- Что происходит, papa? - истерично взвизгнул Вольфганг. Потому что проснулся и обнаружил странное.
Великий венский исполнитель и композитор Вольфганг Амадей Моцарт возлежал на софе. Он был почти полностью обездвижен, чему причиной являлась простыня, в которую музыкант был плотно завёрнут. Кроме того, у Моцарта жутко ныла голова, несмотря на мокрое полотенце на лбу. Обрывки воспоминаний о вчерашнем дне были невнятными и бесполезными. Что это значит, чёрт возьми?
- "Papa, papa" - передразнил Леопольд Моцарт, сидящий в кресле напротив софы. - Семнадцать лет уже для Вас "papa". А Вы, Вольфганг, не соизволите ли объяснить, что происходило вчера?
- А что происходило вчера? - вспыльчиво выкрикнул Вольфганг. И уже затем подумал: действительно, что?
- Не помните, милейший? Так я расскажу. Я напомню. Вчера утром Вы отправились в театр согласовывать какие-то вопросы. Днём Вы не вернулись домой. И ближе к вечеру тоже не вернулись...
Моцарт-младший фыркнул и покраснел. Да, он кое-что вспомнил. Леопольд продолжал:
- Стемнело. Я уже начал волноваться, не случилось ли с Вами чего. Тем более, что, когда я послал узнать о Вас в театр, мне доложили, что к театру Вы даже не приближались в этот день. Я бы лично начал искать Вас, Вольфганг, по всему городу, вот только Вы явились домой сами...
Леопольд Моцарт поднялся с кресла, заложил руки за спину и принялся ходить по комнате туда-сюда. Вольфганг, глядя на эти передвижения, почувствовал, что голова разболелась сильнее.
- Видели бы Вы себя в тот момент, Вольфганг, - рассказывал Леопольд, меряя комнату шагами. - Вы ввалились в дверь, напевая какую-то дрянь вроде итальянских арий, и немедленно рухнули на пол ничком. Когда я потребовал от Вас объяснений, Вы захихикали и сказали, что Вы - птичка, и в доказательство стали махать руками, видимо, собираясь переплыть коридор...
Моцарт-отец не выдержал: он остановился на середине комнаты и рассмеялся. Вольфганг застонал и перекатился к спинке дивана, ткнулся в неё лицом. Затем снова повернулся и спросил обиженно:
- Но papa, почему я в простыне?
- Вы предпринимали несколько попыток поджечь дом, объясняя это тем, что мир зол и несправедлив. Вы подползли к шкафу с нотами и намеревались выбросить все листы в окно. У Вас было ещё очень много различных планов, так что обстоятельства вынудили меня принять меры... Да, и не просите, чтобы я Вас развязал. Я давно собирался поговорить с Вами как следует, но Вы вечно порхаете по всему дому, так что поймать Вас трудно. Однако, раз выпал такой замечательный случай...
Вольфганг не то вздохнул, не то шмыгнул носом.
- Это всё? - спросил он с надеждой во взгляде и голосе. - Я перестал буянить?
- О, нет, - усмехнулся Леопольд. - На этом Вы, сударь, не остановились. Вы всё время норовили скатиться с дивана и приступить к спасению мира. Мне, человеку преклонных лет, то и дело приходилось возвращать Вас на место. Отказавшись же от плана побега с дивана, Вы стали действовать иначе. Точно не помните?
Узник простыни замотал головой. Та часть ночи ушла из его памяти безвозвратно. Единственное, что он помнил - это запах весны и шампанского, а также необыкновенно лёгкое настроение.
- Жаль, жаль... Это было самое интересное. Вы принялись всячески ругать всю музыкальную элиту, настаивая на том, чтобы Гайдн с его строением симфонии шёл... Кхм... Впрочем, это ещё ничего. Честно говоря, пока я слушал Вашу еретическую тираду, меня не раз одолевало желание довести-таки дело до конца, а именно - завязать Вам рот полотенцем и уйти спать. Но аристократизм, знаете ли, не дал мне этого сделать... К тому же, Ваш нетрезвый бред был единственным источником сведений о том, где Вы шатались весь день. Сейчас-то Вы это забыли?
- Да, papa...
- Вот. А мне было очень любопытно узнать причину такого Вашего поведения. И вскоре я всё понял, ведь от ругательств в адрес Гайдна и Баха Вы перешли к... Меня это удивило и обрадовало, не скрою. Вы, Вольфганг, принялись радостно поносить не кого иного, как Сальери. Знаете, те слова, которые Вы произносили тогда... Я точно знаю, что в немецком их нет. И во французском. Варварские слова, наверняка их выдумали славяне... Откуда Вы знаете варварские языки - понятия не имею. Если Вы вдруг собрались ехать в Россию, то так и знайте: обратного пути не будет...
Моцарт-младший поморщился и спросил:
- Papa, так что я говорил об Антонио?
- Многое. Сначала Вы его ругали, затем принялись извиняться, затем и вовсе стали нести нечто несусветное. Из всего этого я сделал один неутешительный вывод: Вы пили именно с ним! - Леопольд победно щелкнул пальцами, снова сел в кресло и закинул ногу на ногу. - А теперь мы как раз переходим к вопросу, который я давно хотел с Вами обсудить. Итак, какого же чёрта Вы связались с этим подозрительным итальянцем?
Вольфганг помрачнел. Тон отца ему совсем не нравился. Да чего уж говорить, Вольфганг просто не любил разговаривать с серьёзно настроенным Моцартом. Отца он уважал, даже боготворил, но... Кому нравится, когда родители принимаются указывать, даже если они и правы?
- Сальери - мой друг, и я не понимаю, что Вам в нём может не нравиться.
- Многое. Например, то, что Вы стали ему очень доверять, в то время как я вижу по его глазам, что он плагиатор. Сальери Вам завидует, и это опасно. Такие, как он, сначала клянутся в дружбе и преданности, а после - наносят удар в спину, когда этого никто не ожидает!..
- Не волнуйтесь, - сухо ответил Вольфганг, сдерживая приступ ярости. - Со мной ничего не случится.
Но Леопольд его не услышал. Или сделал вид, что не услышал.
- Вы всегда отличались редкостной безответственностью, Вольфганг, - говорил Моцарт, и в его голосе звучала тревога. - Взять хотя бы вчерашнее происшествие... Да и в целом - Вы теряете бдительность. Вы тратите своё время и силы на какие-то глупости, но это не так меня пугает, как то, что подталкивает Вас к этому совсем не юность лет. Сальери - вот кто слушает сокровенные тайны, которые Вы рассказываете под властью вина! Вот кто радостно потирает ладони, когда узнаёт об очередной Вашей неудаче! Вот кто будет рассказывать всей богеме о том, как Вы вчера отправились домой ползком! Вольфганг, что бы Сальери не говорил Вам - он лжёт!
Вольфганг молчал. Молчал, наверное, минуту или больше.
- Что бы Антонио не говорил мне, - наконец ответил он как будто через силу. - Я скорее поверю ему, чем тем, кто очерняет его в моих глазах. Мне понятны Ваши опасения, papa, но Вы слишком преувеличиваете... то, чего просто не может быть. Простите, но я не могу в это поверить. Не имею права поверить.
В комнате повисла тишина - та самая неприятная тишина, которая иногда разделяет людей надолго. Даже навсегда.
"Я не должен сейчас отходить в сторону, - болезненно думал Леопольд Моцарт. - Иначе кто откроет ему глаза? Я - или никто. Его наивность - его беда, он едва ли осознает свою ошибку даже тогда, когда Сальери откроет ему свою сущность. Антонио Сальери, Вы даже не подозреваете, насколько тяжелее оценится Ваше преступление на Страшном Суде. Ведь самый подлый обман совершает не тот, кто просто обманывает, а тот, кто предаёт искренне верившего ему человека...
Бороться с упрямством Вольфганга невыносимо. Он лишь перестанет доверять мне и полностью передаст свою душу Сальери. Но кто откроет глаза Вольфгангу? Неужели никто?.."
- Вы хотели мне что-то ещё сказать? - мрачно подал голос Вольфганг.
Леопольд вздохнул, закрыл лицо руками, а затем снова посмотрел на сына - уже другим взглядом. Совсем не тревожным.
- А что мне Вам сказать, сударь? - усмехнулся он. - Я надеюсь, что Вы больше не заявитесь домой в таком виде, как вчера? Учтите: если такое повторится, я не буду ждать Вашего пробуждения и с самого утра начну играть на клавесине, и выпутываться из простыни Вы в следующий раз будете сами. Да о чём я говорю, Вы и сегодня сами будете выбираться... Вас устроят такие условия, милейший?
- У-у... - Вольфганг закрыл глаза и свернулся калачиком.