.  Маэстро
откровенно   наслаждался,  общаясь  с  небожителем,  довольно  начитанным и
остроумным.
     -  Подожди здесь, - Маэстро нырнул в дверь под вывеской: "Прием грехов
и добродетелей. Оплата по факту приема".
     -  Что-то желаете сдать? - осведомился Приемщик. - А, Маэстро, привет.
Погоди минутку, клиентку отпущу.
     Маэстро  без  слов  зашел  за  стойку.  Из-за  ширмы выбралась сияющая
девушка. Приемщик с дежурной улыбкой и благопожеланиями вручил ей кредитку.
Уставший дверной колокольчик проводил посетительницу.
     - Ого! - присвистнул Маэстро, глядя на итоговую сумму. - Никак девичью
добродетель продала.
     - Ее, родимую, - буркнул Приемщик. - Она оказывается, еще в пятнадцать
договор  заключила,  что  будет  добродетельна  до  двадцати  пяти, а потом
продаст  ее.  Вот  и получила подарок на день рождения с пятью нулями после
цифры.  Девичья добродетель, как хорошее вино, с годами становиться лучше и
пьянит голову сильнее.
     -  Главное  не  упустить  момент, а то вино превратиться в непригодный
уксус.
     -  Жила  была девочка. Семьдесят лет. Сама виновата, - продекламировал
Приемщик.
     Маэстро вежливо посмеялся над древней шуткой.
     -  Многие  девушки для того и берегут добродетель, чтобы потом продать
ее подороже, - философски заметил Приемщик.
     - И чем же они отличаются от шлюх?
     - Ничем, пожалуй.
     Маэстро протянул диск.
     -  Развлечешься. И передай сестре, что она может подавать документы на
восстановление. Лучше через министерскую комиссию, прибывающую завтра.
     - А восстановят?
     Маэстро  чуть  приподнял  уголки  губ,  не  в первый раз сталкиваясь с
недоверием.
     - До ушей декана уже долетел слух, что произошло и почему... Не думаю,
что возникнут проблемы. Оплата по факту восстановления.
     Ангел уже успел прикормить стаю бродячих собак.
     - Ты ведь ничего не продал? - удивился ангел.
     - Отчитывался о работе.
     -   Расскажешь?  Мне  действительно  интересно,  как  можно  заставить
человека осознать свои ошибки. Это не удавалось даже нам, хотя мы и спалили
Содом и Гоморру.
     Маэстро  захлопал  по  карманам.  Ангел  вздохнул и протянул ему пачку
"Беломора",  иного  небожители  позволить  себе  не  могли,  в  отличие  от
подземных коллег дымящих "Житаном".
     -  А  ты  чего  ждал?  - окрысился ангел. - Гаванских сигар? Мы здесь,
знаешь  ли,  никому  не нужны. Даже Ватикан предпочитает демонов покрупнее.
Впечатление больше производят.
     - Успокойся. - Маэстро размял папиросу. - Слушай лучше.
     История  была  банальна  до  неприличия. Институт, студентки и излишне
резвый   старый  пердун-профессор,  "гидравлический  тормоз  науки".  Дедку
хватало  помацэ,  но  находились  девушки, не желающие платить телом, пусть
даже  в  такой  форме.  Дедок  таких  изводил, вплоть до исключения. На его
беду,  брат  одной  из  жертв  слышал  о Маэстро. Дальнее было элементарно.
Старикашка    с    радостным    удивлением    обнаружил    среди    заочниц
студентку-прогульщицу, готовую на все ради зачета. Повторив пару раз подвиг
Билли  Клинтона,  старик  замахнулся  на  большее,  и  на  большой перемене
уединился   с   девушкой   в   кабинете.  Случайная  компания,  поголовно с
фотоаппаратами и дубликатом ключа вошла в кабинет в самый пикантный момент.
"Обслуживаемый"  профессор  с  удивлением  обнаружил  у своей пассии пенис.
Спустя  полторы  недели  озверевшее от помоев и грязи в прессе министерство
образования   выслало  в  институт  комиссию  с  недвусмысленным  приказом:
"Поувольнять  всех  извращенцев  на  хрен!" Вся операция обошлась Маэстро в
пять  тысяч.  По  полтысячи  за  дубликат  ключа и лишнюю запись в зачетной
ведомости,  остальные  -  оплата  проституту. Когда девушку восстановят, он
получит пятнадцать.
     - Мерзко, - вынес вердикт ангел.
     -  Зато  эффективно,  -  не согласился Маэстро. - Ваша ошибка в грубой
силе.  Она  устрашит человека, но не более того. Чтобы человек осознал свою
ошибку его надо унизить, или ударить по тому, что ему дорого.
     - А как бы ты поступил с жителями Содома?
     -  Обладая  вашей  прежней  силой?  - уточнил Маэстро. Ангел кивнул. -
Скосил  бы  извращенцам  срок жизни. Хочешь забавляться? Пожалуйста. Но лет
через  пять  станешь полной развалиной. Или... У людей, которые попробовали
"нетрадиционные"   удовольствия,  в  обязательном  порядке  дети  рождались
уродами. Как клеймо - "Смотрите, люди, мой отец мужеложец."
     Ангел содрогнулся.
     - Ты точно не человек, - буркнул ангел, и надолго замолчал.
     Желая  сгладить  неприязнь,  Маэстро  устроил  роскошный  ужин, немало
порадовав вечно голодного ангела.
     А  спустя  несколько  дней  они  прогуливались  по  Мосту.  На сей раз
рассказывал ангел. Вернее, жаловался.
     -  Мы  проиграли  за  одно  поколение. Так быстро, что нижние с трудом
поверили в свой выигрыш. Скажи, неужели наши заповеди так плохи?
     - Они рассчитаны на людей, - заметил Маэстро.
     Шагать  по Мосту можно было до бесконечности. Он был всегда той длины,
которая  требовалась  идущему. Торопясь, Маэстро проскакивал его, бывало за
пару шагов. Сейчас же они больше часа шли над неспешной Рекой.
     -  Человек.  Человек  способен  находит  настоящее удовольствие в том,
лучшем.  Верность, честность, доверие. Какое удовольствие в том чтобы вечно
ждать  ножа в спину? Предательства? Следить за близким человеком, боясь его
измены?
     - Тогда человечество поголовно мазохисты.
     -  Ну... боль штука хитрая, она бывает и полезной. Как тебе объяснить?
-  Маэстро  запрыгнул  на  узкий парапет. - Большинство задает себе вопрос:
Зачем?  Зачем  верность  если  твой  близкий ее тебе не дает? Зачем держать
слово,  если  все  лгут?  Поступай как все и получай удовольствие. Простое,
обыденное, как у всех. К сожалению, это мимолетно...
     Раскинув руки Маэстро шагал бок о бок с бездной.
     -  Я не такой. Мне нравиться осознавать, что лучше. Выше. Я верен себе
и  другим. Ты не представляешь насколько это приятно, чувствовать себя выше
других.  Это  сильнее  любого наркотика или секса. Общаешься с человеком, и
знаешь,   что  лучше  него.  Он  рассказывает,  как  полаялся  с  подругой,
поскольку  изменил  ей,  а ты понимаешь, что никогда не пройдешь через это,
поскольку - человек. Это... непередаваемо.
     - Но другие не такие, - заметил ангел. - Тебя часто предавали?
     - Достаточно, - нахмурился Маэстро. - Но, давно.
     - А сейчас?
     - Сейчас, нет.
     - Значит, ты одинок?
     - Больше, чем можешь себе представить.
     - Закрой глаза, - попросил ангел. - И сделай шаг вперед.
     Маэстро  лицом  ощутил,  как  осенняя  промозглость  сменилась  теплом
молодого лета.
     -  Это  Рай,  - выдохнул ангел. - Последний кусочек, который мы сумели
спасти.
     - Рай, - выдохнул Маэстро, завороженный красотой.
     Окрашенные  солнцем  в багрянец, ангельские крылья заслонили небосвод.
Хлопнули  крылья,  ангел  затанцевал  в небесах. Танец, поэзия, музыка, все
сливалось  в  едином  ритме.  Маэстро  просто  сидел, наблюдая за пируэтами
ангела в бездонном океане синевы, подкрашенном золотом солнца.
     Последний  пируэт,  и  ангел  опустился на ложе травы, раскинув руки и
крылья. Маэстро молчал, продолжая смотреть в небо, где по-прежнему танцевал
ангел. Только для него и только с ним.
     - В Рай приходят только те, кому мы дороги, - прошептал ангел.
     Каждую  неделю  Маэстро  ждал  слов  ангела:  "Закрой  глаза." И вновь
наслаждался   танцем  ангела  в  небесах.  В  квартире  Маэстро  они  часто
засиживались  до  полуночи, просто разговаривая. И каждое утро Маэстро ждал
мертвенящего  прихода  скуки.  Но  ее не было. И тогда он открыл ангелу все
тайники своей души, и получил в ответ самый дорогой дар в мире - понимание.
Ангел  танцевал  в  небесах для него. А Маэстро улыбался небесам, вспоминая
самого  себя.  Но  в  один  из дней ангел застал Маэстро в компании бутылки
водки.  Пара  ее товарок сиротливо жалась к ножке стола, ожидая путешествия
до  помойки  в  грязные  руки  бомжа  и  вновь  на  завод  под новую порцию
разбавленного  спирта.  Круговорот  бутылок  в природе. Жалкая человеческая
пародия на законы мироздания.
     - Проблемы?
     - Будешь? - вместо ответа подвинул стакан Маэстро.
     -  На  нас  не  действует,  -  предупредил  ангел,  но  без разговоров
употребил порцию. - Что случилось?
     - Четыре провала подряд.
     После  этих  слов  Маэстро  разыграл  с  бутылкой мизансцену: Голодный
Дракула и наивная девушка.
     -  Самый  паршивый последний. Не люблю через стариков работать. Идиот!
Это  я о себе. Девчонка слишком суетилась вокруг бабушки, а значит, хрен ее
любила.
     Маэстро замолчал.
     - И что? - холодея, спросил ангел.
     -  Подкинули  бабушке  пару  интересных  фотографий, - нехотя процедил
Маэстро.  -  А  та  возьми  и помри от них. А стерва-внучка рада-радешенька
двухкомнатной  квартире в центре. Даром, что ли, бабушку обихаживала? И как
я только пролетел? Не понимаю?!!
     - Много денег потерял? - осторожно спросил ангел.
     - Не в деньгах дело. Мастерство. Я теряю его, чувствую, как уходит.
     - За любое мастерство нужно платить. Мастер Игры.
     - Что ты сказал? - встрепенулся Маэстро.
     -  Мастер  Игры,  - грустно повторил ангел. - Я понял, почему так тебя
боятся  мои  собратья  и  сторонятся нижние. Ты не помогаешь людям осознать
ошибки, ты играешь ими. Заставляешь поступать, как тебе необходимо. Мастер.
Маэстро.
     -  Плевать, - ручеек водки прожурчал в котловину стакана. - Понимаешь,
ангел. Мастерство для меня - все! Больше, чем жизнь!! Я сам его пестовал, и
теперь все рушится.
     - Больше жизни?
     -  Больше.  Больше  у  меня ничего нет. Если хочешь, можешь купить мою
душу, только бы... вернулось.
     - Душа не потребуется, - ангел неспешно поднялся. - Мастер Игры должен
быть одинок. Одиночеством он платит за Мастерство.
     За вышедшим ангелом дверь захлопнулась крышкой домовины. Маэстро налил
себе еще.
     -  Утром хуже будет, - насмешливо прошептало сознание до боли знакомым
голосом.
     Маэстро вздрогнул. Незримо, но ангел все же оставался с ним.
     -  Ничего,  -  еще  порция алкоголя сверкнула в стакане. - Месяца два,
три, и я тебя забуду. И все вернется.
     В городе под бетонным небом вечная осень шуршала платьями из опадающих
листьев. Теплый сентябрь, дождливый октябрь и первый снег ноября. Городу не
нужно  лето,  весна или зима. Осень самодостаточна.
     Ангел сидел на бетонном парапете Моста.
     - Простудишься, - автоматически предупредил Маэстро.
     - Ты пришел.
     -  Я не справился, - прошептал Маэстро. - Я не справился. Ты оставался
со  мной, каждую минуту, каждый день и миг. Каждый мой шаг ты шел рядом, на
каждый вопрос у тебя был ответ. Ты стал частью меня.
     - Ты сам этого хотел.
     - Нет! Я Мастер. Я добивался Мастерства годы. Сам! Я хочу вернуть его.
Я  Мастер  Игры,  -  прошептал  Маэстро.  -  Я  играю  с  людьми, и плата -
одиночество. Любой ценой.
     Мертворожденный пистолет хищно зыркнул зрачком ствола.
     -  В  лицо, - кивнул ангел. - Чтобы вспоминалась лишь кровавая маска с
вывернутыми костями. Не упускаешь ни одной мелочи. Маэстро.
     Пистолет оказался слишком тяжелым, состоящим сплошь из ребер и углов.
     Выстрел негромкий, не громче хлопушечного.
     Ангел отправился в последний полет.
     И навсегда остался рядом...


Шаг второй.

Будь проще.

     Он  никогда  не  дарил  ей  цветы. Он выращивал их для нее. На балконе
пятого  этажа  цвели  привычные  гвоздики,  возле  которых  так  и  чудился
гортанный   акцент   Армена   Вахтанговича;  удостоились  отдельного  ящика
невзрачные  колокольчики;  высокомерничала  орхидея;  даже  лилиям  нашелся
аквариум  в  самом  уголке балкона. По ночам они раскрывали робкие лепестки
навстречу  лунному  свету. А в полнолуние, время сумасшедших оборотней и не
менее  сумасшедших  влюбленных  распахивалась  алая  лилия. Серебряный свет
ночного  солнца  насыщал  розовые  лепестки тягучим пурпуром. Он шутил, что
так  раскрывается  его  сердце  для  Нее.  Она  улыбалась, и гладила бархат
лепестков кончиками пальцев.
     - У меня есть мечта, - прошептал Он. - Подняться на крышу.
     - Зачем? Там же заперто.
     - Я хочу посмотреть на небо чуть поближе.

     Подруга позвонила на следующее утро.
     - Слушай Серега с четвертого этажа день рождения отмечает. Пойдешь?
     - С Ним?
     - Да че ты с ним всюду таскаешься? Своей жизни нет? Будь проще!
     День  рождения  разливал  вино  и  водку.  На  лоджиях  курили, в зале
танцевали. Она, притихшая, сидела за столом. Как происходящее отличалось от
праздников,  на  которые  они  ходили  с  Ним. На пятом этаже все было куда
спокойней, без мата, криков, с хорошим вином и негромкими разговорами.
     - Утащите именинника проблеваться! - крикнул кто-то.
     - Ванна занята, - ответили ему.
     Подруга  -  Маковым  цветом  пылая,  -  от  танцев, но больше от вина,
плюхнулась рядом.
     - Че сидим?
     Она слабо улыбнулась. Подруга подвинула рюмку с водкой. И зашептала:
     -  Расслабься.  Вон  смотри,  Костик из соседней квартиры все глаза на
тебя проглядел. Будь проще. И все путем!
     Давясь и кашляя, Она проглотила разбавленный спирт.
     -  Вперед!  -  скомандовала  подруга,  и  заорала через полквартиры. -
Включите медляк!

     Мир не без "добрых" людей. Он узнал все. И негромко обронил:
     - Это ее выбор. Я его уважаю.

     - Я дрянь, - плакала Она. - Какая же я дрянь.
     -  Успокойся,  -  утешала Подруга. - Он тоже не лучше. Он тебе звонил?
Нет? Значит, ты ему не нужна.
     - Я виновата.
     -  Ну,  с  кем  не  бывает.  Если  Он тебя любит, то простил бы, а раз
молчит, значит наплевать. Забудь. Пошли лучше. Погуляем. Я пива купила.
     Чмокнули крышки.
     - Будь проще. Он не центр мира. Вон и парни на горизонте. Привет.
     - Привет девчонки. Я Штырь. Это Григ.
     ...
     - А пойдемте к нам. Мы недалеко живем, на третьем этаже.

     Он  сидел  на  балконе  в  окружении завядших цветов. Разбитые в кровь
костяшки  - бил кулаками в стену. Невыплаканные слезы тяжелым комом посреди
горла.  Двадцать  раз  он  поднимал  телефонную  трубку, и двадцать раз она
возвращалась на рычажки.
     - Я тебя слишком люблю, - шептал Он давным-давно.
     - А значит, никому не отдашь, и никуда не пустишь?
     - Наоборот. Если пожелаешь уйти, я не стану догонять.
     - Я не уйду.
     Больно.  Боже  всемогущий,  как больно отпускать часть себя! Но Он дал
слово  и  сдержит его. Пусть даже придется выть одинокими ночами в подушку,
развивать  в  кровь  кулаки  и калечить свою душу. Он пообещал ей свободу и
дал.
     Все!!!

     Он  поднимался  наверх,  мимо  третьего  этажа, на лестничной площадке
которого расположилась изрядно выпившая компания.
     - О, гляди, франт поднимается. В костюмчике, да при зонтике.
     Компания захохотала.
     - Это мой, бывший, - небрежно бросила Она.
     Штырь глумливо улыбнулся.
     - Да какой он мужик, если такую бабу проворонил, - и звучно хлопнул ее
пониже спины.
     - Он, поди, руки моет не только после туалета, но и до него!
     - Гы-гы-гы!
     Он ничего не ответил. Шел вверх. Вслед издевательски засвистели. Рядом
разлетелась бриллиантовым каскадом пустая бутылка.
     -  Тля!  Какой  он  мужик,  если за свою бабу даже драться не стал?! -
проорали снизу. - Сопля! Клоун пиджачный!
     Он развернулся.
     - За бл... - Он не договорил слово, скривил губы, - бабу не дерутся.
     - Че? - взвился Штырь. - Она подзаборка?
     - Это ты сказал.
     Его  били  долго.  Умело. Вымещая тупую злость, собственное бессилие и
слабость. Дурели от крови и безнаказанности и вновь били.
     Ногами.
     Лежачего.
     В лицо.
     Смеялись.  Отдыхали. Издевательски поднимали, мол "по справедливости",
и  снова  били.  Потом  прошарились по карманам. И пошли до киоска отметить
"победу".
     Первым был Штырь. Пьяный Григ поймал ее в ванной. Потом были еще сразу
трое вместе со Штырем.
     -  Че  напрягаешься? - буркнул Штырь, сунул ей в рот сигарету. Сладкий
запах марихуаны... - Не напрягайся. Будь проще.

     Она  судорожно  бежала  по  коридору второго этажа. Обшарпанные двери,
заплеванные   бычками   углы,  пустые  упаковки  от  шприцов  и  сплющенные
"Моментом" пакеты. Квартира. Пальцы судорожно давят кнопку звонка.
     Долго, слишком долго.
     Щелкнули  несколько  замков,  на  пороге  воздвиглась немаленькая туша
хозяина.
     - Чего тебе?
     - Надо, - прохрипела Она. - Чуть-чуть.
     - Деньги есть?
     Она замотала головой.
     - Ну и у меня ничего нет, - амбал попытался закрыть дверь.
     Она  завыла  и  рухнула  на  пол, обнимая колени дилера, целуя грязные
тапки.
     - Пожалуйста! Я все сделаю, что хочешь. Дай!
     Амбал брезгливо отпихнул ее. Достал "болик".
     - Хочешь?
     Она бессвязно заныла, сглатывая кислую слюну.
     -  У  меня  есть  клиент.  Хочет  вживую эксклюзив посмотреть. Особый.
Сделаешь, получишь. Согласна?
     Она закивала.

     Коммуналки  на  первом этаже, битком набитые жильцами, давно провоняли
потом,   фекалиями,   тухлятиной.  Относительно  чистым  поддерживали  лишь
небольшой  участок  возле  лестницы,  где постоянно дежурил проштрафившийся
полицейский  наряд.  Вглубь  трущоб  забирались  лишь  санитары,  подобрать
умерших, да и то нечасто.
     Куча  тряпья  прошмыгнула  в  черный  ход, прижимая к груди ворованную
банку   тушенки.  Бесшабашная  крыса  судорожно  дернулась  в  сторону,  не
выдерживая  "амбрэ"  пришельца.  В темной глубине коридора кто-то судорожно
блевал. Она шмыгнула за фанерную дверь. Обломанный нож вспорол латунный бок
консервы. Дрожащий жир стекал по грязным пальцам. Под кучей тряпья заплакал
ребенок.
     - Заткнись. Замолчи!
     Голодный ребенок не унимался.
     - Заткнись!!! - заорала Она.
     Плач становился громче, мешая есть.
     -   Замолчи,  замолчи,  замолчи!  -  ритмичные  удары  перекликались с
бессвязной руганью. Ребенок замолчал, можно было и поесть.
     Грязные тряпки с трудом впитывали детскую кровь из пробитых сломанными
ребрами легких.

     - Добрый день Сергей Федорович.
     - Добрый, добрый, - помахал верхонкой смотритель.
     - Подвал чистили?
     -  Ага.  Опять  всякая  пакость  завелась,  - смотритель дернул ловчую
палку,  выволакивая  добычу  на свет. - На людей похожи, страсть. Профессор
наш говорит - мирмикрируют, притворяются в общем.
     Пакость зашипела от непривычно яркого света.
     - Действительно похожи, - согласился Он.
     Добыча смотрителя учуяла новое действующее лицо и рванулась вперед. Он
отшатнулся.   Подвальная   жительница   зашипела.   Сквозь   копну   шерсти
опускающейся  на  лицо  смотрели блеклые глаза непонятного цвета. Разглядев
мужчину,  Она  замычала,  приподнимая  лапами  молочные  железы. Смотритель
дернул палкой.
     -  Животные. Только знают, что жрать и размножаться. Эта теплоизоляцию
раскурочивала, мышей ловила.
     - Сергеич, ну ты долго там? - крикнул лаборант.
     - Тащу. Слышь, у тебя фильмов, каких нет? Про спецназ там, бандитов.
     - Найдем.
     Смотритель поволок добычу в утилизатор.
     - Голову ей держи, - лаборант стравил воздух из шприца.
     Игла  плавно  влилась  в  изуродованные  вены.  Медленно  пошел вперед
поршень продавляя в кровь "золотую" дозу морфия. Она задергалась. На пороге
за  которым для нее разлилась чернильная мгла Она вспомнила... И прошептала
Его имя.
     -  Ишь  че,  - смотритель запустил печь крематория. - Болтать они, что
ли, научились?
     -  У  Марфы  Петровны попугай матюгается, тебе и не снилось, - фыркнул
лаборант, убирая инструменты.

     На  белом  кафеле пола черный замок лежал мертвым пятном. Он посмотрел
наверх.   Шагнул,  осторожно  коснулся  лестницы.  Старый  замок  проржавел
окончательно,  и  дряблые  дужки не удержали его тяжести. Ласково, чувствуя
себя  обязанным  ветхим  кусочкам  металла,  Он  вытащил остатки замка. Люк
заскрипел,  проламывая  корку  ржавчины  и  пыли.  С глухим стуком стальной
квадрат   завалился   на   битум  крыши.  Он  поднялся  наверх,  под  шорох
зарождающейся грозы.
     Небесный  океан  гнал  валы  туч, нагромождая грозовые горы. Сабельные
росчерки молний тянулись друг к другу.
     Прохладный ветер нес очищение. Перерождение. Обновление.
     Он вскинул руку к небесам.
     И взлетел.


Шаг третий.

Грязь

     Дождь выбивал дробь в ритме grave. Капли втягивались в грязные зеркала
луж, разлетающиеся мелкими осколками под сапогами прохожих.
     - В сером плаще, с намокшей полой, подпрыгивающей курьерской походкой,
- поддразнил прохожего Ворон.
     - Кар! - вернул насмешку человек.
     - Quo vadis, человече?
     Человек остановился.
     - И откуда в Городе такие умные вороны появились?
     - Из яйца, - нахохлилась промокшая птица.
     Ветер  ноября  задирал  юбки  афиш  и  объявлений,  бесстыдно  обнажая
целлюлитный бетон стен.
     - Я вчера Смерть встретил, - припомнил Ворон.
     - Опять бухтела старая карга?
     -  Ага.  Мол,  люди совсем обнаглели, даже на встречу с ней опаздывать
умудряются.  А  сама  с  час сидела у подъезда, ждала, пока время у клиента
закончится.
     -   Ничего,   вот   грянет   война,  мигом  прекратит  жаловаться.  На
сверхурочной работе только успевай поворачиваться. Абадонна, кстати, обещал
к весне из отпуска выйти.
     -  Будет  ли  еще  эта  весна,  - буркнула птица и спрятала голову под
крыло.
     Человек  зашагал дальше. В городе ярких реклам и эксклюзивных дизайнов
магазинов люди шагали тенями черных, коричневых курток и плащей. Сумеречный
театр,  безжизненный  и  каждодневный.  Из  дома на работу и обратно домой.
Человеческий монорельс. И, не дай бог, ты посмеешь идти поперек!
     Дождь   выстукивал   бесконечную  сонату,  под  аккомпанемент  слабого
шуршания  листьев. Поздняя осень не романтична. Артритными руками тянутся к
небу  голые  деревья. Мерзкий холод, далекий от обжигающей свежести мороза,
пробирается  под  одежду и в душу. И ноги месят грязь. Грязь земли и людей.
Поздняя  осень  бесстыдно  обнажает самое худшее. Человек шагал по улице, и
улица  шагала  мимо  него.  Центральная  площадь. Банк, банк, храм, банк. И
соответствующие плакаты.
     "Любые кредиты за полчаса! Розыгрыш призов!"
     "Наши депозиты для Вас! Положив деньги на депозит "Дача", вы получаете
шанс выиграть дачу в центре Города!"
     "Все  клиенты  нашего банка участвуют в ипотечной лотерее! Не упустите
шанс выиграть квартиру!"
     В соответствии с распоряжением градоначальника: "О едином виде внешних
фасадов  многоквартирных  домов  и  прочих  нежилых  сооружений" храм также
украсился рекламой.
     "Вкладывайте   деньги  на  депозит  "Посмертие".  Депозит  гарантирует
приобретение  жилплощади  после смерти на том свете. Ад - никогда не бывает
проблем  с  отоплением!  Коммуналка  в  Лимбе.  И  роскошные пентхаусы Рая!
Увеличение размера депозита повышает Ваши шансы на выигрыш пентхауса!"
     Человеки  продавали  души  Молоху,  Мамоне  и  Богу.  Последний брал в
кредит.
     В  церкви  не  продохнуть.  Вился нафталиновый аромат десятков старух,
вплеталось  неповторимое  амбре  нескольких  нищих  на  паперти,  стегал по
ноздрям  приторный  аромат  дорогих  духов  и одеколонов. Какофония запахов
усугублялась  диким  разноцветьем  нарядов.  Тряпки  и  поношенные  пальто,
дорогие  манто и костюмы. Бабушкины платочки "времен Очаковских и покоренья
Крыма",  шелковые  платки  жен,  любовниц  и подстилок городских бандитов и
начальников.  В  церковь  приходили  в  страхе  перед  близкой  смертью или
замаливать грехи.
     Сэлфиш  прошагал  мимо  свежеразмалеванной доски. Икона нового святого
великомученика   царя   Николая  Второго.  Пьяницы,  развратника,  дурака и
предателя.   Неплохой  набор  для  "святага",  главное,  подстать  нынешним
прихожанам.  За спиной Сэлфиша старушка в полный голос талдычила о правилах
поклонения и жертвоприношения.
     -  А  ежели  от  женских  болей,  то  свечку Марии Магдалине, - громко
шептала  бабулька.  -  А  от порчи Николе Чудотворцу и двенадцать раз "Отче
наш" прочитать.
     На  душе было паскудно. Вера кривилась ублюдочной гримасой религии. Не
торговцев  гнал из Храма Иисус, а таких прихожан. Ибо торговцы были честны,
предлагая  сделанное  или  выращенное.  А  эти... эти предлагали Богу себя.
Религиозные  шлюхи.  Сделай,  Боженька, а уж мы тебе помолимся. И таксу ему
выставили.   Пять   свечек,   шесть  молитв,  триста  баксов  на  подрясник
батюшке-сутенеру.  Сутенер  же зычно оповещал собравшихся о будущих благах,
щедро расхваливая Бога, словно племенного жеребца на конюшне.
     Прихожане выстроились строго по ранжиру. Возле "Нисхождения Богородицы
в  Ад"  отдувалась  аллегория  семи  смертных  грехов,  сам градоначальник.
Георгию  Победоносцу бил поклоны генерал, впрочем, получалось сие плохо, уж
очень  мешал  живот.  Возле  иконы  Левия-Мытаря  тлела  одинокая  свеча от
налоговой  инспекции,  явно  свистнутая,  простите,  взысканная с соседнего
подсвечника. Ниче, святой своих поймет. И над всем этим скорбный лик Христа
с немым криком во взоре:
     - Отче, неужели ради ЭТИХ я умирал?!!
     Бабка продолжала вещать:
     - А от живота лучше Святому Дмитрию, от ревматизма Серафиму Соровскому
и трижды его иконе поклониться земным поклоном.
     Сэлфиш чуть склонился к бабушке:
     - А от геморроя свечу кому ставить?
     - Успению Смиренному, - не промедлила бабка.
     -  Надо  же,  - удивился Сэлфиш. - А я думал, от геморроя свечу себе в
задницу ставят.
     Оставив  бабку  наедине с ее инфарктом, Сэлфиш вышел из храма. Подошва
ушла в размякшую трясину тропинки. На улицах торговали Богом вразнос. Тетки
и  бабушки  строго  попарно  предлагали вторую версию Иисуса. Дабы избежать
претензий  со  стороны основного супермаркета, они лихо вздернули Христа на
столбе взамен креста. Копирайт не сворован, а лишь творчески использован.
     Ноябрь   -   грязный  месяц,  но  даже  ему  не  сравниться  с  грязью
человеческих душ.
     Остановка.   Маршрутка  с  объявлением:  "Уважаемые  пассажиры,  после
автокатастрофы  количество  трупов  в  маршрутном такси не должно превышать
количества  посадочных мест!". Народу в маршрутке было немного, а людей так
и  вовсе не наблюдалось. Напротив Сэлфиша присела куртка из зверя дерматина
верхом на щуплом пареньке. Весь смысл жизни двуногого средства передвижения
сводились к четверостишью:
     "Сотик" - поменьше.
     Тачку - побольше.
     Бабу - помягче.
     Фаллос - пожестче.
     Остановка  "Роддом", следующая "Кладбище". Между ними школа, ресторан,
бордель в здании бывшего детсада и офис трейд-холдинговой конторы "Копыта и
рога". Сэлфиш выбрался из маршрутки, рванувшей дальше, к кладбищу. Поворот,
еще,  еще.  Вот  и  здание  школы. Дальше "веселый пятачок", где собираются
старшеклассники  и  студенты. Сэлфиш присел на обгрызенную скамейку рядом с
благообразным  старичком. Хотя какой, к черту, старик? Рядится под старшего
для большего уважения окружающих. На соседней лавке щебетали две девушки.
     -  Представляешь, вчера гуляли на хате Андрюхиной, там парень был. Во!
Я с ним в ванну завалилась, кама-сутра отдыхает!
     - Как звали?
     - Не помню. Можно у Сергея спросить, он его привел.
     Девчонки  исчезли  за  обшарпанным  углом, унося с собой запах дешевых
духов и душ. Сэлфиш пощелкал зажигалкой, курить не хотелось. Старичок тяжко
вздыхал, ища возможности заговорить.
     -  А  пошли  они  на...  -  донеслось  из-за угла. Следом выбежал гурт
пятиклашек, нескладно матерясь в адрес учителей.
     Старик неодобрительно покачал головой. Сэлфиш понимающе хмыкнул.
     - Вы только посмотрите на нынешнюю молодежь, до чего дошла, - оживился
старик.
     -  Молодежь? Дошла? Или довели? - фыркнул Сэлфиш. - Да как вообще, вы,
смеете  говорить  о молодежи? Вы испохабили нам жизнь, сломали нас, бросили
из  ниоткуда  в никуда! И теперь фарисейски закатываете глазки. Ах, ах, ах!
Нынешняя молодежь...
     -  Как  вы вообще смеете разговаривать со мной в таком тоне? - взвился
старик.
     -  Смею.  И  не  только  смею,  но  и обязан. Я ведь знаю, кем вы были
-надцать лет назад.

     "Митинг шумел разноцветьем идиотов и транспарантов.
     -  Перестройка  не  оправдала себя. Никакой гласности, никакой свободы
слова!  -  надрывался оратор. - Мы требуем свободы слова! Мы требуем, чтобы
нам вернули самые простые ценности свободы, что отобрали у нас!
     Стоящая  под  трибуной,  толпа баранов радостно блеяла, вторила козлу,
ведущему их даже не на бойню, хуже. В мир без ограничений".

     -  Помните?  Свобода  слова... Вам нужна была свобода хамства! Свобода
гадить в газетах и книгах, унижать без опаски получить промеж рогов.
     - Вы не понимаете!
     - И тогда не понимали, - огрызнулся Сэлфиш. - Что могли понимать пяти-
восьмилетние  ребятишки?  А?  Мы  лишь пялились на киоск, в котором блестел
глянец   журналов.   "Откровение   московских   шлюх!"   и  соответствующая
иллюстрация.  Мы  не  понимали  и половины, но впитывали. А вы! Вы, истекая
похотливой  слюной,  покупали, жрали, давились и требовали добавки! Свободы
слова!  И  побольше  голых  баб  на  обложках.  Первые видеосалоны помнишь?
Червонец,  и заходи, кто хочет. На "Эммануэль", "Дикую Орхидею" и прочее. И
после  этого  ВЫ  удивляетесь вечеринкам нынешних студентов, где покраснеет
сама  Чичоллина. Скажите, Вам этого было не нужно? Спрос родил предложение.
Сколько вы хотели, столько вам и дали. А дерьма вы хотели много.
     Старик  мучительно  покраснел,  не  иначе  как  вспоминая  собственную
коллекцию порноизданий и кассет. А Сэлфиш безжалостно добивал:
     -  Еще?  Может,  вспомнить  Вам  рухнувшие памятники? На пьедесталы Вы
возвели  дрянь  и  накипь.  Вы  растили  поколение  Бандитского Петербурга,
Слепых,  Бешеных  и прочих убогих. Ублюдочные родители, вы еще возмущаетесь
собственным  детям?  Хотя...  кого  вы  могли воспитать? Вы, считавшие свою
страну  помойкой,  а  страну  врага  раем.  Вы, возведшие в герои Сахарова,
Резуна,  Солженицина  и Волкогонова, поливающих грязью Ваших отцов и дедов.
Втоптавшие  в  грязь  все  сделанное  вашими  родителями  их  веру и мечту,
требуете уважения и "морали" от своих детей?
     Старик затрясся, нервно сжимая сухонькие кулачки. Колкая, едкая правда
жгла глаза и огрызки его душонки.
     -  Замолчи,  -  истерически  выкрикнул  "Истинный  Демократ", "Совесть
Нации" и просто омерзительный человечек.
     Сэлфиш поднялся. Продолжать разговор было бессмысленно.
     - Ты грязь.
     Старик сполз в лужу, судорожно тиская упаковку лекарств.
     - И место твое в грязи.
     Сэлфиш  отступил на полшага назад, не давая брызгам долететь до своего
плаща.
     В  глаза  старику смотрело будущее, сюрреалистическое, нереальное, где
родители  превращаются  в  ненужный  хлам,  сдаваемый  в  дома престарелых.
Будущее,  за  которое они так боролись, к которому стремились, презрительно
перешагнуло  через  них. Поколение, чьи деяние и попустительство разрушили
Империю,   умирало  в  презрении  собственных  детей.  Они  так  стремились
уничтожить  Систему,  ненавидимую  ими,  разрушить, сломать, сокрушить. Так
стремились,  что  забыли  простую  истину.  Любое разрушение порождает лишь
мусор и грязь на котором  хорошо зреют сорняки, безжалостные ко всему, и в
первую очередь к родителям, которые для них лишь перегной.


Шаг четвертый.

Ангелина - королева красоты.

     Ветер  рвал  ночнушку,  ехидно  водя  ледяным  языком  по голому телу.
Перемигивающиеся  звезды  смаковали бесплатный стриптиз, лишь луна стыдливо
прикрыла глаз, изогнувшись многонамекающим полумесяцем. Ангелина застыла на
парапете  лоджии,  наслаждаясь  суровой ночью. Миллиарды звезд с удивлением
посмотрели  на  новую, зажегшуюся на далекой земле. Тлеющая сигарета слегка
вырывала у тьмы четкий девичий профиль.
     - Ангелина, - позади появился парень. - Ты не спишь?
     Девушка даже не повернулась.
     - Уходи.
     - Что?
     - Пошел вон.
     - Ты чего?
     Ангелина медленно повернулась. В ее взоре всколыхнулась тьма Орка.
     - У-хо-ди, - по слогам повторила она.
     - Ты совсем сдурела?
     Ангелина   шагнула   вперед.   Короткий  взмах,  незадачливый  кавалер
сгибается   вопросительным  знаком.  Лакированый  ноготь  утонул  в  мякоти
подбородка.
     - Будешь орать, разбужу Зубра. Понял?
     Ангелина  отвернулась,  ночь  уже не казалась такой прекрасной. Стылый
ветер  не  терся  в  возбуждении, а мерзким старикашкой прокатывался рядом,
звезды  были  слишком  далеко,  луна  же закрылась грозовым кавалером. Фары
одинокой машины насмешливо мигнули.
     - Ангел? - На этот раз позади возвышалось два метра чистой силы. Зубр.
Он провел ладонью по ее волосам. - Что случилось?
     -  Ничего.  Тут кто-то подумал что если с ним легли в постель, ему все
можно.
     Чужое  сердце  дернулось,  пересиливая  боль  от  нового  рубца. Время
остановилось.  Маркиз де Сад - ребенок в сравнении с часами, что ускоряются
в радости и медлят в горе.
     Черный рассвет.
     Сборы, марафет, повелительный взгляд на маске лести.
     - Зубр, пошли.
     Дверь хлопнула. Цезарь все еще смотрел вслед ушедшим.
     - Блудливая тварь, - процедил он.

     Колизей Города ревел тысячами голосов слышимых лишь избранным.
     "Ave, Caesar, morituri te salutant!"
     Песок  арены - аспидные тротуары и снег простыней. Трезубец - глубокое
декольте, сеть - облитые тушью ресницы. Ретиарий цирка.
Сотовый надрывался, грозясь выпрыгнуть из чехла. Ангелина развернула "лягушку".
     -  Привет.  Почему  не  звоню?  А ты деньги мне положил? Нет. Вот и не
звоню. Хорошо. Ложи. Перезвоню.
     "Лягушка" скользнула обратно, в лоно чехла. Ангелине было безразлично,
пополнит  ее  счет собеседник или это сделает другой. Главное уже прошло, и
побежденный платил за поражение. Девушка улыбнулась своим мыслям. Интересно
сколько  из  тех,  что  прошли  через  ее  постель  и  лоно,  считали  себя
победителями?   Наивные.  За  минуту  тупого,  животного  наслаждения,  они
расплачивались  месяцами  покорности. Но то - удел проигравших, а ее удел -
восторженные взгляды и рукоплескания на арене вечного Колизея.
     Ангелина  шагала  по  асфальту  города.  Кто  следующий? О нет, она не
выбирает  противника  наугад,  на  улице.  Это  не профессионально. Гораздо
интересней  те,  с кем ее познакомят. Именно так. Сотовый вновь развернулся
подмигнув картинкой разбитого сердца. Отличный герб для королевы.
     - Привет. Ну что, во сколько? В семь? Хорошо. Кто будет? Отлично.
     До  семи  вечера  еще  прорва  времени,  которое стоит заполнить. Но в
первую очередь... Ангелина зашла домой. Прошла в спальню. Одежда полетела в
угол,  Ангелина  потянулась  всем телом. Превосходным телом... изогнувшимся
уродливой  гримасой  внизу живота. Неприятный женский фас, слишком постный,
блиноподобный.  Ангелина  застыла.  Лицо переместилось выше, и остановилось
меж  грудей.  Глумливо скривила персиковую кожу, насыщенную тонким ароматом
крема.
     Королева исчезла. Остался лишь страх, путающий лямки и застежки белья,
рукава   блузы  и  стороны  юбки.  Броня  одежды  успокаивала.  Достоинства
подчеркнуты,  недостатки  скрыты.  Какие,  впрочем,  недостатки у королевы?
Ангелина   раскрыла  косметичку.  Стоит  немного  наточить  и  отполировать
оружие.  Восковая  палочка  истончается,  скользя  по  рукояти  трезубца...
оставляя  за собой блеск тонального крема в проеме декольте, кусок абразива
снимает  незримую стружку с острия кинжала... округляя и без того идеальные
ногти,  перевязывается каждый узел сети... застывающей под чернильной тушью
с особой кисточкой, кусок войлока полирует шлем... укладывая прядь к пряди.
     Пора.  Стоит  немного  пройтись  по  городу,  под  ярким светом солнца
тщетно,   пытающегося  пробиться  сквозь  химию  кремов.  Поймать  на  себе
восхищенные   взгляды   будущих  жертв  и  завистливые  -  менее  удачливых
гладиаторов  Города. Да, она продефилирует по Городу. Гордо, перед незримым
Императором,  который  скоро  сам  падет  пред ней. Император. Цезарь. Ave,
Caesar! Я заставлю тебя выйти на песок арены, и ты падешь!

     Она  познакомилась  с  Цезарем  не случайно. Уставшая от легких побед,
Ангелина  подняла  планку. Нет, ее не интересовали богатые или влиятельные.
Они  не  противники  -  жертвенные  курицы. Привыкшие к вседозволенности за
своими  деньгами и родителями, они гибли на арене один за другим. Понимание
приходило  к  ним каленым железом, прижигающим пятки, дабы удостовериться в
смерти  неудачника. И за спиной всегда был Зубр, готовый на что угодно ради
нее.
     Ангелина  стала  искать  умных,  и  не просто умных, а тех, кого нужно
ломать, кто не прыгает в кровать стоит девушке сказать: "Может быть..."
     Так она встретила друзей Цезаря. А потом и его самого.

     Ангелина  стояла на остановке. Позади шептались несколько гладиаторов.
Нет,  не  гладиаторов.  Дешевок. Раззолоченные доспехи - проткнутые во всех
местах  носы  и  уши,  уродливые  мечи, украшенные бессмысленными крюками и
зазубринами  -  опущенные до середины бритых лобков джинсы, вывалившиеся из
топов  груди  -  гнилая сеть которую возможно порвать голыми руками. Это не
бойцы, это клоунада на потеху толпе. Андабаты. Колизей принимает их шутами,
их  победы и добыча не вызовут ничего, кроме презрительной улыбки, и победа
над ними не стоит уважения. Уважения заслуживают такие, как Ангелина.
     Колизей  склонялся  перед  лучшим  гладиатором.  Рабыня  и  хозяйка. О
Город-цирк.  Он бросает к твоим ногам серебро сестерциев и гирлянды цветов,
почитает  и целует следы на песке. Но он же безжалостно вышвыривает тебя на
арену  простыней,  до хруста раздвигая бедра, наслаждаясь тобой. Жестокость
и восхищение идут рука об руку.
     Звонок.  Дверь  открывается. Цезарь. Успел прийти раньше нее. Дежурная
улыбка,  в  ответ  понимающий  оскал.  Ангелина  едва  сдержалась. Цезарь в
который раз напомнил рабыне Колизея ее место.
     - Проходи. Привет, Зубр.
     Треп ни о чем, в преддверии будущих Игр. Здесь, в коридорах и комнатах
Колизея,  пред  выходом  на  арену,  можно  просто  поговорить. Они все еще
друзья.  Ангелина приветливо улыбается. Здесь собрались лучшие из лучших. И
сам  Император.  Вот  невысокая  амазонка,  дурное  лицо,  полное  неумение
сражаться,  и  ее  приз.  Посредственный, но приятный. О, как она боится за
этот  случайный  выигрыш. Ангелина прищурилась, представляя, как выбьет меч
из  рук  дурочки,  отбирая приз. Пару раз она чуть двинулась за призом, чем
вызвал а позабавившую ее истерику. Жаль, Цезарь благоволит этой слабачке, а
ссориться  с  ним  Ангелина  не  желала.  Зубр уже успел оккупировать стол,
болтая о всем на свете.
     - ...Ничего подобного. Если это так, то Англия ни черта не выиграла...
     - ...космодром в Бразилии, а значит...
     - ...полный доспех? Ерунду городишь...
     Разговоры  далекие  от  привычных: выпивка, музыка, тряпки. Это Высшее
общество.  Высшее не по деньгам или связям, Высшее по поведению и отношению
к  друг  другу  не  даром  во главе стоит Цезарь. Ангелина присаживается за
стол.  Улыбка, пара вопросов, все строго в рамках. Сидящая напротив девушка
отводит  взгляд. Проигравшая. Королева против воли подмигивает, напоминая о
своей  победе.  Это  был  превосходный  поединок. Девушка так жаждала того,
единственного, берегла себя... сеть скрученная бичом, подсекла ноги, и жало
трезубца  сверкнуло  на  солнце...  и девушка оказалась в постели Ангелины.
Но  Цезарь, проклятый, великий Цезарь, сжал кулак, и большой палец поднялся
навстречу  солнцу.  Цезарь  заставил Ангелину молчать о случившимся, спасая
будущее едва знакомой девушки.
     И за это он ответит отдельно.
     Разговоры  на мгновение смолки. В комнату вошел, скользнул, просочился
Волкот.  Ангелина  замерла  в  восхищении.  Лучший  гладиатор. Близкий друг
Цезаря.  Победы  над  ним девушка жаждала больше, чем поражения Императора.
Волкот   прославился   не   сокрушительными   победами   над  неприступными
красавицами, или веретеницей разбитых сердец. Сражался он редко, но Колизей
так и не увидел ни одного его поражения. Он так и ушел непобедимым.
     Многие   обманывались  внешним  видом  Волкота.  Простенький  гладиус,
потертый  кожаный  доспех,  налобная  повязка  взамен  шлема. Ангелина была
вдоволь  наслышана о том, как побеждал Волкот. О тонком стилете, совершенно
незаметном,  смазанным  сладким  ядом  и  укрывшемся  на внутренней стороне
правого бедра.
     Лучший  гладиатор  был  недоступен  Ангелине.  Увы. Но шанс был. Когда
падет  Цезарь, когда он станет волочиться за ней, покорной склоняться перед
победителем  придет  черед  Волкота.  Он  не сможет не вступиться за своего
друга.  Утешаемая  такими  мыслями,  Ангелина  позволила  себе  окунуться в
атмосферу маленького праздника.

     После  появления  Ангелины  в  своем окружении Цезарь посмотрел сквозь
пальцы  на  несколько  ее  побед.  Благо,  павшим поражение не могло сильно
повредить.  Но  стоило  Ангелине  взяться  за  других... С ней разговаривал
Волкот. Жестко, но так, что осталась надежда, и желание сокрушить не свиту,
а  самого  Цезаря.  И самого Волкота. Ангелина так и не смогла решить, кого
она желала увидеть больше, распятым на простыне Арены.

     Молчаливый  Колизей.  Гора  камня,  чьи  плечи не протирают зады сотен
сидящих  зевак.  Сегодня  не праздничный день. Сегодня ночь полнолуния и на
холодном  песке арены двое. И еще двое в императорской ложе, ждут окончания
поединка.
     -  У тебя никогда не было такой девушки, - шелест раскручиваемой сети,
тонкие пальцы расстегивают пуговицы рубашки.
     - Это похвальба, или шутка?
     Негромкий  смех,  свист  пробных ударов. Трезубец оставляет вмятины на
бронзовых  бляхах  щита...  аккуратно  ложится  на  спинку  стула кофта. На
далеких   трибунах  Волкот  наполняет  чаши  себе  и  Зубру.  Два  зрителя,
удостоившихся...  или  тоже  двое воинов, ведущих  незримый поединок? Блеск
металла в лунном свете, скрежет стали и бронзы. Несколько пластин слетают с
императорского щита... на кофту ложится мужская рубашка.
     Бойцы чуть расходятся, отдохнуть и оценить друг друга.
     - Скажи, у Волкота есть девушка?
     Цезарь улыбается:
     - Двое.
     И,  предупреждая  следующий  вопрос,  называет  имена. Имена, знакомые
Ангелине. Та отходит назад.
     -  Естественно, они друг о друге не знают, - смеется Цезарь. - С одной
он уже год, с другой полтора.
     Королева  уже  по-другому  смотрит  на  дальнюю ложу. Волкот. Воистину
великий  боец!  Но  Цезарь  рассказал  ей  об этом, а значит, не собирается
отпускать  с  Арены живой. И вновь безумный всплеск стальных приливов. Меч,
трезубец,  щит,  сеть...  руки  и губы, ищущие и ускользающие. Атака, блок,
защита...  пальцы,  скользнувшие вдоль бедра... бросок сети... лиф, летящий
под  кровать... Цезарь уклонился и спустя мгновение трезубец едва не пробил
его грудь. Меч остановил трезубец. Кто кого пережмет, передавит, добьет?
     -  А  теперь  мой  вопрос, - Цезарь спокойно гладит волосы Ангелины. -
Скажи,  находилось ли чувство, которое могло пересилить плотское влечение к
тебе?
     - Нет.
     - Любовь?
     - Если есть любовь, то есть и желание, - королева улыбалась. - А любое
желание  легко  перенаправить.  Все,  все  превращается  в  секс.  Любовь и
ненависть, равнодушие и расчет.
     - Ты боготворишь похоть.
     -  Она  дала  мне  это  лицо  и  фигуру.  Я плачу по счетам. И мне это
нравится. Нравится быть непобедимой. Секс дал мне все.
     - И Зубра.
     - И его, - согласилась Ангелина. - Он мой навсегда. Прощает мне все.
     Блеск  стали,  отлетает  в сторону щит Цезаря... Ангелина изгибается в
свете  луны обнаженным телом... Цезарь на арене, сломан меч, втоптан в прах
щит.  Три  жала  трезубца  приближаются, жаждая живой плоти... губы, грудь,
лоно. Цезарь отступает. Победа?
     Удар.
     Трезубец  метит  в  сердце и соскальзывает вдоль стального панциря под
хитоном.  Второго шанса Цезарь не дает. Стилет, переданный до боя Волкотом,
распарывает воздух, легко входя под левую грудь.

     Мужчина  со  спущенными  штанами  смешон.  Но только не Цезарь. Даже в
таком  виде  Император  остается  Императором.  Победителем, и пусть другие
считают подобное проигрышем.

     -  Вот  и все. Есть чувство сильнее плотского вожделения. Даже такого,
которым владеешь ты.
     Ангелина  тихо  скулит  на кровати. Цезарь не сломался, не пожелал ее.
Вычурная  красота  сползает  с королевы. Уменьшаются бедра, обвисает грудь,
мерзкое  лицо,  плоское,  неприятное,  ползет туда, где ему место. Королева
возвращается к началу своего пути.
     - Какое?!
     Во взгляде Цезаря мелькнули все ее любовники и любовницы.
     - Брезгливость.

     Волкот неторопливо допивал вино.
     - Аве, Цезарь!
     На  полу  лежал  Зубр.  Зубр,  загнавший  себе  в  сердце нож по самую
рукоять. Волкот грустно улыбался и пил вино.
     - Как?
     - Рассказал ему об одной девушке.
     - Об Ангелине? Что он о ней не знал?
     -  Не  о ней. О другой девушке, которая любила его. И что с ней за это
сделала Ангелина.
     Цезарь обводит глазами мертвую Арену.
     - Sic transit gloria mundi.*

* Так проходит земная слава. (лат)


Отдых в конце пути.

Дождь.

     Дождь  шел рядом с человеком. Поддерживал разговор негромким шелестом,
улыбался  молниями,  иногда  взрывался  раскатами громового хохота. Человек
улыбался  в  ответ  и  кутался  в  плащ. Дождь интересный собеседник, но не
совсем удобный спутник. Впрочем, друзьям многое прощается, не так ли?
     Человек и дождь вели нескончаемый диалог в эпоху вечной осени.
     Шаг под козырек подъезда.
     - До свидания.
     Дождь шутливо стегнул каплями, метя за шиворот. Не попал.
     Ступеньки,  перила,  стальные  одноликие двери. Площадка, черная дверь
без номера, с глазком.
     - О-о! Заходи.
     Квартира  ударила  в  ноздри  ароматом табака, спирта, мужского пота и
женских духов. Сизый туман просачивался с кухни в другие комнаты, вился под
потолком, изгибаясь стриптизершей у люстры.
     - Хоть топор вешай, - поморщился гость.
     -  А  он  и  висит,  -  хохотнул  хозяин.  В кухне действительно висел
декоративный топор. Тонкая леска создавала иллюзию невесомости.
     Туфли в угол, плащ поверх вороха курток, штрафную сотню водки в горло.
Плохо пошла. Вилка упорно ищет верткий кусок помидора.
     -  Ну,  вот  объясни  мне, - гости дошли до стадии личных разговоров с
пьяным апломбом. - И чего она в нем нашла? Дурак дураком.
     - Любовь зла, полюбишь и козла!
     На  определенной  стадии  пьянки,  набившие  оскомину истины слышаться
откровениями свыше и вызывают благоговение. В соседней комнате присутствуют
девушки,  а  потому  разговор  более  приличный  и  возвышенный.  Спорят об
искусстве,  музыке, красоте. Пьют и не забывают  наливать прекрасному полу,
проливая на менее прекрасный но более устойчивый пол.
     Кто  здесь  собрались?  Друзья?  Вряд  ли.  Знакомые. Друзьям не нужно
спиртное  для  откровенности,  друзья  шутят  на  самые острые темы, друзья
никогда  не  приходят на гулянку ради других людей, они приходят ради тебя.
Ты скользишь по комнатам и коридору. Балкон.
     Даже после недолгого расставания друг-дождь встречает тебя с искренней
радостью.  Шутливая  капля  точно на кончик носа, мохнатая молния-улыбка. С
другом можно говорить о чем угодно, а можно и молчать.
     На балкон выходит еще один... гость.
     - Хрена тут стоишь, мокнешь?
     Ты  едва  можешь  выдавить улыбку. Господи, как иногда мешают такие...
знакомые,  что лезут в отношения друзей. Путаются, помогают, сплетничают, в
результате...  рвут  тонкую  нить дружбы. И искренне возмущаются упреками в
свой адрес. Они старались! Делали как лучше.
     - Блин, че стоишь здесь? Дождь же идет.
     Крупные капли прицельно гасят сигарету.
     - Да...
     Гром   обрывает   несказанное.  Знакомый  машет  рукой  и  уходит.  Ты
улыбаешься другу.
     - Спасибо.
     К  счастью  все проходит. Проходит и очередная пустая гулянка. И вновь
дождь и человек идут по улицам Города.
     Дни  складываются  в  недели, месяцы. Ты можешь не видеть дождь дюжину
суток,  но  всегда ощущаешь его присутствие в легком ветерке, или облаке на
горизонте. Друг не оставит тебя, а ты не оставишь его. До тех пор пока...
     Вновь лестница, перила, безликая дверь. Звонок.
     На  этот  раз дождь в одиночестве мается за закрытым окном. Ты даже не
вспоминаешь  о  нем.  И лишь на мгновение, когда небо разрезает болезненная
молния кривой усмешки, приоткрываешь фрамугу. Сейчас друг... должен уйти.
     Наступает  момент  и  к Мужчине приходит Женщина. И тогда он оставляет
друзей  ради  нее.  Это жизнь. Это естественно, прекрасно, но грустно своей
неизбежностью. Человек протягивает руку, ловя капли дождя. Последние слова,
уходящий  аромат  осени.  Молчание  взамен слов. Осень обрывает листья ради
весны. Ради весеннего дождя, что побежит наперегонки с новым человеком.
     Створки окна сошлись, отрезая лишних от таинства новой жизни.
     Дождь  несколько  раз ударился, рванулся в закрытое окно, разбрызгивая
брызги-слезы по безличному стеклу.
     И отступил.
     Одинокий дождь осени шел по городу, покрываясь снежной сединой.