Вечером, холодным февральским вечером, по бескрайним просторам России - матушки несся поезд, увозя ещё одну человеческую жизнь в неизвестном направлений. Неизвестность эта была только для него, для остальных же пассажиров был наверно хоть какой - то, понятный только им смысл в этом путешествии. Кто родственников навестить едет, кто продать что - то или купить, дамы с детьми, бесконечно вглядываясь в далёкие огни городов, делятся впечатлениями:
--
Здесь жила твоя бабушка, до революции, потом её семью раскулачили… как-нибудь мы приедем сюда и я покажу тебе её дом, наверно он ещё цел.
--
Мама, а как это раскулачили?
--
Ну, пришли люди и забрали всё, что не положено иметь честному человеку.
--
А что бабушка была не честной?
--
Нет, доченька, просто у нас в стране так завелось, если новое время, то и честность другая, привыкли мы так, понимаешь, чтобы строить, надо сначала сломать всё до основания. Сложно это всё дочка, ох как сложно, так сразу и не понять, да и не надо тебе этим голову забивать.
--
А наш дом могут забрать?
--
Нет, солнышко, теперь другое время - демократия теперь, президента сами выбираем, говорим открыто, права человека разные придумали.… А впрочем, кто его знает милая, непредсказуемая она - Россия наша, заснёшь в одной стране - проснешься в другой, и уже не знаешь, как это - жить по честному.
--
А нам в школе говорили про эту, ну как её?
--
Демократию.
--
Да, это когда власть у народа, правильно?
--
Правильно дочка у народа, только он пока этого не понимает, не время ещё… Ты спи лучше, хватит, поздно уже. Рассвет скоро, чистый такой воздух, чувствуешь. Люби доченька свою Родину, такой, какая она есть. Просто много горя она видела, запуталась совсем, оттого и сложно понять, что и мы вместе с ней запутались, правду всё ищем, а где она правда-то и в чём, ни в нас ли самих кроется…Ты спи, хороший день будет, погода тёплая, свежее такое утро. Закрывай глазки, солнце уже встаёт, весна скоро - светлые дни близятся…
В соседнем вагоне ехал тот молодой человек, для которого направление этого поезда уже не имело никакого значения. Неизвестность жила в его душе. Куда он едет? Зачем? Что ждёт его впереди? Эти мысли изъедали, его без того уставшее сознание. Прислонившись к окну, он с трудом мог приоткрыть глаза, только водил пальцем по замёрзшему стеклу, выводя имена друзей, столь дорогих для него и далёких, навсегда оставшихся в его сердце. Там, откуда он ехал дружбу не забывают, там нет масок на лицах и невозможно скрыть свою сущность. Лишь там он нашёл то настоящее родство душ среди людей, людей в военной форме. Теперь поезд навсегда уносил его далеко от этого страшного, но уже единственно родного мира. Где, ещё неделю назад, среди ежедневно разрывающихся фугасов и минометных обстрелов, он все же имел смысл в жизни и верил, что скоро всё закончится, он вернётся домой, женится на Алёнке, будет играть с детьми и сумеет забыть лица стонущих друзей, сотрёт из памяти след оставленный этой проклятой войной.
За окном проплывали до боли знакомые места. Стук колёс, раньше он так любил этот звук, звук уходящего поезда, но теперь необъяснимое предвкушение чего - то жуткого, селило страх в душе, он словно понимал, чувствовал своим измотанным сердцем, что этот поезд будет последним в его жизни, больше он никогда не увидит эти места. Солнечные лучи только начинали согревать холодное февральское утро. Остановка, какая - то станция, бесконечные толпы людей мечутся из стороны в сторону, что-то ждут, встречают, провожают друг друга. Торговцы, готовые достать всё, что угодно, картёжники и авантюристы, разных людей можно встретить на российских вокзалах, от интеллигента в третьем поколении до обычного хулигана, так и ждущего очередной заварушки. Почти все они объединены желанием поседеть в хорошей компании, поговорить по душам и конечно выпить, чем же ещё можно скрасить дорогу и серость русской зимы. Так всегда было и будет на Руси, поезд это особый мир, где от точки отправления до прибытия течёт своя, удивительная форма жизни, где говорить можно почти обо всём, каяться в грехах, заранее зная, что поймут, открывать посторонним тайники своей души, за рюмкой водки крепко обнимать и целовать друг друга, давать клятвенные обещания и даже делить ночь с милыми путешественницами, храня единственную мысль, как только поезд достигнет следующей станции - собеседник сойдёт, навсегда забрав с собой все тайны, столь искренне ему изложенные. А потом будет другой пассажир, с интересом слушающий истории, только что сошедшего, конечно уже с красочными дополнениями и комментариями. Так, казалось бы, ничем ни примечательная история может стать легендой, которая ещё долгие месяцы будет блуждать от одной станции к другой, пока какая - то более загадочная душа не придумает что - то намного интереснее. Так летел этот поезд, способный утолить вечную жажду русской души, ведь нет для неё ничего приятнее и милее, чем простое человеческое понимание.
Именно такого понимания ему и не хватало, не осталось ни одного близкого человека, способного разделить его боль, хоть немного заполнить теплом его замерзающую душу. По увиденной за окном местности, он понял, что ехать осталось совсем немного. Скоро, совсем скоро придется ему сойти с поезда, увидеть родной город, и жить в нём простой размеренной жизнью, но уже одному, без Аленки, без друзей, в одиночестве. Нужен ли он там, где среди тысяч людей нет ни одного родного, где живут совсем иными проблемами, примут ли они его, поймут ли весь ужас им пережитого, он не знал. Он понимал, что война навсегда изменила его мироощущение, понимал, что человек, который почти не говорит и не смеется, не сможет влиться в нормальную жизнь, ночные кошмары, крики и слезы, по тем, кто не вернулся, кого он вытаскивал из горящих танков, с оторванными руками и ногами. Как он мечтал потерять память, забыть хоть на секунду их глаза, юные, светлые, но уже навечно застывшие. Не было у него ничего, ни работы, ни дома, ни семьи, только эти воспоминания, больше ничего не получил он от государства, пославшего его в самое пекло костра, разведённого на безграничной алчности самих костровых.
Тишину нарушил стук в дверь его купе. Молодой человек не стал открывать, на что проводник, не дожидаясь реакции, сам, открыл её и зашел. Перед ним предстал высокий, крепкий, черноволосый мужчина лет 35, как ему показалось , немного бледный, шрам на левой щеке, и с тем глубоким туманом в глазах, на который опытный проводник сразу обратил внимание, и уже с опаской задал вопрос: " Чайку хотите?" На что пассажир кивнув головой, достал бумажник, мотом немного смутился и долго, всматриваясь в лицо проводника, предложил ему сесть.
- Холодно нынче, зима даже на юге лютая пошла, я лучше чайку принесу, согреетесь, а потом и посидеть можно…а может чего покрепче принести, у нас всё есть, не желаете? Не дожидаясь ответа, проводник поспешил выйти из купе, и направился за чаем, конечно, не забыв прихватить и что-нибудь покрепче. Такая учтивость и вежливость, на первый взгляд может показаться странной, но проводник или просто Степан, как его называли, работал уже не первый десяток лет в своей должности и неплохо научился разбираться в людях. Он сразу понял, что человек с такой болезненной пустотой в глазах вероятнее всего военный из Чечни, а там они все, как он выражался - безголовые, с синдромами всякими, не знаешь чего и ждать, так что лучше не задираться, а то выкинет с поезда, да потом и не пожалуешься, скажут сами понимаете, служил парень, нервный, вы бы сами там побыли, почувствовали, как это - порох нюхать. Да тут и возразить нечего, правду говорят. Через минуту он уже вернулся, держа в руках поднос с двумя стаканами чая, и кулёк, в котором, наверное, и было то самое покрепче. Аккуратно закрыв за собой дверь, Степан сел напротив Сергея. Два незнакомых человека внимательно изучали друг друга, но если Степан делал это из простого интереса, то для Сергея в лице напротив сидящего было что-то мистическое и глубоко знакомое. Молчание прервалось, Степан подвинул стакан с чаем ближе к Сергею, заботливо стряхнув со стола крошки хлеба.
--
Пейте, остынет, а то прозябли совсем, или может коньячку налить, всё лучше, мигом согреетесь. Но Сергей, будто не слышал, лишь не отрываясь, смотрел в его глаза, так, что Степан начал чувствовать некоторое смущение, стал оглядываться по сторонам и увидел на сумке пассажира небольшую библию и что-то вложенное в неё, похожее на письмо.
--
У вас брат есть? Неожиданно спросил Сергей.
--
Есть, а к чему вы интересуетесь?
Степан был немного ошеломлён таким вопросом, но, подумав, решил, что его собеседник, вероятно, служил в части, где уже почти год проходит службу его младший брат Юрка и, не дав задать следующий вопрос, тут же затараторил:
-Как он там, Юрка? Хорошо служит?
Недоумение поразило лицо Сергея, он не мог вымолвить ни слова, потом, собрав все силы, ответил:
- Он три месяца как погиб, мы вместе служили, я его сам раненого на себе тащил, погиб он, на мину нарвался…
Степан побелел, оцепенение продолжалось ещё несколько минут, но вскоре почти шепотом промолвил:
- Я неделю назад письмо получил от него, пишет, что всё в порядке, служит потихоньку, а вы говорите…нет, быть этого не может, я как сейчас помню его слова: "Скучаю и люблю, жду писем, твой брат Юра Макаров".
--
Макаров? Переспросил Сергей.
--
Да, Юрий Макаров.
Сергей стал истерически кричать:
--
Макаров! Макаров! Слава Богу, обознался, прости брат, похожи вы очень. Парнишку, что погиб тоже Юркой звали, только Ильин он был, точно Ильин, понимаешь ну как две капли воды схожи вы с ним, вот я и подумал ни брат ли твой, нелепость вышла, не суди, совсем эта война голову отшибла, прости брат, Богом прошу.
Степан отошёл, молча достал из кулька бутылку коньяка, налил прилично и в глоток осушил, затем подошёл к Сергею, взял его за плечи, посмотрел в его уставшие глаза и крепко обнял.
--
Ничего брат, бывает, с каждым может случиться, забыли. Ты расскажи лучше, откуда ты? Где служил? Куда путь держишь? Зовут то тебя как?
--
Сергеем звать, в Чечне я служил, сначала по велению Родины, а как своё отвоевал, оглянулся назад, куда идти? Кому я нужен? Вот и решил в контрактники пойти, только ведь и умею, что воевать. Потом ранен был, нога так и ноет, словно нарочно, чтобы забыть весь этот ужас труднее было, теперь домой еду, в Новороссийск. Денег заработал, поживу, вылечусь, а там глядишь, опять в наёмники пойду, оно хоть и жутко, но там я свой, а здесь чужое мне все, отвык я от жизни человеческой, совсем отвык.
--
А тебя как зовут?
--
Степан.
--
Наливай Степан, давай зальем солдатские раны. Царство им всем небесное, спите спокойно братья, я вас всех помню, каждый взгляд ваш навсегда в душу вселился, простите, что не уберёг, Господь видит всё сделал, что мог, жизнь хотел отдать, да не нужна она ему, жизнь моя, значит не время ещё.
Откровенничать Сергей не любил, вот и твердил, что поживу, вылечусь и обратно. Не хотел душу изливать, да и думать лишний раз не хотел о своей беспомощности. Нельзя ему обратно было, травма слишком серьёзная, и жить среди людей, обычных, нормальных людей, он тоже не мог. Так и метался между двух миров, как неприкаянный, война для него окончилась, только в душе он по-прежнему воевал, и самые страшные и тяжелые бои ему ещё предстояло пережить, бои с самим собой.
Но когда закончилась и вторая бутылка, снова принесённая Степаном, Сергей уже не мог молчать, слова так и рвались на волю, неудержимое желание поделиться болью за своих друзей, за свою, как он говорил: "Богом забытую Родину", овладело им полностью и Сергей начал рассказывать:
"Всё у нас брат, как- то неправильно стало, да и война эта тоже неправильная, для солдата главное знать, за что он кровь свою проливает, а тут же не поймешь, за что гибнешь. В прежние времена мы народ свой защищали, так теперь народ сам стеной против этого кровавого месива, не на чем патриотизм у солдат развивать, понять они не могут, какие силы их в этот ад послали. Командир говорит: " три дня ни есть, ни спать, по целям из всех видов оружия без перерыва удары наносить, и только ребята жару дадут, только, как следует вперёд продвинутся, тут же звонок из Москвы, мирные переговоры, мол, наладили, огонь прекратить и отступать, видите ли, надобно. Тут солдаты от злости и обиды пятнами покрываются, и каждый друга своего вспоминает, который ещё вчера рядом шёл. Про Мамку рассказывал, как она готовить вкусно умеет, как он вернётся, на девушке любимой женится, учиться дальше будет, а теперь что получается, медаль посмертно и гроб цинковый, в котором все его мечты навсегда захлопнулись. Вот и представь, какие потом настроения в армии, ничего уже не хочется, тошно только, когда начинаешь понимать правду и смысл этой войны и уже всё сильнее и сильнее сомнения гложат, а нужна ли она кому победа эта? И каким числом погибших наших солдат она исчисляется, тысячами или сотнями тысяч? Где она победа за этой горой или за следующей? Трудно знаешь понять, когда не врага с родной земли прогоняешь, как немца, например, а банды по лесам разыскиваешь. Ну, как они говорят, что до последнего боевика сражаться будем, а как вы гении с портфелями понять собираетесь, последний он, или ещё человек десять в ущелье каком-нибудь сидят, да только и ждут, чтобы мы ушли, и снова свои кровавые дела творить начнут. Да пусть даже и этих достанут, так вы оглянитесь, как эти мальчишки на нас смотрят, как волчата глазами дырки протирают. Они же за отцов, за матерей снова оружие в руки возьмут, ненависть их съедает, хоть и беспочвенная ненависть, да что они видели кроме автоматов и взрывов, ничего, так вот они будущие боевики и растут, только более жестокие и бессердечные. Да и винить их не за что, они жертвы эпохи, которую мы сотворили своими руками, теперь расхлёбываем весь этот беспредел, да толком и не хотим расхлёбывать, выгоден он кому-то. На человеческом бессилии и безвластии деньги зарабатываем, но не может это долго продолжаться, как один поэт писал:
"Скоро народные массы двинутся к стенам кремля
И материнские слезы затопят людей без лица…"
Сергей почти плакал, сердце его сжималось от воспоминаний и боли. Ты чувствуешь Степан, как сочится кровь из ран, которые уже нельзя исцелить. Они навеки будут в памяти, как нарыв, что нельзя залечить, кровь всегда будет сочиться из него, и захлебнутся ещё ею тираны, и подушки будут зажимать своими кровавыми руками. Не найти им покоя в жизни, верю я, истинно верю, за каждую загубленную душу они понесут страшную кару, и за семьдесят убиенных парней они тоже ответят, пусть не передо мной, так перед Богом ответят, обязательно ответят:
"За свет, потушенный в глазах,
Они познают вскоре крах…"
И будут лететь в бездну, где нет ни одного праведника, лишь стон и крик молодых парней, ими умерщвленных, будет вечно раздаваться в их душах, не на минуту не оставляя. И проклянут они содеянное, но будет поздно, слишком поздно что - то вернуть, всему своё время, своя истина, а теперь лишь безмолвие и стук горячего сердца, которое они навсегда остановили…
Степан смотрел на покрасневшие глаза Сергея.
- Да брат, сильно тебе досталось, гляжу я в твои глаза, и думаю, как же это так человека жизнь могла искалечить, уж двадцать лет проводником работаю, разного народа насмотрелся, и военных встречал, да только некого на тебя похожего не видал, чтобы так душа захолодела, и глаза, словно пеленой от боли покрылись. Оно хоть уже и седина в волосах виднеется, да я как был в молодости человек простой, доверчивый, так таким и остался, что по телевидению говорят, тому и верю, только что - то нигде про семьдесят убитых солдат не слыхал, ты расскажи подробней, коли сердце твоё вытерпеть сумеет.
Сергей посмотрел в окно, словно что - то напомнила ему уходящая вдаль деревня, потом налил себе грамм двести коньяка, выпил, пристально посмотрел на Степана, провёл пальцем по шраму на своей щеке, как будто пробуждая воспоминания . - Трудно мне брат сейчас душу наизнанку выворачивать, слишком уж она долго хранила в себе тайны об этой войне, но тебе скажу, вижу что не из любопытства спрашиваешь, а сердце твоё ноет и правды жаждет. Мне твои глаза тоже о многом говорят, я знаешь всё больше подлецов стал встречать, а ты другой, сразу видно простой русский мужик, который может быть в тысячу раз умнее и чище наших мудрецов политических, только говорить красиво не умеет, как они. Да оно и не важно, главное, что от души слова твои идут, из самого сердца льются. Иной раз можно сутками о чести твердить, да все равно народ не поверит, осталось ещё в нас понимание души человеческой, и если в ней самой чести нет, то словами пустоту эту не закроешь, как не трудись. Только обидно, что всё больше глупцов в народе становится, которых на красивых речах можно в любую крайность ввести, а если ещё сладкий кусок дать и водки налить, так они тебе за кого хочешь проголосуют. Потом опомнятся, хмель пройдёт, посмотрят, что наделали, и давай причитать: "Господи и куда наши глаза с ушами вместе делись, когда мы эту рожу выбирали. Она ведь и в телевизор не помещается, а всё о голоде твердит, посмотришь на него, так он же на одном стуле сидеть не может, целый диван принести надо, чтобы тело своё уместил, а так почти слёзно, искренне так жалуется, мол, в стране хлеба нет. Поглядишь на него и думаешь, как же это ты так разъелся, голодный ты наш, коли хлеба так не хватает, неужто весь на твоём столе остался. А может, это ты ещё раздать его не успел, так мы подождём, не в первой, глядишь, крошки стряхнуть надумаешь".
Потом всё на митинг спешат, на власть жаловаться, постоят, покричат, транспарантами помашут, главное сами не знают, что там на этих плакатах написано и за какую идею их кандидат борется. Посмотришь, старики стоят, которые точно фашизм на себе испытали и о концлагерях немецких не понаслышке знают, так вот они в руках плакаты держат, а на них свастика нарисована и лозунги фашистские. Грустно это всё видеть и больно осознавать, что для этой бабушки, жалкие подачки, которые ей обещали за участие в митинге, как праздник, потому что пенсию не скоро ждать, да и что эта пенсия, толком даже на лекарства не хватает. Вот она и рада подпись свою под любой фамилией поставить, оно может ей и совестно, зато не голодно, можно молока, хлеба купить, а может и на колбасу хватит. И корить их не за что, куда им деваться, она и видит, что за очередного вора голос свой отдаёт, да думает: "Не мы страну развалили, не нам и расплачиваться, за что мы воевали и по сорок лет работали, чтобы теперь выходит за кусок хлеба унижаться. Вам свободы хотелось, это понятно, и говорить открыто тоже желали, так получите, только трудно оно как - то голодным о правде рассуждать. Ну, могу я выйти сейчас на улицу и правительство хоть матом ругать, а толку с того, их это больно не обижает, они сидят в своих дворцах и умничают, время от времени, жить нас правильно учат, так и будут сидеть. Плевать они хотели, хоть и все мы старики на улицу выедем, они денег наваривали и в заграницу умотали, а ты тут живи русский народ как можешь. А у некоторых наглости хватает и оттуда распоряжения давать, кому, какой канал передать надо и что по нему транслировать. В магазин зайдёшь, продуктов море, глаза разбегаются, постоишь, посмотришь, и домой, раньше один сорт колбасы был, так я купить её могла, а теперь выбирать устанешь, а денег ни на что не хватает, вот и думай потом, когда жилось лучше. Так что хоть и стыдно, да не мой это стыд, а ваш должен быть, вы нас до такого жалкого состояния довели. Вот и подпись теперь ставлю, за сволочь ставлю, но мне перед Богом отвечать, он всё видит, и что не от сытости так поступаю, тоже видит. Мне бы хоть умереть скорее, чтобы не смотреть, как вы страну на куски рвёте, а она бедненькая стонет от ваших зубов, но Бог вам судья, коли, земных судей подкупаете, там вам всё вспомнят, а может и рядом идти будем, наравне, хоть перед Богом себя равной почувствую…"
- Я это всё Степан говорю, чтобы ты понял какие цели у тех, кто нас на эту войну посылает, за целостность государства говорят, боремся, да плевать они хотели на эту целостность, как Черчель говорил: " Война самоё страшное дело, но самоё прибыльное" Вот единственная, правда, об этой войне, а остальное всё так, чтобы не будоражить народное настроение. Ты правду хотел послушать, так слушай. Как сейчас помню, да и не забыть мне в век наверно эти дни. Воскресение было. Командир сказал, что завтра к обеду высоту брать будем, сначала авиация говорит там поработает, а потом и вы подойдёте. Всё было ясно, как всегда вертушки местность обрабатывают, а мы следом после них зачищаем. Настроение спокойное, кто спит, а кто и глаз сомкнуть не может, кошмары голову раздирают. Тут командир явился, я его не обвиняю, он человек подневольный, что в штабе сказали, то и выполняй, разговор короткий, говорит, что приказ поступил, немедленно приготовится брать высоту. Время решили изменить. Мы собрались, приказ есть приказ.
Выдвинулись, шли не долго, в общем, вся операция прошла успешно, потерь не было, на пути восьмерых уложили, поднялись на высоту, даже как - то странно показалось, уж слишком всё лихо получилось. Приказ был дан: " ждать прихода дополнительных сил".
Ну, мы ждали. Утро. Слышим, авиация летит, мы им руками машем, свои все-таки, а они как давай по нам лупить, что есть мочи. Тут паника началась, все бегут, я только и вижу, как один за другим замертво падают. Руки, ноги, кровь, всё смешалось, а эти огонь по нам не переставая. Трупы вниз катятся, врагу не пожелаю такого Степан увидеть, куски мяса человеческого в разные стороны летят, крики, вой, он мне на всю жизнь в душу, как на пленку записался, только не выключить этот магнитофон, он только вместе со мной выключится, как я глаза навсегда закрою, так и затихнет. Человек шестьдесят наверно сразу там полегли, а двенадцать вниз с горы убежать успели, все в разные стороны, мечутся, а внизу уже боевики ждут, с двух сторон теперь по нам стреляют, там с неба наши бьют, а эти снизу добивают. Бегу, а плечо уже навылет пробило, вижу машина, а рядом человек семь стоит, ну я лёг, ползу потихоньку, но тут они меня услышали, и давай стрелять. Оно то весна, повезло ничего не видно, зелень кругом, не попал никто. Они за мной, в кольцо хотят взять, вижу, как Бог послал, пруд или болото какое-то. Когда смерть тебе в затылок дышит, не разберёшь ничего, я только и сообразил, что если не нырну в него, то конец мне, со всех сторон уже подходят. А там не глубоко было, больше на большую лужу похоже, так я почти на самоё дно и залёг, воздуха в грудь набрал и жду неизвестно чего. Ну, думаю, кается пора, всё, отжил своё, как дадут сейчас очередь по мне, и не увижу я больше свою Алёнку. Да так эти мысли всего изъедать стали, да ещё лица всех ребят за секунду перед глазами пронеслись, как же это, я может быть, один живой остался, кто же правду думаю, их родным скажет, нет, нельзя мне умереть. Всё мужество воедино собрал, гранату нащупал, за чеку взял, ну говорю: "Господи помоги". Прислушался, в какой стороне их голосов больше слышно, чеку дёрнул, бросил туда и как побежал, что ничего вокруг не видел, деревья, листья, всё как одно. Они мне в след стреляли, руку ранили, через минуту я уже стал слышать очень много выстрелов, но уже не в мою сторону. Как потом оказалось, это стреляли наши долгожданные дополнительные силы. Чудом спасся, только сейчас думаю, что лучше бы не было вовсе чуда этого.
Вот так, Степан, авиация ошиблась, не предупредили её, что мы на высоте будем, они и стреляли, форма та наша для бандитов не проблема. Мы руками машем, а они думают, что совсем обнаглели, только злиться сильнее начинают, и давай по нам стрелять, чтобы другим неповадно было. Видишь, Степан, какие ошибочки в армии нынче случаются, подумаешь, семьдесят человек положили, с кем не бывает, извинились перед родителями парней и концы в воду. Ты теперь сам выводы делай, случайность это или чья-то кровавая рука здесь поработала. А я уже устал думать, мозги плавятся, да и толку с моих умозаключений, все равно ничего никому не докажешь. У меня друг журналистом работает, так я ему историю эту поведал, напиши, говорю правду, чтобы простой народ знал, как с его сыновьями поступают, а он мне, дрожащим голосом говорит: "Ты что меня по миру пустить хочешь, этим ребятам легче не станет, а я извини, жизнь свою губить не желаю". Вот такая она свобода слова капризная, слишком уж избирательная. Вернулся я тогда в часть, лежу, да так сердце режет от своего бессилия, на лица генералов смотреть противно, что же это за армия такая, если собственная авиация своих погубила, а командование ходит с равнодушными лицами, будто ничего и не случилось. Я им говорю, что тела забрать надо, похоронить по-человечески, сам пойду, дайте только БТР, а они нет, не время ещё.… Так тела только через две недели забрали, а ещё Алёнка моя пишет, что ждать устала и замуж выходит. Я совсем духом пал, и все сильнее мысль душу гнетёт, что лучше бы я там, в этом болоте навеки лежать остался, раны затянулись, и я с таким настроением в бой пошел, ну меня в первой же схватке и ранило. Теперь вот домой еду, а зачем еду одному Богу известно.
Степан взял Сергея за руку. - Держись парень, не сдавайся, оно так быть не может, чтобы только чёрные полосы в жизни были. Встретишь девушку, женишься, дети будут, глядишь, глаза твои от боли отходить начнут и лёд в душе понемногу растопится. Ты ведь молод ещё, рано себя хоронить решил, всё наладится. Тебе сходить через минут двадцать надо, подъезжаем мы к твоему родному городу, так вот найди в себе силы всё заново начать, как на пирон встанешь, поезд дальше двинется, а ты собери всю волю в кулак, пусть вместе с этим поездом всё твоё горе в прошлое канет. Спасибо тебе брат, горькую правду поведал, да оно лучше, чем ложь газетная. Пока такие как ты живы, не погибнет Россия, потому живи Сергей и помни мои слова, даст Бог, свидимся…
Сергей ласково посмотрел на Степана, за долгие месяцы он в первый раз почувствовал искренность в человеке, крепко пожал ему руку, обнял, провёл рукой по его седым волосам, потом достал из сумки библию, и, протягивая её Степану, сказал:
-Прощай брат, возьми на память, пусть слово Божие между нами останется, вера она знаешь, единственный стержень, который может и гнётся иногда, да только сломать его не удастся. Глядишь, трудно тебе будет, так ты почитай её, оно, когда к Богу ближе, душа очищается и уже не так тягостны невзгоды нынешние. Ну, давай, прости, если чем обидел, не суди солдата строго, слишком уж глубокие борозды в душе мне эта война оставила…
Поезд остановился, быстрыми шагами Сергей направился к выходу, открыв дверь в тамбур, он неожиданно остановился, оглянулся назад, словно что-то забыл, но, не решаясь вернуться, спустился вниз по лестнице и встал на перрон.
Через пару минут Сергей уже ехал в такси, тем временем Степан ещё не покинул купе, он внимательно изучал подаренную книгу, какое-то необъяснимое чувство недосказанности одолевало его сознание. Он пролистывал одну за другой страницы, словно пытаясь найти какой-то ответ, правда, вопроса сформулировать точно не мог, просто что-то двигало его пальцы. Наконец, дойдя до последней страницы, на переплёте, в нижнем правом углу он увидел надпись: " Ливадов Сергей Михайлович". Степан закурил, сигарета дрожала в его руке, мысль о бесконечном множестве таких же точно парней, как Сергей, разбросанных по России, не давала ему покоя.
Он думал, что ведь и его брат Юрка тоже может стать таким же достойным, но уже навеки опустошенным солдатом, а воевать, скорее всего, ему тоже придётся и теперь после всего услышанного, Степан всем сердцем боялся за своего единственного брата. Его тревожила и то, что Сергей обознался и увидел в нём брата погибшего сослуживца, не знамение ли это, сердце всё сильнее стучало в его груди…
Знакомые места проносились перед глазами Сергея, родной город был уже вовсе не родным. Чёрное море, улицы, дома, толпы людей, как он и предчувствовал, всё им видимое стало чужим и незнакомым. Единственное здание, которое он сразу вспомнил это детский дом, где он вырос, который почти не изменился, такие же жёлтые потрескавшиеся стены, разбитые окна, ещё один осколок его не сложившейся жизни. Воспоминания, как птицы, снова пролетали перед ним, и он вдруг заговорил с водителем такси. Это был скорее монолог, таксист молча слушал, без особого внимания, но Сергей этого даже не видел. Воспоминания так охватили его, что он ничего не мог с собой поделать, лишь пристально смотря в одну точку, говорить, говорить, только не молчать, не думать о войне, лучше о детстве, пусть тяжёлом, но все-таки более счастливом и тёплом, чем его нынешнее существование. И он всё шептал:
"Когда-то в этом детском доме мы с ребятами ставили пьесу Горького "На дне". Так вот там есть такая фраза: "Человек выше сытости…" А я вот почти до тридцати лет дожил и теперь только понял, что выходит не выше… если моя жизнь и тысячей таких же как я оказалась гораздо ниже чьей-то сытости. Да тут даже не о ней речь уже идёт, грань давно стёрта, если бы просто сытость, не так больно бы было, тут самое настоящее обжорство присутствует, и едят они наши головы, да не давятся, привыкли уже…
Такси остановилось, рассчитавшись с водителем, Сергей вышел из машины. Снег хрустел под его ногами, даже на юге зима была на удивление самая настоящая. Перед ним предстало большое количество людей с табличками, прикреплёнными к одежде, на них были написаны объявления о продаже или сдаче жилья в наём. Сергей глазами искал название наиболее отдаленного от центра района, и, наконец, увидел пожилую женщину, с подходящим предложением. Не долго разговаривая, они вместе подошли к дороге, поймали такси и направились в квартиру, которая и станет его последним пристанищем.
Деньги у него были, при скромной жизни, после оплаты за жильё, как он полагал их должно хватить где-то на месяц, а там видно будет. Расплатившись с хозяйкой, после её ухода, Сергей подошёл к окну, занавесил шторы, в последнее время он очень любил покой и темноту, сняв обувь, лёг на кровать и невольно погрузился в воспоминания. Чем больше он думал, тем сильнее мечтал заснуть, но сон не приходил, Аленка, любимая, единственная родная душа, мысли о ней ни на секунду его не оставляли. Сергей снова встал, начал ходить по комнате, словно решаясь на что-то важное. Потом подошёл к своей сумке, достал из неё письмо, сел в кресло и долго сидел, не двигаясь, держа в руке прощальное письмо от своей Аленки. Через минуты две он всё же открыл конверт и достал письмо. Руки немного дрожали, и боль всё сильнее стала подступать к сердцу. Сергей шептал про себя: " Странные мы люди, хоть и знаю, что словно лезвием по сердцу мне эти слова, а всё равно снова прочесть душа тянется, надеется, что может, где не углядел строчку какую, в которой смысл тайный кроется, и не совсем ещё меня Алёнка забыть сумела".
Сергей раскрыл письмо и начал читать:
"Здравствуй Серёженька, прости, что долго не писала, всё не решалась тебе признаться, что замуж я выхожу. Извини, что так сразу пишу, без предисловий, но ты ведь знаешь, что я не люблю ходить вокруг да около. Зачем лишние слова? Отец на меня взъелся, ты ведь для него самый лучший, но я устала ждать, да и каким ты оттуда вернёшься, один Бог знает. А мне жизнь свою надо устраивать, так что можешь меня хоть проклинать, но я всё решила и назад уже не сверну. Спасибо за всю любовь, что ты мне подарил, я тебя тоже не меньше любила, но жизнь есть жизнь, и в ней каждому отведено что-то своё. Наши дороги должны разойтись, я не хочу быть вечной сиделкой, прости, если можешь. Я написала для тебя стихотворение, может так, ты меня поймешь лучше, а то ведь прозой мне писать, никогда не удавалось.
Прости, но я устала ждать
Душа измучалась, изныла
Я не хочу всю жизнь страдать
От мысли, что себя сгубила
Ты был мне дорог, видит Бог
Я искренне любила
Но жизнь идёт, ты далеко
И сердцем я остыла
Прости, коль можешь, не суди
Значит судьба такая
В пустыне чувств, все миражи
Бессилье растворяет
А я ведь знаю, что ты горд
И жалость вовсе не приемлешь
Зачем же мне чужая боль?
И без меня ты жить сумеешь
Я в руки Бога отдаюсь
Коль не права, то пусть накажет
Прости Серёжа и пойми
Пусть время истину покажет…"
Дочитав письмо, Сергей прижал свои руки к лицу, словно пытаясь закрыться от мира, спрятаться в глубине собственных мыслей, но вдруг он неожиданно снова взял письмо и разорвал его в клочья. Одиночество витало в комнате, тишина, и тусклый свет фонарей, ещё более подавляли его моральное состояние. Из всего прочитанного, его теперь волновала лишь одна строчка: "Ты ведь для него самый лучший". Сложная штука жизнь, думал Сергей, из всех ныне живущих людей, для меня близким единственным человеком остался её отец. Снова поднявшись с кровати, Сергей решил ехать к нему, больше никто не способен разделить его боль, никто не поймёт его лучше, чем этот человек, на себе испытавший весь ужас войны. Дорога была трудной, из-за обильного снегопада машинам стало довольно сложно двигаться, но для Сергея погодные условия ничего уже не значили, он лишь ждал этой встречи, родная душа, это всё, что ему было нужно. Часть, где был командиром отец Алёны, находилась километрах в пятидесяти от Новороссийска, когда-то он и сам там служил, там познакомился с Алёной, подружился с её отцом. Уже в машине, Сергей вспоминал, как ему, было тяжело выслушивать разговоры, мол, он хочет на дочке генерала жениться, чтобы от Чечни отделаться. И как он старался доказать всем, что искренне любит Алёну, и что если приказ поступит воевать идти, то как и все, пойдёт хоть на край света, не прося ни у кого никаких для себя поблажек.
Доехав до места, Сергей от чего-то ещё долгое время не решался встретиться с Александром Николаевичем, слишком уж много времени минуло, какой будет эта встреча, он мог лишь предполагать. Сергей стоял перед дверью, и только всё же протянул руку постучать в неё, как позади себя услышал знакомый голос.
-Сынок, ты ли это? Глазам своим не верю, как ты здесь оказался?
Сергей обернулся, и лицо Александра Николаевича в секунду побелело. Для него Сергей был уже совсем другой человек, совсем иные черты он видел когда-то, откровенная улыбка, крепкий, здоровый, жизнерадостный, добродушный, открытый и с безграничной волей к жизни в глазах. Таким он его помнил, а теперь из всего этого можно было увидеть лишь пустые, словно стеклянные глаза, навсегда потерявшие смысл в жизни.
- Сынок, дай я тебя обниму, Господи, что с тобой жизнь сотворить сумела?
Помолчав несколько секунд, Сергей ответил:
- Ничего отец, так обидела немного, да ничего, я на неё не ропщу, такая она жизнь солдатская, не вам рассказывать.
- Да ты проходи, садись, откуда едешь?
-Домой я вернулся, отвоевал своё, только прошу не надо ничего о войне спрашивать, наговорился я о ней вдоволь, сил моих нет, вы лучше сами расскажите, как тут у вас жизнь протекает?
Александр Николаевич с жалостью смотрел на Сергея…
-Да, что тебе сказать сынок, ты ведь сам здесь служил, многое осталось таким же, а многое изменилось. Не в силах я сейчас рассказывать про наше житьё, раны твои открывать не хочу, правда та она иногда так душу выжечь может, а твоя и без моих рассказов высохнуть сумела. Пойдём лучше пройдёмся по снегу белому, такой снег редко на Кубани выпадает, походим, хоть на пару часов глядишь, и развеется боль твоя, природа иногда так взбодрить может, как ни одно слово людское не способно встряхнуть нрав человеческий.
Они шли, Сергей в основном молчал, Александр Николаевич говорил о жизни, только не о трудностях её, а напротив о радостях, вспоминали о службе, о проделках солдатских, о выговорах и последующем прощении, разные темы тревожат души военных, а они как никто могли назвать себя таковыми.
Неожиданный крик потряс собеседников, такой истинной радости Сергей давно не видывал.
-Серёженька, брат, слава Богу, откуда ты здесь? Живой, здоровый, а то я думал не выдержишь, сломаешься и что-нибудь с собой сделать надумаешь, твоей душе много ведь не надо, чтобы совсем ей жизнь опротивела, ты как с поезда сошёл, так я и сердцем весь изныл, как там твоя судьба дальше сложится…
Сергей недоумевал, как это Степана сюда занесло, какие силы его принести в этот край сумели.
- Степан, ты как здесь очутился? Боже, правду говорят, что мир тесен, я и не полагал, что когда-нибудь вновь тебя увидеть смогу.
- Да, брат мир то тесен, вот только не от светлых чувств я сюда приехать решил. Прощаться мне надобно, с братом своим Юркой прощаться приехал, родина ему воевать велела, а он так туда рвётся, думает, что там мёд, не знает какого дёгтя там наесться можно. В Чечне, как и ты, служить будет, может и рано ещё хоронить парня, вот только надежды нет никакой, что живым вернётся, слишком уж там жарко стало, сам знаешь, какие нынче правила в армии руководят. Так что душа стонет, а делать нечего, придётся воевать, только за что воевать никому и в толк не взять…
Сергей тряс Степана за плечи, так что тот даже очумел от таких крепких объятий.
-Александр Николаевич, это мой самый близкий друг, он один смог разделить боль мою, знакомьтесь, настоящий человек, достойный и нравственный, таких нынче не каждый день встретишь.
Кивнув головой, отец Алены, поздоровался со всеми, знакомыми Сергея, потом учтиво попросил удалиться, желая оставить их без лишних свидетелей. После длительного разговора со Степаном, Сергей не мог остаться равнодушным к услышанному, и он решил поговорить с Юркой.
Оставшись вдвоём несколько минут, они просто смотрели друг на друга, ничего не говоря, но Сергей всё же первым захотел начать этот, для обоих сложный разговор.
-Знаешь, Юрка, я когда-то был таким же, как ты, молодым, горячим, с желанием отыскать правду в жизни, доказать, что я настоящий патриот, солдат, который до последней капли крови сражаться будет за родину, жизни своей за неё не пожалеет, коли, необходимость возникнет. Так что я тебя понять могу, но только разумом, а сердцем никогда. Навечно в нём мне эта родина знания о своей истинной сущности оставила, да так, что я и гимн её петь не желаю, хоть и люблю безумно, и жизни своей без неё не ведаю. Но так она плюнуть в душу сумела, что не смыть этот плевок никакой силой, как не старайся, так он душу разъел, и ни одно лекарство залечить этот след не сумеет. Ты ещё не знаешь, да и не дай Бог тебе узнать запах пороха, и чувство, которое на всю жизнь может эту самую жизнь искалечить, когда в прицеле человека видишь, и только ты решаешь стрелять или не стрелять, а как только решился курок спустить, так тут же мысль в голову проникает: " А ради чего?". Врага ли ты жизни лишить собираешься или чьи-то мелочные интересы отстаиваешь, вот тогда и начинается боль, да такая, что выть хочется. Себя готов умертвить только не думать, не осознавать истинную цену этой войны, этого бессмысленного кровопролития. Нечего тебе там делать, если бы было за кого воевать, то я тебя сам первым туда направил, как офицер, который предательства не прощаёт, но нынче напротив не уехать туда советую. И это совсем другое, это не предательство, это протест, протест против беззакония. Пушечным мясом быть хочешь, можно и им стать, если смысл в этом есть, только в этой войне единственным смыслом нажива является и ты, я, и сотни тысяч таких же как мы, для них всего лишь живые деньги, которые можно вложить в бой, чтобы взамен, в последствии получить деньги бумажные, это не война, это биржа. Мой тебе дружеский совет, совет человека, который не из книг и не из фильмов обо всех ужасах и мерзостях этих локальных конфликтов узнал, а на себе прочувствовал…. Не суйся в это пекло. Да что говорить, зачем слова? Сергей резко взял Юрку за голову обоими руками, и повернул её ближе к своим глазам. Смотри, что ты в них видишь? Вот именно, что ничего, иди, служи, накапливай пустоту.… Если бы ты хоть воевать умел, а то ведь толком автомат в руках держать не умеешь, ты в первый месяц сломаешься, но обратной дороги уже не будет. Решай, ты ведь брат говорил, в компьютерах соображаешь, так вот и останешься здесь, служить шесть месяцев осталось, правильно? - Пять. - Ну, вот и дослужишь, там от тебя толку никакого не будет, за компьютером большую пользу государству принести сумеешь.
--
Нет, не останусь….
Не успев договорить следующую фразу, Юрка свалился на пол, держась руками за ногу. От сильной боли он крепко стиснул зубы, но не кричал.
--
Кричи, не стесняйся, боли стесняться не надо, там, куда ты собирался ехать, бандиты ломают сначала пальцы на ногах, потом на руках, в общем, так все суставы, от которых жизнь не зависит. Вот так и лежишь, пока с ума от боли не сойдёшь, а в этот момент, кто-нибудь у тебя на животе, калёным железом "Аллах Акбар" вырисовывает, забавляются ребята…. Не пытайся вставать, ещё больнее будет, я тебе ногу в двух местах сломал. Полежишь в больнице, подумаешь над моими словами, глядишь, образумишься, тебе ещё в компьютерные войны играть надо, поверь моему опыту. На шум и крик в комнату забежали несколько солдат, следом Степан и Александр Николаевич. Степан подбежал к Юрке, помогая ему подняться, и с удивлением посмотрел на Сергея, но ничего ему не сказал. Александр Николаевич приказал солдатом отвести Юрку в медсанчасть, они взяли его под руки и осторожно вывели из комнаты, Степан пошёл вместе с ними. Александр Николаевич качал головой, Сергей хотел что-то сказать, но он не позволил.
--
Я всё понимаю сынок, не в чем мне тебя винить, правильно ты поступаешь, но доведёт тебя когда-нибудь доброта твоя до могилы, справедливость оно чувство не благодарное.
--
Знаю отец, но слишком многих я там потерял, не смог уберечь, думаю хоть этого пацана спасти сумею, он ведь ещё совсем ребёнок, куда ему воевать, сгорит же, если не телом, так душой сгорит. Пусть лучше программы пишет, я вас попросить хочу, если можете, как он с больницы выйдет, найдите ему место какое-нибудь, пусть трудится.
--
Хорошо сынок, сделаю всё, что в моих силах.… Смотрю я на тебя и думаю, и что моёй дуре в тебе не хватало, а может оно и к лучшему, не заслуживает она тебя, хоть и неправильно на дочь такое говорить, но подлая она, не ужился бы ты с ней. Слишком уж в твоей душе совести много, не выдержал бы, тебе другую девушку надо, чистую и нетронутую всей грязью жизни теперешней. А хотя где теперь таких отыскать, глядишь, дитя толком ещё два слова связать не может, а глаза уже так прогнили, что смотреть тошно, что это с нынешней молодёжью творится, совсем о чести забыли…
- Сынок, ты если можешь, я тут Алёнке еды, да подарков приготовил, передай, пожалуйста, я понимаю, что тебе её теперь видеть больно не в милость, но ты просто сумку оставь, позвони в дверь и уходи, она поймёт, что от меня.
Алёна жила недалеко от его нынешней квартиры, и Сергей сразу согласился выполнить просьбу.
- Конечно, отец, я помогу, мне уже ехать пора, вы передайте мои извинения Степану, объясните причину моих действий. Мне сейчас с ним разговаривать не хочется, опять нахлынут воспоминания, лучше я без личных прощаний уйду, думаю, он поймёт. Спасибо вам за всё, прощайте, не знаю, когда в следующий раз к вам приехать сумею, помните, что вы для меня родной отец и самый близкий человек в этом мире, ближе нет никого, и не будет никогда…
-Прощай сынок, я не люблю долгих прощаний, иди быстрее, а то ещё увидишь, как старый солдат плачет, иди с Богом сынок, если бы можно было время вспять повернуть,…а впрочем, не важно, иди, не забывай старика…
Сергей вышел, Александр Николаевич долго сидел, подпирая рукой голову, слёзы катились по ней, он пристально смотрел на уходящую вдаль по снегу фигуру Сергея. Как будто почувствовав взгляд, Сергей обернулся, но уже никого не увидел, Александр Николаевич погасил свет, лёг в кровать и стал вслух читать отрывки из стихов С. Есенина:
"Я вернусь, когда раскинет ветви
По-весеннему наш белый сад.
Только ты меня уж на рассвете
Не буди, как восемь лет назад
Не буди того, что отмечталось
Не волнуй того, что не сбылось-
Слишком раннюю утрату и усталость
Испытать мне в жизни привелось…"
Сергей, попросил остановить машину, до дома, где жила Алёна, оставалось квартала три. Он хотел дать себе возможность подумать, осмыслить и решить, оставить ли ему сумку и просто уйти или всё же в последний раз увидеть её, взглянуть в глаза, чтобы потом больше никогда не вернуться. Но чем больше он себя терзал сомнениями, тем всё более и более запутывался, наконец, он решил, что лучше поддаться велению сердца, как оно в ту секунду скажет, так и поступить значит надобно. Поднявшись по лестнице, где-то на верху, Сергей услышал женский крик, ускоряя шаг, он добежал до Алениной квартиры, и понял, что кричат именно в ней.
Дверь была открыта, Сергей зашёл в комнату и увидел лежащую на полу женщину, а над ней мужчину, грозно махающего кулаком около её лица, долго не думая, он, ударил незнакомого мужчину, так что тот минут на десять потерял сознание. За это время он помог Алёне подняться, провёл в ванную, лицо её было сильно разбито, с головы капала кровь, посмотрев на Сергея, она хотела что-то сказать, но он прислонил указательный палец к её губам, и сказал:
" Не надо ничего спрашивать, потом всё объясню, дай лучше голову тебе перевяжу".
Оказав необходимую помощь, Сергей положил Алёну в кровать, а сам направился в соседнюю комнату, говорить с её мужем. Мужчина действительно оказался мужем Алёны, Сергей взял его за волосы, приподнял, слегка ладонью побил по щекам, мужчина очухался и стал что-то невнятно бормотать, видя, что он ещё не в себе, желая быстрее уйти из этой квартиры, Сергей сходил за водой и вылил почти пол ведра ему на голову. Мужчина резко открыл глаза, и, не понимая, что с ним происходит, попятился назад. Посмотрев на Сергея, он вяло прошептал: "Ты кто такой?"
-Я человек, который тебе хоть сейчас может билет в мир иной выписать, да только не стоит она того, чтобы я такой грех на свою душу взял. Она наверно обо мне рассказывала, я тот самый солдат, которого она дождаться не сумела. В общем, мне с тобой долго разговаривать некогда, если хоть даже рядом с ней рукой сильно взмахнуть надумаешь, я на твоём теле все пытки продемонстрирую, что на мне в Чечне испытывались, да ещё от себя прибавлю. Понятно объясняю? - Вполне.
-Так вот экспериментировать не советую, не каждый выдержать может, давай, исправляйся, надеюсь, не придется обещание выполнять. Сергей направился к выходу. Муж Алёны, решая восполнить своё утраченное самолюбие, нащупав рукой стул, резко встал и подбегая к Сергею, хотел ударить его им, но армейская выучка и реакция Сергея не подвели, он сумел увернуться от удара, схватил нападавшего за шею и сильно оттолкнул от себя, так что тот в падении своим телом выбил стекло позади себя. перелетел через подоконник , и держась за него одной рукой уже со стороны улицы повис в воздухе. Сергей подошёл к выбитому окну, взял висевшего за руку, но не стал помогать перелезть обратно в комнату.
-Обещание в силе?
--
Да, помоги.
Неожиданно в комнату вошла Алёна.
--
Серёжа, прошу, вытащи его, не делай этого.
Сергей вытащил, помог уложить его на постель.
-Скорую вызови, умереть может, стеклом сильно порезался. Сергей снова направился к выходу.
--
Прости, Сережёнька, вернись, не бросай меня, я дура была, не понимала, что делаю…
Сергея, оглянулся, равнодушно посмотрел на неё.
- Нет, Алёна, кто предал однажды, предаст и снова…
Быстрыми шагами, сбегая по лестнице, Сергей хотел куда-нибудь убежать, скрыться от боли и пустоты, от бессмысленности, эта встреча, и её слова окончательно погасили огонь в его душе, который хоть и не много, но поддерживал
в нём желание жить. Единственным местом, в котором он в этот момент желал оказаться, было кладбище, где находилась могила его друга, только туда он мог пойти, только с ним хотел поговорить.
Сергей бежал, увидев перед собой кладбище, он вдруг остановился, оглянулся вокруг и заплакал, зловещая тишина, шелест деревьев селили в нём предвкушение чего-то жуткого, но он снова пошёл, могила друга находилась где-то неподалёку, он хороша, знал это кладбище и, несмотря на глубокую ночь, всё же сумел найти её.
Сев на скамью у могилы, Сергей наклонился над памятником, чтобы прочесть написанное там имя, но вдруг услышал позади себя голоса молодых людей, и звук метала бьющегося о камень. Толпа парней с факелами приближалась к нему, Сергей смог разглядеть, что все они были пострижены наголо, выкрикивая непонятые фразы, разъяренная толпа крушила памятники. Сергей закричал: "Подонки, вы, что делаете…на святое руку подымаете".
Увидев Сергея, кто-то из вандалов выкрикнул:
" Россия только для русских, бей чёрных…"
Вся толпа с гулом ринулась на Сергея, он мог убежать, мог даже оказать достойное сопротивление, но смысла ни в том, ни в другом уже не видел, бежать было не зачем, собственная жизнь для него уже не имела никакого значения. За мгновение перед его глазами пронеслись лица всех семидесяти погибших друзей, их стон ещё раз отозвался в душе, и как он и говорил, через пару минут навеки затих, удар в голову тупым металлическим предметом повалил его на землю. Сергей упал возле надгробия друга, кровь струёй била из его головы. Этой кровью за минуту до смерти на могильной плите он успеет написать слова, которые произнес Спаситель на кресте, глядя на ликующий народ, эти же слова шептал последний русский царь Николай II, смотря в глаза стрелявшим в него революционерам. Время прошло, но ничего не изменилось, невыносимая боль рождается в душе от понимания этой безысходности, и уже совсем ясно и отчетливо представляешь, как дрожащая рука солдата снова пишет эти слова: "Господи, прости их, ибо они не ведают, что творят…"