В гавани Зурбагана, где воздух пахнет солью, смолой и тайной, появлялись иногда не те корабли, что входят в акваторию с развернутыми флагами. Иногда из предрассветного тумана возникали видения - и одно из них было "Сирена", яхта старого морского волка капитана Эльгрина. Он был сед, синеглаз и молчалив, а в трюме его судна стоял огромный стеклянный резервуар, полный морской воды.
Он искал Пояс.
Моряки с угольных барж, хриплые и простые, посмеивались над ним. Ученые из портового общества, нюхавшие табак и пыль фолиантов, снисходительно пожимали плечами. Но Эльгрин знал. Он слышал рассказы у костров на островах, куда не ступала нога картографа, о живом чуде - ленте из хрусталя и радуги, что танцует в лунной дорожке, опоясывая ночное море.
Он звал её Поясом Ареты, по имени забытой морской богини, чья улыбка, как говорили старики, и была этим сиянием.
Однажды ночью, когда море было черным бархатом, а луна - ослепительным яхонтом, "Сирена" скользила по водам без единого всплеска. И Эльгрин увидел.
Это было не животное. Это было явление. Призрачная лента длиною в добрых два роста человека висела в толще воды, словно паря. Она не плыла - она танцевала. Её тело, чистейшее стекло, оживляли живые самоцветы: восемь рядов гребных пластинок переливались неземным светом, то алым, как вино, то изумрудным, как вспышка далекого маяка, то нежно-лазоревым, как мысль о счастье. Это был пояс, сотканный из самих лучей, оправдание ночи и моря.
Внезапно из темноты, как тень от проплывающей тучи, метнулась рыбина-охотник. И тогда произошло чудо. Хрустальная лента, лишь мгновенье назад невесомая и плавная, сжалась в порыве непостижимой геометрии. Она свернулась в дивную, идеальную двойную спираль - таинственный узор, известный лишь звездам в их хороводе и этому существу в его мгновенной защите. Она стала похожа на сверкающий клубок, на печать, скрывающую свою суть. Хищник, озадаченный, проплыл мимо, и спираль медленно, словно нехотя, развернулась, вновь превратившись в парящий пояс. Казалось, она издала тихий звон, звук хрустального колокольчика, но, возможно, это лишь пела струна в душе капитана.
Эльгрин не спустил шлюпку. Не закинул сеть. Он смотрел, затаив дыхание, и его седое, обветренное лицо озарилось внутренним светом, отраженным от живой радуги. Он искал чудо не для того, чтобы запереть его в стеклянной тюрьме, а для того, чтобы убедиться: мир еще шире и фантастичнее, чем любая мечта.
"Сирена" легла на обратный курс. А Пояс Ареты, сверкнув напоследок всей палитрой невыразимых цветов, медленно растворился в глубине, унося с собой свою трепетную, молчаливую тайну.
Капитан стоял у руля, и в его синих глазах, видевших все моря земли, теперь навсегда жило это сияние - доказательство того, что самые прекрасные вещи нельзя поймать. Их можно только увидеть. И унести в сердце, как самую драгоценную добычу.