Немировский Петр : другие произведения.

На том берегу

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть об эмигрантском быте, об извечном конфликте отцов и детей, о Франции, странным образом расцветшей в центре зимнего Манхэттена. Но на самом деле эта повесть - о любви и измене, о попытках построить свое счастье на чьем-то горе... Повесть - "очень французская". С великолепными пастельными тонами, с дыханием ветра, с запахами и звуками нью-йоркских улиц...

   Петр Немировский
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   НА ТОМ БЕРЕГУ
  
   Повесть
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Ты - как отзвук забытого гимна
   В моей черной и дикой судьбе.
   О, Кармен, мне печально и дивно,
   Что приснился мне сон о тебе.
   А. А. Блок
  
  
  
   1
  
   Чашка с чаем на письменном столе. Струйки пара плывут вверх, растворяясь в ярком свете лампы. На столе - фотография в рамочке: невеста надевает жениху обручальное кольцо. В ее руке букет роз, в волосах белый цветок...
   Сергей погасил сигарету, нажал на педаль газа, и черный "форд", мягко тронувшись с места, покатил в сторону шоссе. Замелькали перелески, бензозаправки, указатели мотелей. На посадку шел самолет, на миг заслонив небо в лобовом стекле.
   Четыре часа. Сергей потер щетинистый подбородок - первое проявление недовольства. Еще бы! Он-то рассчитывал попасть домой не позже двух. Провожал мать: Людмила Григорьевна на две недели полетела в Киев навестить сестру и племянников. Но вылет самолета задержали, пришлось околачиваться в аэропорту.
   Скоро "форд" уже петлял по тесным городским улицам. Сергей заглушил мотор и вышел из машины. Поежившись, зашагал к дому, и его щека привычно терлась о мягкий ворс поднятого воротника.
   Пасмурный день, без снега, без дождя, без солнца - обычный нью-йоркский день в начале марта. Лишь холодный ветер, с его наглыми попытками прошмыгнуть в любую щель. Сергей втянул голову в плечи и ускорил шаг.
   "Фармазон, опять без шапки", - мама права, повторяя эту фразу с тех пор, как пятнадцатилетний сын заявил о своей взрослости, отказавшись носить допотопную заячью шапку-ушанку. Все же перед отъездом купил модную шапку, отделанную овчиной. Друг Мишка, пьяный в дым, просил в аэропорту: "Оставь на память, в Нью-Йорке таких шапок - море". Не оставил. А сам не носит.
   Вот и дом. Подошел лифт. Пальцы Сергея стали тихонько отбивать по стенке кабины что-то из "Битлз". Интересно, сумел бы дядя Костя отстучать "Императорский вальс" Штрауса?
   Дядя Костя - библиофил, киноман и шахматный гроссмейстер, проживал в Киеве на одном этаже с семьей Сухоцких. Он работал в отделе кадров какого-то НИИ. Жильцы-пролетарии его недолюбливали, называли "еще тем жуком", очевидно, ощущая свое плебейство перед этим городским аристократом. Книги в его квартире занимали всю свободную площадь, включая спальню и прихожую. Библиотека постоянно ширилась, поэтому дядя Костя был вынужден сдавать книги на временное хранение соседям с правом прочтения, и первыми в этом списке стояли Сухоцкие. Тогда-то Сергей узнал, что кроме Веры Павловны Чернышевского, в литературе существуют и Пышка, и мадам Бовари. Дядя Костя читал по памяти главы из "Евгения Онегина" и, обрабатывая ногти пилочкой, любил повторять пушкинское "о дельном человеке и красе ногтей". Он обучил Сергея игре в шахматы. Обдумывая очередной ход, выстукивал пальцами мелодии по краю шахматной доски. Выбор мелодий зависел от ситуации на поле брани: когда дядя Костя жал по всем флангам, его пальцы отбивали бравурные марши; когда же в атаку шел Сергей и оборона белых трещала, пальцы дяди Кости исполняли что-то до боли грустное. Мелодии сопровождали дядю Костю повсюду и за любым занятием - за чтением газет, у телевизора. Но особое место занимала поездка в лифте: путь лежал дальний - на девятый этаж. Кабина лифта превращалась в зал с прекрасной акустикой, а дядя Костя становился композитором, дирижером и исполнителем в одном лице.
   Ухо Сергея уже отлично улавливало все переходы "Битлз", но еще было глухо к классике. Он стал внимательней прислушиваться к тем оперным ариям, которые слушал сосед. Приобрел пилочку для ухода за ногтями. И, превратившись таким образом в "дельного человека", тоже пытался отбивать пальцами что-то складное и, надо сказать, достаточно в том преуспел, но высот маэстро так и не достиг... Дядя Костя, дядя Костя. Мать поехала в Киев, а Сергей даже ничего не передал ему. Хоть бы черкнул пару слов.
  
   ххх
  
   Неужели сегодня приеду раньше? В вагоне освободилось место, и Оля, опередив дородную даму, заняла сиденье. Дама смерила Олю тем еще взглядом и отвернулась. "Ну и ладно, с меня корона не упадет". Вспомнив о короне, Оля сняла и отряхнула шапочку, поправила волосы, закрыла глаза. Черные плавающие экраны, какие-то желтые круги... Устала.
   Вагон раскачивался, монотонно стучали колеса. Нижний Манхэттен, Уолл-стрит. Входили мужчины в длинных кашемировых пальто с широкими отворотами. Мужчины, гладко выбритые, с уверенно приподнятыми подбородками и увлажненными питательным гелем волосами. Короче, входил Уолл-стрит, разворачивая многостраничные "Бизнес ревью" и "Уолл-стрит джорнэл". Вагон наполнялся таблицами, графиками и добродушными карикатурами на небожителей биржи.
   Оля отвела плечи назад. Целый день не разгибаясь, даже без ланча! Достала из сумочки журнал "Ньюйоркер". Вот он - рассказ о ведьмах, которые со всех стран слетаются в Нью-Йорк и устраивают здесь шабаши. На журнальной странице была нарисована симпатичная ведьмочка, оседлавшая метлу.
   В стекло вдруг ударил свет - поезд из тоннеля вылетал на мост. Манхэттенский мост! Единственная отрада в Олиных ежедневных поездках. Когда поезд въезжает на мост, взгляду открывается река. Четыре года назад Оля впервые увидела эту картинку с моста и в изумлении застыла. Это так напоминало Днепр, один рукав которого уходил на Подол, другой - к устью Десны. Вспомнилось что-то очень родное: дед в резиновых сапогах и с удочкой, распустившиеся вербы, гнезда ласточек на песчаных обрывах. Уже нет и ее деда, нет и тех верб. Уже утром просто хочется поспать, добрать хоть минутку, а вечером - скорее домой, к Сереже. И все равно, когда поезд несется по мосту, - что-то особенное, что-то из ряда вон...
   По вагону шел негр, разносчик газет.
   - Один доллар, один доллар, - повторял он сильным грудным голосом.
   Оля глядела в окно, решив не оборачиваться. Все же любопытство одолело: повернула голову и посмотрела на продавца. Негр навис над нею, он был огромный, как гора.
   - Благослови тебя Бог, бэби, - произнес он и, поправив тяжелую сумку с газетами, двинулся дальше по вагону.
  
   ххх
  
   Перебрав дюжину компакт-дисков, Сергей выбрал Боба Дилана. На обложке - фотография музыканта. "Вы с ним похожи, как братья, - уверяет Оля. - Такой же узкий подбородок, нос с горбинкой, даже щетина. Разве что у тебя волосы немного светлее".
   Зазвучал гитарный перебор, голос запел:
   - "Это история про один ураган..."
   Сергей лег на диван, сладко потянулся. Когда же закончится эта проклятая зима? Каждая зима в Нью-Йорке тянется вечность. Скорей бы подул теплый ветерок. И тогда они снова будут встречаться с Олькой после работы, охотиться на "утку по-пекински", заглянут в ресторан "Украина", где красный борщ со сметаной и холодец с хреном словно доставлены спецрейсом с гоголевских хуторов...
   Скоро придет Оля. Замерзшая и уставшая. Сергею вдруг захотелось, чтобы поезд застрял. Хоть на полчаса. Скажем, на Манхэттенском мосту - там ведь давно что-то ремонтируют. И тогда он еще полчаса побудет один. Выкрав это время у Оли.
   "Это история про один ураган..."
   А Лоренс не идут брюки в обтяжку - факт! В юбке ей куда лучше. Сергей закрыл глаза и увидел Лоренс - тунисскую француженку, сидящую в офисе напротив Сергея: ее темно-карие глаза с поволокой, пухловатые, но красиво очерченные губы, длинные иссиня-черные волосы. Женщина, созданная для любви, но погибающая на работе...
   В коридоре раздались шаги. Наверное, Оля. Сергей хотел было встать, но шаги затихли, и вскоре хлопнула соседская дверь.
   Когда приходит Оля, квартира вмиг оживает: на плите свистит чайник, в ванной льется вода, в спальне разрывается телевизор, почему-то сразу начинает звонить телефон. Они ужинают, болтают, отвечают на телефонные звонки. И так, незаметно, проходит вечер.
   Сергей снова прикрыл глаза. И - снова Лоренс, в шелковой блузке с игриво расстегнутой пуговичкой...
   В шесть ноль-ноль все сотрудники вскакивают с мест - и через минуту в офисе ни души. Кроме Лоренс. Сергей никогда не задерживался на работе. А остался бы хоть раз. Любопытства ради.
   Щелкнул дверной замок. Оля - в черном пальто, побледневшая от холода.
   - Сереженька, представляешь, поезд застрял в тоннеле, торчали полчаса, - вдруг взглянула на мужа, словно заметила в нем что-то незнакомое. - Как я по тебе соскучилась, - подошла и поцеловала.
  
   2
  
   Где же Лоренс? Быть может, взяла отгул. Набрав очередной номер телефона, Сергей завел вялый разговор с клиентом.
   Он работал в небольшой телефонной компании международной связи. Фирмой владели французы. Отдел Сергея занимался телемаркетингом, попросту говоря, переманиванием клиентов. Работа, в общем, несложная: звони наугад по любому номеру в городском телефонном справочнике и начинай расхваливать компанию. Обещай самые низкие цены, гарантируй отличное качество услуг. Чаще всего разговор заканчивается безрезультатно, но порою, после долгих заверений, кто-либо соглашается стать клиентом их компании. Потом очень скоро выясняется, что большинство обещанных льгот - липовые, качество связи - из рук вон плохое. Разгневанные, клиенты уходят, но почему-то продолжают числиться в банке данных фирмы.
   Ежедневная норма каждого сотрудника - десять новых клиентов. Сергею удается переманить не более пяти. Впрочем, босс, видя крайне низкую эффективность работы месье Сержа, не слишком возмущается. Зарплата ведь у него чепуховая. Непонятно, зачем он им нужен. Да и зачем вообще нужна эта телефонная компания, где в списках числятся тысячи мертвых душ?
   Подошел босс, Жан Луи:
   - Месье Серж, в пятницу вечером - поход в ресторан, у Лоренс день рождения. Заказаны устрицы, утка по-руански, жаркое из зайца, мидии в сметане... .
   - О`кей, - кивнул Сергей.
   - В пятницу - ресторан, а сегодня - на пиво, - к нему наклонился Стефано и заговорщически подмигнул.
  
   ххх
  
   Сидели со Стефано в баре. Холодный густой эль пенился в кружках. В этом баре все отвечало их запросам - умеренные цены, сносная еда и почти всегда свободный столик.
   - Серж, ну так что, сегодня мы наконец поедем или нет? - спрашивает Стефано, отхлебнув из бокала. Он говорит на английском с сильным французским акцентом.
   Вот уже несколько месяцев Стефано напрашивается к ним в гости. Этот двадцатидвухлетний Милый Друг (так его прозвал Сергей) даже не скрывает, что ему нравится Оля.
   - Ты помнишь, как закончил Мопассан? - спрашивает его Сергей.
   - Мопассан? То ли умер от сифилиса, то ли утонул. Слушай, так мы поедем или нет?
   - Может, поедем. Куда ты торопишься?
   Какой он, однако, шустрый, этот француз. Нет бы - придумал что-нибудь оригинальное. Скажем, разузнал бы, где Оля работает, подкараулил бы ее у дома или прислал бы цветы. Да мало ли что! Французская литература дает множество инструкций для соблазнителей чужих жен. Как измельчали нравы, однако.
   - Девушка, пожалуйста, еще по бокалу.
   Конечно, ради забавы можно привести Стефано к себе домой. Накормить гречневой кашей и свиной отбивной. И напоить водкой. Без всяких трюфелей. Оля потом поможет уложить этого донжуана на диван. Лишь бы не буянил. У Оли не такой дурной вкус, чтобы всерьез говорить о Стефано. Для нее куда интересней босс их компании - Жан Луи. Невысокий, неприметный, на первый взгляд. Но выправка. Но бронзовое лицо. А глаза - угли, подернутые пеплом. Только дунь... Оля не признается, что испытывает, когда приходит к ним в офис на какой-нибудь праздник или чей-то день рождения. Жан Луи тогда в секунду преображается, наливает бокал шампанского и подает даме (слышится звяканье офицерских шпор): "Мадемуазель!"...
   - Ну что, поедем? - спрашивает Стефано, выпивая залпом полкружки.
   - Поедем, поедем, - уверяет Сергей. Тоже пьет и вскользь отмечает, что речь Стефано стала ему гораздо понятней. Исчез акцент, что ли. Во всяком случае, они уже не переспрашивают друг друга по нескольку раз.
   У Стефано развязывается язык. Он начинает жаловаться на нехватку денег, на тараканов, которых невозможно вывести из квартиры, на Жана Луи, вечно недовольного его работой.
   - Ты когда улетаешь в Париж?
   - Через три месяца. Серж, вы приедете с Олей ко мне в гости? У моих родителей в Париже двухэтажный дом, нам троим там вполне хватит места. Нет, в Нью-Йорке я не останусь, какой мне резон? Здесь все очень дорого.
   Он приступает к бухгалтерии: да, две тысячи долларов - зарплата, но минус медстраховка, минус коммунальные услуги... А Сергей уплывает на старые Киевские горы, на Щекавицу, покрытую в мае густой сочной травой. С Андреевского спуска туда вела деревянная лестница с прогнившими ступенями. Ее потом заменили чугунной, поэтому ящики с пивом заносить наверх стало намного легче. Там, на вершине горы, они, студенты-социологи, сидели, как гоголевские казаки, открывая одну бутылку за другой. И друг Мишка, поправляя очки, спрашивал: "Ну что, хлопцы, есть ли еще порох в пороховницах?" И хлопцы дружно отвечали: "Есть, батько!.."
   - Серж, а ты остаешься в Нью-Йорке? - спрашивает Стефано. Он говорит уже вовсе без акцента. Быть может, даже перешел на русский. Во всяком случае, они понимают друг друга с полуслова.
   - Да, остаюсь в Нью-Йорке, хотя здесь все дорого.
   Поди, объясни этому легкому, как перышко, парижанину, что у них разные истории. И географии тоже разные. Стефано в эту компанию устроил отец. Чтобы сын таким образом прошел солдатскую службу. (Во Франции призывник имеет право выбора, в каком учреждении - военном или гражданском - проходить военную службу.) Министерство обороны оплачивает ему аренду квартиры в Нью-Йорке и выдает ежемесячную зарплату в две тысячи долларов. Теперь срок службы у Стефано заканчивается, и папа нашел ему работу в Париже.
   Отец Сергея почти полвека оттрубил электриком на заводе, и хотя был профессионалом своего дела и получал достаточно высокую зарплату, ни серьезных связей, ни положения не имел. А здесь, в Нью-Йорке, если у отца имеются связи, то лишь с владельцем овощного магазина - двоюродным братом Гришкой. Но объяснять все это сейчас не хочется.
   Cтефано, допив кружку, начинает рассказывать о каком-то ресторане, где они с подружкой недавно заказали лягушачьи лапки. Им подали пять здоровенных лап, наверное, индюшачьих, - взять в рот это было невозможно.
   - Слушай, - перебивает Сергей. - Ты знаешь что-нибудь из Франсуа Вийона?
   - Конечно, мы его в школе проходили.
   Стефано начинает читать - громко, слишком громко, и Сергей понимает: клиента пора выводить. Просит счет.
   - Серж, я плачу!
   - Пополам.
   Расплатившись, выходят. Стефано снова декламирует. Прерывается, хохочет. Угадав, какое это стихотворение, Сергей подхватывает на русском:
   - Я, Франсуа Вийон, школяр...
   Они попадают в ритм и, едва не маршируя, движутся в направлении Таймс-сквер. Площадь сверкает огнями. На тротуарах не протиснуться. Пар из пиццерий, баров, из-под железных решеток на асфальте. Двухэтажные автобусы с окоченевшими туристами на открытом верху. Шум, грохот. Художники продают портреты Монро, Леннона, Пресли. У обочин стоят негры с раскрытыми дипломатами, в которых поблескивают ворованные часы.
   Сергей и Стефано продолжают в унисон:
   "Поостудив сердечный жар И наложив на мысль узду...".
   - Пошли в секс-шоп, - предлагает Стефано.
   Они стоят у дверей, над которыми горит неоновый месяц, на краешке месяца неоновая дамочка игриво болтает ножками.
   - Нет, как-нибудь в другой раз, - Сергей хлопает Стефано по плечу, и тот, счастливый, исчезает за дверью секс-шопа.
   А Сергей идет к своей запаркованной машине, прося Бога расчистить все заторы и - поскольку выпивший - избавить его от встреч с автодорожной полицией.
  
   3
  
   Фирма, где работала Оля, занималась распространением компакт-дисков. Впервые Оля переступила порог этой фирмы два года назад, окончив компьютерную школу. Дрожала тогда, как осиновый лист, дожидаясь вызова на интервью. Внешне она соответствовала всем стандартам современной, уверенной в себе бизнес-леди. В душе, однако, испытывала такой ужас, что готова была вот-вот дать деру.
   В приемной за столом сидела секретарша Дэби в платье с умопомрачительным декольте. Подкрашивая губы, Дэби по-свойски спросила, в каком магазине Оля покупает чулки, и тут же засыпала ее бесценной информацией. Только этот, сугубо дамский, разговор предотвратил Олино бегство.
   Боссом оказался мужчина лет пятидесяти пяти, плотный, холеный, с густыми рыжеватыми усами. Мистер Сай Морс снисходительно расспрашивал Олю о ее профессиональном прошлом. Вскоре затосковал, даже случайно зевнул. Узнав, что Оля - русская, Сай несколько оживился. Как оказалось, у мистера Морса тоже русские корни: его дедушка до революции жил в Одессе и держал там обувную мастерскую. Развивая русскую тему, они перешли к Достоевскому. Мистер Морс недавно посмотрел американский фильм "Преступление и наказание" и считает эту картину блестящим психологическим триллером.
   - Сэр, вы правы! - подхватила Оля, забыв на миг про свой страх.
   Улыбка скользнула по ее перепуганному лицу, и, вероятно, этот момент можно считать отправной точкой ее карьеры в Америке.
   ...Каждый понедельник с утра Сай Морс раздавал сотрудникам задания и в течение недели никого не беспокоил, рассчитывая на понимание со стороны подчиненных. Когда изредка по какому-то вопросу Оля входила к нему в кабинет, то заставала Сая с неизменной сигарой в зубах. Он откладывал в сторону какой-то журнал и добродушно спрашивал: "В чем дело?" Секретарша Дэби, совершенно случайно оказавшись в этот момент в кабинете босса, принимала озабоченный вид и тут же начинала поправлять жалюзи на окнах. Короткое розовое платье трещало на Дэби по всем швам.
   Сай Морс собственноручно принес и водрузил на Олин стол магнитофон: "Под музыку работать веселее. Диски выбери сама, советую блюзы". Оля все же предпочла музыку из любимых опер и балетов.
   ..........................................................................................
   - Крупные неприятности! Где отчет по возвратам? - в дверях стоял мистер Марк Пинхус.
   - Я же вам только что отдала этот отчет, - процедила Оля, снимая наушники. "Боже, откуда он взялся на мою голову?!"
   Мистер Марк Пинхус сменил Сая Морса. Однажды в "черную пятницу" позвонили из главного офиса и сообщили, что Сай уволен. С завидным спокойствием мистер Морс прошел по всем кабинетам и попрощался с сотрудниками. Оказалось, что самым беззастенчивым образом Сай надувал начальство, утаивая данные о расходах. Все раскрылось, когда нагрянула аудиторская проверка и обнаружила недостачу в десять миллионов долларов!
   Кресло в кабинете начальника занял Марк Пинхус.
   Мистера Пинхуса объединяли с предшественником лишь национально-географические корни - его дедушка до революции тоже держал обувную мастерскую в Одессе. Во всем остальном эти потомки двух славных одесских обувщиков были героями разных романов. Безотчетный страх, который отряхнул со своих ног в Нью-Йорке дед Пинхуса, попал на штиблеты его внука. Вечно перепуганный, Пинхус носился по кабинетам с одним и тем же отчаянным возгласом: "Крупные неприятности!" Смена босса сказалась во всем - начиная с бесконечных пустопорожних собраний и заканчивая переменой стиля одежды: со свободного - на официальный. Вместо джинсов и футболок отныне следовало облачаться в деловую тройку. Все неудобства этого стиля Оля ощутила с приходом зимы: колючий ветер задувал под полы пальто, и никакие колготки не помогали. Замерзшая, она вбегала с морозной улицы в офис и спешила в свой теплый кабинет, наскоро поздоровавшись с секретаршей Дэби, которая тихо увядала в наглухо застегнутом черном жилете...
   Оля снова надела наушники, подключенные к магнитофону: пальцы забегали по клавиатуре, а ноги под столом стали тихонько отстукивать ритм из "Кармен". Она прекрасно знала каждую мелодию, каждую сцену из этого балета. Еще бы! Впервые увидела "Кармен", когда Большой театр гастролировал в Киеве. Дед Иван чудом раздобыл билеты и повел в театр свою тринадцатилетнюю внучку.
   ...В партере ночь, нельзя дышать. Раскрыв от изумления рот, Оля смотрела на освещенную сцену, где Кармен - жгучая, сильная, - убегала от стражи, скрывалась, изменяла, любила - и оставалась свободной!
   После спектакля Оля не шла - летела над асфальтом, усыпанном белыми цветками каштанов. На ней было светлое платье с тоненьким пояском и туфли с блестящими пряжками. Голова кружилась от звуков и запахов, в случайных прохожих она пыталась увидеть Кармен, Хозе, тореадора. Дома ночью в ее комнату вошел дед Иван, сел рядом, тихонько гладил по голове внучку. "Ну почему он ее убил? Почему?" - спрашивала Оля, пряча свое заплаканное лицо в ладонях...
  
   ххх
  
   Жан Луи ушел с обеда, и в офисе царило беззаботное оживление. Сотрудники чаще обычного выходили на перекуры, громко болтали, смеялись.
   - Серж, есть новости, - Стефано пододвинулся поближе и загадочно улыбнулся. - Вчера в секс-шопе я познакомился с такой мадам... По-моему, она русская, хотя уверяет, что чешка. Врет, я ведь русских хорошо знаю. Я сделал ей предложение. Но она за сто баксов не согласна. Просит триста. Я сказал, что больше ста пятидесяти не дам. Как считаешь, может, уступить и дать ей двести? Ты бы только на нее посмотрел, все - аль натюрель.
   Сергей как будто задумывается:
   - На твоем месте я бы поторговался. Пусть уступит. Скажу тебе, как опытный Вальмон юному Ловеласу: русскую женщину одним долларом не возьмешь. С нею нужно говорить ласково, на языке чувств.
   - Серж, ты - знаток женского сердца, твоя родина - Франция!
   - А твоя - Россия!
   - О, нет, пардон.
   Оба смеются. Лоренс сидит напротив, поволакивает темными глазами.
   - Лоренс, поедешь с нами в Париж? - спрашивает Сергей.
   - Конечно. Когда вылетаем?
   - Скоро. Назначаю свидание на Монмартре.
   - Мерси боку. Надеюсь, ты не забыл, что в пятницу идем в ресторан отмечать мой день рождения. Не знаю, как быть: сразить публику декольте или убить разрезами?
   - Ты неотразима во всем.
   - О-о, Серж, "ке седюсер тю а", какой ты соблазнитель, однако.
   ...В шесть часов все ушли. Кроме Лоренс. Сергей тоже остался. Делал вид, что работает. Лоренс сидела напротив и заманивала клиентов в свои телефонные силки. На ней был черный пуловер с глубоким вырезом, на смуглой шее блестела золотая цепочка.
   С клиентами она говорила на французском, но при необходимости переходила на английский, которым владела свободно, куда лучше своих франкоговорящих коллег. Лоренс имела свой особый профессиональный стиль: не спешила огорошить клиента липовыми льготами компании, а как бы заводила с ним личную беседу. Порою спорила, капризничала, улыбалась, и тогда на ее левой щеке появлялась ямочка. Иногда, отложив ручку, запускала пальцы в свои густые волосы. Она умела держать марку, и если клиент соглашался, ничем не выдавала своего ликования. Лишь усмешка - то ли невинная, то ли коварная - играла на губах.
   Сергей подолгу смотрел на нее. Когда их глаза встречались, Лоренс вскользь ему улыбалась и быстро отводила взгляд.
  
   4
  
   Дома Оля надела черное шелковое платье и стала перед зеркалом. Приталенное, чуть ниже колен, новое платье облегало ее стройную фигуру, неглубокий вырез приоткрывал тонкие ключицы. Накинула на плечи красный шарф, поправила волосы, приосанилась. Затем скрутила шарф на голове чалмой. Потом, как сельская девка, повязала косынкой и надула щеки. Рассмеялась и, все с себя сбросив, побежала в ванную.
   Мочалка скользила по гладкой коже, Олино тело покрывалось пушистыми хлопьями. Уходила усталость. Она тихонько запела.
   ...Вечер. Теплая уютная квартира. Сережа готов с нее каждую пылинку сдувать. Что еще нужно для счастья? Страшно представить, сложись ее жизнь иначе, не с Сережей, а с кем-нибудь другим. К своим двадцати шести Оля успела совершить маленькие ошибочки: завести несколько ненужных знакомств, был у нее и один затянувшийся роман, который едва не закончился замужеством. С трудом выпуталась. Зато в главном поступке своей жизни она не сомневается, даже гордится собой - наперекор родителям вышла замуж за Сережу. Знакомы-то были лишь месяц... Беседка на Владимирской горке, акации в цвету, в голубом небе - ни облачка. Сергей обнял ее за талию, посмотрел в глаза. "Да...".
   Он казался ей надежной крепостью. Когда сказал, что есть шанс уехать в Америку, Оля опешила и сначала отказалась. Но взвесив все за и против, согласилась. Доверилась самому, на ее взгляд, верному чувству - Сережа надежен, с ним не страшно. В конце концов, что она теряла: ненавистный Институт легкой промышленности, в который поступила под нажимом родителей? Тревожила, правда, мысль: чем в Америке будет заниматься Сергей, который к тому времени заканчивал университет? Но что его ожидало в Киеве? Протирал бы штаны в каком-нибудь дутом Центре социологических исследований. Или подался бы в коммерцию. А шанс уехать в Америку выпадает далеко не каждому. Рискнем.
   В последние недели перед отъездом Сергея стали одолевать сомнения. Что их там ждет? Кому они там нужны? А чем не жизнь в Киеве? Оля тогда поняла, что решение эмигрировать принял не муж. Сергей просто уступил воле своего отца. Олины родители были против отъезда дочери. Начался ад - ей приходилось обнадеживать мужа, убеждать родителей, успокаивать себя.
   В ночь перед отъездом Сергей устроил сцену - заявился пьяный. Бросал ей в лицо оскорбления, колотил кулаком по столу. Отстал лишь после того, как довел ее до истерики. Ушел в комнату, и через минуту там раздался звон стекла. Оля осторожно туда заглянула и увидела мужа: скривившись от боли, прижимал руку к груди, а на полу валялись осколки разбитого зеркала. Сергей зло сверкнул глазами, Оля убежала в ванную и включила воду. Сидела на краешке ванны и плакала. Жалела себя, Сергея. Но что ей оставалось делать? Ведь не бежать же ночью к родителям: "Мамочка-папочка, простите, я не еду ни в какую Америку...".
   Скоро придет Сергей. Когда сядет ужинать, Оля незаметно выскользнет из кухни и через минуту явится во всем своем новом шелковом блеске - в черном платье и огненном шарфе. Вкусу мужа Оля доверяла не меньше, чем своему. Если Сергею что-то не нравилось, он поглаживал подбородок и с легчайшим оттенком иронии произносил "неплохо". Что в переводе означало "никуда не годится".
   За пять лет супружества Оля узнала мужа, кажется, до последней складочки: баловень судьбы, которому все в жизни до недавнего времени давалось легко. Немножко стиляга, аккуратист, любит путешествовать. Замышляет теперь поездку в Париж. Увидеть Париж - и умереть. Даже "Париж" произносит на французский манер, грассируя, нараспев - "Па-ари". Что ж, поедем в Париж. Хотя Оля рассчитывала провести отпуск в Киеве, повидать родных. Они обижаются: "В Канаде была, в Мексике была, а нас, значит, забыла?". Приходится что-то врать, исподволь их готовить, пусть, мол, в этом году не ждут.
   Да, Оля знает, что так нельзя, так любят только дуры набитые. Иногда она сама пугается - а вдруг Сережа ее разлюбит? Бросит? Уйдет к другой?
   Она посмотрела на часы. В последнее время он возвращается позже обычного. На все вопросы один ответ: задержался на работе. По ее сердцу пробежал неприятный холодок. Подошла к телефону.
   - Бонжур, - трубку сняла Лоренс, Оля сразу узнала ее сильный, грудной голос.
   - Ты не знаешь, Серж давно ушел? Да, наверное, он где-то застрял в пробке. Спасибо.
   Лоренс. Волоокая красотка. Пошла бы на бродвейское шоу или в кино. А то сидит одна вечером в этой конуре. Одна ли?..
   Щелкнул дверной замок.
   - Сережа, наконец-то...
   - Привет, Ольчик.
   Оля вздохнула. Все в порядке. И стоило так переживать? Ревновать? Правда, задела его небрежность в обхождении: и поцеловал как-то наспех, и даже не спросил, как дела. Но, подавив легкую обиду, промолвила:
   - Знаешь, мне так одиноко, когда тебя нет рядом.
   Он закинул руки за голову, собираясь стянуть свитер. Но почему-то остановился и посмотрел на нее - хрупкая, тоненькая...
   Вдруг раздался телефонный звонок. Сергей снял трубку:
   - Да, это квартира Сухоцких. Вы звоните из госпиталя? Да, это мой отец...
   - Что случилось? - спросила Оля, когда он закончил разговор.
   - Я толком не понял, что-то с батей. Они ждут результатов какого-то рентгена. - Сергей, уже одетый, стоял в дверях.
   - Может, и мне поехать с тобой?
   - Не надо.
   - Сережа, пожалуйста, звони.
   Оля закрыла за ним дверь. Что могло случиться? Свекор никогда серьезно не болел. В свои шестьдесят семь - в отличной форме. Наверное, делал рентген и задержался в госпитале. Скоро приедут домой.
   Оля знала, что своего отца Сергей, может, и не сильно любит, но уважает, и до отъезда в Америку во многом от него зависел. Но здесь, в чужой стране, ситуация изменилась, как изменились и их отношения. Родители стали безъязыкими и беспомощными, и хотя стараются во всем справляться сами, все же порою требуют помощи от сына. А Сергея это раздражает...
   Что же все-таки случилось со свекром?
  
   ххх
  
   Стрелки-указатели в коридоре вели к отделению Скорой помощи. Вход в отделение преграждал полицейский.
   - Там мой отец, пропустите, - обратился к нему Сергей.
   - Садитесь и ждите. Вас вызовут.
   - Он плохо говорит по-английски, пропустите.
   - Садитесь, вас вызовут, - повторил полицейский и, не меняя каменного выражения лица, стал поигрывать дубинкой на поясном ремне.
   Сергею пришлось отойти. В комнате ожидания - шумное семейство латиноамериканцев, пара пожилых негров, какие-то две девицы ресторанного вида.
   - Эй, парень, да, ты, - вскоре подозвал полицейский Сергея и открыл перед ним дверь.
   Лампы здесь светили гораздо ярче, чем в коридоре. Пахло лекарствами. Медсестры несли рентгеновские снимки, ленты кардиограмм, упаковки со шприцами.
   - Вы - Сухоцкий? - перед Сергеем возник мужчина в белом халате.
   Сергей утвердительно кивнул. Ему сразу не понравился слишком серьезный тон врача. Он-то рассчитывал, что выйдет этакий добродушный докторишка и скажет: "Извините, пришлось вашего отца немножко задержать. Теперь он свободен".
   - Понимаете, вашему отцу неудачно сделали тест, похоже на перфорацию желудка, начался перитонит. Хорошо, что вы пришли, нужно подписать бумаги, что вы согласны на операцию.
   Все это дежурный врач говорил, пока они шли вдоль отсеков, где на кроватях лежали больные. Старики, старухи, мелькнула какая-то девочка лет десяти. Краем уха Сергей улавливал неприятные слова - "перфорация, перитонит". В конце отделения увидел кровать. Медсестры заслоняли лежащего на ней. Сергей подбежал.
   ...Борис Степанович лежал, небрежно прикрытый больничным халатом. К его руке тянулась трубка капельницы. Завидев Сергея, он слегка приподнял свободную руку - дал понять, что узнал. Его темно-багровое лицо было неестественно распухшим, вздулись даже веки. Борис Степанович вдруг застонал, сжался, изо рта на халат вылилась черная струйка.
   - Папа...
   - У него зубы свои? - спросила медсестра, посмотрев на электронные приборы за кроватью.
   - Что?.. Ах, да, у него съемный верхний мост.
   - Скажи ему, чтобы раскрыл рот.
   - Папа, они должны снять твой мост, - сказал Сергей спокойно. Настолько спокойно, что даже сам этому удивился.
   Медсестра ловко сняла и уложила в целлофановый пакетик зубной мост:
   - Хорошо, что его вовремя доставили. Если бы на час-полтора позже...
   - Да-да, я понимаю.
   - У вашего отца небольшие шумы в сердце. Эмфизема. Сердце увеличено. У него есть медстраховка? Распишитесь, что вы согласны на операцию. В случае, если результат будет неблагоприятным, госпиталь ответственности не несет.
   Сергей расписывался, пытаясь понять смысл услышанного. Эмфизема. Шумы в сердце. Госпиталь ответственности не несет. Как же так?..
   - Мамочка родная... - прошептал Борис Степанович, напрягся и, захрипев, снова выплеснул изо рта густую черную жижу.
   Сергей вытер салфеткой отцу подбородок и отошел. Хорошо, что рядом оказался стул, иначе - упал бы.
   - Парень, с тобой все о`кей? - спросила его проходившая мимо медсестра.
   - Да, - Сергей отклонился на спинку стула. Вытер пот со лба...
   - Борис Сухоцкий? - подошедший хирург бросил короткий взгляд на больного, быстро посмотрел на рентгеновские снимки и отдал распоряжение. Два санитара, отщелкнув рычажки, покатили кровать по коридору. Сергей шел рядом.
   - Папа, потерпи.
   - А-а...
   - Быстрее, - распорядился хирург.
   Они уже почти бежали.
   - Серега, зарежут меня сейчас, - неожиданно произнес Борис Степанович. В его голосе прозвучала странная насмешливая нотка.
   Остановились у открытых дверей - операционная. Санитар сделал Сергею знак рукой - дальше нельзя. Нажал кнопку в стене, и автоматические двери закрылись.
   .................................................................................................................
   Пустая комната ожидания. Ряд кресел вдоль стен, электрокофеварка на тумбочке. Сергей налил кофе в бумажный стаканчик. Все случившееся слабо укладывалось в его сознании. Неужели это и есть та перемена, которую он смутно предчувствовал в последнее время? Допускал многое: уволят с работы или, скажем, родится ребенок. Все что угодно. Родители в этот список не входили.
   Жизнь родителей все меньше пересекалась с его жизнью. Первое время по приезде в Америку они виделись довольно часто. Тогда Нью-Йорк еще казался городом, населенным тенями, и родители оставались в нем, пожалуй, единственными реальными лицами. Но постепенно жизнь налаживалась, устраивалась, и по мере этого родители удалялись от Сергея.
   К тому, что отец состарится, Сергей не был готов. Говоря начистоту, он почему-то был уверен, что жизнь отца оборвется в один миг. Отец не будет жаловаться, болеть, ходить по врачам и медленно угасать. Старость и дряхлость не коснутся его своими когтями. Он не станет седым сутулым дедулькой, неуверенно ступающим на тощих ногах. И руки его - крепкие руки мужика, никогда по-стариковски не задрожат. Отец останется сильным и здоровым. И не поредеет копна его темно-русых волос. И в один момент Кто-то в Небе оборвет нить его жизни. Рванет - и все. Но это, Сергей был уверен, произойдет не скоро, а когда-нибудь потом, через много лет.
   ...Лет пятнадцать назад случилось, что отец упал. В обычный будний день. Шел в ванную бриться и упал. Лежал посреди комнаты и стонал. Приехала "скорая", сделали укол. Отпустило. Врачи предположили - сердечный спазм, посоветовали поехать в больницу, провериться. Борис Степанович отказался. "Вызвали на тот свет проводку починить", - пошутил он, лежа в кровати. Мать помчалась в аптеку за лекарствами. А Сергей вышел на балкон и долго смотрел, как в саду облетают яблони, из подъезда выходят соседи, по крыше сарая кот подкрадывается к голубям. Впервые он тогда ощутил, что в жизни существует нечто темное, и к этой темноте в равной степени причастны все - и отец с матерью, и соседи, и даже он, Сергей...
   В комнате ожидания появилась женщина средних лет.
   - Из ваших тоже кто-то на операции? - спросила она.
   - Да, отец. А у вас?
   - У мужа камень из почки пошел. Бедный, он так кричал. Говорила же ему - давай купим медстраховку. Не захотел. Теперь страшно представить, какой счет нам выставит этот госпиталь.
   Она включила телевизор - транслировали бейсбольный матч.
   - Надеюсь, "Янкис" сегодня выиграют, - утерев слезинку, женщина слабо улыбнулась.
   А Сергей, достав сигарету, вышел в коридор. Капли дождя покрывали стекла. На улице сейчас холодно и мерзко.
   Сергей не любил отца. Когда и почему произошел этот разрыв? Быть может, все началось с того давнего серьезного разлада у родителей. ...Борис Степанович стал возвращаться домой слишком поздно, с женой почти не разговаривал. Поначалу Людмила Григорьевна терпела, пытаясь скрыть обиду и ревность, но после того, как муж заявился глубокой ночью, не выдержала. Десятилетний Сережа стоял за дверью (сердце его разрывалось от горя) и слушал, как родители говорили о "другой женщине", о разводе, о том, с кем останется ребенок. После этого в семье что-то изменилось. Родители не развелись. Но мать вспыхивала по любому поводу, чуть что - в слезы, окружила сына болезненной опекой. А отец запил горькую. Возвращался домой с работы, угрюмый и озлобленный, ничего не ел, подолгу стоял у окна. Однажды, когда жена чем-то возмутилась, схватил ее за плечо и вытолкнул из комнаты. В ту минуту Сергей возненавидел отца. По-взрослому. Перестал с ним разговаривать, тихонько плакал по ночам. Отец тоже переживал - Сергей это видел. Сколько длился этот ад? Месяц? Год? Вечность? Но пришла весна. И был день рождения, и "Киевский" торт, и вечер за одним столом. Отец поставил пластинку, пригласил маму на танец. Как ярко горела люстра в тот вечер!..
   Сергей скомкал в кулаке и бросил в урну пустую сигаретную пачку. Третий час ночи. Безлюдная комната ожидания. Быть может, хирург просто забыл выйти и сказать, что операция благополучно закончилась?..
  
   5
  
   - Серж, ты оказался прав, - вполголоса сказал Cтефано. - Она согласна.
   - Кто?
   - Маша из секс-шопа. По твоему совету, я разжег ее воображение. Она согласна за двести баксов. Конечно, дороговато, но, поверь, она этих денег стоит.
   - Слушай, а ты с резиновыми куклами не пробовал?
   Задетый, Стефано отодвинулся. Что за моветон? Причем тут резиновые куклы?..
   - Алло, Борис Сухоцкий еще в реанимации?
   - Да, - отвечал голос на другом конце провода.
   - Как его состояние?
   - Нормальное.
   - Когда его переведут в палату?
   - Не знаю. Позвоните позже.
   Сергей погладил ладонью небритую щеку, зевнул. Минувшая ночь в госпитале казалась бредом. Спустившись в кафе, выпил вторую чашку кофе.
   - Алло, Борис Сухоцкий еще в реанимации? Что?! Перевели в отделение для "критических"? Почему? Как это - вы не знаете?! Позовите зав. отделением. Да, я требую!
   К телефону долго никто не подходил. По кончикам пальцев пробежала холодная дрожь. Наконец, мужской голос ответил:
   - Ваш отец уже переведен в палату. Его состояние нормальное. Медсестра вам сказала, что он при смерти? Она ошиблась. Извините.
   И Сергей поехал в госпиталь.
   ...........................................................................................
   Плотная штора от пола до потолка разделяла палату надвое и заслоняла лежащего на дальней кровати. Сергей подошел и отодвинул эту штору.
   Белая подушка была настолько велика, что голова Бориса Степановича казалась неестественно маленькой. В первое мгновение Сергею почудилось, что отец мертв. И в этой смерти не было ничего необычного. Напротив, все было простым и до безобразия естественным. Белая подушка. И землистое лицо отца. И больше ничего...
   - Это твой отец? - cпросил подошедший негр-санитар.
   - Да.
   Санитар поглядел на больного, проверил капельницу и ушел. На тумбочке стоял пузырек с мятным раствором. Сергей стал окунать в него ватку и смазывать синеватые сухие губы отца. Несколько раз показывался кончик отцовского языка и вяло слизывал капли. Вдруг на неподвижном лице Бориса Степановича проскользнуло едва заметное подобие улыбки. Дрогнули ресницы.
   - Сладенькое, - прошептал он.
   Сергей усмехнулся. Сколько он помнит, отец всегда любил сладкое - конфеты, печенье, варенье. Сладкое, как мед, - это была высшая оценка в устах Бориса Степановича. Сладким, как мед, он порою называл и кинофильм, и оперу, и, не без легкой иронии, жену. В карманах его брюк или пиджака всегда лежал леденец или карамелька. Над его пристрастием к сладостям в семье подтрунивали. "Борис-барбарис" - шутила мама. Перед тем как отправиться в химчистку, она тысячу раз проверяла карманы в одежде мужа.
   Свое пристрастие к сладкому Борис Степанович объяснял так: неподалеку от дома, где он вырос, находилась знаменитая кондитерская фабрика имени Карла Маркса. Иногда, под настроение, забросив леденец в рот, Борис Степанович вспоминал те неповторимые ароматы от "конфетки", которыми были напоены его отрочество и юность.
   Подперев рукой подбородок, Людмила Григорьевна слушала эти сладкие рассказы мужа и тоже уносилась мыслями в свое далекое прошлое. Но как бывший фармацевт, была принципиально против такого неумеренного потребления сахара. Ее наступление на кондитерском фронте с годами усиливалось. Все реже она пекла пироги, зато все чаще читала лекции, завершая их грозной сентенцией: "В твоем возрасте сладкое - это яд!"...
   - Освобождайте палату, - сказал Сергею тот же негр-санитар.
   - Почему?
   - Уже восемь часов. Таковы правила госпиталя.
   - Я никуда не пойду. Я должен остаться...
   Санитар покачал головой:
   - Иди, парень. Ты ему пока не нужен.
  
   ххх
  
   Оля стояла на пороге квартиры.
   - Сережа, как он?.. - умолкла, удивленно посмотрев на мужа. Это был не ее Сережа, обычно насмешливый и уверенный в себе.
   - Нормально.
   Он медленно расшнуровал и сбросил ботинки. Затем скрылся в спальне. Неподвижно сидел на кровати. На его лице застыло выражение мучительного недоумения. Оля села рядом.
   - Он как мертвый, понимаешь, как мертвый, - Сергей вдруг заплакал, уткнувшись лицом в грудь жены.
   - Не надо, родной, не плачь, все будет хорошо, вот увидишь, - Оля гладила его плечи, повторяя тихое "ш-ш"...
   ...Ночью Сергей не мог заснуть. Сквозь окно в комнату проникала бледно-сиреневая полоска света, пересекая потолок. Он долго смотрел на эту полоску. Вдруг словно чья-то тень пробежала по этой дорожке. Вспомнил отца - на пляже, как он плавал на Днепре, заплывая за буйки, как играл в волейбол и футбол. Стройный, загорелый... А теперь?.. Отец - калека! Неужели придется бесконечно водить его по врачам, по различным конторам? Там часами ждать вызова, заполнять тысячи идиотских бумаг, чтобы получить несколько жалких долларов к пособию инвалида! Придется ломать свой привычный уклад, жертвовать своим временем... Будущая жизнь представилась Сергею беспросветной, мрачной. Мелькнула мысль: а если бы отца не спасли...
  
   6
  
   В палате появился новый больной. Кровать рядом занимал какой-то высохший старик. Сергей поздоровался и, не заметив никакого ответа в его потухших глазах, подошел к отцу.
   Борис Степанович лежал, приподнявшись на подушке. Увидев сына, вяло двинул кистью:
   - Привет.
   Его веки были уже не такими распухшими, как вчера.
   - А где мама? Сегодня день ее рождения. Почему ты не поехал к ней в колымский лагерь?
   - Папа, о чем ты говоришь? Ты знаешь, где находишься? В американском госпитале. Тебе сделали операцию.
   Борис Степанович посмотрел на сына с недоверием. В его глазах промелькнул ужас.
   - Не-ет, - он скривил губы. Долго смотрел в одну точку и наконец промолвил. - Смотри, муха.
   Отяжелевшие веки снова закрылись, и Борис Степанович провалился в сон. Из приоткрытого, как воронка, рта вылетел слабый сип. Сложно было поверить, что этот человек пару дней назад в магазине грузил ящики.
   Сергей поправил одеяло. Вид отца вызвал прилив жалости, стало неловко за свои подлые ночные мысли.
   ...
   Что он знает о своем отце? Как будто все, а по сути - очень немногое. Иногда хотелось расспросить подробнее о его жизни, но, как водится, эти желания всегда откладывались в долгий ящик.
   Он знает, что родителей отца - Степана Васильевича Сухоцкого и Эсфирь Ароновну Лифшиц (оба работали на киевской полиграфической фабрике: он технологом, она наборщицей) посадили по "ежовской разнарядке", и они погибли в лагерях. Сироту к себе забрала тетка. Во время войны тетка, ее годовалый сын и племянник-приемыш эвакуировались в Татарию. Далее - ничего особенного: вечерняя школа, армия, завод, семья. Уехал в Америку по вызову двоюродного брата Гриши.
   Эту сухую биографическую справку несколько оживляли фразы из семейного обихода. Скажем, "спасибо Советской власти - сделала сиротой". Или: "Моя мать - еврейка, детство я провел в Татарии, потом всю жизнь прожил в Украине. Но почему-то себя считаю русским". Или, рассматривая фотографию, где он с женой, Борис Степанович изрекал: "Борух и Людмила".
   Кстати, о снимках. На первой странице семейного альбома - единственная фотография родителей Бориса Степановича, сделанная, вероятно, накануне свадьбы (фотокарточка на плотном картоне, с бежевым оттенком, неконтрастная): молодой жених слегка склонил голову к невесте. Красивая пара, только начинали жить...
   На следующих страницах - снимки различной степени сохранности, с волнистыми, зубчатыми и ровными краями: Борис Степанович - еще подросток, в шароварах и соломенной шляпе. Он же - в солдатской шинели. В компании на пляже (парни в длинных черных трусах, девушки - в закрытых купальниках). Следующая страница - свадьба. С женой в оперном театре. Новая страница - коляска, и в ней толстощекий карапуз. И далее, далее, к последней странице, где цветной фотоснимок, отличающийся высоким качеством печати и новизной интерьера: залитый огнями холл аэропорта Кеннеди. На фоне рекламных щитов около больших измятых сумок стоят все четверо - родители, Сергей и Оля. Распахнутые пальто и дубленки. Растерянные улыбки и приветственно поднятые руки: "Хэлло, Нью-Йорк!.."
  
   7
  
   - Нужен отпуск на две недели? Конечно, о чем речь, - ответил Жан Луи на просьбу Сергея предоставить ему сейчас отпуск.
   Поблагодарив босса, Сергей вошел в комнату отдыха. Налив себе кофе, сел в кресло. Что ж, в этом году все поездки отменяются. Во всяком случае, для него. Если Оля захочет, пусть едет в Киев одна.
   Скрипнула дверь.
   - Привет.
   Черная кашемировая кофта навыпуск мягко облегала ее талию. Волосы были подобраны и стянуты сверху темной бархаткой. Лишь непослушные завитки вились змейками, словно желая проглотить два рубина в мочках ее маленьких ушей. Джинсы были заправлены в сапоги на высоких каблуках, отчего ее ноги казались еще длиннее. Сев рядом с Сергеем, Лоренс достала сигарету. Он приподнялся и, щелкнув зажигалкой, поднес огонек.
   - Я слышала, твой отец попал в госпиталь. Это правда?
   - Да.
   - Как жаль. Знаешь, у меня родители развелись, когда я была совсем маленькой. Мама уехала из Туниса во Францию, отца я почти не помню. Но мне кажется, что я понимаю, насколько тебе сейчас трудно.
   Сергей взглянул на нее с недоверием. Никогда Лоренс не рассказывала ему о себе.
   - Какая долгая зима, - сказал он.
   - Нью-йоркские зимы просто невыносимы. Хотя ты - русский, к холоду привык.
   Сергей усмехнулся:
   - О нас, русских, все давно известно - медведь, водка и балалайка.
   - А о нас, французах, тоже - Наполеон, адюльтер и лягушачьи лапки.
   Они засмеялись.
   Лоренс откинулась на спинку кресла, распрямила плечи. Под черной кофтой выступила ее красивая грудь:
   - У нас уже тепло, скоро зацветут каштаны.
   - В Париже тоже цветут каштаны?
   - Конечно. Серж, тебе нравится Нью-Йорк?
   - Нет. Часто жалею, что приехал сюда. Что здесь за жизнь? Работа, работа, и ничего больше. И ради чего? Чтобы в долг купить дом в пригороде, где неподалеку озеро и гольфовое поле, а потом всю оставшуюся жизнь этот дом выплачивать. Наверное, американцам такая скучная жизнь по нутру. Но мне все это сто лет снилось. А тебе здесь нравится?
   - Тоже нет. Серж, ты никогда не был во Франции? Поезжай, не пожалеешь. Зайдешь в лавку к сыровару, глаза разбегутся. Если захочешь купить козий сыр, обязательно смотри, чтобы был с темно-зеленой плесенью. Нет, думаю, один, без помощи, в сырах ты не разберешься, - она улыбнулась, и на щеке появилась маленькая ямочка.
   - Зачем же ты мерзнешь в Нью-Йорке, если скучаешь по теплой Франции? - спросил он.
   - Ради денег. Хочу купить себе квартиру. Америка - отвратительная страна для проживания, но прекрасное место заработать баксы. А мне нужно сто тысяч долларов.
   - Квартира в Париже стоит всего лишь сто тысяч долларов?
   - О, нет, в Париже могут себе позволить жить только миллионеры. Я же согласна на что-нибудь поскромней. Скажем, в Шату, это городок в двадцати километрах от Парижа. Я там жила, когда училась в колледже. Там кругом цветочные магазины, яхт-клубы, дискотеки. Любимые места Ван Гога, Мопассана... Ладно, заболтались, пора идти, "а вус, мадемуазель", - произнесла она по-французски и, поправив кулон на открытой груди, встала.
  
   8
  
   Субботнее утро начиналось с телефонных звонков. Сначала соседка Ирка приглашала Олю совершить поход в магазин "Блумингдэйл", где началась "потрясная" распродажа зимней одежды.
   - Олюсик, только последняя чухонка может сидеть дома, когда норковую шубу продают всего лишь за две тысячи баксов!
   Оля вежливо отказалась.
   Затем Сергей разговаривал с мамой. Спросил, как дела в Киеве. Соврал ей, что у них все в порядке. Про случившееся с отцом решил ей не говорить. Зачем? Начнет переживать, станет названивать каждый день. Приедет - узнает итак.
   Когда уже стояли в дверях, снова зазвонил телефон:
   - Алло, Cыроежка? Это дядя Гриша. Где батя? Что с ним? На работу не выходит, звоню домой - его нет.
   Вкратце Сергей рассказал, что произошло.
   - Вот мерзавцы, засудить их надо. А как батя сейчас себя чувствует? В каком он госпитале? Кажется, это неплохой госпиталь, там мало черномазых. Я сейчас занят в магазине. Заеду к нему, как только освобожусь. Скажи бате, что без него - не та музыка, бизнес чахнет.
   Ехали в госпиталь. Оля смотрела в лобовое стекло, изредка бросала взгляд на руки Сергея, держащие руль. Она хорошо знает его руки - и рисунок вен на кисти, и редкие волоски на фалангах. А еще - маленький белый шрамик на безымянном пальце правой руки, на том же пальце, где обручальное колечко. Оля знает руки мужа - сильные, когда он мертвой хваткой берет молоток или кусачки, и нежные - когда касается ее плеч, гладит ее по спине, бедрам...
   Ей захотелось что-то сказать. Нет же, захотелось крепко прижаться к нему. Кажется, он почувствовал это, но виду не подал. Лишь достал сигарету и, против обыкновения, закурил в салоне. Оля промолчала. Ну в чем она виновата? В чем? В том, что из-за нелепых обстоятельств еще ни разу не была у свекра. Да, не отпросилась с работы. Побоялась. Этот сумасшедший Пинхус, похоже, решил ее замучить. Все ему не так: и английский, дескать, у нее плохой, и с ланча вернулась с опозданием на пять минут. Врывается в ее кабинет с одним и тем же: "Чем занимаешься? Почему так долго?!" Вчера в офисе появился новый программист. Неужели ее собираются уволить? Поделиться бы всеми своими тревогами с Сергеем. Но вместо этого промолвила:
   - Красивый мост, правда?
   Они приближались к мосту Верразано. На самом верху моста, словно два рубина, светились два красных фонаря.
   - Это правда, что Верразано был пиратом? - спросила Оля.
   - Да. В те времена пираты были и путешественниками. Верразано разбойничал и попутно открыл Америку. Потом Гудзон набрал команду головорезов и тоже открыл Америку. Потом сюда понаехали разные бандиты и проходимцы, все те, для кого не нашлось места в Европе. Теперь потомки тех пиратов и бандитов работают адвокатами и биржевиками, ездят в лимузинах. Но повадки своих предков все же сохранили...
  
   ххх
  
   Оживление выходного дня замечалось во всем - в возгласах детей, бегающих по коридору, в букетах цветов и блестящих воздушных шарах в руках посетителей.
   По всему было видно, что Борис Степанович "возвращается": со лба сошли лиловые пятна, веки, еще вчера распухшие, приняли нормальный вид. Правда, щетина жестко топорщилась, густо покрывая скулы, спускалась по горлу, отчего лицо его казалось маленьким и одичалым.
   - Видишь, порезали... - сказал он Оле, словно стыдясь чего-то.
   Сергей подал отцу стаканчик с водой.
   - Ты сегодня получше.
   Борис Степанович промолвил с досадой:
   - И дернул же меня черт делать этот тест! Все твоя мама - иди, говорит, проверься. А я как сердцем чуял - не надо. И, дурак, согласился. Я сразу после теста понял - плохо дело. Болит в боку. Думал, авось пройдет. Приехал домой, как раз успел к началу фильма. Сел на диван, чувствую - всего распирает. В голове помутилось. Хотел позвонить врачу, поднялся и... Еле дополз до телефона, чтобы вызвать "скорую"...
   - Ладно, папа, успокойся. Главное, что все обошлось.
   - Обошлось, - буркнул Борис Степанович.
   Оля смотрела то на мужа, то на свекра. От запаха хлорки, лекарств, от вони, исходившей от старика на соседней койке, ей становилось не по себе.
   - Капельница закончилась. Позвать медсестру? - предложила она.
   - Не надо, сама придет. Они тебя здесь в покое не оставят: одна - меряет температуру, другая - давление, третья - берет кровь. Конвейер, как на заводе.
   В палату вошел врач. Поздоровавшись, взглянул на больного.
   - Я бы хотел вас прослушать, - он взял в руки фонендоскоп, вдел в уши "рожки". Взглянул на Олю, давая понять, что ей нужно выйти.
   ...На этаже некоторые палаты были полны посетителей, там шумели дети и тарахтели телевизоры. Из других доносились одинокие ойканья, стоны.
   Жестом Олю подозвала какая-то старушка, лежавшая на кровати в одной из палат.
   - Ты русская? Доченька, попроси, чтобы мне дали еще одно одеяло. Очень холодно. Я по-английски не говорю, не знаю, как им объяснить.
   Оля подошла к санитарке, взяла одеяло и накрыла старушку:
   - Выздоравливайте...
   Через несколько минут остановилась у высокого окна в конце коридора. Пригладила бровь, задержав пальцы у виска. Конечно, она предполагала. Но не до такой степени. Это - не свекор.
   Борис Степанович был для нее непонятным, чужим человеком, и она предпочитала встречаться с ним, по возможности, реже. Но сейчас... Скукоженный, заросший щетиной старик с перепуганными глазами...
   Люди умирают от старости. Это нормально. Погибают на войне. Попадают в аварии. Болеют раком, у них случаются инфаркты. Это хоть и не нормально, но знакомо, это случается сплошь и рядом, об этом пишут в газетах и книгах. Но оказаться на краю из-за какой-то пробитой кишки? По вине недоумка-врача, совершившего ошибку во время теста и отпустившего больного домой?
   Страдать должны негодяи. Их мучения - Оля в этом уверена - заслужены и справедливы. Но, если объективно, - кому и что плохого сделал свекор?
   В последний раз Оля видела его в прошлом месяце. Они с Сережей взяли билеты в кино и, чтобы скоротать время, заехали в овощной магазин "Райская ферма", где работал Борис Степанович. Свекор сортировал яблоки, а за кассой сидел его двоюродный брат Гришка. Женщины в норковых шубах набирали овощи и фрукты. Торговый гам в магазине все же не мог заглушить голос Шаляпина: "Сатана там правит бал!" - хохотал Мефистофель... Борис Степанович дал им на дорогу яблок. Перед этим взял яблоко, потискал за бочка.
   - Антоновка. Не яблоко - песня!
   Сергей потом уверял, что отцовские пальцы слышат музыку яблок. Оля приняла его слова за шутку. А чуть позже вспомнила, как ее дед Иван на даче разговаривал с виноградом, перед тем как срезать грозди на вино. Стоял в вечерней тишине, что-то шептал, поглаживая мягкие листья. Потом признался по секрету своей внучке, что просит прощения у лозы за то, что причинит ей боль...
   Она вытерла набежавшую слезинку. Почему вокруг столько старых и больных? Как же раньше она этого не замечала? Неужели и она тоже когда-нибудь состарится, будет лежать на больничной койке и как эта старушка кутать одеялом свое озябшее тело?..
   Стройная, в джинсах и свитере, Оля распрямила плечи, тряхнула головой. Нет, просто в жизни наступила черная полоса. Но страдания долго длиться не должны. Все черное обязано уйти. Свекор встанет на ноги, он крепкий. Сергей найдет нормальную работу или пойдет учиться. Просто ему сейчас трудно, и она должна стать мужу опорой. И еще она родит ребенка. Сына, как две капли воды похожего на Сережу. И будет у нее два самых родных человека: Сережа-большой и Сережа-маленький. Она будет целовать сына в темечко, в щечки, похлопывать ладошкой по двум его "райским яблочкам"...
   Оля улыбнулась. Подышала на морозное стекло. Вывела пальцем заветный вензель.
  
   9
  
   ...Борис Степанович сжал в пальцах пластмассовый шарик на конце капронового шнура, дернул его, и лампа дневного света над его головой погасла. Палата все же оставалась освещенной - горела лампа над соседней койкой, где лежал старик. Задернуть бы штору, разделявшую две кровати. Борис Степанович измерил взглядом расстояние от кровати до шторы, протянул руку - куда там, не дотянуться.
   Ночную тишину нарушал сип старика, да изредка в коридоре раздавались голоса медсестер. Откинув одеяло, Борис Степанович приподнял халат, осмотрел шов вдоль живота. Мастера, гляди, как нашлепали. Вид металлических скобок, аккуратно стягивающих рану, как ни странно, его успокоил.
   "Вот и попался. А кто виноват? Дурундай-врач? Жена? Судьба? Какая теперь разница. Так случилось. И все же - как глупо! Как досадно! А-ах..." Он вытер кулаком набежавшие слезы. Хорошо, что хватило сил дома доползти до телефона, не то бы... И хорошо, что есть сын. Гляди, какой стал.
   "Маменькин сынок", - подтрунивал он, когда Сергей по любому поводу бежал к матери. Знал, что мама его пожалеет. Что ж, так и должно быть. Ему, Борису Степановичу, плакаться и жаловаться было некому. Свою мать он почти не помнит.
   Память отчетливо хранит лишь одну сцену - он сидит у матери на коленях. Перед ними на столе печатная машинка, которая сложностью устройства была куда интересней всех игрушек.
   - Это буква "а", арбуз, - говорила мама, указывая на круглую белую шляпку с черной буквой.
   Борис нажимал шляпку пальцем, и неожиданно выпрыгивал молоточек, ударяя по белому листу.
   - Это буква "б", белка.
   Бориса, правда, смущало, что вместо обещанных арбузов и белок на листе появлялись крохотные буковки.
   - А какие еще слова начинаются на букву "б"?
   - Б... балбалиска!
   - Правильно! Ах, ты мой сладенький, моя Барбариска! - и мама крепко прижимала его к себе...
   Из вещей в их квартире он помнит лишь эту печатную машинку и настенные часы в деревянном корпусе, с продолговатыми гирьками на цепочке. Часы по вечерам заводил отец - тянул цепочку, и гирьки поднимались под веселое перещелкивание.
   Отца Борис Степанович тоже помнит очень смутно. Отец ему казался богатырем, хотя те, кто его знал, уверяли потом, что папа был сухопарым и невысокого роста.
   Он помнит, как однажды ночью вспыхнула "керосинка" - лавка неподалеку от дома, где продавали керосин. Вбежала соседка, всех подняла на ноги. Отец быстро оделся и помчался тушить. Перепуганный Борис перебрался на кровать родителей. Наблюдал, как мама, запахнувшись в халат, слушает рассказ соседки о каких-то диверсиях и вредителях.
   ...А потом был поздний вечер, угрюмые люди в форме. Родители на стульях. Перевернутые ящики, разбросанные вещи, связанные стопки бумаги. Черные сапоги, очень много сапог. Поникшие родители, выходящие следом за сапогами. Включенные фары черной машины. "Мама! Папа!" И слова соседки-понятой: "Туда им и дорога..."
   Оказавшись в семье у тетки, Борис долгое время видел один и тот же сон: он - в зале с высокими потолками и мраморными колоннами. Стоит среди безликих людей в серых измятых костюмах и платьях из мешковины. Все в страхе ожидают, когда вызовут. И он, Борис, тоже почему-то боится. Выкрикивают: "Сухоцкие!" Родители идут на вызов. Сын семенит за ними, но кто-то в черном преграждает ему дорогу, отшвыривает, рявкнув в зарешеченное окошко: "Осуждены на десять лет!"...
   Борис Степанович открыл глаза. Несколько минут спустя к нему вернулось ясное осознание того, где он сейчас. Попытался вспомнить, какой день он здесь? Два последних дня помнит хорошо - приходил Сергей с женой, это были выходные. Тест он делал в среду. Значит, в госпитале он уже пятый день. А как будто - целую вечность. А что было в первый день? Отрывочно замелькало: его везут на носилках, врачи в масках, какой-то тусклый свет вдали... он проглотил слюну, и капля полетела глубоко во мрак, и он полетел следом за нею...
   - Ноу! Ноу!
   Перед ним возникла фигура в белом, дернула за шнурок - и вспыхнула лампа над головой. Борис Степанович зажмурился от потока яркого света. Медсестра что-то громко говорила по-английски, указывала на лампу и повторяла "ноу", из чего Борис Степанович понял, что свет выключать нельзя. Он выразительно моргнул, дескать, понял - согласен.
   - Пить, дай пить, - он прислонил палец к пересохшим губам. - Вода. Вотер.
   ...
   Сумеречная мгла редела. Коридор постепенно наполнялся звуками, в соседней палате уже работал телевизор, зазвенела посуда на тележках. Борис Степанович прислушался, словно к чему-то очень важному. Точно - картошка. Пюре - белоснежное, бархатистое. Сейчас бы к нему и селедочку, астраханскую, с колечками лука. И рюмашку, прозрачную, холодненькую... Кстати, в холодильнике дома остался килограмм яблок - сорт, похожий на ранет. Убедил брата Гришку заказать эти яблоки из Вашингтона, хотя тот упирался, мол, этим "дрянным вашингтонским ранетом" торговать невыгодно - слишком быстро гниют. Эх, не те здесь яблоки: красивые, без червинки, возьмешь в руки - красное, наливное, - поет. А откусишь - трава.
   В палату въехала тележка. Санитарка, сверившись со списком, поставила на тумбочку поднос. Картофельное пюре оказалось водянистым и несоленым. Все же возникло ощущение, что начинается обычный день. Вернее, его подобие. Съев пюре, Борис Степанович взял меню на следующий день и стал его изучать.
   Вошел седовласый негр-санитар. Поздоровавшись, повелительно помахал рукой:
   - Стэнд ап!
   Борис Степанович сначала не понял, чего от него хотят. По уже выработанной в Америке привычке уперся в негра своим тяжелым взглядом. Чего, мол, нужно?
   - Полит? - неожиданно спросил его негр по-русски.
   "Ишь, полиглот", - подумал Борис Степанович.
   - Да, болит.
   Санитар помог ему сесть. В голове Бориса Степановича зашумело, в глазах запрыгали иванчики. Санитар надел больному тапочки, подкатил поближе капельницу на колесиках. Вдруг наклонился и посмотрел в глаза. Похоже, оба поняли друг друга, потому что далее уже не говорили никаких слов, а перешли на междометия. Негр взял больного под мышки, дал ему собраться с духом: "О-оп!" Несколько секунд Борис Степанович постоял, даже захотел сделать шаг, но - "а-а!.." - тело как-то сразу отяжелело, пол поплыл, голова запрокинулась. Он увидел белый потолок, почувствовал, что валится на спину.
   - Вэри гуд! - прогремел чернокожий.
   - Бриться, - переведя дух, сказал Борис Степанович и провел ладонью по щеке.
   - Приться, - повторил санитар.
   Ушел и вскоре вернулся с бритвенным прибором. Усадил больного, набросил ему на грудь полотенце. Из баллончика на щеку выползла белая змейка крема.
   - Дай, я сам, - Борис Степанович взял у санитара помазок, размазал крем по лицу.
   Санитар брил его, а Борис Степанович осторожно отклонился на спинку кресла, поднял повыше голову, развернул плечи... Эх, давно ли, кажется, еще вчера, он заходил в парикмахерскую, к известному киевскому цирюльнику Карлу Ивановичу, как его величали клиенты. Хотя Ивановичем он, конечно же, не был: Карл Иванович - из тех пленных немцев, оставшихся после войны жить в Киеве. Настоящий мастер, он умел, что говорится, создать атмосферу: "Вас из дос? Будем стричься? и приться?". И лезвие скользило по лицу с приятным трехканьем. А потом фыркала резиновая груша...
   - О`кей, - заключил негр.
   Больной провел пальцами по щекам, под носом.
   - Здесь оставил, - он указал на подбородок.
   Санитар обиженно засопел. Сбрил непокорные волоски и поднес к лицу Бориса Степановича зеркальце.
   Снова начал злиться, увидев на лице "клиента" недовольство. Вернее, не недовольство... В глазах Бориса Степановича застыла мука. Он не мог поверить, что этот бледный старик с обвислой кожей лица, с ввалившимися глазами и пучком волос, что это жалкое существо... С немой мольбой он поднял глаза. Чернокожий все понял. Он укоризненно покачал головой. Вдруг задрал вверх свой халат. Вдоль его черного живота тянулся грубый выпуклый шрам.
   - Канцер, - он распрямил в кулаке два пальца.
   - Рак? Две операции? - тихо спросил Борис Степанович.
   Негр утвердительно кивнул. Казалось, хочет что-то еще сказать, но, не находя нужных слов, сжал кулак, согнул руку в локте и энергичным движением поднес ее к нижней части живота. Замер в бесстыжей позе "ликующего Приапа".
   - Стоит? - полушепотом спросил Борис Степанович.
   - Стоит, - полушепотом ответил негр, занося в свою копилку полиглота новое словцо.
  
   10
  
   Вечером кто-то позвонил в дверь.
   - Олюсик дома? Я к ней, по делу.
   Соседка Ирка в голубом халатике и тапочках на босу ногу перешагнула порог. С волосами, выкрашенными в серебристый цвет, без макияжа, Ирка была похожа на оживший манекен. Сергей удалился на кухню. Вскоре оттуда потянуло сигаретным дымом.
   - Чего это он, как чумной? - спросила Ирка.
   - Его отец чуть не погиб по вине врача.
   - В Америке хороший врач - это, прежде всего, хороший бизнесмен: лечить - не вылечит, а до трусов разденет, - сострила Ирка. Затем интригующе спросила. - Хочешь увидеть кое-что? Пошли.
   В спальню прошлепали их тапочки. Несколько мгновений там царила тишина. Вдруг Ирка затараторила:
   - Видишь? Скажи, класс! Ты глянь, какие бретельки, а вот - подушечки для формы. Я вообще-то норковую шубу хотела купить. Но норковые все продали. Думаю, раз шубы нет, то загляну в отдел нижнего белья. Увидела этот набор - чуть в обморок не упала!.. Сергей засопел. "И принесло же эту балаболку! А Оля - тоже хороша. Разглядывает очередную тряпку. Мало у нее своих? На уме - одни лишь тряпки. Одеяло - чтобы на лебяжьем пуху, пододеяльник - атласный. И больше ничего ей не нужно. И вообще, кто она? Безликая пустышка. Боится жизни. Только знает, что прятаться за чужие спины. А когда потребовалось хоть немного понимания, хоть немного мужества... Пигалица! И какого черта я на ней женился!" Сергей вдруг сам поразился этой своей вспышке ненависти к жене. Впрочем, знал, что обвиняет ее зря...
   Набросив на плечи пальто, вышел из дому. Ветер стих. Мягкий снег падал на капоты машин, на почтовые ящики, на ветки сосенок у подъезда. Сергей наклонил ветку к лицу. Крепкий, любимый с детства запах хвои. Кашлянув, медленно пошел вдоль улицы. На снегу оставались следы его ботинок.
   ...................................................................................................................
   - Ты обиделся?
   - Нет.
   Передача "Новостей" заканчивалась прогнозом погоды. Неизменно оптимистичный синоптик уверял, что к Нью-Йорку приближается теплый циклон.
   - Врет, - буркнул Сергей.
   - Не обижайся, - тихо попросила Оля.
   - Я не обижаюсь. Давай спать.
   Она выключила телевизор. Пододвинулась поближе к мужу. Прикоснулась к его плечу. Уловила запах тела - его запах...
   - Отстань.
   Оля отвернулась. "Значит, я опять виновата. Должна была выгнать Ирку. Извиниться и выпроводить. Но... почему он стал таким? Молчит, уходит в себя, не достучишься. Ведь все уже постепенно налаживается. Свекор идет на поправку, можно сказать, обошлось. Зачем же постоянные обиды, упреки?"
   Ее взгляд упал на врубелевскую "Гадалку": смуглолицая черноволосая женщина сидела на ковре, разложив перед собой карты. Эта репродукция когда-то висела у Оли дома в спальне, еще до замужества, а потом вместе с нею перелетела в Нью-Йорк.
   Два раза в жизни Оле гадали и предсказывали судьбу. Первый раз - тетя Ира, рассмотрела линии на ее ладони: "Полюбишь, родная моя, выйдешь замуж и уедешь с ним далеко. Родишь сына и будешь счастлива". Второй раз гадала цыганка в старой юбке и рваных чулках. Подкараулила Олю в ботаническом саду, взглянула на ее ладонь: "Выйдешь замуж, душа моя. Ждет тебя дальняя дорога. Крепко будешь любить его всю жизнь, но останешься одна..." Выманив браслет, цыганка сказала, что знает средство, как отмолить судьбу. В обмен на часы. Оля выдернула руку и ушла от противной ведьмы. Была уверена, что цыганка все наврала, а правду сказала добрая тетя Ира. Смущало, правда, одно совпадение - дальняя дорога. Замуж за военного Оля не собиралась, за дипломата вроде бы тоже. Вскоре встретила своего Сережу...
   Она тихо погладила его плечо:
   - Спи, спи, родной.
  
   ххх
  
   - Вот - твои отпускные, - Жан Луи протянул Сергею чек.
   Заглянув в комнату отдыха, Сергей налил там себе вина из бутылки. На столике в пепельнице лежал окурок с пятном бордовой помады. Он подождал минут пятнадцать. Она не придет. И вдруг... увидел ее - высокую, в черных джинсах, вправленных в сапоги. Подошла, села рядом - так близко, что он услышал тонкий запах ее духов. Запах помады, волос, кожи. Он взял ее ладонь, прижал к своей щеке. Лоренс. Лоренс... Расскажи о весеннем Париже, когда льет дождь и ветер с Сены ломает зонтики. О чудном козьем сыре с темно-зеленой заплесневелой коркой. О корзинах роз в цветочных лавках, о сизой туманной дымке. О чем угодно. Лоренс. Я люблю твою ямочку на левой щеке. Твою смуглую кожу. Завитки твоих волос. И когда ты томно поводишь плечом и произносишь "антрэну туфини" (между нами все кончено), мое сердце ликует, потому что знает - между нами все только начинается...
   - Хэлло, как жизнь? - Стефано подсел рядом.
   - Нормально.
   Стефано стрельнул взглядом в сторону прикрытой двери.
   - Никому не скажешь? Тогда слушай: нас продали!
   - Как это - продали?
   - Вот так. Компанию скоро выставят на продажу. Мне отец по телефону об этом сказал. Пока что это коммерческая тайна, но скоро станет известно всем. А зачем же мы здесь сидим? Думаешь, обеспечиваем международную связь? Как бы не так. Ты никогда не задумывался, почему от нас требуют данные только о новых клиентах и никого не интересует, сколько из них потом отказались от услуг нашей фирмы? Объясняю: фирму выставят на продажу и заявят, будто ее услугами сейчас пользуются сто тысяч человек, хотя в действительности не наберется и пяти тысяч. В случае чего, предъявят списки несуществующих клиентов.
   - Вот жулики. Что же, приду в следующий понедельник, а на дверях - замок?
   - Э-э, нет, в мире бизнеса дела так просто не делаются. Сначала выпустят акции этой компании и выкинут их на биржу. Затем на эти акции искусственно взвинтят цены. А лишь потом... - Стефано присвистнул. - Да, кстати, Серж, когда же ты, наконец, пригласишь меня к себе в гости? Неужели уеду в Париж, так ни разу не побывав у вас? В гостях у Бриджит был, у Лоренс дома был, а к тебе никак не прорвусь. Ты чем-то расстроен?
   Сергей помрачнел:
   - Ты у Лоренс тоже был? - спросил он.
   - Да. А что?
   - Ничего. Ладно, мне пора, - хлопнув (причем весьма ощутимо) Стефано по плечу, Сергей встал.
   Проходя по офису, хмуро взглянул на Лоренс. Она что-то писала и даже не смотрела на него.
  
   11
  
   - Привет, - сбросив пальто, Сергей мельком взглянул на отца.
   Борис Степанович усмехнулся - точно так же, мельком, глядит и жена, научившись за долгие годы в долю секунды определять настроение и состояние мужа. Иногда, по приходу, поймав этот взгляд, он бурчал: "сухой". А порою, упреждая нападение, ласково мурлыкал: "Люданчик, солнышко, как на духу - с ребятами на заводе пропустили по граммульке портвейна "товарищеский" и разошлись". Но и после такого признания Людмила Григорьевна все равно приглядывалась, чтобы определить, верно ли указана доза. По граммульке, ой ли?..
   - Ты принес очки?
   - Забыл.
   Борис Степанович нащупал на кровати рычажок. Загудел мотор, и верхняя часть кровати со скрипом поднялась.
   - Ну-ка, сынок, подсоби малость.
   Сергей подкатил поближе капельницу на колесиках, помог отцу спустить ноги с кровати, надел ему тапочки. Опершись на руку сына, Борис Степанович неуверенно встал на ноги. Ухватился за металлический прут капельницы, выпрямил полусогнутые ноги. Сергей попытался взять отца под мышки.
   - Отстань! - Борис Степанович повел плечом и, держась за прут, пошел к дверям. Остановился возле кровати старика:
   - Привет, Иван Иваныч.
   Не меняя выражения лица, старик все же в ответ потряс головой.
   - Дед сегодня ночью устроил спектакль, мне пришлось бежать, вызывать ему медсестру, - с этими словами Борис Степанович сделал еще один осторожный шажок и вышел в коридор.
   Мимо проходили врачи и медсестры, подбадривая:
   - О`кей, Борис! Вэри гуд!
   Борис Степанович напряженно кивал в ответ.
   - Папа, хватит. Пошли назад.
   Отец словно не слышал. Одолев еще пару метров, остановился. Шагнул и... замер. Пошатнулся.
   - Ладно, погнали назад.
   - Твой дэд - молодец, - сказал седоволосый негр-санитар, проходивший мимо. Затем обратился к Борису Степановичу:
   - Полит? Кутах стоит? Олл райт!..
   - Подрабатываешь уроками русского языка? - спросил Сергей, когда отец лег.
   - Да, обучаю басурмана.
   - А при чем тут "кутах"?
   - Немножко знаю татарский, я же в детстве во время войны три года учился в татарской школе. Видишь, как память устроена: вчера узнал несколько новых английских слов, наверное, десять раз их повторил. Сегодня хочу вспомнить - и не могу. Зато вместо английских в голову почему-то лезут татарские: ипи - хлеб, малайка - мальчик, пшак - нож...
   Он вздохнул и надолго вперил взгляд в точку на стене.
   - Помню, в эвакуации тетка такой хлеб выпекала, что тебе сказать... - Борис Степанович вытянул губы дудочкой. - Высокие белые караваи с хрустящей корочкой. А какие она пекла пироги...
   - Во время войны? В Татарии?
   - О-о, мы там жили, как у Христа за пазухой. У Саида было крепкое хозяйство. Помню, Саид в тетку влюбился. После войны приехал в Киев, разыскал нас, предлагал ей выйти за него замуж, ради нее был готов даже со своей женой развестись.
   - Татарин хотел жениться на еврейке?
   - Ну и что? У них там, в Татарии, такой роман закрутился, всем было весело... - Борис Степанович усмехнулся. - Интересно, а как там наша мама?
   - Звонит, спрашивает, почему никак не может тебя дома застать?
   - Вот будет ей сюрприз, когда приедет. "Боря, ты не обращаешь внимания на свои гастриты, а это очень серьезно. Нужно срочно обратиться к гастроэнтерологу", - спародировал он жену.
   ...В стеклянный колпачок упали последние капли лекарства. Сергей хрустнул пальцами:
   - Схожу позову медсестру.
   Медсестра, молодая негритянка, сидела за перегородкой, щипчиками обрабатывая свои ногти.
   - О`кей, сейчас подойду, - процедила она сквозь жемчужные зубы и снова занялась своими ногтями.
   Желваки дернулись на скулах Сергея. Холеная бездушная стерва. К тому же - черная расистка. Сергей нутром почувствовал эту ее расовую ненависть к себе.
   - Видите, я занята, - повторила медсестра, нагло улыбнувшись.
   Когда Сергей вернулся в палату, отец нажимал кнопки маленького телевизора на передвижном штативе. Переключил несколько каналов и приглушил звук.
   - Знаешь, когда-то я мечтал стать кинооператором.
   - Ты?
   - Да. Как бы тебе объяснить... Я все вижу кадрами. Говорят, одни воспринимают мир словами, другие - звуками. А у меня - словно всегда экран перед глазами.
   - Почему же ты не пошел учиться на оператора?
   - Сначала нужно было тетке помочь - бросил школу и пошел на завод. Потом бегал на киностудию, пытался устроиться туда электриком. Не взяли. Потом вроде и мог пойти учиться, да все откладывал, думал - успею. Затем - женился, потом ты родился...
   Некоторое время помолчали.
   - Ты меня извини, сынок, - сказал Борис Степанович. - Не хочу опять поднимать эту больную тему, тем более, сейчас. Хотя, может, сейчас самое время - когда еще мы смогли бы так спокойно поговорить по душам? Я так понимаю, что тебе в твоей телефонной шарашкиной конторе нравится. Работа там не бей лежачего. Правда, никаких перспектив, и зарплата - курам на смех. Или я не прав?
   Сергей скривил недовольную мину. Ничего не ответил, однако.
   - Но и социологом ты вряд ли здесь устроишься. В Америке своих социологов предостаточно. Словом, Серега, пора тебе заняться чем-то серьезным. Нужно переучиться, приобрести другую специальность. Я, кстати, уверен, что из тебя получился бы неплохой адвокат.
   - Все правильно ты говоришь, папа. Но, к твоему сведению, чтобы стать адвокатом, нужно потратить лет пять, как минимум, а то и больше. А я хочу жить сегодня, да, жить - легко и красиво. Я так жил в Киеве. И если бы не ты, со своим желанием уехать в эту идиотскую Америку!..
   Возникла неловкая пауза. Борис Степанович посмотрел на сына, в этот раз - хмуро. Он знал, что Сергей не любит Америку и жить ему здесь не нравится. Это очень огорчало Бориса Степановича. Но печалило и удивляло другое - упорство, с каким Сергей продолжает цепляться за прошлую беззаботную жизнь, все еще верит в возможность легких путей. "Вроде бы взрослый мужик, а рассуждает, как ребенок, ей-Богу".
   Сергей поднялся:
   - Где же эта чертова медсестра? Собирается менять капельницу или нет? Пойду, приведу ее.
   Минут через десять оба вошли в палату. Черная сестра на ходу надевала резиновые перчатки. Она была чем-то недовольна, ноздри ее широкого носа сердито раздувались.
   Распрямив руку больного, медленно потянула за ленточку пластыря. Борис Степанович скривился - пластырь прилип к волоскам на руке.
   - Вена устала, - и резким движением она выдернула иглу.
   - Будет новую дырку бурить? - спросил Борис Степанович.
   Медсестра стянула резиновым жгутом руку больного, стала вводить иглу. Вдруг резко выдернула, вонзила в другое место, опять выдернула. Лицо Бориса Степановича стало, будто из гуттаперчи: губы скривились, глаза сузились, его тело под одеялом извивалось.
   - У него плохие вены.
   - Отойди от него! - крикнул Сергей.
   Сестра удивленно вскинула брови:
   - Что-то случилось? Я обязана поставить больному капельницу.
   - Я сказал - отойди от него!
   Ядовито улыбнувшись, она наложила на ранку пластырь и ушла.
   Борис Степанович утер кулаком слезы:
   - Моя б воля, я бы эту папуаску...
   ...
   - Если хотите на что-либо пожаловаться, обратитесь к социальному работнику. Его кабинет на втором этаже, - посоветовали Сергею в ординаторской.
   ...Широколицый мужчина средних лет пригласил сесть. Накрахмаленный воротник рубашки плотно облегал его мясистую, в складках, шею.
   - Я хочу отказаться от этой медсестры! Что значит - у отца плохие вены? У него точно такие же вены, как у меня, - Сергей подтянул рукав свитера и показал свою оголенную руку. - По-вашему, это плохие вены?!
   - Успокойтесь. Не нервничайте.
   - Эта медсестра - расистка. Черная расистка!
   - Да, безобразие, - мужчина вдруг встал, подошел и проверил, плотно ли закрыта дверь. - Искренне вам сочувствую. Но у медсестер, знаете ли, очень сильный профсоюз, они никого не боятся. Напишите на этом бланке, что желаете, чтобы вашего отца обслуживала другая медсестра. Только не пишите, пожалуйста, что мисс Кендра расистка. Начнутся долгие разбирательства, кому это нужно? В графе "причина отказа" поставьте прочерк. Договорились?.. Вы-то сами, позвольте спросить, откуда родом? А-а, русский - водка, балалайка, Брайтон-Бич, - мужчина подмигнул. - Кстати, как ваш отец себя чувствует? Может, ему нужен священник? - на лице мужчины изобразилась легкая озабоченность. - Могу устроить, это моя работа.
   - Священников приглашать?
   - И священников тоже, - он нажал пару клавиш компьютера. - Вот, пожалуйста, Русская Православная церковь Святой Троицы, настоятель - Всефолот Дутикофф. Могу позвонить, и он вашего отца обслужит.
   - Спасибо, не надо.
   - Как знаете, - мужчина громко высморкался в бумажную салфетку. - Извините, я только что после гриппа. Могу ли поинтересоваться, что произошло с вашим отцом?
   Он внимательно слушал рассказ Сергея, изредка роняя:
   - Да-да, понимаю, какой ужас.
   Когда Сергей умолк, мужчина задумался. Снова покосился на закрытую дверь.
   - Знаете, я могу оказать вам одну ценную услугу. Вот, рекомендую, - он вытащил из кармана и протянул визитную карточку какого-то адвоката.
   Сергей взял карточку. В Америке он не раз слышал о судебных исках на врачей, о выигрышах в миллионы долларов. Газеты и журналы в Нью-Йорке, рекламы на автобусных остановках и в метро пестрят приглашениями типа: "Если вы стали жертвой врачебной ошибки, обращайтесь в адвокатскую контору Джонсона и Голдмана". Сергей и сам подумывал после выписки отца связаться с каким-нибудь адвокатом. Проконсультироваться. А тут - на ловца и зверь бежит.
   - Джеффри - отличный парень, скажете ему, что вы от меня.
  
   12
  
   Редкие тучи быстро плыли по небу, ненадолго заслоняя мартовское солнце. Борис Степанович прикрыл глаза. Солнечный лучик согрел щеку. Немного "прогревшись", Борис Степанович облокотился на подоконник и стал смотреть в окно.
   Отсюда открывался отличный вид: на противоположном берегу Гудзона громоздились манхэттенские небоскребы, буксир по реке толкал баржу, над волнами кружились чайки.
   Борис Степанович осторожно пощупал живот. Хирург, снимая скобки, заверил, что со временем все придет в норму. Хирург - толковый мужик, свое дело знает. Взял щипчики, р-раз, р-раз - и металлические скобки выскочили одна за другой. Пожал на прощанье руку и сказал какую-то фразу, где прозвучало несколько знакомых слов: "рашен", "водка", "олл райт".
   Завтра - домой. Мягкий диван, телевизор, газеты на столе, очки в футляре... Все это вдруг показалось таким далеким, таким родным...
   От берега отчаливал прогулочный катер, вез туристов к Статуе Свободы, к Нашей Леди, - так ее называют в Нью-Йорке. Следом за катером увязалась стайка чаек. Птицы сопровождали катер, ловя на лету кусочки пиццы, печенье, чипсы, - все съедобное, что летело за борт.
   Борис Степанович сузил глаза... Когда это было? Кажется, еще вчера. Днепр, лодка, ивы над берегом. Он сидел на веслах. А перед ним, плотно сдвинув коленки, сидела Люда. Держала в руках сорванную лилию. Борис Степанович греб, слушая ее рассказ о том, что из лилий изготавливают какое-то ценное лекарство, и высматривал между тем тихую заводь в ивняке. Иногда он поворачивал под волну, и тогда лодку подбрасывало. Люда ойкала, хватаясь руками за борта. Потом незаметно поправляла юбку, и на ее щеках проступал стыдливый румянец...
   А потом было долгое ожидание ребенка. Бесконечные походы по врачам. То надежды, то отчаянье. Встречал жену с одним и тем же вопросом: "Ну что?" Она прижималась к его груди и слезно шептала: "Нет, опять нет..." Наконец, родился сын: четыре двести. Во, карапуз! Борис Степанович пропустил тогда с ребятами не одну граммульку, и не только портвейна "товарищеского". В роддоме ему вынесли теплый комочек, завернутый в пеленку. Он вглядывался в носик, в зажмуренные глазки. Не мог поверить, что это - его сын, его кровь. "Сынуля. Мужичок. Продолжатель рода Сухоцких. А-ах, ни положения, ни связей нет у твоего отца. Что же я смогу тебе дать, чтобы твоя жизнь была легче и счастливее моей?" Держал сына так крепко, с таким напряжением, будто стопудовую гирю. Подошедшая нянька опытной рукой забрала ребенка, обронив: "Папаша, вы же его задушите"...
   Солнце выглянуло из-за тучи, световая волна поползла по небоскребам. Борис Степанович пригладил волосы.
   ...Всегда казалось - впереди еще целая жизнь, столько можно сделать! Но каждый день - одно и то же: завод, дом. Походы по магазинам. Ремонт квартиры. Нужно то, нужно это. Рутина. Двоюродный брат Гришка вышел из тюрьмы. Собрался в Америку. Звал с собой: "Поехали, Борька! Нас, видишь, коммуняки на американское зерно променяли. Ты по матери еврей, должны выпустить. Откроем в Нью-Йорке свою мастерскую или магазин". Борис Степанович тогда крепко задумался. Но тут вдруг - надо же! - влюбился.
   Встретил ее в Доме кино (сосед по дому - Константин, часто давал Борису Степановичу контрамарки в Дом кино). Перед сеансом он однажды зашел в бар выпить рюмку коньяка. Она сидела за столиком напротив. Бориса Степановича поразили удивительно тонкие черты ее лица. Достала сигарету. Борис Степанович, привстав, поднес огонек зажигалки. Она бросила на него несколько удивленный взгляд: "Какие галантные манеры, однако. Вы тоже скучаете? Вас как зовут? Меня - Инга". Сказала так просто, будто были знакомы давно. И все полетело кувырком - отъезд в Америку, семья...
   Инга занимала в Доме кино незначительную должность ответственного за брошюры. Недавно разведенная, она была моложе Бориса Степановича на двенадцать лет. Но ему казалось, что они ровесники. Вечера напролет они просиживали в баре Дома кино, где к ним иногда подсаживались какие-то секретари и мелкие клерки - все с очень большим гонором, и Борис Степанович чувствовал себя в их компании крайне неловко. Потом вдвоем ехали на такси к Инге. Она жила в коммуналке, в ее двери и в стену часто стучали - то соседка приглашала на кофе, то сосед клянчил денег на водку. Но когда они, наконец, оставались одни, Инга легко сбрасывала платье и прижималась к нему своим молодым телом. Он целовал ее молодые плечи, груди, и она шептала: "Боря, мне никто не нужен, никто кроме тебя..." Пару раз наведывался подшофе ее бывший муж (по иронии судьбы, оператор с киностудии), устраивал сцены, и Борису Степановичу приходилось выводить буяна на лестничную площадку и там обучать азам этикета.
   Скрывать эту связь стало невозможно. Надоело врать, изворачиваться, тайком поглядывать на часы. В семье начались скандалы. Он помнит, как жалобно тогда смотрел на него Сергей. Сын вставал по утрам с распухшими от слез глазами. А жена гордо молчала. Но вид у нее был потерянный. Борис Степанович долго бродил по городу, сидел на скамейках, выкуривая одну сигарету за другой. Наконец принял решение. Остался с семьей. Ради Сергея. Чтобы сын не повторил его судьбу - не рос без отца...
   На противоположном берегу зажигались огни. Река темнела, у причала раскачивались пришвартованные прогулочные катера.
   "...Уходит, уходит жизнь. Всегда казалось, еще есть время, еще полон сил. И вдруг - останавливаешься, пораженный: неужели скоро семьдесят?! Уже по ночам приходят черные мысли - а что Там? Ад? Рай? Покой? А что, если Там ничего нет? А душа? Что будет с нею?..
   Уже на "передний рубеж" выходит мое поколение. Безотцовщина. Выброшенные на обочину жизни, обманутые столько раз, мы превращаемся в ворчливых стариков. Мы - уходящие... Но как мучительно хочется жить! Просто радоваться солнцу, плеску волн, набухающим почкам весной...".
   - Добрый вечер.
   Борис Степанович вздрогнул от неожиданности. Перед ним - Оля:
   - Я подумала, что вы сбежали. В палате, смотрю, вас нет. А Сергей разве не у вас?
   - Нет, он же сегодня встречается с адвокатом. Видишь, как дело закручивается. Как в Голливудском фильме...
  
   13
  
   Настроение у Сергея с утра было отличным. Он принял холодный душ, побрился, облачился в черный шерстяной костюм, повязал темно-красный галстук и даже, что делал крайне редко, увлажнил голову гелем. Словом, нью-йоркский денди.
   К назначенному времени вошел в офис адвоката.
   - Вы - к мистеру Джеффри? Как вас зовут? - секретарша сняла телефонную трубку, назвала имя и фамилию Сергея, несколько запутавшись в труднопроизносимом для американцев окончании "ский". - Подождите, пожалуйста. Вас скоро вызовут.
   Сергей сел в кресло, достал из сумки папку и перебрал страницы. Без специального образования, конечно, не разобраться: результаты многочисленных анализов, описания рентгеновских снимков. Впрочем, суть одного документа можно понять и без специальных знаний. В заключении хирурга, делавшего операцию, сказано, что поступившему по "скорой" больному вскрыли брюшную полость. Удалили часть уже воспаленного желудка в месте перфорации. На удаленной кишке обнаружено отверстие диаметром три сантиметра. У больного начался перитонит.
   - Мистер Сухотс-кси, - позвала секретарша. - Мистер Джеффри ждет вас.
   В просторном кабинете вдоль стен стояли высокие, до потолка, шкафы красного дерева. Толстые книги выстроились рядами, сверкая позолотой тисненых букв на корешках (все книги, как Сергей потом заметил, были по юриспруденции).
   - Входите, мой друг, не стесняйтесь, - приглашал его рыжеволосый мужчина.
   Адвокат сидел за широким столом, на котором почти ничего не было, если не считать подставки для ручек в виде позолоченной фигурки Фемиды и нескольких чистых листов бумаги.
   - Прежде всего, хочу спросить, как самочувствие вашего отца? Как его сердце? - спросил адвокат.
   - Нормально.
   Прижав к переносице дужку очков, адвокат внимательно посмотрел на клиента и о чем-то задумался. Казалось, он в некотором замешательстве.
   - Вас ко мне, собственно, кто направил? А-а, вспомнил! Что ж, приступим, - он взял авторучку.
   - Первым делом, мне бы хотелось знать, сколько такая консультация стоит? - спросил Сергей.
   - Миллион долларов! Шучу. Бесплатно. Все бесплатно, мой друг, - адвокат почему-то присмотрелся к клиенту. - Скажите, вы - русский? Если не секрет, сколько вам лет?
   - Тридцать два.
   - Прекрасный возраст для прекрасной страны. Америка - страна неограниченных возможностей. И не смущайтесь, мой друг, тем, что вы - иммигрант. Тот, кто любит Америку, тот настоящий американец, - адвокат усмехнулся. Но улыбка тотчас сползла с его лица. - Итак, расскажите, почему ваш отец попал в госпиталь.
   И золотое перо помчалось по бумаге, оставляя позади шлейф маленьких черных закорючек. Изредка адвокат перебивал, задавал, по мнению Сергея, странные, даже несущественные вопросы.
   - Где вашему отцу делали тест? В том же госпитале Святой Марии? Отлично. Он страдал до этого серьезными заболеваниями?
   - Нет.
   - Хорошо. Почему он обратился к врачу? Гастриты и периодические боли в области живота? Понятно.
   Закончив, адвокат промолвил:
   - В общих чертах, все ясно. Что вам сказать? Когда делают такой тест, риск, в принципе, незначителен. По статистике, перфорации случаются один раз на сто тысяч. Вашему отцу не повезло - он попал именно в эту "единицу". Плохо, что ваш отец практически не имеет рабочего стажа в Америке. Плохо, что он иммигрант. Вот если бы он в тот день погиб, тогда другое дело...
   - Но ведь врач виноват. Не вызови отец "скорую", не доползи он до телефона...
   - Да, я все понимаю, но... - адвокат накрыл золотое перо колпачком. - Кстати, вы принесли какие-либо бумаги из госпиталя?
   Сергей передал папку. Адвокат безучастно скользнул глазами по одной странице, взял другую. Постепенно оживился. Он просматривал документы, делал размашистые записи.
   - Что ж, все не так плохо, мой друг. Похоже, вы принесли отличное дело! Мы подадим несколько судебных исков - на гастроэнтеролога, делавшего этот тест, на госпиталь Святой Марии и, может быть, на хирурга. Выжмем из них все, что сможем. Не забудьте, что тридцать три процента от общей суммы выигрыша - мои. Таковы правила игры.
   - И на какую сумму будет выдвинут иск?
   - Говорить об этом рановато. Думаю... - один глаз за линзами золотистых очков прищурился. - М-м, думаю, на миллион долларов.
   - Вы серьезно?
   - Абсолютно. Неужели вы не знаете, что до суда в таких случаях дело доходит крайне редко. Вы никогда не слышали о практике внесудебных соглашений? Стороны договариваются, так сказать, полюбовно, не входя в зал суда. Якобы пострадавший требует миллион долларов, якобы виновный дает ему половину. И все довольны.
   - У нас есть шанс выиграть?
   - Шанс есть всегда. Нужно быть оптимистом. Да, еще хочу вас спросить вот о чем. Общий вид вашего отца, рана, шов - производят ли впечатление? Советую вам сделать фотоснимки. Сфотографируйте крупным планом шов. Пусть ваш отец сожмется от боли, пусть заплачет, если сможет. Приложим эти снимки к делу. Кстати, могу порекомендовать профессионального фотографа.
   - Спасибо, не надо, - Сергей представил себе реакцию отца на такую "фотосессию".
   - Как знаете. До встречи, мой друг. Я вам скоро позвоню.
   ...Сергей зашел в бар неподалеку, заказал себе кофе. Глядел сквозь фронтальное стекло, как на дороге между застрявшими в пробке машинами лавируют велосипедисты с почтовыми сумками через плечо.
   Злорадно копируя адвоката, он прижал указательный палец к переносице: "Для вас, мой друг, все бесплатно. Вы принесли отличное дело". Золотое перо. Грымза! Вишь, как у него глазки забегали. Еще и огорчился, узнав, что отец жив".
   Сергею вдруг стало себя жалко. Ощутил свою беспомощность и ничтожность в этом городе сытых, циничных миллионеров. "В конце концов, чего я ожидал? Чтобы адвокат расплакался? Но кто он мне? И кто я ему? Случайный клиент, нищий иммигрант. И если начистоту, я ведь пришел к нему не за сочувствием. Пришел за деньгами. Точка. И вообще, хватит жаловаться. Расклеился, как кисейная барышня". Как бы украдкой, он отогнул край рукава и посмотрел на часы - половина шестого. Через полчаса из офиса все уйдут. Кроме Лоренс. Его пальцы нащупали в кармане ключи от машины...
  
   ххх
  
   Во время ужина в госпитале Оля наблюдала, как Борис Степанович ловко разделывал куриную лапку и, добравшись до задка, называл его то сладким куприком, то "профилем Буша". Большой оригинал. А потом они разговорились. Наконец-то, за столько-то лет! Вспомнили и Киевский оперный театр, и разливы Днепра.
   Свекор разоткровенничался:
   - Я иногда думаю: может, Сереге вообще не нужно было в Америку уезжать? Может, действительно эта страна не для него?.. Понимаешь, Олечка, дело в том, что он и в иммиграции желает жить легко и красиво, а это не получается. Оттого-то все его проблемы... Это мы с матерью виноваты, во всем ему потакали - поездки, модные тряпки, машину ему купили, когда он учился на третьем курсе. Сам-то я вырос сиротой, поэтому хотел, чтобы Сергей ни в чем не знал недостатка. А он этой моей слабостью пользовался...
  
  
   ххх
  
   Поезд шел быстро. Примостившись у окна, Оля по привычке достала журнал. Глаза скользили по строчкам, но ее мысли были далеко. "Все-таки много, слишком много уместилось в одну жизнь свекра: сиротство, голод, иммиграция. Теперь, на старости лет, перебирает овощи и получает нищенское пособие. А ведь наверняка мог бы стать кем-то большим, чем просто хорошим электриком.
   Жили они все - как в клетке, ничего не видели, нигде не бывали. Боялись пикнуть. Знали только свои заводы и одно проклятое слово "надо". Вот и ее дед Иван - тоже после войны пошел учиться в театральный институт, у него был актерский талант, но потом - институт бросил и подался на завод. Он был старшим из трех братьев, нужно было кормить семью...
   Все они - из послевоенного поколения, безотцовщина - в чем-то похожи: черствые, необогретые. Они очень рано повзрослели, но как будто навсегда остались детьми..."
   ...В квартире было темно, и слабая улыбка погасла на Олином лице - она-то надеялась, что Сергей дома. Сняв пальто, взглянула на себя в зеркало. Н-да, не шарман... Отметила про себя, что в последнее время в ее лексиконе заметно прибавилось французских слов. "Скоро начну картавить - бонжуг-гр, мег-рси, шагр-ман".
   Сняла блузку, расстегнула лифчик. С худощавых плеч съехали две бретельки. Оля всегда любила раздеваться, когда Сергей был дома. Неспешно развешивала на вешалки снятую одежду, неспешно набрасывала халат. Могла как бы случайно забыть что-то и полураздетой пройти по квартире...
   Зазвонил телефон. Соседка Ирка спрашивала, нельзя ли заскочить на минутку, показать новую шубу. Оля отказалась. Хватит с нее этих демонстраций моды. Сережа даже имя Ирусика слышать не желает. Он прав. Как всегда, прав. А она, Оля, во всем виновата. Не поняла, не поддержала, не пожалела. Она просто пропала для него. Встречая, не целует ее, как прежде, избегает разговоров. Чужой...
   Поежившись, прошла по комнатам, и вытянутая тень следовала за нею. Взгляд упал на репродукцию - сидящая на ковре гадалка смотрела на Олю холодными глазами. Мелькнуло лицо цыганки в ботаническом саду, вспомнились ее слова: "Будешь крепко любить его, душа моя, но останешься одна". Наврала, все наврала, старая ведьма! Сережа ее никогда не бросит. Всю жизнь будет с нею. И она родит ему сына... Оля попыталась улыбнуться. Вытерла слезы.
  
   ххх
  
   Электронные часы на башне Таймс-сквер показывали шесть вечера. Неоновые мигающие огни вспыхивали на всех небоскребах, превращая вечернее небо в озаренный купол. Машины и прогулочные автобусы ползли вереницами в пять полос. Полицейские верхом на лошадях, важно покачиваясь в седлах, оглядывали толпу.
   Подав нищему монету, Сергей вошел в дверь здания, где находился офис их фирмы.
   - Добрый вечер, сэр, - лиловый негр в униформе вызвал для Сергея лифт.
   "Неужели скоро эта контора закроется? Интересно, сколько я за все это время собрал "мертвых" телефонных душ?.."
   Сотрудники покидали офис.
   - Серж, привет! Какими ветрами? - спросил Стефано.
   - Шел мимо, дай, думаю, загляну, - Сергей присел рядом.
   - О, сегодня ты - комильфо. Деловая встреча или идешь в ресторан?
   Стефано стал что-то рассказывать, а Сергей слушал, бросая взгляды на Лоренс.
   Похоже, уходить она не собиралась. Под ее черным расстегнутым жилетом виднелась красная блузка.
   - Эй, Ловелас! Эй, Вальмон! О чем вы там шепчетесь? - окликнула она их. - Собираетесь совратить американку?
   - Угадала! Не хватает ста долларов.
   - Вам одолжить?
   Все захохотали.
   - Слушай, Стефано, пошли в секс-шоп, - вдруг предложил Сергей.
   - Серж, я всегда знал, что ты - настоящий француз! Пошли! По такому случаю, подарю тебе в секс-шоп пропуск, - Стефано вытащил из кармана портмоне, достал оттуда металлическую монету. - Дарю. Стоит, кстати, пять баксов.
   На монете с обеих сторон была отчеканена обнаженная деваха. Широкая лента с надписью "Эдем" вилась вокруг ее бедер.
   - Ловелас! Вальмон! Оревуар! - Лоренс послала им вслед воздушный поцелуй.
   ............................................................................................
   - Серж, ты что, и вправду никогда не был в секс-шопе? Ну-у, ты даешь. Тогда слушай внимательно, - инструктировал Стефано, когда они проталкивались по запруженному тротуару. - Когда войдем, покажешь швейцару этот жетон. Нас пропустят на второй этаж, там увидишь разных мадам. Выберешь на свой вкус. Потом подойдешь к небольшому окошку, в специальный приемник опустишь этот жетон, и окошко само откроется. Мадам сразу начнет деньги просить, чаевые. Дай доллар, не больше. Потом просовывай в окошко руки и... - Стефано сделал жест руками, изобразив женскую фигуру. - Если баба тебе понравится, можешь договориться с нею о чем-то большем. Но только обязательно поторгуйся.
   Они остановились у дверей, над которыми горел неоновый месяц. На краешке месяца неоновая дамочка игриво болтала ножками. "Эдем".
   Внутри помещения на первом этаже какие-то мрачные типы разглядывали на стеллажах порнографические журналы и компакт-диски.
   - Вперед! - Стефано направился по коридору к таинственному проему в тыльной стене.
   Там у входа сидел азиат в грязной чалме. Держал в руках толстую пачку долларов. Они показали жетоны, и азиат, расплывшись в улыбке, пропустил их.
   Лестницы, оплетенные красными лампочками, вели куда-то вверх. На втором этаже грохотала музыка. Вспышки света вырывали из полумрака девушек. Полуголые, девушки бегали по высокому помосту и зазывали вошедших клиентов. Негритянки, белые, мулатки, толстые и тощие, длинноволосые и коротко, почти наголо остриженные, с тяжелыми грудями и безгрудые. Стефано сделал несколько шагов вперед, и девушки запрыгали еще резвее. Замахали руками: "Меня! Меня!" Стефано остановил свой выбор на какой-то мулатке. Ткнул пальцем. Девушка быстрым шагом сошла с подиума и, безобразно виляя бедрами, увела своего похитителя во тьму сераля.
   Когда фигура Стефано скрылась, Сергей развернулся и сбежал по лестнице вниз.
   .........................................................................................................................
   - Се-ерж? - удивленно протянула Лоренс. - Пришел поработать?
   - Да.
   Он снял пальто, поправил пиджак. Недолго покрутился возле своего рабочего стола:
   - Хочешь вина? - спросил у Лоренс и, после ее согласного кивка, пошел в комнату отдыха.
   Там налил вино из бутылки "Божоле".
   - Это мне? Мерси, - вошедшая Лоренс взяла стаканчик. - На улице дождь? Нет? Значит, мне показалось, - она прошла к мягким креслам. Черная короткая юбка открывала ее стройные ноги в черных чулках.
   - Как себя чувствует твой отец? - спросила она, садясь в кресло.
   - Спасибо, уже лучше. Завтра его выписывают, - ответил он, сев рядом и слегка ослабив узел галстука.
   - Ну, тогда, как это у вас по-русски, - за зда-гровие!
   Они тихонько сдвинули края стаканчиков.
   - Мне это вино не нравится. Слишком терпкое, - она достала сигарету, закурила. Сбросила с ног туфли. - Представляешь, вчера в магазине померила - мой размер, а сегодня в первый раз надела - жмут.
   Перед ними на полу лежали ее туфли с блестящими пряжками.
   - Почти как на известной картине Ван Гога. Помнишь? - спросил он.
   - Ван Гог? О, конечно. Еще у него чудесные "Подсолнухи". И "Ночная Сена". Когда я с работы возвращаюсь домой и переезжаю мост, часто вспоминаю Сену.
   - Разве ты живешь не в Манхэттене?
   - Нет, конечно. В Джерси-Сити, там жилье стоит втрое дешевле. Симпатичный городок. Увы, не Манхэттен, но что поделаешь? - она развела руками. - Кстати, отсюда дорога ко мне очень удобная. Полчаса на автобусе - и ты в Джерси-Сити.
   За дверью вдруг зазвонил телефон. Они почему-то переглянулись. Гудки скоро смолкли.
   - Значит, фирма закрывается, пойдем с биржевого молотка, - сказал Сергей.
   - Се ля ви.
   - Ты уже об этом знаешь?
   - Да, мне Стефано сказал. По секрету.
   - Стефано?.. - он нахмурился, тень пробежала по его лицу.
   Лоренс пригляделась к нему, словно пытаясь разгадать что-то. Укоризненно повела пальчиком. Произнесла по-французски, а потом перевела:
   - Ревность превращает мужчин в ослов... Ну что, пора расходиться, - погасила сигарету.
   - Давай еще по глотку, - не дожидаясь ответа, он поднялся.
   - Ты меня спаиваешь, - Лоренс взяла наполненный стаканчик. - За весну! И за зда-гровие! - медленно, с наслаждением, выпила до дна. - Куда ты пойдешь работать, когда нас отсюда погонят?
   - Еще не решил. Может, подамся учиться на адвоката. А ты?
   - Тоже пока не знаю. Наверное, попрошусь в стриптиз-бар. Как думаешь, примут?
   Она расстегнула пару верхних пуговок своей красной блузы и произнесла с сарказмом:
   - Девочки, на выход, клиенты ждут.
   - Ладно, не пропадем. Давай еще по стаканчику. По последнему.
   - Серж, ты просто опасен, - она взяла стакан. По-кошачьи мягко подложила под себя ноги, прильнув всем телом к спинке кресла. Сергей уловил запах ее тонких, чуть горьковатых духов.
   - Говорят, ваш Наполеон в обращении с дамами вел себя, как грубый солдафон. Выбрав даму, приказывал ей явиться к нему в спальню. "Раздевайтесь и ложитесь", - отдавал команду, а сам еще некоторое время стоял над картой, замышляя русскую кампанию. Одна дама не удержалась и съязвила: "Император, когда будете ложиться, не забудьте отстегнуть шпагу".
   - Шарман! Серж, хочешь, погадаю тебе?
   - Ты умеешь гадать?
   - О да, у меня в роду были цыгане. Меня в детстве называли "ла петит гитана" - маленькая цыганка, - Лоренс допила вино, небрежно вытерла с подбородка сбежавшую струйку. - У тебя есть монета?
   Он полез в карман, достал мелочь. На открытой ладони лежали мелкие монеты и жетон с отчеканенной голой девкой.
   - Серж, ай-яй-яй, - промолвила Лоренс с шутливой укоризной. Взяла пятицентовую монету. - Дай руку. Правую.
   Сергей протянул ей руку.
   - Сними кольцо. Нельзя, чтобы на ладони был металл.
   Сергей стянул с пальца обручальное колечко, вновь приблизил свою открытую ладонь почти к самому животу Лоренс. Она провела ребром монеты по его ладони крест-накрест, присмотрелась.
   - Никогда не видела такой линии судьбы! У меня, посмотри, линии совсем другие, - и протянула ему свою ладонь.
   Он поднес ее руку к губам. Поцеловал кончики ее пальцев.
   - Серж, что за шутки?..
   Он обнял ее шею. Она отклонилась на спинку кресла, отвернула лицо. Он поцеловал ее в щеку, в самую ямочку. Губы сами нашли ее открытый влажный рот. Его рука поползла по ее бедру, нащупала резинку на краю чулка, и за нею - теплую гладкую кожу. Лоренс с небольшим усилием отстранила его. Посмотрела ему в глаза:
   - Император, вы не забыли отстегнуть шпагу?..
  
   14
  
   Лампы дневного света горели так ярко, что, казалось, это со всех сторон бьют солнечные лучи. В брезентовом мешке лежала отцовская одежда. Идя по коридору, Сергей здоровался с медсестрами и санитарками. Переступил порог палаты и...
   Голые ноги отца лежали неподвижно на белой простыне. Над кроватью склонился кто-то в белом.
   - Привет, - Борис Степанович кивнул сыну. Он лежал, вытянув руки вдоль тела.
   Медсестра переливала какие-то растворы в пластиковую ванночку и распечатывала упаковки бинтов.
   - Вышел в коридор тебя встречать, чувствую - что-то потекло, - говорил Борис Степанович. - Поднимаю халат, гляжу - сукровица. Вызвали хирурга. Он мне кожу сверху надрезал - оказалось, что внутри под кожей ничего не зажило. Видишь, какой теперь ров.
   Вдоль живота Бориса Степановича тянулась раскрытая рана в полпальца глубиной. На красных волокнах лежала желтоватая слизь.
   Сергей опустил мешок с вещами на пол. Ледяная волна прокатилась по его спине. Он думал, что за последние две недели уже привык видеть раны. Ан нет...
   - Еще повезло, что не началось заражение, - медсестра окунала тампоны в раствор и укладывала их в рану. Затем достала какие-то пластинки.
   С одной стороны пластинки имели клейкую поверхность, а по краям - дырочки для шнурования. Она примерила пластинки, прижала их к коже, проверила, прочно ли держатся. Стала зашнуровывать этот своеобразный корсет.
   - И как долго будет заживать? - спросил Сергей.
   - Думаю, месяца два. Ничего, летом ваш отец уже будет ходить на пляж.
   - Что она говорит? - cпросил Борис Степанович.
   - Говорит, что рана заживет очень быстро.
   Сестра завязала шнурок:
   - Спросите, нигде ли ему не тянет, не жмет?
   Борис Степанович потрогал бока.
   - Вроде бы нормально. Можно идти на бал, - он засопел.
   - Вам назначат медсестру, она будет приходить к вам домой и делать перевязки, - сестра еще раз взглянула на свою работу, о чем-то задумалась. - Конечно, можно было бы стянуть эту рану скобочками. Четыре-пять скобочек, вот здесь и здесь - тогда бы и зажило гораздо скорее, и шрам был бы не таким уродливым. Какая у вашего отца медстраховка? А-а, все ясно, это плохонькая медстраховка, с такой в нашем госпитале долго не держат.
   - Поэтому я должен везти его домой с открытой раной?! - возмутился Сергей.
   - Так решил хирург. Можете с ним объясниться.
   - Серега, что случилось? - встревоженным голосом спросил Борис Степанович, пытаясь понять из-за чего перебранка.
   На тумбочке у кровати стоял телефон. Сергей набрал номер:
   - Я хочу поговорить с хирургом! Да, лично с ним. Что? Хирург на операции? А когда он освободится? Не знаете? Что ж, я подожду. Передайте ему, что Борис Сухоцкий остается в госпитале, - он бросил телефонную трубку. Посмотрел на отца.
   Борис Степанович лежал, прищурив правый глаз под густой бровью. Что-то соображал. Встал и, шлепая по полу босыми ногами, пошел к мешку с вещами. По всему было видно, что решение им принято окончательно, и обсуждению не подлежит.
   - Погостили и хватит, нужно и честь знать. Тем более, завтра Люда приезжает. Что же: приедет - а меня дома нет?
   - Ваш отец уже здоров, если рвется из нашего госпиталя, - пошутила медсестра. - До свидания.
   ...В солнечном луче радужно переливались пылинки. Борис Степанович одевался. Натянул джинсы, надел свитер. Сел.
   - Надень мне носки и ботинки. Завяжи покрепче. Вот так.
   - Хотите отвезти отца домой на машине госпиталя или на своей? - спросили Сергея в ординаторской. - На госпитальной безопасней, но придется долго ждать. Если на своей - мы никакой ответственности за больного не несем.
   Когда Сергей вернулся, отец сидел на стуле.
   - Ждать машину целый час?! - Борис Степанович зацокал языком.
   Вошел парень в спецовке, достал из сумки какой-то электроприбор и отключил телевизор. Следом за ним появилась санитарка - сняла с кровати грязное постельное белье и стала застилать чистым. Эти незначительные изменения Бориса Степановича успокоили. Домой! Он свободней вздохнул, уселся поудобней.
   - Ну, что адвокат? - спросил он Сергея.
   - Сказал, что есть шанс. Он выдвинет судебные иски против гастроэнтеролога, против госпиталя и против хирурга. Представляешь, - иск на миллион долларов!
   - Спасибо Америке - стану миллионером. А госпиталь-то за что судить?
   - В этом госпитале тебе делали тест. А главное - с госпиталя можно слупить много денег. Так адвокат объяснил.
   Борис Степанович почесал за ухом:
   - Понятно. А хирурга за что судить?
   - Не знаю. Адвокат сказал...
   - Аблакат, аблакат, - передразнил он сына. - Хирург ведь мне жизнь спас!
   Сергей пожал плечами:
   - Ладно, папа. За это дело пока еще никто не взялся.
   Наступила тишина. Санитарка, застелив кровать, вышла.
   - Ты где вчера шатался? - Борис Степанович посмотрел на сына в упор.
   - Сказал же, был у адвоката, - буркнул Сергей и отвел глаза.
   - В девять часов вечера? - Борис Степанович снова сжал кулак и стал им постукивать по подлокотнику. - Что, в шароварах засвербило? Смотри, Серега, чтобы потом не пришлось раскаиваться.
   Некоторое время сидели молча. Из коридора потянуло запахами жареной рыбы, кофе.
   - Ты масло в машине давно менял?
   - В прошлом месяце.
   - Вот и хорошо. Я вижу, мы тут до третьих петухов сидеть будем.
   Борис Степанович поднялся, надел куртку. Еще недавно облегавшая его крепкое тело, куртка теперь болталась на нем. Невысокий, бледный, с брезентовым мешком в руке, в эту минуту отец был почему-то похож на вернувшегося из лагеря...
   - Идем, сынок, - и направился к выходу.
   Остановился у кровати, где лежал безумный старик.
   - Ну что, Иван Иваныч, подсахарил ты им в эту ночь, а? Ладно, будь здоров.
   Вышли в коридор. Навстречу шли врачи, медсестры, санитары. Завидя Бориса Степановича в полном боевом облачении, восклицали:
   - Борис, вэри гуд!
   Он улыбался в ответ. Сергей двигался рядом, в полушаге.
   - Борис, олл райт!
   Отец вдруг остановился. Опустил мешок на пол. Сергей, было, рванулся, чтобы подхватить его под руки, но... На лице Бориса Степановича промелькнуло выражение какого-то тревожного любопытства. Он приподнял полу куртки. Сунул руку в карман джинсов. Через несколько мгновений его брови раздвинулись, в глазах вспыхнули веселые огоньки. Он бережно вытащил из кармана что-то в блестящей обертке:
   - Барбариска...
  
   Эпилог
  
   Прошло два года.
   Борис Степанович продолжает подрабатывать в том же овощном магазине. Обещанных миллионов он так и не получил. Адвокаты поначалу брались с охотой, сулили крупные барыши, уверяли, что дело верное. Но, изучив в подробностях все документы, отказывались. Одни считали, что дело шаткое, нет гарантий, других не привлекала сумма гонорара, третьих - еще что-то.
   Внешне Борис Степанович мало изменился. Разве что прибавилось седины. Но все та же мужицкая хватка, тот же широкий разворот плеч. Правда, те, кто знал его раньше, замечают, что нет былой уверенности в его когда-то пружинистой походке, в движениях появилась осторожность.
   Каждую субботу утром он ждет звонка от Сережи. Разница во времени Нью-Йорка с Парижем шесть часов. Поговорив с сыном, идет к реке. Бредет вдоль набережной.
   Правильно ли он поступил, уехав в Америку? Снова и снова Борис Степанович задает себе этот вопрос. Ведь уезжал не ради денег. Захотел стряхнуть с себя "пенсионную пыль". Прожить пусть короткую, но еще одну новую жизнь - в Америке. А главное - уехал ради сына. Он считал, что увезти Сергея в Америку и дать ему шанс - это, пожалуй, последнее существенное, что он может для него сделать. Надеялся, что Сергею в Америке понравится, что он там найдет себя, сделает карьеру. С его-то способностями! Однако вот как все обернулось... "Серега-Серега. Непонятно, как ты там теперь живешь со своей мадам - то сходитесь, то расходитесь. Толком нигде не работаешь. Изуродовал жизнь себе, Оле, нам..."
   Над рекой реют беспокойные чайки, волны с грохотом разбиваются о прибрежные валуны. Борис Степанович приглаживает свои поредевшие волосы и идет на работу в магазин.
   .........................................................................................................................
   Оля нашла новую работу. Съездила в Киев, к родным. Пришлось им признаться, что рассталась с Сережей, и недавно у нее появился другой мужчина. Услышав печальный рассказ дочери, Олина мама сказала: "Твой Сережа - человек по-своему благородный, способный на порывы. Но все это лишь до тех пор, пока не задеты его личные интересы. Он - эгоист, в первую очередь любит самого себя. Я всегда была против вашего брака..."
   Город, несмотря на все перемены, по сути, остался прежним - все узнаваемо, все родное. Но после Нью-Йорка Киев показался маленьким провинциальным городком, а себя Оля там почувствовала чужой - никуда не выкинуть семи лет иммиграции. Многое в Оле изменилось: киевская беззащитная девочка исчезла - появилась самостоятельная, зрелая женщина, которая привыкла полагаться только на себя.
   ...Обратный путь из Киева в Нью-Йорк лежал через Париж. Два часа Оля провела в аэропорту Шарль-де-Голль. В баре выпила чашку кофе, попросила сдачу мелочью. Достала из кошелька бумажку с какой-то записью и, подойдя к телефону, набрала номер. После нескольких гудков на том конце провода ответил на французском скрипучий старушечий голос. Повесив трубку, Оля вернулась в зал ожидания.
   Села в кресло. Ждала. Сейчас он войдет. Своей уверенной походкой. Поглаживая небритый подбородок. Приблизится и... В проеме появилась мужская фигура. Олины глаза широко распахнулись, сердце забилось... Незнакомый мужчина с дипломатом в руке прошел мимо.
   Объявили посадку на Нью-Йорк. Зал ожидания опустел. Оля достала из сумочки билет. Встала и перед тем как пойти, бросила последний взгляд в безлюдный коридор.
   Сережа. Милый. Родной.
  
   2005 г.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"