- Тебе письмо, - Елизавета Михайловна протянула Андрею неуклюжий конверт, склеенный из альбомного листа. Девичьим почерком на нем было криво выведено "Андрею Петровичу Пашуткину. Лично!!!!...". Восклицательных знаков на белой бумаге - несчетное число.
- Она бы еще сердечки нарисовала, - усмехнулась Елизавета Михайловна.
- Мама, у меня трагедия, а ты смеешься. А вдруг в школе узнают?
- Велика беда. Еще в наши времена девочки влюблялись в учителей. Я сама, помню, в седьмом классе за физруком бегала. До тех пор, пока не услышала, как он громко пукает в мужской комнате.
- Ты и мне советуешь выпустить газы? Может, завтра на открытом уроке и пропердеться при всех?
- Упаси боже! Опозоришься только.
- А что мне делать прикажешь?
- Ничего. Время покажет. Девочка переболеет тобой и все само собой забудется.
- Девочка... - Андрей усмехнулся. - Хорошо, если так.
- Андрюша, о чем это ты? Ты меня пугаешь.
Любовные письма стали приходить Андрею полгода назад. Первый конверт Елизавета Михайловна принесла второго сентября, на следующий день после начала учебного года. С тех пор тетрадные листки со старательно выведенными "Я вас люблю!" приходили регулярно. Елизавета Михайловна тактично не открывала послания, но всякий раз подтрунивала над сыном, передавая тому самодельные конверты.
- А ведь девица влюблена...
Андрей краснел, выхватывал из рук матери письма, убегал в свою комнату, судорожно вскрывал конверт, смотрел на признание, рвал его, и надолго запирался в ванной. Яростно онанируя, Андрей проклинал себя, двадцативосьмилетнего девственника, за половую слабость к непутным посланиям.
Андрей Петрович не мог сосредоточиться на предмете. Историю его ученики получали седьмой месяц в настолько вольной и сумбурной интерпретации, что их родителям лучше было бы заранее нанять репетиторов, чтобы обезопасить своих чад перед грядущим поступлением в вузы. Ежеминутно Андрей Петрович пытался вычислить среди своих воспитанников безымянную обожательницу или (не приведи господь!) обожателя.
Версий в его голове рождалось немало, но ни одна из них не выливалась в единственную и неоспоримую. Каждый из выпускников (он не исключал возможность однополой страсти, при нынешних-то нравах - ничего удивительного) мог написать ему амурные послания.
Андрей действительно был хорош собой, что обозначилось еще в пединституте, когда накануне защиты диплома декан исторического факультета - весьма эффектная, но довольно зрелая женщина - пригласила его, единственного со всего курса, на личную беседу, заперла в своем кабинете и начала склонять к сожительству, обещая взамен молочные реки и кисельные берега. Тогда ему удалось вырваться. Девственность осталась неприкосновенной. Однако, диплом с отличием тогда достался другому, более раскрепощенному, выпускнику. Андрей же получил диплом обычный. С синей корочкой.
Он подозревал, что это Ира. Белокурая Ира с огромными, как океан, глазами и рано оформившейся грудью. Именно ее он представлял, мастурбируя в тесной хрущевской ванной.
Ира подошла к нему после занятий.
- Андрей Петрович, я не все поняла сегодня. Вы не могли бы проверить мой конспект?
- У меня сейчас урок.
- А я вас подожду, ладно?
Все случилось в том кабинете, где Андрей Петрович обычно преподавал свой предмет. Ира тоже оказалась девственницей. Андрей кончил быстро. Застегивая штаны дрожащими руками, он бормотал под нос извинения. Девочка в ответ крепко обняла его и заплакала.
- Танцуй! - Елизавета Михайловна радостно помахала конвертом. Андрей взял письмо, разорвал его, разбросав кусочки по прихожей. Лицо его было умиротворенным.
- Мама, писем больше не будет.
Елизавета Михайловна замерла.
- Вот как? И кто же она?
- Какая разница?
Елизавета Михайловна поспешила в свою комнату. Андрей прошел на кухню. Ему хотелось пить. Ему хотелось петь. Он налил в стакан кипяченой воды из чайника, в их доме не было принято пить из-под крана.
- Андрюша, я хочу тебе кое-что показать.
Елизавета Михайловна подошла к крошечному столу у окна, разложила на нем истрепанный альбом для рисования, тетрадь в клетку и разноцветные маркеры.
- Я всего лишь хотела ободрить тебя.
Андрей поперхнулся водой, зубы клацнули о стакан. Он все понял.