Сандерсон, геометр из Лейдена, приехал в Александрию не за свитками, а за числами. Его безумие было методичным: он верил, что мир описывается сосчитыванием. Что числа - это позвоночник вселенной, а существа - лишь особые случаи арифметики. Джиннов он выбрал потому, что они были... податливыми. Их число - пять разновидностей, как и пять правильных многогранников в его любимой евклидовой геометрии. Куда уж символичнее? Он не знал еще, что джинны - это не только предмет счета, но и счет, который в какой-то момент обращается к себе.
Александрия встретила его гулом базаров и резким запахом рыбы. Он нашел себе комнату в квартале старых купцов, где многолетняя пыль, словно мох, покрывала деревянные балки. Здесь, среди запаха старых книг и залежавшихся пряностей, он начал свою таблицу.
Сначала все выглядело просто, почти издевательски рационально. Джинны огня - класс 1. Измеряются в градусах температуры. Появляются при сгорании каких угодно веществ, особенно благовоний. Их следы - микроскопические шарики чистого углерода, почти алмазы. Он даже собрал десяток таких образцов в пробирку, которую назвал "Сундуком Изумрудов". Пробирка стояла на подоконнике, бросая в полумрак комнаты искры холодного света.
Затем - джинны воздуха, класс 2. Субстанция - почти невесомый газ, близкий к радону, но с заметным химическим следом серы. Плотность колебалась от уровня моря до высоты орла. Сандерсон провел недели, ловя их в аэростатические ловушки с медными сетками, подсчитывая молекулы в кубическом сантиметре. Он даже вывел формулу: n = 4πr³k, где k был его "коэффициентом неслышимости", зависящим от времени суток. Ночью они были плотнее, днем - прозрачнее.
Третья группа, водяные, показала первые признаки бунта. Джинны воды - класс 3 - должны были быть самыми покладистыми: мерили литрами, существовали только в жидкостях. Но вода обладала странным свойством: джинны в ней размножались при наблюдении. Он заливал в мензурку ровно литр нильской воды - внутри всегда оказывалось ровно 7 существ. Но стоит только поднести мензурку к глазу, как их количество растягивалось до 13, 17, 23... простых чисел, которые смеялись над его линейкой. Сандерсон называл это "эффектом зеркала" и подозревал наличие скрытой симметрии. Если джинны огня были точками, воздух - векторами, то вода явно принадлежала группе вращений.
С четвертыми, джиннами земли, все пошло наперекосяк. Их следы находили в изъянах кристаллов, в трещинах гранита, в пустотах внутри яиц. Материал - смесь окиси кремния и какого-то странного металла, похожего на цинк, но с отражением, где виднелось отражение... самого металла. Их число зависело от места. В пустыне Вади-Натрун их было ровно 99 - квадрат 33-х, но один джинн всегда отсутствовал, как недостающее зерно в мозаике. "Симптом нехватки", - записал Сандерсон в журнале. Он нашел этот недостающий джинн под камнем в форме числа Пи. Точнее, его форму: идеальный круг, вырезанный в песке, без следов инструмента. Джинн был здесь - и не был. Либо был песком. Сандерсон собрал песок в стакан. На следующее утро стакан был пуст, а вместо него на столе лежала монета - серебренная драхма со знаком √2, которого в то время на монетах не чеканили.
Последние, пятые, - самые загадочные. Их называли "бездымными огнями", но Сандерсон определил их как чистую пустоту. Их число... Впервые его формула сломалась. Они появлялись только в полдень - и тогда их становилось ровно столько, сколько делалось возможным видеть. Сколько ты мог сосчитать до того, как они растворялись. Как только число становилось целым в уме наблюдателя - они исчезали. Он пытался их ловить в мысленные сети: отнимал единицу, делил пополам, возводил в степень... Однажды, в истоме полдня, он почти поймал одного. Существо - не огонь и не воздух, а что-то вроде отблеска света на греческой амфоре - замерло у него над ладонью. Сандерсон успел лишь различить обрывок узора - нечто среднее между дифференциальным уравнением и узором на крыле бабочки. Он открыл рот, чтобы назвать число - и джинн растекся бестелесной рябью, как капля ртути. И на ладони ничего не осталось.
Это была точка, где алгебра сошла с рельсов. Джинны начали смешиваться. Огненные превращались в водяные, оставляя после себя лишь запах дождя и ожоги. Воздушные принимали облик колонн из черного дыма, которые растворялись в стенах, как тени. Земляные вырастали из камней, но были прохладными и пластичными, как воск. Песок в стакане то уменьшался, то увеличивался - словно числительная прогрессия из поэмы Гюго, которую Сандерсон когда-то презрительно назвал "счетом для детей". А пустотные... Они вообще перестали быть пустотой. Они стали всем.
Однажды утром Сандерсон обнаружил, что его записи... живут. Цифры на бумаге ползли, как муравьи. Формулы расплавлялись, превращаясь в рисунки невиданных зверей. Число Пи вело себя как окурок, оставленный на краю стола - оно дымило. Он попробовал восстановить порядок. Начал с начала: "Класс 1: огонь. n = 10... 12... 15..." - но цифры ускользали, как ртуть. Каждый раз, когда он называл число, джинны уполовинивались, утраивались или возносились в степень собственного отсутствия.
Вот тогда он понял, что его алгебра - это не карта джиннов. Это... джинн. Последний, шестой, которого не было в списке. Джинн счета, который питается попытками упорядочить неупорядочиваемое. Которого невозможно поймать, потому что он всегда на шаг впереди - в следующем числе, в недостающей переменной, в ошибке округления. Джинн, чьей стихией являются числа, а чьим телом - попытка их схватить.
Последнее, что он успел записать, была попытка внести в таблицу самого себя. "Геометр Сандерсон: количество душ - 1. Материал - сомнение, плотность - переменная. Место обитания - граница между числом пять и числом шесть... между видимым и невидимым...".
На следующее утро комната была пуста. Только на полу лежала пробирка с "Изумрудами". В ней не было кристаллов. Только песчинки. Ровно 144. Это число говорило все - и ничего. Это было число квадрата двенадцати. Число Апокалипсиса. Число, которое в юности он считал идеальным, покуда не узнал, что для пифагорейцев это число смерти. Теперь песчинки дрожали на дне стеклянного сосуда, как капли ртути. И дрожь эта была счетом, который никогда не закончится, потому что джинны не существуют, пока их не назовут. А называть их - значит раствориться в их алгебре без остатка.