На следующий день Павлов почувствовал укус вины, даже не укус, а так, жжение в области желудка. Ходил-бродил, жгло-пожёвывало. Ну и ладно. Ничего - от чая или, ещё лучше, от вина всё затихало. Думал, отпустит. Но неудобное чувство разрасталось внутри, как младенец, надувалось, оформлялось в настоящее, жизнеспособное. Стакан то и дело краснел до краёв, но обезболивал мало, чай и вовсе перестал помогать. На четвёртый день вина пульсировала, крутила внутренности Павлова, рвалась наружу, под людские глаза и солнце. Она хотела, как и каждый созревший ребёнок, развиваться вне своего родителя, но быть рядом с ним, заглядывать в глаза прохожим, лопотать им правду на своём виноватом языке.
А что такого-то? Ну пнул Петьку пару раз, зачем - всем понятно. Во-первых, плохо учится, во-вторых, постоянно, щенок, перечит. Мать - та ещё, сука, всё его защищает. А он, Павлов, между прочим не кобель, - чтобы там эта дура не брехала. Он по бабам не ходил уже года два, с тех пор как одна его на всю зарплату за полдня раскрутила. Полька, как пустой конверт обнаружила, такой тогда вой подняла, да и сам Павлов счастлив не был. Пес с ними, бабами - траты одни, да сифилис. На то он, в конце концов, и женился - чтобы бы своя была, домашняя - гарантированная.
Он, если на то пошло, не кобель, а пёс - сторожевой. На службе - на страже, и дома - на страже. Сторожить надо не только покой, здоровье и имущество семьи, но и порядок в ней. Всё дожно происходить по правилам. Согласно им, он, Павлов, главный - его команды дожны исполняться. Сказал - жрать неси, значит тут же должен ужин нарисоваться, а что холодильник пустой, так это его не его, Павлова, забота. Сказал - спортом заниматься, значит идёт сучонок в секцию записываться. А что в музыкальную школу ему хочется, так это всё пидорские штучки. Мужиком расти нужно с детства.
Мучительно катал разные такие мысли Павлов в своей пегой голове сутки за сутками - оправдывался. И однажды ночью не найдя другого выхода, вылезла вина из его живота длинным, чёрным червём через подгнивший рот и свернулась тяжёлым клубком на груди, заставляя Павлова дышать каторжными хрипами. Утром, как только он проснулся на смену по стервозному будильнику, вина встрепетнулась и хомутом легла на павловскую шею.
Он с трудом втиснулся в маленькую фанерную будку и принялся, как всегда, сторожить разноцветный отряд переоценённого железа. Район, где Павлов работал, был так себе, поэтому очень дорогие и совсем новые тачки дефицитствовали. Был джип майора полиции - маленькой пигалицы с искусственным надувным бюстом. Она спала с двумя старшими по званию, и при детях материла мужа-программиста. Вторая значительная машина в вотчине Павлова принадлежала молодому хурургу. Он старательно и равнодушно часами резал человеческую оболочку за взятки, чтобы потом нежно гладить мягкую тёплую кожу своего Лексуса. Третий был востановленный, винтажный жук. Павлов поначалу посмеивался над залатанным металлическим насекомым. Но потом, завидя, как важно влезает в него тучный, усатый бизнесмен Вадик в джинсах с намеренными дырами, охранник машинку зауважал и принялся рьяно гонять кошек, любивших валяться на сложенных жёлтых крыльях.
Другие авто были скучные. Наши-новые-беспонтовые или старые, заезженные, ввезённые полуконтрабандой, порезанные на органы, а потом кое-как склееные иностранцы. Все они были добыты полжизнью вкалывания, скандалов, истерик, разочарований - некупленными сапогами жене, неподаренным на день рождения компьютером ребёнку, собственными растерявшимися за годы зубами. В будни их хмурные водители пробегали мимо Павлова, кидая в него кость утренного приветствия, заводились и втискивались в агрессивное, воюще-рычащее стадо. Вечерами они, счастливые от того, что выжили по пути домой, снова доверяли свои 100, 300, 400 тыс рублей охраннику и ныряли в пивную бутылку. По выходным железные банки консервировались настоянными на ругани и упреках семействами - и совершался программный выезд на дачу или за грибами.
Павлов не видел в этой жизни ничего для себя нового, а посему зевал, затягивая мух в свою чёрную, рифлёную пасть. Но случались на его стоянке и интересные истории. Пару лет назад он как-то заметил в самом дальнем углу своего периметра непонятное оживление. Пошевелил носом и почуял сквозь запах отечественного бензина что-то от человека - срамное, физиологическое. Посеменил на место и увидел на заднем сиденье Волги, принадлежащей обшарпанному инженеру Лобанову, два согнутых друг об друга тела. Павлов облизнулся и решил не разгонять - как-никак и ему развлечение на ночь. Вскоре происшествие повторилось, потом снова и снова: тела барахтались в Волге на регулярной основе. Павлов быстро понял, что мужские контуры разные, а женские - часто повторяются. Подсмотрел он также, что пловцы эти попадали на стоянку через дырку, проделанную в заборе. Сам Лобанов Волгой пользовался редко - выезжал лишь на культурные прогулки по подмосковным домам-усадьбам, подстилая в гигиенических целях циновку под свою семью.
Однажды ночью, когда Павлов самозабвенно наблюдал за пассажирами лобановской Волги, у авто возник сам инженер. Охранник, с трудом застегнув ширинку, начал оправдываться, но тут же скумекал, и быстро ринулся в атаку. Но договорились-снюхались, Павлов вошёл в долю, а ночные гости принялись входить на стоянку официально, через ворота. Щербатый неудачник Лобанов, обнаруживший в 45 лет в себе талант раньте, ещё полгода сдавал двум приезжим девушкам Лене и Насте заднее сиденье своей Волги. Но потом вдруг всей семьёй отцепился от насиженной панельной многоэтажки и уехал в Калининград, поближе к Европе. Павлов часто скучал о таком предприимчивом человеке и всегда ждал, когда на стоянке появится кто-нибудь подобный.
Охранник со свистом вздохнул. Вина давила плечи, грудь и брюхо. Щурилась вместе с ним от молочного зимнего солнца. Щекотала Павлову нервы кончиком хвоста. Словом, не давала покоя, мяла душу в вечные морщины. Сегодня Павлов даже впервые не возбудился, вспоминая лобановский бордель на колёсах, и не позавидовал не-на-зарплату-купленным тяжёлым часам свеженького хирурга. Острая, зудящая мысль, являющаяся прямым то ли потомком, то шлаком павловской вины, мучила сторожа с самого начала смены. А было ли когда-нибудь - у крикливой пигалицы-милиционерши, и у молодого позолоченного хирурга, и у сообразительного инженера Лобанова или у маринующих друг друга в ругани семей - чувство вины? Хоть за что-нибудь?
Сухие ноги Павлова, следуя привычному маршруту, прямоугольно обошли стоянку. Драные кошки бросились в рассыпную от его тяжёлых, по-холостяцки нечищенных ботинок. Павлов, не обращая внимания на более слабых животных, продолжал ломать мозги об тяжёлый, каменный вопрос. На наполеоновском коне из расположенной рядом школы прискакал учитель истории Вадимов. Ничуть не стесняясь, он продал красавца-жеребца за старую "копейку" и радостно покряхтел домой. Павлов осознал, что наступило обеденное время. Еды у него не было - никто не позаботился, Полина с ним не разговаривала уже несколько дней. Но, повинуясь условному рефлексу, который вызвало появление учителя, Павлов уселся в свою будку и почувствовал, как начал отделятся желудочный сок.
Внезапно у бедра закудахтал мобильник. Павлов оскалился - опять, Дерюгин, шакал, пить зовёт. Оказалось - Полина.
- Если интересуешься, Петька в себя пришёл, говорят, завтра уже переведут из интенсива в обычный стационар. - И швырнула трубку.
И откуда только он, щенок одиннадцатилетний, так подробно узнал, как себя на тот свет отправить? Слава Богу, не успел далеко забраться - сняли вовремя с поезда. Вина посмотрела Павлову в серо-голубые глаза и простонала. Половина её тела, с хвоста, тут же безвучно отломилась и рухнула на фанерный пол. Вторая, составляя ещё два плотных кольца, осталась висеть на шее своего создателя. Павлов впервые за четверо суток полнолноценно вдозхнул, погладил вину по длинной морде и заплакал.