Привет, дружище! Пишу, потому что, похоже, мы больше не увидимся. Ты получишь письмо, когда вернешься, наверно, через много лет. Если, конечно, вернешься. А если нет, и если ТАМ что-то есть, мы встретимся безо всяких писем. Тут уж как суждено...
Но на всякий случай я уложил Марту поспать (ей разрешили быть со мной, и она третий день очень мало спит, а ей нельзя. Сейчас задремала под боком) - и вот, пишу.
Не спрашиваю, как ты, потому что на ответ рассчитывать не могу, но надеюсь, у тебя все в порядке.
Ужасно скучаю.
Что до моих свежих новостей - пока письмо попадет в твои руки, они заплеснут и окаменеют. Но более свежих мне уже не достать.
Уже совсем осень, дожди. Как-то в этом году быстро... Или это мне кажется.
Говорят, прошел ровно месяц с тех пор, как нас с кэпом и Каем (это юнга, очень толковый парень) сняли корабля и доставили домой. Я ничего этого не помню, меня упаковали в анабиоз еще в космосе, и все это время я продрых в холодильнике. Разморозили позавчера. Проспал даже собственный день рождения...
Меня угораздило торчать на мостике во время лучевого удара, а потом, понятно, скрутило. Ох, и грохнула эта звезда! Поливало так, что сорвало исходную точку, а при расчете прыжка вручную особо не прикроешься... Да и рассчитал я плохо, промазал. Потом двое суток пересчитывал: когда неостановимо блюешь, немного трудно сосредоточиться. Особенно в невесомости...Спасибо Каю, без него совсем бы труба. Он тоже хватанул, его сейчас пичкают всякой целебной химией и говорят, с ним все будет хорошо. Кэп заходил вчера. Он получил ожог сетчатки, но, может быть, восстановят.
Ну а мне повезло: оказывается, линзы экранируют излучение. Так что и от близорукости бывает польза. Линзы, правда, носить не разрешают, поэтому вижу скверно, пишу тебе, уткнувшись носом в лист. Но - вижу.
В целом, сейчас мне гораздо лучше. Хоть это и ненадолго: в общем-то, я уже покойник.
У меня лучевая болезнь, говорят, очень тяжелая, и это не лечится. Мои клетки разучились делиться, костный мозг умер. В наше время попасть под такой лучевой удар немногим более вероятно, чем быть растоптанным мамонтом, но видно, моя судьба - исчезающе малые шансы. И от нее не уйдешь. Я всю жизнь боялся двухпроцентного риска ослепнуть при операции на глазах - и вот, отхватил еще большую редкость. А оставить на такой случай образец костного мозга в клинике, как вообще-то нам, флотским, по уставу положено, я не удосужился... Не люблю врачей. Ну и сам дурак.
Впрочем, до сих пор мало кто об этом заботился. Теперь, полагаю, из моей дурости все же извлекут уроки.
Лечь бы в анабиоз сразу после прыжка, может быть, тогда удалось бы как-то остановить. Но нельзя же было, промазавши, бросить пересчет на слепого и салажонка. Сейчас время упущено, так что совсем скоро я развалюсь на части, и ничего нельзя сделать, доза слишком велика. Хотя они, конечно, все еще пытаются, чем-то колют и все такое... Но из тех полутора сотен образцов костного мозга, которые все-таки есть в банке, мне не подошел ни один, а других взять неоткуда: методика древняя, базы доноров безнадежно устарели, а банки повсеместно пусты. Да и маловероятно, чтобы донор откуда-нибудь с Трила подошел бы дискианцу.
И время на исходе: анабиоз - штука тонкая и опасная: если вовремя не проснешься, рискуешь остаться овощем с промороженными мозгами. А новую заморозку я уже не перенесу. Они вообще думали меня не будить - когда поняли, что ничего нельзя поделать. Но Марта знала, что я так не захочу. Чудесная моя Марта... Только благодаря ей я имею возможность попрощаться.
Целый месяц она, а с ней, говорят, еще куча народу - метались по всей галактике, с планеты на планету, из клиники в клинику, изо всех сил пытаясь найти для меня донора - но все тщетно. Невозможно за месяц восстановить то, что устарело полвека назад.
Я с самого начала не питал иллюзий и думал, что готов, но когда она мне об этом сказала после разморозки... Знаешь, на ее месте я бы струсил.
Говорят, это будет долго и больно, но пока что чувствую себя сносно, разве что слабость - и волосы лезут прядями, и потому начали мерзнуть уши. Очень жалею, что не успею тебя повидать.
Только и радоваться, что мне досталась чистая гамма, пусть и многовато. А после дозы гаммы ты - всего лишь неопасное стерилизованное мясо, не более. И поэтому ко мне пускают посетителей. И пусть мой лечащий в шоке, потому что иммунитета у меня больше нет, но лучше я быстро и сравнительно безболезненно загнусь оттого, что кто-нибудь подарит мне симпатичный вирус, чем заживо разложусь от лучевой болезни, измучив Марту и намучавшись сам.
Но не исключено, что не повезет, и я протяну еще пару-тройку недель, пока мои батарейки не сядут. И под конец это буду уже не я. Когда станет совсем худо, наверно, попрошусь обратно в холодильник. Не знаю... Надеюсь, мне хватит смелости с этим не затянуть. Так или иначе, когда ты это прочтешь, все уже давно будет позади. Поэтому так подробно и пишу: честно скажу, мне чертовски страшно. А я как на грех не приберег хотя бы парочку стеклянных шариков: от страха они бы помогают, это мы с тобой выяснили лет десять... Но придется справляться без них. Тем более, что Марта намерена быть со мной до конца, раскисать нельзя.
Оставляю тебе Вийома. Сегодня весь день собирался с духом. Не думал, что будет так трудно с ним расстаться. Сейчас допишу и вместе с письмом отправлю его в архив. Наверно, до твоего возвращения он промолчит много лет, но все же хорошо, что я - в этом походе впервые - не взял его на корабль. Он не погиб, так что я могу спокойно передать его дальше: он старше меня в двадцать раз, и было бы просто свинством его уничтожить. Когда вернешься, найди ему хорошие руки. Очень тебя прошу. Вместе со скрипкой для тебя будет пара колыбельных, погляди, правда же, неплохо вышло, а? Сыграй их, ладно?
Прости за неподобающее нытье. И имей в виду: я не желаю тебя видеть как можно дольше. Выкручивайся, как хочешь. Хотя бы еще лет семьдесят.
Будь. Помнивший тебя до самого конца трансферный штурман Джолли Роджер Рафтери Моор.