Слабость характера - единственный недостаток, не поддающийся исправлению.
Ф. Ларошфуко.
Жалость.
Хорошее свойство характера, не правда ли?
Но это не всегда полезно для жизни, а иногда и совсем наоборот. Не так ли?
Но человек плохо управляет своими слабостями, чаще бывает наоборот.
А бывают люди достаточно безжалостные, иной раз через меру, и при этом им достаточно неплохо живется.
Как так?
Это маленькое отступление ни на что не проливает света, а скорее затемняет.
Дон Хозе был жалостливый человек. Во всей Андалузии не найти, пожалуй, еще одного такого дурака.
Добро бы он себя жалел, как все нормальные люди (хотя, конечно, и такое бывало, не без этого), но он жалел своих родственников.
Оглядываясь назад, на свою смутную и потрепанную биографию, полную всяческих недоразумений (как, собственно, и у большинства из нас) он (подводя, так сказать, итоги) именно в этом с необыкновенно отчетливой ясностью видел главную и неустранимую причину своего горестного одиночества и неустроенности своей грешной жизни.
В финале, сидя, можно сказать, у разбитого корыта, не имея на старости лет даже собственной комнаты, собственного, так сказать, родного угла, наш идальго, утирая воображаемые потоки слез, в который раз прямо и смело как партеец партейцу снова и снова повторял себе:
- Ты сам во всем виноват и сам раз за разом, ошибка за ошибкой приводил эту партию к финалу, и если ты мог бы винить только Господа, что Он не присмотрел за тобой. Но Его пути ведь неисповедимы, да и некогда, небось, Ему.
Снова и снова, в который раз, он выстраивал цепочку своих критических жизненных коллизий и снова и снова указывал себе на совершенную ошибку.
Чтобы не утомлять читателя, внимательно просмотрев его дело, мы сочли бы возможным отметить две главных ошибки нашего подзащитного на его, так сказать, жизненном пути.
Первая ошибка (первый критический) состояла в решении жениться очертя голову.
Ну, скажет читатель, удивил! Тому в истории мы тьму примеров слышим.
Тем более, как потом выяснилось, что это, может, напротив оказался весьма удачный ход, т.е. совсем как будто и не ошибка даже.
Франкеситта была разбитной девчонкой, танцевала сарабанду и стучала кастаньетами, что дух захватывало, и к тому же была чертовски красива, и красота ее крылась не в намалеванном макияже, а в очень и очень миловидных чертах лица, каковая штука с девчонками не так часто случается.
Дон же наш Хозе, будучи офицером флота Его величества короля Испании, дай Бог ему здоровья, не очень любил щляться по уличным просторам Севильи, а сами разбитные манеры Франкеситтты его даже шокировали, ибо в значительной мере она, если следовать манере изложения Мериме, была порождением и представительницей городского плебса, хотя и работала не на табачной фабрике.
Вы, наверное, слышите уже потрясающую музыку Бизе и шаги тореро.
Но, увы, ничего этого не будет.
Все гораздо проще. Франкесса потеряла работу в своей конторе и по объявлению устроилась на работу вольнонаемной секретаршей (такое практиковалось в армиях мира во все времена, я думаю) в одно из управлений штаба Флота, куда время от времени имел честь заглядывать дон Хозе.
Миловидная секретарша почти мгновенно стала пользоваться популярностью офицерского корпуса штаба, что легко было предвидеть, и поначалу дон Хозе как бы не был и виден даже на горизонте.
А народ там был горячий!
Но к счастью для Хозе большинство претендентов и конкурентов не имело серьезных намерений, на которые рассчитывала Франка (не такая же она была дура, как вы, может быть, подумали, не пальцем делана!) в таком удачном месте работы, и к тому же многие были вообще женаты, так что, как говорится "сливай воду".
В этом месте рассказчик умолк на минуточку, чтобы маленько передохнуть и сделать пару глотков из соседнего уличного фонтанчика .
Жара!
Какой еще рассказчик? - Может быть, удивится читатель.
Ба!
Я и забыл сказать в начале, что всю эту историю мы получали, так сказать, из первых уст, от нашего словоохотливого знакомого Пьетро-носильщика, который знал все или почти все на свете на 100 м в округе около таверны Старого Педрильо, возле которой мы расположились в тени платанов.
Он знавал обоих героев нашего повествования. С Франкессой они, можно сказать, росли вместе в одном дворе. Ну, честно сказать, не совсем вместе, так как Пьетро был чуток постарше, лет этак на 15-20, но тем более он мог изложить все со знанием дела, не так ли?
Ну так вот - продолжал Пьетро, глотнув пивка, (а что, вы думали в Андалузии пива не пьют? Еще как!) - и представляете, даже когда Франке уже более или менее удалось заарканить этого лейтенантика, так, что он стал почти ежедневно заглядывать к ней на второй этаж в канцелярию, вдруг выискался некий наглый кавторанг!
Наглость его простиралась так далеко, что, встав при отсутствии посторонних (в обеденный перерыв) около ее стола на одно колено, он предложил ей руку и сердце в обмен на перспективу покинуть в Гвадалкаларе свою бедную жену с двумя малютками!
Ну и кретин! - Рассказывала мне Франкесса - За кого он меня принимает? За ту самую дуру, которая променяет реальный шанс выскочить замуж за наивного офицерика в обмен на лживую и непонятную донью Перспективу, под которую и никакой долговой бумаги и то толком нельзя оформить!
- Само собой, - говорю я ей, - не за ту он принимает нашу Франкесситу! Ну и что же ты?
- Хоть я и простого звания, но пришлось его осадить. Я смерила его высокомерным взглядом, полным возмущения. "Господин капитан! - сказала я ему - Любовь не картошка и мы не на севильском базаре!"
Этот разговор, который, естественно, стал достоянием общественности, как это часто бывает, стал катализатором, ускорившим развитие событий.
И вот, собственно говоря, не успел дон Хозе оглянуться, как они с Франкесситой как-то уж очень сблизились. Она стала бывать у него на его казенной квартирке, которую он снимал за счет военного ведомства.
Нельзя, правда, сказать, что они были такой уж влюбленной парой, но все же они друг другу нравились, не без этого.
И как-то так стали возникать некоторые предположения о женитьбе.
Но, правда, главным образом с ее стороны, что, вообще-то, часто бывает в подобных ситуациях.
Дон Хозе, правда, с начала предполагал, что подобная партия не вызовет восторга у его матушки в Сарагосе, но постепенно стал склоняться к варианту экспромта.
Это он так себе именовал то хамство, которое собирался сотворить по отношению к родителям.
Правда, справедливости ради отметим, что на службу в военный офис его подруга являлась одетой строго по подобающим для такого места меркам, т.е., так сказать, понимала что к чему (иначе и на работу не приняли бы).
Но в обычных бытовых условиях она одевалось довольно свободно и, как сразу заметил дон Хозе, выглядела весьма вульгарно с его точки зрения. Как, впрочем, и ее подружки, когда они стайками любили носиться по площадям и бульварам родного города.
Он видел ее случайно пару раз в этой компании, когда прогуливался вечерком по живописным и полным прелести уголкам парка Марии-Луизы возле площади Испании.
Да и такого рода множество фотографий она ему с удовольствием показывала.
Дон Хозе иногда в этих случаях, не удержавшись в рамках приличия, осмеливался делать замечания в том духе, что все это, мол, моветон, и выглядит весьма вульгарно.
Франкесса не сразу усекла, о чем идет речь, и он, несколько стесняясь, пытался ее просветить так, чтобы не обидеть.
Короткое почти бесформенное платье пузырем, открывающее колени, с широким вырезом у шеи, туфли несколько большего размера, чем нужно, с очень низкими каблуками (почти сандалии), растрепанная прическа и полное отсутствие какого-либо макияжа плюс свободная манера поведения - так тогда у этих девчонок было принято.
Это и было их модой, если можно так сказать, в низших слоях населения.
Франкесса была девочка толковая. В общем то она, как жительница большого города, интуитивно это и так знала и мнение партнера было ей понятно.
Поэтому легко догадаться, что этот пункт обвинения легко снимался, так как женщины (во всяком случае, их большая часть) к этому очень восприимчивы и воспринимают нужную модернизацию без всякого труда.
Дон Хозе это, конечно, понимал и не в этом усматривал главное препятствие.
Главное, конечно, заключалось в отсутствии должной внутренней культуры и общего гуманитарного развития, присущее как правило большинству людей из простонародья, и каковое нельзя исправить никаким внешним макияжем.
Вот это его очень удручало. А зря!
Он был, как говорится, еще мал и глуп, и не понимал, что высокоинтеллектуальная жена - это истинное несчастье и наказание для создания здоровой и полноценной семьи и постоянная почва для бесконечных капризов и скандалов. А чтобы хорошо поесть - приходится экономку нанимать. И питательная почва для писателей с множеством унылых пьес на эту тему.
Но тогда наш бедный дон Хозе еще этого не знал.
И удручался.
И в данный исторический момент его биографии с этим ничего нельзя было поделать.
И однажды в пятницу он сказал себе
- Надо, наконец, быть мужественным и не влачиться тряпкой по воле потока. Она мне не подходит. Ну как я заявлюсь с ней домой в Сарагосу? Что маме скажу? Как знакомым на глаза покажусь? Конечно, в парке Марии-Луизы все выглядит красиво. Но нельзя обольщаться! Нет, нет и нет! Я решаю с этим покончить.
Вечером следующего дня в пятницу на живописной скамейке в парке Мари-Луизы наш герой с бледным лицом и не глядя на обомлевшую собеседницу, изложил ей все эти соображения довольно путаным языком (хотя вообще-то он может излагать материал очень логично), и предложил, так сказать, прервать всякие отношения.
Затем он осмелился взглянуть на нее.
Он увидел, что для нее это был страшный и неожиданный удар, крушение радужных надежд, тем более ужасное, что она этого совершенно не ожидала.
Она вся поникла, ссутулилась, потерялась, лицо ее, обычно очень милое и привлекательное, стало совершенно некрасивым и полностью лишенным приятных черт и каких-либо светлых оттенков.
Он с ужасом увидел, что перед ним сидит совсем другой, не знакомый ему человек, совсем другая какая-то женщина.
Пораженный этой переменой в ней, он, обескураженный, пытался что-то лопотать.
Но Франкесса встала и молча побрела прочь по дорожке с таким безнадежным видом, что он даже не решился за ней последовать.
И тут он вдруг внезапно очень остро почувствовал безмолвный крик, который исходил от нее
- И ты тоже!
Вот, читатель, подумайте, какой нормальный человек может это перенести?
В следующий день, в субботу, дон Хозе не находил себе места.
Выходит, она видела во мне, наконец-то, порядочного человека! - думал он.
- А я? Я оказался таким же мерзким типом, как и все. Как и все!
Он не находил себе места, а день был как раз выходной.
И его терзала не просто жалость и даже не столько она, сколько сильное желание снять со своей души тяжкое бремя вины, которую он себе внушил и на себя взвалил и от которого он как бы физически страдал.
Он понял, что чтобы снять это наваждение надо чем-то отвлечься, развеяться, иначе можно съехать с катушек.
Но этого не получалось.
Лучше всего как следует напиться, как следует напиться.
Это может одно сумасшествие заменить другим, и от первого как-то отделаться. Он знал о таких случаях.
Но напиваться один он просто не мог.
Надо бы найти собутыльника. Найти собутыльника.
Он звякнул тому-другому из приятелей сослуживцев.
Вы, конечно, догадываетесь, как всегда в подобных случаях, фарта не было. Все были заняты или до них невозможно было дозвониться.
А ведь она сейчас наверняка с девчонками где-нибудь в парке Марии-Луизы - подумал он - как ей еще развлечься после всего этого? Надо найти ее!
Да, чтобы справиться со своими чувствами, другого выхода он не видел, его просто не было. Чего тут думать?
Дон Хозе стремглав бросился в парк, благо это было не слишком далеко от его жилища.
И действительно, после нескольких пробежек по прекрасным аллеям парка и опять возле площади Испании он увидел ее в окружении стайки подружек.
Подружки благоразумно и моментально оставили их вдвоем, не дуры какие-нибудь!
Выражаясь фигурально, дон Хозе пал на колени и стал извиняться за свое вчерашнее поведение в самых глупых и не идущих к месту словах.
Меня не было довольно долго в Севилье, и я ничего не знал об этом.
Вернувшись, я среди прочих дел вдруг вспомнил о Хозе и позвонил ему, но абонент не отвечал.
Тогда я как-то при случае пошел прогуляться в знакомые места и переулки близ площади Испании.
Там, возле одной из кафушек, я, как и надеялся, узрел сидевшего в обычной задумчивости Пьетро, с банкой пива в одной и сигаретой в другой руке.
- О, идальго, рад вас увидеть! Давно вас не видать. Из каких вы краев теперь к нам залетели?
- Да вот, дорогой мой Пьетро, на сей раз застрял в Бундканцелярской Германии, черт ее подери с их дотошными адвокатами!
- Рад вас видеть, старина. Да, эти алеманы ребята дотошные. Но пиво у них классное, а, что скажете?
- Да, насчет пива - это так оно и есть, здесь вы правы. Но что-то, Пьетрильо, не встретил я здесь нашей Франкесситы? Да и дона Хозе тоже. И на звонок он не откликается.
- О, мой идальго - оживился Педрильо - здесь целая история! Наш дон Хозе расстроился от своего дурацкого поступка
- А какого поступка?
- Так вы не в курсе? Он, видите-ли, как-то решил, что такая простая девчонка как бы с улицы ему не подходит и отказал ей.
- А в чем отказал?
- Дело ясное, в чем. Они ведь решили было пожениться. "Мне подвезло с этим офицериком!"- радовалась моя плясунья. И вдруг - на тебе! Само собой, девчонка была в отчаянии. Знаете, на ней лица не было! Но когда бедняга осознал, что он натворил (а тут как раз пришлось на воскресенье) он помчался на поиски, нашел в парке Марии-Луизы свою суженую, и у них состоялось бурное объяснение.
- И что же дальше?
- "Он, можно сказать, умолял меня на коленях, стоя возле парковой скамеечки, о прощении! Да и я не железная и долго не ломалась. Какая дура упустит такой шанс!" Вот так оно и вышло.
- Так, понятно. Но где же они теперь?
- Вы знаете, дорогой идальго, это целая история! Дон Хозе не осмелился уведомить о своем легкомысленном поведении свою матушку донью Эмануэллу в Сарагосе, заранее трепеща. И они, на все наплюнув, поженились здесь тайком от благородных родственников!
- Не слабо!
- Они в небольшом уютном ресторанчике не без моей помощи устроили развеселую свадьбу. Были там и его друзья по службе и множество ее веселых подруг, так сказать, с улицы, как выразился бы благородный идальго.
- И теперь?
- А потом укатили в свадебное путешествие. Из которого, как я думаю, им придется махнуть с визитом в Сарагосу к донье Эмануэлле.
Таких дел, любезный читатель, натворил по молодости лет и по мягкости характера наш жалостливый герой, и оказался, в конце концов, дома в семейном очаге под нелицеприятным надзором своей строгой благородной матушки.
Но это, друзья мои, уже следующая история.
Свой второй жалостливый поступок, оказавший серьезное влияние на всю его дальнейшую жизнь, он совершил уже спустя много лет после того.
Годы не помогли ему поумнеть, и он остался таким же лопухом, как и был, и каким содеяла его природа.
Да, протекло много лет после тех событий. И до того, как он совершил второе аналогичное, как его назвать?
Глупость, проступок, жалость вселенская - нет, не то, но все равно от отчаяния рука моя не пишет, стальное перо "Рондон" сломалось и чернила разбрызгались из чернильницы, - нет, стило сломалось и таблички разбились!
Но, там не менее, справедливости ради, нельзя сказать, что первый его выбор был так уж плох.
Франкесса оказалась хорошей хозяйкой и хранительницей семейного очага.
И фактически дон Хозе стал главой целого семейства, поскольку сначала последовала на белый свет дочь донья Сентенца, возле которой поначалу было много шуму и хлопот, в каковых события активное участие принимала почтенная донья Эмануэлла.
Сжимая в гармошку быстро бежавшее время отметим, что молодая донья Сентенца оказалась весьма плодовита.
И с небольшим перерывом в один-два года произвела на свет и подарила миру, а также счастливым родственникам своим прабабушке и дедушке с бабушкой, одну за одной как с конвейера трех девочек Кэтрин (европейское влияние сказывалось), Натуэллу и Эннину.
То же касается отцов этих трех последних малюток, то они каким-то фатальным образом не задерживались надолго в обаянии семейного очага дона Хозе и быстро исчезали из поля зрения.
По крайней мере так видится теперь из исторического далека.
Вы сами видите, что я по-быстрому пробежался и пропустил возможность расстараться на целый роман об этом бедном доне Хозе и его семействе, перетекая бойким пером из десятилетия в десятилетие.
А ведь согласитесь, уважаемые идальго, что жизнь каждого из нас стоит того.
Допустим, но кто в состоянии был бы все это прочитать?
Оставляя в покое этот философский вопрос, поднимем занавес более или менее в финале жизненного пути дона Хозе, когда покинули сей мир сначала уважаемая донна Эмануэлла, а затем, увы, после тяжелой болезни, несколько преждевременно и донна Франкесса (вечная им память!).
Но и теперь не было мира под оливами!
В небольшой двухкомнатной квартирке в Сарагосе теперь проживали дон Хозе с дочерью донной Сентенцией и тремя внучками, поименованными выше.
Для двух небольших комнат в их квартире это был явный перебор!
Возникали коллизии, как написал бы Зощенко.
Старшая четырнадцатилетняя Кэтрин оказалась властной и жестокой девчонкой и угнетала своих младших сестер (это всем известный, впрочем, факт).
Мамаша не могла с ними справиться, да и не очень старалась, будучи весьма инфантильной особой.
Дед, как достаточно неуважительно называли они теперь нашего героя, поначалу в это старался не вмешиваться.
Но долго терпеть это дон Хозе, естественно, не смог и, собравшись с кое-какими финансами, снял себе неподалеку однокомнатную уютную квартирку в районе улицы Дон-Хайме.
Красота!
Можно неплохо устроиться и в Арагоне.
Казалось бы, чего еще нужно?
Но враг человеческий не дремлет!
- Жалость, жалость и сочувствие, - ударим по ним! - сказал враг человеческий себе, и так и поступил.
Вот так и случилось, что наш дон Хозе совершил свою вторую ошибку, испортившую ему остаток дней своего грешного существования.
Дон Хозе теперь имел много свободного времени, хотя временами и подрабатывал на фирме у одного своего старинного приятеля дона Мигеля, и частенько навещал своих внучек.
Во время этих визитов он заметил, что старшая довольно сильно угнетает, я бы сказал, терроризирует своих младших сестер, особенно Натуэллу, которая постарше и смирного характера и постоянного попадает под ее, так сказать, удары и различные ущемления.
Их матушка не может толком на это повлиять, да и сама много времени проводит на работе, поскольку надо же кормить, обувать и одевать семейство.
Да и тесновато им было помещаться в одной отведенной им комнатке.
Дон Хозе поневоле жалел среднюю внучку, ему было тяжело видеть, как она пытается, не теряя достоинства, сносить свою горькую долю, тем более, что иной раз от Кэтрин и ее капризов не было просто никакого спасу.
Ната была ему симпатична, тем более в контрасте со старшей сестрой, он преувеличивал ее истинные моральные достоинства, очень ее жалел и решился, наконец, помочь делу.
Они уже не раз обсуждали этот конфликт с Сентенцией, и однажды (глупец!) предложил дочке взять старшую внучку жить к себе на свою фазенду.
Все стороны семьи были этим очень рады.
И деду будет жить не так одиноко!
Только один мудрый дон Мигель сказал как-то ему, спустя время, за кружкой пива, что бедняга сделал большую глупость, взяв к себе девчонку.
Лучше бы уж женился второй раз, что ли!
Прошло несколько лет, Кэтрин быстро взрослела, дед не мог удовлетворить ее требования по уровню жизни, каковой она без всякого на то основания, хотела бы иметь, она его пилила и устраивала скандалы, к тому же завела собаку, требовала многого, закатывала временами истерические концерты, появились молодые люди на ее горизонте.
Короче, дон Хозе постепенно стал уходить иногда жить к дочери, чтобы отдохнуть от этого кошмара, а потом и окончательно сбежал с театра боевых действий и поселился у дочери в той семье, т.е. произошел своего рода обмен, иксчейнж.
Справедливости ради, надо сказать, что кое-какими финансами он всегда помогал обеим этим семьям, но многими деньгами он не располагал.
И тем более у него не доставало уже ни средств, ни моральных сил снять для себя еще одну квартирку.
Казалось бы, и все.
Но и на этом не конец этой истории.
Годы шли, Кэтрин вышла замуж и завела себе ребенка, т.е. теперь мы прадедушка, но в ту семью из-за тесноты нечего и думать вернуться.
Но еще более приятным сюрпризом оказалось и то, что средняя внучка Ната, которую дед так в свое время пожалел, и из за которой все это устроил, вообще говоря, тоже стала высказывать неудовольствие.
Как молодая девушка, что ей не комфортно жить в такой тесноте, в одной комнате с мужчиной, хоть бы он был и не чужой для нее.
Это ее все более, видите ли, стесняет, подавляет и, как теперь говорят, напрягает.
Выхода из этой ситуации было не видно (как это часто бывает в жизни), а дискомфорта много.
Конечно, отсюда можно было сделать вывод, что дед зажился на этом свете, пора бы ему и честь знать, и, так сказать, отчалить.
Но сие не в нашем ведении, как известно.
Вот так, последовательно пожалев то тех, то других, наш дон Хозе окончательно оказался у разбитого корыта.