Это история о геометрии духа, начертанная на песке, который вот-вот смоет прилив Вечности.
Когда мы пытаемся картографировать Бездну, мы неизбежно сталкиваемся с тем, что наш инструмент - язык - ломается. Слова, призванные описывать, вдруг превращаются в иероглифы молчания. Три фрагмента древней и новой мудрости - две буквы, одна стрела и горсть пыли - лежат перед нами. Если сложить их вместе, получается не трактат, а инструкция по побегу из тюрьмы обыденности.
--
Анатомия Невыразимого: Вилка и Крест
Начнем с знаков, выжженных на границах нашего восприятия. Представьте себе карту, у которой обгорели края. С одной стороны - Y. Это Начало. Но не точка старта на беговой дорожке, а развилка. Это зияющая рана в ткани бытия, откуда всё пришло. Древние не зря боялись называть Его имя. Y - это знак неполноты, или, вернее, такой переизбыточной полноты, что в нашем мире она выглядит как ущербность. Это разведенные руки, ждущие объятия, которое никогда не случится здесь, внизу. Это два рога, уходящие в небо, намек на дуальность, которая схлопывается в единство там, где кончается взгляд. Мы не можем познать Y. Знание - это захват, присвоение, помещение объекта в коробочку понятий. Но как положить в коробку то, что само является пространством? Поэтому единственная адекватная реакция на Начало - не анализ, а танец. Литургия. "Слава в вышних". Мы кружим вокруг этой буквы, как мотыльки вокруг пламени, не смея коснуться, ибо прикосновение означает исчезновение.
А на другом конце карты, там, где время сворачивается в свиток, стоит X. Или, если говорить на языке, который помнит сотворение мира, - Тав (). Конец. Это не просто финишная лента. Это замок. Печать. Крест. Омега. Это момент абсолютной ясности, которая для человеческого сознания равносильна слепоте. Запрет "Не ваше дело знать времена или сроки" - это не каприз деспотичного божества, а техника безопасности. Человеческий разум - это механизм различения. Он работает только там, где есть "это" и "то". Но в точке X, в точке Эсхатона, Бог становится "всем во всем". Различия исчезают. Субъект сливается с объектом. Знать Конец - значит перестать существовать как отдельное "я".
Между этими двумя полюсами - Невыразимым Началом и Непостижимым Концом - натянута тонкая, дрожащая нить нашей жизни. Мы, запертые в промежутке, вынуждены изобретать смыслы, будучи отрезанными от обоих Источников.
--
Бунт против горизонтали
И здесь вступает У.Б. Йейтс, поэт, которому стало тесно в этом промежутке. Он смотрит на человеческую жизнь и видит, с какой ужасающей покорностью мы бредем по кругу. Извилистая тропа Природы. Рождение, размножение, поиск пропитания, смерть, снова рождение. Это траектория животного, траектория воды, огибающей камни, траектория компромисса.
Мы бредем по этой пыльной дороге, утешая себя мелкими радостями, пока однажды небо не раскалывается. Молния. Она всегда приходит вертикально. Это вторжение Иного. Это удар Кетер (Короны) в Малхут (Царство). Это может быть внезапная любовь, разрушающая привычный уклад. Или вдохновение, от которого дрожат руки. Или трагедия, разрывающая сердце. Молния - это напоминание о том, что кроме горизонтальной скуки есть вертикаль Духа.
Обычный человек, "создание праха", сжимается от этого удара. Он прячет голову, ждет, пока гроза пройдет, чтобы снова ползти по своей колее. Но Йейтс видит иную возможность. Он видит Женщину с Луком.
Это, пожалуй, самый важный образ для понимания человеческой свободы. Молния - это вызов. Лук - это ответ. Женщина не просто принимает энергию небес, позволяя ей стечь в землю (заземлиться, забыться). Нет, она перехватывает этот разряд. Она трансформирует пассивное страдание или пассивный восторг в Активное Действие. Она натягивает тетиву. Тетива - это напряжение воли. Стрела - это сфокусированное намерение. И она стреляет обратно. Прямо в центр солнечного диска. Прямо в глаз бури. Прямо в то Неизвестное (X), которое посмело потревожить её покой.
Жизнь перестает быть "извилистой тропой". Она становится полетом стрелы. Превратить свою судьбу из биографии (набора случайных событий) в судьбу-стрелу - вот задача мудреца. Это акт богоборчества, который есть высшая форма любви. Мы возвращаем Богу энергию, которую Он вложил в нас, но возвращаем её обогащенной нашим выбором, нашей формой, нашим искусством. Ты ударил меня болью? Я верну Тебе эту боль как Поэзию. Ты ударил меня любовью? Я верну Тебе её как Служение. Я не губка, я - зеркало. Я - Лучница.
--
Теология брошенного камня
Но из чего сделана эта стрела? Из чего нам ковать наконечник, способный пронзить небеса?
Ответ приходит из древней пустыни Уц, где сидит на куче черепков Иов, а к нему приближаются три фигуры. Они несут с собой не оружие, а тяжелый груз теологии. У них есть ответы на все вопросы. У них есть логика, догмы, концепции справедливости. Но увидев Бездну страданий Иова, они понимают: их золото превратилось в черепки. Их мудрость прокисла.
И они делают жест, который переворачивает все представления о молитве. "И бросали прах над головами своими в небеса".
Давайте всмотримся в этот кадр в замедленной съемке. Это не благочестивое посыпание макушки пеплом. Текст говорит о яростном броске вверх (на иврите глагол зарак - швырять, брызгать с силой). Что они бросают? Землю? Да. Но Григорий Сковорода дает нам разгадку: этот прах (афар) - это Мысль.
Это величайший интеллектуальный кризис и величайшее освобождение. Перед лицом Абсолюта любая человеческая концепция, любая "теория всего", любая мораль рассыпается в серую пыль. Когда друг страдает так, как Иов, сказать "это карма" или "это воля Божья" - значит посыпать рану солью, а не пеплом. Друзья Иова, в этот свой лучший, звездный миг (до того, как они начали говорить и всё испортили), совершают Кенозис Разума. Они выгребают из своих голов все слова, все знания, все "потому что" и "следовательно". Они понимают: этот мир объяснению не подлежит. И они швыряют этот прах своих смыслов обратно в лицо Молчаливого Неба.
"На!" - говорит этот жест. - "Забери свои объяснения! Забери нашу логику! Она здесь не работает! Мы не понимаем! Мы признаем свое поражение!"
Это и есть момент создания стрелы. Стрела Йейтса сделана из праха Иова. Только признав полную несостоятельность своего ума (превратив мысли в пыль), можно собрать эту пыль в плотный комок воли и швырнуть его вверх. Пыль, брошенная вверх, становится вызовом. Мысль, признавшая себя прахом, становится молитвой.
--
Синтез: Траектория Возвращения
Итак, картина собирается воедино.
Мы стоим под знаком Y, тоскуя о полноте, которую потеряли. Мы боимся знака Тав (X), той черной дыры Конца, которая аннигилирует наше "я". Мы ползаем по земле, запутанные в бытовых сюжетах.
Но иногда бьет Молния. Она будит нас. И у нас есть два пути.
Первый - остаться "скотом", который просто прячется от грозы. Второй - путь священного бунта.
Мы собираем пыль своих разрушенных иллюзий. Пыль своих неосуществленных надежд. Пыль своих умных книг, которые не дали утешения. Этот афар - материал нашей смертности. Но вместо того, чтобы быть погребенными под этой пылью, мы сжимаем её в руке. Мы становимся той Женщиной. Наше страдание, наше недоумение, наша жажда смысла становятся тетивой. И мы бросаем эту пыль, мы пускаем эту стрелу обратно в Небо, в Неизвестное, в Эйн Соф.
Это парадоксальный жест. Мы кидаем "Ничто" (свой прах) в "Всё" (в Бога). Но именно в этом полете происходит чудо. Пыль, брошенная с любовью и отчаянием, сгорает в плотных слоях духовной атмосферы. Она превращается в свет.
Ответ на молчание Неба - не слова. Ответ - это действие возврата. Тишина друзей Иова, наступившая после броска праха, - это уже не пустота. Это наполненное пространство, где наконец-то возможна Встреча. Семь дней молчания - это время, пока летит стрела. Время, пока оседает поднятая к небу пыль, уже преображенная прикосновением к вышине.
Человек - это существо, которое превращает грязь под ногами в снаряды для штурма Небес. И, возможно, там, наверху, именно этот обстрел принимают как самую искреннюю песнь любви. Потому что только равный может вызвать на бой. И только бесконечно любящий может позволить, чтобы в него стреляли его собственной глиной.
X и Y соединяются в полете этой стрелы. Начало и Конец встречаются в моменте человеческого усилия. Мы не можем знать Бога. Но мы можем бросить себя в Него. И это, пожалуй, единственная теология, которая не превращается в пыль. Она сама есть Пыль, ставшая Пламенем.