Аннотация: Стрелять легко, ненавидеть легко, вернуть время назад никто не знает как
Белый платочек
Все стекла в раме еще целы... так странно и тихо, что даже страшно пошевелиться. Он зажег сигарету и аккуратно придвинулся к стене. Перед окном на размашистых ветвях распускались цветочки, дня три назад ничего подобного не было. Дерево огромное, словно инеем посыпанное, скорее всего, абрикос.. Из чистого синего неба палит солнце, но его тяжело засечь - слишком высоко. Все нагрелось, вот-вот вспыхнет; в комнате прохладно, густыми полосами встали тени, час за часом все шире и шире. Пройдут недели, одна за другой, и здесь будет море абрикосов. Чтобы не наступать на них, нужно научиться ходить по воздуху. Отрезаешь кусок батона, берешь ложку и намазываешь толстым слоем, запиваешь свежим молоком и забываешь обо всем на свете... чертовски вкусно, если в зубах нет дырок. Бог его знает почему, но когда в руке оказывается сигарета, в голову начинают лезть какие-то мысли, целый рой бестолковых мыслей, затягиваешься и думаешь обо всем подряд, только не о главном. А главное - это сидеть тихо и держать винтовку наготове. Вот, что главное. А не абрикосовое варенье. Мама консервировала до двадцати банок на зиму, теперь это всего лишь слова. В окно, как ракета, влетел воробей и начал метаться по комнате, не издавая ни звука. Затем сел на подоконник, осмотрелся немного и зачирикал, так громко, что все вдруг затряслось: стекла, пол, стены. Он немного привстал, и воробей мгновенно сиганул из комнаты. Медленно и осторожно выглянул в окно: ничего не видно, дорога пуста, но скоро они будут здесь, это точно. Крепко сжал винтовку обеими руками, присел на корточки и облокотился о стену сбоку, у окна. Дом вибрировал все сильней, шум стал громче, послышались голоса - кто-то пытался перекричать танки. Он ощупал пальцами патронташ, они тряслись, указательный потянулся к курку и погладил его, вдохнул ртом глубоко-глубоко, а когда выдохнул - услышал выстрелы. Все стало ясно и четко, в голове ничего не осталось. Он вскочил и ударился плечом о подоконник. Проклятый воробей разбудил его. Чирикал, как сумасшедший, и наматывал круги под потолком; эта истерика длилась бесконечно долго; соблазн закрыть глаза и уснуть явился снова. Но когда воробей попал в окно и исчез, он встряхнулся, взял себя в руки, и перестал зевать. На часах было почти семь. Через полчаса будет темно. Нужно поесть. Он отодвинул винтовку и достал из рюкзака кусочек черствого черного хлеба, открыл флягу и запил водой таблетку кофеина - этой ночью спать не придется. Выглянул украдкой на улицу. В двадцати метрах, в громадном особняке через дорогу, уже было распахнуто окно на третьем этаже. Туда засел снайпер, пока он дремал. Вдвойне осторожней теперь нужно курить. Если бы он выбрал этот дом, никто не стал бы стрелять, им пришлось бы использовать ножи, чтобы не нарушать тишину. Стало темнеть. По дороге шли какие-то люди, они не разговаривали, смотрели прямо перед собой и старались не поднимать головы. Старик, две женщины и маленькая девочка лет семи. Сердце выскочило из груди, он сжал в руке белый платок, пнул ногой рюкзак и быстро спустился на первый этаж. Выйдя на улицу, он замедлил шаг и поднял руку, держась за кончик платка, будто за хвост дохлой крысы. Вышел на дорогу и легонько свистнул. Девочка обернулась и вскрикнула, потянула мать за руку, но та шла дальше, как ни в чем не бывало. Девочка начала упираться и кричать. Старик поставил ведро с водой на землю и сказал что-то очень тихо, глядя прямо перед собой. Женщины тоже встали, но никто не оглянулся. Девочка вырвалась и побежала. Он бросил платок и встал на колени. Она бежала быстро, изо всех сил. Он улыбнулся, крепко схватил ее за маленькие плечи и поднял над собой. Она заплакала и пролепетала что-то невнятно. Он опустил ее на землю и обнял, не говоря ни слова. Мать медленно шагала в их сторону, заглядывая вверх, во все окна, широкими испуганными глазами. На ней было рваное серое платье, грязные волосы, на ногах синяки. Из распахнутого окна высунулось бледное, измученное лицо и дуло винтовки. Все, кроме девочки, увидели. Мать остановилась, но у нее не получалось крикнуть.
- Эй, неужели опять ты? Глазам своим не верю, - выкрикнуло из окна бледное лицо, перестав целиться.
Он встал, взял девочку за руку и улыбнулся. Она посмотрела вверх в окно, затем на отца - тот улыбался все смелее и вдруг начал смеяться, да так громко, что казалось, наступил мир. Но бледнолицый не стал смеяться, он спросил: "Здесь больше никого нет?"
- Наши ушли, в этом квартале, кроме меня никого нет. А где твои ребята?
- Ночью увидишь... Черт, а ты не врешь?
- Ты что с ума спятил? Ушли, ушли. Да разве я тебе когда-нибудь врал?
- Я дал тебе взаймы две сотни, а ты так и не вернул, помнишь?
- Не успел, сам знаешь, как оно все обернулось. И какой гад только придумал гражданские войны?!
- А как по-другому справедливости добиться?.. Ну, ладно, я тогда спущусь или, может, ты зайдешь?
- Спускайся. - Он посмотрел на жену, та не шевелилась, затем решительно зашагала ему на встречу, а девочка - ей; старик взял ведро и поплелся дальше; молодая женщина в широченных черных классических брюках, побритая наголо, пошла следом за ним, обернувшись несколько раз, без улыбки, вздохнула и подтянула брюки.